Мгла укутывала мертвую равнину, словно ветхое одеяло. Южный ветер тащил к северу тучи и из-за дождя казался холодным. В облачных прорехах мелькали звезды, иногда показывалась половина луны, и тогда из темноты выныривали черные дома странного города. Над ним рокотала гроза, но вспышки молний ложились бликами только на крыши. Провалы дворов и ущелья улиц казались бездонными и были подвластны лишь дождю и ветру. И тот и другой усердно погружали город в осеннюю сырость и грязь, но ничего не могли поделать с выбивающимся из дымоходов, сквозящим из-за неплотно прикрытых ставень и дверей теплом. Вздымающийся заостренными кровлями в мутное небо, напоминающий пропеченный до черноты и порубленный на улицы хлеб, — город жил, и жил сытно и тепло.
Худощавый парень выбрался из окна через пару минут после удара тяжелого колокола. Мостовая была близка, но парень не прыгнул, хотя сапоги и скользнули по узкому карнизу. Крепкая рука придержала ловкача за шиворот, дав ему возможность уцепиться за причудливый резной орнамент, опоясывающий дом под окнами. Парень кивнул невидимому сообщнику и двинулся по карнизу от парадного входа вглубь переулка. Вряд ли он был вором, потому что помощник его остался в доме, бесшумно закрыв окно. Да и сам стенолаз явно не уходил от испытания, но и за добропорядочного гуляку сойти не мог — слишком уж старался остаться незамеченным. Так или иначе, ему было от кого таиться — в зыбком свете масляного фонаря на ступенях ежились два стражника и, зло поминая ненастье, поочередно бросали кости, не забывая прикладываться к глиняной фляжке с бодрящим напитком.
Едва различимой тенью парень дошел до конца карниза, перебрался на стену следующего дома и ловко спустился по выщербленной кладке, уверенно находя выбоины меж камней. Однако внизу его мнимую уверенность сменили волнение и спешка. Когда ночной гуляка принялся срывать тряпье, скрывавшее узкий меч, руки его задрожали. Но вот ножны блеснули промасленной кожей, парень поправил пояс, подтянул шнуровку плаща и, придерживая меч левой рукой, быстрым шагом устремился по узкому переулку, оставаясь в почти непроглядной тьме.
Ему было около двадцати, но что-то в облике парня говорило о том, что возраст все еще не сделал его мужчиной или уж точно не влил в него уверенности и спокойствия. Конечно, многие прощались с юностью и в более ранние годы. С другой стороны, не всегда природа властна над собственными детьми, хотя кто, как не она, придумывает для них испытания, в том числе и сталкивая неразумных друг с другом.
Ясным было одно: именно теперь неизвестный вряд ли задумывался о том, какое впечатление он может произвести на юных горожанок, их благочестивых матерей и бравых отцов. Он крался по ночным улицам и старался остаться незамеченным. К счастью, и ненастье, и поздний час, и темная одежда вполне способствовали его замыслу. Несколько раз на пути парня оказывались кабаки, из распахнутых дверей и приоткрытых окон которых неслось гудение вельтских дудок и слышались пьяные крики. Но неизвестный сворачивал с узких улиц в еще более узкие переулки и счастливо избегал столкновений с загулявшими горожанами.
Что-что, а дорогу молодой путешественник знал отлично. Он даже хватался за близкие стены до того, как под ногами начинали чавкать вылитые на мостовую и разбавленные дождем помои, и заранее замедлял шаг, выискивая во мраке невидимые ступени. Его плащ скоро намок, колпак, натянутый на голову, обвис. Верно, и сапоги не препятствовали влаге, но парень не замечал ничего, только вздрагивал время от времени, словно кто-то невидимый касался его плеча или крался по следам. Он позволил себе остановиться лишь у проездного двора высокой башни, с оголовка которой не так давно разнесся удар колокола. Облегченно вздохнул, погладил изъеденную временем кладку, заглянул в черный провал высокой арки, прислушался к шуму воды в основании древнего сооружения, оглянулся, вздрогнул от мелькнувших в отсвете молнии башенок магистрата и, ускорив шаг, нырнул в очередной переулок.
Когда торопливый путник добрался до городских ворот, дождь кончился, и даже небо стало серым, словно ветер сорвал нижнее покрывало, а верхнее, недостижимое, было намертво прибито к небосводу звездами и подсвечивалось луной. У ворот высились поленницы дров, в них упирались ручками рудные тележки. Тут же стояла жаровня, в которой метался огонь, и три стражника с нетерпением наблюдали, как брошенный на железные прутья кусок мяса пузырится соком.
Парень расправил плечи и с независимым видом приблизился к дозорным.
— Стой, мерзавец! — с испугом ухватился за отворотный амулет пузатый стражник, но, рассмотрев ночного гуляку, выдохнул с облегчением. — Или еще не мерзавец? Хотя, как говаривал мой покойный батюшка, это вопрос времени и оказии, сынок. Куда собрался?
— Вот. — Парень протянул усачу лоскут пергамента. — Я — сын Рода Олфейна, иду в Каменную слободу на ночную службу в Кривую часовню.
— А почему ночью, демон тебя задери? — не понял толстяк и поискал взглядом одного из напарников. — Длинный! Ты из Верхнего города, знаком тебе этот приятель?
Долговязый охранник с трудом поднялся с грубо сколоченной скамьи и шагнул к незнакомцу, вглядываясь в его лицо.
— А кто его знает? Я младшего Олфейна уж лет пять или шесть не видел, с тех пор как хворь его отца свалила. Не показывался он на людях, да и до того я к нему не приглядывался. Может, он, а может, и не он. Он же тогда мальчишкой был…
— Вот ярлык! — встряхнул лоскут парень, стиснув от досады зубы. — Я сын Рода Олфейна! Сегодня последний день траура по моему отцу! Ночью в Кривой часовне меньше народу.
— Это точно, — зевнул долговязый стражник. — Конечно, если храмовник не замкнет двери и сам не убежит куда-нибудь на ночь. В последние дни бродяги да тележные перегонщики толпами вокруг часовни стоят. Верно, полагают, что, если долго пялиться на Клейменый огонь, Погань проникнется к ним почтением или даже пошлет богатство раньше огненной смерти. Или надеются, что магистрат всяким отбросам будет ярлыки горожан раздавать. Ребятки с внешней стены с ног сбились присматривать, чтобы эти скамские да тарские поганцы по городу не расползлись! Замучились на ночь их выдворять за ворота! Боюсь, что Поганский поселок треснет от их нашествия. Ночами теперь, кроме охотников, вовсе никого через ворота не пропускают!
— Хватит болтать! — отмахнулся от долговязого толстяк. Поскреб выпуклость кирасы, словно намеревался добраться до зудящего живота, и снова повернулся к парню: — Что у тебя есть кроме ярлыка?
— Я сын Рода Олфейна! — упрямо повторил тот и отвел полу плаща. — Вот меч со знаком магистра.
— Еще скажи, что ты и сам магистр, — сплюнул стражник. — Может быть, и перстень покажешь? И ярлык, и меч украсть мог. Стыдно должно быть в твоем возрасте папенькой прикрываться — да пошлет ему Единый покоя в ином мире, славный был воин! Собственное имя пора славить!
— У молодого Олфейна прозвание было — лекаренок, — зевнул, поежившись, в стылом полумраке третий стражник. — У меня племянник в казарму, что у Западной башни, когда-то ходил, обучался воинскому делу от цеха кузнецов. Так он рассказывал, что Рин Олфейн сызмальства то ли к лекарскому делу был приставлен, то ли дар имел. Но если синяк от удара или порез какой, только к нему и обращались. Руками лечил! Любую боль снимал!.. Да! Точно говорю! Не вру, чтобы мне тут же пеплом осыпаться! Тогда еще Храм не так строг с колдовством был. Впрочем, все с разрешения старика Грейна, тогдашнего старшины, делалось, да и мзду за лечение паренек не брал. Хотя так-то вроде бы травник ребятишек пользовал, Ласах который, но иглу за щекой не скроешь, да! И еще говорили, что очень ловок этот самый Рин с узким мечом. Ну, той науке его еще отец научил. Род Олфейн отличным рубакой слыл!
— Слушай, парень, — оживился долговязый, — а не про тебя говорили, что Клейменый огонь тебя не берет? Не ты ли всю руку сжег, а отметины так и не получил? Если ты, так имей в виду, что без отметины плохой из тебя воин. Я и гроша за тебя не дам против любого юнца из городских стражников. Мало ли кто из нас в детстве ловко деревяшками размахивал?
— Так проверить недолго! — почесал угреватый нос красный от бликов жаровни толстяк.
— Хотите, чтобы я помахал деревяшкой? — сглатывая накатившую от запаха мяса слюну, нервно повысил голос парень.
— Еще чего! — ухмыльнулся стражник. — Посмотри-ка лучше сюда, лекаренок. — Толстяк размотал грязную тряпицу и ткнул в лицо парню распухший палец. — Что скажешь?
— Ничего он тебе не скажет! — загоготал долговязый. — Ты уже с полгода с ковырялкой своей мучаешься. Слушай, а правду говорят, что суешь его куда ни попадя? Может, отрезать твой крючок, пока вся рука не сгнила?
— Заткнись, дылда! — рявкнул толстяк и шагнул к молодому Олфейну, пахнув на него гнилью и перекисшим потом. — Слушай меня, парень. Боль снимешь, и то ладно. Поверю. Выпущу из города, да еще и монетку для настоятеля Кривой часовни дам. Пусть помянет твоего отца и за городскую стражу. Заодно и клеймение еще разок опробуешь, вдруг Единый сжалится над тобой?
— Ты еще скажи, что Погань над ним сжалится! — скривился долговязый. — Ты хоть кого-нибудь знаешь, чтобы Единый его жалостью почтил?
— Прикуси поганый язык! Или мало в Айсе богатеньких да здоровеньких, которых Единый только по недосмотру приветить мог? — огрызнулся толстяк и перешел на шепот: — Ну, паренек? Сговоримся?
— Я не могу лекарствовать! — процедил сквозь стиснутые зубы парень. — Храм запрещает колдовство! Да и гной у тебя в пальце, тут серьезная ворожба требуется. Нет у меня ни ярлыка травника, ни знахаря, ни колдуна!
— Так с ярлыками не рождаются, — сверкнул щербатым оскалом стражник. — Думаешь, что охотниками с младенчества становятся? Нет, кто выжил, тот и стал. Или боишься, что в Храм донесу?
— Чистый платок есть? — скривил губы молодой Олфейн.
— А этот чем плох? — расправил засаленную тряпку усач. — Давай! А то ведь запру в караулку, утром только разбираться стану.
— Вина дайте, — прошептал путник.
— А не рано ли тебе вина? — ухмыльнулся толстяк.
— Не пить, — ответил парень, болезненно морщась. — Палец твой промыть надо. И до ворожбы и после.
Рин Олфейн вышел за стену только вместе со следующим ударом колокола. Вынужденное целительство вымотало его. Походка стала неуверенной, глаза закрывались, словно он не спал несколько дней, рука, лежавшая на рукояти меча, дрожала не переставая. Тонкий нос, широкий лоб с прилипшими прядями черных волос, чуть выдающиеся скулы, впалые щеки и крепкий подбородок покрывали уже не капли дождя, а пота. Парень остановился у пыточного столба, уперся в смоленое дерево лбом, вздрогнул от звона потревоженных кандалов, быстро нащупал что-то сквозь ткань на груди и с усилием выпрямился.
Главная городская стена осталась за спиной, впереди серели заборы и крыши приземистых домов Каменной слободы. Левее, к северо-западу торчал темный силуэт скособоченного здания, наводящий на мысли о заявленной цели ночного путешествия. Вдоль улиц, спешивших вниз по склону к окраинным башням внешней стены, бежали грязные ручьи, навстречу наползал мутный туман. Олфейн поднял глаза к небу, на котором, освобожденная от облаков, сияла половина луны, и неуверенно зашагал по скользкой мостовой.
Он свернул в последний проулок перед невысокой, пузатой башней. У костра, разожженного под ней, толпились стражники, забывшие о дозорах на стенах, но Рин не рискнул вновь сталкиваться со стражей и скрылся в темноте. Идти приходилось на ощупь, за глухими заборами недовольно ворчали собаки, но лаять не решались. Близость городской окраины угнетала даже их.
Наконец руки нащупали шершавую стену низкого дома.
— Кто там? — раздался приглушенный голос в ответ на осторожный стук.
— Это я, мастер Грейн, — ответил молодой Олфейн и вскоре уже сидел за потемневшим от времени столом.
Колыхался в глиняной плошке язычок пламени, темнело в кубках перекисшее ягодное вино из Пущи. Мастер Грейн, сцепив сухие коричневые пальцы, смотрел на прикрывшего глаза гостя так, словно видел его в последний раз.
— Лица на тебе нет! — покачал головой старик. — Сдал прямо как и я…
— Нет, — вздрогнул Рин. — Да и ты — постарел слегка, не больше. Но не сдал. И я не сдам.
— Дурное дело ты задумал, маленький Олфейн, — пробормотал старик.
— Я не маленький, — расправил плечи Рин. — Я уже не был маленьким, когда заболел отец. Больше пяти лет я удерживал его на краю жизни, но хворь оказалась сильнее…
— Для меня ты навсегда останешься сопливым мальчишкой, — ухмыльнулся углом рта Грейн. — А уж хлопот было с тобой, маленький Олфейн! То ты на стальных мечах до срока рубился, потом раны залечивал да от изнеможения шатался. То по городской стене да по Водяной башне карабкался, что твоя огненная ящерица. Как шею себе не сломал, до сих пор удивляюсь! Вот и теперь дурное дело ты задумал. Не в том смысле, что постыдное, а неразумное. Никого ты не найдешь нынче ночью. Ни Хозяйки Погани, ни опекуна. Хозяйка, как говорили наши деды, или, как теперь талдычат храмовники, огненное дыхание Единого, людям вовсе не показывается и не показывалась никогда. А если кому и показывалась, так «счастливчики» от священного же пламени в пепел скорее всего заживо и обращались! Только ты не верь, парень, никому, что это Единый пламенем карает отступников и нечестивцев. Не верь.
— Я и не верю. — Рин потер пальцами глаза. — Или мне собственного отца в отступниках и нечестивцах числить? Ты мне другое скажи, мастер. На вопрос ответь, на который даже мой старый наставник Камрет ответить не смог. Или не захотел… Почему дух Погани или огненное дыхание Единого охотники Хозяйкой кличут? Или сказки стародавние, что айские мамаши детям на ночь рассказывают, и не сказки вовсе?
— О сказках ты меня не спрашивай, — пожевал губу Грейн. — Если времечко на тысячу лет назад отмотать, любая сказка былью может обернуться. Потому как небыль на быль, словно кора дубовая на молодой дубок, сама по себе прирастает. Да и не сложилось у меня как-то с айскими мамашами. А охотники больше других видят. Но и зря ничего не бывает. Всякая стихия сама себя под женскую или мужскую сторону клонит. Тебя же не удивляет, что ветер стылый — он, что зима с ее пакостями мерзлыми — она? Или ты хотел когда-нибудь речку городскую Иску мужским именем окликнуть?.. Вот! А что касается Погани… Погань ведь и есть Погань. Она! Да и предание — не мамское, а в древности записанное, как говорят, — указывает точно: Клейменый огонь на камне, когда еще и Кривой часовни никакой не было, не сам по себе, не от молнии гнева Единого, как нынче опять же храмовники вещают, зажегся, а от бабской руки.
— Слышал и я о том, — кивнул Рин. — Только я у Солюса, что в Кривой часовне служит, спрашивал об этом предании. Так он заявил, что молния гнева Единого или — по храмовому канону — огненное дыхание его, самим Единым исторгается, а творец и вседержитель сам выбирает и путь свой, и образ, в котором собственную волю исполнять будет.
— Солюс с чужого голоса поет, — прищурился Грейн. — Я, кстати, думаю, что огненное дыхание бывает, когда с вечера плеснешь горючки в горло, да за ночь притушить ее не успеешь. А молния гнева, это когда глазом на кулак в латной рукавице наскочишь. А вот насчет бабской руки… Я всегда охотников слушал. Они по краешку смерти не в ратную пору ходят, считай, еженощно. Они с этим самым огненным дыханием на ощупь знакомы, и если говорят, что у Погани есть хозяйка, так я им скорее поверю, чем Солюсу. Ты, я так понял, как и обещался, на перекресток собрался. От того места до самой Погани еще с половину лиги будет. Может, и минует тебя, неклейменого, огненная пакость, только не найдешь ты на перекрестке опекуна. Охотники нынче по кабакам сидят: бушует в последние дни Погань! Даже ночью спалить любого готова, что клейменого, что неклейменого. Зарницы так и вспыхивают у дальних холмов! Говорят, что даже желтые волки стаями, да гады ползучие тьмою немереной в Пущу из Погани откочевывают. Неладное что-то творится на востоке, неладное!.. Я и не припомню похожего. Да и горожане здесь, в слободе, словно звери стали, за косой взгляд в глотку вцепиться готовы! То и дело чей-то пепел по улице несет, а чей — и не всегда разберешь. Так ведь не то страшно, что вцепиться готовы, а то, что зубами щелкают, а не цепляются, будто мертвецы ожившие бродят. Везде все неладно, везде… Будь осторожен, парень! И за стенкой, и до нее. А выпадет тебе спаситель, не за каждого хватайся. В глаза посмотри сначала, прикинь да сообрази. Колечко надеть недолго, снять трудно. Нынче из трех встречных двоих стороной обойти надо, а на третьего меч наставить! И насчет Камрета подумай. Да и какой он наставник, всегда был себе на уме! Зря веришь седому гуляке. Он, конечно, карты ловко раскидывает, говорят, но вот раскинутое всякий раз по-разному толкует.
— Однако сбываются его толкования часто, — нахмурился Рин. — Смотри-ка, берет за предсказания Камрет немало, а число желающих прислушаться к нему не уменьшается. Или просто так, думаешь, ни один трактирщик не разрешает Камрету кости в своих стенах бросать? У него всегда шестерки выпадают! Да и нет у меня выбора. Иначе завтра в полдень дядюшка мой пожалует, под свою руку дом возьмет. Опекун по-всякому нужен.
— Неужто в городе никого не нашлось? — сдвинул брови Грейн. — Ладно, не говори ничего, знаю. Убьет твой дядюшка всякого. Может быть, и не своими руками, а все одно изничтожит. Найдет способ. А не убьет — пакость какую-нибудь измыслит. Наверное, ждет не дождется, когда траур закончится? А за охотника может и вся Каменная слобода встать. С другой стороны, как встанет, так и снова на зад опустится. Ты не обижайся на горожан, парень, не те у них сердца, чтобы против первого богача Айсы и лучшего мечника вставать. Эх, был бы жив твой отец, я бы его лучшим мечником числил! Хотя даже он против Фейра…
— Я уже, значит, в счет не иду? — напряг скулы Рин.
— Молод ты, маленький Олфейн, — поморщился Грейн. — Молод и горяч. Но твой жар против того холода и неистовства в схватке, что Погань клейменым дает, слаб.
— Что же мне теперь, лед глотать? — насупился Рин. — Пробовали, говорят, некоторые, что магией не владели, а другого средства от ран или хворей, кроме магического льда, не находили! Так он без колдовского умения льдом остается, только что не тает. Кишки проморозит, а холода все одно не даст! Сам-то отчего клеймить запястье не стал? Отчего от храмового обета отказался? Ты-то уж по-всякому достоин лучшего жилья и доли, нежели эта халупа!
— Не я один отказался, — пробормотал Грейн. — Ты сам-то деда своего вспомни! Да и не только его. Раньше только стражники клеймились, и то не все, а теперь… Не по нраву мне новые порядки, раньше никого поганым пламенем не насиловали, многим и того огня, что в сердце горит, хватало. Так что выбранной долей не кори меня. Из тех, кто в последние годы смерть принял, никто на смертном ложе поганого огня не избежал, всякий пеплом осыпался, не подарил земле тлена. Но клейменые, говорят, и в посмертии в пламени корчиться продолжают! Не хочу я этого, маленький Олфейн! Не боюсь, а не хочу! Не по нутру мне. И подпорки поганые духу моему не нужны. А если не веришь, так поспрашивай стариков, отставал ли я от клейменых, когда в былые годы скамы на наши стены лезли? А должностей, что ныне только клейменым выпадают, мне и задаром не нужно!
— Прости, мастер, — после паузы прошептал Рин. — Пора мне. Ничего. Если ты от клейменых не отставал, так и я не отстану.
— Отступись! — Старик тяжело поднялся. — Лекарствуй, если Единый тебя великим даром попотчевал. Хватит уж руку над поганым огнем жечь, не даст тебе Погань клейма, хоть тысячу раз ее дыханием Единого покличь! Почему — не знаю, но не даст. Не все клейма и в прошлые годы получали, случалось, что не ловила рука синюшный манжет на запястье. Колдунов некоторых доля сия миновала, умалишенных Погань не принимает, но никого она не обжигала на часовенном камне! Это ж суметь надо: в ледяном пламени ожог получить! Не хочет она тебя и гонит! Или ты не понял все еще? Успокойся! Отступись!
— А дом отца? — возмутился Рин. — Дяде отдать?.. Отец еще до болезни своей сказал, что мне род держать! Мне честь Олфейнов блюсти! Хочешь, чтобы сотни лет славы дома Олфейнов на мне пресеклись? Что ж, теперь весь род в Гниль спустить?.. Или ты думаешь, что я лекарскую стезю позорной считаю? Да я в уборщики уличные пошел бы, если бы это дом Олфейнов сохранило и род в прежнем праве продолжило! Так ведь не дадут мне жрецы ярлыка лекаря без клейма! А дали бы, чем я платить за ярлык стал? Теперь, после того как половина магистров с голоса дяди моего поют, мне не только магистром, но даже стражником не стать! Ты-то не из-за того же из казармы ушел?
— Ярлык лекаря только в городе нужен, — произнес, откинувшись в темноту, старик. — А за городом умение и честь твои. И лекарская честь, которая ничем не мельче любой другой. Чего тебе о магистрате беспокоиться? Тебя в любом поселке приветят! А дома за Дальней заставой в Дорожной слободе не хуже олфейновского. И род твой всегда с тобой будет. Ты теперь и есть твой род. В Гниль не полезешь, и род твой от трясинной пакости убережется. В Погань не пойдешь, род свой без ожогов оставишь. А обо мне не думай, по старости я казарму покинул, по старости…
— Ты учил дядю владеть мечом? — спросил Рин после недолгой заминки.
— Фейра Гальда? — переспросил Грейн. — Родного братца твоей матери, урожденной Амиллы Гальд, что выносила тебя, да на ноги поставила, а потом сгорела в поганом пламени, хоть и неклейменой была?.. Да, было время, когда неклейменые умирали как люди, но, видно, слишком тщательно горожане выскребают гнезда магического льда под своими домами. Ослабла Айса!.. А Фейр… Я не учил его. Он приехал в Айсу двадцать один год назад, за полтора года до твоего рождения. И все, что он умеет, он умел уже тогда. Правда, бешеным стал только после смерти своей сестры… А уж то, что он выглядит немногим старше тебя, значит — порода у него такая. Мне приходилось фехтовать с ним, когда он только появился в городе. — Старик поиграл желваками. — Тогда еще и тебя на свете не было, парень. И мать твоя была просто сестрой своего брата, прибывшего в Айсу из каких-то дальних краев. Я тогда был моложе, рука еще не дрожала, а теперь… — мастер растопырил пальцы перед глазами, — как видишь, время на породу Грейна-мечника действует безжалостней, чем на породу Фейра Гальда…
— Ты сражался с ним? — Рин аж дыхание затаил.
— Я бы так не сказал, — нехотя признался старик. — Да, удалось сдерживать его выпады пару минут, хотя показалось, что он просто забавлялся со мной. Фейр не стал доставать собственный меч из ножен. Кстати, странный у него меч, судя по ножнам… Он ведь морщился поначалу, взяв в руки обычный скамский одноручник. Я предложил ему, пусть фехтует собственным оружием. Я любил, когда иноземцы приходили к казармам. А Фейр тогда был иноземцем, хотя ярлык-то сразу раздобыл, у них всегда есть чему поучиться… А твоя будущая мать крикнула, что если мальчик — она называла твоего дядю мальчиком, — если он достанет собственный меч, то мой меч придет в негодность! Я сражался так, как никогда до или после того дня, а твой тогда еще будущий дядя просто забавлялся со мной. Потом он легко выбил у меня меч и за четыре взмаха срезал с куртки четыре костяные застежки, не зацепив ни ткани, ни самих пуговиц. Я и разглядеть ничего не успел… Что уж тут обижаться, что меч выбил…
— Почему же она… погибла? — выдавил сквозь сомкнутые губы Рин. — Почему погибла моя мать? Какая… она была?
— Не знаю, почему погибла, — вздохнул старик. — Ты бы у дяди своего и спросил. Это ведь он нашел ее пепел. Где-то или на Дровяной, или на Оружейной улице… Ночью! Только и узнал ее по заколке для волос. Говорят, он прикрепил ту заколку к рукояти своего меча… Я сам не видел. Еще что-то искал, долго искал. Потом, считай, весь город перевернул, но все сгорело, даже пряжки от обуви не осталось. Так тоже бывает, кстати, если пряжек на обуви нет или кто-то другой успел… поискать. А уж почему вышло так? Видно, помог кто-то Амилле Гальд закончить жизнь на темной улице. Мало ли… добрых людей. — Грейн презрительно скривил губы. — А вот какой она была, сказать тебе не могу, потому как не приглядывался. Точнее, не пригляделся. Ты радуйся, что отец твой ее разглядел! Конечно, говаривали, что красавица, но рассмотреть не удалось. Как ни косил взгляд, а словно горизонт в мареве разглядывал, плыло все. И в упор взглянуть не мог, будто взгляд кто мне отводил. Явно от нее у тебя способности к врачеванию! Одно скажу, Фейр у нее на посылках был, младшенький, наверное, любимый да балованый, вот он и лютует… который год. Отступись, парень! Дядя твой всегда добивался своего! Или ты думаешь, что кто-то другой мог загнать меня в эту халупу? Теперь он в казарме заправляет! Заправляет, да только отнял и бросил, заколотил и забыл!.. Отступись, парень! Что тебе дом Олфейнов, если кладовые его пусты, магические кристаллы вы со стариной Хакликом в штольне вашей выскребли подчистую на год вперед, а магистерским знаком тебе все равно не владеть!
— Не в кладовых честь дома Олфейнов! Да и не в магистерском знаке. Просто без него честь отстоять труднее будет. Но я не сдамся! — Рин сузил глаза. — Может быть, женюсь на клейменой. Выберу девушку побогаче. Она родит мне сына. Я отнесу его к пламени и сделаю наследником Рода Олфейна. А в магистрате пока опекун посидит. Пусть и без права голоса.
— И ты думаешь, что Фейр будет смотреть, как сумасшедшая, что за тебя согласится пойти, плод вынашивает? — Старик закашлялся. — Не дадут ей родить. Да и родит, неужели и в самом деле к поганому огню потащишь кроху? А если его рука, как и твоя, обгорать будет?.. Молчишь? А если девка родится?..
Ничего не ответил молодой Олфейн, к двери направился.
— Что ты так уцепился за дом свой? Или же сам веришь, что отец твой ключ от Водяной башни хранил? — окликнул его у порога старик. — Да не тот, что ворота открывает, а другой, тайный?.. Который всей Айсой правит? Что магия им направляется, которая богатство города создает?.. Отчего же тогда впал в нищету дом Олфейнов? Молчишь?.. Если о том слухи по всему городу ходят, точно не оставит тебя в покое Фейр! Ни в Айсе, нигде! Убить его надо, парень, и будь я проклят, если Единый за то, что твой родственничек успел в Айсе натворить, не простит тебе эту смерть!
— Он брат моей матери, мастер Грейн, — ответил Рин и скрипнул дверью. — Младшенький, как ты говоришь. Я тороплюсь. И никакого тайного ключа у меня нет! И у отца не было!
— Что ж ты Фейру этого не объяснишь? — Старик поднялся. — Подожди, маленький Олфейн. Провожу я тебя.
Лачуга Грейна примыкала к невысокой, в десять локтей, стене вплотную. Олфейн приставил к кровле лестницу, осторожно взобрался на крышу и переполз с нее на прясло стены.
— Осторожней, парень, — донесся снизу приглушенный голос. — Погань — она погань и есть. Ни ей не верь, ни людишкам, печатью ее отмеченным. И сам печати ее не ищи! Да, веревка там у меня за дымоход подвязана, по веревке спускайся!
Рин кивнул, словно Грейн мог его видеть, и одним прыжком оказался вне города.
Привычный ногам камень заканчивался вместе с холмом. Дорога, огибающая внешнюю стену, подпирала ее основание пылью, черной от задуваемой с востока гари. Сразу за дорогой начиналось кочковатое поле, где-то впереди, за последним поселком переходящее в пространство Погани. В лунном свете равнина казалась серой, почти белой, но ступать на нее не хотелось. Чуть севернее от близкой башни начиналась дорога в Погань. Но выйти на нее Рин собирался через поле, с башни дозорный спросонья мог и стрелу пустить. В сотне шагов впереди снова начинались дома, в некоторых окнах мерцал свет, но парень колебался. Наконец он зажмурился, сделал один шаг, следующий, пересек дорогу, открыл глаза и двинулся дальше.
Холод пробежал по спине, головная боль, мучившая его еще от главной стены, резко усилилась, стоило только ступить на равнину. Один шаг, и каменный холм вместе с городом и слободами, покрывающими его твердь, и даже будто бы вся прошлая жизнь Рина, остались за спиной. Впереди покачивались мутные огни Поганки, последнего поселения к востоку не только от города, но всей обитаемой земли, включая мелкие королевства севера и запада, редкие деревни Пущи, селения кочевников и охотников в Диких землях. Впереди стояли ветхие хибары, времянки, навесы, меж ними — основательные, сложенные из камня «окраинные», как говорили в Айсе, трактиры. А дальше лежала Погань — пепельная пустота и огненная пустыня, обиталище смерти и ужаса.
Усиливающаяся головная боль и невыносимое удушье напоминали об этом все сильнее и сильнее с каждым пройденным шагом. Ветер еще торопился с юга на север, но уже не нес тяжелых ароматов топи: запах гари к востоку от города пропитал саму землю. Дома диких поселенцев, не прибившихся еще ни к одной застенной слободе, и лачуги человеческого отребья, которым и не могло найтись места ни в одной из общин, светили огнями, но сам огонь в окнах убогих строений казался вестником смерти. Ничем иным он и не мог быть.
Огонь за пределами городского холма не подчинялся людям, мог выйти из повиновения в любую секунду, да и само существование близ Погани никому не обещало долгой жизни. С другой стороны, где еще было остановиться уставшему охотнику или отчаянному добытчику, в очередной раз избежавшему смерти, как не в первом же попавшемся трактире? Часто именно там же и спускалась за бесценок добыча. Таких трактиров в Поганке было никак не меньше, чем наскоро слепленных из всякого хлама лачуг. Правда, празднества в сих заведениях чаще всего напоминали поминальные тризны, хотя в некоторые ночи даже их не случалось. Но именно теперь все придорожные харчевни были полны. Неужели вправду не для охотников нынешние ночи?
Рин прошел больше половины поселка, когда в одном из заведений распахнулась дверь, из шума и гама вывалились трое подвыпивших гуляк. Ничем они не напоминали охотников, под просторными рубахами угадывались легкие брони, а короткие скамские мечи на поясах явно свидетельствовали об их отчаянном характере. Верно, гуляли охранники какого-то купца или веселые смельчаки, что горазды сами пощупать обозы не слишком опасливых торговцев.
Говорил ведь Хаклик молодому хозяину, что больше прежнего понаехало купцов к Айсе, ледяные кристаллы в цене поднялись, всякая поганьская добыча влет идет, даже тесаный камень расходится. Правда, и ночи не проходит, чтобы какой-нибудь бедолага в Диком поселке или Поганке не заполучил нож в спину и в пепел не обратился.
«Не такие же ли молодцы озоруют»? — подумал Олфейн, нащупывая рукоять меча. К счастью, распевая какую-то непотребную песню и с трудом удерживая равновесие, троица прошла мимо Рина, не обратив на него ни малейшего внимания. Олфейн уже с облегчением выдохнул, когда разобрал сквозь удаляющийся пьяный ор тихие шаги. Не задумываясь ни на мгновение, он развернулся и обнажил меч. Троица по-прежнему уходила в сторону следующего трактира, но еще двое, одетых то ли в тряпье, то ли в выцветшие плащи, замерли в пяти шагах.
— Чуткий, — прошелестел тихий голос.
Раздался смешок, и в полутьме шевельнулись узкие клинки. Противный голос прозвучал словно над самым ухом:
— Далековато ты забрел, парнишка? Отдай меч, кошелек и плащ и можешь молиться своим богам. Впрочем, нет, похолодало не слишком, раздевайся вовсе! Я не спрашиваю, зачем тебя занесло так далеко, но ты, почитай, легко отделался. Конечно, если не собирался поохотиться в Погани. Ведь в таком случае тебе повезло еще больше: мы избавим тебя от ночной прогулки. Нынче Погань бушует. Считай, что благоразумие настигло тебя!
— Дай я ему врежу, Кат! — прорычал второй. — Щенок свихнулся, как я посмотрю. Меч обнажил! Клинок-то, кстати, паршивый, весь в зарубках… Ничего, моя шпага длиннее!
— Не спеши, — оборвал его первый, и Рин заметил еще две или три тени, крадущиеся вдоль домов справа.
— Ну? — повторил Кат с явным раздражением. — Сбрасывай все и можешь дождаться утра в ближайшем трактире. А утром хозяин доставит тебя домой. Конечно, за хорошую плату. Ну, ты оглох или слишком занят порчей штанов?
— Нет, — почти безучастно произнес Рин.
— Нет? — удивился вожак и шагнул вперед.
Рин упал на колено в тот миг, когда странный клинок разбойника пошел вперед. Прием был испытанным, правда, никогда еще молодому Олфейну не приходилось выполнять его с мечом, а не с палкой. Отведя лезвие противника, он ткнул вожака в бедро и тут же откатился в сторону. Второй разбойник замер, пытаясь понять, отчего главарь завизжал и скорчился, и Рин успел вскочить на ноги.
— Пропори ему ноги! — просипел вожак, зажимая хлещущую кровь. — Не убивай, но пропори ему ноги! И руки!.. Он проткнул мне бедро, демон его раздери на мелкие куски! Эй! Все сюда!..
Рин еще успел заметить все те же тени поодаль и шагнул вперед. Противник был выше его на голову и раза в два тяжелее, но вряд ли ловчее вожака. К тому же свой странный меч держал так, словно был более привычен к дубине или топору. Рин легко ушел от широкого взмаха и ткнул мечом разбойнику в гортань. Грабитель захрипел и осел в пыль беспомощной тушей.
— Взять его! — снова завизжал вожак и тут же осекся. Труп его сообщника вспыхнул колдовским пламенем и с шипением начал обращаться в пепел. Погань торопилась принять жертву.
Рин прихватил полой плаща острие меча и оглянулся. На крыльце ближайшей харчевни стоял как будто кто-то знакомый — невысокий человеке мечом громко насвистывал, похлопывая клинком по сапогу. Остановившиеся в стороне разбойники исчезли между хибарами.
— Взять его! Грязные скоты! — не унимался вожак, отползая в сторону.
Рин прищурился, но человек перестал свистеть, и ощущение знакомства рассеялось. К тому же сумрак, почти сотня шагов и тень от навеса над крыльцом не позволили разглядеть вольного или невольного помощника. Олфейн прижал руку к груди, незнакомец кивнул и скрылся за дверью.
— Что с тобой делать? — спросил Рин скулящего вожака. Наверное, тот и в темноте сумел разглядеть сомнение в глазах несостоявшейся жертвы: не следует ли ему расправиться и со вторым врагом, — потому что замолчал и судорожно пополз в придорожный бурьян.
Рин развернулся и пошел дальше.
Когда он вышел на перекресток, Поганка за спиной почти скрылась во тьме. Сотню шагов назад, едва бурьян по краям дороги начал обращаться в крученые колючки поганской травы-листовертки, подул ветер, и перед Рином поднялась стена огня.
«Пламенная погибель, здесь, за половину лиги до Погани!» — с ужасом подумал молодой Олфейн, потому как по рассказам охотников знал: стена не огненный вихрь, она идет куда хочет, часто поперек ветра и не жалует ни клейменых ветеранов, ни необстрелянную зелень, и спасения от нее нет. Были, правда, способы выжить: накрыться свежесодранной шкурой желтого волка или смоченной кровью тканью, молиться Единому об избавлении от смертельной напасти или положиться на быстроту ног.
Рин не сумел совершить ничего. Он замер в ужасе и, когда стена разорвалась на части за пару шагов до него, не сразу смог не только отдышаться, но даже двинуться с места. Лишь через минуту Рин судорожно вдохнул и двинулся туда, где в лунном свете казался почти белым нужный ему перекресток.
Две дороги встретились под ногами молодого Олфейна. Та, по которой он пришел, и та, которая огибала Айсу с юга и вела к Погани с другого берега реки, рассекавшей город и городской холм, как мог бы рассечь краюху хлеба кривой нож. Две дороги встретились под ногами последнего отпрыска древнейшего рода Айсы, чтобы, соединившись, уйти нахоженным трактом в пепельную тьму Погани. На четырех перекрестках горожанин мог воззвать к милости или суду Айсы — у Водяной башни, у магистрата, у Северной башни и здесь. Правда, кто его мог услышать здесь?
Рин остановился и вытер со лба липкий пот. Чуть слышный удар колокола возвестил, что нужный ему час настал. Боясь опоздать и морщась от невыносимой головной боли, Олфейн встал в центр перекрестка, воткнул в пережженную землю и вправду зазубренный меч, задумался на мгновение и стиснул пальцами виски. Под пальцами заискрился иней, над дорогой неведомо откуда закружились снежинки, но только когда по запястьям побежала к локтям талая вода, Рин вздрогнул и опустил руки. Головная боль, мучившая его, немного утихла. Парень с облегчением выдохнул и замер, прикрыв глаза. Его выдох улетел во тьму и вернулся порывом ветра, словно ответно выдохнул невидимый, присыпанный мертвой землей великан.
Порыв ветра как будто вернул Олфейну силы. Загоняя меч плотнее в грунт, он ударил кулаком по рукояти, на оголовке которой был выгравирован магистерский герб, вытащил из болтающейся под плащом холщовой сумки огарок толстой свечи и насадил его на гравировку. Еще секунды ушли на то, чтобы извлечь из той же сумки огниво, выцарапать из деревянной коробки трут и, сбивая пальцы, осыпать его искрами. Наконец пахнуло дымом, язычок пламени задергался, зашипел, переполз на завиток фитиля, задрожал. Ветер пожалел народившийся огонек, и вот уже свеча замерцала, не достигая слабым светом даже дорожной пыли. Рин торопливо побросал огненную утварь обратно, опустился на колени, сложил ладони у подбородка и напряженно вздохнул.
Огонь свечи взметнулся, но не погас, а, потрескивая, загорелся еще ярче. Рин поежился и решительно провел большим пальцем по лезвию. Черные капли вздулись на разрезе почти мгновенно и побежали по клинку вниз, к земле.
Олфейн удовлетворенно кивнул и оглянулся. Пока все шло так, как должно было. Город за его спиной на фоне серого ночного неба казался далекой грудой уснувшего камня. Степь по левую руку ощетинилась колючкой. Справа лежала дорога, уходящая к восточному мосту через Иску, а впереди багровыми сполохами озарялась Погань, словно где-то у горизонта буйствовала гроза или горели несуществующие леса. Чувствуя, как дрожь охватывает все тело, Рин вытянул над свечой руку и уронил в огонь каплю крови.
— Прими жертву, Хозяйка Погани! — исступленно прошептал Олфейн. — Дай мне неистовость и храбрость, которую ты даешь клейменым! Возьми меня под свое покровительство! Отметь меня знаком!..
Меч вспыхнул, едва он произнес последнее слово. Огонь побежал по гарде и клинку так, словно Рин облил металл ламповым маслом. Олфейн вздрогнул и сунул руку в пламя, но уже в следующее мгновение боль ясно дала ему понять, что и в этот раз Хозяйка Погани не принимает его жертвы.
— Но почему?! — вскричал Рин Олфейн, прижимая обожженную руку к груди.
Тишина была ему ответом. Только потрескивал огонь, пожирая клинок, который пылал, словно меч рода Олфейна был не выкован в кузне, а вырезан из смолистого полена. Ужас охватил сердце парня.
«Костер, нужен костер!» — зашептали пересохшие губы. Путаясь пальцами в узлах, Рин сбросил с плеч плащ и отправил его в огонь. Стянул с головы колпак и тоже бросил его в пламя. И полотняный пояс скормил огню. Надергал стеблей колючки, уже не чувствуя боли даже в обожженной руке. Опустился на колени у взметнувшегося пламени, зажмурился и принялся торопливо бормотать то ли заклинания, то ли молитвы.
Он причитал бы еще долго, если бы вдруг не услышал шаги. Легкие, редкие шаги, словно кто-то не то едва ковылял в его сторону, не то переступал с ноги на ногу, не двигаясь с места.
Олфейн замер, прикусил задрожавшую губу и почти сразу над истлевающими угольками костра разглядел силуэт незнакомца, приближавшегося со стороны Погани. Сначала ему показалось, что над плечами неизвестного торчат рога или шипы невидимых крыльев. Рин похолодел от ужаса, но вскоре разглядел рукояти мечей. Он еще успел удивиться столь странному способу переноски оружия, затем различил лохмотья плаща, блеск какого-то странного доспеха и третий меч, болтающийся на поясе незнакомца и чиркающий ножнами по земле.
— Охотник! — радостно прошептал Рин, коснулся лбом дорожной пыли и торжественно произнес затверженные слова.
Незнакомец замер в пяти шагах, но ни единым жестом не дал знать, что слышит обращенную к нему просьбу. Рин бросил взгляд на лицо охотника. Оно было затянуто тканью, но глаза незнакомца поверх повязки смотрели в глаза Олфейна. Смотрели внимательно и неотрывно, но отчего-то казались безжизненными, словно на парня смотрела сама смерть. Или все дело было в глубокой тени и ввалившихся глазницах?
Юноша перевел дыхание и успел произнести положенное обращение еще раз, когда незнакомец наконец шевельнулся и едва слышно спросил:
— Просить? Рука? Помощь? Опекать? Не понимать…
Рин не разобрал его голос, потому что голоса не было.
Он даже не назвал бы услышанное шепотом. Это был едва различимый шорох. Верно, так бы разговаривал умирающий, если бы дух его прощался с плотью словами, но сейчас думать об этом молодой Олфейн не мог. Он радостно закивал и, не вставая с колен, рванул ворот, сдернул с тонкого шнурка желтый перстень с белым камнем и вытянул его перед собой, торопливо подбирая слова полузабытого языка, пригодного ныне только для молитв.
— Да! Мне нужен опекун. Если ты согласен стать опекуном и покровителем дома Олфейнов хотя бы на год, надень перстень магистра.
— Перстень?.. — недоуменно спросил незнакомец, странно коверкая слово, и медленно протянул руку: — Помощь?..
— Ведь ты клейменый, да?..
Задыхаясь от волнения, Рин коснулся руки незнакомца и разглядел не одну отметину колдовского пламени — несколько. Они оплетали руку не только у запястья, а уходили полосами под рукав. Рин судорожно выдохнул и, с трудом скрывая охвативший его восторг, надел сверкнувший наговором перстень на странно тонкий палец. Покрытая ожогами рука дрогнула, и Олфейн замер: вдруг не охотник, а сама Хозяйка Погани все-таки вышла к нему навстречу? И, подчиняясь необъяснимому желанию, не выпуская из ладоней тонкую, обожженную, исцарапанную ладонь, Рин зажмурился и вновь заставил затанцевать под пальцами иней.
