Даже если не принимать всерьез всего, что сочинил Аполлинер, то клише, изображающее Пабло как беспощадного палача женщин, по крайней мере в этот период следует рассматривать с большой осторожностью. Что касается Фернанды, прекрасной Евы, Габи Лапейр или Ирен Лагу… ничто не подтверждает в его поведении эпитета «разрушителя», который ему зачастую пытаются приписать.
В состоянии растерянности, смятения Пабло, несмотря на неудачи, продолжает настойчиво искать женщину, которая могла бы скрасить его одиночество. В течение нескольких недель зимой он проживет с очаровательной мартиниканкой. К несчастью, и она очень скоро его покинет, считая слишком «мрачным».
В «Ротонде» Пабло сидит один в глубине зала, в старом плаще и каскетке наездника в черную и белую клетку. Он почти не общается с бездарными живописцами, хлынувшими в Париж из Центральной Европы, которые слоняются по кафе Монпарнаса. Ему нечего им сказать, да и от них он не ожидает ничего интересного.
В марте он узнает о тяжелом ранении Аполлинера. Ему сделали трепанацию черепа, и Пабло рисует друга с перевязанной головой в клинике Валь-де-Грас, куда госпитализировали Гийома.
А немного позже Пабло посещает Жан Кокто, получивший в конце апреля увольнительную с фронта. Появившись у Пикассо, он стремительным жестом распахивает плащ и предстает… в костюме арлекина, выражая таким образом огромное уважение новому другу, для которого, как известно, арлекин был излюбленным образом. А Пабло смеется от всего сердца, что практически не случалось с ним в это тяжелое время: он видит в Жане любителя шуток, каким и сам был раньше. Визиты молодого талантливого поэта благоприятно действовали на Пабло.
Однако, как ни мечтал Жан, Пабло так и не напишет его в костюме арлекина. Он сделает лишь его карандашный портрет. А молодой поэт изложит художнику свой проект о синтезе современных искусств, предложив поставить балет «Парад» в духе тех ярмарочных, шутовских представлений, которые устраивали клоуны перед входом в цирк, чтобы зазывать публику.
— Я уже нашел того, кто напишет музыку, — скажет Кокто, — это Эрик Сати. А поставит балет Дягилев, возглавляющий «Русские балеты». Какое будет счастье, если вы согласитесь выполнить декорации и костюмы…
Пикассо не спешит с ответом. Он оценивает Жана, оценивает его проект. Он вовсе не хочет быть тем, кто готов следовать за другим, каков бы он ни был, но понимает, что в его интересах встречаться с Кокто, потому что тот вращается в светских кругах. И ему будет очень полезна известность в среде, куда он сам никогда не имел доступа.
С другой стороны, этот проект кажется ему действительно замечательным (хотя он пока преднамеренно не хотел хвалить его Жану): объединить живопись, музыку, танец и литературу — это поистине революционная идея, которая должна вывести публику из апатии.
Жан уже уговорил Эрика Сати принять участие в проекте. Но заставить Пабло работать для театра — совсем иное дело. Он объяснял позже: «Своего рода диктатура царила тогда на Монмартре и Монпарнасе. Посидеть за столиком кафе, послушать испанскую гитару было единственным дозволенным развлечением. А писать декорации, да еще для „Русских балетов“, — это вообще преступление!» Конечно, Кокто преувеличивал, так как Пикассо и раньше избирал в качестве сюжета, не считая арлекинов, различных бродячих комедиантов, акробатов, и он всегда любил цирк. Но на этот раз речь шла о сценической работе.
