– Работать будешь? – еще больше удивилась она.
– Давай неси, – велел Тимофей и отхлебнул сока.
Наверное, это и есть счастье, глупо подумал он. Вот и ответ на самый трудный вопрос человечества. Тимофей Кольцов, кажется, понял, в чем оно состоит…
– Тебе его прямо в воду бросить? – осведомилась Катерина. Он вытер полотенцем громадную загорелую ручищу и запустил ее в кожаные недра портфеля. Катерина наблюдала с интересом. Он долго что-то искал и в конце концов выудил небольшую голубую коробочку, перевязанную золотой ленточкой.
Тиффани.
– Тимыч, ты ненормальный, – все поняв, прошептала Катерина.
– Открой, – приказал он.
Ему очень хотелось купить ей кольцо. Он даже его выбрал. И в последний момент испугался, что она истолкует это как предложение руки и сердца, которое он не мог и не хотел делать. Поэтому он купил серьги.
Таких бриллиантов она вообще никогда не видела, только на церемонии вручения “Оскаров” по телевизору. Они сияли льдистым аристократическим блеском, как будто в их глубине полыхал ледяной огонь. Она боялась к ним прикоснуться.
– Давай меряй, – велел Тимофей, встревоженный ее молчанием. – Ты что, Кать?
– Как красиво, – завороженно сказала она. – Как удивительно…
Вскочив с бортика джакузи, она перед зеркалом осторожно вдела серьги в маленькие заполыхавшие уши и повернулась к нему.
– Ну как?
– Потрясающе, – произнес он с трудом. – Просто потрясающе.
И, приподнявшись, потянул ее к себе в воду.
В середине ночи Катерина уснула в полном изнеможении. Тимофей лежал, прислушиваясь к тишине и ее дыханию. Она спала у него под боком, и это было замечательно. До ее появления в его жизни он и не знал, какое это удовольствие – обнимать ее, теплую, сонную, совершенно расслабленную. Его личную, частную, неприкосновенную собственность.
Ему стало жарко и, нащупав рукой пульт, он переставил кондиционер на более низкую температуру, но Катерину не отпустил.
Она должна быть рядом с ним. Она охраняла его и отгоняла его кошмары. Она даже призналась однажды, что любит его, но Тимофей за всю жизнь так толком и не понял, что это такое, поэтому особого значения ее признанию не придал.
Пусть любит. Если это означает, что он может захватить ее и держать, как работорговец захватывает в личную собственность раба, если это означает, что она будет с ним, он согласен.
Так и быть. Пусть любит.
В конце концов, он ведь не смог поймать ее на фальши. Пожалуй, она не играет с ним в обычные женские игры, пытаясь использовать его в личных целях, как пытались все его женщины. Он очень внимательно смотрел и вряд ли просмотрел бы такую игру. Обмануть его трудно.
Конечно, он слишком ею увлекся, и голова у него не так чтоб совсем холодная. Но ему это даже нравилось. Он чувствовал себя молодым и бесшабашным. И не нужно было принимать никаких решений. Их обоих все устраивало в нынешнем положении дел, когда она мчится к нему по первому зову и не слишком досаждает своими проблемами.
Так ему представлялось.
И в самой тайной, самой темной, самой охраняемой частице души он знал, что все это ложь.
Он попался. Попался, как волк в капкан.
Если она только почувствует его слабость, его зависимость, его неопытность – он погиб. Она разрушит все стены, которые он создал, и он останется на виду у всех, голый, слабый и беззащитный, как тридцать лет назад. Только у него уже нет сил строить все заново.
Ему бы надо бежать, спасаться, а не задремывать в состоянии глупого телячьего счастья, чувствуя под своей ладонью ее горячую гладкую спину.
Первый раз в жизни Тимофей Кольцов решил махнуть рукой на то, что говорил ему его внутренний голос.
Будь что будет, решил он, засыпая. Я не стану с собой бороться…
Он проснулся в темноте и сырости глухого подвала, где их держал Михалыч. Он не мог дышать. Из угла скалился дьявол.
Ты думал, что я не вернусь? Глупый мальчишка! Я всегда с тобой. Я буду возвращаться и возвращаться, пока ты не поймешь, что меня не осилить.
Загремел замок, и маленький Тимофей бросился в угол, где шуршали крысы, стараясь спрятаться. Может, пронесет, может, просто привели еще кого-нибудь…
Не пронесло. Пришли за ним, именно за ним, и тусклая лампочка в железном наморднике, которую Тимофей ненавидел, не дала ему спрятаться. Они увидели его и потащили с собой.
Он брыкался, кричал и плакал. Он умолял и кусался. Он выворачивался из ненавистных цепких рук, и рыдал, рыдал…
– …Тимыч, милый, что с тобой?! Тим, очнись! Очнись сейчас же! Тимыч!!
Он продолжал вырываться и плакать. Он боролся за жизнь, прекрасно понимая, что однажды не вернется в вонючий подвал – его убьют там, куда тащили сейчас ненавистные руки. Он не мог остановиться и знал, что не справится с ними…
– …Тимофей! Да очнись же!!
Ледяная вода плеснула в лицо. Сдергивая с груди одеяло, он вскочил и метнулся куда-то, сокрушая и опрокидывая какие-то вещи.
Горел свет. Катерина стояла на коленях в разгромленной постели. В руках у нее кинжальным блеском вспыхивал стакан. Вода из него тонкой струйкой лилась на подушки.
– Ничего, – выдавил из себя Тимофей. – Не бойся.
Шатаясь, он прошел мимо нее в ванную. Включил воду. Стал под душ.
– Не подходи ко мне, – приказал он, увидев, как открывается дверь. У него стучали зубы. – Я сейчас.
Наверное, он сильно ее напугал, потому что она отпрыгнула в спасительную глубину квартиры, как заяц.
– Я сейчас, – шептал он, глядя в закрытую дверь, – сейчас…
Он вышел не скоро, после того, как сосчитал все прожилки на мраморе и все дырки в душевой насадке. Он не мог прийти в себя. Он трусил, ожидая неизбежных вопросов, и придумывал, как можно ничего не объяснять. И не придумал.
Она сидела на кухне все с тем же стаканом в руках и смотрела на него дикими глазами. Он подошел и вытащил стакан у нее из пальцев.
– Может, чайку попьем? – сказал он фальшиво, ненавидя ее и себя. Ведь он знал – знал! – что должен быть один. Он не может разделить это с другим человеком!
Она смотрела на него как на чудовище, вылезшее из преисподней. В некотором смысле так оно и было, подумал он отстраненно.
– Наверное, тебе лучше сейчас уехать, – предложил он спокойно. – Прости, что напугал тебя. Или можешь лечь в той спальне. Там все готово.