Проверенное колдовство не удалось. В ладонях у Олфейна что-то вспыхнуло, и волна света мгновенно охватила ладонь незнакомца, скользнула под его одежду, накрыла лицо, вторую руку, захлестнула все тело и нестерпимо засияла, заставив Рина зажмуриться. Где-то в отдалении зародился крик, но не прозвучал, а обратился порывом ветра, который облизал лицо и руки Олфейна нестерпимым жаром.
В то же самое мгновение Рин почувствовал огромное облегчение, словно весь огромный каменный холм Айсы свалился с его плеч! Слабость охватила его, руки и ноги задрожали, словно он только что завершил беспрерывный путь длиной в тысячу лиг, но сердце его пело от легкости и полета!
Вот только незнакомец выдохнул и повалился навзничь, обратившись в темное и безжизненное тело. Еще не понимая произошедшего, превозмогая бессилие и одновременно глупо улыбаясь, Рин потянулся к откинутой руке найденного опекуна и почувствовал, что тот умирает. Может быть, он еще не взошел на порог смерти, но смерть начала затягивать на его горле смертный плащ.
«А, может быть, ты и есть Хозяйка Погани? — промелькнула шальная мысль. — Камрет говорил, что она не любит холода… Но разве может повелительница пламени сама страдать от ожогов?»
Рин метнулся вперед и наклонился к закованной в закопченную сталь груди. Сердце незнакомца едва билось, дыхание трепетало подобно тлеющему огню, руки были холодными, а лоб даже сквозь ткань пылал пламенем. Рин провел пальцами по мерцающему на тонком запястье отпечатку его собственных пальцев и решительно взялся за обе руки только что обретенного опекуна. Времени на раздумья не оставалось. Сил на ворожбу не было, сумей Рин даже подняться на ноги, он не прошел бы и десятка шагов, но и другого выбора, кроме как вытаскивать незнакомца из-за смертной черты, — не было тоже.
Вольного города не должно было существовать. А уж если он вопреки воле Единого или вследствие его недосмотра случился, то должен был подчиняться ближайшему королю или, на худой конец, какому-нибудь воеводе, что конечно же мгновенно и справедливо умалило бы исконные айские вольности. Именно так считали многочисленные скамские короли, орлинги тарсов, вожаки вельтов, таны айгов и шиллов и прочие с той или иной степенью справедливости коронованные правители обитаемых земель. Правда, считать-то они считали, но так и не смогли вынудить «айских наглецов» оплатить хоть один из счетов, коих было предъявлено к оплате предостаточно.
За столетия Айса отразила не один набег охочих до чужого богатства дружин и собиралась отразить не меньшее количество будущих посягательств. Тому способствовали высокие городские стены, немалой ценой обретенные вольности горожан, и не только возможное покровительство Единого, которому горожане, будь они хоть тысячу раз грешниками, в конце концов воздвигли величественный храм, но и покровительство самой Погани, которая издревле защищала неуступчивое поселение не хуже высоких стен и острых стрел, и не только подобно воде, прикрывающей толщей своей уединенные острова.
Впрочем, Погань плату за помощь брала соответствующую. Хотя, как говорил старый болтун, гуляка и пьяница Камрет, не все сказанное — правда, а что правда, не все лучше лжи. Именно Камрет рассказал Рину Олфейну в пору его восторженного мальчишества историю Айсы.
— Не было в стародавние времена никакого города на этом холме, — бурчал старик, щурясь в сторону распахнувшего удивленные глаза маленького Рина. — Не было никакого города, только башня Водяная стояла, как и теперь стоит. Деревенька из одной хижины да полуобрушенные стены то ли дворца, то ли крепостенки какой над холмом высились. О них давно слухи ходили, будто жил некогда на холме злой колдун, да только никто и приблизиться к его жилищу не мог. Забредали в давние времена редкие смельчаки в эти края, выглядывали издали башню, развалины, но близко не подходили. С другой стороны, как тут подойдешь, если раньше Погань айский холм и с севера охватывала, и с запада, да и южная топь — Гниль, куда страшнее была? Уж на что Пуща ужасами полнится, но даже от нее до холма нужно было с десяток лиг по избыткам Погани идти. Пуща лишь сотни две лет назад к городу подобралась. Теперь-то первые деревья сразу за Диким поселком встают, а раньше Погань со всех сторон стояла, и в нее прежде соваться куда страшнее считалось. Не было раньше клейменых, что ночами теперь почти без страха по Погани шастают. Зверя поганого бьют, иглы огненные щиплют, руду долбят. Раньше всякий собственным страхом клеймился. Да-да, и начинал, как водится, со штанов.
— Откуда же город взялся? — торопил старика маленький Рин. — И почему он Айсой прозывается, и почему…
— Цыц, торопыга! — обрывал нетерпеливого мальца Камрет и так же степенно продолжал: — Откуда развалины и Водяная башня взялись, то отдельная присказка. Был ли тут колдун или не был, о том говорить без толку, хотя язык у каждого второго на ту сторону чешется. Ты еще спроси, откуда Погань на тутошних землях распласталась. И не пересказывай мне храмовые бредни! Сразу скажу, хочешь о Погани разузнать, подрасти да в Темный двор обращайся. Это колдуны темнодворские камни Айсы облизывают и в Погань не за добычей, а за черепками и железками охотников посылают. Вот они, может, и раскопали чего, а я тебе лучше нынешнюю историю расскажу. Прямо с твоего, Рин, предка и начну. Наперво тебе, парень, признаюсь, не княжеского ты рода и не королевского. Не вздумай даже возмущаться и сразу выброси из головы все эти городские россказни про десять могучих воинов, что победили на этом холме страшного огненного зверя или того самого колдуна и положили начало десяти магистерским родам Айсы. И колдуна тут никакого уж не было, и со зверем известная натяжка выходит, хотя в Темном дворе Хозяйку Погани в былые времена, да и теперь, иначе как «огненным зверем» не величали никогда. И воинов никаких не наблюдалось, а очутились тут беглые да выкупленные простолюдины. С другой стороны, кто их знает, были среди них отпрыски знати или нет? Да и мнится мне, что какого королька или княжича ни ковырни, рано или поздно выковырнешь обычного селянина, который, надо заметить, мог оказаться корольком и по случайности, и даже вовсе из-за какой-нибудь ерунды!
Точно так же и всякий простолюдин вполне может оказаться потомком какой-нибудь важной персоны. Когда ветер дует, семя далеко разлетается, а где примется, одному Единому известно. Опять же запомни: если ковш в бадье по дну чиркает, вовсе не значит, что тебе уже все речные и морские глубины подвластны и изучены. Так или иначе, но был твой предок, парень, обычным рабом без права и имущества. Уж не знаю, как там у него приключилось, без малого тысяча лет уж минула или больше, но впал он в немилость у своего хозяина. Или украл он что, или в рот не тот кусок кинул, или на бабу какую без должного почтения глянул. Знаешь, нынешние времена не сладки, а в стародавнее время деньки и погорше случались. Посекли твоему предку спину так, что мясо с костей слезать начало. Посекли да к знахарю отнесли, чтобы подлечить, и ту же забаву продолжить. Тот предка твоего в чувство привел, врачевать начал, потому как и сам права над собой собственного не имел, но посоветовал бежать, покуда хозяин вовсе несчастного в пыль не перемолол. А бежать-то особенно некуда было. Погань и в ту пору полмира занимала, ходу в нее не было никакого, о клеймении тогда слыхом не слыхивали, да и в прочие стороны прибытку искать не следовало.
В Дикие земли на юг идти, так степные племена чужеземцев и теперь не любят. Они их и раньше-то не жаловали, ничего, кроме рабской же участи, не предлагали. На запад уходить — тоже выгоды нет, всех беглых с запада в Скаму же возвращали. На север — не всякий выдюжит северную жизнь, если еще прижиться удастся. Одна дорога оставалась — в Пущу. Она как раз по течению Иски лежала, где и теперь лежит, как прослойка между Скамой и Поганью. Покорячился, правда, бедолага, мол, Пущи не только охотники, но и воинства скамские опасаются, да только никакие корчи страшнее предстоящей казни быть не могли. Выждал парень, когда забрали его в людскую от знахаря, прикинулся все еще слабым, чтобы в железо не заковали, и первой же ночью бежал. Ума-то большого на побег не надо было: запасай сухих корок да зерна, которыми скот кормят, в горшок отсыпь, садись в лодку, толкайся от берега и моли Единого, чтобы тебя на порогах вместе с лодкой в щепу не перемололо. Успеешь до Пущи добраться, а там уж никто тебя искать не будет, если только сам выживешь да нос наружу из чащи высунешь.
— А Пуща-то чем страшна о ту пору была? — робко спрашивал Рин.
— А чем и теперь, — морщился Камрет. — Дикий лес он дикий и есть. Дорога-то и теперь южнее Иски к западу идет, а к северу от реки до самого моря чащи такие, не то что ноги переломаешь, оставишь их на пропитание таким тварям, что в страшном сне тебе не снились! Опять же колдовство какое-то меж стволов таится, лесовики, что в самой Пуще в деревнях живут, и то его страшатся. Одно тебе скажу, старики говорили, что Пуща — это как перехлест нормальных земель с Поганью. Так уж выходит, что пакость — все одно, будто умножилась там. Хотя опять же и в Пуще люди живут. Так и сладилось: лесовики на нас дивятся, что мы между Поганью и Гнилью выживаем, не задыхаемся, а мы их понять не можем, как же они с чащами ладят. Впрочем, ладно, не тяни веревку на себя, дай рассказать, а то в другой раз и начинать не стану. Прошел твой предок милостью Единого пороги, да только такого страху нагнал на него знахарь, что вовсе несчастный из лодки выходить отказался. И Скамы избыток в лодке прошел, и край Диких земель в лодке же провалялся, а уж как Пуща началась, только и делал, что сидел на дне, воду вычерпывал да зубами клацал. Особенно когда деревья чуть не до облаков поднялись, над рекой наклонились, и так ветвями сплелись, что ночь от дня отличить невозможно. Забыл уж тут беглец про мучения бывшие, потому как будущие страшнее страшного ему показались. Однако мучения мучениями, но пообвыкся он постепенно к речной жизни, рыбу из речки таскать научился, хотя напряга насчет рыбалки особого не испытал. Не больно-то рыбаков на Иске тогда было, зато рыбы — весло в воду не вставишь! Так или иначе, решил он плыть, покуда Пуща не иссякнет. Долго плыл, недели три или больше, пока плывун его не иссяк. Проснулся как-то от шума и водяного рева. Оглянулся — вокруг стены каменные, а над головой полоска неба. Видишь, не заметил, как Пуща на нет сошла, край Погани кончился, а только в айском ущелье, когда еще и Айсы никакой не было, в себя пришел или из себя вышел, то мне неведомо, но верно приучил хозяин бывшего раба к испытаниям, потому как многие из Скамы в лодках бежали, но вернулся обратно только твой предок, Рин.
— Это куда же он вернулся? — не понял младший Олфейн.
— Цыц, неугомонный! — снова рявкнул Камрет. — Успеешь еще услышать! Беглец наш еще от ужаса в пропасти гнется, а ты про возвращение лепишь! На чем я остановился?
— Шум его разбудил, — робко пролепетал Рин.
— Вот! — крякнул Камрет. — О том и речь. Шум. А когда шум этот достиг такой силы, что уже в глазах у бедняги помутилось, он с лодки и спрыгнул.
— В воду? — не поверил Рин. — В самой пропасти? А как же Мертвая яма у Водяной башни? Неужели погиб? А как его звали?..
— Олфейном его звали, — запыхтел Камрет. — И убей меня демон, если его имя значит что-нибудь приличное, хотя смысл из него за сотни лет выветрился безвозвратно. Во всяком случае, всякий возможный смысл выветрился из головы одного потомка этого самого Олфейна. Вот скажи мне, парень, откуда бы ты взялся, если бы предок твой погиб? А?.. То-то! Не погиб он. Верно, Единый услышал его мольбу или нить судьбы его так захлестнула, но выжил Олфейн. Вместо того чтобы в Мертвой яме погибнуть, которая под Водяной башней бурлит, и где лодка его сгинула, на парапет он упал. Да-да, тот самый, с которого вы с приятелями по малолетней дурости рыбу пытались ловить.
— И что же дальше? — Рин зажмурился, представляя сырые темные коридоры подземелий Водяной башни, скользкие ступени и бурлящий в каменном мешке водоворот.
— Ничего, — буркнул Камрет. — Очнулся твой предок через пару дней. В мягкой кровати в себя пришел.
— Здесь на холме? — воскликнул Рин.
— Нет, в живодерне у своего хозяина! — обозлился Камрет. — Отыскался добрый человек. Нашел несостоявшегося утопленника, принес в свою лачугу и выходил беднягу.
— Подожди! — воскликнул Рин. — Откуда же тут, на холме, взялся человек, если, как ты сам говоришь, Погань холм со всех сторон тогда охватывала?
— Не знаю, — недовольно пробурчал Камрет, украдкой вытащил из-под засаленного манжета камзола пучок огненных игл, заложил их в правую ноздрю и шумно втянул воздух. — Я, как ты должен понимать, родился несколько позже, да и вообще пришлый я. Что разузнал, то и говорю. Дед твой кое-что рассказывал. Я тогда только попал в Айсу, по первости ключником в вашем доме обретался. Так вот твой дед любил у камина потянуть горячего вина из кубка, а отец твой сызмальства предпочитал острую сталь длинным разговорам, так что был я единственным слушателем в этом доме.
Камрет взлохматил на висках седые космы и продолжил, полузакрыв глаза:
— В ветхой хижине пришел в себя твой предок. А лечил его древний старик, скрюченный, как закопченный на углях рыбец. Потом уже Олфейн обошел весь холм, даже в Погань пытался прогуляться. Полазил и по развалинам, и по Водяной башне, подивился, как старик умудряется выращивать на почти бесплодных камнях овощи, походил за козами, нашел и несколько десятков могил, выдолбленных в камне. Тогда старик его и просветил. Пошел вдоль каменных надгробий, стал читать письмена на них выбитые и рассказывать: это мой отец, это моя мать. Это отец моего отца. Это мой дед. Это дед моего деда. Это брат моего прадеда. Это моя прапрабабка… Так все могилы и обошел, а у последней сказал, что захоронен в ней слуга хозяина холма. Называется сей холм Айса, и придется теперь Олфейну вставать под руку хозяина холма, потому как на старике род айских хранителей иссякает, и верно Единый послал к Водяной башне молодого парня, чтобы службу продолжить до тех самых пор, пока хозяин холма не вернется. Хозяин холма, а никакой не злой колдун!
— Ну об этом всякий знает, — надул губы Рин. — В Храме говорят, что сам Единый посещал айский холм и вернется однажды! И будет тогда знамение, и избудется то, что кажется неизбывным, и истратится Погань, как тратится хворост в зимней печи. Вот только какое знамение — неведомо…
— Знать и понимать — не одно и то же, — наставительно заявил Камрет. — Эти присказки, что жрецы Единого в Храме талдычат, и для них самих уже давно в пустые слова обратились. Им бы только ярлыки на колдовство раздавать да послушание на тех, что побойчей и половчей, накладывать! Думают, что если накрыли своим Храмом ту самую хижину и могильники, если раскинули храмовую площадь поверх бывшего поля, так истину сумой накрыли? Ты одно знай, парень: что бы кто ни говорил, а слугой хозяина этого холма, пусть он хоть на веки вечные удалился и не вернется вообще никогда, ты считаешься! Ты и дети твои. Или не говорил тебе отец ничего?
— Говорил! — восторженно кивнул Рин. — Он ведь старшим над всеми магистрами числится? Так и сказал, мол, ты, Рин, весь оголовок рода хранителей. Правда, что я хранить должен, не объяснил. Только и объяснил, что служество служеству рознь. И что наша служба сродни службе великого воина при дворе великого короля! А кто он был, тот хозяин?
— Кто он был? — хохотнул Камрет и громко высморкался, вытирая пальцы о масляно блестевшие порты. — Ну насчет короля я сомневаюсь, конечно. А так-то кто его знает? Тут разные думки ходят. Старик тот недолго протянул, помер, еще когда Олфейн не вполне здоровым хаживал. Правда, перед смертью заставил его вызубрить все имена на плитах. Заодно и языку своему обучил, на котором, как оказалось, храмовники до сего дня службу ведут. Да и ты именно на нем свитки с пергаментами читаешь. А потом приволок целую корзину кристаллов! Того самого чудесного льда, за счет которого наш город поднялся.
— Так что же это за кристаллы? — воскликнул Рин. — Ведь ледяные они! Почему же не тают тогда? Вот зимой лед на окнах намерзает, а возьмешь его в руки, он тут же водой обращается. А эти кристаллы, что по подвалам и штольням растут, те же ледышки, также руки жгут, но не тают. Отчего же?
— Не простой это лед, — вздохнул Камрет. — Хотя вроде как настоящий. По всему выходит, что хозяин Айсы был или великим магом (магом, а не каким-то там колдуном!), или вправду чуть ли не самим Единым. Уж, по крайней мере, его родственником или приятелем точно! Недаром за каждый кристалл в королевствах меру золота дают. Я слышал, что некоторые богачи в напитки кристаллы бросают, чтобы в жару питье охладить. Но это все равно что подметки к сапогам золотыми гвоздями прибивать. Другие в оправу эти кристаллы заключают и носят. А мудрейшие умудряются их растапливать. Но не ради озорства — по нужде, ибо таятся внутри этих кристаллов силы немыслимые. Это здесь, в Айсе, они Погань в отдалении сдерживают и никакой другой пользы не приносят, а отъедешь куда подальше, там они для любой магии — первейшее средство! Говорят, что кристалл величиной с кулак способен заставить вскипеть воду в Иске на сотню шагов вдоль русла!
— Да разве бывают такие, с кулак-то? — усомнился Рин.
— Насчет кулака не скажу, а камешек с ноготь мизинца может любое колдовство оживить, пусть даже заклинание неуч или школяр плетет, который собственной силы и на сотую часть от собственной дурости не имеет! Но об этом опять же в Темном дворе лучше знают, а я тебе одно скажу: Погань и Айса связаны между собой, как стылое зимнее небо и жаркое солнце в нем. Занеси с холода в дом меч, и ты увидишь, как капли росы выступят на железе. Так и кристаллы. Оглянись, Погань вокруг, всякого она может по разумению своему испепелить, а на холме силы не имеет, если только мертвого или смертельно раненного прибрать. Вот от бессилия этого поганого и силы хозяина Айсы рождаются кристаллы льда, который не тает!
— А что такое Погань, Камрет? — робко спросил Рин. — Только не посылай меня в Темный двор о Погани спрашивать. Туда детям хода нет, да и взрослые не больно к темнодворским колдунам в гости рвутся… Что такое Погань? Ведь по жару-то своему Погань на солнце похожей кажется, а Айса как раз стылым зимним небом представляется! Неужто, солнце — беда, а зима холодная — благо?
Замолчал старик, новую щепоть огненных игл в нос отправил, правда, уже в другую ноздрю, поморщился и о предке Олфейна разговор продолжил, словно и не слышал вопроса о Погани:
— Обжился тут Олфейн. Ловил рыбу и плавник для очага в Иске. Сберегал коз и овощи на крохотном огородике. Собирал кристаллы на верхушке холма. Даже отметил камнями пределы, за которыми они не появляются никогда. Потом по этим меткам главную городскую стену подняли. Облазил развалины, прикинул, как бы можно было здание каменное восстановить, а через два года двинулся обратно в Скаму.
— Зачем же? — вытаращил глаза Рин.
— Человек — словно дерево, — пожал плечами Камрет. — Конечно, дерево может и на косогоре подняться, но там его ветер крючит, мороз кору лупит, солнце листву жжет. А в лесу совсем другое дело — тут тебе и тень, и от жары защита, и от ветра ледяного, даже сухие деревья и те не сразу падают. Порой годами мертвые стоят, кронами со здоровыми сцепившись. Вот и человеку плохо одному. Поэтому и пошел Олфейн в Скаму. Как он через Пущу перебрался, то мне неизвестно. Как сумел первые кристаллы сбыть — тоже неведомо. Но появился он в своей родной деревне богачом. Его и не признали сперва. Только когда он по всей округе скупил больше сотни рабов и вывез их на край Диких земель, только тогда открылся. И предложил бывшим землякам свободу. Или опасную вольную долю между дикими племенами и ненавистной Скамой, или новую жизнь в далекой стороне. Надо сказать, не все согласились идти с обозом через Пущу, да еще в сторону ужасной Погани. Даже богатство Олфейна их не прельстило. Тех, кто не согласился, Олфейн отпустил. Осталось десятка два семей, считая самого Олфейна и девушку, которую он присмотрел. А добрались в итоге до холма только десять семей, которые и положили начало вольному городу.
— Десять семей — десять магистров!.. — прошептал Рин.
— Именно так, — кивнул Камрет. — И отец твой — старший из них, потому и камень в перстне у него не черный, а белый. Перстни-то эти тоже непростые: были в прошлые времена маги, не избалованные еще заговоренным льдом, которые умели подобные штучки сотворять. Это теперь они повывелись! А тогда-то многие из них с годами перебрались на здешний холм. Уж больно их все, что на холме и вокруг творилось, интересовать стало! Так и получился из них тот самый Темный двор. Они же перстни смастерили магистерские. Правда, мастеров таких в Темном дворе нынче не осталось, да и тогда непросто такая работа сладилась. Еще бы, теперь незачем годами силу постигать — так, нахватался верхушек, кристаллик в приговор вставил, и вот уж ты чудотворец! А раньше… Да хоть и перстни эти! Их же просто так на палец не наденешь, если не суждено носить, а надевши — не снимешь уж! Хотя с таким богатством, как магический лед, твой предок мог в Айсе золотом крыши покрыть, не то что кольца диковинные сладить! В конце концов, и кольца эти только знак для магистрата, что каждый член его имеет право стоять во главе соответствующего магистерского дома Айсы. И если, когда магистры суд вершат, голоса поровну делятся, то голос отца тяжелее прочих идет. Даже настоятель Храма только советы может давать, а голоса не имеет. Поэтому должен ты, парень, к такой же доле готовиться.
— Отец то же самое говорит, — закивал Рин и добавил: — Но мал я еще. Пока и клеймение не прошел… А о Погани расскажешь? А то ты словно глухим прикидываешься, когда я о ней заговариваю! Откуда она? Храмовники говорят, что от гнева Единого, Шарб-звонарь Зверя поминает, а мальчишки что-то о Хозяйке Погани тараторят. Правда, что она до сих пор по улицам Айсы ночами бродит? А кто ее узнает, тот, с клеймом или без, на месте в факел обращается? А почему клеймо ставят в Кривой часовне? И как колдовской огонь в ней на голом камне пылает?..
— Пылает, — согласился Камрет и задумался. — Но это уже вовсе другая присказка.
— А о восстановлении дворца, в котором теперь магистрат обретается, расскажешь? — заныл Рин. — О том, как дорогу прорубали через Пущу? Как со всей Скамы всякий убогий пытался в Айсу сбежать? Как скамские да иные короли пытались город взять? Про то, как не осилили защитников Айсы и заключили торговый союз с ней? Про то, как храмовники Храм свой строили? Что творится за стенами Темного двора теперь? Ведь служил ты при дворе, Камрет, служил! Отчего маги Темного двора всю власть по колдовству Храму отдали? Про Погань расскажешь? Что молчишь-то? Она-то откуда взялась?..
— Все оттуда, — задрал глаза к темному потолку Камрет, очнувшийся от нахлынувших раздумий. — Все от Единого. И дождь живительный, и ливень беспощадный. Не от зла небесного, а от естества его и от страданий наших. Все от естества, только естество на части делится и среди тех частей много чего есть, но одна горит ярче прочих. Это боль, парень!.. Так вот Погань от боли. И что там внутри ее — Зверь или Хозяйка какая, или то и другое в одном обличье — дело-то последнее. Главное — боль. А боль — это кара. Значит, и Погань — кара! Только не спрашивай меня, за что эта кара и на чью голову она послана. Ни на чью! Срослось так, и пока не вырубишь, не разберешься, отчего побеги судьбы так сплело да перемотало. Когда в Пуще обозы дорогу прожигали, они деревья в уголь обращали, до мелкой лесной живности поджигателям и дела не было, а ведь для твари насекомой всякий костерок что твоя Погань!
— Так след от костерка в полгода травой забивается! — шмыгнул носом Рин.
— От костерка — да, — хмыкнул Камрет. — А если костерок за горизонт раскинулся?.. Не думаешь, что для такого кострового наши полгода равны десятой части от мига его жизни? Вот так-то, парень… А все прочие твои расспросы от скудности твоей юношеской происходят. Не засыпай многими вопросами ни мудреца, ни дурака, потому как во всякий миг у тебя должен быть только один вопрос, на который ты ответа добиваться и должен!
— Есть у меня такой вопрос! — шумно выдохнул Рин. — Что за тени ходят вокруг меня и днем и ночью? Никто их не видит, только кошак наш вздрагивает, да усы топорщит, а некоторые из теней я уже узнавать стал! Вот и теперь прямо за спиной твоей женщина какая-то стоит, Камрет. Стоит, словно сказать что хочет, а вымолвить ни слова не может!
— Я знаю, Рин, — вздохнул Камрет, опустив плечи. — И след у нее поперек лица, словно молния его рассекла…
— Ты тоже видишь?! — удивленно прошептал Рин.
— Да, парень, — качнул головой Камрет. — А ведь это мать твоя, парень. Помню я ее, помню. Только ответить на твой вопрос не могу… Но ничего, подскажу тебе, как с видениями твоими справиться, подскажу, не обижу. Есть у меня тонкое колечко с наговором…
Рин проснулся от боли. Боль начиналась в больших пальцах ног, натягивалась стальной бечевой в коленях, выжигала переднюю поверхность бедер вплоть до живота, ползла к поясу и, пронзая сердце, впивалась в затылок. Она была знакома. Десятки раз он точно так же выбирался из-под нее после безрезультатных попыток исцелить отца.
Парень шевельнулся и, не открывая глаз, начал освобождаться от недуга, расталкивать его в стороны, как липкую паутину, опутывающую тело и проникшую внутрь. Сначала выпрямил ноги и потянул на себя носки, затем глубоко выдохнул и тут же прижал подбородок к груди, выгнулся вперед, пока боль не лопнула, хлестнув его по затылку. Слезы выступили на глазах, заломило в висках и в горле, появился вкус крови на языке. Сдержав стон, Рин потянулся к шее, убедился, что шнура с перстнем нет, шмыгнул носом, проглотил комок, застрявший в горле, и открыл глаза.
Он лежал в собственной, напоминающей пустой каменный ящик комнате, но падающий через узкое окно бледный свет не позволил ему угадать, утро или вечер накатывает на город. С трудом сев, Рин прижался спиной к единственному украшению стены — потертой шкуре желтого волка, подтянул ноги под себя и закутался в ветхое одеяло.
Обретенная перед забытьём странная легкость не исчезла, но сместилась куда-то в желудок и мучила голодом. Вдобавок изможденное тело пробивала холодная дрожь. Одежда лежала на потемневшей от времени скамье, тут же стоял кувшин с водой и торчал из высверленного в деревяшке отверстия меч.
Рин долго рассматривал влажные пятна на боку кувшина, затем замотанную тряпицей собственную руку, наконец пересилил слабость и опустил ноги на каменный пол. К горлу подступила уже привычная тошнота, перед глазами закружились мерцающие круги. Даже здесь, почти в центре Айсы, доставала Погань неклейменого. Или же не в Погани было дело, а в том, что с того самого дня, когда, подойдя в ряду сверстников к пламени в Кривой часовне, Рин получил ожог вместо посвящения, нет ему ни покоя, ни радости? И не оттого ли отец его умер раньше срока?..
Вряд ли. Выгорело у него что-то внутри за долгие годы, вот и умер. А выгорать начало, когда он жены лишился. Давно уже, очень давно. Тогда еще Рин, по рассказам Хаклика, едва ходить начал. Так и сгорал Род Олфейн заживо, пока не свалился с высохшего пальца перстень. Загремел по каменному полу, закатился под тяжелую кровать, а пока Рин поднимал его да возникший в кольце крест, перегородивший путь для пальца, рассматривал, отец в кучу пепла и обратился. Даже губы не к чему оказалось приложить.
Отчего же не поддалась его хворь Рину? Сколько раз он терял сознание у ложа отца, а все без толку!..
Вода в кувшине оказалась не только холодной, но и вкусной. Листья лимонника плавали в питье не просто так. Рин поставил кувшин и, с трудом распутывая шнуровку, начал одеваться, не спуская глаз с меча. Меч был чужим. Пустые ножны от сгоревшего родового меча Олфейнов лежали рядом.
— Проснулся? — раздался от двери скрипучий голос.
— Как видишь, Хаклик, — пробормотал Рин, пытаясь унять дрожь в пальцах.
Старый слуга присел на скамью, взял в руки жилет и стал помогать распутывать завязки.
— Эти вельты ни демона не смыслят в айской одежде, — пробурчал старик, поблескивая лысиной и надувая обрюзгшие, с фиолетовыми прожилками щеки. — А один из них наверняка украл твой плащ, пояс и колпак!
— Я не знаком ни с одним вельтом, — осторожно заметил Рин.
— Зато один из них знаком с тобой, — крякнул Хаклик. — Не помнишь здоровяка в пять локтей ростом с обожженной щекой и с рыжей бородой, широкой, как скребок уличного мусорщика?
— Нет! — удивленно признался Рин.
— Зато он отлично тебя помнит, — поджал губы старик. — Хотя что такое сутки для вельтского остолопа? Не поручусь, что он вспомнил к вечеру, где был с утра, вином от него пахло за десять шагов! В любом случае именно он притащил тебя вчера утром на тележке и, кстати, заметил, что твоя прогулка обошлась добрым людям в тридцать монет серебром. Я уж подумал, не завернул ли ты в какой трактир? Где у нас нынче добрые люди собираются?..
— Вчера?! — напрягся Рин. — И я провалялся все это время без чувств?
— Насчет чувств ничего не скажу, но храпел ты как здоровяк. — Слуга бросил жилет и спросил шепотом: — Что скажешь, молодой Олфейн? Как прогулялся? Вельт сказал, что Камрет хочет говорить с тобой.
— Это все? — Рин потянул на голову одежду.
— Жам из магистрата был вчера в полдень, вернул магистерский щит на дверь.
Хаклик опустил подрагивающие пальцы все еще сильных рук, одна из которых позапрошлой ночью удержала стенолаза на узком карнизе, на колени и уставился мутными глазами на хозяина, пытаясь поймать его взгляд.
— А дядя? — спросил Рин.
— Дядя? — усмехнулся слуга, неуклюже повернулся и, задрав рубаху, показал вздувшуюся красную полосу на спине. — Одно радует, стражникам на крыльце досталось еще крепче. Твой дядя снимал стражу, парень, пинками и зуботычинами, едва меч не выхватил. Я даже думал, не поискать ли на ступенях пару выбитых зубов, у меня-то во рту их почти совсем не осталось… А дядя заодно и по комнатам прошелся, даже в штольню спустился — опять искал что-то. Впрочем, нет там ничего — так, изморозь одна. Тебя пытался разбудить, так приложил о лавку, что я испугался, не пришиб ли он тебя! Ключ от ворот в Водяной башне забрал. Зачем он ему?.. Ворота те уж лет двести как не закрывались! Зубами от злости скрипел твой дядюшка, Рин. Я уж думал, что прибьет он меня, хотя ему и прибивать не нужно, словно наговор какой знает: посмотрит в глаза, и хотел бы чего скрыть, а все одно — не сумеешь! Жам его, правда, спугнул, хотя и сам испугался. Фейр, кстати, уже знал, что ты нашел опекуна, и непременно наведается еще раз, чтобы расспросить тебя о нем. Я сказал Фейру, что ты ходил к Грейну. Боюсь, что не поздоровится старику. Но, признаюсь, если бы я знал имя опекуна, то не смог бы утаить.
— Я тоже не знаю его, — признался Рин. — Мне пришлось нелегко ночью, добрый Хаклик, но я все сделал как надо, вот только имени спросить у опекуна не успел. Он вышел из Погани израненным, пришлось подлечить его и… силы оставили меня. Но, наверное, его имя знает Камрет? Жам-то уж точно должен знать! Иначе зачем бы он возвращал магистерский щит?
— Жам выглядел так, словно клеймил ночлежку, набитую клопами и бродягами, — покачал головой Хаклик. — И головой вертел, будто боялся, что Фейр ему голову отшибет. А когда тот прошел мимо, Жам уж точно наложил в штаны. Уверен, что, если он хоть что-то знает, твой дядя уже знает не меньше. Надеюсь, твой опекун сможет за себя постоять? Лучше бы он сидел где-нибудь в глухом углу и не высовывался. Твоему дяде ничего не стоит натравить парочку головорезов на любого смельчака Айсы! Правда, раз в месяц опекуну все равно придется присутствовать на собраниях магистрата, и ближайшее — через два дня. Человек он хоть достойный?
— Пока могу точно сказать, что мой опекун не выше меня ростом и вряд ли намного сильнее, — пробормотал Рин. — Во всяком случае, пяти локтей в нем точно нет. Но он охотник, потому что пришел со стороны Погани.
— И ты поменялся с ним мечами? — спросил Хаклик, осторожно касаясь отполированной чужой рукой рукояти.
— Не знаю, — нахмурился Рин. — Но моего меча больше нет. Погань забрала его, Хаклик… И ничего не дала мне взамен!
— Нет меча с гербом магистра! — Слуга обескураженно надул щеки. — Старого меча, что был выкован не из самой лучшей стали. Клинок его подпортил твой дядюшка, но этим мечом гордился твой отец, потому что помнил рукопожатия твоих предков, парень, за последние двести лет. Теперь у тебя другой клинок… На нем нет никакого герба… Мне ведь его на бечеве за окно спустить пришлось, чтобы Фейр не унес или лезвие не покалечил. Ты думаешь, мы найдем деньги, чтобы заплатить оружейнику за новую рукоять? Хотя айский канон магистрата не требует специального оружия…
— А ты думаешь, что мне еще придется клясться городу в верности на мече магистра? — горько усмехнулся Рин. — Клейма на моей руке все еще нет, а опекун не имеет права голоса, его задача только присутствовать в магистрате и хранить дом. Старшим среди магистров останется старший по возрасту, то есть седой Гардик. Так что меч магистра мне пока не нужен.
Слуга покачал головой и сцепил пальцы на коленях.
— Зато теперь у Фейра нет причин убивать меня! — Рин постарался придать голосу бодрость. — Теперь он должен оберегать меня, потому что если гибнет последний из рода, то права на дом перейдут к опекуну и его родственникам!
— Или к твоему прямому родственнику. А Фейр и есть твой родственник, единственный и весьма близкий! — заметил слуга. — Или ты думаешь, что Фейру недостанет наглости и решимости истребить твоего опекуна вместе со всей его родней?.. Я потушил овощи и испек лепешки. Поешь, прежде чем отправишься к Камрету… Да! И не ищи гуляку в его норе, иди к Северным воротам в вельтскую харчевню.
— Если Фейр убьет меня, магистром станет опекун, — отрезал Рин. — Если опекун будет убит… дальний родственник наследует имущество дома, но не магистрат! Конечно, если его не изберут магистром вследствие уменьшения их числа… Такое случалось лет пятьсот назад, но не с домом Олфейнов! К тому же ты забываешь, что Фейр станет убийцей! Не думаю, что он решится преступить законы города столь нагло.
— Фейр хитер… — поскучнел Хаклик. — Если он решит кого-то убить, то найдет способ. Ему не обязательно размахивать мечом, хотя вряд ли кто в городе умеет это лучше его. Завтра или послезавтра его милостью расстанется с жизнью твой опекун, который не будет сожалеть об этом, потому что явно лишился разума, когда согласился на твое предложение. И потом уже никто не станет твоим опекуном!.. А еще твой дядя рано или поздно сможет протолкнуть через магистрат закон, что в случае смерти магистра и отсутствия прямых родственников, признанных Храмом и прошедших обряд клеймения, право магистрата переходит к дальним сразу, без всякого опекунства! Ну а до принятия такого закона ты еще поживешь, парень!.. Он многое может, Рин. Возможно, он даже не станет убивать тебя. Объявит сумасшедшим, обвинит в преступлении или в святотатстве, упрячет в темницу, из которой ты не выйдешь… И пока ты будешь разгребать и пережевывать вываленное на твою голову дерьмо, он завладеет не только домом, но и гербом!
— Для этого Фейр слишком нетерпелив. — Рин поднялся. — Я знаю, что ты не слишком добр к Камрету, Хаклик, но старик мудр, и он сказал мне совершенно точно: согласно древним законам Айсы, которые не знали ни клеймения, ни храмовых обетов, есть лишь один безоговорочный способ лишиться герба и права на магистрат — потерять его вместе с честью. Но для этого я должен оскорбить кого-то из магистров, чтобы заслужить вызов на поединок. Пролить кровь или оскорбить герб одного из домов! Ты можешь это себе представить? Клянусь Поганью, я все сделаю, чтобы этого не случилось!
— Многие на моей памяти сделали все, чтобы добиться весьма скромных целей, но не добились и малой их доли, — проворчал Хаклик. — К тому же не стоит клясться Поганью или еще какой мерзостью, потому как грош цена таким клятвам. Пусть даже Храм славит Погань так, что скоро мы будем возносить ей молитвы, как Единому!
— Просто сорвалось с языка, извини, — вздохнул Рин. — Грейн учил, что клясться не следует вовсе. Простые слова должны быть крепче любых клятв, а если они теряют цену, то ничего не стоят и клятвы, ибо они тоже составляются из слов. Эх, Хаклик! Когда умирал отец, я думал, что умирает всего лишь самый близкий мне человек, а когда он умер, оказалось, что умерло все. Ничего дорогого после смерти отца у меня не осталось.
— А твой дом, твое имя? — надул губы слуга. — У тебя впереди еще вся жизнь! Прирастешь и дорогим, да еще таким дорогим, что потерять его будет дороже, чем расстаться с жизнью!
— Моя жизнь, как жизнь моего города. — Рин скрипнул зубами. — Тонкие стены и Погань вокруг.
— Здесь, в Айсе, твой дядя страшнее Погани, — сухо заметил Хаклик.
— Вот об этом я и отправлюсь поговорить к Камрету, — сказал Рин, рассматривая диковинный меч.
— Седельный, эсток… — уточнил слуга. — Тебе не подойдет, парень. Ты, конечно, со всяким оружием ловок, но этот годится только для верхового боя да против доспеха. Им как пикой орудовать надо, и длина его почти три локтя… Кстати, ножны оставь, они и сами по себе дрянь, да и ты не лошадь, чтобы носить такую железку на боку в чехле. Я вот кольцо сюда приладил, цепляй к поясу и то насмешек не оберешься. Эсток… С юности с такими не встречался. Работа чудная, но искусная. И сталь отменная… Я не назову не только мастера, который бы мог выковать нечто подобное, но даже не намекну на то, из какой страны прибыл этот образец! А ведь я разбираюсь в этом деле, разбираюсь…
— Верно, из той страны, откуда пришел мой опекун? — усмехнулся Рин. — И там седельные мечи в ходу. Что ж, если забыть об удобстве, он длиннее меча магистра. А если я прицеплю его к поясу без ножен, значит, мне не придется вытаскивать из них меч!
— Лучше бы тебе не пришлось обнажать меч совсем, — проворчал Хаклик. — Я прожил много лет, молодой Олфейн. Поверь мне, если однажды обнажишь меч, то уже никогда не уберешь его в ножны, даже если будешь забивать его туда молотом!
— Ты по-прежнему любишь присказки, — кивнул Рин. — Я спрашиваю в который раз: хочешь, отпущу тебя? Мне бы не хотелось, чтобы ты… пострадал из-за меня.
— Ты все еще не имеешь никаких прав, — нахмурился слуга. — У нас нет денег, а долгов столько, что даже если мы будем собирать кристаллы целый год, не выплатим и десятину. А ты знаешь, что мы не будем их собирать. И не кори себя: ты не мог спасти отца от той хвори! Не простая она была, не простая… Держись, парень, и помни: для меня ты все еще маленький постреленок.
— Я убил той ночью человека, — прошептал Рин. — Разбойника. Но я впервые убил человека! И он сгорел в Поганом пламени.
— Жаль, что его звали не Фейром, — вздохнул старик. — А что касается пламени… Кто теперь не сгорает из тех, что добрались до края жизни? Или ты не знаешь, что в Айсе не осталось ни одного погребальщика? Погань заботится о мертвецах…
Камрет жил в тесной клетушке в Нижнем городе, но время проводил в трактирах и на постоялых дворах. Рин так и не понял, что больше предпочитал его престарелый, но удивительно бодрый приятель — обильную выпивку и еду или задушевную беседу, поскольку тот отдавал все свободное время и тому и другому. Кости ему в трактирах на самом деле бросать не разрешали, но старик словно особенно об этом не горевал. Он заводил друзей так же легко, как некоторые приобретают врагов, и если зарабатывал на друзьях, то исключительно с учетом их трезвого и обдуманного на то согласия.
Для серьезных заработков ему хватало и заезжих простаков. А зарабатывать удавалось немало. И в умении разговорить любого молчальника равных Камрету не было. А уж когда он сам начинал плести какую-нибудь историю из древних времен, порой в трактир народу набивалось больше, чем могло поместиться в случае раздачи дармовой выпивки. Правда, когда Камрету не хотелось ни с кем общаться, он натягивал на лицо такую отвратительную мину, что вчерашние друзья предпочитали обходить старика по другой стороне улицы. Впрочем, Рин ни секунды не сомневался, что какие бы рожи тот ни корчил, от разговора с ним старик не откажется.
Раздумывая об этом, Олфейн наскоро перекусил, помахал руками, пытаясь разогнать то ли пыль и паутину, затянувшую углы некогда первого дома Айсы, то ли поселившуюся в плечах немощь, набросил на плечи ветхий плащ Хаклика и прицепил к поясу эсток. Новый меч был длиннее прежнего, но все-таки не слишком велик, хотя приноровиться к нему явно следовало. По крайней мере, ромбовидный в сечении клинок если и предназначался для рубящего удара, то явно не в первую очередь. В любом случае вытягивать его из ножен оказалось бы не слишком удобно, и Рин махнул рукой на собственный явно нелепый вид.
Еще несколько минут заняли пустые увещевания Хаклика и рассматривание герба дома Олфейнов, который вновь заслонил светлый круг на тяжелой входной двери. На магистерском щите поблескивал древней бронзой зигзаг Иски, разрезающей каменный холм на части, сияли Водяная башня и лодка.
— Рин! — послышался тонкий голос.
Олфейн оглянулся и поморщился, словно от головной боли. Улица, как он и ожидал, была пустынной, но у ступеней стояла дочь звонаря Шарба — Джейса. Девчонке было уже за семнадцать, но детское выражение лица делало ее похожей на пятнадцатилетнюю, хотя тонкая талия и высокая грудь украсили бы любую ровесницу Рина. К счастью звонарка, как называли ее сверстники, не пыталась прибавить себе возраста чернением светлых бровей и ресниц, она лишь неизменно туго перевязывала рыжие волосы красной лентой и тщательно следила за аккуратностью бедной одежды. Впрочем, никто не приглядывался к ее одежде. В Верхнем городе девчонка слыла первой красавицей и, по убеждению многих, могла бы считаться первой красавицей Айсы, если бы звонарь разрешал ей разгуливать по городу без присмотра.