К счастью для Кокто, его покровитель и меценат, Этьен де Бомон, очень влиятельное лицо, сумел добиться, чтобы Жан вернулся с фронта уже в конце июля 1916 года. У него были на Кокто свои планы. А в ожидании поэт смог целиком посвятить себя проекту. Чтобы убедить Пикассо, ему пришлось упросить Дягилева приехать из Рима, где он в это время готовил спектакли. Кокто пригласил также Сати, и все они встретились с Пикассо за завтраком… Пабло предпочитает работать, как всегда, самостоятельно, чтобы никто в это не вмешивался, что, естественно, усложняет дело. К счастью, художник проникся глубокой симпатией к Сати. Пабло понравилось в нем все, конечно, не его музыка, так как он ее не слышал, но его покорили оригинальность мышления и поведение…
Их взаимопонимание оказалось настолько полным, что в августе 1916 года Кокто отправил своему другу Валентину Гроссу победную телеграмму: «Пикассо будет работать с нами над „Парадом“». Он был настолько горд этим, что рассказывал всем, что отвести Пикассо к Дягилеву было почти так же трудно, как привести упрямого Ренана (автора «Жизни Иисуса») — за кулисы Фоли-Бержер.
Париж, 12 августа 1916 года, бульвар Монпарнас, перед «Ротондой». Жан Кокто собирается сфотографировать друзей — они снова вместе. Пикассо в кругу друзей. Рядом с ним чилийский художник Ортис Сарате, Андре Сальмон, Моис Кислинг, Амедео Модильяни, Макс Жакоб и очаровательная брюнетка двадцати лет, Пакретт, манекенщица у Поля Пуаре. Пабло увлекся ею, поддерживая в то же время любовную связь с Ирен Лагу. Поговаривают также о другой его подруге — красавице Эльвире Палладини, более известной как Ю-Ю, которой он посвятил несколько прекрасных портретов. Пабло, потрясенный смертью Евы, пытался найти забвение в этих любовных связях…
Что же касается «Парада», то первоначальная идея Кокто заключалась в том, чтобы изобразить представление перед скромным парижским цирком, где, помимо танцовщиков, будут участвовать китайский иллюзионист, акробаты и американская девочка — все они будут привлекать внимание праздной публики. Но Пикассо выступает за балет. Он хочет обогатить его новыми персонажами, двумя одетыми в кубистические конструкции монстрами, высотой примерно в три метра. По идее Пабло они должны тяжело, с трудом передвигаться, противопоставляя свой нелепый, смехотворный шаг увальней воздушной легкости танцоров. Кокто не испытывает никакого энтузиазма по поводу этой идеи, но она очень нравится Сати. Тем не менее Кокто так восхищается Пикассо, что сдается…
Несколько позже Жан будет вынужден еще раз пойти на уступку: Пикассо, снова поддерживаемый Сати, не хочет, чтобы представление сопровождалось текстом, ни в сокращенном виде, ни в исполнении певцов. И в результате поэту Кокто не дают писать, хотя речь идет о его собственном проекте. Он вынужден снова смириться, только чтобы продолжать проект…
После смерти Евы Пабло очень тяжело находиться в квартире на улице Шельшер, потому что из окна мастерской открывался вид на сотни геометрически расположенных могил: это выглядело как похоронная карикатура на первые его кубистические опыты. Кроме того, ему все напоминало о возлюбленной. Единственное, что его удерживало от переезда, — это пугающая перспектива упаковывать и перевозить не только мебель и картины, рисунки, материалы художника, но и огромное количество старых вещей, разного хлама, скопившегося в мастерской. Часто встречаясь с Сати, покоренный его оригинальным умом и остроумием, Пабло с трудом с ним расставался и часто провожал его домой в Аркей, предместье Парижа. Беседуя, они брели пешком, проходя через Монруж. Возможно, именно поэтому Пикассо выбрал этот пригород Парижа и решил снять небольшой дом, построенный в 1850-х годах, окруженный садом, на улице Виктора Гюго, 22. Его преимущество — он был сравнительно недалеко от Монпарнаса. И Пабло переезжает туда в октябре 1916 года с помощью Аполлинера и Кокто, преданных друзей, готовых помочь во всем.
Ему не повезло на новом месте: его ограбили. Правда, взяли в основном постельное белье… Все картины уцелели, даже Авиньонские девицы, лежащие на полу свернутыми в рулон и готовые к тому, чтобы их унесли. И это стоило в тысячи раз больше, чем то, что взяли грабители. Пабло был несколько задет этим или притворялся таковым. Определенно его известность еще не дошла до народных масс, а ведь он никогда не скрывал, что именно им он отдает предпочтение.
