Тут же стали искать Пабло.
Но мальчик не забыл пощечину… И донья Мария с огромным трудом заставила его приняться за работу:
— По крайней мере, сделай это для дяди Сальвадора!
Мальчик мгновенно сообразил, что это действительно нужно сделать, и написал превосходный портрет тетушки Пепы — настоящий шедевр, поражающий жизненной силой и смелостью манеры исполнения, с жестокой правдивостью обнажающий отвратительный характер старой девы.
Дни становились короче… Заканчивались каникулы, принесшие столько радости — Пабло был счастлив вернуться в родные края… Но, в отличие от отца, он не рассматривает Барселону как вторую ссылку. Конечно, он знает, что столица Каталонии так же далека от Малаги, как и Ла-Корунья. Но он не испытывает никаких опасений. Напротив, перспектива путешествия его возбуждает. Большинство испанцев считают, что жизнь в Барселоне протекает даже более активно, чем в Мадриде, особенно интеллектуальная и культурная. Конечно, еще придется овладеть каталанским языком, но эта трудность нисколько его не пугает. Более того, всеобщее восхищение его работами вселяет уверенность, он чувствует, что скоро наступит его звездный час.
Но неужели этот мальчик, не достигший еще четырнадцати лет, уже задумывался о своей карьере? Да, он не лишен амбиций, но будущее пока весьма туманно. Определенно одно: страстное желание заниматься живописью было непреодолимым.
Малага, 13 сентября 1895 года. Причал в порту. Как и четыре года назад, семья Руис готова к отъезду. На этот раз на небольшом пароходе «Кабо Рока», который, наряду с грузом, взял на борт четырнадцать пассажиров. Он следует из Бильбао, на атлантическом побережье, огибает полуостров, проходя через пролив Гибралтар, затем поднимается до Барселоны, останавливаясь по пути в Аликанте и Валенсии. Но даже этот недорогой переезд дон Хосе был не в состоянии оплатить. Ему пришлось обратиться за помощью к другу, Франсиско Мигелю, проживающему в Барселоне: «Дорогой друг, я позволил себе обратиться к Вам в предыдущем письме с просьбой — прислать несколько сотен песет, необходимых мне для отъезда из Малаги. Я беру на себя смелость повторить свою просьбу помочь мне, если это возможно. Я собираюсь покинуть Малагу в следующую пятницу и буду Вам крайне признателен, если Вы сможете переслать необходимую сумму до моего отъезда»[31].
С наступлением ночи семья Пабло, стоя на корме, наблюдает за удаляющимися огнями Малаги, а затем направляется в тесную и некомфортабельную каюту. Каждый из них вспомнил в эту минуту о маленькой Кончите. Кто бы мог тогда вообразить, что она больше никогда не вернется в Малагу?
Эти воспоминания навеяли грусть на дона Хосе и донью Марию. А Пабло, хотя и с болью вспоминает утрату, весь устремлен в будущее, и ничто не может сдерживать его творческий пыл. Во время долгого путешествия и стоянок он не упускает возможности делать зарисовки: скалистое побережье у Картахены, уголок порта Аликанте, где под палящим солнцем мирно покачиваются шхуны, дамба в Валенсии, несколько парусных лодок и даже капитан корабля, сидящий на скамье.
21 сентября 1895 года на горизонте наконец появилась Барселона. Семейство Руис, стоя на носу корабля, с волнением наблюдало, как медленно, словно во сне, приближалась столица Каталонии, где тысячи домов раскинулись у подножия крепости Монтжуик. Величественно возвышаясь на вершине обрывистого холма, крепость, казалось, нависает над городом.
Пароход пришвартовался, спустили трап, и Руисы ступили на землю Барселоны, где Пабло пробудет до 1904 года, лишь изредка покидая этот город. Пребывание в Барселоне окажет значительное влияние на юного художника, что впоследствии найдет отражение в его творчестве.