По мнению молодого Олфейна, исключая нищету и безродность ее отца, о которых Рин вовсе не задумывался, у Джейсы был один-единственный недостаток. Каким-то странным образом девушка утвердилась в мысли, что Рин ее суженый, и последние несколько лет пыталась убедить в том же самом и своего избранника. Кто знает, не будь она столь настойчива, возможно, он и вправду утонул бы в ее зеленых глазах?
— Смотри, Рин! — Звонарка потянула к локтю рукав и показала охватывающее запястье синеватой полосой клеймо. — Я ходила к Поганому огню!
— В стражницы нанимаешься? — недовольно буркнул Олфейн, сойдя со ступеней и двинувшись в узкий переулок.
Выходить на главную улицу ему не хотелось. То ли дело улочка Камнерезов, на которой даже днем между зданиями стояла тень. Верхние этажи мрачных домов выдавались вперед, почти соприкасаясь друг с другом, а внизу, между штабелями тесаного камня, в пыли и каменной крошке бегали чумазые дети, радуясь узкой полоске солнечного осеннего неба над головой. Где-то под домами раздавался стук — лучший камень добывался именно в этой части холма, в штольнях, которые имелись под каждым жилищем. К сожалению, глубина проходов в каменном основании города количества собираемых кристаллов не увеличивала, но зато пыли и мусора приносила изрядно.
Именно поэтому улочку Камнерезов не слишком жаловали горожане, и Рин рассчитывал добраться до Северной башни, не встретив никого из знакомых.
— Почему в стражницы? — удивилась увязавшаяся следом Джейса, стараясь не зацепить ветхим платьем сложенные у домов плиты и блоки. — Разве девушек берут в стражницы? Если только стряпухой, но стряпухе клеймение не требуется. Ты знаешь, я так перепугалась в этой Кривой часовне! У настоятеля Солюса отвратительная бородавка на носу! И там было не меньше сотни пришлых. Из этих, что волокут от Пущи обозы. Лошади ведь боятся Погани. Да, тележных перегонщиков! Они толпами приходят посмотреть на клейменый огонь, и некоторые из них щипали меня за ноги, посмотри, какие синяки!
Джейса обогнала Рина и взмахнула подолом платья. Олфейн поморщился и с некоторым усилием отвел взгляд от белых ног.
— Больно было… в пламени?
— Не-а! — завертелась перед ним раскрасневшаяся звонарка. — Уж по-всякому не больнее щипков! Я, правда, здорово трусила, но закрыла глаза, прошептала молитву Единому и сунула руку в огонь. А потом даже глаза открыла, боли-то не почувствовала! Только холод! А холод как раз от огня исходил! И камень, на котором огонь горит, холодный! И вот!
Девчонка снова подняла над головой руку и продолжила крутиться, развевая светлое выцветшее платье. Сразу несколько ребятишек, присвистывая, присоединились к ее танцу.
— Я тороплюсь, — отрезал Рин, протискиваясь между звонаркой и пыльной стеной.
— И ты ни о чем больше не хочешь меня спросить? — надула губы Джейса.
— Чтобы услышать еще какую-нибудь глупость? — бросил через плечо Рин.
— Стой! — выкрикнула девушка.
— Ну что еще?
Рин с раздражением обернулся. Раньше Джейса не позволяла себе произнести больше пяти-шести слов в его присутствии.
— Я не могу идти за тобой, — она едва не плакала. — Отец запретил мне уходить дальше, чем на три квартала от дома!
— И как же ты ходила к Кривой часовне? — удивился Рин.
— Камрет ходил со мной вчера! — выпалила Джейса. — Отец отпустил меня с Камретом. Он хороший!
— Не сомневаюсь. — Рин сплюнул под ноги.
— Подожди! — Девушка опустила руки. — Камрет сказал, что если ты женишься на клейменой и у тебя родится сын, то, возможно, дом Олфейнов останется тем, что он есть…
— И что из этого следует? — скривился Рин.
— Я клейменая и рожу тебе сына, — прошептала Джейса. — Я не уродина, у меня крепкая грудь, здоровое тело. Хочешь потрогать? Камрет сказал, что я даже красива! Я все еще девственница, Рин.
— Послушай, — невольно отшатнувшись, Олфейн постарался говорить медленно и негромко, потому что этажом выше уже заскрипели деревянные рамы, да и стук молотов и визг пил вроде как начали затихать. — Я благодарен Камрету за участие в моей судьбе. Я тепло отношусь к твоему отцу, Шарб без сомнения подтвердит это в любой момент. Я числю тебя среди самых близких мне людей… Но из этого вовсе не следует, что я собираюсь взять тебя в жены!
— Почему? — Глаза Джейсы наполнились слезами.
— Причин предостаточно, — скрипнул зубами Рин. — И то, что ты слишком мала, не главная из них. Если я решу спасти свой дом таким образом, ты мне не подойдешь!
— Я недостаточно красива? — подняла брови Джейса.
— Ты слишком глупа! — прошипел Рин, но тут же примирительно замахал руками, потому что слезы ручьями хлынули из глаз девушки. — Я не хотел сказать, что ты дура, вовсе нет, но ты не понимаешь самого главного!
— Что же это — самое главное? — всхлипнула Джейса.
— Мне нужна не красавица, — вздохнул Рин. — Может быть, даже совсем не красавица. Мне нужна девушка из богатой и сильной семьи, потому что в другом случае я не дам за жизнь собственной жены и пучка погасших огненных игл! Ее убьют при первых же признаках, что она понесла ребенка. Или еще раньше!
— Да? — Джейса высморкалась в тряпицу. — А в городе говорят, что опасаться надо тебе! Что твой дядя справедливо зол на тебя! Говорят, что ты нашел опекуна на стороне, забыв о том, что у тебя остался близкий родственник. Ты оформил сделку в Кривой часовне, и теперь твой дядя рыщет по всему городу.
— Чего же он ищет? — нахмурился Рин.
— Твоего опекуна! — развела руками Джейса. — Ведь после обряда у него на пальце должно было остаться кольцо магистра. Конечно, если он не отрубил его себе вместе с пальцем! У тебя-то кольца ведь нет? Говорят, что ты, наверное, нашел какого-нибудь пьяного охотника и сделал его своим опекуном, а потом он протрезвел, увидел кольцо на пальце, а когда понял, что за счастье ему привалило, то забился в какую-нибудь дыру. Или вовсе ушел в Погань, но долго он там не продержится! Стражники твоего дяди ходят по трактирам и в городе, и в Поганке, и в Диких поселках. Фейр найдет твоего опекуна, Рин, и убьет его!
— Тогда я найду другого! — напряг скулы Олфейн.
— Неужели? — Джейса вытерла последние слезы. — А перстень? Фейр наверняка заберет его себе, а без перстня никто не засвидетельствует опекунство!
— И что же мне делать? — прищурился Рин.
Он едва сдерживал себя: еще не хватало выслушивать советы звонарки!
— Мой отец не сможет быть твоим опекуном, — вздохнула Джейса. — Он не клейменый и не собирается приближаться к поганому огню. Но выход есть. Если наш брак скрепит настоятель Храма, тогда он возьмет ответственность за нашу семью и за твой дом, Рин.
— И это тебе посоветовал Камрет? — Рин побледнел от ярости.
— Нет, — улыбнулась Джейса. — Это я сама узнала. Я ходила на службу в Храм, чтобы получить благословение на клеймение. Без него женщин не допускают к священному огню! Вот и разговорилась со жрецом. Он очень добрый! Он сказал, что если ты согласишься, то Храм не только станет опекуном над домом Олфейнов, но и погасит все его долги! И всего-то за двадцать лет магистрата. Двадцать лет! Как раз родится и вырастет наш сын, и…
— Джейса, — Рин говорил шепотом, но этот шепот больше напоминал сдавленный до шипения крик, — скажи мне, что ты сейчас чувствуешь? После клеймения, что ты чувствуешь?
— Ничего. — Девушка потерла запястье. — Так, пустота какая-то поначалу чудилась в животе и в груди, но я уже привыкла. Знаешь, было такое ощущение, что я превратилась в песочные часы, и из меня тонкой струйкой вытекает песок. Смешно, правда?
— Смешно, — кивнул Рин. — Если что и вытекает из тебя в виде песка, то это мозги из твоей очаровательной головы! Запомни то, чему меня учил отец: что бы ни попало в руки к храмовникам, они этого не выпустят никогда! А если они дают тебе медный грош, готовься расплачиваться золотом. Иди домой, Джейса. Не сомневайся, если я все же решусь на союз с храмовниками, я приду к тебе.
— Мастер Хельд — хороший человек, — прошептала Девушка.
— Не спорю, — растянул губы в холодной улыбке Рин. — Во главе Храма просто не может стоять плохой человек, ведь он служит Единому, не так ли? И, наверное, беседует с ним накоротке? Иди, Джейса!
Звонарка развела руки, хлопнула ими по бедрам и постаралась улыбнуться. Только улыбка у нее получилась жалкой. Рин помнил тот день, когда увидел улыбку девчонки в первый раз. Мальчишки с ее улицы бросали в Джейсу камнями, обзывали нищенкой, пытались высечь, и если бы не Рин, который возвращался домой после очередного похода к Водяной башне, может быть, и покалечили бы несчастную. Рин, сам еще мальчишка, разогнал маленьких негодяев, взял девчонку за руки и попросил Единого, чтобы она успокоилась. Джейса плакала от боли и улыбалась из-за чудесного избавления одновременно, синяки на разбитом лице исчезали на глазах, а на Рина накатывали слабость и головная боль. Впервые. Именно тогда он понял, что может исцелять раны…
— Иди, Джейса! — повторил Рин.
Девушка повернулась и пошла, а потом и побежала прочь, едва не сбив невысокого крепыша в сером колпаке. Дети засвистели и побежали вслед за звонаркой.
— Берегись! — раздался визгливый голос над головой Рина, и выплеснутые помои едва не обрызгали ему сапоги.
Вельтская харчевня была известна и сытной кухней, и резными колоннами из мореного дуба, что поддерживали черные балки потолка, и вельтскими музыкантами, которые вечерами не просто дудели в дудки, а извлекали из них чудесные звуки.
Но славилась харчевня одним: в ней не дозволялось размахивать не только оружием, но и кулаками. А если уж кто добивался кулачной льготы, то им неизменно оказывался какой-нибудь вельт, поэтому подобное случалось крайне редко.
И посетителей, и хозяина харчевни — хромого седого вельта — сложившаяся традиция вполне устраивала, тем более что между собой вельты не ссорились даже в подпитии. На прочих любителей северной кухни внимания не обращали, а в случае редкой драки успокаивали хулигана одним ударом. Кулаки у вельтов, закаленные тяжелыми веслами, длинными мечами и топорами, были крепкими. Так что всякое непотребство в окрестностях вельтской харчевни вывелось само собой, что устраивало многих солидных горожан, а уж Камрета в первую очередь, хотя солидности за ним не числилось никогда. Явных врагов у Камрета не было, но само его благоденствие неминуемо предполагало, что кто-то поделился со стариком толикой богатства или зажиточности. И не всегда осознание подобной утраты поднимало настроение вольным или невольным благодетельным заимодавцам.
Вот и теперь старик забился в самый дальний угол харчевни, где возле мутного окошка предавался любимейшему занятию — потрошил глиняный горшок, наполненный тушенной с овощами бараниной.
— Садись, малыш. — Камрет обтер подбородок чистой тряпицей и привычно поправил черную ленту, стягивающую седые космы. — Вижу, выспался. Хочешь есть?
— Уже перекусил. — Рин опустился на лавку и тут же почувствовал голод. Харчевня была полна, за столами стоял гул полуденного трепа и витали запахи, которые мгновенно смыли небогатый завтрак Хаклика не только из памяти, но и из желудка.
— Я не предлагаю перекусить, — махнул рукой Камрет, подзывая вельтского мальчишку с забранными под холстину вихрами. — Я предлагаю поесть, а едой тебя Хаклик обеспечить не в состоянии… Дружок! Принеси-ка большой кусок печеного мяса, теплую лепешку с сыром и кружку горячего вина. Да не вздумай разбавлять его водой! Ваше вино и так столь слабо, что скорее лопнет брюхо, чем окосеют глаза. И быстро!..
Рин попытался не согласиться с предложением, но Камрет скорчил гримасу:
— Не суетись, малыш, я угощаю. Хотя бы в память о твоем отце! Вчера траур закончился, но, надеюсь, память о славном Роде Олфейне не скоро выветрится из головенок жителей благословенной Айсы. Фейр уже был?
— Да, — кивнул Рин. — Забрал ключ от ворот Водяной башни, что-то опять искал. И пытался выяснить кое-что. Но я спал.
— Еще бы ты не спал! — хохотнул Камрет, вновь наклоняясь к горшку. — Я влил тебе в рот целую ложку травяного отвара на молоке! Сейчас у тебя должно ломить все тело. Не пугайся, никто не брал твое тело поносить и не использовал его на тяжелых работах и в гнусных забавах. Просто ты едва не сдох, малыш. А возвращение к жизни неминуемо должно повторить тот же путь, которым ты собирался ее покинуть. Боль скоро пройдет.
— Я не собирался умирать! — гордо выпрямился Рин.
— Ты всякий раз не собираешься, — кивнул Камрет. — Правда, забыл уже, наверное, сколько раз то мне, то Ласаху приходилось вытаскивать тебя из тени Единого? Не меньше сотни! Когда твой отец отмучился, я даже вздохнул с облегчением, что мой младший друг перестанет заглядывать в лицо смерти, пытаясь излечить недуг, который ему неподвластен. Ты не должен пробовать вычерпать из себя больше, чем в тебе есть, потому что по причине лекарского и колдовского невежества при всяком целительстве пускаешь в расход собственную жизнь. Так что ешь и не спорь! Я знаю, что тебе сейчас нужно.
Мальчишка уже притащил блюдо с куском мяса, и Рин в самом деле почувствовал, что, если немедленно не вонзит в аппетитное кушанье зубы, желудок начнет переваривать сам себя. Служка помаячил пару секунд возле стола, надеясь на монетку благодарности, но старик пригрозил ему щелчком по лбу, и маленький вельт счел за лучшее удалиться. Камрет отодвинул горшок, запустил за щеку указательный и большой пальцы и принялся ощупывать натруженные зубы, с интересом наблюдая, как Рин усмиряет собственный пыл, чинно упражняясь с двузубой вилкой и коротким ножом.
— Забудь про ключ от Водяной башни, — наконец сказал старик, когда с помощью запасенного шипа листовертки волоконца баранины были извлечены изо рта, а содержимое немалого кубка с бульканьем исчезло за рядами не по возрасту крепких зубов. — Ворота не закрывались уже лет двести, и я вовсе не уверен, что замок на них не рассыпался от ржавчины. Любой кузнец откует тебе ключ лучше прежнего, правда, придется заказать у него еще и замок. Хотя подъемные решетки в порядке. С тех пор как твой отец слег, старый Гардик не забывает их проверять. Больше ничего не хочешь мне рассказать?
— И рассказать, и спросить, — кивнул Рин, чувствуя наступление полузабытой сытости. — Не знаю только, с чего начать.
— Где ты ее взял? — прошипел Камрет, навалившись грудью на стол. — С этого начни, малыш!
— Кого? — не понял Рин.
— Девку эту! — Старик сузил злые глаза.
— Девку?! — удивился Олфейн, чуть не захлебнувшись вельтским вином. — Какую девку?.. Ты о Джейсе говоришь? Так я ее вовсе ниоткуда не брал. Об этом надо было у ее матери спрашивать, да я слышал, что она еще при родах умерла?
— Подожди! — раздраженно отмахнулся Камрет. — О Джейсе — потом! Откуда ты взял девку, которую сделал опекуншей?
— Девку?.. — Рин судорожно допил вино и взъерошил волосы. — Подожди! Ты хочешь сказать, что…
— Ты знал! — Старик ткнул Рина в грудь пальцем.
— Мелькнуло подозрение, — пораженно прошептал Олфейн. — Я даже подумал, не Хозяйка ли Погани вышла на мое колдовство, но потом уверился…
— И как же ты уверился? — Камрет скривил одну из своих отвратительных рож. — Спросил ее, что ли? Колдовство… Не было никакого колдовства!
— Как же не было? — прошептал Рин. — Я все сделал, как ты меня учил! В два часа ночи воткнул в перекресток меч, приладил на рукоять свечу, зажег ее, потом… принес жертву Погани, капнув крови в огонь, сказал нужные слова. Мой меч вспыхнул, Камрет! Он горел так, словно был вырезан из смоляного полена! Погань приняла жертву, но клейма мне не дала, я опять сжег руку… И тогда я сбросил с себя плащ, нарвал листовертки и устроил костер, чтобы привлечь какого-нибудь охотника — все, как ты велел! Я читал мольбу к Единому о ниспослании силы и крепости духа до тех самых пор, пока охотник или, как ты говоришь, девка не вышла ко мне со стороны Погани! Но это был охотник, Камрет! Иглы висели у него на поясе, они не растут ближе пяти лиг от города! Да и этот меч. — Рин сорвал с пояса и положил на стол эсток. — Я не знаю, почему он оказался у меня, но он вполне может заменить охотничью пику! Я попросил охотника о помощи и получил согласие, пусть он (или она) и говорил с акцентом. Кольцо приняло его, Камрет! Я одел перстень охотнику на палец и… и он упал. Он оказался вымотан, едва жив. И мне пришлось…
— Лечить ее? — мрачно усмехнулся Камрет.
— Да, — кивнул Рин. — Я взял его… ее за руки и… А потом потерял сознание. Я был слаб. На Западных воротах мне пришлось исцелить палец стражнику, один из дозорных узнал меня…
— Ты еще и на воротах вляпался в историю, — покачал головой старик. — А потом поменял меч, последний плащ и колпак на опекуншу, которая теперь прогуливается неизвестно где. Да, видно, надо было вести тебя за руку. Знаешь, молодой Олфейн, я иногда жалею, что пообещал твоему отцу присматривать за тобой. Но я не мог поступить иначе, а слово старый Камрет привык держать. Ты ничего не утаил от меня?
— Я сказал все, что мог сказать, — стиснул зубы Рин. — Но более суток выпало из моей памяти.
— Хотел бы я, чтобы некоторые дни выпали из моей памяти, — пробурчал Камрет. — А то и целые годы. Значит, ты настаиваешь на колдовстве? Может быть, и меня за колдуна держишь? Посмотри-ка сюда. Видишь?
Старик раскрыл ладонь.
— Что это по-твоему? — насмешливо прищурился он.
— Кости, — пожал плечами Рин, рассматривая два коричневатых кубика. — Это твои кости, Камрет. Обычные кости.
— Вот! — поднял палец старик. — Обычные кости. Я хотел бы, чтобы ты запомнил: обычные кости! Я знаю, тут многие считают меня колдуном, но я повторяю — это обычные кости! А это?
Камрет стиснул на мгновение кулак, а когда вновь разжал, на ладони уже лежали не две, а четыре костяшки.
— Ты колдуешь?! — прошептал Рин.
— Колдую? — удивился Камрет. — Нисколько. Я всего лишь хорошо владею собственными руками. И это тоже кости, дорогой мой. Только вот эти две костяшки всегда выпадают пятерками или шестерками вверх. Вопрос лишь в том, какие кости бросать самому, а какие давать сопернику!
— Ты мошенник, Камрет! — поразился Рин.
— Ничуть не больший, чем вот эти едоки, — повел рукой по шумному залу старик. — Я никого не обманываю. Разве я хоть раз бросал кости с друзьями? Только с незнакомцами и только с богатыми. Но я всякий раз, без единого исключения, предупреждаю смельчаков, что всегда выигрываю. Тем не менее они пытаются испытывать судьбу. Так кто кого обманывает? Они все мошенники, Рин, это город мошенников! Почему же я не могу чуток облегчить участь ветвей, согнувшихся от неправедных плодов? Ты не согласен?
Рин недоуменно пожал плечами. Его приятель, старик Камрет, который с младенчества поучал и наставлял будущего владетеля дома Олфейнов, только что признался в неправедности собственного промысла.
— Я думал, что ты держишь удачу за хвост, — наконец разочарованно промямлил он.
— Хвост, может быть, и держу, но разве теперь разберешь, удача ли его обронила или какая пакость? — недовольно пробурчал Камрет. — Мало ли хвостов виляет вокруг? Ты просто не был нигде, кроме Айсы. Конечно, всюду хватает бездельников и тунеядцев, но только в Айсе они правят городом и только в богатейшей Айсе их двое из каждых трех! Да, добытчики ходят рубить в Погань руду и собирать огненные иглы, которые прочищают мозги лучше любой выпивки. Охотники добывают желтого волка, горячих змей и иную гадость, что каким-то чудом умудряется проживать в Погани. Они же бродят по чащам Пущи. Откуда у нас вино, мясо, древесина?.. Да, торговцы рискуют жизнью, доставляя товары в процветающую Айсу! Каменщики пилят и кладут камень, ювелиры выковывают и отливают драгоценные безделушки, гончары замешивают с пеплом чудесную глину, которую с немалым трудом добывают из-под гнильской трясины, кузнецы машут молотами. Но они же все и мошенники! Все, кто живет за большой стеной, все, кто раз в год спускается в узкие штольни, пробитые под каждым домом, и снимает со стен драгоценные магические кристаллы. И даже те, кто сбывает собственный товар внутри города за деньги, полученные, заметь, опять же за волшебный лед! Они все как паразиты на отголосках тысячелетней магии! Возможно, что их предки, строившие Айсу, стерли на этих камнях ноги и руки в кровь, но их потомки просто сидят на краю блюда, кушанье на котором не иссякает, и жрут, жрут, жрут…
— Разве я не таков же? — осторожно спросил Рин.
— А я? — усмехнулся Камрет. — Я тоже мошенник, малыш! Просто у меня нет доступа к блюду, и я откусываю от толстых задов, сидящих на его краю.
— Пусть так, — мотнул головой Рин. — Но как ты тогда предсказываешь будущее? И мое будущее в том числе! Или у тебя и карты такие же?
— Карты те, что надо, — заверил старик, спрятал за пазуху камни, покопался там, но карты не достал. — Только дело не в картах. Нужно посмотреть в глаза, прислушаться к человеку, понять, куда он катится, да сказать ему что-нибудь, что можно истолковать и так, и сяк… А там уж смотри, что ему выпадает и как это похоже на правду. И думай, что говорить!
— А мне ты как советовал?
— Почти так же. Правда, за тебя у меня еще и сердце болит. Карты только одно сказали: выбор тебе надо делать, а там уж что советовать, если все и так ясно? Идти на перекресток да ждать, когда мимо пройдет кто-то достойный. Или думаешь, что встань ты у Водяной башни или в другом положенном месте, к тебе бы так и побежали будущие опекуны? Устроил бы тебе дядя твой смотрины… Вот я тебя и отправил куда подальше. Знал же, что охотники всю неделю по кабакам, что Погань бушует, что не встретишь там никого! А уж насчет клейма, вспомни, ты ж сам напросился еще на одну попытку клеймения. Видно, прошлые ожоги быстро зажили? И присказку я тебе обычную передал, ее всякий охотник знает. Она словно утренняя к Единому, по привычке бормочется. Вот только охотники после такой фразы свечку-то задувают, а твой огонечек, говоришь, меч твой спалил? А хорошо ли ты слушал мои рассказы? Забыл, чем охотничьи присказки оборачиваются? Потушить ты должен был свечу кровью, потушить! Не было такого никогда, но отчего-то считается, если не гаснет свеча, значит, не принимает твоей жертвы Погань! Гонит она тебя прочь, вот что это означает! А уж если оружие твое сгорело, так это… А демон его знает, что это! Не сгорало оно пока ни у кого. Предупредила тебя Погань, парень. Предупредила о чем-то…
— Зачем же ей было меня предупреждать? — побледнел Рин. — Не проще ли было сжечь меня да пепел ветром развеять? Я же руку в пламя сунул! Я еще по дороге к перекрестку чуть под Пламенную Погибель не попал, стена на части в шаге от меня разорвалась!
— О том ты меня не спрашивай. — Старик опустил плечи. — Я гадаю, но не выгадываю. Прислушиваюсь, но не всегда слышу. Устал я, малыш, засиделся в Айсе. А выберусь ли отсюда, уж и загадать-то боюсь!
— Говоришь, что не должно было мне никого встретиться? — удивленно пробормотал Рин. — Так встретился же! Или твоя ворожба помимо твоей воли действует?
— Да забудь ты эту ворожбу! — Камрет едва не подскочил. — Дружок мой вельтский, проверенный и надежный, перебрал чуток в поганском трактире, на десяток минут позже к перекрестку выбрался. Я с ним сговорился, что он на себя твое опекунство возьмет! Или ты думаешь, что я на карты да на удачу твою повелся? Нет, все подготовил, все продумал. Только толку от моих придумок не вышло, как видно. Приходит мой приятель на перекресток, а там уж костерчик догорает, и возлежат двое, ручками сцепившись. И перстенек-то на пальчике уж блестит у одного!
— Так все-таки у одного? — нахмурился Рин. — Или у одной?
— Ты обожди хмуриться-то, — раздраженно сплюнул на пол старик. — Хмуриться будешь, когда твой дядя опекуна твоего разыщет да укоротит его — тьфу! — ее на пару ладоней. Удобно укорачивать будет. Орлик сказал, что грива у нее такая, что и трем вельтам двумя руками ухватиться достанется!
— Орлик? — переспросил Рин.
— Опекун твой не состоявшийся, — кивнул Камрет. — Верный человек, поверь мне. Если кто и способен тебя защитить в Айсе, так только он!
— Это я ему, что ли, тридцать монет должен? — Рин почесал затылок. — Или тебе через него? А не проще ли было заранее сговориться? Зачем в Погань меня погнал?
— Мне ты должен двадцать из тридцати, — отрезал Камрет. — Правда, я могу и подождать. Да если и не получу монет, с меня не убудет. Сам понимаешь, когда-то надо и о друзьях за собственную денежку порадеть. А вот десяток монет Орлику тебе отдать придется. Но он тоже подождать готов, да и свой у него интерес в Айсе. Он все, как и ты, расковырять древность хочет. Покоя ему не дает, отчего ж отсюда и до горизонта невразумление какое-то поганое раскинулось? Но эта блажь его умениям да чистому сердцу не помеха! С ним и сговариваться не пришлось, хватило лишь намекнуть, что отпрыску старшего магистра помочь надо. А вот насчет того, чтобы с тобой, малыш, сговориться, да что в Погань тебя погнал… Я хотел бы сговориться, но только ты втемяшил себе в башку это поганское клеймо, вот я и пытался один твой клин другим вышибить! А вместо этого подсадил тебя на расход.
— Нет у меня денег, — процедил сквозь зубы Рин. — И серебряного медью не наберу.
— Ты выживи сначала, — еще медленней выговорил Камрет, — потом о деньгах вспомним. Но на всякий случай скажу, что я ни теперь, ни после денег на тебе зарабатывать не собирался. Да и долю тянуть с Орлика, стань он твоим опекуном, не рассчитывал. Все мои монетки пошли на дело. Пяток Орлику на прокорм, чтоб условленное выполнил, о брюхе ненасытном своем не вспоминая. Пяток храмовнику Солюсу из Кривой часовни, чтобы ночь у алтаря провел. Пяток делателю магистерскому Кофру, чтоб там же тебя ожидал да по перстню ярлык на опекунство составил. Да пяток Жаму из магистрата за свидетельство и расторопность. И молчание их, и скрытность от Фейра в те же монетки укладываются, отсюда и цена немалая. И ведь все они монетки отработали, только ты, малыш, сплоховал! Где твоя опекунша?
— Это я у тебя хотел спросить! — поднял брови Рин. — Насколько я знаю, сейчас Фейр весь город переворачивает, ищет человека с магистерским перстнем на пальце. Он хоть знает, кто мой опекун?
— Если Жам знает, то Фейр знает в подробностях! — Камрет снова сплюнул. — С другой стороны, только Жам и падок на монету. Другой бы и не согласился, а Жам глуп. Это он потом перетрухнул, когда Кофр ему что-то про Фейра наболтал, но так Иска против течения не бежит. Ладно, обратного хода и нам нет. А девка где-то в городе. Я уж переговорил с кем надо, ее так просто не выпустят за стену, а выпустят, сразу знать дадут. Я со многими уже переговорил, еще бы толк от моих разговоров был! Орлик ведь что сделал, он как вас у костра нашел, башку почесал, взвалил на плечи обоих да и пошел, куда велено. Здоровый он, и обычный вельт в полтора раза против любого горожанина весом возьмет, а чтоб Орлика получить, умножай любого вельта на два. Так и протопал мой приятель мимо Поганки до городских ворот, постучал по ним сапогом, всполошив охрану на четыре прясла стены в каждую сторону, оставил по серебряному за пронос двух якобы пьяных приятелей и оттащил вас в Кривую часовню. Там твоя опекунша в себя и пришла. Кофр уже и ярлык составил, осталось только имя вписать. А опекунша твоя словно не в себе оказалась, головой мотала, а как воду увидела, присосалась, словно неделю без капли во рту по Погани бродила! Однако имя назвала, дала палец краской вычернить и к ярлыку приложить, и перстнем подпись заверила. Только вчитывалась долго да на тебя, малыш, посматривала. Оно понятно, впрочем: ярлыки ж на старом языке пишутся, его не всякий разберет. Странная она девка, как рассказал мне Орлик. Замученная, словно ее в телегу запрягали, но держится прямо, разве что в глаза не смотрит, прячет глаза-то. Ожоги на скулах розовой кожицей, верно, твоими стараниями, малыш, покрылись. Клейменая, правда, странно. Отчего-то на обоих запястьях клейма у нее, так и вьются к локтям, да видны не очень. Опять же мелькнуло что-то на шее у нее, на татуировку похоже. Такие у савров приняты, но она вовсе иных кровей — Орлик в том разбирается… Одежонка у девки ветхая, но когда-то крепкой была. Покроя не нашего. Опять же мечи. Необычные у нее мечи, иноземные какие-то. Да и не принято у нас мечи за плечами таскать, даже и короткие, как у нее. А тот, что с пояса, по-любому не под ее руку заточен был. Вот его-то она сама тебе в тележку положила, которую Орлик у Солюса выклянчил да приспособил, чтобы тебя домой откатить.
Старик вытянул пальцы, погладил серую сталь, осторожно ухватился за рукоять.
— Седельный… Значит, в тех краях, откуда она, на лошадях рубятся, и доспех там прочный. Орлик сказал, что опекунша твоя, малыш, тоже в доспехе была. В кольчуге, наручах. По всему видно, что из знатных, если доспех дорогой, хотя копотью он забился, чистить — не перечистить, да самой девке хорошая банька не помешала бы. Гарью от нее несло. Одному Единому известно, сколько она по Погани бродила… И откуда забрела туда? И отчего Погань огнем пузырится? Да, интересно, интересно!.. Охотница, говоришь?.. Хотел бы я посмотреть на ту дичь, до которой подобные охотницы охочи… Красавица она, малыш, точно тебе говорю! Кто-кто, а Орлик бабской породой избалован, на иную и не взглянет, даже если та первой девкой целой деревни слывет. Это-то Орлика и подвело. Больно уж привык вельт, что всякая баба покорно под его руку идет. Упустил он твою опекуншу.
— Где она? — повторил вопрос Рин.
— Сбежала, — пожал плечами старик. — Как Орлик выкатил тебя на тележке, она следом пошла, но вельт еще до главных ворот сплоховал — не сдержался, за мягкое место попытался красавицу ухватить, за то и получил. А когда очухался, так ее уже рядом не было, заодно и кошель с его пояса пропал, в котором еще восемь монет серебра позвякивало. Хорошо еще на главных воротах приятель твоего отца в карауле стоял, старик Борт, без мзды Орлика пропустил. Так вельт от удара девки до сих пор еще не очухался! Как пьяный, одно слово. Когда покатил тележку обратно в часовню, я сам видел, все фасады ею обстучал! И то сказать, когда такое бывало? Мало того, что девка одним ударом ладони самого здорового вельта с ног сшибла, так она еще и рожу ему опалила, словно головней наотмашь била! Поверь мне, малыш, если бы Водяная башня рухнула, и Айсу Иска затопила. Орлик бы меньше удивился!
— Так, может быть, Фейру надо опекуншу мою бояться, а не ей его? — скривил губы Рин.
— Ты плохо знаешь Фейра, — помрачнел Камрет. — Поверь мне, малыш, есть… люди, от которых мертвечиной пахнет. Так вот от Фейра пахнет не только мертвечиной, причем твоей собственной! Когда он на тебя смотрит, еще и кажется, что сейчас топор за твоей спиной свистнет. Я, парень, сам стараюсь с ним не сталкиваться! Демон его раздери, может, оно и к лучшему, что сбежала твоя опекунша? Если она пришлая, то ведь кости ее ладно упали — и лекарь после не слишком удачной охоты подлечил, и перстенечек ей подарил, да и ярлычок как опекунша твоя она на жительство получила. С другой стороны, какая же она пришлая, если клейма у нее по обеим рукам? Странные клейма. Впрочем, чего голову ломать, если Солюса они не удивили? Убежала и убежала, может быть, и не надо искать ее, малыш?.. Хотя нет, через два дня магистрат собирается, ей по-всякому надо кресло магистра занять, не то все наши хлопоты в трясину уйдут… Она должна! Должна сидеть на магистерском месте, пусть и нету нее голоса! Она должна сидеть, а ты за ее спиной — стоять. Демон меня раздери! Ведь добьется Фейр отмены опекунства, если не появится девка в магистрате! И перстень магистерский сам для себя выкует, если нужда особая настанет. Ты ее должен найти, Рин, вперед Фейра! Найти и спрятать, а там уж состроим что-нибудь или, думаешь, старик Камрет ни на что не годится? А?!
Выкрикнул последние слова седой приятель и из-за стола на лавку вскочил, да так, что ползала на него оборотилось, а те, что лицом в его сторону сидели, принялись хохотать. И то дело, было над чем посмеяться. Росту в Камрете и трех локтей не набежало, плечи от седых патл скосились как у айской хозяйки, что полжизни камни из штольни вытаскивала, а споро натянутый на голову колпак в локоть высотой роста старику не прибавлял, а словно забивал его в землю. Зато клинок на поясе у Камрета висел изрядный. Даром, что короткий, едва до колена коротышке доставал, зато широкий, как лопата, которыми айские пекари хлебы из печей вытаскивают. Меч да тяжелая медная фляга в черной коже, наполненная крепчайшей огненной настойкой. Меч и фляга, которые, стуча друг о друга, выдавали Камрета лучше, чем колотушка ночного стражника, устрашающе звякнули, и как тут было не засмеяться. Даже Рин не сдержал улыбку, а старик только еще одну страшную рожу скорчил да на место спрыгнул.
— Вот так, — прошептал он, выпятив подбородок, под неутихающий хохот. — Если тебя считают дураком, малыш, задумайся, а нужно ли тебе кого-нибудь разубеждать в заблуждении? Впрочем, тебе о другом думать надо: как девку эту найти, да как ей все растолковать, если она местный язык с трудом разбирает. Ну и я бы поболтал с ней. Есть у меня вопросы, есть! Зря, что ли, думаешь, я пять лет под Темным двором трудился, все сказки да присказки под интерес тамошних служек собирал? Зря, что ли, меня настоятель темнодворский, магистр Нерух до сих пор привечает? Не тот дурак, кто землю сквозь сито просеивает, а тот, кто сито с крупной ячеей выбирает!
— Как ее имя, Камрет? — спросил Рин.
— Какое еще имя? — поморщился старик. — То, что она вместе с ярлыком унесла? То имя всякая могла на себя набросить, если бы в ходу оно было. Хотя это имя пока что никому поперек горла не вставало. Айсил она назвалась, малыш. А Айсил — это… Вот что я тебе скажу: держи имечко ее в голове, а сам на перстень смотри да на красоту. И попомни мои слова про баньку! Орлик сразу заметил, что как бы она не тут же бросилась воду искать, да теплую, да с мыльным раствором, да серебро его спускать в лавках у заезжих торговцев одеждой. Он с самого утра, думаю, уже по этим лавкам бродит. Запала она Орлику на глаз, запала! Да, я пришлю его к тебе. О деньгах не думай, он сам мой должник, но от Фейра если кто тебя и спасет, то только Орлик. Пусть побудет пока с тобой. Опять же…
— Камрет! — Рин нетерпеливо оборвал поток стариковского пусторечия. — Что за имя — Айсил?
— Айсил-то? — замялся тот, покосился на угомонившийся зал и прошептал, навалившись на стол: — Ты, малыш, особенно-то слово это не выкрикивай. Оно не в ходу в Айсе, его только в Темном дворе пережевывают. Ты девку ту искать отправляйся. И людной улицей иди, а не переулками, как привык. На людной улице и Фейр к тебе добрее станет, ему лишний пригляд не нужен пока. Ищи девку! А как найдешь, ко мне беги. Да не в мою каморку — туда не суйся, а к Ласаху, травнику. Я у него пока комнатушку снял… А имя это простое. Так пропасть лет назад страна называлась, что ныне Поганью прикрыта. Понял? Не понял, что ль?.. Неужели думал, что Погань от создания мира раскинулась? Ну, это ты зря, не обижай Единого, не обижай! Не мог он подобной пакости измыслить, он все пакости под нашу фантазию оставил. Точно тебе говорю! Как это я раньше иное говорил? Да, кстати, ярлык об опекунстве у Орлика пусть пока побудет, не то потеряешь еще, демон тебя раздери, малыш…
Если бы отец Джейсы оказался чуть богаче, знатнее и, может быть, удачливее, не было бы в Айсе невесты веселей и беззаботней, чем рыжеволосая красавица-звонарка. Неизвестно, задумывался ли об этом Шарб, но за дочкой он приглядывал внимательно и любил ее так, словно прозябал в ночи и холоде, а дочь приносила ему тепло и свет.
Заботился звонарь о Джейсе настолько, насколько позволяло скудное содержание айского магистрата, а именно передавал дочери жалованье до последнего медяка и всецело полагался на ее домовитость и расторопность. В чем-чем, а уж в расторопности Джейсе не смог бы отказать никто, кто знал ее близко. Правда, жил звонарь с дочерью недалеко от Водяной башни под крышей доходного дома, ставшего доходным только из-за древности и ветхости. А, значит, соседствовал Шарб большей частью с зажиточными и важными горожанами, которые не только знаться не желали с убогим семейством, но и вообще старались его не замечать.
Хотя дети этих самых горожан никогда не упускали случая присвистнуть вслед негаданно расцветшей звонарке, с трудом вспоминая, не ее ли в не столь далеком детстве они пытались выжить с богатой улицы, словно ненароком забредшего в их дворы бездомного кошака?
В отличие от них, ее обидчиков, которые теперь уже стали торговцами и заимодавцами, а большей частью бравыми стражниками Айсы, Джейсе не приходилось морщить лоб, чтобы вспомнить давнюю историю. Все произошедшее стояло у нее перед глазами, словно произошло только что. Орава мальчишек прижала ее к углу Водяной башни, чтобы, задрав на спину ветхое платье, с помощью камней, прутьев и ременной плетки раз и навсегда научить и низким поклонам при встрече на Серебряной или Огненной улицах, и привычке не прогуливаться, а красться вдоль холодных стен мрачного города, и просто испуганному выражению лица вместо не покидающей ее губ и щек восторженной улыбки.
Джейса даже не успела испугаться. Прикусив губу, она пыталась защищаться и не чувствовала ни вспухающих на спине следов от плети и прутьев, ни разбитых губ, ни наливающихся синяков, когда в толпу сопящих негодяев врезался Рин. Он был, пожалуй, младше большинства ее обидчиков, но сумел справиться один с пятью или шестью противниками.
Мальчишка не распалял себя ни криками, ни угрозами. Он точно так же как Джейса прикусил губу и принялся осыпать ударами палки жестоких озорников. Быстрота и напор сделали свое дело, схватка оказалась короткой и закончилась позорным бегством зачинщиков. Рин деловито переломил брошенные прутья, затем поднял плетку, вздохнул и порезал ее на части извлеченным из заплечной сумы ножом.
— Мастер Грейн учит, что чужого брать нельзя, — пробурчал он, словно обращался к самому себе, отбросил куски кожи и поднял глаза на Джейсу.
Страх и обида навалились на девчонку только теперь. Навалились и выхлестнули слезами, заставили забиться в рыданиях, отозвались болью в разбитом лице и исполосованной спине. И тогда Рин Олфейн, которого Джейса не могла не знать, потому как именно он гордо шествовал рядом со своим отцом, старшим магистром Родом Олфейном перед ежемесячными собраниями магистров Айсы, взял ее за руки.
Она так и не поняла, что он бормотал, только почувствовала, как исчезает боль, а испуганные глаза мальчишки наполняются удивлением, интересом и как будто той самой исчезающей у нее болью. На верхушке Водяной башни тем временем тяжело ударил колокол, а вскоре и хромой Шарб с криком засеменил к странной парочке.
— Чего хочешь? — только и спросил звонарь, когда девчонка сбивчиво поведала ему о мальчишеской напасти и нежданном спасении.
— Так я не за что-то, просто так, — пробормотал Рин, смахивая со лба липкий, нездоровый пот.
— Это и хорошо, — крякнул Шарб, оглядывая заплаканную дочь. — Однако дружбу закрепить бы следовало!
— А вот. — Рин протянул палку Джейсе. — Пусть без палки не ходит.
— Да не о том я! — поморщился Шарб.
— Пап, — пискнула Джейса, — а ты пускай его на Водяную башню! Не гоняй его больше!
— А можно? — вытаращил глаза Рин.
— Можно! — хмыкнул звонарь. — Только чтобы слушаться меня и куда не велю — не забираться!
Так и случилось, что Джейса нашла заступника, а Шарб малолетнего приятеля, который облазил Водяную башню от Мертвой ямы в ее основании, где бурная Иска уходила в подземную полость, чтобы вынырнуть из-под камня через сто шагов, и до верхушки, где висел старый, позеленевший от времени колокол.
Сначала Джейса пыталась не отставать от негаданного приятеля, но потом махнула рукой и лишь с завистью смотрела, как неугомонный мальчишка, рискуя жизнью, ползал по стенам Водяной башни, нащупывая босыми ногами узкие карнизы и уступы, чтобы заглянуть в запертые комнаты сооружения через затянутые паутиной окна. Шарб только потрясал кулаками, Рин счастливо улыбался, а Джейса, прижимая ладонь к груди, с удивлением прислушивалась к собственному сердцу: отчего оно стучит так, словно ей пришлось обежать весь Верхний город по Магистерской, Пристенной и Медным улицам, и отчего боль в груди так сладостна и желанна?..
— Ну? — окликнул Джейсу Арчик, напарник Шарба. — Шевелись! Хромой просил проводить тебя в Храм и привести обратно, а насчет того, чтобы у башни до полудня толкаться — уговора не было! Мне еще всю ночь на верхотуре торчать!
Джейса только кивнула и молча пошла вслед за долговязым вторым звонарем вдоль высокой серой стены, отсекающей пропасть Иски от фасадов грязной Дровяной улицы.
Вот ведь вроде бы самый центр Айсы, Водяная башня с воротами в Нижний город, что за речкой, тут же Медная улица, что ведет к Северным воротам и делит городское доречье на Верхний и Средний города, магистрат, богатые дома, до громады Храма два квартала всего, — а все равно сырость, кора, гниль под ногами. Оно понятно, конечно, где еще плавник вылавливать, как не в Холодном ущелье: Иска после Водяной башни и Мертвой ямы спокойной становится, разбегается на полсотни шагов, мельчает. Тут тебе и рыбалка, и дерево, вот только грязь под ногами да запах такой, словно до начала Гнили не четыре лиги, а несколько шагов!
— Что там? — буркнул через плечо Арчик. Хорошим парнем был второй звонарь, правда невезучим. Мальчишкой еще в Нижнем городе в помойку забрался, в овраг скатился да перебил себе локоть. С тех пор висела правая рука плетью. Даже Рин не смог ее исцелить, сам чуть не захлебнулся кровью, которая горлом у него пошла от напряжения. Хаклик говорил, что, пока умирал отец Рина, частенько у молодого Олфейна такое же случалось.