Когда он обосновался в Монруже, его пригласили, несомненно благодаря Кокто, на вечер «Вавилон», который давал граф Этьен де Бомон в своем особняке на улице Массе-ран. Бомон — богатый меценат, организующий концерты и балетные спектакли, он помогает Сати, Мясину, а также Дягилеву, балетная труппа которого выступила на этом вечере. Здесь же Пабло познакомился с Евгенией Эрразуриц, чилийкой, женой дипломата и художника, с которым она жила раздельно. Известная в кругах высшего общества, Евгения недавно обосновалась в Биаррице. Наделенная изысканным вкусом и артистическим чутьем, она занимается меценатством. Уже в течение нескольких лет она следит за работами Пикассо и ценит его талант… впрочем, как и талант Стравинского…
Осенью 1916 года Дягилев со своей труппой еще в Риме, поэтому всем, работающим над созданием «Парада», было желательно провести там зиму, присутствуя на репетициях балета и создавая декорации. Однако Сати, исключительный домосед, отказывался ехать. Пришлось отправиться без него…
17 февраля 1917 года Пикассо и Кокто прибывают в Рим. Они останавливаются в гранд-отеле «Россия», где уже проживал Леонид Мясин, двадцатилетний танцовщик, сменивший Вацлава Нижинского в двойной роли хореографа и любовника Дягилева. А Дягилев снял палаццо Теодори на площади Колонна, где для гостей всегда был готов стол, и они могли отведать самые разные блюда. Этот дом называли Casa Вавилон, так как там говорили одновременно на всех языках мира. Пабло был счастлив окунуться в мир балета, прежде ему совершенно неведомый, мир беспокойный, постоянно возбужденный, где присутствие русских, их поведение, капризы еще более усложняли решение проблем, но, в конце концов, они были решены. Пабло работает напряженно, без отдыха, он рисует макеты декораций и костюмов в мастерской на улице Маргутта, из окон которой можно любоваться виллой Медичи.
Жан Кокто и Леонид Мясин работают над созданием современного танца, и они добьются значительных успехов в этом. Спустя 40 лет Серж Лифарь заявит: все, что есть современного в балете, «было изобретено Кокто для „Парада“».
А каковы взаимоотношения Кокто и Пикассо? Они практически не изменились. Жан не переставал восхищаться художником. «Какой образец утонченной порядочности и трудолюбия! Я восхищаюсь им и питаю отвращение к себе», — пишет он матери. А Пикассо злоупотребляет этим: действительно ли он посмел заявить: «Я — комета, а Кокто — искра в моем хвосте»? Во всяком случае, художника забавляет безграничная преданность юного друга. Еще в Париже он как-то, ради забавы, «настроил» Эрика Сати против Кокто только для того, чтобы увидеть в его глазах беспокойство и растерянность. А в Риме чувство постоянного восхищения художником привело к тому, что Жан стал подражать Пабло, часто вопреки собственной природе. Так, когда Пабло влюбился в балерину Ольгу Хохлову, Кокто стал ухаживать за юной Шабельской, семнадцатилетней танцовщицей. Он водил ее в рестораны, кинотеатры, провожал до отеля, но не переступал порог ее номера… Она быстро поняла, что это лишь развлечение, флирт без последствий с юношей, которого едва ли привлекает противоположный пол. Но она продолжает эту игру, а другие, наблюдая за странной парой, улыбались, в том числе и Пикассо, который интуитивно почувствовал в поведении Жана своеобразное подражание собственной персоне. И он создает несколько ироничный рисунок, изображая эту пару. А когда в 1918 году он женился на Ольге, то пригласил Кокто в качестве свидетеля. Пабло вспомнит также о том, какую услугу оказал ему тогда Жан: однажды ночью в отеле «Минерва» Ольга Хохлова столкнулась с Пикассо, украдкой выходящим из номера другой танцовщицы. Ольга была в ярости, и Пабло пришлось умолять Жана о посредничестве, и тот блестяще справился с порученной ему миссией. Кокто был человеком, на которого можно положиться…
Это был период, когда Пикассо хаотически метался от одной любовницы к другой. Тем не менее он хотел бы вести стабильную жизнь, но ни Габи Лапейр, ни Ирен Лагу не приняли предложения выйти за него замуж. А между тем он использовал все средства. «Я прошу твоей руки у Бога», — писал он, например, Габи, которая сочла смехотворной подобную экзальтацию…
Пикассо достиг того возраста — тридцати пяти лет, когда многие мужчины уже обзаводятся семьями. Это, конечно, настойчиво советовала ему мать, когда он ненадолго приехал в Барселону в январе 1916 года. В таком душевном состоянии он встретил Ольгу, ей было двадцать пять лет, с 1912 года она состояла в труппе Дягилева.