В конце XIX века Барселона переживала экономический подъем. Шестьсот тысяч жителей, стесненные рамками древних крепостных стен, стали переселяться за пределы городских стен. Началось бурное строительство жилых кварталов с широкими, просторными проспектами. Огромная площадь Каталония, которая еще недавно была сельской местностью и местом для пикников, превратилась в строительную площадку.
Такое процветание объясняется тем, что Барселона стала одним из важнейших портов на Средиземном море, открывающим удобный путь во Францию и страны Северной Европы. Развивающаяся промышленность, текстильные фабрики и металлургические заводы привлекали сюда огромное количество рабочих из всех провинций Испании, в том числе и Андалусии, где тогда разразился тяжелый экономический кризис.
Наконец, каталонцы с ностальгией вспоминают об утраченной политической независимости в прошлом… Они ощущают себя иными, отличными от остальных обитателей полуострова. Разве не говорят они на другом языке? Но Мадрид, как они считают, подавляет их, ограничивает их свободы и подвергает цензуре местные газеты и журналы, чтобы исключить даже малейший намек на возможную автономию Каталонии.
В подобной обстановке вполне естественным было появление движения интеллектуалов, молодых поэтов и художников. Они стали выразителями идей, хотя и не вполне четко сформулированных, большей части барселонской интеллигенции. Прежде всего это было желание вырваться из-под гнетущего влияния Мадрида, стремление установить тесные контакты с Северной Европой. Многие каталонцы отправлялись в Париж, некоторые решали там остаться. Что касается живописи, то в Барселоне импрессионистам противопоставляли таких художников, как Эжен Карьер, Одилон Редон, Морис Дени или Пюви де Шаванн. Восхищались декадентским искусством, его несколько извращенным шармом. Юные модницы предпочитали бледность и томные позы. Здесь любили «ар-нуво» (стиль модерн) и декор, изобилующий ирисами и туберозами. Высоко ценились иллюстрации и афиши чеха Альфонса Мухи. Но еще большее влияние на вкусы каталонцев оказали немцы и англичане, югендстиль[32] и прерафаэлиты[33], такие как Бёрн-Джонс или Обри Бёрдсли… Они увлекаются Ницше и Вагнером, с интересом читают Бакунина и Кропоткина. Барселона, как никакой другой европейский город, уже в ту эпоху — и в течение длительного времени — была вотчиной анархистов: они провоцируют там волнения и даже совершают кровавые покушения, как, например, в театре «Лисео».
В многочисленных кафе старой Барселоны, в табачном дыму, разогретые кружкой пива, молодые люди с бородками, галстуками в виде больших бантов, в больших фетровых шляпах возбужденно обсуждают пути преобразования мира или, скорее, Каталонии, вспоминая период ее расцвета.
Во время горячих дискуссий, касающихся литературы и искусства, не раз звучат различные измы, тогда очень модные: символизм, экспрессионизм… И они готовы скорее дать руку на отсечение, чем не признать себя модернистами…
Такова была среда, в которую окунулся позже Пабло в Барселоне.
Но в сентябре 1895 года первоочередная задача семьи Руис — найти подходящее жилье. Сначала это была квартира на улице Кристины, 3, в старом городе, недалеко от порта и моря, как и в Ла-Корунье. Дон Хосе предпочитал жить поближе к Школе изящных искусств — он не любил ходить пешком… Не является ли эта неприязнь пеших прогулок типичной для андалусцев?
Школа изящных искусств занимала второй этаж торговой биржи Барселоны, неоклассического здания с ионическими колоннами, увенчанными треугольным фронтоном.
Для того чтобы поступить в школу, Пабло должен был сдать экзамены. Несмотря на юный возраст (25 октября ему исполнилось всего четырнадцать лет), отец добился, чтобы мальчика зачислили сразу в высший класс (рисунок с антиков, с натуры, с натурщиков; живопись). Преподавание носило такой же классический характер, как и в Ла-Корунье. Пабло, усвоив уроки прошлого и советы отца, поступил без малейших затруднений. Действительно ли он сдал вступительные экзамены так блестяще, как рассказывают об этом его друг Сабартес и многие биографы? Это не настолько определенно. Легенда о том, что он якобы выполнил за один день рисунок, на который давали другим претендентам месяц, требует проверки и подтверждения.