Так Арчик или по глупости, или от ревности к Джейсе чуть ли не самого Рина врагом стал числить! Словно не сам он руку себе поранил когда-то, а неудачное лечение Рина Олфейна в калеку его обратило. Горячим парнем был Арчик. Хорошим, но уж больно горячим. Давно глаз на Джейсу положил. Хорошо еще одними разговорами донимал, руку здоровую не распускал — знал, какой она выбор сделала. Злился, хмурился, а все одно — выручал, когда нужно…
— Где — там? — не поняла Джейса.
— Что избранник твой сказал? — цыкнул зубом Арчик. — Или думаешь, я ничего не знаю? Думаешь, не догадываюсь, зачем в Храм идешь? Не выгорит у тебя ничего с Рином Олфейном, не любит он тебя, зря сердце свое трудишь и еще зряшнее с храмовниками связалась. Не принесут они добра!
— Зло говоришь. — Джейса поправила волосы. — А мастер Хельд не злой. И выгоды ему никакой нет оттого, что Рин под его руку встанет. Я с отцом говорила: все равно в Совете Фейр заправляет, пять магистров из девяти под его дудку танцуют. Да и остальные с опаской на него косятся.
— Тогда отчего весь город говорит, что именно Фейр наденет перстень с белым камнем? — ухмыльнулся Арчик. — И зачем Храму опека над домом Олфейнов, если по-всякому руку Фейра не перебьешь? Я вот что тебе скажу, весь этот магистрат — сборище паразитов! Плюнул бы Олфейн на магистрат, отказался от перстня и жил себе. Чего ему не хватает?
Джейса вздохнула: и чего действительно, спрашивается, хорошего в этом магистрате? Ничего, кроме забот. Что бы ни случилось в городе, во всем магистрат виноват, а прибытка магистрам от города — никакого. Только и всего, что подать городскую магистры не платят. Да что с того толку, если у того же Олфейна, что плати подати, что не плати — дом роскошный, а внутри пусто, как в коридорах Водяной башни. Недаром Хаклик чуть ли не две трети дома богатым скамским купцам сдает, три верхних этажа камнем заложены, вход в них отдельный для съемщиков. Правда, и этих в последние месяцы не бывает. Случалось Джейсе помогать Хаклику, когда еще старший Олфейн последние месяцы жизни отсчитывал, насмотрелась на то, как нужда не только нищих и убогих прижимает, но и знатных и гордых не минует. Ничего, еще одумается Рин, не может не одуматься, а уж она вдохнет жизнь в холодные стены!..
— Ну, — оглянулся Арчик, — что замолчала? Верно, уж размечталась, как будешь камень под крышей Олфейна коврами застилать? Не надейся. Знаю я таких, как Рин Олфейн! Он скорее собственный язык грызть начнет, чем корку с земли поднимет!
— Это я, что ли, корка? — вспыхнула Джейса.
— Тихо-тихо! — отшатнулся звонарь. — Не то я хотел сказать…
— Что сказал, то и сказал! — отрезала Джейса. — Может, и корка, только не тебе о том судить!
— Вот ведь… — Арчик взъерошил волосы, поморщился раздраженно на собственную несдержанность, покосился на приблизившуюся громаду Храма и сокрушенно вздохнул: — Ладно, может, и не мне судить, но имей в виду: случится что, весь город осудит. Ты уж глупостей не наделай, девка…
— Жди здесь, — отмахнулась Джейса, ловя плечами пробивающую ее дрожь.
Осенний день обещал быть солнечным, но громада Храма загородила солнце, и тяжелая тень накрыла не только площадь, но и сторонящиеся божьего строения обычные дома. Странным казалось, что в городе, где, кроме Медной, ни одна улица не ширилась больше чем на десяток локтей, такая площадь оказалась незастроенной. Но стоило ступить на нее, как и объяснения оказывались не нужны.
Даже здесь, за три сотни шагов до Храма, Джейса начинала чувствовать тяжесть, которая в прошлый приход едва не вынудила ее упасть на колени. Хотя достаточно было склонить голову перед милосердием мастера Хельда, настоятеля дома Единого в Айсе. Может, и правда то, о чем шушукаются в городе, что не чужды храмовники магии? И то верно, иначе почему бы они выдавали ярлыки лекарям и колдунам? К тому же именно храмовники ходят по городу и следят, чтобы не было злокозненного и неразрешенного колдовства!
Нет. Неспроста, несмотря на нехватку свободных мест в городе, площадь вокруг Храма осталась незастроенной. Шарб намекал, что камень под ней пронизан штольнями храмовников, где вырастает немалая доля магических кристаллов, иначе как бы они смогли выстроить такую громадину? С другой стороны, какая ей разница, чем живет Храм и чего хотят храмовники? Не ей же по их хотениям расплачиваться. Сейчас нужно просто поговорить с Хельдом, он обещал, что все устроит.
Джейса кивнула сама себе и медленно двинулась вперед, прикидывая, какие слова скажет Хельду и что может услышать в ответ.
Храм казался огромным еще издали, но с каждым пройденным шагом он словно вырастал из тверди холма, наклонялся вперед всеми тремя башнями, что срослись друг с другом, как срастаются ледяные кристаллы, если не снять их со стен штольни в положенный срок. Сколько же надо было прорубить подземных ходов, чтобы заполучить этакую уйму камня?
Ее словно ждали, хотя ни одного наблюдателя Джейса не заметила — высокие окна начинались не ниже десятка локтей от подошвы здания. Тяжелые ворота скрипнули, мелькнула наголо обритая голова послушника. Он поманил Джейсу пальцем, но не повел в сумрак здания, а передал другому послушнику. Час для службы был неурочным, между уходящими в купольную мглу колоннами царила тишина, и шаги Джейсы раздавались так громко, что она невольно стала наступать на носки.
— Сюда, — позвал провожатый и толкнул низкую дверку.
Джейса перешагнула порог выбеленной до снежной чистоты крохотной кельи и вновь почувствовала необъяснимый стыд перед лицом худого, почти изможденного человека, закутанного в серый саван поверх объемистого и угловатого наряда. Человек сидел на каменной скамье и водил пальцем по раскатанному на коленях свитку.
— Мастер Хельд?
Голос девушки дрогнул, она поклонилась и застыла возле порога, разом забыв и приготовленные слова, и причину, по которой торопилась на встречу с хозяином огромного здания.
— Да, дочь моя, — мягко ответил храмовник, выпрямился и убрал свиток в нишу в стене. Движение руки отозвалось лязганьем металла. Хельд поморщился и покачал головой. — Не только воин укрывает плоть свою железом, но и служитель храма. Отличие в том, что воин спасает себя доспехом от вражеского орудия, а служитель храма обнажает себя пред ликом Единого, насилуя плоть свою. Впрочем, зачем тебе это знание, дитя? Что имеешь сказать мне?
Джейса с трудом оторвала взгляд от желтой, как отполированная кость, лысины, скользнула по провалам глаз и уставилась на острие подбородка.
— Пришла, как вы велели, мастер Хельд. Я получила клеймение. И говорила с Олфейном. Он отказал мне… Он сказал, что ему нужна девушка из… богатой и сильной семьи, которая способна защитить ее от дяди Олфейна.
— Наш Храм, — Хельд поднял над головой ладонь и взмахнул ею, обозначая жестом невидимое из кельи величие здания, — стало быть, в глазах Олфейна не способен защитить его избранницу?
— Мы не говорили с ним об этом, — растерялась Джейса. — Но я сказала Рину, что Храм готов оплатить все долги дома Олфейнов. Я… все сказала, что вы наказали мне. И о двадцати годах магистерства, и о покровительстве. Но Олфейн словно не слушал меня. Мне показалось, он был обижен из-за того, что я получила клеймо в Кривой часовне. Но он сказал, что если решится принять предложение Храма, то непременно найдет меня! И я узнала еще кое-что… Олфейн уже нашел опекуна. Его теперь разыскивает Фейр Гальд. Не думаю, что он делает это ради доброго знакомства. Но герб магистра уже вернулся на дверь дома Олфейнов.
— Я знаю, — улыбнулся Хельд. — Но разве состоявшееся опекунство меняет хоть что-то? Разве что добавляет хлопот Фейру Гальду. Или ты думаешь, что дядюшка Рина Олфейна так легко упустит покровительство над любимым племянником? До собрания магистрата еще два дня, разное может случиться! Да и что изменится после собрания магистров?
— Ничего, — пролепетала Джейса.
— Ничего? — растянул губы в усмешке Хельд. — Наверное, ничего. Или почти ничего. Или многое. Все во власти Единого! Так если гнев Фейра настигнет неудачливого опекуна, не частью ли промысла творца будет его неудача?
Джейса растерянно пожала плечами.
— А теперь скажи мне, дитя, сможет ли Фейр Гальд уничтожить Храм, если Храм возьмет на себя опекунство над домом Олфейнов?
Джейсе показалось, огонь блеснул в глазницах Хельда, но она не решилась смотреть ему в глаза.
— Что мне делать, мастер? — спросила она беспомощно.
— Ты готова что-нибудь делать? — все так же мягко поинтересовался Хельд и прислонился к стене, отчего доспех, скрытый под саваном, снова издал металлический лязг.
— Конечно, — прошептала Джейса. — Главное, чтобы это не принесло вреда Рину Олфейну.
— Он груб, высокомерен и заносчив, — пробормотали губы Хельда.
— Он добр, мастер, — замотала головой Джейса. — Однажды он спас меня.
— Он беден и безнадежен, — скривились губы Хельда. — Пламя не приняло его!
— Но ведь вы же сами говорили мне, когда давали разрешение на клеймение, что Единый не назначает знаков своим детям, он только не препятствует им. Все в воле Единого, мастер! Только поступки наши до времени в нашей воле. Единый либо превозносит создание свое, либо испытывает его. Рин Олфейн спас меня…
— Однажды он спас тебя, но точно так же однажды может убить, — почти прошептал Хельд и чмокнул сухой губой. — Ты помнишь канон? Да, Единый либо превозносит создание свое, либо испытывает его, но даже превознесенный должен помнить, что вознесение его — суть тягчайшее испытание среди прочих! Я не отказываюсь от своих обещаний. Но непрепятствование исполнению не всегда подобно помощи и содействию. Ты швея, что сплетает нить своего счастья, я всего лишь пастух, который приносит тебе шерсть. Но даже швее счастья недостаточно желания и усердия, ей надобен еще и челнок. Вот! — Храмовник со скрежетом протянул руку девушке. — Возьми.
— Что это? — Она дрожащими пальцами поймала на ладонь два розоватых осколка.
— Магия, — снова пожал плечами Хельд. — Если магию позволил Единый, отчего Храм должен не позволять ее? Это приворотная соль. Смочишь слюной, бросишь осколок в питье или еду и подашь Рину Олфейну. Эта соль не делает пишу соленой. Она для другого. Он примет ее внутрь и ровно год будет видеть только тебя.
— А потом? — затаила дыхание Джейса.
— Год — большой срок, — наклонил голову Хельд. — За год можно успеть многое, не мне тебе объяснять что. А чтобы выносить ребенка, не потребуется и года. Подумай об этом, сестра моя. И не забывай, ты не одурманить пытаешься молодого Олфейна, а спасти его!
— Почему осколка два? — еле слышно спросила Джейса.
— На тот случай, если не веришь мне, — сомкнул губы Хельд. — Испробуй один из них на ком-нибудь. Не все же тебе одной мучиться от неразделенной любви? Поделись несчастьем. Делай свое дело, все остальное оставь мне. Да приглядись к опекуну Рина Олфейна, если… столкнешься с ним. И дай знать мне.
Когда Рин, цепляя мечом резные столбы, выходил из вельтской харчевни, на мгновение ему показалось, что кто-то знакомый сидит в зале. Олфейн даже остановился, пытаясь высмотреть пристальный взгляд, который только что ощупывал его спину, но кривые ухмылки, бросившиеся в глаза, были обращены только к необычному мечу. Олфейн уже стиснул зубы, собираясь поймать одну из насмешек и ответить на нее резко и беспощадно, но корчивший злобные рожи Камрет подтолкнул парня в спину и вывалился вместе с ним на широкую Медную улицу.
Солнце уже поднялось высоко, в лицо дохнул теплый осенний ветерок, и даже привычные запахи Гнили и Погани почти не чувствовались в нем. Над лавками медников курились дымы, и сами мастера почти поголовно выбрались на улицу, чтобы, жмурясь под лучами нежданного светила, выстукивать и выбивать причудливые узоры на желтопузых кувшинах и роскошных блюдах.
Конечно, в Ремесленной слободе и мастерские у медников были просторнее, и самих мастеров с подмастерьями числилось больше, но самые искусные умельцы оставались в пределах главной городской стены.
И то сказать, богатые покупатели по торжищам не бродили. Они платили гостевую пошлину, проходили через главные ворота, снимали дорогой ночлег в одном из постоялых дворов и, не торопясь, чтили посещениями древние, как сам город, магазинчики. Тот же мастер Грейн говорил, что на дальних полках убогих лавок можно смахнуть пыль с таких редких вещиц, которые в других частях обитаемой земли хранились бы в тяжелых сундуках под замками и под охраной!
— И ты, старый друг, говоришь, что Айса — город бездельников и тунеядцев? — усмехнулся Рин. — А не прогуляться ли нам тогда по Гончарной улице, по Оружейной? Давно ли ты был в Ремесленной слободе? В Каменной? Знаешь ли, какие сосуды высверливают камнерезы из горного стекла? А видел ли ты творения ювелиров с Печной улицы? Хаклик говорил, работа их столь тонка, что, к примеру, серьги меняют узор от шага красавицы! От ветра, который едва шевелит прядь ее волос!
— Бывал и видел, не сомневайся, — надул губы застывший на пороге харчевни Камрет, сравнявшись таким образом на короткое время с младшим приятелем ростом. — Такое видел, что тебе и присниться не может! А ты бы отправился куда-нибудь в Скаму или в Тарсию и посмотрел бы, как там людишки живут. Хотя мне отчего-то кажется, что нет теперь дороги в Скаму. Ладно, карты ведь и соврать могут…
— Никогда ты при мне карты не бросал, — обернулся к старику Рин.
— А я ни при ком их не бросал, — хитро прищурился Камрет и тут же подмигнул парню. — Значит, говоришь, Айса — не город бездельников? А вот скажи-ка мне, молодец, что будет, если исчезнут кристаллы?
— Ну, — Рин почесал затылок, — легкие деньги исчезнут, купцов поубавится. Но торговля не прекратится. Я же вместе с отцом податные ведомости изучал. Большая часть богатства города от Погани происходит. Руда, трава поганая, иглы, горное стекло, шкуры огненного зверья — все там добывается!
— А если Погань подвянет? — нетерпеливо подпрыгнул Камрет. — Совсем подвянет? Если дождиком ее смоет? Не задумывался?
— Это как же подвянет? — вытаращил глаза Рин. — Она ж не сама по себе огнем дышит, кто-то ее подпаливает! Уж не знаю кто, зверь-демон ли какой, гнев Единого или Хозяйка, которую охотники поминают, однако кто бы ни был, пока он дышит и Погань дышит? Не ты ли сам говорил, что где источник Погани, там и Погань?
— Говорил. — Камрет поправил на поясе меч и тяжелую флягу. — Однако и местность силу свою имеет. Тот же источник в жарких пустынях ручья не сладит, тут же в песок уйдет. Да и сам знаешь, как бы кресало у тебя искрами ни сыпало, а без дровишек костра не запалишь.
— Ты еще скажи, что за тысячи лет дровишки не выгорели! — махнул рукой Рин. — Всякий источник, пусть он и пламенем дышит, запас иметь должен! Вот Шарб, прежде чем на Водяную башню забраться, не меньше кружки пива должен выпить, а то, говорит, удара не будет! Кто же подносит кружку пламени Погани? Отчего не прогорела до сих пор? Кто дровишки в костер подбрасывает? И что это за дровишки?
— Складно вопросы лепишь, — прокашлялся Камрет. — Вот только, боюсь, ответы мои тебе не понравятся. Да и не время пока ответы на такие вопросы слушать. Однако при следующей встрече отвечу. Слово даю! Значит, хочешь, чтобы прогорела?
— Славно было бы без Погани жить! — улыбнулся Рин, на мгновение стерев с лица настороженность и боль. — Слышал я рассказы и о лесах, и о лугах, и об озерах, и о морских берегах. Не ты ли говорил, что пропасть лет назад и Гнили никакой не было, а на ее месте раскатывало волны дивное озеро? Так что можно и без Погани, к тому же… — парень задумался, — разве она в сладость Айсе? Вот бы прогнать этого поджигателя! Или источник затворить, который мне чаще в виде огненной пропасти представляется. Отец рассказывал, что, если бы не Погань, в нашей стороне можно было бы и хлеб растить, и скот пасти. Земля, пусть и прокаленная поганым пламенем, но жирная и добрая!
— Добрая! — Камрет сплюнул себе под ноги, едва не упав из-за того, что дородный вельт, выходя из харчевни, столкнул его с порога дверью. — Земля добрая, да жизнь недобрая… Посмотрим-посмотрим. Мастера, конечно, в Айсе знатные, но когда будет тут, как везде… Посмотрим-посмотрим. Хотя, я-то уж не увижу. А вот поджигателя прогнать — это мысль интересная, да! Охота не на один год, хорошая охота. Ах, хорошая охота!..
Отряхнув порты, которым явно требовалась не только стирка, но и нитка с иголкой, Камрет подставил морщинистое лицо солнцу и тоже блаженно зажмурился, словно представил себя на мгновение могучим избавителем древней страны от колдовской напасти.
— Ты зачем Джейсу в Кривую часовню водил? — вдруг вспомнил Рин. — Без меня мне невесту нашел? А знаешь, что мне Храм через нее уже опекунство предлагает? Двадцать лет опекунства хочет!
— И ты согласился? — растянул губы в улыбке Камрет.
— Джейса, конечно, хорошая девушка, — пробормотал Рин. — Но я жениться не собираюсь. На ней не собираюсь. Пока не собираюсь…
— Ну так и не собирайся! — хохотнул старик. — Однако помни, что когда дом твой загорится, выскакивать через ближнюю дверь будешь. Что это значит?
— Да нечему у нас в доме гореть! — нахмурился Рин. — Да и чего к двери пробиваться, и в окно можно выпрыгнуть!
— Это значит, малыш, что в кармане у тебя должны быть ключи от всех дверей! — с досадой вздохнул старик и добавил: — И от окон тоже.
— И от двери в Храм? — не понял Рин.
— Так тебе Хельд и дал ключ от Храма, — закашлялся от смеха Камрет и тут же состроил самую страшную рожу ближайшему меднику, который опустил чекан и начал прислушиваться к разговору. — Он скорее сам все ключи у тебя заберет. Кстати, осталось еще что-то от отца или Фейр до всего добрался?
— Что должно было от него остаться? — Рин отвернулся от медника, от заполненной разряженными купцами и зеваками улицы к Камрету и обнаружил, что тот как сквозь землю провалился, и тут же почувствовал удар по плечу. За спиной его стоял Фейр.
— Ну здравствуй, племянничек, — сухо выговорил брат матери.
Рин замер. Высокий и широкоплечий Фейр Гальд стоял, уперев руки в бока и, как мгновение назад Камрет, упивался осенним солнцем. Издалека можно было сказать, что дядя рассматривает младшего Олфейна с доброй, снисходительной усмешкой, если бы в удивительно светлых, чистых голубых глазах родственника не царила пустота, которая и во всякую прошлую секунду общения с дядей, и в эту тоже казалась Рину страшнее лютой ненависти.
На вид Фейру было лет тридцать — тридцать пять, хотя он никак не мог оказаться моложе пятидесяти, потому что был родным братом и почти ровесником собственной сестры, а возраст матери Рина отец успел обозначить. В отличие от большинства горожан, Фейр никогда не отращивал волос, стриг их коротко и редко прикрывал высокий лоб шлемом. Если бы не безжалостные глаза, он мог бы числиться красавцем, хотя наводил ужас на всех айских невест.
Рин прекрасно знал, что он сам похож скорее на мать, чем на отца, а, значит, похож на Фейра, и вновь отыскивал отличия в облике родственника, которые, даже не явно выраженные, создавали ощущение, что они все-таки не родня.
Длинные волосы Рина были черны, правда, отливали на солнце медью. Волосы Фейра сияли серебром, именно серебром, а не сединой, тускнея на висках оттенком топленого молока, выдавая стриженой патиной неведомо куда улетучившийся возраст. Лицо у Рина было чуть более вытянутым и подбородок легче и острее, чем у Фейра. Нос оставался прямым и ровным против выпятившейся переносицы и опустившегося кончика к презрительно оттопыренной губе у дяди, скулы плавнее, но главное — глаза. Глаза Рина были темны, в цвет волос, но никак не пусты. И уж точно в них плескалась ненависть, потому что именно она отражалась в зрачках богатейшего горожанина Айсы.
— Опять заболел немотой? — скривил губы Фейр и обернулся к замершим за его спиной четверым охранникам, каждый из которых был выше Рина на голову, словно говоря бравым молодцам: «Посмотрите же на неблагодарного!». — А ведь вроде бы не обижал я тебя, парень, никогда! С чего бы это вдруг такое неуважение?
Фейр говорил громко. Он умел говорить вроде бы не повышая голоса, но каждое его слово при этом было слышно, даже если бы он шептал. По неизвестной причине отложили чеканы медники, замерли покупатели и зеваки, утих даже полуденный говор за крепкими стенами вельтской харчевни.
— Что молчишь, Рин Олфейн? — все также громко произнес Фейр и добавил после долгой паузы, влив в голос притворную, но явную обиду: — Или мои заботы об умирающем Роде Олфейне, о тебе, неразумном, об обнищавшем доме старшего магистра, чьи долги я выкупил, дабы уберечь его от разорения, оскорбляют тебя? Разве я виноват хоть в чем-то перед тобой?
«Мерзость! — Рин едва не захлебнулся ненавистью. — Сытая, безнаказанная мерзость! Если бы не предупреждение Камрета, я давно бы уже проткнул тебя насквозь! Неужели ты думаешь, что здесь, в окружении нескольких десятков людей, на виду у всего города я буду отвечать тебе? Что я расскажу, как ты избивал старого Хаклика и плевал на ложе умирающего отца? Расскажу, как ты не единожды обыскивал дом Олфейнов, унося оттуда все, имеющее хоть какую-нибудь ценность? Как отправлял охранников в подвал выскабливать стены, чтобы ни одно гнездо заговоренного льда не пошло в рост? Расскажу, как получал от тебя пинки и зуботычины с того самого дня, когда отцу отказали ноги и язык? Или как ты в непонятной ярости выхватывал из ножен меч отца и уродовал клинок, рубя им грубую утварь и каменные своды дома Олфейнов?.. Нет, Фейр Гальд, я скорее захлебнусь в Гнили, но не сделаю ничего, что позволит тебе захватить должность старшего магистра и уничтожить дом Олфейнов! Ничего, как любит повторять мастер Грейн, чем сильнее жажда, тем слаще вода…»
— Вот так ты отвечаешь мне на заботу? — притворно качнул головой Фейр. — Вот так ты следуешь долгу крови и почитания старших? Я слышал, что ты нашел себе опекуна — даже не опекуна, а опекуншу? Уж не для того ли, чтобы рассчитаться с уличной девкой за неимением денег магистерским перстнем?
Рин почувствовал, что жар приливает ко лбу и щекам, закрыл глаза, чтобы сдержать рвущийся из глотки рев, и едва не упал. Колени и плечи свело от напряжения судорогой.
— Ты потерял разум, Рин Олфейн, — продолжал между тем Фейр. — Мне больно это тебе говорить, тем более здесь, у Северной башни, на одном из мест суда и чести. Но даже опекунство не спасет уже дом Олфейнов, который нуждается именно в спасении. Твоя подстилка, без сомнения, потеряет перстень, если его, конечно, не отрежут ей вместе с пальцем в какой-нибудь ночлежке. Она потеряет его точно так же, как ты потерял меч магистра! Или ты обменял его на эту заточенную кочергу? Она потеряет его точно так же, как ты потерял ключ от ворот Водяной башни! Вот этот! — Фейр вытащил из-за пазухи тяжелый бронзовый ключ и поднял его над головой. — Его нашли в притоне в Поганке!
«Врешь!» — попытался закричать Рин, но тут же понял, что не может вымолвить ни слова. Он даже не мог шевельнуться! Неведомая сила стянула силками его руки и ноги, и окаменевший во рту язык не лишил его дыхания только потому, что и грудь его не вздымалась! Он словно обратился в деревянного болвана, на котором старина Грейн учил будущих защитников Айсы отрабатывать приемы с мечом!
— Скажи-ка, парень, — наклонился к взмокшему от пота Рину Фейр, пряча ключ за пазуху. — Разве я заслужил такое отношение? Разве дом Олфейнов заслужил позор и бесчестье?
— Ммммм! — затрясся, пытаясь разорвать оцепенение, Рин.
— Еще и дергаешься? — искренне удивился Фейр и неслышно для окружающих, но быстро и внятно вымолвил, не шевеля губами: — Я убил твоего отца, щенок! Жаль, что я не могу убить тебя! Законы Айсы пока не позволяют поднять с земли звание магистра, если у умершего нет прямых родственников. Ты сам обрек себя на муки, отказавшись от моего опекунства, как обрек на муки отца, более пяти лет не давая ему умереть назначенной мною смертью! А теперь дыши, пока я не перерезал тебе глотку.
Последнее слово Фейр произнес чуть громче и дунул в лицо Рину. В тот же миг тело вновь стало повиноваться сыну Олфейна. Его тело ожило, словно прорвавшая запруду вода.
Рин не сказал ни слова. Он зарычал, как выбравшийся из западни зверь, и бросился на обидчика. Он выхватил из-за пояса кинжал и ударил в отвратительное, усмехающееся лицо, надеясь вонзить клинок в горбинку между пустых глаз, но не попал. Фейр сделал легкое движение головой в сторону, и клинок скользнул мимо. Клинок рассек только край мочки уха, но в пустых глазах пылало торжество, словно дядя собственноручно отметил глубину царапины, а в следующее мгновение сразу несколько человек охнули, и крепкие руки охранников Фейра Гальда сковали обезумевшего Рина Олфейна надежней кандалов у пыточного столба.
Дядя пошатнулся. Он сделал вид, что пошатнулся, коснулся ладонью царапины и обильно размазал кровь по щеке и шее. А когда начал говорить, голос его полетел вдоль улицы Медников вплоть до Водяной башни и вернулся обратно эхом, которое заставило и ремесленников, и покупателей, и зевак, и прибежавших от северных ворот стражников, и высыпавших из вельтской харчевни горожан поежиться, словно их обдало холодным ветром.
— Ты пролил кровь рода! — громко сказал Фейр Гальд, показал толпе ладонь, выдернул из руки Рина кинжал и тоже поднял его над головой. — Ты опозорил герб Олфейна, подняв оружие дома на человека, в котором течет кровь твоих предков. На безоружного человека!
Фейр Гальд распахнул плащ и показал пустой пояс, на котором до этого дня неизменно висел меч.
— Ты недостоин называться сыном Олфейна! — выкрикнул Фейр, легко переломил кинжал, на рукояти которого был выгравирован круг с зигзагом Иски, башня и лодка, и бросил осколки к ногам Рина.
— Я вызываю тебя на поединок, молодой Олфейн! — громко произнес Фейр Гальд, сорвал с пояса Рина меч и воткнул его в стертый камень улицы Медников на ладонь. — У Водяной башни в праздник равноденствия я буду ждать тебя с утра. На девятый удар колокола после полуночи ты кровью смоешь оскорбление, которое нанес мне и дому Олфейнов! И если хоть кто-то посмеет тронуть до поединка горожанина Рина, временно носящего имя Олфейна, того я буду считать личным врагом.
Фейр Гальд сложил губы, словно что-то хотел сказать еще, но только дунул в сторону племянника, развернулся и пошел прочь. Четверо охранников, стискивавших руки и плечи Рина Олфейна, тут же оставили жертву и двинулись за хозяином.
Зашумели, зашевелились невидимые опустившим голову Олфейном зеваки. Зазвенели доспехами возвращающиеся к башне стражники. Застучали чеканы медников. Заскрипела дверь вельтской харчевни. Пролетел по оживающей улице ветер и дотронулся до взмокшего лица парня, и вслед за ветром прилетел гулкий голос колокола.
— Скоро полдень, — пробормотал под нос Рин и ухватился за рукоять меча, опустив лицо, чтобы никто не увидел слез бессилья, хлынувших по щекам. — Однако как ловко ты, Камрет, избежал встречи с ненавистным Фейром Гальдом! Куда же ты исчез, старик? Отчего твои карты не предупредили меня о предстоящем поединке? Или и впрямь нет никакого колдовства?
Клинок не подался и на волос. Да и не осталось сил у молодого Олфейна. Незамеченное зеваками последнее дуновение Фейра словно превратило Рина в древнего старика. К счастью, над его духом дядя был не властен, и Рин не разжал дрожащие пальцы.
Орлик был младшим сыном в большой семье. Конечно, он вышел ростом и силой и даже овладел грамотой, что среди вельтов считалось сродни умению разговаривать с духами. Но он был младшим в семье, последним среди пяти сыновей, старший из которых уже сменил на посту главы дома утонувшего в осенний шторм отца и сам успел с помощью коренастой вельтки вырубить из вельтской породы полдесятка белобрысых крепкоголовых наследников.
Сестер Орлика, славных крепостью кости и лона, разобрали по ближним вельтским домам загодя подобранные женихи, а три средних брата постепенно нашли себе жен в дальних селениях, в тех семьях, где случилась очевидная нехватка мужчин. Так Орлик остался один.
Старший брат не гнал его из дома. Да и в ладье, что попеременно служила то для добычи морского зверя, то для обороны от лихих тарсов, всегда бы нашлось место на скамье и весло потяжелее. Но юного вельта, который в молодые годы перещеголял ростом и силой всех богатырей в округе, тянуло за горизонт. Туда он и отправился. Сначала вдоль берега на юг, затем, когда добрался до тарских фьордов, на запад, нанявшись гребцом к смельчаку-торговцу, и постепенно обошел если не всю обитаемую сушу, то значительную ее часть.
К тому времени, когда Орлику исполнилось двадцать лет, он успел добраться до мыса Ветров, за которым вставал бурный западный океан, и два года прожить среди диких горцев, перенимая у них умение управляться с мечами и подражать диким зверям.
До двадцати одного года Орлик охотился в предгорьях Западной гривы, где был признан самым удачливым добытчиком пещерного вепря и самым метким лучником даже среди савров.
До двадцати двух Орлик служил охранником у скамского мага. Старик был колдуном не из последних, но годы его подходили к концу, и от боязни, что все его знания уйдут вместе с ним в глинистую скамскую землю, попытался кое-чему научить смышленого великана. Однако не слишком преуспел в учении, потому как относился к магическим кристаллам из далекой Айсы с презрением и не устоял от наговора молодого соперника, жаждущего прибрать к рукам все заказы мирян из небольшого скамского городка по наговорам и бытовому колдовству.
Орлик смекнул, отчего оборвалось хриплое дыхание его учителя, отправился к злодею и, приняв возможно более несчастный вид, попросился в ученики и охранники. Молодой колдун, едва успевший получить ярлык на колдовство от местных храмовников, не преминул презрительно отозваться о «не сумевшем себя защитить маге», за что и поплатился. Гигант вельт проявил неожиданную сноровку, свернув голову негодяю до того, как тот успел подумать о защитном заклинании.
Зато о многом успел подумать Орлик, когда скрывался в перелесках да оврагах от дружины местного воеводы. На молодого парня повесили обе смерти, разграбление двух магических мастерских и поджег двух домов. Хотя все, что позволил себе совершить Орлик, кроме отвратительного хруста шейных позвонков самодовольного негодяя, была кража манускриптов и свитков из двух домов сразу. Причем из первого он забирал свитки в счет невыплаченного ему жалованья за целый год.
Разбирая расклеенные на придорожных столбах вестевые листки, Орлик понял, что в домах обоих магов те же стражники или храмовники помародерствовали вволю. Оттого устроили пожары и назначили удобного грабителя, который, по всему выходило, убегал после жуткого преступления с обозом награбленного. Хорошо еще, что истинные воры особого рвения в поиске назначенного убийцы и грабителя не проявили.
Так или иначе, вельту удалось пробраться в Дикие земли, где он сумел прожить целых три года, не в последнюю очередь оставшись в живых благодаря огромному росту и умению убивать степного быка ударом кулака.
Первые полгода он и существовал только за счет неожиданного мастерства, перебираясь от стойбища к стойбищу и от племени к племени как живая легенда. К тому же строгие до воинского и пастушьего уклада племена шиллов и айгов оказались не столь жестки в вопросах быта и частенько призывали к себе северного великана. Не ради зрелища, но ради свежей крови чужака, которая, смешавшись с кровью степных красавиц, должна была одарить будущих степняков богатырскою силой и статью.
Надо сказать, что к свалившемуся на него «постельному» оброку Орлик отнесся с живостью и желанием, да так преуспел в сладостном ремесле, что частенько облагодетельствованных им девиц приходилось чуть не силой отрывать от спешащего распрощаться молодца.
В двадцать пять лет Орлик, который успел разжиться богатым шатром, десятком рабов и табуном лошадей, затосковал в жаркой степи и захотел вновь к морю, к холодным ветрам и черным скалам. На свою беду, он попытался сунуться обратно в Скаму, но, как оказалось, великана там не забыли.
В первой же приграничной крепости Орлик лишился рабов, обоза и почти всего богатства, кроме все того же мешка уже порядком потрепанных рукописей и нескольких лошадей. Прямая дорога лежала обратно в степь, но небо над степью показалось выцветшим и серым, и вельт повернул коней на восток, где синела вдоль горизонта полоса Пущи.
Погоня отстала только в предлесье. Вельт еще удивился, отчего идущие по его следам дружинные резко остановили лошадей, едва Орлик вошел в полосу кустарника. До преследователей оставался полет стрелы, но вельт понял причину их осторожности, лишь когда в один день лишился всех лошадей. Уже через половину лиги кустарник сменился непроходимой чащей, а затем кое-что повидавший в жизни вельт уверился, что не видел еще ничего.
Лошадь, на которой он ехал, внезапно всхрапнула и повалилась наземь. Орлик скатился с нее кубарем и с ужасом разглядел переломанные ноги животного. Идущие в поводу еще три кобылы тревожно забились в молодом сосняке, а верховая уже хрипела. Обратившиеся в безвольное месиво плоти ноги подогнулись, лошадь упала на брюхо и подохла, едва затрещали перемалываемые невидимым врагом ребра. Вскоре на узкой тропе лежала расплывшаяся меж корней чахлых деревцев туша, опознать в которой верховую лошадь можно было только по завязшему в месиве мяса, костей и шкуры седлу.
Орлик стер со лба дрожащей рукой пот и почувствовал покалывание в кончиках пальцев. Отвел руку назад, покалывание уменьшилось, протянул вперед — едва не вскрикнул от боли. Все-таки не зря пытался старый колдун наставить дюжего охранника на путь магии, были у Орлика задатки, были. Но, что важнее всего, была и голова, которая не помешала воспользоваться задатками дабы избежать прочих магических ловушек.
К сожалению, Пуща была страшна не только магией. Уже к вечеру Орлик потерял остальных лошадей, когда из чащи вынырнули огромные желтые звери, напоминающие собак. Они разорвали кобылам глотки мгновенно и тут же начали их жрать, что и спасло вельта от неминуемой гибели, который шел в десяти шагах впереди и прислушивался к собственным пальцам.
Это потом он станет лучшим охотником Пущи, научится слушать не только пальцы, но звуки, и дыхание леса, в котором будет различать и звон родников, и шаг зверя, и недобрый тон мыслей злого следопыта, и натужность древней магии. А в первый раз его спасли только случайность и сила.
Орлик рванул перевязь, ухватил меч и повел им вокруг себя, срубая выползающий на тропу подлесок. И еще раз, и еще, пока огромный желтый волк не поднял уродливую морду и не исторг из пасти искры. Два зверя бросились на Орлика. Затем, когда он рассек грудину одному и перебил хребет другому, от туш оторвались еще два. Вельт едва избежал смерти, потому что меч так и застрял в туше третьего, и четвертого пришлось резать ножом, а там уже на неуступчивого лесного гостя прыгнул сам вожак.
Он был тяжелее самого Орлика, а если бы встал на задние лапы, то посмотрел бы на незадачливого охотника сверху вниз. Когда волк прыгнул, искры вновь посыпались из его пасти, и Орлик невольно отшатнулся. Может быть, именно это его и спасло.
Под ноги попался уже убитый зверь, вельт опрокинулся на спину, и ужасные зубы щелкнули в воздухе. А потом Орлик сделал то, что учил его делать в далеком детстве еще живой отец, хотя прием этот годился только против пусть и крепких, но малорослых тарских собак. Он поймал передние лапы зверя, который еще летел ему в грудь, и дернул их в стороны. Вряд ли кому-нибудь удалось сделать что-то подобное.
Уже потом Орлик, когда пришел в себя и замотал разодранный четвертым волком бок, попробовал обхватить своей огромной ладонью лапу зверя, он не смог соединить пальцы, но тогда… Он поймал передние лапы зверя и дернул их изо всех сил в стороны. В груди у вожака что-то хрустнуло, и вместо искр из пасти раздался предсмертный вой. Лопнувшая грудина разорвала зверю сердце.
Орлик отдышался, собрал оружие, забросил на спину мешок и двинулся вглубь леса, подумывая о том, будет ли он в безопасности, если подберет для ночевки древний дуб или раскидистую сосну.
В отдалении слышались крики неизвестных зверей, порой пальцы скручивало ощущением близкой опасности, но ничего больше с Орликом не приключилось.
Примерно через месяц он выбрался на укромную поляну, где стояли пять изб и выстроились с десяток охотников, которые словно ждали случайного гостя. Вельт, успевший обрасти рыжей бородкой, в недоумении замер, но следом за ним из леса вышли еще пятеро, и одну за другой бросили к его ногам пять волчьих голов. Прозвучали короткие, но громкие слова, охотники возбужденно загудели, из их строя выполз старый дедок. Он придирчиво оглядел Орлика, покачал головой, ощупав локти и колени, и произнес по-вельтски:
— Ты убил хозяина леса голыми руками?
— Я убил волка, — пожал плечами Орлик и поддел ногой издающую зловоние голову.
— Ты убил большого желтого волка — хозяина леса! — упрямо повторил старик и ткнул Орлика кривым пальцем в грудь. — Ты не лесной человек. Ты ходишь по лесу, как пьяный скам. Ты слышишь магию, но не понимаешь, что слышишь. Ты здоров, как горный медведь, но медлителен, как проглотившая бобра водяная змея. Но ты, рыжий, убил хозяина леса, за которым одних лесных братьев числится едва ли не полсотни! Теперь ты — хозяин леса. Уйдешь жить в лес, как зверь, или останешься с нами в деревне, как человек?
Орлик остался. И когда наконец вышел из Пущи, действительно чувствовал себя хозяином леса. Старый Гринь научил вельта многому. По крайней мере, помог ему разобрать свитки и пергаменты, многие из которых были на незнакомых языках, но и, кроме того, науки хватало.
Орлик сам себе порой напоминал мальчишку, что, разинув рот, прислушивается к речениям седых вельтов, растолковывающих, какой бывает ветер, чем одна волна отличается от другой, что значит рисунок звезд и как определить глубину или мель, не опуская голову в воду. Через три года Орлик слышал лес лучше, чем биение собственного сердца. Магические ловушки, разбросанные по чащам в незапамятные времена, он не только научился различать и метить одним лесовикам известными знаками, но и уничтожать их или задвигать в непролазные болота. Однажды на спор вельт завязал глаза, пошел с копьем-распоркой в лес и, не снимая повязки, взял готовящегося к зимовке медведя. Тогда-то и сказал ему Гринь:
— Уходить тебе надо, парень.
— Куда же, старик? — не понял Орлик. — И зачем?
— Туда, — махнул Гринь рукой на восток. — Ты и сам знаешь куда. В Погань. А то ты и вправду превратишься в хозяина леса, потому что только он убивал не для пропитания, а из-за куража и злобы.
— Во мне нет злобы, — нахмурился вельт.
— Потому и посылаю тебя не домой, а в Погань, — проскрипел старик. — Там много вельтов, и охота там… другая. Не для пропитания, а чтобы выжить. То, что тебе нужно. Да и пора уж Погани потесниться!
— Неужели ты думаешь, что я смогу сдвинуть с места Погань? — ухмыльнулся Орлик. — Не камнеломка ведь и не болотица наводная, а Погань! Она ж завсегда восток всей земли крыла!
— Не завсегда, — мотнул головой Гринь. — И Пуща не от начала мира стоит. Да и камнеломки, и болотицы, и прочая местная неудобь как бы не сильно старше Погани. Или не ты говорил, что с любым колдовством можно сладить, лишь бы нужный узелок прочувствовать и распустить?
— Так то Погань! — протянул Орлик, с детства помнивший байки и сказания про гиблую сторону.
— Так и ты не выпечка медовая! — скривил губы старик.
Так, двадцати восьми лет от роду, Орлик вышел из Пущи и вместе с лесным обозом добрался до Айсы. Немало он видел городов, но каменный град на каменном же холме поразил его. И поразил больше, чем запах древней магии, которым тянуло с востока даже против ветра.
Показалось отчего-то Орлику, что и сам город пропитан колдовством. Но не тем, что виделось притаившейся у горизонта страшной степной бурей, а тем, которым одаряет морской бог по его воле вырастающие из бездонной пучины острова. Вот таким островом привиделась Орлику Айса, привиделась и очаровала его.
Оставил он обозных на торжище у Дикого поселка и пошел к городу. Заплатил подать за вход за главную стену, а там нашел земляков и узнал, что его давно уже дома погибшим числят. Перекинулся словом с одним, с другим, пристроился сначала в Поганке, потом пожил в Диком поселке, начал понемногу заходить в Поганую сторону, а там и вовсе во вкус вошел.
И то дело, охота у Орлика пошла так, что другие только глаза таращили. Правда, сам вельт особо не утруждался, накопил для начала на пошлину для принятия в охотничью общину, а дальше — на пропитание да вино хватало и ладно. Тем более что источники привычной радости жизни бродили, потрясая юбками, по Дикому поселку, да и по ремесленной и торговым слободам в избытке.
Где-то через год получил Орлик охотничий ярлык и ярлык постоянного айского гостя заодно. Одно только его новых приятельниц смущало, из тех, с кем он поближе сходился, отчего вельт клеймиться отказывается и как только Погань его не пожжет неклейменого?
Орлик только усмехался на виду, а без виду хмурился. Не так легко давалась ему Погань, как со стороны казалось. Никак он не мог отыскать тот узелок, что распустить следовало. Все чудилось вельту, что узелков этих над Поганью словно сеть раскинута, и если бы не каменный остров Айсы, давно бы уж затянуло той сетью всю землю.
Так и бродил по Погани вельт, обвесив руки да ноги свои амулетами, оплетя одежду и собственную удачу наговорами, растопырив пальцы и ожидая пакости всякую секунду, как за границы города выходил. Бил зверя поганого тяжелой пикой, рубил топором, который однажды сменил за его спиной тяжелый меч, что поела поганая плоть в первый же год охоты. Сопровождал в Погань и прочих добытчиков — рудознатцев, собирателей поганой травы, старателей Темного двора, что обнюхивали пропеченные невиданным жаром развалины да что-то расколдовать пытались на обугленных магией и временем дальних холмах.