Он стал ухаживать за ней во время поездки в Неаполь, причем скромная Ольга сочла его поведение настолько демонстративным, что ее это даже несколько испугало. «Будь осторожен, это русская девушка, на таких следует жениться», — предупредил его Дягилев. Откровенно говоря, Пабло уже думал об этом. Он прекрасно осознавал, что не может жить в одиночестве: как свидетельствует опыт прошлого, его творчеству была необходима стабильность. Он должен полностью отдаваться искусству, и никакие проблемы не должны мешать ему. Подходила ли для этой роли Ольга? Фактически он не знал ее, но ему нравилось ее милое лицо, нежная кожа, гладко причесанные на прямой пробор волосы. Его волновала ее элегантная, чувственная походка, которая появляется в результате каждодневных занятий танцами. И еще он оценил, что в этой среде, где нравы довольно вольные, она остается такой сдержанной. Это «настоящая девушка», — пишет он с гордостью Гертруде. А ведь он уже так устал от любовных приключений без будущего, через которые прошел после смерти Евы. И все-таки он вновь обрел любовь.
Со своей стороны, Ольга — танцовщица второго плана, которой Дягилев никогда не предлагал ведущих ролей. Пикассо, уже широко известный, по ее мнению, был подходящей кандидатурой. Она рассчитывала, что сможет заставить его расстаться с богемой и небрежным отношением к одежде. Еще не побывав в его доме в Монруже, она догадывалась, что там царит беспорядок. В конце концов, рядом с Пикассо она сможет вести светскую жизнь в Париже…
По возвращении в Париж Пикассо, как и другие коллеги по «Параду», должен был работать очень напряженно. Успеют ли они к намеченной дате? Сейчас он рисует огромный занавес для сцены — около двухсот квадратных метров. Пабло намеренно разрисовывает его в «фигуративной» манере для контраста с кубистическими костюмами менеджеров. Подобный выбор одобряют не все…
18 мая 1917 года. Театр Шатле. 17 часов 45 минут. На афише огромными буквами красуется название балета — «Парад». Внушительная толпа собралась у кассы: представители светского общества, друзья авторов, многочисленные художники Монпарнаса и Монмартра, меценаты и другая солидная публика. В предыдущие дни здесь давали «Дик, полицейская собака», где был реконструирован Ниагарский водопад! Оркестр начинает увертюру Сати, и вскоре поднимается красный театральный занавес с золотой бахромой и приоткрывает другой занавес, ярко разрисованный Пикассо. Раздаются одобрительные аплодисменты. На нем можно узнать арлекина, моряка, пикадора, обезьянку, взбирающуюся по лестнице, и веселую балерину, балансирующую на спине Пегаса.
