– Ему и до тебя нет никакого дела. – Марья Дмитриевна подошла и обняла дочь. Катерина слышала, как мерно бьется ее сердце, как тикают часы на душистом запястье. На глаза навернулись слезы.
Неужели… неужели правда? Вдруг правда?
– Ты привлекаешь его потому, что ты – явление абсолютно недоступное его пониманию. Не знаю, где он там вырос, но, очевидно, он мало встречал таких женщин, как ты…
– Мамочка, я знаю твою теорию о нашей с Дашкой уникальности и неповторимости, – высвобождаясь, заявила Катерина. – Можешь не излагать. Но к Тимофею это не имеет отношения. Если бы он хотел, он получил бы десяток таких, как я.
– Он дважды был женат. Дважды! На женщинах, которых, как я понимаю, он покупал, причем вполне сознательно. Что в нем есть еще, кроме денег, Катя?
– Мамочка, – сказала Катерина и отвернулась к окну, за которым млели теплые летние сумерки. – Теперь уже проверить ничего невозможно. Любую женщину, которая приблизится к нему на расстояние вытянутой руки, можно заподозрить в том, что ей нужны его деньги. Мне не нужны его деньги. У меня своих навалом. Он сильный, решительный, умный, талантливый, стойкий. Он добрый, хотя сам об этом не знает.
– А ты знаешь?
– А я знаю, – упрямо подтвердила Катерина. – Он делает о-очень большие дела. Он работу дает тысячам людей…
– Ну, понесла! При чем тут это?
– Да ни при чем! – с досадой выкрикнула Катерина. – При том, что его есть за что любить. Ты, между прочим, думаешь, как он. Он тоже уверен, что его любить нельзя. Можно любить только его деньги и влияние.
– А ты ему, конечно, уже сообщила о своих пылких чувствах?
– Конечно, – подтвердила Катерина и улыбнулась. – Давно уже. Он жутко перепугался.
– Постарайся уйти без потерь, – тихо попросила Марья Дмитриевна. – Я понимаю, конечно, что это вряд ли возможно, и моя пылкая дочь уверена, что все делает правильно. Но я прошу тебя – постарайся уйти без потерь…
Тимофей позвонил из Женевы, когда Катерина засыпала на очередном собрании предвыборного штаба.
Летом противостояние немножко улеглось – обе стороны готовились к решительным осенним наступлениям. Поток компроматов друг на друга временно приостановился.
Солнце палило Москву нещадно, влажная жара давила на голову, отекали руки, телефонные трубки казались мокрыми и скользкими. Вялые перебранки выжимали остатки сил. Хотелось сесть под кондиционером и забыть о том, что существует улица с горячими автомобильными выхлопами и запахом раскаленного асфальта.
Приходченко все дела переложил на Катерину и Скворцова, устраивая новую жизнь для себя и Кирюхи, в которой была Диана и не было двух религиозных фанатичек, чуть не натворивших настоящих бед.
До конца жизни он будет благодарен Тимофею Кольцову и, может быть, даже сумеет когда-нибудь ему об этом сказать…
Тимофей на неделю улетел по делам в Швейцарию. Катерина нервничала и злилась, пилила сотрудников и чувствовала себя стервой.
В Женеве была Юлия Духова, умница и красавица, сосланная туда усилиям и самой Катерины.
Поняв, что ревнует, она возненавидела себя окончательно – сколько раз она уговаривала себя, что личная жизнь Тимофея не должна ее касаться!
Но она касалась, да еще как!
Все это было неправильно, противно, и хотелось, чтобы Тимофей скорее вернулся.
Он позвонил и сообщил замученным голосом, что вечером будет в Москве.
– Ты поезжай прямо ко мне, чтобы я тебя нигде не искал, – распорядился он, нисколько не заботясь о том, что это могло противоречить каким-нибудь Катерининым планам.
– Ладно, – согласилась она холодно, понимая, что вступать в дискуссию по телефону нет никакого смысла. Кроме того, она ужасно соскучилась. И все же его наплевательское отношение к жизни раздражало и беспокоило. Так не могло продолжаться до бесконечности.
– Ты чего злая? – спросил он, помедлив.
– Я не злая, – отрезала она, и они кое-как попрощались.
Тимофей приехал в десятом часу – очень рано. Катерина только-только поставила в духовку мясо. Она была уверена, что из Шереметьева он поедет в офис и только потом домой, но он в офис почему-то заезжать не стал.
– Катерина! – заорал он с порога. – Ты дома?
Швырнув под зеркало чемодан, он стаскивал ботинки.
– Я здесь, – отозвалась она из кухни. – Я иду, Тимыч!
Он вздохнул с облегчением – как хорошо, что она дома, никуда не надо ехать, искать, звонить… Как он мечтал вернуться и застать ее в своей квартире, в сарафане или майке, с волосами, перевязанными розовой ленточкой, и босиком.
Она выбежала из коридора, ведущего на кухню, и бросилась ему на шею.
– Как я рада, что ты приехал, – сказала она после того, как они первый раз поцеловались. Она тут же забыла, что была им за что-то недовольна и даже хотела что-то такое ему высказать. – Господи, как здорово, что ты приехал!
Он еще раз поцеловал ее, чувствуя уже ставший привычным быстрый и горячий всплеск желания.
Как он жил без нее?
– Там жара такая, в этой Женеве, – пожаловался он. – Даже жарче, чем в Москве. Я чуть не умер.
– Ну, не умер же, – рассудительно заявила она и поцеловала его в ладонь. – Хочешь, я отведу тебя в ванну? А то мясо еще не готово. Ты вообще-то голодный?
Он посмотрел на нее.
За неделю он совсем отвык от Катерины. От ее голоса, интонаций, смешных словечек и цитат из фильмов. Он забыл ее духи, завитки волос на шее и манеру корчить забавные гримаски.
– Катька, – прошептал он и притянул ее к себе. – Катька…
Он силился что-то сказать, сердце у него бухало, как паровой молот, и даже взмокли короткие волосы на виске. Он сам не знал, что именно хочет ей сказать. Он не знал таких слов и не понимал, что с ним происходит.
Она сжалилась над ним. Над великим и могущественным Тимофеем Кольцовым. Сжалилась и, как всегда, увела разговор в безопасное и спокойное русло.
Но почему-то сейчас это его разочаровало.
– Давай в ванну, Тимыч, – сказала она преувеличенно весело. – Ты весь мокрый. А я мясо посмотрю и подойду к тебе.
Он лежал в джакузи, закинув голову на край и чувствуя, как расслабляется жаркое напряженное тело.
– Ты чего улыбаешься? – спросила Катерина, ставя перед ним стакан с соком. – У тебя вид, как у блаженного Августина.
– Принеси мне портфель, – попросил он и сел прямо.