Так и стукнуло Орлику, отпустившему окладистую рыжую бороду, тридцать лет. Начал он уже о собственном доме и жене задумываться. Все чаще поворачивался лицом к северу, где за своенравной Тарсией плескалось родное море. Да вот только Погань нерасплетенную вельту за спиной оставлять не хотелось.
— А и не надо ее оставлять! — заявил ему как-то смешной дедок Камрет, который по вечерам присказками да прибаутками частенько веселил завсегдатаев вельтской харчевни. — Скоро все развяжется, скоро! Потерпи немного. А не терпится, посодействуй в меру силенок своих, их-то у тебя побольше, чем у других. Да и с головой ты, парень, дружишь, пусть и высоковато ее носишь!
Послушался Орлик деда. Во-первых, старших привык слушать еще с юности своей прибрежной, во-вторых, почудилась ему за кривой ухмылкой и бегающими глазенками мудрость, уж никак не меньшая, чем у старца Гриня. Да и кто, как не Камрет, в первые же дни в Айсе совет Орлику дал, как избавиться от головной боли и видений, что у края глаза так и мелькают. Действенной присказка оказалась, тем более в наборе с тонким колечком.
К тому же только старик один и поддержал Орлика в отказе клеймиться. Правильно, сказал, парень, что клеймиться не хочешь, не следует герб на лоб лепить, пока с хозяином герба не свидишься. А то ведь по-всякому обернуться может, не каждый, кто в долг брал, заимодавца видел, но каждый должен оказался. Будет надобность в клейме, я тебе его, приятель, и без палева поганского соображу.
Так и вышло. Прискакал дедок к вельту осенним вечером в харчевню, которую тот выше других и кухней, и этажом ставил, да к окну сразу прильнул. Видишь ли, мол, приятель, что на востоке творится. Зевнул Орлик так, что возле ушей захрустело: мало ли что бывает, бушует Погань, в первый раз, что ли? Может, и посильнее, чем раньше. Ну так буря не кристалл магического льда, на чашки весов не бросишь.
— Не простая эта буря, — прошептал Камрет, к зарницам приглядываясь. — Уж поверь мне, парень, я-то по-всякому отличу: молот ли по клинку в кузне лупит или клинок с клинком встретился. Что-то будет, и не потому, что мне завтрашний день мерещится, а потому, что случилось уже, вот только до нас не долетело пока!
— А ну как долетит? — Орлик тоже согнулся у окошка. И в самом деле необычно бушевала Погань, никогда зарницы так не отыгрывали, недаром ни один охотник дальше Поганки который день не совался.
— А тебе придется, — обернулся к вельту Камрет и посмотрел на него снизу так, как лесоруб смотрит на вековой дуб. — Помощь твоя нужна, парень!
— Тебя, что ли, спасать? — ухмыльнулся Орлик.
— Может, и меня придется, — шмыгнул носом старик. — А может, и мне тебя вытаскивать выпадет, но не о том пока речь. Есть такой парнишка в Айсе, Рином его окликают…
Долго Орлик с Камретом перетирали историю сына старшего магистра, долго вельт чесал затылок, потому как уж больно не нравился ему Фейр Гальд. Холодом от него веяло всякий раз, как на торжище появлялся, а пальцы вельта тут же зуд нестерпимый охватывал. К тому же что-то старик явно не договаривал, и хотя в конце концов согласился Орлик в стариков ручей босыми ногами ступить, но заметку в голове оставил. Научила жизнь вельта осторожности, но глупым показалось снасть в воду не забросить, если вода в штиль закипает. Да и то сказать, за два года в Айсе только что мохом вельт не покрылся.
Перетянул Орлик по совету Камрета запястье распущенным стеблем синего хвоща, сорванного на краю Гнили, и через час с изумлением оглядывал неотличимый от клейма браслет на руке. А уже на следующую ночь, морщась от неухоженности в зале и вони, что доносилась из кухни, Орлик сидел в самом чистом трактире Поганки, тянул из кубка вино да поглядывал на песочные часы, что у всякого поганского трактирщика стояли на стойке. На каждый удар айского колокола стеклянная колба переворачивалась, и песчинки в который уж раз начинали скользить тонкой струйкой вниз.
Никуда без учета времени близ Погани, все по минутам! Застигнет рассвет за чертой — и клеймо поганое не всегда поможет. Так что посматривай всякий приятель на песок да прикидывай, отправляться тебе на восток за удачей или удача твоя у стойки сохраняется.
Трактир против обыкновения был полон. Орлик жмурился, моргал, изображая крайнее подпитие, но вокруг посматривал. Ходили слухи, что скамских обозов к Айсе втрое против обычного пришло. Но что-то никак не походили нынешние молодцы на тележных перегонщиков, которые ватагами поджидали караваны у дальней заставы: ни в какую лошади не соглашались приближаться к Погани, людям приходилось впрягаться. Эти и пили иначе, и выглядели богаче да и оружие имели. У каждого меч поблескивал на боку, а на некоторых и доспех топорщился.
Все приметил Орлик: и счел, сколько народу в трактире, и прикинул, сколько трактиров по Поганке. А пока он до этого добрался, и прочие полными показались, не просто так хозяева полотенца над дверями вскидывают. А если и трактиры Дикого поселка счесть? Это что ж за сила такая окрест Айсы клубиться начинает?
В отдалении раздался удар колокола, и Орлик начал собираться — близилась его минута. Не слишком он полагался на затею Камрета, издавна привык, что как не раскладывай загодя танец, все одно ноги по-своему его закрутят. Но раз уж сговорились, он со своей стороны должен был линию ровной выдержать.
Орлик тяжело поднялся, нащупал на спине топор, подобрал прислоненную к стойке пику и махнул рукой хозяину, почти случайно зацепив при этом кулаком потолок. Сразу сотня глаз обернулась к рослому увальню, смешки раздались в полумраке, но Орлик продолжал играть роль пьяного. Он бросил на стойку медную монету, дождался, когда хозяин прихлопнет ее ладонью, ткнул пальцем в сторону двери, словно указывал самому себе, куда идти, и двинулся вперед, отодвинув плечами пару не ко времени попавшихся на пути посетителей. Ропот за спиной усилился, но Орлик даже не повернул головы, пнул сапогом дверь, да так, что она не слетела с петель только потому, что приложила кого-то по лбу.
На приступке скорчился, схватившись за голову, рослый скам, а за его спиной стояли еще пятеро, причем первый из них был почти ростом с Орлика, хотя и не столь массивен, и его меч и кольчуга сияли в свете луны, словно облитые серебром.
Орлик в один взгляд оценил и крепкие плечи незнакомца, и его холодный властный взгляд, и спокойствие, которым дышало каждое его движение. Широко расставленные глаза смотрели на вельта со скрытой усмешкой, не обещавшей ничего хорошего. Но Орлик сделал вид, что прозрачной ухмылки не понял и принялся теребить бороду, пытаясь вспомнить, отчего ему кажется знакомым этот если не король, то уж точно князь с тщательно выбритой головой, да еще посаженной на шею, которая едва ли уже широких скул.
За спиной Орлика послышался шорох, который сменился невнятным испуганным возгласом, звуком захлопнувшейся двери и повисшей тишиной. Так что вельт даже не стал оглядываться, только крякнул невнятно через плечо и снова уставился притворно пьяными глазами на знатного гостя Поганки. Не ходили в таком облачении по поселку иноземцы, никогда не ходили.
Один из спутников незнакомца скользнул к его плечу и прошептал что-то, но тот лишь головой мотнул и молвил по-вельтски:
— Дай пройти, увалень.
— Нельзя! — пьяно погрозил ему пальцем Орлик.
— Почему? — все так же спокойно спросил незнакомец, хотя сопровождающие его воины, в чем Орлик уже не сомневался, ухватились за рукояти мечей.
— Ну как же? — снова помотал пальцем перед собственным лицом вельт и благодушно рыгнул. — Чтобы налить во фляжку дорогое вино, — Орлик кивнул через плечо, — сначала надо вылить кислое!
— Так выливайся, — позволил себе изогнуть уголок рта незнакомец и шагнул в сторону.
— Вот! — снова поднял палец Орлик и, тяжело опираясь на пику, спустился со ступеней.
Подбитый им скам уже стоял на ногах, незнакомец ударил его ладонью по плечу, подталкивая к двери, и только коротко бросил назад:
— Наглеца проучить!
— Слушаюсь, Боска, — прошелестел старший четверки, но не двинулся с места, пока дверь за хозяином не закрылась.
Орлик успел проковылять шагов пять, когда почувствовал движение в свою сторону. Он, все еще неуклюже, развернулся и словно случайно поймал живот ближнего «проучателя» на комель пики. Тот разом согнулся, посерев лицом, трое следующих ухватились за мечи, но выхватить оружие смогли лишь двое, потому что тычок все тем же комлем в лоб третьему был стремительным и последним, что тот почувствовал на ближайшие сутки.
— Вы чего хотели-то, ребятки? — поднял брови Орлик, но пьяный голос настолько не вязался с результатом двух его движений, что противники ничего не поняли. Мгновение они разглядывали непонятного великана, затем медленно стали обходить его с двух сторон. Скорее всего, они подумали, что вельту просто повезло. Двигаться быстро столь грузный человек не мог бы даже по трезвому делу, а уж в подпитии и подавно не стоило ждать от него резвости. Отмахнулся случайно, ну так на то он и случай, чтобы два раза не повторяться. Что ж, видно, решили скамы, не захотел обойтись тумаками, познакомишься со сталью.
— Ребятки! — с тревогой повысил голос Орлик. — Ножики спрячьте свои, а то как бы чего не вышло!
«Ребятки» увещеваниям не вняли, почти одновременно напали на него с двух сторон и оценили собственную ошибку, когда останавливаться было поздно. Едва ворочающий головой гигант вдруг оказался в шаге от того воина, что нападал на него спереди, одной рукой перехватил запястье руки, взметнувшей меч, а другой схватил скама за его сразу же осунувшееся естество. Воин охнул и замер. Его соратник непостижимым образом поймал подбородком брошенную комлем вперед все ту же пику и помочь другу ничем не мог. Звякнул упавший на землю меч, а оказавшийся совершенно трезвым вельт, держа несчастного почти на вытянутых руках, негромко прошептал тому в ухо на чистейшем скамском:
— Дети есть?
— Пока нет, — выдохнул воин.
— Вряд ли успеешь завести, если будешь непонятлив, но попытайся, — нехорошо ухмыльнулся Орлик. — Сколько скамов под стенами Айсы?
— Две сотни…
— Точнее?
— А-а-а!.. Две тысячи уже и еще десять тысяч на заимке в десяти лигах от Дальней заставы. Купцов держат. А-а-а!.. Скамами заменяют тех, что сюда идут. Тех, что отсюда — грабят! Если кого и пропускают, в заложники родных берут!.. Да ждем еще пять — семь тысяч из Скамы, пять из Тарсии и тысяч десять из Диких земель!..
— Чем купили степняков и тарсов?
— Боска обещал им Нижний город в грабеж и правление!
— Обманет?
— А-а-а!.. Обманет.
— Боска, значит, — задумался Орлик и уставился взглядом в покрытое каплями пота, искаженное болью лицо. — Нагадишь в руку, вырву гадилку с корнем! Когда штурм?
— Не знаю! А-а-а!.. Не знаю! Через неделю или позже!.. Сигнал должен быть! Есть кто-то в городе. А пока прятаться…
— Не больно-то вы прячетесь!
— Тут все наши! Поселками одни скамы живут, да и давно уж готовим штурм, больше года! А по трактирам наши сидят только пока непогода над Поганью! Пока охотники за стенами отсиживаются! Сегодня к утру уже никого не останется…
— Что за Боска? Не слышал про такого!
— Новый правитель… — Скам уже почти хрипел. — Дядькой при последнем принце был, но тот… помер. Теперь Боска правитель… Все скамские королевства под свою… руку собрал! Тихо собрал, вроде и прежние на местах остались, но вся власть…
— Кто в городе сигнал должен дать? И когда?
— Да не знаю я! А-а-а…
Скам обмяк и повис на руке Орлика. Вельт еще мгновение прислушивался к хрипу, доносящемуся из его горла, затем отбросил воина в пыль, поднял и легко переломил пополам меч. Через мгновение перестали быть оружием и остальные мечи. Жизнь становилась интереснее с каждым мгновением.
Рин успел отдышаться, но силы так и не вернулись к нему. Все вокруг плыло и дрожало, словно он основательно перебрал крепкого вина. Настолько основательно, что вместо хмельного пламени внутри сразу же раскинуло черные крылья пепелище похмелья. «И внутри тоже Погань», — с трудом соединил ощущения в мысли Рин, когда осеннее солнце загородила тень, дрожащие пальцы с рукояти меча были сдвинуты и клинок с противным скрежетом вышел из камня.
Рин поднял глаза и прищурился, силясь разглядеть незнакомца. Перед ним стоял огромный вельт и внимательно рассматривал клинок, причем видел он явно больше, чем мог разглядеть Рин. Вельт перевел взгляд на парня и улыбнулся, показав крепкие белые зубы.
— Слабость, ноющая боль в сердце и в коленях. Так?
У вельта был низкий голос, но именно он выдавал его молодость. Бородатая физиономия, украшенная к тому же красным пятном на левой щеке, могла принадлежать и тридцатилетнему воину, и сорокалетнему ветерану. Впрочем, Олфейн никак не мог поймать черты незнакомца, они расплывались, как и все вокруг.
— Ну? — с трудом смог вымолвить Рин.
— Я Орлик, — ухмыльнулся гигант. — Тебе Камрет говорил что-нибудь?
— Я тебе должен? — словно со стороны услышал свой голос Рин. — Боюсь, что… скоро тебе будет должен… Фейр Гальд.
— Он нашел твоего опекуна? — напрягся Орлик.
— Он вызвал меня на поединок. — Рин попробовал выпрямиться. — Я оскорбил род, разорил дом Олфейнов, пролил кровь безоружного родственника. Да и вообще оказался порядочной мерзостью.
— Неужели? — удивился вельт, наклонился и поднял обломки кинжала. — Камрет неплохо о тебе отзывался, а я привык доверять коротышке. Твой дядя наговаривал, брызгал водой или дул?
— Дул… — Рин пошатнулся. — Дважды.
— Пошли, — кивнул сам себе Орлик. — Я обещал Камрету присмотреть за тобой. И опоздал тем не менее уже дважды. Хотя в этот раз оно и к лучшему.
— Почему же? — не понял Рин.
— Потому что мне пришлось бы схватиться с твоим дядей, а время для схватки пока не пришло, — подмигнул парню вельт. — Правда, я не уверен, что и потом его мечом перемашу! Так что сначала было бы неплохо посоветоваться с Камретом. Не знаешь, отчего мне всегда кажется, что он говорит меньше, чем знает?
— У меня нет денег! — Рин едва не упал. — У меня нет сил. У меня даже нет моего меча! И я не успею привыкнуть к этому клинку… Но я буду драться! И Камрет исчез…
— Камрет маленький, — расплылся в улыбке Орлик. — Если бы я был таким же маленьким, как он, я бы тоже исчезал время от времени. Маленькие должны беречься! А силы вернутся, если они были. И о деньгах пока не думай. Тем более перед поединком. Если ты проиграешь, я попробую взыскать плату с твоего дяди. Если же ты выиграешь, то с тебя. Ты ведь его единственный наследник? Можно сказать, почти богач? Он очень рискует, твой дядя!
— Да, но… — усомнился Рин.
— Пошли, парень, — великан тряхнул его за плечо. — У нас мало времени и много дел. Кстати, о мече тоже следует позаботиться, этот для тебя великоват, а что-то мне подсказывает, что денечки наступают горячие!
Рин бежал за Орликом против собственной воли. Великан забрал его новый меч, обломки кинжала, ухватил Олфейна за предплечье и потащил за собой, едва не волоча по мостовой. Ноги Рина не слушались, голова гудела, и больше всего ему хотелось наполнить горячей водой деревянную бадью, обернуть край ее холстиной, забраться внутрь и задремать, прижавшись виском к холодной стене кухонной залы, уснуть навсегда.
Впереди мелькала могучая спина вельта, на которой подрагивали скрещенные тяжелый топор в кожаном чехле и причудливая пика. По сторонам мельтешили тени горожан, слышался скрип повозок, шаги, окрики прохожих, гомон торговцев. Звуки города сливались в неразличимый гул, и Рин впервые не смог разобрать, в какой стороне царапает низкие облака Водяная башня, недалеко от которой темнела крыша его дома. По ударившему в ноздри запаху выпечки Олфейн определил улицу пекарей. Затем где-то на краю сознания мелькнули колодезные ворота Водовозной улицы. Орлик свернул куда-то, нырнул в узкий переулок, затем еще в один и еще. Протиснулся в такой узкий проход между домами, что даже Рин вынужден был поворачиваться боком. Потом исчез вовсе, посадив парня на холодные ступени чужого парадного, а через минуты три, когда молодой Олфейн уже почти заснул, снова встряхнул его за плечо, подойдя с другой стороны.
— Где мы? — прошептал Рин и вдруг почувствовал резкий запах.
В то же мгновение в голове парня словно разорвалась чаша со жгучим снадобьем, и расплескавшееся пламя побежало по жилам, запаливая все тело. Мгновения Олфейну казалось, что он разделся догола и целиком окунулся в поганый огонь, собираясь получить клеймо на все тело. Боль исчезла так же внезапно, как появилась, и вместо нее нахлынул холод. Еще секунды Рин бился в судорогах, извергая обратно все съеденное в харчевне, и вдруг, коченея и застывая, понял, что наговор Фейра Гальда оставил его!
— А теперь быстро выпей несколько глотков! — В лицо Рину ткнулась фляжка, и теперь уже пламя полилось прямо в глотку Олфейна.
— Что это? — прохрипел Рин, хватая ртом воздух, как выброшенный на берег рыбец. — Никак жидкий огонь из заветной фляжки Камрета?
— К фляжке Камрета не прикладывался, а это вельтский выварень. Незаменимый напиток, особенно когда приходится неделями бороться с холодными волнами и ветрами в не слишком большой ладье! — расплылся в улыбке Орлик, и Рин наконец разглядел, что вельт еще довольно молод. — Правда, без хмеля обойтись не удастся.
— Мне показалось… — Рин осторожно выдохнул, с испугом ощупывая грудь. — Мне показалось, что я почувствовал… холодный ветер. Я едва не заледенел.
— Да, — просто кивнул вельт. — Твой дядя оказался опаснее, чем я думал. До сего дня я представлял себе Фейра всего лишь богатым негодяем, который по слухам неплохо владеет мечом.
— Он отлично владеет мечом, — нахмурился Рин, чувствуя, что слабость все еще пронизывает тело. — Даже мой наставник, мастер Грейн, говорит, что Фейру нет равных. Кстати, он сказал, что мне не хватает холодности!
— Так, может, я тебя зря отогревал? — поднял брови Орлик. — Минуту назад холодности в тебе было больше чем достаточно!
— Что ты сделал? — спросил Рин, чувствуя, что лицо гиганта снова начинает расплываться перед глазами.
— Ничего особенного, — довольно ухмыльнулся вельт. — Всего лишь выбил из тебя порчу. Я немного знаю магию. Не настолько, конечно, чтобы расплетать искусные наговоры, но заменить одно не слишком сложное колдовство другим могу. Есть у меня кое-что, что проясняет мозги. В Погани, знаешь ли, не только горячо, порой там и страшно. Так вот большая часть страхов развеивается, как туман на ветру, если вдохнуть уксусной настойки. Видишь, она помогла и от морока Фейра. Но на будущее придется придумать что-нибудь серьезнее! А хмеля не бойся — он резкий, но быстрый!
— Разве Фейр колдун? — с трудом выговорил Рин. — Я слышал обо всех айских колдунах и лекарях. У Фейра нет ярлыка.
— Хе-хе, — крякнул Орлик и снова потащил Рина за собой по тесному переулку, на который не выходило ни одного окна, только узкие двери. — Подумай, приятель, если бы Храм выдавал ярлыки негодяям, все бы городские мерзавцы встали в очередь? Не требуй от своего дяди слишком многого. Возможно, он скромный и добропорядочный горожанин. Сомневаешься?
Орлик расхохотался, нырнул в очередную арку проходного двора и потащил Рина по следующему переулку.
— Ты так хорошо знаешь город? — Рин с удивлением задрал голову, пытаясь успокоить пляшущие фасады. Дома с узкими окнами, забранными решетками, казались ему незнакомыми.
— Вряд ли, — бросил вельт через плечо. — Просто я отношусь к городу, как к лесу. Ведь в лесу не нужно знать все деревья… в лицо. Достаточно представлять, где ты находишься, и помнить лес целиком. И все.
— Я никогда не был в лесу. — Рин смахнул со лба пот. — И никогда не видел ни одного дерева. Вблизи не видел…
— Да, — кивнул Орлик. — Какие уж тут деревья! Ничего, если все образуется так, как надо, то я покажу тебе лес. Хочешь?
— Да, — неожиданно ответил Рин и тут же поправился: — Если все образуется…
— Не сомневайся ни минуты! — уверил его вельт, оглянулся и потащил к щели между угрюмыми особняками, которую прикрывала подгнившая калитка. Народу в незнакомых переулках почти не было, немногие прохожие шарахались в сторону от великана, размахивающего на ходу странным мечом, как от чудовища. Здесь же вообще оказалось ни души.
— Не сомневайся ни минуты, — повторил Орлик, когда они оставили за спиной очередную калитку, правда уже кованую, нырнули в проулок и уперлись в тупик. — И никогда не ошибешься.
— Ты уверен? — усомнился Рин.
— Конечно! — прошептал гигант, прислушиваясь к звукам в темном дворе, который они только что пересекли. — Все просто. Сомнения отравляют и ослабляют. Рассчитывай, раздумывай, но не сомневайся. И даже если судьба повернется к тебе не самой приятной стороной, ты примешь это в полном здравии, потому что не изнурял самого себя нытьем.
— Разве я ныл? — стиснул зубы Рин.
— Ты отчаивался, — подмигнул парню вельт. — За тобой кто-нибудь следил?
Рин задумался.
— Я почувствовал взгляд в харчевне, но слежки не заметил…
— А коренастого крепкого парня в высоком колпаке не помнишь? — Орлик прищурился. — Я не о Камрете говорю.
— Было что-то. — Рин устало потер виски. — На улице Камнерезов мелькнул кто-то в колпаке…
— Он шел за нами, — вздохнул вельт. — Я сделал круг и поймал его за шиворот. Затащил во двор, слегка припугнул и решил расспросить, кто его послал. Не вышло. Парень захрипел, едва попытался что-то ответить мне. Нет, мною, конечно, можно пугать людей, но никто еще не умирал от моего голоса. Он умер от удушья, хотя я не прикасался к его горлу. И рассыпался пеплом. Веришь ли, я уже в этом городе и от запаха крови начал отвыкать! Хотя, когда желтый волк на пику берется, льется из него кровушка, льется. Горячая! А этот — присел у стены и вспыхнул как сушеный мох. Неклейменый, кстати. Но Погань и без клейма в Айсе мертвыми, как хочет, заправляет.
— И… — Рин растерянно захлопал глазами, — и что это значит?
— Ничего, — усмехнулся Орлик. — Почти ничего. Либо у тебя очень серьезные враги, либо очень внимательные друзья. Но я пока что не замечал за друзьями склонности к слежке. Мы пришли, парень.
— Куда? — не понял Олфейн.
— Так вот же. — Вельт подошел к узкой железной двери и постучал рукоятью кинжала по причудливой кованой петле. — Оружейная лавка. Или тебе не нужен хороший меч по руке?
— Разве мы на улице Оружейников? — не понял Рин.
— Мы там, где должны быть, — снова улыбнулся Орлик. — А то, что дверь находится в грязном тупичке, а не на Оружейной улице, — это, дорогой мой, не упущение одного из мастеров, а следствие его мудрости.
Они постояли у двери еще пару минут, причем Рину показалось, что все это время кто-то украдкой рассматривал их, особое внимание уделяя именно молодому Олфейну. Затем дверь бесшумно распахнулась и возникшая в проеме фигура поманила их за собой. Рин не успел даже понять, мужчина или женщина куталась в темные ткани, как из рук Орлика исчезли обломки кинжала, меч. Парень вместе со своим новым то ли охранником, то ли наставником поднялся по узкой лестнице и оказался в уютной комнате с высоким потолком и стенами, затянутыми тканью.
К удивлению Олфейна, они с Орликом смогли сесть на мягкие лавки, сбросить сапоги и опустить ноги в корыта с теплой водой. Светильник, мерцающий на низком столе, затрепетал, та же или другая фигура склонилась над столом в поклоне и исчезла, оставив два кубка, наполненных подогретым вином.
— Это оружейная лавка? — вытаращил глаза Рин.
— Это лучшая оружейная лавка, которую я видел собственными глазами, а повидал я немало. — Орлик отхлебнул из кубка. — Мой топор, моя пика, — вельт распустил перевязь и с грохотом положил оружие позади себя, — куплены здесь. И поверь, что они переживут еще и меня самого, конечно, если я не вознамерюсь засунуть их какому-нибудь демону в задницу. Но кроме всего прочего, парень, вот эта самая комнатушка — одно из тех редких мест, где можно поболтать, не опасаясь, что тебя услышат. Есть у меня, правда, похожая харчевня на примете, но, к глубочайшему сожалению, ее мы пока отложим. Мне кажется, что у тебя накопились ко мне вопросы. Спрашивай, сын Рода Олфейна! Не обещаю ответы, но вопросы выслушаю.
Не прошло и десяти минут, как Рин уверился, что Камрет рассказал ему правду. Впрочем, Орлик, хотя и казался болтуном, говорил скупо, но главное Олфейн все-таки понял: опекун ему не привиделся, и он действительно оказался бабой, а если точнее — женщиной удивительной красоты.
— Сначала мне было не до того, чтобы разглядывать, за чьи руки ты уцепился, парень, — неторопливо вещал, потягивая вино, Орлик. — Я даже поначалу и расцеплять вас не стал. Камрет попросил меня сыграть роль твоего опекуна, ну да я слегка задержался. Поэтому оказался на перекрестке только к концу охоты, когда не только добыча настигнута, но уже и шкура содрана. Ты едва стонал, напарник твой, в котором я под копотью бабу сначала и не разглядел, вообще спал, можно сказать, здоровым сном. Что делать? Поднял я вас на плечи вместе с барахлишком да побрел степью в обход Поганки, которая этой ночью мне сильно не понравилась, к Восточным воротам. Добрался до города, а там уж и Кривая часовня была недалека. Солюс ждал, как уговорено. Правда, мне показалось, что он надеялся в качестве твоего опекуна увидеть кого другого, но я его носом ткнул в перстень, потом в метки поганого пламени, которых на руках у девки в избытке оказалось, тут она в себя и пришла. Надо сказать, я еще по дороге даже сквозь доспех ее почувствовал, что уж больно мягок груз у меня на одном плече. А как в часовне тряпку с лица ее соскоблил, да глазищи она свои открыла, хотел бы соврать, да не сумею. Что бы ни сказал, все правдою окажется: красивее той девки никого пока еще не встречал!
— Так, может, Фейр уже нашел ее? — нахмурился Рин. — Он у вельтской харчевни орал, что я променял магистерский перстень на слободскую шлюху.
— Вряд ли, — отмахнулся вельт. — Поверь моему чутью, если бы он ее нашел, весь город бы уже об этом знал. Да и не посмел бы назвать ее шлюхой даже Фейр, если бы хоть раз на нее взглянул. Она как глаза открыла, сразу зверьком в комок сжалась. Правда, в лицо мне не смотрела, в пол взглядом уперлась. Я и моргнуть не успел, а она уж из-за спины мечи свои кривые выхватила да к горлу мне приставила. Честно тебе скажу, первый раз почувствовал, что не сам я собственной жизнью распоряжаюсь.
— А потом? — как завороженный спросил Рин.
— Потом?.. — задумался Орлик. — Потом все как-то перемешалось у меня в голове. Эта девка словно мозги из меня вышибла. Да не этим шлепком. — Вельт осторожно потрогал щеку. — Этим шлепком она мне их обратно вправила. А тогда она только вполглаза присмотрелась к моей роже, усмехнулась, мечи за спину вернула — никогда не видел, чтобы их оттуда в схватку тягали, — да тут же к чаше отошла, из которой храмовники воду черпают, чтобы паству обрызгать. Сначала припала к ней, как олениха после загона, а потом начала умываться да на шею себе плескать: все-таки воняло от нее, как не от каждого расслабленного пахнет. А когда Солюс возмутиться попытался, она так на него посмотрела, что он чуть язык не прикусил. Тут и я потом покрылся. Тяжелый у нее взгляд, парень! Но так, как она смотрела на поганое пламя… Я хоть и не соображал тогда уже почти, но ненависть ее разобрал. Такая ненависть в ее взгляде была, что, если бы даже Камрет попытался меня уверить, что она и есть Хозяйка Погани, никогда бы я не поверил!
— Не Хозяйка она! — подал голос Рин. — Я бы почувствовал…
— Да, но поганое пламя потушила, — усмехнулся Орлик.
— Как это? — Рин едва не вскочил на ноги, забыв о слабости и корыте.
— А вот так, — сузил глаза вельт. — Соединила ладони, стиснула их, пламя и потухло! Тут Солюс от страха и завыл в голос. Но недолго она так держалась. Разжала кулаки, огонь аж до купола взметнулся, не сразу и успокоился. А девка-то только кивнула сама себе, мол, поняла.
— А я? — не понял Рин.
— А что ты? — хмыкнул Орлик. — Ты, парень, лежал себе да постанывал. Солюс пока, как положено, отпел гимны твоему отцу, а там уж и делатель прибежал. Проспал, бедолага, но ярлыки все составлены были, оставалось имя вписать. Ну я и подошел к девке, показываю на перстень и говорю, что опекунство надо заверить. Она не поняла сначала, на тебя посмотрела, на палец свой. Я уж на всех языках к ней. Хорошо еще ярлык был написан на уставном языке — ну, на старом, на котором все учеты в магистрате ведутся. Так она долго губами шевелила, лишь потом имя свое назвала и палец зачернила да приложила внизу. А Солюс что-то делателю нашептал, так тот от усердия или от страха тут же и гостевой ярлык ей вычертил. Потом-то уж все как-то сладилось. Я у Солюса тележку взял, тебя на нее погрузил и покатил к Северным воротам. Там Камрет должен был ждать. Делатель посеменил, как уговорено было, к магистру Жаму, чтобы к утру все закончить, а девка…
— Что девка? — толкнул в плечо замершего гиганта Рин.
— Она подошла к тележке, посмотрела на тебя, сняла с пояса тыкалку стальную, которую сегодня твой дядя в камень воткнул, да положила рядом с тобой. А я… А я не сдержался да коснулся ее… Каюсь, не сдержался! И не то что облапать хотел — так, побоялся, что развеется она, словно морок. И ведь не хватал, не шлепал — едва дотронулся ладонью! Другая бы отшутилась или руку оттолкнула, а эта развернулась да как вдарит! Веришь ли? — Орлик осторожно потрогал подсыхающий ожог на щеке. — Тут же всякая суета из головы улетучилась. Ага. Вместе с соображением. Только и помню, как вспыхнуло что-то у глаз. Пришел в себя — лежу у колеса тележки и воняю паленым, как жженый кабан щетиной. А девки этой как и не было. И кошеля моего тоже. Ну докатил тебя до Камрета, получил от него выволочку за дурь. Он поколдовал над тобой со своими средствами — они у него чуть ли не от любой хвори имеются. А там уж я тебя к тебе домой и отправил. И вот уж, считай, второй день девку эту ищу, а разыскать никак не могу. Но в городе она, точно тебе говорю!
— Какая она? — только и спросил Рин.
— Ладная, — прошептал вельт. — Не высокая, не низкая. Не толстая, не худая. Все к месту и самым складным образом. Волосы у нее хоть грязные были, а все одно ровно грива у айгской кобылицы. О лице не спрашивай, я виршеплетению не обучался, а простыми словами, кроме как «красавица», никак ее обозначить не смогу. Она, конечно, не Хозяйка никакая и не охотница, но выволокло ее на тебя из самой глубины Погани. А уж как она туда попала, да кто она из себя, то мне интересно не меньше, чем тебе. Правда, вместе со шлепком тем как-то у меня к ней мужской интерес поубавился. Знаешь, парень, не по мне девку в меха кутать да понимать, что она при желании и с тебя самого шкуру содрать может. И я не о колдовстве говорю, которое только и могло меня поджарить да с ног сбить. Она и с мечами управлялась на загляденье. Давно я такого танца не видел, хотя всего-то выдернула клинки да повела вокруг себя. Ну и не в себе она. Смотрит на тебя, и вдруг глаза у нее словно разрывы в облаках в зимнюю ночь делаются, стынет все внутри.
— Это отчего у тебя стынет все внутри? — раздался за спиной Орлика скрипучий голос.
— Бывают причины, бывают. — Вельт шумно поднялся и тут же обернулся к Рину: — Вот, парень, как ты должен был догадаться, хозяйничает в лучшей оружейной лучший оружейник Айсы.
— А ты не знакомь нас, не знакомь, — ухмыльнулся кутающийся в рыжую поддевку черноволосый тарс, почесывая крючковатый нос. — Младший Олфейн еще мальчишкой все оружейные лавки высмотрел, я так даже проверял после него кольчужки, думал, дыры он на них приглядом протрет. Правда, соображаю, мою-то лавку не особо выделил среди других, она на вид даже потеснее прочих будет.
— День добрый, мастер Ханк, — склонил голову Рин. — Зато только в твоей лавке никогда я не видел дешевых поделок!
— Правильно, дешево — значит, плохо, — расплылся в улыбке оружейник. — Ну раз такое дело, пойдем посмотрим, чем я вам смогу помочь или чем вы мне поможете.
Идти пришлось недалеко. Узкий коридор, освещаемый редкими светильниками, уперся в массивную дверь, собранную из окованного железом дуба. Ханк загремел связкой ключей, разомкнул не менее трех замков и потянул на себя дверь, за которой оказалась еще одна, только выкованная целиком из железа, да еще и украшенная медными заклепками. Дальше была и вовсе каменная плита. Но Ханк подмигнул Орлику, подергал что-то в сумраке над головой, приналег и сковырнул плиту в сторону, показывая, что и она тоже такая же дверь, как и прочие.
— Не удивляйся, — усмехнулся вельт, когда все трое оказались в холодной комнате с занавешенными тяжелой тканью стенами, посередине которой под висячим светильником стоял узкий стол. — Ханк может попасть сюда и более коротким путем. Это чтобы ты кое-что понял.
— Ничего он не понял, — улыбнулся тарс, отчего уголки рта его оказались выше кончика носа. — Да и не следует ожидать блеска там, где и заточка еще не легла.
— Я и вправду не понял, — признался Рин. — Единственное, что приходит в голову, что за этими занавесями укрыты сокровища.
— Ну для кого-то и сокровища, — довольно кивнул оружейник, — а для кого-то результат особого умения, тяжелого труда и благоволения Единого. Однако, как бы дорого я ни собирался сбыть особым клиентам особый товар, который не выставляю в лавке, а храню здесь, уверяю тебя, парень, с каждой следующей отпертой перед ним дверью мой заказчик в собственной голове повышает цену на мой товар без всяких усилий с моей стороны.
— Ничего не происходит без усилий! — заметил Орлик.
— Кое-что делается с радостью, — отозвался Ханк. — Особенно если речь идет о друзьях. Не сомневайся, молодой Олфейн, цену за товар возьму, но навар скоблить с тебя не буду. К тому же нелегкое испытание тебе предстоит!
— Смотри-ка! — удивился вельт. — Слухи и вести не ходят по улицам Айсы, а летают над ее крышами! В таком случае добавлю, нелегкие испытания предстоят всем нам!
— Я был вчера и в Поганке, и в поселке, — нахмурился оружейник. — Подозрения твои, Орлик, хотел проверить. Улицы за стеной Айсы словно вымерли. Впору было бы успокоиться мне, вельт, но уж больно старались убедить меня трактирщики, что никакого наплыва посетителей и не было. Да и те купцы, что стояли на торжище, словно языков лишились. И, кстати, некоторые отправились восвояси не торным трактом, а бездорожьем, на север, через Тарсию.
— И там им не будет дороги, — покачал головой гигант. — Значит, не всех купцов Боска под себя подгреб?
— Увидим, — прищурился Ханк. — Однако магистрат уже извещен.
— Известить воина — мало, — пожал плечами Орлик, — надобно еще разбудить его и дать в руки оружие.
— Почувствует врага, сам ухватится, — отрезал оружейник.
— Было бы кому хвататься, — скривился вельт.
— О чем вы? — удивленно оглядел обоих Рин. — Ну о своем испытании я знаю уже, а вот о чем магистрат должен заботиться, не понял. Да и насчет того, чтобы цену дать за товар…
— Не спеши, парень, — отмахнулся Орлики неслышно опустил на край стола топор и пику. — Не облизывай ложку, пока не окунул ее в котел. Придет час, все узнаешь. Давай-ка займемся делом, Ханк, начинай!
— Начало спину не ломит, — подмигнул Рину оружейник и сдернул с середины стола ткань. На черном сукне остался меч опекунши, обломки кинжала дома Олфейнов и короткий сверток.
— Начнем с этого. — Ханк двинул к себе сверток, развернул холстину, и Рин пошатнулся от боли, пронзившей виски. На столе лежал оконечник его меча. Острие блестело неповрежденным металлом, но ладонью выше бугрился окалиной короткий огрызок.
— А что тут начинать? — хмыкнул Орлик. — Все, что торчало в земле — осталось, остальное — сгорело.
— Не сказал бы, приятель, — покачал головой Ханк. — Не все так просто. Ты вот не жалуешься на пику, на топор?
— Нет, — пожал плечами вельт. — Наоборот, всякий раз готов благодарить мастера. Ни одного мига не было, чтобы я пожалел о том, что купил их у тебя.
— Спасибо, друг, но не ты один покупал мои пики, — заметил Ханк. — И некоторые из моих покупателей не избежали гнева Погани. Так вот, мне приносили пики с обугленными рукоятями, но никогда металл не был поврежден. Я держал в руках целые медные пряжки с поясов, плащей и сапог несчастных, от которых ничего не осталось, кроме пепла, а медь плавится легче стали!
— Ты хочешь удивить меня? — поднял брови Орлик. — Да, за пределами Айсы Погань берет все, что хочет, но в городе она властна только над мертвыми. Или ты не видел, как умерший обращается в пепел, а его постель остается нетронутой?
— Я не об этом, — сдвинул брови тарс. — Лет пять назад, когда на месте Солюса заправлял в Кривой часовне другой настоятель, мне удалось подпоить старика и провести у поганого огня целую ночь. Я продержал стальную полосу в огне до утреннего колокола, но она даже не нагрелась!
— Поганый огонь и руки не сжигает! — заметил вельт.
— За редким исключением! — поднял палец Ханк. — Или у тебя, младший Олфейн, не случалось ожогов?
— Не единожды, — опустил голову тот.
— Подожди огорчаться, — положил руку ему на плечо Орлик. — Как бы не пришлось гордиться этим.
— Однако у тебя клеймо есть, — прошептал Рин.
— Клеймо? — с улыбками переглянулись вельт и тарс. — Клеймо есть, но к Погани оно не имеет никакого отношения.
— И его приходится раз в месяц обновлять, — добавил Ханк.
— Но ты же ходишь в Погань! — уставился на Орлика Рин.
— Да, — кивнул вельт. — Обвешиваюсь амулетами, как тотемное дерево в поселке лесовиков, и хожу. Не как раб Погани, а как свободный человек!
Рин нервно сглотнул.
— Успокойся, парень, — положил руку на другое плечо Рина Ханк. — Просто относись к клейму как к тавру, которым скамы метят скот. Да, тавро защищает от вожделения голодных соседей, но не защищает от волков. А хозяин всякую скотину рано или поздно пустит под нож!
— Вы так говорите, словно в глубине Погани сидит злой колдун и захлестывает петлей каждого, кто сунет руку в клейменый огонь! — выкрикнул Рин.
— Вряд ли колдун, — задумался Орлик.
— И не каждого, — продолжил Ханк и добавил, взяв в руки обломки кинжала: — Потому что не каждый руку в клейменый огонь сует. А твой меч, Олфейн, сгорел только потому, что тот, кто не смог захлестнуть петлей тебя, захлестнул петлей твой меч! А вот на твоем кинжале злобу сорвал кое-кто другой. Как Фейр сломал кинжал?
— Руками, — бросил Рин. — Взял его в руки и переломил пополам без всякого напряжения.
— И без магии, — добавил Орлик. — Я бы почувствовал. И меч вогнал в камень на ладонь без магии. Мне приходилось ломать мечи, но я не уверен, что кинжал мне поддался бы…
— Этот Фейр слишком силен, чтобы просто плюнуть ему вслед, — покачал головой тарс. — Подумай над этим, Орлик.
— Уже думаю, — мрачно кивнул вельт.
— Теперь ваш меч. — Ханк провел пальцами по средней грани клинка, очертил причудливую, собранную из стальных полос гарду, прикрывающую хват едва ли не до запястья, коснулся простой, с едва заметной насечкой рукояти, ощупал заостренный противовес на ее конце из белого металла. — Не простой это меч. Нет, магии в нем никакой нет, хотя пахнет от него магией, как пахло бы дымом, если бы он висел в коптильне долгие годы. Клинок почти полтора локтя, и рукоять немалая — под твою руку, Рин. За двуручник длиной сошел бы, но только длиной! Да и гарда под одну руку выстроена… Седельный — это точно. И на эсток похож, но не эсток…
— Вот и я разобрать никак не могу, — кивнул Орлик.
— Издали не отличишь, — согласился Ханк, — а вблизи разница сразу видна. Чуть шире — на два пальца у гарды, а все ж шире. Средняя грань не так выражена, а боковые грани, считай, почти лезвия, да и заточены. Рубиться не будешь, но при случае плоть рассечет. Ну а острие грани как надо выводит — кирасу пробьет! И жесткость у клинка хороша, и прочность выше всяких похвал. Сталь, смотрю, отличного качества… Опять же то, что я слышал о стычке утренней у вельтской харчевни, на заумь смахивает, хотя я бы никому не советовал тыкать мечом в камень. Воюют таким оружием где-то далеко, где я и не бывал никогда, но одно скажу точно: крепится оружие это к седлу, годится, чтобы брони протыкать, но и отмахнуться тоже поможет. Опять же противовес с серебром намешан — верно, от сглаза или от нечисти? Что за край-то? Уж и не знаю, как у нас такое оружие применить… Второй это меч! Кроме него еще какое-то оружие нужно иметь, да и нет у нас тут лошадей. А без лошадей как его таскать? Борозды на айских мостовых вычерчивать?
— Какую цену дал бы такому клинку? — нахмурился вельт.
— Не купил бы, — мотнул головой Ханк. — Но если бы попросил ты меня продать его, думаю, что сбыл бы его со своим интересом за десять золотых.
— Хорошая цена, — надул губы Орлик.
— Так и меч хорош, — развел руками тарс. — Если бы в Погани табуны верховых лошадей паслись, можно было бы цену и выше поднять. И как бы не вдвое!
— Ладно, — махнул рукой Орлик. — Сколько ты мне еще должен?
— Шесть золотых да серебром десять монет, — прищурился Ханк. — Правда, не весь еще твой товар я сбыл, но с учетом моего интереса рассчитаться могу уже. Что задумал-то? Расчет ускорить хочешь?
— Не я хочу, — отмахнулся вельт, — жизнь так заворачивается, что не ускоришь — вовсе без расчета останешься. Ну-ка, прикинь, поднимет этот камешек твой долг до десяти золотых?
Гигант вытащил из-за пояса кисет и вытряс на стол ледяной кристалл. Большой кристалл — с ноготь большого пальца, да не обычного, а самого Орлика.
