Он шел по улицам, напоминавшим ему раннее детство, и побывал даже возле приюта, в котором его когда-то заперли на целую неделю и который он до сих пор старательно обходил стороной. Унылое здание стояло темное и пустое. Приют перевели в деревню, и только мыши хозяйничали теперь в мрачных, обветшалых комнатах.
"Сколько же улиц в нашем Неаполе? - думал Перчинка, шагая по кривым улочкам окраины. - Десять лет уже здесь живу, если не больше, а тут еще ни разу не бывал..."
Один из переулков неожиданно вывел его на длинную, однообразную Сан Джованни в Гедуччо. С одной стороны она была загромождена развалинами разрушенных домов, по другую сторону тянулись высокие заборы, ограждающие порт, который отсюда был похож на гетто. В порту было темно и уныло.
Перчинка долго смотрел через решетку ворот на портовые склады, на корабли и немецких солдат. Даже тут были немецкие солдаты. Их было много, гораздо больше, чем итальянских карабинеров. Все здесь было так мрачно и уныло, что казалось, будто радостная весть об окончании войны так и не сумела проникнуть за эти высокие заборы.
Через некоторое время подошел карабинер и прогнал мальчика от ворот. Перчинка вздохнул и поплелся обратно. Только сейчас он почувствовал, как устал за этот день. Пройдя несколько улиц, он понял, что у него просто не хватит сил добраться до своего монастыря. Поэтому он свернул на Рыночную площадь и, устроившись прямо на тротуаре рядом с остатками какого-то разбитого бомбой дома, уснул крепким сном.
На следующее утро его разбудил луч солнца, который упал сверху как будто нарочно для того, чтобы поиграть его взъерошенной курчавой шевелюрой. Перчинка сел и протер глаза. Рыночная площадь была полна народу. Из близлежащих деревень спустились крестьяне с большими корзинами фруктов, которых неаполитанцы не видели уже несколько лет. В глубине площади выстроились лавочки старьевщиков, куда непрерывным потоком тянулся народ, чтобы продать свое тряпье и на вырученные деньги купить немного фруктов. Наблюдая из своего укромного уголка за работой старьевщиков, Перчинка заметил, что то и дело кто-нибудь из них подходил к человеку, удобно устроившемуся в старом, расшатанном кресле возле своей хибарки, в нескольких шагах от лавчонок старьевщиков, произносил вполголоса несколько слов и протягивал какую-то бумагу. Мужчина, прищурившись, заглядывал в нее и, повернувшись к своей двери, раздраженно кричал визгливым голосом:
- Катари! Катар-и-и!
На этот зов в дверях появлялась маленькая тощая женщина.
- Что там еще? - спрашивала она, тяжело переводя дыхание.
- Поторапливайся, когда я зову! - взвизгивал мужчина. - Принеси пакет и перо.
Женщина скрывалась в доме. Через несколько минут она снова показывалась на пороге с деньгами, старой клеенчатой тетрадью и пером в руках. Старьевщик, бормоча себе под нос, писал что-то в тетради, брал деньги и возвращался в лавочку, возле которой стоял длинный хвост бедняков, желавших продать свои жалкие пожитки, чудом уцелевшие во время войны.
Перчинка так увлекся, наблюдая за этой сценой, что только к полудню вспомнил, что ничего еще не ел и не пил со вчерашнего дня. В ту же минуту мальчик почувствовал прямо-таки волчий голод и невыносимую жажду. Не долго думая он подошел к мужчине, сидевшему в кресле. Однако тот продолжал смотреть в другую сторону, притворяясь, что не заметил его.
- Не дадите ли мне стакан воды? - со вздохом спросил Перчинка. - Я очень хочу есть и пить.
- Значит, водичкой закусишь и сыт? А? - захохотал мужчина.
Он был так толст, что просто не верилось, что человек может так разжиреть. Казалось, он вот-вот раздавит ветхое кресло, которому выпала печальная участь нести на себе такую тушу.
- Стакан воды скорее дадут, чем кусок хлеба, - простодушно ответил Перчинка, не заметивший иронии толстяка.
- Ага! - подхватил толстяк, которому, как видно, просто хотелось поболтать. - Зачем же ты в таком случае говоришь, что тебе хочется есть?
- Как - зачем? - удивился мальчик. - Да потому, что я правда есть хочу.
- Ну, а с какой стати ты сообщаешь это мне? - поинтересовался мужчина. - Пойди и скажи об этом своему отцу.
- А где я его возьму, отца-то? - сердито буркнул Перчинка.
Мужчина с трудом повернул голову, сливавшуюся с невероятно жирной шеей, и взглянул на мальчика.
- Эй, малец! - весело сказал он. - Да ты, я вижу, врунишка. Уж не думаешь ли ты, что можешь перехитрить меня? Я, брат, столько перевидал на своем веку, что ой-ёй-ёй!
Однако все это толстяк произнес таким дружеским то
ном, что Перчинка решил не уходить и уселся на землю рядом с его креслом.
- Что же, значит, вы даже воды мне не дадите? - спросил он.
Вместо ответа толстяк повернул голову к двери своей хибарки и крикнул:
- Катари!
На пороге появилась уже знакомая Перчинке женщина. Однако теперь он мог рассмотреть ее как следует. Женщина была худа как щепка, с истощенным болезненным лицом, которое казалось еще более худым рядом с заплывшей жиром физиономией мужа.
- Принеси стакан воды! - приказал толстяк. Женщина пожала плечами и повернулась, чтобы
уйти. Но муж снова остановил ее.
- Катари! - свирепо взвизгнул он. - Куда ты летишь как угорелая? Стой и слушай. У нас должны остаться вчерашние макароны. Так вот, разложи их на две тарелки, одну мне, другую моему другу, - улыбаясь и подмигивая в сторону Перчинки, добавил он.
- Еще что! - уперев руки в бока, закричала женщина. - Теперь мы должны кормить всяких бродяжек!
Глаза толстяка загорелись бешенством.
- Молчать, дура! - завизжал он. - Пошла! Ну! Кому говорю!
Женщина молча скрылась за дверью. Через некоторое время она появилась снова, неся две тарелки и кружку с водой.
- Работой лучше бы какой занялся! - окинув мальчика недобрым взглядом, буркнула она.
- Ой, что вы, синьора! - с неподдельной искренностью воскликнул Перчинка. - Кто же мне ее даст, работу?
Он все еще сидел на земле у ног своего толстого защитника, который, казалось, был очень доволен новым знакомством.
- Я тебе дам, - неожиданно сказал толстяк. - Хочешь работать?
Перчинка ответил не сразу.
- А что нужно делать? - предусмотрительно спросил он.
Мужчина весело расхохотался.
- По-моему, тебе больше всего по душе бродяжничать, - заметил он. - Ну ладно. Ты вроде паренек бойкий, - продолжал толстяк, с трудом наклоняясь к мальчику, насколько это позволяло ему его необъятное брюхо. - А я вот, как видишь, с места двинуться не могу, - добавил он. - Совсем развалина...
- Едите слишком много, хозяин, - спокойно возразил Перчинка.
Толстяк не обиделся.
- На все воля божья, - со вздохом сказал он. - Раньше, правда, был такой грех. А вот как война началась, так уж совсем не то.
- Да, как война началась - не то!.. - сокрушенно покачав головой, повторил Перчинка, исподтишка лукаво взглянув на толстяка.
- А ты не передразнивай! - краснея от злости, крикнул тот. - Не то я тебе таких оплеух надаю!
- Так о какой работе вы говорили, хозяин? - невозмутимо осведомился Перчинка самым вежливым тоном.