И этот занавес поднимается, открывая публике полотно в глубине сцены, на котором изображены фасады домов и цирк шапито. А перед этой декорацией гигантское трехметровое сооружение из разноцветных кубов. Вскоре зрители замечают под этим странным каркасом танцовщика во фраке и цилиндре, на спине которого громоздились формы, напоминающие дом и деревья. Это странное создание — не кто иной, как один из двух менеджеров-распорядителей, предусмотренных Пикассо, которые, как во всяком достойном уважения цирковом параде, должны зазывать публику. Затем для привлечения публики появляется китайский фокусник в исполнении Мясина, одетый в костюм из разноцветных лоскутов с блестками. Вслед за ним — второй менеджер — американец в ковбойских сапогах и цилиндре. На него был «надет», если можно так сказать, небоскреб. Он, как и его собрат, олицетворяет рекламу. Обе фигуры неуклюже покачиваются.
В зале воцаряется напряженная тишина, которую нарушает еле слышный звук пишущей машинки, введенной в «Парад» по инициативе Кокто. Никаких слов…
Но тут появляется девочка-американка в коротком платьице — это миниатюрная Шабельская. Она крутит педали воображаемого велосипеда. Может быть, она привлекает клиента?
Менеджеры, разочарованные слабым успехом своих приглашенных, с мрачным видом топают ногами, и тогда появляется изнуренный конь, жалкая кляча, в исполнении двух танцовщиков, накрытых серой попоной. Голова этого несчастного животного выражает безграничную печаль и, кажется, будто упрекает своего создателя, сделавшего ее настолько уродливой.
После некоторого оцепенения, вызванного появлением гигантских фигур распорядителей и последовавшей за этим тишиной, терпение части публики было исчерпано. То, что, как предполагалось, должно было вызвать смех зрителей, как в цирке, закончилось криками и свистом. С трудом посмотрели па-де-де в исполнении двух акробатов. Аплодисменты не заглушают возмущенных выкриков: «В Берлин! Грязные боши![78] Вон, кубисты!» «Парад» завершился неописуемым скандалом. Дамы, в приступе своеобразной коллективной истерии, вытаскивают заколки из шляп и готовы выколоть глаза авторам, как рассказывал Кокто. «Вот один из них!» — воскликнула одна из фурий, устремившись к Жану. К счастью, Аполлинер защитил его своим могучим телом. Его голубая униформа, награды, осанка и особенно тюрбан из бинтов на раненой голове произвели впечатление. Возможно, не следует верить поэту, когда он заявлял, что дикие выкрики во время штыковой атаки, свидетелем которых он был во Фландрии, ничто по сравнению с тем, что можно было услышать в этот день.
Когда буря улеглась, Пикассо и Кокто, успокоившись, со смехом вспоминали странное заявление одного из зрителей своей жене: «Если бы я знал, что это такая ерунда, я бы привел детей!»
Большинство критиков разнесли спектакль в пух и прах. Авторы балета отнеслись к этому философски, за исключением Эрика Сати, о котором журналист Жан Пуэй написал, что Сати недостает одновременно «изобретательности, ума и искусства композитора». Пуэй вскоре получил от Сати открытку с такой формулировкой: «Месье и дорогой друг, вы всего лишь задница, но задница без музыки». По инициативе критиков затевается процесс о «преднамеренной клевете», но почему «о клевете»? Оказывается, потому, что открытка была послана без конверта, и содержание послания могли прочесть и почтальон, и консьержка, которая передает почту жильцам. В результате Сати был осужден на восемь дней тюрьмы и штраф в тысячу франков. А Кокто получил взыскание за то, что угрожал тростью адвокату пострадавшего.
После шумихи вокруг «Парада» Пикассо будет ассоциироваться с различными идеями, провоцирующими скандалы.
