В 1942-м в составе трудбата попал на передовые позиции на Дону. В январе 1943-го был взят в плен. В 1945-м прошел курс обучения в красногорской Антифашистской школе, где провел полтора года и вновь занялся писательской деятельностью. По возвращении на родину вступил в партию, однако для его творчества по-прежнему оставались характерны ярко выраженные буржуазные проявления не самого лучшего толка. После того как при проверке был переведен из членов партии в кандидаты, стал более сознательно относиться к делам партии, что сказалось и на его творчестве (роман «Супруги» и репортажи о жизни рабочих). За прошлый год в его творческом развитии опять произошел срыв, проявившийся в публикации сатиры «Лиловые чернила». В данный момент работает над романом о Сталинвароше, где и проводит большую часть времени. Иштван Эркень — человек умный, образованный, одаренный, однако ему свойственны высокомерие и цинизм. В основном по этой причине в начале года ему пришлось расстаться с работой в литературной части театра Народной армии. Согласно отзыву партсекретаря театра, к обязанностям своим Эркень относился плохо, поверхностно. Мы считаем его способным к развитию, хотя сдерживающим началом являются его прежние взгляды и слабая идеологическая подготовка. В текущем сезоне курс политобучения проходил самостоятельно, а когда занялся темой Сталинвароша, подготовку прекратил вообще. Роман предположительно будет закончен к концу декабря.
Было бы целесообразно привлечь его к подготовке на более высоком, систематическом уровне, что поспособствовало бы формированию его гражданских и политических взглядов и углублению литературного творчества.
(Без подписи [7].)
С середины марта я провел шесть недель в вышеградском доме творчества. В одно время со мной там находился товарищ Иштван Эркень и товарищ Бела Ремени[8]. Мы неоднократно беседовали на литературные темы, обсуждали проблемы формирования личности и отражения действительности в духе социалистического реализма.
Как-то раз беседовали втроем, находясь в комнате Ремени, и Эркень заявил, что, мол, отражение действительности в партийном духе столкнулось бы с большими трудностями: ведь не напишешь же, что спокойствие в стране достигается лишь средствами диктатуры с помощью АВХ[9]. Не будь АВХ столь сильной организацией, могло бы дойти до беды.
В другой раз, в более широкой компании, Эркень в юмористическом стиле пересказал свою так называемую историю «Тринадцать партизан из Нови-Сада», наверняка известную партийному руководству. Меня поразила такая деталь: Эркень был у товарища Ракоши и, когда выходил из кабинета, товарищ Ракоши сказал ему вслед: «Вот видите, мы даже не докапываемся до вашей истории про тринадцать партизан»[10]. Не уверен, что передаю слова Эркеня буквально.
Не будучи в курсе подробностей, не считаю себя вправе делать какие-либо выводы, я всего лишь изложил факты. В свою очередь настаиваю на строжайшем соблюдении секретности, так как кое-кого даже в партийном руководстве связывают с Эркенем дружеские отношения.
Л.
В 56 году я, по сути, принимал участие в немногих политических акциях. В конце октября, когда зародилось Свободное радио, меня пригласили в парламент (вещание происходило оттуда) и попросили написать вступление к первой передаче. Я с готовностью согласился и прямо там, на месте, сочинил текст, начинавшийся словами: «Долгие годы радио выступало рупором лжи. Мы лгали днем и ночью, лгали часто и на всех частотах…» Эта заставка к радиопередаче да газетная статья — гимн революционному Будапешту — вот и все мои деяния. Больше ничего не могли вменить мне в вину. <…> Правда, когда писателей призвали к ответу, я отказался признать свои ошибки, не считая собственные убеждения заблуждениями. За это и угодил в черный список: пять лет мои произведения не печатали, я был лишен работы репортера и даже корректора. <…> Извлек на свет божий пылящийся втуне диплом инженера-химика и пошел работать на фармацевтический завод.
И между делом продолжал писать, обретя свой голос. Тогда-то зародились мои рассказы-минутки.
Я, рожденный здесь, все же не знал тебя; я, тебя любящий, не раз поносил тебя. Прости своего заблуждавшегося сына, славный город мой, Будапешт!
Как же мог я считать тебя, родной мой город, таким же, как другие, одним городом из многих?!
Ходил по булыжным твоим мостовым и думал, будто мостовые только для того и предназначены. Садился в трамвай, считая, что трамвай должен быть лишь транспортным средством. Я побывал во множестве домов твоих и верил, будто в этих стенах можно только жить, есть, пить, обитать. Я не знал, что окна — это бойницы, что из трамваев можно сооружать баррикады, а на улицах твоих — сражаться, идти в наступление и побеждать.
Во всех краях земли, на всех картах и глобусах сегодня заново пишут твое имя, Будапешт. Этим словом обозначают не только город. Будапешт сегодня говорит о том, что против танков можно идти с голыми руками. Будапешт на всех языках мира означает верность, самоотверженность, свободу, честь нации. Каждый, кто любит свой родной город, желает ему: будь и ты таким, как Будапешт!
Желаю и я — пребывать тебе веки вечные таким, как сегодня, Будапешт! Обиталищем гордых и смелых людей, наставителем венгров на добрый путь, стань для всего человеческого рода путеводной звездою, о Будапешт! Будь гостеприимным хозяином для всех народов мира, но не терпи среди священных стен своих орды захватчиков и чужие флаги.
