Густая, липкая грязь хлюпала под ногами сотен людей. Это хлюпанье и шарканье обуви по мостовой сливалось в какой-то странный звук, словно огромная змея ползла по улицам города.
Их было три или четыре сотни. Выстроившись в какое-то подобие колонны, они брели по мостовой, сопровождаемые вооруженными немцами. Двое немцев шли впереди колонны, остальные по бокам и сзади. Дождь лил на каски немцев, на обнаженные головы парней, на седины стариков.
Перчинка остановился, с удивлением воззрившись на абсолютно голый, покрасневший от холода череп, маячивший впереди, на котором блестели капли дождя. Люди шли с опущенной головой. Ни слов, ни улыбок.
- Куда они идут? - спросил Перчинка у невысокой женщины в черном, стоявшей на углу улицы Данте.
- А кто их знает, сынок? - отозвалась та. Лицо у женщины было грустным.
- Когда немцы увозят тебя, никогда не знаешь, куда попадешь, - добавила она, помолчав.
- А почему их увозят? - снова спросил Перчинка. Но женщина не знала, что ответить мальчику. Она так же, как и он, не умела читать и не знала, что написано в прокламациях, расклеенных на стенах домов. Это был приказ немецкого командования. Все мужчины, говорилось в нем, должны явиться в распоряжение немецких и итальянских фашистских властей и считать себя военнообязанными. Это относилось и к пятнадцатилетним подросткам и к старикам.
В длинных колоннах, печально движущихся по городу, было немало стариков. Со своего места Перчинка заметил по крайней мере троих. На площади Данте он увидел, как немцы остановили переполненный трамвай. Двое стали у передних дверей, двое у задних. Пассажирам предложили сойти. Всех выходивших из трамвая тут же делили на две группы, одна состояла из мужчин, другая из женщин. Перчинка видел, как какая-то женщина судорожно прижимала к себе высокого бледного юношу лет пятнадцати, словно пыталась спрятать его в своих материнских объятиях. Один из немцев, произнеся несколько непонятных слов, мягким, почти ласковым движением отодвинул их друг от друга. Стоявшие рядом женщины принялись успокаивать плачущую мать, а юноша, поникнув головой, присоединился к группе мужчин.
По городу шли длинные колонны безоружных итальянских солдат. Обычно их сопровождали немецкие унтер-офицеры, а за колонной ползли два-три танка. На стенах домов изо дня в день появлялись прокламации, приказывающие под угрозой смертной казни сдать оружие и радиоприемники.
Старик Микеле, который снял мундир ополченца ПВО и вновь принялся за свое прежнее ремесло разносчика, как умел, объяснял Перчинке события, происходившие в городе, и всегда ужасался, читая приказы немцев.
- К ним применили оружие. Это значит расстреляли, понимаешь? воскликнул он, остановившись однажды перед одним из приказов.
- За что? - удивился Перчинка.
- Да так, ни за что, - развел руками старик. - Хозяева есть хозяева, так-то, сынок. У хозяев не спрашивают, зачем и почему. Не нравимся мы им, вот и все. Может быть, и прав дон Доменико...
- А что он говорит, ваш дон Доменико? - поинтересовался Перчинка.
- Э! Этот всегда будет на виду. Что ему говорить? - Он уже капитан милиции. Получил у немцев теплое местечко и теперь служит на Проспекте... Нас он называет предателями и говорит, что немцы правы, что так обращаются с нами.
- Да что мы им сделали, этим немцам? Я с ними отродясь дела не имел! вмешался бывший сторож разрушенной школы.
Перчинке тоже многое было неясно.
Он понимал одно: теперь надо бояться уже не бомб, а немцев, угрюмых, жестоких, несущих с собою смерть. Вся разница заключалась в том, что прежний враг был невидим, ему нельзя было сопротивляться, он внезапно сваливался сверху и убивал человека, прежде чем тот успевал сказать хоть слово. Новый враг был здесь, рядом, живой, осязаемый, ему можно было посмотреть в лицо и убедиться, что он такой же, как и все прочие люди. А людей Перчинка боялся гораздо меньше, чем бомб.
Дон Дженнаро сказал, что им придется на несколько дней прекратить работу. Продолжать ее сейчас было рискованно, к тому же из деревни больше ничего ее присылали.
- Хоть бы уж скорее американцы приходили, - воскликнул дон Дженнаро.
- А кто они такие? - спросил Перчинка, никогда прежде не слыхавший об американцах.
- Это враги немцев, - пояснил дон Дженнаро. - Те самые, что раньше бросали бомбы. Теперь мы заключили с ними мир, и они больше не станут нас бомбить, а мы будем воевать только с немцами.
Но дон Дженнаро оказался плохим пророком. Скоро на город снова начали падать американские бомбы. Укрепившиеся в Неаполе немцы оказывали отчаянное сопротивление, и американцам, чтобы выкурить их оттуда, пришлось возобновить бомбардировки.
После недолгой передышки, во время которой город вздохнул свободно, наступили еще более тяжелые и мрачные дни.
Перчинка злился. Он устал, к тому же ему все время хотелось есть. Даже Винченцо и Чиро не могли раздобыть ничего съестного, и ребятам приходилось довольствоваться остатками скудных запасов, которые они сделали еще в начале сентября.