Следующий месяц Пабло проведет в Испании, так как «Русские балеты» отправились на гастроли в Мардид и Барселону, а далее предстояло турне по Южной Америке (туда Пикассо не последует за балетом). В Барселоне Ольга проживает вместе с труппой в пансионе Пасео Колон, а Пабло — недалеко от нее, у матери, на улице Мерсед. Его сестра Лола вышла замуж за врача, Хуана Вилато Гомеса. Пабло представил свою невесту донье Марии, это была уже третья, которую он знакомил с матерью. А далее, по сложившейся традиции, он знакомит Ольгу с друзьями в «Четырех котах», а затем поднимается с ней на гору Тибидабо, возвышающуюся над городом. А чтобы она еще больше впитала дух Испании, он пишет ее портрет, украшая голову традиционной испанской мантильей, как он уже делал это для Фернанды. Этот портрет он дарит матери…
Возвращение на родину и присутствие Ольги преобразили Пабло. Он превратился в веселого спутника, который знакомил труппу с городом, портом, водил всех в кабаре и мюзик-холлы, оживленные, живописные, ярко освещенные традиционными многоцветными лампочками. А когда «Русские балеты» покинули Барселону, где Дягилев не решился представить «Парад» и отправился в Мадрид, Пабло опять остался в одиночестве. Естественно, он очень много работает — пишет то в стиле кубизма, то в стиле реализма. Однажды дирижер оркестра «Русских балетов» был с Пабло на корриде и с удивлением наблюдал, как он с легкостью переходил от одного стиля к другому, делая зарисовки, и взволнованно объяснял: «А вы не замечаете, что это происходит самопроизвольно? Это один и тот же бык, только увиденный по-разному». Но Пикассо идет еще дальше: в одной и той же картине он смешивает детали, исполненные в кубистической и реалистической манере. Более того, его кубизм тоже претерпел изменения: если прежде он был суровым и мрачным, то теперь сверкает яркими красками, становится более приятным для восприятия и более доступным. Вне всякого сомнения, — это балет способствовал расширению его горизонтов и заставил работать по-иному.
Свою роль в подобной эволюции Пабло сыграла и Ольга. Она увидела художника как блестящего декоратора спектакля. Она практически не была знакома ни с его прежними работами, ни с артистическим авангардом. Кубизм Пабло привел ее в ужас! А какова была бы ее реакция, если бы Пабло продемонстрировал ей Авиньонских девиц или написал ее портрет так, как он сделал это с Фернандой? Он пишет ее только в классическом стиле, это единственный стиль, который ей нравится. Таков Портрет Ольги в кресле, выполненный в манере Энгра. Он просил Ольгу причесать волосы на прямой пробор, чтобы подчеркнуть правильность черт ее лица. Пабло хранит, кстати, фотографию Ольги, чтобы использовать ее как доказательство идеализации образа своей модели. Как бы то ни было, Ольга вошла, как и ее предшественницы, в живопись Пикассо…
В угоду Ольге, чтобы сделать ей приятное, Пабло меняет стиль не только в живописи, но и в поведении, в манере одеваться. В Париже он явился на премьеру «Парада» в красном свитере с высоким воротником, тогда как Дягилев блистал в вечернем фраке. Надо кончать с этим! Да и мог ли он вести себя по-иному? Он приезжает в Барселону, став широко известным, впрочем, особенно благодаря «Параду» и «Русским балетам». Его соотечественники, гордящиеся им, организовали 12 июля банкет в его честь, на котором присутствовали самые известные представители артистических кругов Каталонии — художники, поэты… И он должен предстать перед ними в достойном виде: в элегантном темно-синем костюме, из кармана пиджака должен виднеться белоснежный платок. Следует добавить часы с золотой цепью, модную соломенную шляпу и трость с серебряным набалдашником. А на спектакли «Русских балетов» в «Лисео» он приходит в смокинге и шляпе-котелке. Его барселонские друзья потрясены, но одобряют это.
Дягилев, который после скандала в Париже не решился показать «Парад» в Барселоне, вернувшись из турне по Южной Америке, все-таки осмелился дать одно представление 10 ноября. Но его опасения оправдались — провал был оглушительным, а пресса безжалостна. Тон задала газета «La Vanguardia»: «Если это шутка, то она зашла слишком далеко и отличается слишком дурным вкусом». И газета в шутку требует экстрадиции автора из Каталонии (ведь он испанец). В конце концов большинство зрителей приходят к заключению, что это Франция, особенно Париж, оказала такое пагубное влияние на талантливого художника, их соотечественника.