Будь же и ты, мой родной город, таким, как Будапешт, и сделай так, чтобы мы, недостойные сыны твои, стали достойными тебя и друг друга. Живи вечно — в труде, борьбе, в дыму и копоти, в крови. Да восславится вольный город Будапешт!
2 ноября 1956 г., пятница
Дорогой Милан!
Моей любви и восхищения тобою ничуть не умаляет тот факт, что я забыл поздравить тебя с днем рождения. (Слабым оправданием служат обрушившиеся на меня неурядицы и беды.) Зато в знак почтения я вновь — вот уже третий раз — перечитал «Историю моей жены» [11]и опять испытал такое наслаждение, что в душе не осталось места досаде на собственную забывчивость.
Итак, поздравляю с днем рождения — вероятно, последним в ряду поздравителей — и прошу, в случае крайней необходимости, дозволь и мне приникнуть к источнику вечной молодости.
Твой истинный поклонник,
почитатель и друг
Иштван Эркень.
Любовь наша, нежная, и счастливая и очень странная своим волшебством, вероятно, обязана тому, что оба мы понимали: она обречена на смерть, однажды неизбежно наступит конец, как и положено по законам природы, хотя ничего хорошего в этом нет. За что она любит меня, не знаю. Целый год я не мог пригласить ее в какое-нибудь приличное место, купить хотя бы грошовый подарок — за время болезни поиздержался до того, что даже сигаретой угостить ее был не в состоянии. Я и теперь чувствую себя молодым, но в зеркале отражается лицо старого человека, осунувшееся и подурневшее от болезненных мук. Однако любовь порой бывает неразборчива, или же выбирает эту странную форму печали, тем не менее согревающей минуты нашей жизни. Каждая любовь жаждет продлиться как минимум вечность, а если не получается, улетучивается легкой дымкой.
Приехать нам не удастся. В ночь с субботы на воскресенье я оставил машину возле дома, чтобы с утра пораньше не заходить в гараж, а сразу тронуться в путь. Сотни раз оставлял на улице, и все обходилось без происшествий.
А тут в шесть утра звонит в дверь привратница, которая на радостях даже челюсть вставить забыла, и сообщает, что в машине вышибли окно и залезли внутрь. Кошмар, да и только: сбили дверную ручку, расколошматили стекло и выгребли все подчистую — красивый плед, все запчасти, очки и документы. Вольно тебе смеяться над чужой бедой, коли сам машиной не обзавелся. Но я с тебя усмешечку сотру. Грабители утащили и книгу, которую тебе так хотелось заполучить, — ее я тоже оставил в машине. Тем самым рассчитывал внести свой вклад в празднование вашей четвертьвековой моногамии. Подарок теперь ищи-свищи, а ты хохочи вволю.
Явилась полиция. У меня и привратницы взяли отпечатки пальцев. Думаю, на том дело и кончится. К сожалению, без документов машиной не воспользуешься, вот и ношусь, пытаясь восстановить водительские права. Мораль — яснее некуда: кому нечего терять, тому не о чем горевать. Блажен, кто без мотора.
Кстати, поздравляю с 25-летней годовщиной. Желаю и на ближайшие 25 годов попутного ветра, пусть на вашей мачте и впредь развевается знамя любви.
С тем и обнимает вас потерпевший, ограбленный, обездоленный, у которого и не осталось-то ничего, кроме отпечатков пальцев,
Иштван Эркень.
Переписка моя настолько обширна, что приходится соблюдать хоть какую-то очередность. Вчера — запрос от эмигрировавших гомиков, можно ли им вернуться на родину. Позавчера— Мао Цзэдун, убивается, что жизнь пошла псу под хвост, спрашивает, как быть. Объявилась Бриджит Бардо: замучило одиночество, по ночам плачет, взывает к моей помощи.
Вот и вам пишу в двух словах. Приедем ли к вам? Возможно, в феврале. Числа 6–8-го, как там выпадут выходные. И если будет хорошая погода. От ночевки в отдельных комнатах готовы отказаться. Отапливать помещение желательно не этнографическими редкостями, а обычными печками.
Отвечайте, да поласковее, не то испарится даже слабое желание заглянуть в ваши края.
Обнимаю.
Пишта.
P. S. Сочинил повесть[14]. Я гений.
1965
с радостью извещают, что 17 июня с. г. вступили в законный брак, стало быть, размещению по отдельным комнатам не подлежат.
Поздравления, свадебные подарки, денежные конверты принимаются по адресу:
Будапешт IX, пр. Ференца, 1.
1965
Не приходилось ли вам подмечать, что даже сама форма приглашения проливает яркий свет на характер человека?
Например, если вам пишут:
«В связи с приближающимся двойным праздником будем рады видеть вас у себя в фюредском доме» и т. д. и т. п.
Что за человек, ваш корреспондент?
Честный, открытый, душа нараспашку, истинный венгр. Смотрит прямо в глаза, не хихикает у тебя за спиной. У такого что на уме, то и на языке.
Такого человека нельзя не любить.
На могилку ему кладут цветы, вспоминают добром.
«До зельца был большой охотник» — даже такие мелочи всплывают в памяти.