— Да ты что? — поднял брови Ханк. — Главный оберег свой от Погани хочешь продать?
— Не годился до сего дня, надеюсь, и дальше не пригодится, — отрезал Орлик. — Я «тычок» Рина себе возьму, а ему меч надо подобрать взамен. На всю сумму думай, а надо будет, и подними цену! Мне нужно, чтобы новый меч Олфейна против меча Гальда на куски не развалился. А то наслышан я о врагах Фейра, которые чуть ли не сами собой с жизнью прощались, да только оружие их было на части посечено, словно они клинки свои из олова отливали!
— Да уж, — протянул Ханк, подхватив кристалл. Долго его в ладонях теребил, потом на Орлика с интересом глянул. — А ведь забирает твоя цена поверх десяти золотых, очень сильно забирает!
— А ты, оружейник, парня моего числом не пугай, — ухмыльнулся вельт. — Ты меч ему подбери, а я уж по-всякому «тычком» его с ним разочтусь. Только имей в виду, что ему каменья да узоры на ножнах и рукояти ни к чему, ему меч нужен.
— Не прост меч Фейра Гальда, — нахмурился Ханк. — Я хоть и не видел его сам в деле, до него чужие руки не касаются, но, верно ты говоришь, поединщики Фейра не только все как один с жизнью простились, но и клинки их в негодность пришли.
— Вот и думай, — кивнул Орлик.
Задумался тарс, даже глаза прикрыл. Приложил на ощупь к отжигу магистерского меча обломки кинжала, завернул холстинку и побрел в дальний угол, в котором за тканью низкая дверка обозначилась. Уже согнулся перед ней, но обернулся, да темным, тревожным взглядом покупателей окинул.
— Пойду я, подумаю. Есть одна думка, только холодом от нее веет. Решиться еще надо поперек холода пойти. Ты, вельт, покажи пока парню мой товар, может быть, и сам что подберет себе, а я по-всякому за уговор один подарок ему сделаю.
Сказал и исчез. Хмыкнул Орлик, хлопнул Рина по плечу и пошел вдоль стен кольцами греметь, занавеси в стороны раскидывать. Тут младший Олфейн, который только-только хмель из глаз сгонять начал, рот и разинул. Первый раз за день гнусный взгляд Фейра Гальда из памяти выбросил. И хоть не слишком светло было в комнате, а все одно — как ослепило увиденное. Недаром Орлик назвал хозяйство Ханка лучшей оружейной Айсы.
А комната как бы не втрое просторнее оказалась! По одной стене лежали на широких полках да висели разнообразные мечи, топоры, кинжалы. Стояли в пирамидах копья, пики, секиры, алебарды и уж вовсе диковинные приспособления, вроде насаженных на древки тесаков. Полки напротив были плотно заполнены доспехами. Шлемы, кольчуги, кирасы, наручи, поножи, перчатки, жилеты, стеганки блестели металлом и кожей, отсвечивали разводами покрывающего их масла, исключая те из них, что были заботливо укутаны в холст. Вдоль потолка и по полу выстроились в два ряда щиты — маленькие и побольше, стальные и деревянные, окованные железом и обтянутые кожей. Короткая стена за спиной ощетинилась связками стрел, а та, в которой таилась низкая дверь — расправившими рога луками и спущенными самострелами.
— Да тут можно не одну дружину вооружить! — восхищенно воскликнул Рин, касаясь пальцами диковинного меча, не уступающего размерами подарку опекунши. Длинная рукоять заканчивалась усами гарды, через ладонь ниже по клинку были устроены усы поменьше, а дальше следовал сверкающий клинок, лезвия которого на две трети от рукояти изгибались мелкой волной.
— Можно-то можно, только смеху будет, — кивнул Орлик. — Всякий воин в той дружине будет, словно чужеземец на краю света. Ханк порой в ущерб торговле что-нибудь дивное готов прикупить, отсюда и выбор такой. Однако эсток твой хоть и оценил, но покупать не поспешил, видно, даже он не слишком готов Фейра Гальда гневить. Ты на фламберг не заглядывайся, ищи оружие по руке, и на доспех тоже не смотри, сейчас это нам никак не по деньгам.
— Обойдусь без доспеха, — гордо выпрямился Рин.
— И гордыню умерь, парень, — спокойно заметил вельт, перебирая на полке топоры. — Я-то знаю, почему тебе пришлось с отцовским доспехом расстаться, постыдного в том ничего нет. Если бы мой отец умирал у меня на руках, я бы тоже все с себя продал, чтобы его дни продлить. Понял меня?
Рин сглотнул терпкий комок в горле, кивнул. Ярость, которая готова была бросить его в жар, словно утихла сама собой.
— А ведь не обманул меня Ханк, — оживился Орлик. — Уж год прошел, а лучше того топора и той пики, что я выторговал у него, ничего пока у мастера не появилось. Ты-то что ищешь? Я так понял, что меч у тебя был прямым, заточен с двух сторон, длиной в полтора локтя, в опущенной руке касался земли острием. Так? Вот такой и ищи! Некогда руку под другой клинок подбивать.
— Не могу выбрать, — растерянно вздохнул Рин, — глаза разбегаются.
— Сейчас, — Вельт подошел к мечам. — Вот здесь у Ханка прямые мечи под одну руку. Скамские коротковаты будут, вельтские — больно широки, а вот тарские — в самый раз. Тарсы — испокон века воюют. Если бы не Пуща, и Скаму давно бы сгрызли. Только и обломали зубы о вельтов на севере, да об Айсу на юге. Вот! Выбирай!
Орлик выложил на стол три меча сразу. Прямые лезвия были одинаковыми по длине и ширине, но все же разнились между собою. У одного была широкая пята, другой вовсе обходился без нее, зато имел канавки по всей длине. Третий выглядел чуть массивнее прочих, но заточен с одной стороны полностью, а с другой только на треть длины. Рукояти приятно холодили ладонь серебряными насечками, гарды изображали козлиные рога. Орлик ощупал шары противовесов, поднял один меч к лампе. В серой глубине клинка заискрилась сумятица изморози.
— Литой, — покачал головой вельт. — Редкая работа! В самой Тарсии таких мастеров теперь всего три семьи и, похоже, по одному клинку от каждой Ханк имеет. А ведь лет по двести каждому мечу! Вот только кажется мне, что Фейра они не остановят.
— Фейра должен приятель твой остановить, а не меч сам по себе, — подал голос вернувшийся Ханк. — Хотя вооружить его надо. Хороший выбор вы сделали, кстати. Под твою руку, Олфейн, у меня лучше и нет ничего. Почти нет. Но прежде чем выбор делать, ответь, готов ли честью поручиться тайну хранить, если открою ее тебе?
Нахмурился Рин, оглянулся на вельта, а тот брови поднял да ручищи в стороны развел, мол — твоя честь, ты и решай.
— На тайну не напрашиваюсь, но слово свое всегда держу. А приятель мой старый, Камрет, всегда говорил, что всякий секрет как звено цепи, одно ухватишь — следующее само покажется.
— Камрет словно мудрость Айсы, — усмехнулся тарс. — Старый и маленький. Когда нужен — исчезает, когда не нужен — под ногами путается. Я из секретов цепи не собираю, а то звено, что здесь в свертке у меня, оно хоть и тайное, но что-то мне подсказывает, без него тебе собственную цепь никак не продолжить!
— Открывай сверток, — кивнул Рин.
— Ну смотри, парень, — согласился Ханк и откинул холстину в сторону.
Кинжал на столе остался да меч в ножнах. Обыкновенный скамский меч. Разве что рукоять у него была не деревянная, а из клыка морского зверя выточена. Да и подлиннее обычной — при желании и двум хватам место достанется. Вместо противовеса комель рукояти чуть расширялся и был подбит серебром. Стальные лепестки гарды смотрели в сторону клинка и почти на всю длину были обмотаны полосками кожи. Клинок скрывали деревянные ножны, ничем не отличающиеся от тех, которые некогда Рин часами выскабливал и натирал маслом в оружейной казарме. И в то же время отчего-то три роскошных тарских клинка рядом с неказистым на вид оружием показались стекляшками возле драгоценного камня.
— Вот. — Ханк подал Олфейну кинжал. — Длиной лезвия и хватом от твоего неотличим, но… — оружейник выдвинул из ножен четырехгранный синеватый клинок, — если и его переломит Фейр Гальд, тогда он не человек, а демон, чего, как говорят в Храме, вовсе не может быть! Так что будь спокоен. Это тебе в подарок за молчание о том, откуда у тебя взялся вот этот меч.
Ханк провел сухим пальцем по желтой кости, на которой были вырезаны крохотные лодки и люди в них среди бушующих волн.
— Не знаю уж, откуда меч, — удивленно вымолвил Орлик, — но вместо рукояти у него румпель от руля вельтской ладьи. Да еще и с наговором на удачу!
— Что подошло, то и приспособил, — усмехнулся оружейник. — Мог ведь и кусок весла отпилить. Или ты думаешь, Орлик, что мало у тарсов вельтских трофеев? Гарду взял от останков меча, найденного в Погани, даже окалину сбивать не стал, только полосками из шкуры желтого волка обмотал. Если уж эта сталь саму Погань пересилила, нечего ее переиначивать. Ножны купил за медяк у пьянчужки из дозорных. Проложил изнутри серебром, укрепил — подошли как влитые. А вот все остальное раздобыл еще тогда, когда сам ненамного старше твоего приятеля был…
Ханк ухватился за рукоять и вытянул клинок из ножен. Тут и Рин, и Орлик замерли. Долго смотрели на диковинное оружие, и было на что посмотреть.
В самом деле формой клинок почти повторял те, что лежали рядом, разве что чуть отчетливее расширялся на треть длины и плавнее сужался к острию, но его цвет… Он был цвета топленого молока, и только края лезвия отливали черным, словно при заточке неизвестный мастер снял желтоватую эмаль и обнажил до черноты вытравленный металл.
— Что это такое? — не понял Орлик.
Рин молчал в восхищении. Клинок вместе с желтоватой рукоятью казался одним целым и излучал странное ощущение покоя, словно обещал новому хозяину безмятежность и свободу.
— Эй! — повысил голос вельт. — Откуда это у тебя, приятель?
— Откуда товар и какой навар только купец и знал, да вот не сказал, — развел руками Ханк. — Однако кое-что скажу. Но помните: если что, я вам этот клинок не продавал и не видел его никогда. Он у меня уже много лет. Перекупил его у одного купца, что торопился убежать из Айсы. Есть у меня помощники, что диковинное оружие присматривают. Вот в те давние годы чуть ли не первый из таких и сказал, что принял один из купцов посетителя со свертком. Мальчишку какого-то, что ли — в сумерках дело было, — а отпустил без свертка, да сразу же собираться стал. Хотя кто ж в ночь из Айсы уходит? Я его только у заставы догнал. Догнал и… поговорил с ним по душам. Он мне этот меч и уступил. За хорошие деньги уступил, хотя ему самому он не слишком дорого достался, даже вовсе наоборот, но уж больно от страха купец трясся. Я его, кстати, с тех пор и не видел больше, перестал он в наши края наведываться. Многого он мне не рассказал, и я не слишком понял его, но вам без имен передам все, что услышал. Кто ему принес клинок, он вспомнить так и не смог, как ни пытался. Помнил только, что перепугался, как никогда, хотя незнакомец вроде бы даже голоса ни разу на него не повысил. Только дал понять, что если кое до кого дойдет слух об этом клинке, купцу тому не жить. Убедительно сказал, так, что купец поверил. И добавил, чтобы тот держал клинок в серебряной фольге, потому как без нее он словно факел для того неизвестного, что клинок этот ищет. И потребовал, чтобы купец, не разворачивая фольгу, отвез клинок к мысу Ветров, залил там его свинцом и в таком виде на глубоком месте в море выбросил. И заплатил ему за то десять золотых!
— Клинок отдал, да еще и приплатил при этом? — вытаращил глаза Орлик.
— Может быть, и не десять, но теперь уж и не вызнаешь, — пожал плечами Ханк. — Хотя на тот момент мне и в голову сомневаться не пришло. Тот, кто принес клинок, сказал, что хозяина его Погань забрала. Забрала и сожгла без остатка, только клинок и остался. И то сказать: ни рукояти, ни ножен не было, да и с лезвия я копоть не сразу смыл. Из чего он сделан, не скажу. Кайма темная по краю, если приглядеться, то ли наварена, то ли еще как нанесена. А может быть и вытравлена. Похож клинок на костяной, и вот даже зарубка одна имеется, — Ханк показал на едва заметную засечку у гарды, — только засечка эта уже была, а больше нет ни одной, хотя я этим самым клинком железный брусок пополам разрубил!
И по весу он хоть и легче стального, а все же тяжелее обычной кости. Так что, если это и кость, следует молить Единого, чтобы зверь с таким костяком до наших краев не добрался. Думаю, что он пострашнее Погани оказался бы. Я по тем временам на всякую тайну, как рыбец в Иске на сладкую наживку, бросался. Заплатил я купцу еще десять золотых, да предложил ему пустить слух, что ограбили его. Ну да он умнее оказался, вовсе в город не вернулся. А я несколько лет к клинку подойти боялся. А потом, как ножны подобрал да серебром обложил, все одно понял, что избавляться от него надо. Вы, кстати, первые, кто его видит. Даже мои домашние о нем не знают!
— Кем же напугал тот мальчишка, или кто он там, купца? — удивился Рин. — А теперь-то уж, если хозяина Погань забрала, да много лет прошло, вроде бы и страхов не должно было остаться?
— Фейром Гальдом он купца пугал! — отрезал тарс. — Купец хоть и не сказал, но я поименно всех горожан за многие годы перебрал, некем было больше его пугать! Не Поганью же. Поганью мы все пуганые. Фейр Гальд и теперь в добряки не записывается, а раньше его за глаза только и звали — Бешеный!
— Но он ведь его неминуемо увидит! — вскричал Рин.
— Ну и что? — пожал плечами Ханк. — Ты, парень, раньше времени им только не размахивай, а уж после мне не о чем печалиться будет. Если Фейр тебя посечет, ты уже ему ничего не расскажешь. А если ты его прикончишь, меня твое любопытство не затруднит. Я и сам ничего не знаю, кроме того, что сказал уже. Только мне кажется, что, кроме этой костяшки, ничто клинок Гальда не остановит. Другое дело, что ее еще подставить под его удар надо, вот тут я в твоей ловкости, парень, сильно сомневаюсь!
До самого дома Джейса шла молча. Арчик плелся сзади, привычно жалуясь на бедность, больную руку, холодный ветер на верхнем ярусе Водяной башни, куда приходится подниматься по узкой лестнице. Нет бы, ночевать прямо там, но окоченеешь на продуве, а спускаться-подниматься — ноги собьешь. А магистр Жам требует бить секунду в секунду, а песочные часы отсырели, по звездам удар не сверишь, небо затянуто тучами…
В другое время Джейса обязательно пожалела бы звонаря, тем более что была правда в его словах. Позвала бы Арчика в их с отцом каморку, угостила бы калеку дешевым вином и даже позволила бы любоваться собственным станом, пока суетилась у очага, разогревая нехитрое угощение. Но теперь что-то шло не так.
Нытье Арчика раздражало. Прогулялся бы по Медной улице и посмотрел, как сразу два медника ловко управляются каждый с одной рукой. У одного рука отсечена по локоть, а другой вовсе по плечо в Погани руку выжег. И ведь ни слова жалобы! Зажимают коленями заготовку, и знай себе выстукивают диковинные узоры, а то и насечки берутся на оружии делать.
К тому же, несмотря на солнечный день, осень брала свое, и Джейса озябла, даже попыталась на ходу прикинуть, что могла бы надеть поверх холодного платья, да вот куски соли в ладони с мыслей сбивали. Девчонка даже испугалась, что слишком сильно сжимает их, и взопревшая ладонь растопит магическое снадобье, но блеснувшие неровными гранями осколки были холодны и сухи, словно куски горного стекла.
Джейса по привычке улыбкой отвечала на приветливые оклики горожан, раскланивалась со степенными отцами и матерями зажиточных семейств, но мыслями оставалась внутри себя, там, где перемешивались в мутный вихрь ее сомнения: может ли она воспользоваться средством Храма или нет? В какой-то момент она утомилась от неясности и странной головной боли, в очередной раз поморщилась в сторону Арчика и отложила сомнения. Ничего не загадывая, просто так, для разнообразия решила подумать, а как бы она выполнила приворот, если бы все-таки решилась его использовать? И на ком следует испытать средство? Уж не на одноруком ли?
Джейса улыбнулась пришедшей в голову мысли, снова оглянулась на Арчика, но тут же отказалась от пробной ворожбы: звонарь и так не давал ей проходу, еще, чего доброго, последнюю руку на себя наложит. Отец тоже не годился, не нужно было Джейсе от отца привороженной любви, и обычной хватало. В любом случае требовался такой человек, чтобы и проверить наговор получилось, и неудобства в ее жизни не добавилось. Джейса еще некоторое время перебирала в голове знакомых горожан и незаметно для самой себя приняла решение следовать указаниям Хельда, хотя еще не призналась в этом даже самой себе.
На углу Серебряной и Магистерской улиц Джейса оставила Арчика и, даже не кивнув провожатому, побежала по узкой лестнице в каморку под крышей, которую двадцать лет назад выделил тогда еще молодой семье Шарба магистр Гардик. На лестнице воняло дымом — знать, хозяйка стражника Райлика сподобилась наконец растопить камин в двух комнатах на втором этаже. Джейса на мгновение представила, как подбросит осколок соли в питье соседу, но тут же вспомнила его тоскливые глаза, щипки, которыми он награждал ее, подкарауливая на лестнице, гнилостный запах изо рта и в ужасе зажмурилась. Да, осторожнее нужно быть с заговоренной солью. Кроме Райлика глотнуть питья может и его жена. На кого ее-то наговор развернет? А если еще три прыщавых сына Райлика к снадобью присосутся? Нет, все продумать и рассчитать следует, непременно все продумать и рассчитать!
В чердачной комнатке Шарба и Джейсы было не только не холодно, но даже уютно. Угли в очаге уже поседели, но не остыли, и в нависающий над жаровней дымоход все еще поднималось тепло. Джейса пошевелила крышку котла, уверилась, что сваренной с вечера каши хватит еще на день, проверила, полон ли воды кувшин с выщербленным горлом, встряхнула бутыль с вином, но хлеба в укрытой тканью корзине не нашла. Вздохнув, она завернула соляные осколки в тряпицу, спрятала их на груди, подвязала к поясу суконный кошелечек, в котором позвякивали медяки, и подошла к низкому окну. Продрогший и обескураженный Арчик видно только-только сообразил, что не угадал в этот раз с чашей теплого вина, и теперь понуро удалялся в сторону Водяной башни.
«Дура! — неожиданно подумала о самой себе Джейса. — Завтра надо выпросить тележку у Хаклика и отправляться на торжище за дровами. Однорукий, конечно, намучается с ней, но раньше никогда не отказывался помочь. Отнести, что ли, теплую лепешку ему на башню?»
На секунду Джейса замерла, прислушиваясь к себе, потому что мысли, которые возникали в голове, не пугали ее, но оставляли вкус удивления. Раньше она никогда не думала именно так, все ее прежние мысли и поступки были пропитаны необъяснимой радостью и музыкой, которая звучала вокруг нее сама по себе. Мелодия складывалась из ее дыхания, из стука стоптанных башмаков, из звуков города, шума ветра, дождя. Теперь же музыка исчезла, сменилась едва ощутимым шелестом убегающего песка. Радость осталась, но и она изменилась, стала другой.
Джейса посмотрела на клеймо, охватывающее запястье, и подумала, что серебряный браслет, который обещал ей за возможную благосклонность трактирщик с Водовозной улицы, неплохо бы смотрелся на темном фоне. Развеселившись от этой мысли, девушка вытянула из сундука теплый платок, который Шарб хранил в память о матери Джейсы, накинула его на голову, закутала плечи, подхватила на плечо торбочку из мешковины и побежала вниз по лестнице. В конце концов, она всегда успеет подумать о чем-то неприятном. Не лучше ли представить теперь, как через год Рин Олфейн очнется от наведенного любовного томления, увидит возле себя прекрасную богатую горожанку Джейсу Олфейн с очаровательным ребенком на руках и тут же влюбится в нее по-настоящему, потому что иначе просто не может быть.
Хаклик никогда не сетовал на судьбу. Разве что слегка обижался на нее, и то не из-за себя, а из-за хозяина. Тот несколько лет назад неожиданно получил удар, слег с отказавшими ногами и языком, а потом и вовсе превратился в медленно умирающее бессловесное существо, в котором почти ничего не осталось от старшего магистра вольного города Айсы. И это самое «почти ничего» постепенно и неотвратимо превращалось в ничто.
Еще Хаклик обижался на судьбу из-за Рина, своенравного мальчишки, из-за которого вечно стоял вверх дном древний дом Олфейнов. Но не по причине заносчивого характера и неугомонности парня (кто как не Хаклик видел, что под маской высокомерия и горячности бьется доброе сердце), а из-за пены на его губах, капель крови, выступающих из глаз, рта, носа, остекленевшего взгляда и ввалившихся щек.
Сколько раз Рин останавливал смертные судороги отца, удерживал его на краю жизни, вливал и вливал в него силы, пока силы не оставалось в нем самом. На краю жизни уже оказывался он сам, и запыхавшийся старик Камрет или травник Ласах оттаскивали его от страшного края с помощью снадобий и изощренных ругательств!
Сколько продолжалось сумасшествие, за время которого древнейший дом Айсы докатился до нищеты? Пять лет или шесть?.. Хаклик уже сбился со счета. Сначала были выкуплены снимавшими их купцами принадлежавшие Олфейнам четыре дома на соседней улице. Затем залы и коридоры родового особняка лишились древних айгских ковров. За ними пришел черед изысканной мебели. Были сняты со стен щиты, мечи, бронзовые блюда и шкуры редких зверей, кроме шкуры волка в комнате Рина, и то из-за того, что она оказалась подпорчена молью.
В конце концов, пришлось расстаться с медной утварью, почти всей одеждой и даже доспехами магистра. Остались только церемониальный меч, кинжал Рина, бронзовый ключ от ворот в проезде Водяной башни, тяжелая кровать, на которой обратился в пепел наконец-то отмучившийся Род Олфейн, и принесенные из сданной внаем большей части дома тяжелые лавки да пара топчанов.
На тризну по смерти старшего магистра Рода Олфейна, отделавшись поминальными подарками, никто, кроме Камрета, не пришел. И последние дни дом Олфейнов существовал только на эти подачки. Хаклик не говорил Рину, но в предыдущие месяцы тянул весь дом на остатки собственных сбережений. Долги Олфейнов достигли серьезной суммы, и даже продажа родового особняка не покрыла бы их. Большую часть долга составляли растущие день ото дня проценты, но Хаклик даже не пытался разобраться в хитросплетениях расчетов и мечтал только об одном, что Рин рано или поздно встанет на ноги и все поправит.
Хаклик не был рабом. Рабство в Айсе оставалось под запретом с момента основания города, но порядки сопредельных стран, пусть даже их воинства и пытались неоднократно штурмовать бастион некогда беглых рабов, постепенно проникали и в Айсу. Хаклик, как и тысячи подобных ему, считался наемным слугой, но не мог покинуть службу по собственной воле. И даже если бы хозяин распустил печать на его ярлыке, это значило бы только то, что он готов внести за слугу немалую подать в магистрат Айсы. После чего освобожденный должен будет немедленно покинуть вольный город, чтобы, скорее всего, сгинуть на чужбине от старости и нищеты или в Диком поселке либо Поганке от дубины ночного грабителя.
Хаклику не грозила даже подобная участь. Рин Олфейн не только не мог занять место старшего магистра, принадлежащее его роду, но и вступить во владение собственным домом. И все из-за того, что при попустительстве разжиревшего магистрата и с благословения Храма, собирающего немалую мзду с паломников, рвущихся увидеть клейменый огонь, это стало невозможным для изгоев, которые отказались проходить, как говорили храмовники, «освящение пламенем», и тем более для тех, кто не смог его пройти.
Одного не мог понять Хаклик: зачем новый порядок был нужен Фейру Гальду, которого не привечали в доме Олфейнов еще с трагической гибели его сестры — матери Олфейна, Амиллы Гальд. А в том, что закон об обязательном клеймении был принят под его давлением, Хаклик, как и большинство горожан, не сомневался. Разве не Фейр Гальд во всеуслышание объявил несколько лет назад, что, если уж Погань защищает Айсу, значит, каждый горожанин должен преклониться перед Поганью. Или не она источник процветания города? Более того, никогда данный закон не прошел бы через магистрат, будь в силе и здравии Род Олфейн. Пусть старший магистр и сам носил на запястье клеймо поганого огня, но отец Рина заболел, а потом и вовсе отправился в посмертное путешествие. Многое не мог понять старый Хаклик, который служил еще деду Рина Олфейна, но две вещи радовали его.
Первая радость заключалась в том, что Род Олфейн хоть и умирал тяжело и долго, но не приходил в сознание и не видел, что творил в его доме рассвирепевший Фейр Гальд. Не видел, как брат его жены, сопровождаемый десятком охранников, роется в ларях и сундуках и с криками о каких-то долгах приказывает вынести все, что Хаклик не успел продать, не гнушаясь ни глиняной посудой, не ношеной одеждой. Не видел, как Гальдовы служки заступами срубали в штольнях под домом едва зарождающиеся магические кристаллы и мазали своды вареной копотью, лишая дом Олфейнов даже надежды на воскрешение. Не видел, как перевернувший все в доме и даже простучавший его стены Фейр Гальд орал, брызгая слюной, и калечил магистерский меч, рубя каменные своды и неказистую мебель. Не видел, как он убил ударом сапога слепого старого кошака…
Второй радостью был Рин Олфейн. Как-то незаметно мальчишка превратился в мужчину, пропустив годы сладкого юношества. Рин несколько лет не отходил от отца. А когда в доме буйствовал Фейр Гальд, стоял, стиснув зубы у постели больного, и не вздрагивал ни от криков, ни от угрожающих жестов негодяя. Хотя уж те удары, что доставались бедному Хаклику, переносил так, словно Фейр Гальд избивал собственного племянника. А его дядя подходил к постели, видел на иссохшем пальце магистерский перстень и громогласно желал Роду Олфейну скорейшего освобождения от тягот земной жизни.
Зачем он снова и снова обыскивал жилище Олфейнов? Хаклик слышал, что и проданные дома, и сданная внаем часть дома не избежали той же участи. Что он искал? Неужели и вправду поверил в древнее предание, что старший магистр Айсы хранит некий ключ от ее колдовской неуязвимости? Неужели сам Хаклик за столько лет не прознал бы об этом ключе? В сердце он у него хранится, в сердце! А когда сердце перестало биться, верно уж перебрался ключ в сердце Рина Олфейна, куда же еще ему было перебираться? Разве может таинственный ключ, если и вправду существует на белом свете, найти лучшее вместилище? Разве недостоин быть продолжателем древнейшего рода Айсы молодой парень, который начал служить своему дому задолго до совершеннолетия? Который отдавал все силы на избавление отца от недуга, а оставшиеся тратил на долгие тренировки с мечом. Спасибо Грейну, неизменно притаскивающему свои старые, но еще крепкие кости в почти уже обреченный дом Олфейнов! Спасибо и Камрету, пусть Хаклик и недолюбливал старика, который тоже когда-то служил роду Олфейнов. Все-таки обучил старый болтун Рина многому, да и не раз тайком от парня подбрасывал Хаклику монету-другую. И уж явно его стараниями вернулся герб дома на дверь, который исчез оттуда, едва Род Олфейн обратился в пепел.
Хаклик с ужасом вспоминал тот день. Никогда он до этого не видел плачущего Рина. Но, когда слезы парня высохли, он неожиданно успокоился, отправил Хаклика объявить траур по отцу, назначить тризну и позвать Камрета. Двери дома Олфейнов украсили гирлянды желтой травы, собранной на окраинах Гнили, но так как тризна получилась бедной и малолюдной, то и траур вышел коротким. Сразу после тризны Фейр выставил на ступенях дома Олфейнов стражу и объявил во всеуслышание, что по окончании траура наведет порядок в запущенном и разоренном доме. А в последнюю ночь траура Рин Олфейн отправился на поиски опекуна.
Когда на следующий день Фейр ворвался в дом, Рин уже лежал в беспамятстве на привычном топчане, а Хаклик знал лишь о том, что опекун все-таки найден, и не смог сдержать довольной ухмылки, за что и поплатился, получив удар хлыстом по спине. На следующее утро Рин пришел в себя и отправился к спасителю Камрету, которому Хаклик уже был готов простить всю прошлую неприязнь. Фейр же, по слухам, безуспешно разыскивал надежно укрытого опекуна. К тому же и магистерский герб вернулся на дверь. Все понемногу начинало становиться на положенные места. Поэтому Хаклик запер дверь, за которой не смог бы поживиться даже нищий воришка, и отправился в пекарню к старому знакомцу Пурсу, где и встретил красавицу Джейсу.
Девчонка всегда вызывала у старика улыбку. Да и трудно было не улыбнуться самому, глядя на вечно улыбающееся существо, которое не могли расстроить ни нищета, ни жизнь впроголодь, ни пренебрежение Рина Олфейна.
В парня, Хаклик знал наверняка, Джейса была влюблена с детства. Еще малышкой она постоянно крутилась под ногами у Хаклика, а уж за мелкую монету или медовый леденец, а чаще всего бесплатно, готова была помогать ему с утра до вечера — мести пол, смахивать паутину, мыть стекла в окнах, чистить котлы и сковородки. Так что когда девчонка, уплетающая за обе румяные щечки столь же румяную булочку, предложила Хаклику помочь прибраться на кухне, старик с радостью согласился.
Всю дорогу красавица щебетала разные глупости. Показала клеймо на руке, пообещала, что Рин Олфейн обязательно в нее влюбится и она родит ему ребенка, который-то уж точно станет магистром. Сообщила, что сам настоятель Храма Хельд обещал помочь дому Олфейнов выпутаться из бед. Хаклик только качал головой и любовался очаровательной спутницей, не особенно прислушиваясь к тому, что она говорит.
Уже в доме он выложил свежий хлеб на полку и с поклоном принял поднесенный Джейсой кубок, как она сказала, с напитком любви и молодости. В кубке оказалась вода с едва различимым привкусом. Будь это вино, Хаклик и вовсе его не заметил бы, а тут поморщился, но Джейса радостно закричала «пей до дна!», и старик выпил. Неожиданно дыхание его перехватило, и с минуту он стоял, закрыв глаза и прислушиваясь к заторопившемуся куда-то сердцу, а потом открыл глаза и увидел Джейсу.
Она стояла напротив и смотрела на него с интересом. И Хаклику вдруг показалось, что ее волосы светятся. И ее глаза светятся. И ее щеки светятся. И нос. И губы… Светятся и зовут! Он почувствовал волшебный запах юности и совершенства и подумал, что так и не прикоснулся за всю долгую жизнь к собственному счастью. Так и не дотянулся до собственного цветка, все откладывал и откладывал, пока не отложил до предела жизни. И вот этот цветок, это его потерянное счастье стоит в двух шагах и кружит, и кружит, и кружит ему голову. Как же он мог жить без этих глаз, без которых невозможно прожить ни секунды? Как он мог оставить без прикосновений чудный стан и высокую грудь? Как он мог быть слепым и бесчувственным столько долгих лет?
На мгновение старик Хаклик перестал быть стариком. Его сердце забилось так сильно, как не билось с тех самых пор, когда крепкий молодой скам пробрался на дне торговой телеги к торжищу Айсы, потому что решил, что не станет рабом, даже несмотря на разорение его собственного отца. Его плечи расправились так же, как они были расправлены, когда Хаклик стоял с пикой в руке на стене Айсы во время последней войны с тарсами. Его плоть ожила, словно он вновь стал юным подростком, который подползал к тростниковой купальне, чтобы, рискуя нарваться на жестокую порку, разглядеть округлые тела жены местного скамского вельможи и его дочерей. И Хаклик протянул руки к удивительной и внезапно найденной им Джейсе, дочери звонаря Шарба, и попытался объяснить ей хоть что-то из нахлынувших на него чувств.
Но она отскочила назад. Отскочила с гримасою отвращения и ненависти. И сердце Хаклика разорвалось.
Дверь в дом Олфейнов была распахнута настежь, и Рин замер, предчувствуя беду. Орлик, который следовал за своим подопечным, с тоской поглядывая на минуемые трактиры и встречающихся дородных горожанок, присвистнул:
— Так ты продолжаешь утверждать, что добрый Хаклик не оставит нас голодными?
— Подожди, — прошептал Рин, глядя, как тронутая порывом ветра дверь пошла к косяку.
Герб дома Олфейнов был на месте.
— Вот и подожди, — согласился Орлик, — а я взгляну, что с той стороны.
Великан, мгновенно превратившись из увальня в гибкого воина, поднялся по ступеням и скрылся в дверном проеме. Не прошло и минуты, как он высунулся наружу и махнул Рину рукой.
Хаклика больше не было. Набежавший сквозняк уже развеял по коридору полосу пепла, но у входа в кухню лежали башмаки с бронзовыми застежками, а радом с ними кочережка дверного ключа, пряжка ремня, костяные пуговицы и несколько медяков.
— Не спеши. — Орлик выставил за спину растопыренную ладонь и поднял расколовшийся на две части исцарапанный кубок.
— Хаклик… — только и прошептал Рин.
— Удобно… — проворчал вельт, принюхиваясь к кубку. — И человека нет, и кожаные и металлические вещи в целости, и ни запаха тебе, ни ношеной одежды. Никаких сомнений, что он убит. Однако я бы предпочел, чтобы вот так развеивалось человеческое дерьмо. Мертвых все-таки надо если и сжигать, то собственной волей. И убитых в том числе.
— Он… — Рин присел на корточки и опустил плечи, — он жаловался на сердце…
— Но кто-то здесь все равно был, — заметил Орлик, заматывая осколки в тряпицу. — Вряд ли твой слуга распахнул дверь перед смертью. Кто-то уходил отсюда, и ушел, скорее всего, сразу после гибели Хаклика. Насколько я успел заметить, твой слуга не оставлял дверь открытой. Вряд ли это был расчетливый убийца — монеты не собрал, хотя… мог быть и очень расчетливый. Ладно, я осмотрю дом, мне не нравится запах кубка.
— Что мне делать? — прошептал Рин.
Он сполз на пол, прислонившись спиной к холодной стене, и с трудом выдерживал бьющуюся в висках боль. Старик, который был Рину вместо матери, который любил его как родного сына, обратился полосой пепла. «Я убил твоего отца, щенок!» — всплыли в голове страшные слова. И этим теперь не с кем поделиться, не от кого услышать слова поддержки и сочувствия.
— Ничего нет, — отозвался Орлик, выходя из соседней комнаты, и ловко вставил эсток в потертые ножны. — Ты не находишь, что носить седельный меч — плохая примета? Чего доброго кто-нибудь оседлает?
Рин мрачно посмотрел на великана, и тот со вздохом стер с лица улыбку.
— Послушай, парень. На полу нет крови, от осколков пахнет магией, но не ядом, поверь мне. Скорее всего, старик умер своей смертью, и ему не пришлось окликать костлявую слишком уж громко. Ему повезло. Он умер легко, без мучений, прожив немалую жизнь. Давай будем радоваться отъезду в далекое путешествие доброго человека, огорчаясь, что нам не суждено было попрощаться с ним и уже вряд ли удастся дождаться его возвращения. Но рано или поздно мы отправимся туда же и тогда найдем о чем поговорить с твоим замечательным стариком. И еще, не забывай: если точить нож достаточно часто, рано или поздно он стирается до обушка. Побереги сердце, парень. Кстати, — донеслось до Рина уже с кухни, — еды никакой нет, если не считать блюда распаренного зерна, но в полотняном мешке два свежих хлеба. Еще теплых! Сейчас бы кувшинчик топленого молока!..
— Как ты можешь говорить о еде? — отозвался Рин и осекся. От звука его голоса пепел у ног взметнулся тусклым облаком.
— О еде я могу говорить всегда. — Орлик выглянул в коридор. — Понимаешь, такую тушу, какую я вырастил из долговязого вельтского мальчишки, содержать непросто! Мало, что она требует постоянной кормежки, так ведь еще нуждается и в переваривании всего того, что я в нее забрасываю! А разговоры о еде прекрасно способствуют перевариванию пищи. Правда, когда живот пуст, эти разговоры способствуют только аппетиту. Ты все еще не хочешь есть? Мне показалось, что утренние переживания порядком опустошили твой желудок. Кстати, — вельт заглянул в бывшую комнату Рода Олфейна, — мне показалось, или в этом доме действительно, кроме мешка с двумя хлебами и старыми ножнами моего нового меча, ничего нет?
— Ничего, — кивнул Рин. — И здесь, и в подвале, и в штольнях. Второй и третий этаж заложены камнем с нашей стороны, они сданы купцам на три года вперед. В доме нет запаса дров. На мне даже плащ не мой, а Хаклика. Все, что есть в доме ценного, так это магистерский герб на двери.
— Да, — вздохнул вельт. — С таким плащом, да еще и без дров — не жизнь. Не только зима, но и осень готова стать непреодолимым бедствием.
— Что мне зима? — скривил губы Рин. — До нее еще надо дожить! Ты думаешь, мне удастся?
— Не кричи от боли, пока не больно! — Орлик протянул руку. — Или нет ни одного молодца, кто скрестил с Фейром меч и не остался жив?
— Есть, — поднялся на ноги Рин и замер, глядя, как кружатся в падающем из кухонного проема свете пылинки пепла. — Мастер Грейн фехтовал с ним. Но нам его опыт не поможет.
— Мы сходим и к Грейну, — расплылся в улыбке Орлик. — И опекуншу твою разыщем! И с Камретом нам есть что обсудить. Но, уж прости, парень, поиски начнем с хорошего трактира! В вельтскую харчевню не потащу тебя, там ты и так с утра шума наделал, а вот есть тут поблизости одно заведеньице…
Рассказать про заведеньице вельт не успел, потому что в дверь застучали, и снова Рин поразился мгновенному преображению великана. Словно огромный кот, Орлик беззвучно прыгнул к двери, замер у косяка, с гримасой погладил живот и подмигнул парню. Рин удивился неведомо как оказавшемуся в руке вельта кривому кинжалу и толкнул дверь.
— Рин Олфейн, его попечитель и опекун, именуемая Айсил, слуги, а также гости и приживальцы должны покинуть указанный дом, дабы сохранить его и уберечь от небрежения и ущерба! — раздался гнусавый голос. — Имущество выносить из дома воспрещается, исключая запас еды на один день, одежду, в которую облачены исторгаемые из дома жители, личное оружие и нательные украшения. Разрешается…
У ступеней дома Олфейнов со свитком в руках стоял облаченный в красную мантию белобрысый и сутулый делатель Кофр и гнусаво распевал исполненное торжественности и законопочитания решение старшего магистра. За его спиной скрестил пальцы на магистерской бляхе толстячок Жам и переминались с ноги на ногу два стражника, из-за постепенно набегающих зевак чувствующие себя весьма неуютно. Рин шагнул к Кофру, пошатнулся, и, видно, проявилось что-то такое у него на лице, потому что Жам поднял руку и повысил голос, чтобы перекричать Кофра:
— Не соверши глупости, Рин Олфейн! Фейр Гальд обратился в магистрат с просьбой о сохранении имущества и представил выкупленные долговые обязательства. Дело разрешится на ближайшем Совете, на котором, я полагаю, ты будешь вместе с опекуном? А пока советую запереть дверь, я уполномочен опечатать усадьбу Олфейнов и временно снять герб. Он будет храниться в магистрате, там, где и хранился до сих пор. Утерянный тобою, Рин Олфейн, ключ от ворот Водяной башни Фейр Гальд возвратил в магистрат. Решение подписано исполняющим жребий старшего магистра Гардиком и действует до изменения или утверждения его Советом магистров.
Над переулком повисла тишина. Рин метнулся взглядом по вытаращенным глазам зевак, по окнам соседних домов, с напряженными силуэтами за ними, и медленно снял руку с рукояти меча.
— Читать? — с облегчением выдохнул, обернувшись к магистру, делатель.
— Заткнись, Кофр, — отмахнулся Жам. — Ты все понял, Рин Олфейн?
— Он все понял и конечно же оспорит несправедливое решение на Совете магистров, — раздался за спиной Рина спокойный голос Орлика, заскрежетал замок, после чего пролетевший над головой Кофра ключ был благополучно пойман Жамом. — В доме никого живого не осталось, прочие упомянутые в решении магистрата люди находятся там, где расположены находиться, и будут там находиться, пока не потребуется перебраться туда, куда укажет уважаемый магистрат. Я правильно сказал, хозяин? — Вельт поймал окаменевшего Рина Олфейна за предплечье.
— Но… — нахмурился Жам, силясь понять произнесенную гигантом тираду.
— Никаких «но»! — строго сказал вельт. — Законы города должны исполняться неукоснительно, даже если их исполнения требует такой… горожанин, как Фейр Гальд. Кстати, ключ от ворот Водяной башни был означенным горожанином не найден, а украден в этом самом доме, что я могу засвидетельствовать со всем почтением к магистрату Айсы! Да! — кивнул он в сторону сохранявшей напряженное безмолвие толпы. — И многое другое тоже. Рин Олфейн, — Орлик слегка встряхнул парня, — надеется, что оставшееся за этой дверью имущество дома Олфейнов будет под надзором магистрата в еще большей сохранности, чем оно было до сих пор. А теперь можете исполнять вашу службу, мы же вынуждены удалиться по неотложным делам!
Если Жам и хотел что-то потребовать от Рина, то нужный момент он упустил. Впрочем, он вряд ли принялся бы кричать вслед удаляющемуся Олфейну, которого осторожно, но настойчиво сдвинул со ступеней и повлек сквозь толпу великан вельт. По рассказам того же Кофра, на которого вельт произвел неизгладимое впечатление еще позапрошлой ночью, спорить с великаном не следовало ни при каких обстоятельствах.
— Опечатывай! — раздраженно закричал Жам делателю.
Джейса пришла в себя только у Водяной башни. Остановившись, она судорожно перевела дыхание и тут же нырнула в сумрак проездного двора, где за вросшей в камень, никогда не закрываемой створкой ворот, сколько себя помнила, пряталась и от отца, и от донимающих ее сверстников. Да и просто скрывалась от всех, чтобы выплакать внезапные слезы, которые нет-нет да и пересиливали всегдашнюю улыбку на ее лице. Укрытие не оставляли вниманием и горожане, поэтому в полумраке пахло отхожим местом.
В другой раз Джейса поморщилась бы и нашла более приличное место для уединения, но теперь она просто замерла, успокаивая дыхание и сердцебиение. Против ожидания, слезы не хлынули, хотя испуг остался. Даже пальцы, которыми она попыталась поправить выбившуюся на лоб рыжую прядь, скручивали судороги, зубы выбивали дробь, но отсутствие слез испугало девушку больше всего.
Она попыталась вызвать внутри себя сочувствие и жалость к несчастному и доброму старику, но вместо этого вспомнила его внезапно изменившееся лицо, его глаза, которые напомнили ей глаза слепых, хватающих прохожих на торжище за рукава и гнусаво выпрашивающих подаяние, и ощутила отвращение и ненависть. «Он умер, умер, умер», — зло повторила она про себя и вдруг подумала, что точно так же может умереть Рин, и ее сердце сжалось. Еще несколько минут она шептала повисшую на языке фразу: «Может умереть Рин, может умереть Рин», затем дождалась семейства горшечника, которое тянуло через проездные ворота тележку с глиной, выскочила из укрытия и, с трудом удерживаясь от бега, быстрым шагом пошла в сторону Храма.