Хотя климат Барселоны был намного мягче, чем Галисии, дон Хосе продолжал страдать, вспоминая родную Малагу. Он никак не мог привыкнуть к каталанскому языку, с трудом понимая его… В отличие от сына он не прилагал ни малейших усилий, чтобы начать говорить на этом языке. В Школе он обычно ходил с опущенной головой, боясь привлечь внимание учеников, всегда готовых поиздеваться над учителями — не каталонцами… Погруженный в грустные мысли, он не переставал сожалеть об отсутствии друзей, оставленных в Малаге, а также о крахе своих собственных амбиций.
Единственным его утешением был сын, на блестящую академическую карьеру которого он так надеялся. Исключительная одаренность мальчика позволит ему стать художником, достойным восхищения коллег и публики. Таковы были мечты дона Хосе…
Барселона. Осень 1895 года. Отца и сына можно было часто встретить на оживленных улицах старого квартала или на набережной в порту, где они наблюдали за белыми парусниками, идущими с Майорки. Эта странная пара привлекала внимание окружающих.
Дон Хосе — стройный, элегантный, в длинном плаще и широкополой фетровой шляпе. Выразительное лицо, аккуратно подстриженная борода, непринужденные манеры — он производил впечатление состоятельного туриста, приехавшего в Европу…
Забавный контраст с отцом составляют внешность и невысокий рост сына, четырнадцатилетнего подростка, который выглядит лет на семнадцать. Обращает на себя внимание его круглая голова с коротко остриженными, черными как смоль волосами. Открытое лицо с правильными чертами. Но особенно поражают необычайно живые черные глаза, которые, казалось, не упускают ничего, что происходит вокруг.
Во взгляде отца чувствуются разочарование и меланхоличная покорность судьбе, что вызывает сочувствие и жалость.
Как студенты Школы изящных искусств встретили маленького андалусца? В то время в Каталонии шовинистические антииспанские настроения были особенно сильны. Кроме того, Пабло был моложе и способнее своих одноклассников, что тоже могло вызывать некоторое раздражение. Как ни странно, но однокашники отнеслись к нему доброжелательно. Огромные, необычайно выразительные черные глаза, какой-то особый, исходивший от него магнетизм, необыкновенная легкость, с какой он изображал все, что видел, и даже бахвальство, над которым он сам и подшучивал, — все это позволило ему завоевать симпатию окружающих. Более того, со временем его неоспоримое превосходство заставило ребят признать в нем лидера. Первой жертвой обаяния Пабло стал Мануэль Пальярес, с которым он познакомился во время уроков «анатомии для живописцев и перспективы». Этот девятнадцатилетний юноша, родом из Арагона, восхищался Пабло, которому было всего четырнадцать. Мануэль жил один в Барселоне, и Пабло настоял, чтобы родители приглашали его на обед каждое воскресенье. Однако они опасались, как бы старший товарищ не оказал на их сына дурного влияния. Чтобы развеять сомнения, Пабло использовал небольшой шантаж, к слову сказать, он в этом плане тоже рано преуспел.