В конце ноября Пабло и Ольга прибывают в Париж. Ольга покинула труппу «Русские балеты». Она с ужасом обнаруживает обстановку, какая царит в Монруже: сад зарос крапивой; решетка курятника покрылась ржавчиной; в доме хаос. Более того, во время отсутствия Пикассо наводнение испортило несколько картин. Ольга потрясена.
— Мы не можем оставаться здесь, — заявляет она с возмущением.
Пикассо согласен. Это уже стало традицией: каждая новая любовь заставляет его переезжать… Не сделал ли он это же, когда после Фернанды стал жить с Евой? Впрочем, так лучше — стоит всегда освобождаться от прошлого. И он поручает своему новому торговцу картинами, Полю Розенбергу, найти подходящее жилье: квартира должна быть в приличном месте, просторная, с большим салоном, где Ольга смогла бы принимать гостей, так как она намерена вести светскую жизнь, достойную известного мужа. А пока, в ожидании переезда, не в силах больше выносить мрачную обстановку, царящую в доме, Ольга старается хоть как-то обустроить его на свой вкус, что, впрочем, ей плохо удается.
В апреле они покидают Монруж и временно останавливаются в фешенебельном отеле «Лютеция», недалеко от Монпарнаса и бульвара Сен-Жермен, где в доме № 208 проживает Аполлинер, лучший друг Пабло. Но проживание художника в столь фешенебельном отеле изолирует его от привычного окружения. Подобный эффект, увы, оказывает и присутствие рядом жены, которая, в отличие от Фернанды и Евы, вызывала у окружающих скорее безразличие, чем симпатию. Она отстраняет Пабло от целого ряда друзей и их подруг. «Впервые увидев ее, я приняла ее за служанку», — признается Алис Дерен. А Артур Рубинштейн называет ее без обиняков «русской дурочкой». Со своей стороны, Ольга не терпит Макса Жакоба, который отвечает ей тем же. Поэту запрещено появляться в «Лютеции», и Пабло вынужден встречаться с ним в Монруже или где-нибудь в кафе…
В этот период Аполлинер, который перенес тяжелое воспаление легких, публикует пьесу «Груди Тересия» и второй сборник стихов «Каллиграммы». Обе книги были встречены публикой очень благожелательно. Аполлинер влюбился в Жаклин Кольб, которую в узком кругу называли Руби. Эта красивая рыжеволосая женщина была медсестрой, которая ухаживала за ним во время лечения ран, полученных на фронте. Гийом настолько влюблен, что 2 мая 1918 года решает жениться, хотя уже был помолвлен с Мадлен Паж, которая уже достаточно долго проживала за границей. Пикассо и Воллар были свидетелями у Гийома.
А вскоре и Пабло последует его примеру… Впрочем, Ольга очень энергично подталкивала его к этому шагу. Он опубликовал объявление о предстоящем бракосочетании, разослал уведомительные письма и официальные фотографии невесты. Его богемная жизнь закончилась утром 11 июля 1918 года, когда он произнес «да» в мэрии 7-го округа. Это событие «свяжет» его почти на тридцать семь лет, более того, из-за испанского гражданства, запрещающего развод, он вынужден будет довольствоваться только тем, что они станут жить раздельно.
Ольга настояла также на венчании в русской православной церкви на улице Дарю. Церемония проходила на следующий день после регистрации брака. Свидетелями были Аполлинер, Макс Жакоб, несмотря на его неприязнь к Ольге, и Кокто. Кокто затем написал матери: «Я так устал на венчании Пикассо — я держал корону над головой Ольги, мы все как бы разыгрывали сцену из „Бориса Годунова“. Церемония очень торжественная, настоящее венчание в традициях русской православной церкви, сопровождаемое песнопением. Затем был званый обед в „Мерис“. Мися Сер была в небесно-голубом, Ольга — в белом платье из атласа, трико и тюля. Они уезжают».
Пабло и Ольга отправляются в свадебное путешествие в Биарриц. Они проведут там почти все лето, будут гостить у Евгении Эрразуриц[79], с которой Пабло познакомился в 1916 году. Она предоставила в их распоряжение свою виллу «La Mimoseraie», расположенную у дороги на Байон.