Весь мир дочери звонаря, вся ее прошлая жизнь всего лишь за полдня обратились в дым и вернулись к ней в новом обличье. Словно девчонка выглянула рано утром в окно и вместо черного камня мостовой, стен и крыш родной Айсы увидела снег, снег и снег. Заботы, печали и мелкие радости, которые составляли ее жизнь, в один день сменились долгом и делом.
«Как же просто, — подумала она, отмеряя шаги по Дровяной улице, — изменить собственную жизнь! Главное — сделать первый шаг, а там уж сама судьба превратится в склон, услужливо ведя тебя к выбранной тобой цели. И захочешь остановиться — не сможешь».
Последняя фраза смутила девушку, и она некоторое время держала ее на языке, тем более что и Дровяная улица плавно сбегала от подножия Водяной башни по пологому склону городского холма. Но в голову тут же пришло, что, взяв кристаллы соли, Джейса поднималась в гору, и девушка сочла за лучшее продумать, какие последствия может иметь смерть Хаклика. Уже через десять шагов она уверилась, что никаких последствий быть не может, да и кто узнает о ее участии в нелепом происшествии?
Ведь так счастливо встреченный ею Хаклик на обратном пути от пекаря повел ее через двор знакомого камнереза, которого дома не оказалось. Значит, никто вблизи их вдвоем не видел — если только издали. Но именно сегодня Джейса впервые надела яркий платок, в котором ее до сей поры никто не встречал — значит, узнать ее невозможно. Еще через десяток шагов Джейса ужаснулась, подумав, что теперь ей никогда больше не придется носить теплый платок, но тут же убедила саму себя, что никто ее не видел даже в платке и бояться ей нечего!
Да и чего бояться? У старика заболело сердце, он упал и умер, а она пыталась ему помочь, пока тело несчастного не охватило пламя. После этого она испугалась и убежала. «Испугалась и убежала», — повторила Джейса, сунула руку в торбочку, которая все это время болталась у нее на плече, отщипнула кусочек хлеба и тут же со слезами на глазах возблагодарила Единого, что не забыла расшитый изображением Водяной башни мешочек в доме Олфейнов.
К мастеру Хельду Джейса попала не сразу. В огромном зале шла служба, пахло смолой и копотью, над головами толпящихся прихожан мелькали факелы храмовых служек и высокий голос возносил в подкупольную пустоту просьбы к Единому о ниспослании городу и его жителям умиротворения и благоденствия. Из полумрака вынырнул худощавый отрок в сером балахоне и негромко, но убедительно приказал ей ждать снаружи.
Джейса вышла на площадь и принялась рассматривать две обращенные к храмовой площади башни сооружения. Уже через минуту ей начато казаться, что они клонятся в ее сторону и неминуемо должны упасть на голову и раздавить ее как мелкое насекомое. Джейса зажмурилась, отвернулась и стала ходить между тяжелыми каменными тумбами, которые торчали через каждые пятьдесят шагов и покрывали всю площадь.
Тут же девушка вспомнила рассказы о том, будто раньше горожане верили, что излишнее рвение в сборе чудесных кристаллов ослабляет магическую защиту Айсы, и оставили часть города, некогда служившую полем, деревней и кладбищем древних обитателей холма, заповедной. Еще двести лет назад здесь росла трава и паслись козы — единственные домашние животные Айсы, не считая диких крыс и кошаков, которые переносили близость Погани, но потом в город пришли храмовники.
После долгих переговоров с магистратом они получили разрешение на строительство Храма. В городе тогда говорили, что храмовники предложили содействовать миру со Скамой, которая перекрывала главную дорогу за пределы Пущи. Так или иначе, но за пятьдесят лет строительства над останками деревни и кладбищем поднялись три башни, соединенные куполом огромного зала, а поле стало площадью.
Ходили слухи, что под храмом и полем храмовники вырубили бесчисленные штольни, в которых собирали кристаллы корзинами, что и позволило им в итоге и нарезать камень на строительство, и оплатить тяжкий труд камнерезов, и накопить огромные богатства.
Говорили, храмовники воруют детей и заставляют несчастных долбить камень в глубоких шахтах, что уходят в сердце земли и где-то там, в глубине заворачивают к Погани, и эти тумбы на площади — оголовки шахтных отдушин. Правда, якобы пропавших детей никто так и не хватился, и разговоры постепенно стихли сами собой.
Джейса прислонила ухо к ближайшей тумбе и попыталась разобрать скрежет зубил и звон молотков, но из Храма повалил народ, и она спряталась за одной из отдушин, закутавшись в яркий платок, надеясь, что ее никто не узнает.
— Пойдем, — нашел Джейсу отрок, когда площадь опустела.
Хельд ждал ее в центре зала. Наверное, теперь под его балахоном не было доспеха, потому что он показался Джейсе худым и похожим на белую птицу с длинным клювом, которую однажды Арчик притащил после удачной охоты на окраине Гнили.
— Я все знаю, — проскрипел Хельд, едва дождавшись, пока утихли под куполом гулкие шаги девушки, и она упала на колени, чтобы прикоснуться губами к сухой руке.
— Что мне делать?
— Ты и так все сделала как нельзя лучше, — погладил Джейсу по голове храмовник. — Просто тебе нужно быть чуть осторожнее. Мы, дети Единого, должны следовать извивам его дыхания, который сам по себе есть наша судьба, осторожно, дабы своеволием своим не исказить божий промысел. Ты испробовала снадобье на старике, который никогда не испытывал такого влечения к женщине, как то, что испытал благодаря тебе.
— Он умер! — прошептала Джейса.
— Он умер счастливым! — Храмовник погладил девушку по щеке, поймав пальцем слезинку. — Ты подарила ему счастье, а Единый избавил его от разочарования и заодно от мук старения и тления заживо.
— Но… — растерялась Джейса.
— Рину не грозит участь его слуги, — усмехнулся Хельд. — Его сердце не перестанет биться, оно возрадуется, как возрадовался бы путник, если бы перед дорогой в тысячу лиг ему показали путь к той же цели в тысячу раз короче. Не занимай свое сердце мелкими заботами, подумай о том, что может воспрепятствовать твоему счастью и счастью твоего избранника. Кто-нибудь видел тебя со стариком? Если Рин Олфейн узнает, что ты была перед смертью с его слугой, он прогневается, и его гнев исказит влияние снадобья.
— Я думала, — пожала плечами Джейса. — Вряд ли кто-то мог увидеть меня, если только мой платок и торбу. Правда, пекарь отпускал мне хлеб одновременно с Хакликом, но больше никто…
— Мой младший брат Урих даст тебе другой платок и другую торбу, — растянул губы в улыбке Хельд. — Заодно и добавит к твоим хлебам круг сыра, кувшинчик отличного вина для старого звонаря и несколько монет, чтобы ты могла приодеться к свадьбе. Правда, нам может помешать пекарь. Нужно, чтобы он забыл и о тебе, и о Хаклике.
— Но как это сделать? — подняла брови Джейса.
— Просто, — огорченно причмокнул Хельд. — Нужно уколоть его. Он не почувствует боли, укол будет не больнее укуса мошкары, но твое счастье будет спасено. Вот возьми это. Только будь осторожна!
Джейса протянула ладонь и поймала покрытый воском шип листовертки.
— Незаметный укол — и Единый возблагодарит тебя счастьем!
— Ему правда не будет больно? — нахмурилась девушка.
— Клянусь тебе, Джейса, — посерьезнел Хельд.
Через полчаса девушка вышла из Храма со счастливой улыбкой на лице. Ее плечи кутал неброский, но новый и теплый платок из козьей шерсти, суконная котомка на плече оказалась больше и тяжелее. Вслед за ней из дверей выскользнул отрок, на котором уже не было серого балахона. Он был одет как обычный айский мальчишка и легко бы затерялся на любой улице, если бы не коротко остриженная голова. Поэтому он повязал ее платком, как делают камнерезы.
Трактир, о котором говорил Орлик, оказался не слишком близко — или вельт решил утащить молодого Олфейна подальше от того места, где повисла на волоске судьба его дома, — только остановился Орлик лишь на перекрестке Пристенной и Пекарской улицы. Он подтолкнул Рина к узкой лестнице, которая вела на второй этаж серого неприметного здания. Наверху оказалась книжная лавка, в которой за столом дремал розовощекий подросток, но вельт кивнул в сторону пестрой занавеси и повел Олфейна по узкому коридору.
Вскоре в нос ударили ароматы кухни, где-то под ногами послышался звон кастрюль, и Рин почувствовал, что все произошедшее за день навалилось на него неподъемной тяжестью и выдавило все чувства, кроме слабости и безволия, которые заполнили его до макушки. Где-то в отдалении пульсировали злость и отчаяние, но слабость и безволие пересиливали все. Тем удивительнее было, что запахи пищи неожиданно заставили Рина сглотнуть слюну, он даже споткнулся и со стыдом понял, что не смог сдержать слез. К счастью, из первой же двери, которые начались по правую руку, высунулся коренастый служка в холщовом фартуке и очень кстати отвлек Орлика.
Через минуту молодой Олфейн и его новый приятель, который не старательно, но весьма убедительно выставлял себя и охранником, и наставником одновременно, сидели за выскобленным дубовым столом, а еще через несколько минут стол оказался заставлен множеством услаждающих взгляд и обоняние блюд. Впрочем, вскоре Рин понял, что вкус кушаний нисколько не уступал их виду и запаху.
Сначала он отдал должное мелко порубленной и сдобренной луговым маслом красной редьке. Затем с немалым старанием занялся бараньей похлебкой, в которой волоконца мяса не приходилось выцеживать шумовкой, а можно было черпать вместе с вкуснейшими корнями и дольками чеснока. После похлебки пришел черед каши из пророщенных семян желтого полынника. Кашу сменил рыбец, фаршированный отпаренным степным зерном, а когда на столе появилась запеченная на углях кабанья нога, Рин с сожалением ослабил ремень. Он беспомощно развел руками и стал понемногу прихлебывать из кубка подогретое и чуть разбавленное вино, почему-то холодно и отстраненно раздумывая над тем, как же он может набивать живот после всего произошедшего.
Орлик, который до того одобрительно кивал, глядя на старания подопечного, вздохнул, пододвинул к себе большое блюдо с пирогами, ухватился за кабанью ногу и, прежде чем вонзить в нее зубы, крикнул служке, чтобы печень, обжаренную в масле, и вываренные в молоке почки он нес, а тушеную с корнями телятину придется отложить на другой раз.
Рин облокотился на завешенную мягко выделанной коровьей шкурой стену и подумал, что в балагане, который каждое лето поднимали на торжище у Кривой часовни скамские акробаты и фокусники, не хватает именно Орлика. Многие побились бы об заклад, что даже такой великан не способен уничтожить несоразмерную гору снеди, и, проиграв, были бы разочарованы только тем, что исполнитель столь удивительного трюка во время выступления не рычал, не плевался, а вел себя с достоинством и со всей возможной аккуратностью. И даже, когда опрокидывал в рот кувшин терпкого вина, не ронял ни капли на собственные грудь и подбородок.
— Все, — сказал вельт и с грустью оглядел пустой стол.
— Я с Хакликом, — пробормотал Рин, — прожил бы с таким количеством пищи больше недели.
— Разве то была бы жизнь? — махнул рукой Орлик и снова вздохнул. — Да пошлет Единый успокоение твоему старому другу в его странствии по реке времени. Честно признаюсь, я тоже не каждый день позволяю себе наесться, но, когда чувствую, что судьба начинает поджаривать мне пятки, мой живот требует полноты и тяжести. Ты не волнуйся, если я сяду в следующий раз за стол даже через несколько дней, до срока все равно не буду смотреть на тебя голодными глазами.
— И сколько дней, начиная с сегодняшнего, я могу чувствовать себя в безопасности? — со слабой улыбкой поинтересовался Рин.
— Со всей ответственностью могу пообещать безопасность только на сегодняшнюю ночь, — оскалил зубы Орлик и тут же расхохотался: — Не волнуйся, меня из моей конуры еще не выгнали, а места там для двоих хватит с избытком. Кстати, ничто не успокоит нас лучше крепкого сна. Тем более что пока мы добредем до моего логова, пища уляжется в желудке, а дома у меня есть славный шиллский сыр и забористое тарское пиво! Правда, оно не лучше местного вина. Люблю эту харчевню! Здесь нет зала, дыма, толкотни и шума. Трактирщик развозит стряпню по богатым домам Айсы, но для тех, кто ценит уединение, держит с десяток вот таких комнатенок. Так что не волнуйся, телятина, от которой мы отказались, найдет себе достойное применение, хотя бы приснится мне под утро!
— Что мы будем делать, Орлик? — спросил Рин.
— А сам-то что ты думаешь? — прищурился вельт.
— Разное, — нахмурился Рин. — Думаю, что прав был Камрет, и лучше бы ты стал моим опекуном. Думаю, что раз уж я внял советам старика, так надо его найти и выслушать его советы до самого последнего, иначе он опять исчезнет в самый важный момент. Но я действительно не знаю, что делать.
— А чего ты хочешь? — сдвинул брови Орлик. — Причем мне нужен не тот ответ, который вертится у тебя на языке, а тот, что скрыт в твоем сердце. Но, прежде чем ответить, ты, парень, должен задуматься еще и о том, чего хотят твои враги? Ты должен понять их, потому что их желания — это их действия, а их действия подобны преградам на твоем пути: какие-то придется обойти, какие-то преодолеть, а какие-то и уничтожить.
— И много ли у меня врагов? — поморщился Рин.
— Кого-то ты уже знаешь, — пожал плечами Орлик, — остальные дадут о себе знать рано или поздно. Имей в виду, многие твои враги еще не знают, что они с тобой в ссоре.
— Надеюсь, что Единый не враг мне, — постарался улыбнуться Рин.
— Всякий мнит такую же надежду, не задумываясь, что гора не может быть врагом камешку, кувыркающемуся с ее склона, — усмехнулся Орлик. — И я надеялся на удачу, и удача не изменяла мне до сего дня, но, когда я оглядываюсь назад, не замечаю и тени везения. Всякий раз я вижу труд, старание и упорство. Или так мне только кажется?
— А на что ты рассчитываешь теперь? — оживился Рин. — Неужели ты думаешь, будто я поверю в то, что ты просто по-приятельски выполняешь просьбу Камрета? Он всего лишь обещал присматривать за мной моему отцу, когда тот еще мог объясняться знаками! Или ты рассчитываешь, что я поверю в то, что ты хочешь вернуть украденные у тебя моей неведомой мне опекуншей серебряные и для этого множишь их недостачу?
— Ты хочешь длинного разговора? — рассмеялся вельт. — И ты получишь его! Нельзя вымерять шаги, не зная, куда идешь. Я и сам хотел бы кое в чем разобраться, но давай поговорим на свежую голову. Надо передохнуть, вечер еще только близится, но нас ждет раннее утро. И для начала подскажи мне, где Хаклик покупал хлеб?
— В лавке у Пурса, — откликнулся Рин. — У него самый вкусный хлеб, над входом в его пекарню висит вырезанный из дерева и раскрашенный золотом крендель.
— Я этот крендель помню, — улыбнулся Орлик, — потому что всякий раз, как захожу к этому пекарю, стучусь о его украшение головой. Эта пекарня как раз по дороге к моему логову. Заглянем к нему и спросим, как ему показался Хаклик? А что, если он приходил к пекарю не один? И не забывай: главным для нас пока является поиск твоего опекуна. Уже хотя бы потому, что Совет магистров должен состояться на два дня раньше, чем твой поединок с Фейром Гальдом!
Пекарня Пурса ничем не отличалась от прочих пекарен, разве только яркостью деревянного кренделя да большим количеством покупателей, которые, впрочем, иссякали к полудню, а к вечеру и вовсе становились случайными гостями. Поэтому пекаря за стойкой не оказалось, да и все его многочисленное семейство, похоже, было занято чем-то в глубине дома.
Рин несколько раз окликнул хозяина, пока откуда-то со двора не донеслось недовольно: «Сейчас выйду, есть терпение там или нет? Иду уже». Вслед за тем во дворе простучали чьи-то легкие шаги, затем заскрипела и хлопнула дверь, и в лавке появился хозяин. Теперь он ковылял медленно, словно только что опрокинул кувшинчик крепкого вина, и держал перед глазами растопыренную пятерню, будто кто-то соскреб с нее засохшую муку и по открывшимся линиям предсказал румяному мастеру долгую и счастливую жизнь.
— Вот ведь, — Пурс удивленно поднял брови, еще раз посмотрел на раскоряченную ладонь и вытаращил на Рина глаза со странно расширенными зрачками, — то «обними меня, дядя Пурс», то…
На середине фразы пекарь осекся, пытаясь подобрать побежавшую изо рта зеленую пену, остекленел глазами, повалился на липкую от медовых палочек стойку и занялся холодным поганым пламенем.
Разговора в этот день не получилось. Происшествие с пекарем проняло даже неунывающего вельта, надолго стерев с его широкого лица улыбку. Орлик размеренно шагал по узким улицам Среднего города, порой одновременно задевая плечами фасады противоположных домов. Олфейн брел следом, уже не удивляясь пустоте, которая поселилась и в груди, и в голове.
Знакомые улицы казались Рину чужими, и узкая полоса бледного неба над головой вдруг стала чужой, и завывание ветра в кровлях, и холод, который числил драный плащ Хаклика в старых знакомцах. Рин шел следом за великаном, стискивая рукоять нового меча, и, почти не думая о том, что делает, пытался забыть произошедшее в последние дни. В какой-то момент он начал представлять, что и в самом деле сжимает в кулаке некий диковинный румпель и не идет по улицам Среднего города, а плывет на крутобокой ладье, если, конечно, сказки Камрета о морских путешествиях хоть что-то означали в действительности.
Вельт хмуро сопел какой-то мотивчик и озабоченно цокал языком, рассматривая на ходу только что не обугленные ножны, которые теперь постукивали ему по бедру. На повороте кривой улицы, которая испокон века так и называлась — Кривая, буркнул через плечо совсем уже мрачно:
— Всегда был уверен, что превозносимая жителями Айса на самом деле проклята Единым или уж точно забыта им и брошена на произвол судьбы. Вот и теперь чувствую то же самое. Словно по ущелью идем. Везде в Айсе дома стоят близко, разве что Медная улица шире прочих. Уходишь в Погань, словно навстречу погибели движешься, возвращаешься в Айсу, как в конуру забиваешься. Вместо неба над головой — полоска застиранного холста! И часто даже ее нет! А мне небо нужно! Небо! И море!..
— Я никогда не покидал города, — ответил Рин. — Хотя мальчишкой раза три ходил с отцом до дальней заставы. Лошадей видел. А Хаклик всегда говорил, что люди брошены Единым на произвол судьбы. И еще он говорил, что произвол судьбы — страшная штука, но произвол Единого был бы еще страшнее.
Орлик покосился на окончательно помрачневшего спутника и с досадой повел плечами, отчего упрятанный в чехол топор и пика стукнули друг о друга.
Так, кивая редким встречным, словно знал по имени каждого жителя этой части города, вельт довел подопечного до угрюмой Птичьей башни, птиц на которой на памяти Рина никогда не бывало.
Восьмигранное сооружение завершало каменной тушей северо-восточный кусок главной городской стены, что отгораживала от Среднего города Каменную слободу. Сразу за башней городской холм обрывался в Холодное ущелье, на противоположной стороне которого высилась стена Темного двора, а на дне струилась потерявшая после Мертвой ямы Водяной башни силы Иска.
От башни именовалась Птичьей и улица, что теснилась между высоким парапетом, ограждающим реку, и сплошным, без единого прохода рядом мрачных домов, и вела к храмовой площади. Ни одной лавки не было на Птичьей улице, в окнах вместо стекол подрагивали на осеннем ветру пленки, сшитые из рыбьих пузырей. В этой части Айсы жили горожане, погрузившиеся в нищету. Даже жители ремесленных кварталов за Иской и семьи рядовых стражников из Нижнего города числили обитателей Птичьей улицы среди неудачников.
И то сказать, подвалы и штольни бедных домов были заперты на тяжелые замки, потому что давно уже принадлежали вместе с растущими там кристаллами городской знати. А единственным занятием для обитателей верхних этажей, которое позволяло хоть как-то свести концы с концами, оставались походы в Погань. Да не на охоту, а за рудой, горным стеклом для мастеровых слобод, черепками и прочим мусором, за который в Темном дворе отсыпали чешуйки меди. Чаще же всего несчастные зарабатывали медяки толканием тележек в Погань и обратно, на которые грузили добычу их чуть более удачливые земляки. Наверное, только дети несчастных не чувствовали себя обделенными и носились по полосе запустения и бедности не менее весело, чем в других частях города.
Еще издали завидев вельта, целая орава оборвышей с криками и визгом бросились к нему навстречу, и только тут Рин понял, что за мешок запихнул в суму Орлик в харчевне. Вельт распустил шнуровку и начал рассыпать в протянутые ладони поджаренные с медом хлебные палочки. Большая их часть тут же оказывалась за чумазыми щеками, что-то запихивалось за пазуху, но руки все тянулись, и Рин уверился, что даже упавшая на камень крошка будет немедленно поднята и съедена.
— Что замер? — оглянулся вконец погрустневший Орлик, когда орава с таким же визгом и криком рассеялась по улице, дабы предаться поглощению сладостей. — Пришли мы уже.
— Вот думаю, — прошептал Рин, — Камрет еще сегодня утром уверял меня, что Айса — город бездельников и паразитов.
— Не все, что на языке повисает, из головы спускается. — Гигант отвернулся и толкнул неказистую дверь. — Не отставай!
На темной узкой лестнице Рин несколько раз приложился лбом, пока вельт не завел его в крохотную комнатенку.
— Вот здесь я и проживаю, — прогудел Орлик и, увидев обескураженное лицо Рина (в комнатушке даже он не смог бы вытянуть ноги), с кривой усмешкой погладил широкой ладонью покрытую суконным одеялом кровать. — Тесновато тут, но согласно записи в поминальнике магистрата искать меня следует в этой самой люльке. Что ж, пускай ищут. Лишь бы не открывали вон того шкафчика!
Вельт подмигнул почерневшему от времени сооружению, в подобных которому хозяйки Айсы хранили соль, огниво, лучину для растопки очага и прочий кухонный мелкий скарб.
— Верно ты, Орлик, на этом лежаке втрое складываешься? — грустно заметил Рин. — Мне же придется сложиться впятеро, и все равно я не помещусь в шкафчик. В нем хоть не дует?
— Тесно, зато не пресно! — Великан все-таки ударился головой о притолоку. — Тут у всех тесно, а кроме того, и не жарко. Камины топят, только если вода замерзает в Иске. А в этой шкатулке и жаровню не поставишь, разве чтобы пожевать с утра в охотку копченого вельта. Но ты не волнуйся, в учет я тут иду, а ночую в другом месте.
— И где же? — не понял Рин, когда Орлик распахнул затянутое мешковиной окно и выбрался на узкий карниз.
— Уже близко, — ухмыльнулся вельт и начал спускаться по заскрипевшей под его тяжестью приставной лестнице.
— Надо же! — прошептал Рин, выглядывая в крохотный, двадцать на двадцать шагов двор, который создали, соединившись глухими — без окон и дверей — стенами четыре дома. Только в сооружении напротив виднелись тяжелые кованые ворота и узкие окна в барабане, подпирающем затянутый пылью и серым мхом купол, довольно странный для заостренных кровель Айсы. Да еще окно каморки Орлика выделялось заплаткой на черной, выщербленной от времени стене.
— Сюда, — позвал вельт, ковыряясь с огромным замком. — Спускайся вниз, только окно прикрой. Лестницу возьми с собой. Осторожно, руки не занози!
Через минуту Рин стоял в центре огромного зала и изумленно крутил головой.
— Вот здесь я обитаю на самом деле, — прогудел Орлик, пристроив лестницу у стены и задвинув ворота изнутри на засов. — Зимой холодновато, но, — он махнул рукой в сторону дальнего угла, где были устроены просторный лежак и стол, — зато у камина даже горячо. И дров предостаточно. Заложенные камнем окна и дверь выходят на Глиняную улицу. Но для тамошних жителей здание закрыто и забыто до лучших времен. Стены толстые, двери двойные, тут орать можно, наружу ничего не выйдет. Опять же камин соединен с дымоходом соседнего дома — хоть обтопись, никто ничего не заподозрит! Лет триста назад тут один из тогдашних богатеев возводил Храм Единому, но потом, когда в городе появились храмовники и выговорили себе место на древних могильниках, домик этот отошел под коптильню, потом под склад, а там уж всякого нагляделся. Но так никто тут и не задержался. Все говорили, что проклят дом, построенный Единому, но отнятый у него. Вроде бы глубоко под домом, глубже штолен, трутся друг о друга кости земли, чтобы рано или поздно обратить здание в груду камня. К счастью, последний хозяин оказался не из пугливых. Или же его расчетливость больше пугливости.
— Так они и вправду трутся? — затаил дыхание Рин.
— Кости-то? — усмехнулся Орлик и направился к жилому углу. — Что-то слышал, но особо не прислушивался. Я, кстати, подозреваю, что погреметь костями в штольнях — хороший способ сбить цену на крепкий дом. Но это так, к слову. Нынешний хозяин появляется тут нечасто, только чтобы в подвал спуститься и кристаллы снять, а я присматриваю за порядком. Соседние штольни проходят близко, стенки такие, что кулаком можно пробить, кое-где верно и пробивались, потому как камнем заложены. Так что вечерами разогреваю вино и прислушиваюсь к подземным добытчикам. А ну подойди-ка сюда, парень!
На почерневшем столе что-то искрилось и белели слова: «Монету оставила у менялы Вохра девка, похожая по описанию на Айсил».
— Что это? — Рин поймал незнакомый кругляш. На одной стороне монеты вились надписи на незнакомом языке, на другой была изображена башня с крохотной и странной надстройкой наверху, которую окружали знакомые буквы.
— «Скир», — прочитал Рин и уставился на Орлика. — Откуда монета?
— Не знаю. — Вельт почесал затылок и снял с пояса эсток. — Этот меч тоже, скорее всего, из той же дальней страны, откуда и монета, и твоя опекунша. И поверь мне, я бы с удовольствием сплавал туда, пусть даже мне пришлось бы управляться с веслами и парусом не один месяц. Меняла Вохр, кстати, не просто так весть о монетке подал. Знает, шельмец, что за интерес цена вдвое от обычной идет! Его лавка на торжище у Кривой часовни. Завтра мы отправимся туда. Правда, многое мне пока еще неясно. Вот, кстати, еще одна загадка.
Орлик выложил на стол рядом с монетой квадратную серебряную пластинку размером с ноготь большого пальца, расчерченную через центр на шестнадцать треугольников.
— Это я нашел у того парня, что преследовал нас, — проговорил Орлик и потянул из сумы сверток. — А здесь осколки кубка, из которого пил Хаклик. Загадки множатся, не успевая разгадываться. И, кроме всего прочего, за нами следили. Только на Птичьей улице отстали, но поутру присмотримся. Интересно, кому не дают покоя наши прогулки? У нас завтра много дел, парень. Так что сегодня не до разговоров, хотя кое-чем полезным мы займемся.
— А надпись? — спросил Рин. — Кто сделал ее?
— Хозяин здания. — Вельт потянул шнуровку плаща.
— Я его знаю? — Рин впился глазами в знакомые извивы букв.
— Имя «Камрет» тебе что-нибудь говорит? — бросил через плечо Орлик, выудил из-под лежака старую пику, стряхнул с нее треснувший наконечник и переломил древко пополам.
Заснул Рин ближе к полуночи, когда Орлик составил точное представление о том, чему его подопечного успел научить бывший старшина магистрата — мастер Грейн. Вельта составленное представление удивило и даже порадовало, хотя он с досадой потирал оба локтя и прикладывал к наливающемуся фингалу оловянный кубок.
— Зато теперь по обе стороны от носа полное равенство, — попытался улыбнуться великан, но только болезненно поморщился.
— Дай-ка руки, — шагнул к нему Рин, которому досталось гораздо меньше, но не из-за недостатка ловкости и умения Орлика, а как раз от его мастерства. Вельт выиграл почти все схватки и всякий раз сдерживал удар, которым обозначал безоговорочную победу. А Рин думал лишь о том, как бы устоять против неуязвимого великана, поэтому если что и болело у вымотанного Олфейна, кроме натруженных рук и ног, так это уязвленное самолюбие.
— Как ты это делаешь? — изумленно выдохнул Орлик, ощупав лицо, когда Рин отпустил его ручищи и утомленно вытер пот со лба.
— Не знаю, — отмахнулся Олфейн и упал на лежак.
— Ты мог бы зарабатывать неплохие деньги! — воскликнул вельт. — К примеру, после хорошей битвы озолотился бы, даже если бы просто удерживал раненых на краю жизни!
— Меня бы кто удержал, — прошептал Рин. — Да и не владею я собственным даром настолько. Скорее всего, сам бы испустил дух уже подле второго раненого. Так бы и заснул навеки, ухватившись за его ладони.
— А как бы ты исцелял воина, которому отсекли во время битвы обе руки? — сделал Орлик строгое лицо.
— Уж нашел бы за что ухватиться, только давай поговорим об этом утром, — пробормотал Рин, но хохота великана уже не услышал.
Утром разговора опять не вышло. Ночью вдруг приморозило, поэтому с утра Орлик разжигал камин, кипятил воду, а Олфейн наконец нашел время познакомиться с новым мечом. Тот вышел из ножен легко и так же легко лег на руку. Рин тщательно ощупал рукоять и гарду, проверил, как держится выгруз в костяном комле, удивился, что рукоять не кажется скользкой, и даже прикинул, что со временем сможет использовать с пользой возможность двойного хвата. Тут же в голове всплыли недавние слова Хаклика, что «если однажды обнажишь меч, то уже никогда не уберешь его в ножны». Но меч уже был обнажен, а тот, что сгорел на перекрестке дорог на краю Погани, действительно теперь никак не уберешь в ножны. Запоздал совет Хаклика, да и то ли теперь время, чтобы прислушиваться к советам?
— Ты знаешь обряд? — спросил Орлик.
— Слышал, — неохотно пробормотал Олфейн, продолжая поглаживать странное Лезвие, в котором и вправду не было холода металла, но и легкости кости не чувствовалось тоже. — У каждого народа свои обычаи. Шиллы перед тем, как получить меч, постятся десять дней, а потом не убирают меч в ножны, пока не напоят его кровью. И если не найдут врага, то отсекают фалангу пальца у раба или у себя. Айги?
— Айги делают также, только воин вообще ничего не должен есть, пока кузнец шлифует новый меч, — кивнул Орлик.
— Скамы закаливают мечи в свиной плоти, — нахмурился Рин.
— Только в том случае, если не удается найти для той же цели полного раба или пленника, — подхватил Орлик.
— Тарсы освящают меч кровью желтого волка? — вспомнил Рин.
— Меч — не лучшее оружие для охоты. Но если свежеиспеченный смельчак-меченосец из знатных, то за ним следует свита из лесничих и лучших охотников, которые не дадут героя в обиду, а то и вовсе изловят для него зверя и привезут в клетке. И даже за руку подержат, чтобы сам себя не порезал! — хмыкнул Орлик. — А что знаешь о вельтах?
— Я думал, что у вельтов только топоры, — опустил глаза Рин, который еще вечером считал себя если не лучшим фехтовальщиком Айсы, то одним из них.
— У вельтов есть многое, чего не следует перенимать, — стал серьезным Орлик, — но есть и правила, которые подойдут для каждого, кто ищет удачи на пути мудрости.
Великан подхватил стол и вынес его в центр зала. Первые лучи солнца едва пронзили окна и освещали только внутреннюю поверхность купола. Но именно она почему-то сама начала излучать свет, словно в ее белизне хранилось множество зеркальных крупинок, которые каждую частицу света обращали точно вниз. На мгновение Рин подумал, что здание не только строилось как Храм Единого, но стало им. Между тем Орлик вытащил из ножен эсток и положил его на стол, словно погрузил в столб света. Рин Олфейн опустил рядом желтый меч.
— Хорошо, что ты не принялся сразу размахивать им. — Орлик прикрыл глаза. — Постарайся вовсе не вытаскивать его из ножен без нужды. Я не чувствую, отчего стоило скрывать его под слоем серебра, но у вельтов есть такая поговорка: «Если в незнакомом проливе враг твой, который хочет от тебя ускользнуть, идет на веслах, не поднимай парус, даже если дует попутный ветер». Теперь положи обе руки на рукоять и представь, что клинок — часть твоего тела, что он продолжение твоих рук, твоих мыслей, твоего взгляда, твоих чувств! Представь себе, что ты испытываешь боль, если его лезвие получает зазубрину, что ты захлебываешься кровью, если тонет в крови твой меч, что ты будешь страдать от потери меча, как если бы лишился руки. Сейчас, не открывая глаз, ощупай его так же, как ты ощупываешь свое лицо после схватки, пусть даже ты всего лишь помахал деревянными палками. Ощупай его, но не касайся лезвия, как ты не касаешься собственных глаз, и постарайся ощутить свои прикосновения к клинку, как если бы это были прикосновения одной твоей руки к другой. Поменяй руки и повтори все с самого начала…
Орлик говорил и, наверное, точно то же делал со своим мечом, но Олфейн уже не думал об этом. Он и слова вельта едва улавливал, словно они сами по себе всплывали в его голове. Рин ощупывал меч, ловил подушечками пальцев мнимые шероховатости, снимал пылинки, представлял, как ветер будет свистеть на летящем клинке, запоминал каждый изгиб новой части собственного тела.
— Возьми, — донесся голос вельта, и Рин, почувствовав прикосновение, открыл глаза. В ладони у него оказался осколок горного стекла. Вельт уже распускал шнуровку рубахи.
— Сделай надрез на груди и накорми меч, не касаясь лезвия. Потом подними его над головой и пообещай Единому или тому, в кого ты веришь, то, что можешь пообещать. Можно прочитать обычную утреннюю молитву о ниспослании ясности и уверенности на каждый день. Можешь восхвалять вседержителя и творца, можешь перечислять обеты, которые готов на себя взять, говори или думай, что хочешь, но постарайся быть услышанным.
Вельт уже обнажил крепкий, словно высеченный из песчаника искусным камнерезом торс и провел таким же осколком под сердцем. Полоса тут же набухла красным, но вельт поймал кровь ладонью и начал наносить на грани эстока. Рин стряхнул охватившее его оцепенение, распахнул куртку, чиркнул по коже, поморщился от боли, набрал несколько капель крови и, зачем-то вновь закрыв глаза, понес ее к клинку. По дуновению ветра догадался, что Орлик уже взметнул над головой эсток, и под тихую, но уверенную вязь вельтских слов поднял отчего-то вдруг показавшийся невесомым меч и уже открыл рот, чтобы выпалить затверженную мольбу о благоденствии дома Олфейнов, как вдруг осекся.
Время убегало между его сомкнутыми на рукояти меча ладонями как песок. Точно также, как истончалось детское очарование в улыбке Джейсы после ее клеймения. Как уносился сквозняком пепел Хаклика. Как застывали глаза отца. Как остывало в изнеможении сердце, раскаленное ненавистью к Фейру Гальду.
На какой-то миг Рин Олфейн почувствовал себя птицей, которая невесть как осмелилась полететь в сторону Погани и еще не знает, что сил вернуться обратно ей уже не хватит.
Прямо под ним раскинулась Айса, а на восток от нее лежала багровая пелена, которая скрывала все: и выжженные холмы, странно похожие на холм Айсы, и оплавленные пустоши, и сверкающие самородным металлом рудники, и сотни носильщиков с тяжелыми корзинами на спинах, и рудных тележников, и сполохи зарниц, напоминающих языки пламени на почти уже прогоревших углях, и бескрайнее месиво горячей грязи, в которую обращалась река, иссякая в иссушающем пекле.
С запада Айсу и окрестные поселки подпирала Пуща, которая на самом деле показалась Олфейну просто измученным и озлобленным лесом. И даже дорога, разрезающая предлесье южнее Иски, была видимым, но далеко не самым страшным шрамом на ее теле.
На север уходила узкая полоска безжизненного плоскогорья, отделяющего Погань от Пущи, и тянулась она вплоть до пиков Северной гривы, которая единственная и спасала от Погани и суровую Тарсию, и еще более суровые берега Вельтского моря.
К югу от Айсы, начинаясь едва ли не от подножия городского холма, раскинулось до горизонта прекрасное озеро, которое за сотни лет высохло до илистого дна, схлынуло от древних причалов на десятки локтей вниз и сотни локтей к югу, выжглось дыханием Погани, съежилось и обратилось в гнилое болото. И сама Айса под глазами Рина съеживалась и уменьшалась. Но не потому, что время или Единый стремились и ее сравнять с Гнилью и Поганью, а потому что заселившие волею судьбы каменный бугор люди изрыли его шахтами и катакомбами и, как паразиты, высасывали его силу, которая только и оберегала их же самих от ужасного соседства.
Но даже не это было самым страшным, а проблески и тени, которые кружились невидимым теневоротом вокруг города, бились о его стены, сочились в его мостовые, извергались на его кровли, оставляя туманные мазки тоски и боли. И последний в роду Олфейнов, наследник основателя вольного города, забился в судорогах, словно не витал над ним, а лежал на мостовой. И в ужасе покидающий город люд топтался на нем, не слыша ни криков, ни предсмертного хрипа жертвы.
— Бог мой, — только и прошептал Рин, — дай мне сил и прости мне мои слабости, которые я сам никогда не прощу себе!..
— Ну? — встряхнул Орлик за плечи Олфейна, и тот понял, что лежит на холодном полу, выставив костяной меч вверх перед грудью.
— Упал? — затряс головой Рин.
— Я бы сказал, что плавно опустился, — прищурился вельт. — Уж больно медленно ты падал. Как с головой?
— Побаливает, — поморщился Рин. — У нас получилось?
— У меня — да. — Орлик натянул на плечи рубаху. — Поспеши, лучше пусть судьба гонится за нами, чем мы будем разбирать ее следы.
— А у тебя всегда… получается? — спросил Рин.
— А ты думаешь, что я с каждым ножиком устраиваю подобное представление? — усмехнулся вельт. — Знаешь, у меня хорошая пика, отличный топор, я кое-что повидал в своей жизни, но я пока еще не участвовал в войне. А меч — оружие войны. Хотя и топорик мне пригодится тоже.
— Ты тоже видел? — Рин махнул рукой на запад. — Мне показалось, что я видел войско, там, за дальней заставой. Что это за воины?
— Скамы, — буркнул Орлик. — И не только. Я, правда, ничего такого не видел, но, думаю, что теперь за Айсу взялись всерьез. Никогда такого не было, к примеру, чтобы королевства Скамы объединялись под одной рукой. Никогда не было такого, чтобы тарсы, айги, шиллы и скамы стояли в одном строю. Нам надо спешить.
— Боишься опоздать на войну? — не понял Рин.
— Нет. — Орлик вытянул из-под лежака тяжелую корзину. — Боюсь не успеть к сытному завтраку. Поднимайся! Тебе еще надо примерить кое-какой немудрящий доспех.
— У меня получилось с мечом? — снова спросил Рин.
— Увидим со временем, — буркнул вельт.
— Но он стал частью моего тела? — упрямо сдвинул брови Олфейн.
— Для этого тебе придется еще потрудиться и в первую очередь выжить, — вздохнул Орлик. — Но кое-что ты можешь понять уже сейчас. Прикоснись к клинку.
Рин поднес к глазам меч и вздрогнул — желтоватая плоскость клинка оставалась чистой. Рин провел пальцами вдоль лезвия и затаил дыхание. Меч был теплым.
Почти с раннего утра Джейса бегала по городу, но Рин словно в пепел обратился. Она уже забыла и о запрете отца не уходить от дома дальше трех кварталов, и о том, что Шарб еще с вечера опустошил котелок и пора бы приготовить что-нибудь. Хотя об этом-то она сразу подумала, да голову забивать не стала. Едва глаза протерла, подвесила котел над очагом, вымела комнатушку да смахнула пыль с полок. Тут и вода закипела, а там и осталось всего лишь горсть вяленой ягоды в котел бросить да сыпануть сушеного меда, благо в Храме целый мешочек лакомства в котомку новую сунули. А кроме того, краюху постного хлеба и половину круга твердого сыра. Никак теперь отец голодным не останется — и на зуб бросит, и сладким запьет.
Другое дело, что все это как-то вполголовы занимало звонарку, словно и не она хлопотала по дому, а привычка ее водила. И даже натянуть на плечи неброский, но теплый и действительно дорогой, даренный храмовниками, платок не ясная мысль заставила, а давняя привычка. Стоило редкой обнове появиться, так и разбирало девчонку повертеться у дома Рина Олфейна, только бы на глаза ему показаться!
Вот и теперь Джейса поправила одеяло на лежаке отца, глянула в треснутое бронзовое зеркальце, натянула стоптанные башмаки и застучала подошвами по узкой лестнице. Бегом к дому Олфейнов побежала. А что там бежать-то было — всего ничего. Только вот зря ноги трудила, не оказалось дома никого. Вместо герба к двери дома Олфейнов был прибит тяжелый деревянный брус, и каждый гвоздь вываркой смоляной да магистерской печатью сверкал.
Тут девушку и поймал Арчик. Ухватил здоровой рукой за локоть и к себе повернуть попытался.
— Чего забыл-то? — зло вырвала она руку.
— Ничего, — только и пробормотал парень. — Хотел в глаза твои заглянуть. Вроде ты и не ты. Вчера еще, как из Храма шла, глаза мне твои не понравились. Только они у тебя и до Храма не те были. Или ты совсем ума из-за Олфейна лишилась?
— Выходит, и раньше полоумной была? — поджала губы Джейса.
— Пугаешь ты меня, — покачал головой Арчик. — Шарб сказал, что ты словно сама не своя. Попросил присмотреть за тобой. Мало ли что…
— Мало ли — что? — Джейса уперла руки в бока. — Неужели защитить сможешь? Одной-то рукой? Это тебе не за веревку по часам дергать! Иди-ка, приятель, куда шел, а от меня отстань!
Арчик только плечом дернул. Верно, что ничего нового не сказала Джейса, верно и то, что резанули ее слова по нутру словно стальным лезвием. Но уж так не вязалось сказанное ею с ней самой, что вместо обиды только удивлением да досадой в голову плеснуло. Уж так Арчик привык к жалости в ее голосе, которая издавна выводила его из себя, что не готов оказался к злости. Так и остался стоять у ступеней дома Олфейнов, к которому один за другим тянулись зеваки со всего Верхнего, а то и Среднего города — не часто дома магистров опечатываются!
А Джейса пошла — побежала — по улице Камнерезов, на которой только вчера платьем трясла, ноги юному Олфейну, от стыда сгорая, показывала. Груди коснуться предлагала! Вот и теперь жаркое что-то по щекам хлестнуло. Как же она могла? Неужели остатки стыда растеряла? А что однорукому только что выпалила? Может быть, и правда, совсем ума лишилась? А вчера-то что было? С Хакликом!
Как только ноги не подкосились? Боже, Единый вседержитель и творец, прости ты ее неразумную!
К стене прислонилась, поежилась, в платок кутаясь. Все-таки холодновато уже без свитки, скоро и в свитке не согреешься. А кожушок еще в прошлом году на куски расползся. Может быть, спустить монеты, что в Храме ей сыпанули в сумку на шерстяные чулки, все одно скоро отец принесет содержание за очередную неделю? Стояла так, думала, с трудом слезы сдерживала, те мысли, от которых убегала всегда, сама на себя нагоняла и то лишь потому, чтобы вчерашнее не вспоминать.
А что вчера было-то? Ну дала приворот старику. Разве ж она знала, что от него слабое сердце разорваться может? Ведь не сказал ей Хельд? Не сказал, значит, и вина на нем! Его зло, а не ее. Всякого Единый в посмертии обоняет. Человек в жизни и добро, и зло лепит, от каждого лепка запахом пропитывается. Вот какой запах перебьет, тот и пойдет в зачет пред ликом творца. Так что смерть Хаклика на Хельда ляжет.