— Если вы пригласите Мануэля, — заявил он с обезоруживающей улыбкой, — вы, по крайней мере, будете видеть меня дома…
Дон Хосе и донья Мария, естественно, сдались, а когда впервые увидели нового друга Пабло, то и вовсе успокоились: серьезный молодой человек, с приличными манерами, больше похожий на будущего юриста, а не на студента-художника. Несомненно, он станет опекать Пабло как старший брат…
На самом же деле, если бы по невероятной случайности благочестивая донья Мария рискнула накануне попасть в китайский квартал, пользующийся дурной славой во всех портах Европы — кстати, там никогда не было китайцев, — то она стала бы свидетелем сцены, которая повергла бы ее в ужас. В глубине грязного переулка Мануэль, добропорядочный молодой мужчина, вводил маленького Пабло в один из тех домов, которые обманчиво называются «закрытыми», хотя всегда гостеприимно открыты для любого, желающего их посетить…
К великому счастью, подобная ужасающая встреча не произошла. Пальярес едва ли испытывал особые затруднения, чтобы убедить своего маленького друга следовать за ним. Отметим щедрость Мануэля: так как Пабло получал от родителей совсем немного на личные расходы, то именно Мануэль оплачивал эти эротические экскурсии. Более того, он платил за то, чтобы не обращали внимания на возраст мальчика. Значительно позже Пикассо подтвердит свой столь ранний сексуальный опыт. «Да, — скажет он с веселой искоркой в глазах, — я был тогда еще совсем маленьким, — опуская руку, чтобы показать, каким он был в то время… — Естественно, я не дожидался достижения сознательного возраста, чтобы начать. С другой стороны, если бы мы ожидали этого возраста, то, возможно, сознательность помешала бы нам начать!» — добавлял он, смеясь.
В течение многих лет Пабло будет постоянным клиентом публичных домов, вкус к которым ему привил Пальярес.
И не только в Барселоне, но и в других городах, например в Париже, особенно перед войной 1914 года. Говорят, что был такой случай, когда он в течение нескольких недель проживал в одном из таких домов и за короткое время стены комнаты, где он жил, расписал фресками. Как жаль, что не было обнаружено никаких следов этих творений, которые смогли бы украсить пантеон эротической живописи, столь широко известный туристам, посещающим дом терпимости в Помпеях…
Те, кто хорошо знал Пикассо, отмечали одну удивительную психофизиологическую особенность: его сексуальная активность соответствовала творческой плодовитости. Если сексуальная активность ослабевала, то и творческая продуктивность замедлялась. И наоборот.
Вот откуда проистекает важная роль борделей в жизни и творчестве Пикассо. Конечно, эти заведения в ту эпоху играли особую роль в Испании: ни в какой другой стране Европы, даже на побережье Средиземного моря, не было такого отношения к борделям, которые были официально разрешены, пользовались даже некоторым уважением и прекрасно вписались в жизнь общества, внося некоторый элемент стабильности. С этой точки зрения Пабло, впрочем, как и его отец, вел себя как истинный испанец. Но у Пикассо — и это, в самом деле, исключительно — бордель и его обитательницы, а также и девушки, зарабатывающие проституцией на улицах, станут, так же как и бой быков, излюбленными темами. И это продолжится в течение всей жизни. Авиньонские девицы — всего лишь его самое знаменитое произведение из огромного числа других, посвященных этой теме.
Но Пабло, не удовлетворенный только легкими связями, находит с помощью одного из друзей Пальяреса настоящую возлюбленную — Роситу дель Оро, очаровательную циркачку, звезду многочисленных представлений. Их любовная связь продлится пять или шесть лет. Только его мощное обаяние и магическая сила взгляда заставили эту местную звезду, не побоявшись выглядеть нелепо, избрать в любовники мальчишку его возраста.
Чтобы лучше представить, каким был Пабло в 1895–1896 годах, обратимся к воспоминаниям Пальяреса: «Пикассо был необыкновенно яркой личностью. Симпатичный подросток, более способный, чем другие ученики, которые были старше его на пять или шесть лет. Его способности, быстрота руки поражали окружающих; он схватывал все на лету. То, что объясняли преподаватели, его мало интересовало, создавалось впечатление, что он их игнорирует. Он обладал исключительной наблюдательностью, на улицах, в кафе он все замечал и мог это воспроизвести несколько месяцев спустя…
…Порой он был очень взвинчен. Иногда мог часами молчать. Он никогда не был экспансивным; часто взрывался, но очень быстро брал себя в руки. Он ощущал собственное превосходство над окружающими, но не подчеркивал этого; мог внезапно погрузиться в меланхолию, как будто думал о чем-то грустном, при этом его лицо становилось мрачным, а глаза печальными…
В пятнадцать лет ни характер, ни поведение не соответствовали мальчику его возраста. Он слишком рано повзрослел…»
Несмотря на такую преждевременную зрелость, он должен быть продолжить обучение. И не только потому, чтобы доставить удовольствие отцу. Он считал, что занятия, хотя и исключительно академические, полезны для него.