Калабриец по-прежнему жил у них. Он тоже побледнел и осунулся, но не решался высунуть нос на улицу и отсиживался в своем надежном убежище. В подземелье доносились пение и голоса поселившихся в монастыре немцев и унылое бормотание старых капуцинов, которых всех согнали в одну-единственную келью. Тех монахов, что были помоложе, немцы угнали в Германию. Это случилось утром. Сидевший на ограде Чиро увидел, как из дверей монастыря вышла шеренга монахов, закутанных в коричневые рясы. Их вел немецкий сержант, который покрикивал на них, как на своих солдат. Обутые в сандалии, монахи шлепали по грязи, старательно перепрыгивая через лужи. Некоторые плакали. У всех в руках были четки.
Как-то ночью Перчинку разбудил шорох на лестнице. Неслышно вскочив со своего соломенного матраса, мальчик направился к выходу. Кто-то осторожно спускался по ступенькам. Мальчуган притаился в чахлых зарослях бурьяна, росшего в развалинах старого монастыря. Блеснул неяркий луч электрического фонарика, осторожно ощупывающий монастырские стены, и Перчинка увидел чей-то темный силуэт. Человек остановился у входа в подземелье и тихо позвал:
- Перчинка! Перчинка!
- Я здесь, Марио! Я здесь! - почти крикнул Перчинка, который был так обрадован возвращением друга, что тут же простил ему и его внезапный уход и то, что он так долго не давал о себе знать. Мальчуган выскочил из укрытия и бросился навстречу Марио, но вдруг застыл на месте: за спиной Марио мелькнула какая-то тень.
- Не бойся, это друг, - успокоил его Марио. - Заходи, - обернулся он к своему спутнику. - Не стоять же нам на лестнице, - добавил он.
- Говори тише. Наверху немцы, - предупредил Перчинка.
- Знаю, - ответил Марио. - Я поэтому и выбрал это убежище. Лучшего не найдешь. Немцы сразу не додумаются посмотреть, что делается у них под ногами. - Он тихо засмеялся.
Сейчас Марио показался Перчинке более веселым и жизнерадостным, чем тогда, когда впервые появился у них после своего побега из Поджореале.
Его товарищ молча следовал за ним. Это был невысокий, коренастый человек с суровым и решительным выражением лица. Такие лица - лица людей, привыкших быстро действовать, - были у многих из тех, кого Перчинка до войны прятал в своем подземелье.
- Давайте-ка потише! - Это были первые слова незнакомца.
Он распахнул пиджак и вытащил два автомата, старательно засунутые за ремень, после чего принялся разматывать патронташ, которому, казалось, не было конца. При виде оружия у Перчинки заблестели глаза. Тем временем Марио извлек из карманов пиджака и брюк пять револьверов. Тут мальчуган не выдержал. Он бросился к своему хранилищу и вернулся, держа в руке пистолет.
- У меня тоже есть оружие, - проговорил он с достоинством.
Мужчины посмотрели на него, но ничего не сказали. Проснувшиеся Винченцо, Чиро и солдат с любопытством разглядывали гостей.
- Кто это? - вполголоса спросил Марио, указывая на калабрийца.
- Это солдат, - с готовностью ответил Перчинка. - Он сбежал из армии и вот прячется у нас, чтобы его не сцапали немцы.
Марио удовлетворенно кивнул головой. Потом, положив руку на плечо солдату, который изумленно таращил глаза то на оружие, то на незнакомцев, Марио отвел его в дальний угол подземелья. Ребята и приятель Марио, оставшиеся на прежнем месте, молча следили издали за двумя темными силуэтами, смутно видневшимися в тени.
Разговор продолжался всего несколько минут. Когда они вернулись, Марио улыбался. Солдат казался озабоченным, но тоже старался улыбаться.
- Ну, ребята, пора, - сказал Марио, садясь на землю.
Остальные последовали его примеру. Перчинка не решился спросить, что хотел сказать Марио этим "пора", К тому же, сверху на них неожиданно обрушился разноголосый хор голосов. Это немцы, расположившиеся в своей временной казарме, принялись орать песни.
- Нужно подобраться к складам оружия на Биржевой площади, - объяснил Марио. - Луиджи, Сальваторе и остальные будут ожидать нас на углу улицы Меццоканноне. Наша задача быстро снять часовых и расчистить путь для остальных. Я рассчитал, что, прежде чем поднимется тревога, пройдет примерно четверть часа. А за это время мы успеем внезапным ударом обезвредить десяток немцев, которые находятся внутри.
- На то, чтобы вынести оружие, тоже нужно время, - заметил незнакомец.
- Через пять минут после того, как мы войдем, грузовик Джакомо будет уже у дверей. Мы быстро нагружаем его пулеметами и другим оружием, и он сейчас же на полной скорости мчится к улице Трибуналов, а оттуда - к Антиканья.
- А если за ним отправят погоню? - спросил солдат, который, как видно, сразу понял суть этого плана.
- Нет. Вот смотри, - повернувшись к нему, начал объяснять Марио: грузовик поднимается по переулку Сан Паоло и останавливается на углу Антиканья. Там уже будут ждать человек десять наших товарищей. Они его разгружают и перекладывают оружие. Все это минут пять. Грузовик мы бросаем тут же на углу, часть оружия отправляем в Вомеро на мотофургончике - он подъедет со стороны Сапьенцы, и на него никто не обратит внимания... Тем временем тележка с зеленью медленно поднимется к улице Консоляционе, доберется до ворот Сан Дженнаро, потом проедет по улице Фория. А за Ботаническим садом ее уже будет поджидать другая группа наших людей. Так что не беспокойтесь, все предусмотрено, до самой последней мелочи.