Кроме того, была еще одна прозаическая причина оставаться в Школе: здесь он имел возможность писать живые модели. Впрочем, его ненасытное желание работать было таково, что ему всегда казалось, что их недостаточно. А когда не было модели, он без колебаний начинал писать — перед зеркалом — свой автопортрет, придавая лицу различные выражения, меняя прическу, используя даже парик дворянина XVIII века.
Осознавая талант сына, дон Хосе снимает для него ателье на улице де ла Плата, 4. Но Пабло быстро понял, что этот щедрый жест чреват последствиями, так как дон Хосе использует любой повод, чтобы приходить в ателье и давать сыну советы, в которых он не нуждается. Позже Пабло найдет себе другую мастерскую, более удаленную от родительского дома.
Тем не менее было бы ошибкой находить в то время признаки какого-либо разногласия между отцом и сыном. Доказательство? Пабло скрупулезно следует советам дона Хосе, касающимся его карьеры.
— Ты должен заняться живописью на религиозные сюжеты, — предлагает отец, объясняя ему, что эта тема в настоящее время в моде, а ее серьезность будет компенсировать его слишком юный возраст… Набожный дядя Сальвадор будет горд тем, что Пабло занялся религиозными сюжетами! Кроме того, он мог бы даже завоевать премию на предстоящей Выставке изящных искусств в 1896 году в Барселоне. Кто знает, может, его работы привлекут внимание покупателей? Не исключено, что он смог бы получить даже заказы от некоторых религиозных заведений.
И хотя Пабло не был глубоко верующим, он пока еще далек от атеизма, приверженцем которого вообразит себя позже, поэтому идею отца считает превосходной. К счастью, коллега дона Хосе, преподающий в Школе изящных искусств и тоже андалусец, Гарнело Альда, специализируется в религиозной живописи. У него была большая мастерская на площади Университет, хорошо оснащенная декорациями, религиозными предметами и одеяниями: там были церковная паперть, алтарь, подсвечники, сутаны, ризы, потиры, распятия… Гарнело, по просьбе дона Хосе, любезно разрешил мальчику работать в своем ателье.
И тогда Пабло, по согласованию с отцом, решил написать Первое причастие, о котором мы упоминали в предисловии. Конечно, эта картина не получила премии на выставке и не была продана, но Пабло поработал не зря. Посетители выставки 1896 года смогли оценить достоинства юного художника. Результат не заставил себя ждать: женский монастырь Барселоны заказал ему несколько картин. К несчастью, их нельзя увидеть, так как в 1909 году во время Semana tragica (Трагической недели), когда вспыхнули ожесточенные антирелигиозные волнения, десятки религиозных учреждений были сожжены вместе с их содержимым. Пикассо позже расскажет Аполлинеру, насколько он был потрясен, узнав о гибели своих творений.
Таким образом, именно монашки, — что довольно пикантно, — были первыми, кто смог по достоинству оценить талант Пикассо.
Было бы ошибочным предположить, что Первое причастие и заказанные монастырем картины — случайное явление среди совершенно иных работ Пикассо. Вовсе нет: Пабло посвятит себя религиозной живописи в первые годы в Барселоне. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на его рисунки 1895–1896 годов. Это сцены из жизни Иисуса, Благовещение, Трапеза в Эммаусе, Тайная вечеря, Взятие под стражу Христа, Распятие, Положение во гроб, Воскресение… и также изображения многочисленных святых — святых Себастьяна, Петра, Антония Падуанского.