А на Джейсе до вчерашнего дня так и тени никакой не было. Разве что любовь безответная. Ну так про любовь еще и Камрет говорил, когда в Кривую часовню с ней шел, вокруг любви много зла случается. Вот только сама любовь никакое не зло и никогда злом не была и не будет! Поэтому и ее, Джейсы, любовь к молодому Олфейну никакое не зло. Разве может быть злом то, что наполняет грудь такой легкостью? Что уста сладостью томит?
Всего-то и зла на ней, бедняжке, что пекаря уколола. Он и не понял ничего, только руки развел, которыми пытался ее в кладовке обнять, чихнул да в лавку побрел. А ей только того и надо, тут же бежать бросилась. Разве зло это?.. Шалость всего лишь, или ей от судьбы хоть что-то кроме ладного тела да чистого лица перепало? Ну уколола. Позудит да расчешется. Лишь бы не вспомнил ничего да не сболтнул кому не надо. Жалко только, что шип там же в кладовке и обронила. Сейчас бы Арчика им уколоть, чтобы губы не полнил да собственный глаз тоской не застилал.
Еще крепче зажмурила глаза звонарка. От стены отодвинулась — нечего спину камнем выстуживать, но глаз не открыла. Еще постояла с минуту, успокаиваясь, потом потуже в платок закуталась — все-таки близится зима, уж и осень перехлестывать холодом начала — и пошла к Северным воротам. Где еще искать Рина Олфейна, как не на торжище? Всякий знает, если кто пропал да в пепел не обратился, всяко на торжище выбредет. Потому как идти в Айсе больше некуда.
Пошла Джейса за суженым ей счастьем не оборотясь. А и обернулась бы, все одно парня в сером да неприметном не разглядела бы, уж больно осторожно крался он следом.
Орлик и так с утра невесел был, а как разглядел после утренней прогулки по сырым от ночного дождя ущельям-улицам Айсы, что на торжище вдвое против обычного торговцев уменьшилось, да и те, что остались, большей частью скамы, так вовсе помрачнел. Вроде вчера только прибыток купцов был, и вот уж убыток начался.
Впрочем, показалось, наверное, Рину. Он и сам не свой был, когда поутру, перекусив сыром с действительно отличным пивом да снарядившись с помощью вельта в потертые сыромятные доспехи со стальными пластинами и бляшками, полез вслед за Орликом по скрипучей лестнице в его тайную каморку. Пол и ступени за покосившейся дверью были усыпаны пеплом. Вельт присел на корточки, пошевелил в пепле пальцами, удрученно покачал головой и велел Рину затаскивать лестницу внутрь комнатушки.
— Придется пока забыть об этой дорожке, — прошептал Орлик, запаливая свечу. — Да и о жилище нашем тоже. Ничего, Айса — город немаленький, найдем, где голову приложить. Одна беда, смерть в этом городе приходит к жителям словно насморк. Только не вылечивается…
— Что делать-то? — спросил Рин, уже затащив лестницу в комнату до половины ее длины.
— Ничего пока, — ответил вельт, одним ударом широкой ладони переломив посеревшие от времени брусья. — Затаскивай остальное да сообрази из того, что затащишь, охапку дровишек. И не касайся шкафчика, доберутся еще до него любопытные, поверь мне!
— И с первого раза все понял, — пробурчал Рин и принялся ломать перекладины, поглядывая на то, чем занимался Орлик. А вельт со свечой обследовал пол, стены, осмотрел ступени, разве что не просеивая пепел между пальцами, пока не нащупал выбоину на покрытой пленкой плесени двери. Секунду всматривался в странное отверстие, затем накапал в ладонь воска и затолкал его в выбоину, оставив половину комка снаружи.
— Подождать придется! — прищурился Орлик и невесело хмыкнул. — Смотри-ка, парень, с какими чистюлями приходится дело иметь. Ни пуговицы не оставили! И стрелку выдернули! А в каморку не полезли. То есть того, кто в гости собрался, прострелили, а сами не полезли. Что думаешь? Нет ли у тебя какой тайной охраны кроме меня?
— Не знаю, — мотнул головой Рин, присел рядом с Орликом и коснулся пальцами воска. Привычный холод побежал к ногтям медленнее, чем раньше, но все же заискрился инеем, и через несколько секунд Олфейн выдернул из отверстия восковой слепок.
— Четырехгранный, — повертел его в пальцах вельт. — Из самострела выпушен, с луком не развернешься тут, да и самострел мелкий, но мощный. И тело болт пробил, и в дверь вошел на два пальца. Такое оружие поискать, да не сразу найдешь. Кто тебя, парень, научил холод выщупывать?
— Дед, — прошептал Рин и вспомнил, как лежал умирающий от старости на той же кровати, на которой обратился в пепел и отец Рина, его величавый седобородый дед и все подзывал к себе внука. И как однажды четырехлетний малыш все-таки подошел к страшному в его предсмертии старику и ухватился ручками за заскорузлый коричневый палец. И как сверкнула искра, и обожгло мальчишку холодом, и закружили снежинки в воздухе, а дед захрипел и умер. И не обратился в пепел, а был сожжен на погребальном костре у Водяной башни. А мальчишка после того случая частенько забавлялся, заставляя по комнате кружиться снежинки.
— Дед был клейменым? — спросил Орлик.
— Нет, — мотнул головой Рин.
— Ну так и ты не расстраивайся, что клейма не получил, — отрезал вельт и сунул восковой отпечаток в суму. — Значит, лечишь и морозишь? Или еще какие таланты скрываешь? Дерешься неплохо, кстати, а кристаллы можешь в ладонях растить?
— Пробовал, — вздохнул Рин. — Растить могу, только лед обычный выходит, как выращиваю, так и растапливаю.
— А и ладно, — кивнул Орлик. — Подхватывай дровишки, у выхода сбросим, не хуже медовых пальчиков разлетятся. Да пойдем, парень, опекуншу твою искать. И смотри по сторонам: улицы в Айсе узкие, сумрак и днем не рассеивается, полетит такая же стрелка в спину, трудно будет с ней разминуться!
Сказал так вельт и потопал. Сначала по Птичьей, потом по Кривой, затем по Пекарской, где среди хлебных лавок висел калач Пурса, будто и не случилось ничего с веселым пекарем. Рин брел сзади и все никак не мог угадать: что толку, будет он смотреть по сторонам или не будет, когда уже подле Северной башни Орлик обернулся и, хмурясь, спросил:
— Чем славны вельтские дудки, знаешь?
— Нет, — пожал плечами Рин. — Правда, Хаклик говорил, что минутная мелодия, которую вельт-дудочник выдуть может, способна о нем рассказать больше, чем неделя пьяного трепа с тем же вельтом.
— Может, и так, — усмехнулся Орлик. — Но есть и еще кое-что. В вельтскую дудку, — он тут же извлек из сумы желтоватую палочку с отверстиями, — дуть не обязательно. В нее можно просто дышать, она все равно звук издаст. Порой и слышит-то его только игрец, а все одно слышит! Если в море налетит шквал, дудочник поднимет ее, прислушается и скажет, будет ураган, не будет, когда ветер уляжется, далеко ли вынесет. Дудка даже слабый ветерок чувствует. Главное — не держать ее в суме. Понял?
— А? — только и сумел протянуть Рин, глядя, как вельт убирает дудку обратно в суму.
— Клапаны держи открытыми, — объяснил вельт, наклонившись к уху Олфейна, и коснулся огромными пальцами ушей, носа, уголков глаз, сердца Рина, черканул по доспеху под ветхим плащом Хаклика вдоль позвоночника. — Не забивай клапаны обидами да нуждою, радостью да раздумьями. Пусть время через них проходит, как ветерок сквозь вельтскую дудку, и ты все услышишь. Враг твой еще только за ложе самострела ухватится, а ты почувствуешь, как стрелка его ветер режет. Враг твой еще улыбку из губ на лице своем складывает, а ты холод из его сердца собственным сердцем прочтешь.
— А если друг? — спросил Рин, затаив дыхание.
— Друг? — поднял брови Орлик. — Вот сердце твое запоет, значит, друг думает о тебе. Или ты о нем. Хотя, честно тебе скажу, парень, я предпочитаю думать или о подружках, или о еде. Все-таки зря я вчера отказался от телятины, зря!
Тесно было на торжище. Хоть и велика площадь, и торг шел у Дальней заставы и в Диком поселке, и в магазинчиках за Главной стеной, а все одно — тесно. Ничто не останавливало торговцев: ни строгий досмотр, ни запрет всякого оружия, исключая разве обычные ножи, ни изрядная подать за торговлю. Уж больно выгодным было сбыть товар в Айсе да прикупить чего-нибудь из того, чем Погань со смельчаками делится. А уж если магического льда удавалось раздобыть поперек королевским да вельможным скупщикам, всякая поездка выгодной становилась!
Одно неудобство доставляло: на ночь в городе остаться не получалось. Гостевые ярлыки богатые либо давние торговые гости купить могли, а всю челядь, всех слуг на ночь в постоялые дворы Дикого поселка отправляли, где те без присмотра хозяев отдавали должное вину да пиву. А уж за товаром присматривал кто-нибудь из торговцев победнее, который своими силами оплатить ярлык никак бы не сумел. Впрочем, сильно торговцы о неудобствах не рядились — и пообвыклись уж, и ни одна сотня лет обычаям минула, да и стражники айские против скамских или тарских благодетелями казались.
Меняльные лавки теснились у самой Кривой часовни, сложенной то ли из черного камня, что, в отличие от серого, добывали не в штольнях Айсы, а на окраине Погани, толи из закопченного с забытым уже умыслом. Но сами приземистые сооружения айских «денежных сундуков» были тщательно выбелены, что верно должно было свидетельствовать о чистоте замыслов менял и заимодавцев.
У часовни толпились зеваки и многочисленные тягальщики купеческих повозок с наброшенными на плечи сыромятными попонками, которые предохраняли несчастных от кровавых мозолей. Впрочем, несчастными бравые молодцы Олфейну не показались, как не казались они несчастными и охранникам, что стояли у каждого меняльного заведения и тревожно хмурили брови — нежелательное соседство их явно беспокоило.
Орлик окинул похолодевшим взглядом выстроившихся в очередь скамов и решительно направился к самой неприметной из лавок, возле которой сидел на корточках седой тарс и перебрасывал из ладони в ладонь короткий, почти без рукояти, нож.
— Вот, — бросил вельт через плечо Олфейну, — смотри, парень: два десятка вооруженных здоровяков, а воин только один.
— Как ты определил? — не понял Рин.
Тарс не двинулся с места и не повернул головы, даже когда Орлик поравнялся с ним.
— Держи клапаны открытыми, — хмыкнул вельт и толкнул низкую дверь.
Меняла Вохр оказался худым и сутулым стариком, морщины на лице которого были почти столь же глубоки, как улицы Айсы. И кресло, на котором он сидел, было древним, потому что его торчащая из-за тяжелого стола и тщедушного силуэта менялы спинка рассохлась и пошла трещинами. И сам глухой стол с выдолбленными пазами для сортировки монет не уступал возрастом креслу и старику.
В тесной, но ярко освещенной полудюжиной светильников комнате не было ни скамей, ни табуретов, зато пол половины помещения возвышался над порогом входной двери, словно помост, так что меняла при желании мог бы взглянуть в глаза Рину не поднимая головы. Вот только с Орликом у него такой фокус не вышел бы.
Вохр внимательно посмотрел на великана, затем перевел взгляд на Рина Олфейна, пожевал нижнюю губу и сдвинул раскатанный на столе свиток.
— Продаем, меняем, покупаем?
У него оказался тонкий голос. Пожалуй, если бы он попробовал шептать, то издал бы писк, но гости не позволили себе и намека на улыбку.
— Спрашиваем, — ответил вельт и прихлопнул к столу чужеземную монету. — И что-то мне подсказывает, что ответы должны быть уже оплачены. Правда, никак не могу догадаться, где Камрет взял лестницу, чтобы говорить с тобой, глядя в твои глаза, меняла?
— Он подпрыгивал, — немедленно изрек Вохр и тут же спросил сам, все еще не сводя взгляда с Рина: — На днях я возвращался домой позднее обычного. Я бы даже сказал: так поздно, что еще чуть-чуть и можно было бы не возвращаться вовсе. Так вот мне показалось, что на воротах Северной башни один здоровенный вельт катил тележку Солюса, в которой лежал молодой парень.
— Всякое случается в жизни, — дернул плечом Орлик. — Здоровенный вельт мог бы донести молодого парня до дома и на плече, если бы не думал об удобстве спящего.
— Проснулся, значит? — кивнул Вохр Олфейну.
— Проснулся, — ответил Рин и нервно сжал рукоять меча. — Менялу интересует всякий горожанин, что не может добраться до дома самостоятельно?
— Менялу интересует то, что может навредить его делу, — дернул щекой Вохр. — Менялу интересует, куда дует ветер, о чем думает нынешний старейшина магистрата Гардик, отчего на торжище мало торговцев, а те, что есть, не столько торгуют, сколько красуются перед магистерскими учетчиками? Почему тележные тягальщики разом помолодели, раздались в плечах и разжились нестертыми попонками? И отчего Солюс сократил дневные службы для горожан в Кривой часовне? И что за интерес у скамов к поганому, как они раньше заявляли, огню? И в том числе, что сын Рода Олфейна потерял ночью в Каменной слободе и что за девку с перстнем разыскивает Фейр Гальд? Но не из-за праздного любопытства, а для того, чтобы знать, куда податься старому меняле — за главную стену Айсы или еще дальше?
— А что сказал тебе Камрет? — растянул губы в улыбке Орлик. — Или он так и не вытряс на этот пол ни одного совета, пока прыгал перед твоим столом?
— Камрет? — Вохр сузил глаза, отчего они почти вовсе исчезли в морщинах. — Камрет хитер. Вот уж о всяком могу сказать, кто чего хочет, а о нем — никогда. Ты, вельт, хочешь ясности в голове и над землей, и морского ветра в лицо, если не считать теплого лона и горячей похлебки; твой молодой приятель жаждет достоинства и чести, не понимая, что честь либо есть, либо ее нет; его дядя хочет кострище повыше, чтобы было куда сунуть пылающий у него в глазах факел; а чего хочет Камрет — не знает никто. Но совет он мне дал. Бесплатный, но дорогой. Бежать подальше от Айсы и от Погани.
— И что же ты тянешь? — прищурился Орлик. — Что тебе совет Камрета, которого ты понять не можешь? Или не стоит уже Айса на этом холме больше тысячи лет? И тот же Камрет разве не исчезал уже из Айсы на годы? Может быть, ему просто компании для путешествия не хватает? Или дорожки уже обрезаны?
— Говоришь много, — повел сутулыми плечами меняла. — Знаешь, как у купцов? Чем меньше хочет сказать, тем больше болтает. А Вохр всегда дорожку отыщет, и отыскивал до сих пор. Тысяча лет, говоришь, Айсе? Большой срок! Немногие города могут похвастаться древностью, но и среди них нет вечных. И я не вечен. Знаешь, вельт, скоро равноденствие. Праздник. Может быть, последний для меня. Я люблю праздники. Вон скамские акробаты и шуты уже колья забивают, помост потешный ладят. Посмотреть хочу. Думаю, что будет на что посмотреть в этом году. Слышал, что Фейр Гальд собирается проучить одного молодца за то, что тот не совершал. Слышал разговоры, что скоро пепел засыплет улицы Айсы по колена. И вот думаю теперь, что выбрать — представление или пожить еще пока?
— А нам что посоветуешь? — Орлик собрал бороду в пучок.
— Вам я не советчик, — выпятил нижнюю губу Вохр. — Без вас представление никак не сладится, это я чувствую. Знаешь, вельт, у тебя глаз глубокий, тебе гордость взгляд не слепит, думаю, что ты многое увидеть можешь. Так вы оба послушайте меня. И ты, парень, послушай, хотя и молод пока еще и слишком горяч. Заплатил мне Камрет. И хорошо заплатил. Так с вечера в кабаке воин платит, которому с утра одному против целой рати меч обнажать. Поэтому согласен с вами: бежать из Айсы надо. Твои соплеменники, вельт, кстати, потянулись на север. Не хотят за гостевые ярлыки, за которые с них магистрат хорошую монету тянет, кровь проливать или пепел на поганую землю сыпать. А я вот не ухожу. Не из-за любопытства. А от старости, которая рядом с мудростью ходит. Если все сладится, так я и тут жив останусь. А если не сладится, так нигде не отсижусь. Не верите? — Старик тонко и негромко засмеялся. — Вы думаете, меня Камрет напугал? Он сам боится. Или Фейр Бешеный, у которого ужас у самого в глазах тлеет? Фейр-то, как мне кажется, больше других боится. Ну так всегда было: невежество умножает суеверие, а знание — страхи. Вот и я испугался, хотя от дел несовершенных никуда из Айсы не денусь. Девка меня ваша напугала. Вы, как ее найдете, в глаза ей посмотрите. Мимо меня она прошла, когда молнию из головы твоей, вельт, вышибла. В глаза ей посмотрите, как я посмотрел! Да не мельком, а внутрь! Она и теперь здесь где-то, рядом. Охранник мой, Чарк, проследил за ней. Уж не знаю, где прячется, а доспех свой в чистку кузнецу Снерху отдала. Вот найдете ее и посмотрите ей в глаза. Тогда, может быть, и поймете меня. Да и вот еще, имейте в виду, что и молодцы Фейра ждут ее уже у Снерха. Одного они только не знают, нет у нее перстня на пальце.
— Как это нет? — воскликнул Рин. — Пошли…
— Стой! — одернул его вельт и щелкнул серебряным квадратиком. — Об этом можешь что-то сказать?
— Ты о картинке спрашиваешь или о материале? — прищурился Вохр, выудив из-под стола выточенный из хрусталя шар.
— Да уж серебро от золота я и сам отличу, — нахмурился Орлик.
— Тогда и говорить нечего, — потер глаз старик. — Все ж не чужеземная монета из золота с десятиной серебряной. Чекан старый, грани уж сбиты. Или печатка какая, или мерка. Похожие квадратики в ходу в Скаме были, только с другим чеканом да медные. Обычно их цеховые пользуют, когда ремесленные закрытые собрания свои устраивают. Бросают на входе в горшок, на выходе разбирают. А картинка-то? Видел похожую, видел. Как сейчас помню, присматривал лет десять назад домик себе в Темном поселке, тогда и заметил…
— Где?! — вскричал вельт. — Я со вчерашнего дня не могу вспомнить, где узорец такой мелькал!
— Тут другой глаз нужен, — ухмыльнулся Вохр. — Ты, когда смотришь, весь рисунок в расчет берешь, а меняла каждый завиток на монете отдельно числит. Или ты черепки сутанщикам не носил? А на воротах Темного двора неужели не эти линии сходятся?! Кстати! — Вохр поднял палец и прислушался к накатывающему за стенами шуму. — Никак фейровские молодцы девку вашу дождались?
Когда Джейса считалась еще маленькой, редкие вылазки вместе с отцом на торжище были для нее самым большим праздником. Конечно, Шарб не мог себе позволить выложить серебряный за роскошное платье или изящные сапожки для дочери. Но Джейсе для счастья хватало и яркой ленты, а уж на сладости вовсе не приходилось тратиться. Даже прижимистые тарские торговцы не могли устоять перед взглядом зеленых глаз рыжей крохи и одаривали ее столь щедро, что потом порой еще неделю и Джейса, и Арчик, да и сам Шарб не могли и смотреть на сладкое. Правда, с некоторых пор подобные подарки стали сопровождаться и недвусмысленными подмигиваниями, а то и щипками, но теперь Джейсу это почти не беспокоило, на щипки она мгновенно отвечала щелчком по носу, а подмигивания не замечала вовсе.
На первый же взгляд звонарке показалось, что торговцев стало меньше. Хотя вся площадь, как и в прежние времена, была занята ими, но повозки стояли реже, некоторые лавки, что окружали тележное торжище рядами-улицами, оказались запертыми, зато покупателей набежало не меньше, чем обычно, а то й больше, и с учетом недостатка продавцов торговля шла бойко. В огромных двуручных корзинах кудахтала птица, в мешках хрюкали встревоженные близостью Погани поросята, и только привязанная к набитой сеном повозке пара белых коз флегматично сдергивала с нее пук за пуком недавно скошенной на окраине Пущи травы.
Перед тем как врезаться в галдящую толпу, Джейса нахмурилась, сдула со лба непослушную прядь и переместила сумку с бедра на живот, споро вытащив из нее узелок с кристалликом соли, который тут же скрылся в вырезе старого платья. Кошелек остался на поясе, но подаренные в Храме медяки загодя были зажаты в левой ладони. Постояв на радость айским стражникам несколько секунд у караульной будки, Джейса решительно двинулась к центру торжища, где несколько скамских мастеровых сколачивали из крепкого бруса помост для будущего празднества.
Не стала девушка менять всегдашней привычки Шарба — обойти следовало все торжище, двигаясь по спирали от центра, потому как если даже не собираешься ничего покупать, то нигде больше в Айсе не узнаешь столько новостей и нигде не сумеешь встретить сразу столько знакомцев за день. Так Джейса и поступила, и уже довольно скоро нашла для себя увлекательное занятие, которое захватило ее почти без остатка, — она стала мечтать о будущих покупках.
В рядах сапожников присмотрела удивительные сапожки из тисненой и крашеной кожи, у скорняка пощупала выбеленный и расшитый полосками меха кожушок из шкуры желтого волка. В длинном ряду торговцев тканями приметила отрезы тонкого льна и прозрачной бязи. Накинула на плечи один за другим с десяток платков, пошелестела лентами, погладила светящиеся стекляшки бус, открыв от восхищения рот. Почти час рассматривала амулеты и обереги, не меньше получаса вдыхала благовония и любовалась зеркальцами да мазями для лица. А уж когда пошли ряды со снедью и лакомствами, неожиданно для себя самой начала перекидываться с продавцами шутками да присказками и тут же отламывать, отщипывать, откусывать, просто бросать за щеку малую толику от того сладкого, соленого, копченого, жареного, сушеного и прочего великолепия, которое оглушало восхитительными ароматами и заставляло сглатывать, сглатывать и сглатывать слюну.
Время понемногу текло, серое холодное небо над головой, которое вот-вот грозило осыпаться пухом первого снега, неожиданно посветлело, и в разрыве тающих облаков показалось солнце. Джейса все-таки купила себе чулки из козьей шерсти, перекинулась острыми словечками уже с десятком айских знакомцев, заставив каждого из них удивленно приподнять брови, давно избавилась от голода и даже перестала складывать сладости и угощения в потяжелевшую суму, когда ее грубо дернули за руку.
Девушка обернулась и увидела высокого парня в черной поддевке и кожаном нагруднике, проклепанном бронзовыми бляхами. На поясе у него висел короткий меч — то есть он был горожанином. Иноземных купцов и их челядь с оружием даже внутрь слободской стены не пускали. Зло скаля зубы, мечник осмотрел и ощупал сначала одну руку Джейсы, затем другую. Она уже нахмурила брови и обернулась в сторону караульной будки, чтобы окликнуть стражу, но из толпы появился еще один горожанин, отличающийся от первого только заросшей редким волосом прыщавой физиономией и, поморщившись, с бранью потащил того прочь.
— Да нет у нее перстня! Это ж звонарка! Ее в Верхнем городе всякий знает. А уж если щупать собрался, так не за то ухватился!
Джейса прикусила губу, но внезапно подумала, что самым неприятным в только что произошедшем с нею было как раз упоминание, что она — звонарка. И осознание этого взбесило ее еще больше. Она даже остановилась у торговца ножами, которые единственные были допущены к торговле из всего, что могло резать и колоть: оружием торговали, как правило, только айские оружейники в собственных лавках да пришлые на специальном торжище в Диком поселке. Но оставшихся трех медяков не хватило даже на самый простенький ножичек.
«Прижимистые больно эти храмовники, — зло прикусила губу Джейса. — Приодеться посоветовали, а меди отсыпали, что и на чулки едва хватило!»
Впрочем, она вскоре успокоилась, потому что за два медяка все-таки купила глиняную фляжку, обшитую холстиной. Пробкой ей служила обычная кукла-затычка с грубо нанесенным лицом, вырезанная из коры болотной ивы, зато горлышко было широким, так что осколок соли непременно должен был пройти. Джейса тут же за последний медяк наполнила фляжку терпким цветочным вином и хотела уже облизать и опустить в вино осколок, но вспомнила, что так и не спросила Хельда, как долго будет действовать напиток, и ограничилась тем, что загодя смочила снадобье слюной.
Солнце начало пригревать совсем уже не по-осеннему. В центре торжища весело стучали топоры и молотки, жужжали пилы, сума оттягивала плечо грузом сладостей и лакомств, в руке бултыхалась фляжка с почти готовым заветным напитком. Долгожданное счастье замерло в каком-то шаге или в сотне шагов, надо было только разыскать его в толпе и сделать своим, забрать его, захватить, заполучить полностью и без остатка на год и на всю жизнь.
Джейса даже закрыла глаза, представляя, как она откупорит фляжку и протянет Рину Олфейну, чтобы он смочил горло, когда почувствовала чужие пальцы на собственном поясе. Кто-то пытался распустить завязки на ее пустом кошельке. Конечно, пустым он не был, Джейса еще с утра насыпала в холщовую пустоту горсть глиняных черепков, дабы не смущаться худобой потертого мешочка, но именно теперь кто-то пытался обворовать посреди айского торжища уже почти госпожу Олфейн!
Джейса стиснула зубы, поймала маленькую ладонь и вывернула ее от себя. Раздался хруст пальцев, мальчишка-оборвыш взвыл у нее под ногами, но дочь звонаря даже не посмотрела на несчастного, ей нужно было отыскать суженого. Отталкивая неповоротливых горожанок с корзинами и наступая на ноги сопровождающим их степенным горожанам, она пошла по последнему кругу. Миновала лавки менял, сдвинула в сторону двух крепких скамов, что с тусклыми лицами переминались с ноги на ногу в немалой очереди перед входом в Кривую часовню, прошла вдоль навесов медников и горшечников, не забывая выглядывать Олфейна между шатрами и подводами, и наконец попала в проход между телегами и тачками, груженными вязанками дров, и навесами кузнецов, половина из которых ютилась уже не на торговой площади, а на задах собственных хозяйств и мастерских.
Народ здесь уже не толпился, потому как дрова брали с другой стороны. У кузнецов и товар был дороже, и покупать его предпочитали после обстоятельного разговора где-нибудь за темной занавесью, где можно было без опаски распустить тугой кошель, набитый серебром, а то и золотом. Зато возле притянутых цепями к столам и брусьям мечей, копий, топоров и прочей опасной утвари сновали вездесущие мальчишки. Тут же под отдельным навесом дымился вар и восседал дозорный делатель из магистрата, дабы содрать с каждого покупателя оружейную подать да надежно опечатать клинок, наконечник или рубило топора на время пребывания его нового владельца в славном городе Айсе.
Джейса и раньше замечала за Рином страсть потолкаться в оружейных лавках и, хотя выбор оружия на торжище был попроще, рассчитывала найти его именно здесь. Поэтому она шла от навеса к навесу медленно, вглядываясь в каждое лицо. Именно лицо ее и заинтересовало.
Здоровенный детина в холщовом фартуке стоял у очередного столба и нервно покручивал прокопченный дымом и опаленный пламенем ус. По мясистому носу его то и дело скатывались крупные капли пота. Джейса посмотрела дальше и увидела недавнего обидчика с мечом на поясе, который, насвистывая какой-то мотивчик, уж слишком старательно примерялся к охотничьей пике. Чуть поодаль стоял его напарник и искоса поглядывал на взопревшего кузнеца. И еще двое похожих молодцев сидели, кутаясь в плащи, на ближайшей подводе дров и держали руки на поясах.
Разом Джейсе показалось, что она, как в детстве, взобралась вместе с отцом на Водяную башню, с которой виден весь город, и даже коричневая даль Гнили, серая — Погани и зеленая — Пущи. И вот уже подходит время удара колокола и натянут истрепанный, весь в узлах канат. Но удара еще нет, потому что Шарб, закрыв глаза, ждет истечения последних секунд, чтобы рвануть на себя тяжелый язык и огласить окрестности тяжелым «бом-м-м-м», от которого звенит в ушах, в голове и кажется, весь мир вокруг начинает сотрясаться мелкой дрожью. И Джейса смотрит восхищенно на скрученные жилами руки, на бугрящиеся мышцы, на трескающиеся волоконца веревки. И вот узел вслед за руками отца пошел в сторону, и уши — слава творцу! — заблаговременно заткнуты. Господи Единый, всеблагой, как же этот урод Арчик управляется с колоколом одной рукой-то?..
Старуха появилась словно тень. Сгорбленная и худая, с мешком за спиной, но без клюки. Джейса еще успела удивиться, что из-под серого, драного балахона сверкают каблуки крепких и дорогих сапог, обожглась мгновенной завистью, попыталась разглядеть лицо бабки, но та уже подошла к кузнецу и, ткнув его локтем в бок, шмыгнула за занавесь. Мгновенно стало ясно, что и дерганье уса, и капли пота на носу, и напряженная, сразу же подобравшаяся четверка, — все это представление готовилось ради вот этой самой бабки.
Кузнец неловко дернул плечами и тоже скрылся за занавесью. Джейса, сама не понимая, что она делает, подошла ближе. Голос, который донесся из-за ткани, никак не мог принадлежать старухе. Он был невесомым и прозрачным, словно состоял из едва доносившихся гласных и шелеста. И произносимые этим голосом слова тоже были шелестом, но шелестом неправильным, с изъяном, словно на айском наречии говорил кто-то, проживший на чужбине долгую жизнь и теперь с трудом вспоминающий родную речь.
— Зачем здесь воины, Снерх? Я просила о тайне.
— Так я тут при чем? — залепетал кузнец, словно карлик, оправдывающийся перед великаном. — Подмастерье на торжище сболтнул про кольчугу. Что плетение, мол, тонкое, работа невиданная. Так эти молодцы тут же появились да еще Солюса привели из часовни, чтобы подтвердил. Они же все тут ищут эту бабу, у которой перстень на пальце.
— У меня нет перстня на пальце, Снерх.
— Вот я и говорю, что бабу ищут. И эти, и храмовники заглядывали! Не тебя, так другую, наверное, с перстнем же. Ну разберутся, не в Погани же… На то и делатель вон… сидит через три навеса. Может, и обойдется еще.
— А я разве не баба, Снерх?
— Так ведь это… Что ж теперь? Уж не отбрыкаешься, больно ушлые слуги у Фейра Гальда. Это ж не стражники, они мзду не берут, а если и берут, так без остатка…
— Держи монету, кузнец. То, что за тайну было уговорено, удержу, да за обман наказан будешь, отмываться от позора станешь. Считай, что легко отделался. Хотя это через минуту… Кольчугу клади сюда, туже сворачивай да плотнее вяжи.
— Так как же отмываться… — заныл кузнец.
— Дети есть?
— Четверо, — осекся кузнец.
— Ты приглядись к детям, кузнец, а ну как в отца пойдут? Займись, пока не упустил деток-то! Мешок брось.
— …
— Я говорю, мешок туда брось!
Джейса отшатнулась в сторону и сделала это вовремя. Пущенный крепкой рукой кузнеца мешок ударил выросшего у занавеси молодца в живот с такой силой, что, уже согнувшись, тот отлетел к колесам ближайшей подводы. Из-за сорванной занавеси выскользнула бабка, и Джейса разом увидела и два ее скользящих, беззвучных шага, и блеснувшие черным молодые страшные глаза над повязкой, скрывающей большую часть лица, и шорох выхваченного из-под балахона серого, чуть искривленного клинка.
Против собственной воли звонарка открыла рот, чтобы исторгнуть столь привычный для каждой горожанки в такой переделке визг, но не успела. Уж больно быстро закрутилось все вокруг.
Спрыгнули с подводы двое, и четвертый уже взметнул над головой меч, да слишком далек был — на шаг дальше от первых двух, в которых мнимая бабка и тыкать кривым клинком не стала. Просто будто отмахнулась от них, обернулась вокруг себя или только головой дернула, но поперек груди, поперек сыромятных доспехов обоих вскрылись борозды рассеченной плоти, которые тут же под заклубившийся в их глотках вой обратились поганым пламенем. Четвертый замер на долю секунды, чтобы вернее раскроить мечом головенку шустрой бабки, тем более что за спиной у нее оказался. Но в отставленной назад левой руке у той вспыхнул искрой осеннего солнца второй меч, чуть короче первого, и тут же вошел молодцу в живот на ладонь. К первому, который только начал скрести пальцами по заплеванному камню, бабка даже не подошла. Только повела подбородком, и он вспыхнул заживо. Но не поганым пламенем, а жарким, и закричал так, как могут кричать только сжигаемые заживо. И вслед за его криком занялись огнем сразу три подводы дров, за ними запылали ближние навесы, и тут же поднялся истошный визг и крик.
— Зоркий слишком, — услышала онемевшая Джейса запавший ей в нутро голос, и сдавленный близкий вой почти ударил ее в спину. Держась за лицо руками, куда-то в сторону, под ближние навесы, к жаровне с варом исчезнувшего делателя полз смутно знакомый худощавый, наголо остриженный парнишка в съехавшем на шею платке.
— Ничего. — «Бабка» подняла на плечо мешок. Мечей у нее в руках уже не было. — Через недельку зрение вернется. А ты, — она неожиданно обернулась к Джейсе, которая так и стояла на месте, с трудом шевеля одеревеневшей шеей, хотя жар близкого пламени уже обжигал ее, — ты бежала бы домой, дуреха… А ведь не дуреха — дура! Как есть дура.
Последние слова неизвестная прошептала, но Джейса их не услышала. И не из-за шепота, который невозможно было бы разобрать, не видя губ. Судорожно стиснув фляжку, прижав к груди суму, она уже бежала прочь от ужасного пламени, от толпы, которая, на ее счастье, втаптывала в камень тех, кто послабее да нерасторопнее с другой стороны пылающих подвод. Но больше всего от ужасных глаз, которые напоминали две пропасти, и на дне которых Джейса вдруг увидела, в какое мерзкое существо превратилась очаровательная и добрая звонарка.
От лавки Вохра до рядов кузнецов и четверти лиги не было. Но когда Орлик и Рин сквозь взбудораженную толпу, мимо спасающих свой товар торговцев сумели пробраться к вздымающемуся над кузнечными рядами пламени, телеги с дровами уже догорали, исторгая густой дым. Десятка два стражников, прибежавших в том числе и от Северных ворот, окружили внезапное кострище и уже вместе с Орликом и Рином растащили ближние подводы, сдернули полдесятка полотнищ, затоптали занимающиеся пламенем навесы и остановили огненную напасть.
— Пожар! — Знакомый Орлику десятник размазал пятерней копоть по щекам. — И как полыхнуло-то! Ламповым маслом залей поленницу и то так не загорится! Слава Единому, обошлось. Парнишка один глаза повредил вроде, да кузнец… обделался! Слаб оказался на живот. Хотя с такого пламени всякий ослабеет. Да еще и рожу всю опалил! Ничего, сейчас набегут и с магистрата, и храмовники. Магию вынюхивать будут, всюду им эта магия чудится! Вот ведь незадача! Женушка домой ждет, я ж с полудня домой собирался. Опять скажет, что в кабаке застрял! Может, мне не умываться?..
— Пошли! — потянул Рин вельта, который с тоской разглядывал разбросанную на камнях и растоптанную копченую рыбу. — Пошли, найдем кузнеца!
Кузнец сидел под собственным, чудом уцелевшим навесом и блаженно жмурился. Усы, брови, ресницы его покрылись катышками подпалин, нос и щеки покраснели. Где-то поблизости слышались возмущенные вопли оплакивающих испорченный товар торговцев, доносился женский плач, а кузнец не двигался с места и только дергал время от времени подбородком.
— Снерх? — спросил Рин и, дождавшись осмысленного кивка, подошел ближе, но тут же отпрянул назад.
— Как есть, — расплылся в улыбке кузнец. — Обделался. Но, думаю, отделался легко. Легко отделался, хоть и обделался. Я как эту кольчугу взял, сразу понял, что добром заказ не кончится. У нас и так второй день говорили, что какая-то баба пламя пригасила в часовне и что в кольчуге она была. Я-то думал, что брехня все это, а она — вон. Не знаю, как насчет пригасить, а насчет поджечь да припечь — очень даже!
— Ты о чем, кузнец? — подошел ближе Орлик. — Мы девку ищем…
— Ребятки Фейра Гальда тоже искали, — снова улыбнулся кузнец. — И нашли на свою голову. Четверо их было. А теперь?
Тут только Рин понял, что стоит в куче уже знакомого пепла. Тут же валялись короткие мечи, ножи, под ногами скрипнули бляхи уничтоженных поганым огнем доспехов. Брошенные сапоги исковеркал жар близкого костра.
— Как это? — не понял Орлик и невольно потянулся к собственной, уже поджившей щеке. — Как это она учудила тут у тебя?
— А демон ее знает! — глупо хихикнул кузнец. — То ли бабка, то ли девка. По одеже — нищая, по кошельку — богачка. Говорит вроде по-нашенски, а сразу и не поймешь. Четверо ее ждали. Ребята не из последних, но она их порубила так быстро, что я бы и высморкаться не успел. И не успел, кстати! Потом пальцем щелкнула — подводы и загорелись, еще раз щелкнула — я и обделался. Верите, ни разу еще от этого дела такое облегчение не получал!
— Где она? — нахмурился Рин.
— А кто ее знает? — хлопнул мозолистыми руками по коленям Снерх. — Тут такая паника поднялась, и самому себя потерять не мудрено. Ушла. И ведь рассчиталась! Рассчиталась ведь!..
— А это кто? — Орлик кивнул на сжавшегося у столба, спрятавшего лицо в ладонях стриженого паренька.
— Не знаю, — пожал плечами кузнец и снова залился тихим смехом.
— Слушай, шел бы ты переоделся, что ли? — поморщился вельт и дернул за плечо присевшего возле парня Рина. — Никак глаза решил несчастному подлечить?
— Не выйдет, — прошептал Рин. — В порядке у него глаза. Не обожжены. Просто словно налеплено на них что-то. Невидимое, но… Я не могу снять.
Плечи паренька задрожали.
— Пошли, — поморщился Орлик. — Я уже колпаки храмовников в толпе вижу. Сейчас разбор устроят, тут без магии не обошлось, поверь мне. Уходить надо!
— Ну? — спросил вельт, когда оттащил молодого Олфейна с торжища на Гончарную улицу, где возле приземистого молельного дома савров сидели как ни в чем не бывало, не обращая внимания на уличную сутолоку, с полдесятка нищих.
— Камрета искать надо, — хмуро бросил Рин.
Со стороны торговой площади все еще раздавались крики, над крышами поднимался уже ослабевший дымок, отчего силуэт Кривой часовни казался живым, и лица торговцев, что волочили за собой по узкой улочке тележки со спасенным товаром, явно давали понять — торг сегодня не удался.
— Я не об этом, — сморщился Орлик. — Поесть бы надо! Да и мнится мне, что, пока он сам того не захочет, мы Камрета не найдем.
— Почему же? — не понял Рин. — Он сказал, что снял комнатушку у Ласаха. Да и старое его жилье я бы проверил. А ты что предлагаешь?
— Что я могу предлагать? — погладил живот Орлик. — Перекусить, а потом уже все обдумать! Или нам заняться нечем? А о схватке с Фейром ты уже забыл? А о Совете, на котором опекунша твоя магистерское место занимать должна? Совет уже послезавтра!.. А о слежке? А о смерти твоего Хаклика?.. И это разве все? У нас ведь еще вопросиков в достатке! Разобраться надо! Заботы без разборки оставлять все равно, что скамью не выглаживать — рано или поздно занозишь задницу-то!
— Фейр сказал, что это он убил моего отца, — прошептал Рин.
— И ты ему поверил? — нахмурился вельт.
— Да, — кивнул Рин и вдруг почувствовал, что его силы на исходе. Еще мгновение, и он должен упасть и грызть камень под ногами, но вместо этого повторил: — Да. Поверил. Хотя это-то он уж точно сказал для того лишь, чтобы вывести меня из себя. Но кто-то его убил. Фейр или не Фейр, но убил. Иначе я бы сладил с недугом. А Фейр… Он так легко ушел от удара кинжалом! Знаешь, я вот что подумал: а зачем ему магистрат? Если он ищет денег, то магистрат их не даст. Если звание магистра, то не проще ли было бы жениться на дочке одного из них? Давно бы устроил все за прошедшие двадцать лет, как он в городе. Или ему был нужен именно перстень с белым камнем? Зачем?.. Или что-то еще?
— Вот! — удовлетворенно хмыкнул Орлик. — Наконец-то ты задумался! Отчего все жители Айсы думают лишь после того, как наделают всяких дел? К примеру, доспех натягивают, когда уж спина стрелами истыкана?
— Потому что думают не животом! — воскликнул Рин.
— Полный живот не для раздумий служит, а чтобы голову от лишних забот освободить! — ухмыльнулся Орлик и прошептал, становясь серьезным: — А ведь слежки нет! Отчего же у меня такое странное ощущение, будто кто-то выворачивает меня наизнанку? Кстати, далеко ли живет твой мастер Грейн?
— Рядом, — кивнул Рин. — Но имей в виду, что обед в твоей компании лишит его запасов на всю зиму!
— Эх, парень! — Вельт ударил Олфейна по плечу. — Поверь мне, если он, как и мы, переживет излет этой осени, зима покажется ему легкой прогулкой. Что тебе, мать?
Одна из нищенок, сидевших у молельного дома, поднялась и подошла, волоча за собой мешок, к парочке заболтавшихся у слободского храма воинов с протянутой рукой.
— Чего тебе? — повторил Орлик. — Поверь мне, старушка, моя доброта наступает вслед за моей сытостью, но пока я слишком голоден, чтобы совершать благодеяния!
— Подожди! — Рин зазвенел медяками в тощем кошельке и внезапно замер: на уже знакомой ладони лежал перстень с белым камнем.
— Что там? — недовольно прогудел Орлик, и в то же мгновение откуда-то с юга донесся удар грома. Но небо оставалось чистым.
Грейн выволок из подполья уже второй кабаний окорок, а Рин дважды сбегал в харчевню у башни за теплым хлебом и вином, когда Орлик наконец отодвинул от себя стол и блаженно зажмурился.
— До обеда теперь можно и потерпеть!
Старик восхищенно крякнул, а Рин, который только что с тревогой наблюдал, как на гигантские ломти хлеба укладываются столь же гигантские куски розового душистого мяса и один за другим исчезают за работающими словно хорошие жернова крепкими белыми зубами, воскликнул:
— Орлик! Так уже за полдень! Вот он и обед!
— Обед? — огорчился вельт. — Ты еще скажи, что мы с тобой в нашем логове, когда перекусывали поутру, завтракали! Нет, дорогой мой, это никакой не обед! За обедом всякий уважающий себя вельт обязательно должен выхлебать хорошую миску наваристой похлебки да закусить ее чем-то серьезным, а не обычным хлебом, который, в свою очередь, следует запить подогретым вином!
— Как говорят в Храме, вознеси жалость к богатым и знатным, ибо вершина, с которой им предстоит падать перед троном Единого, не оставляет надежды на безболезненное приземление у ног его, — покачал головой Грейн. — Как же ты переносишь голод, воин? Я слышал, что вельты неделями могут обходиться в своих лодках вяленым мясом и простой водой? А бывает, что заменяют и то и другое сырой рыбой!
— Поэтому я хожу пешком. — Орлик спрятал отрыжку в широкую ладонь и, потянувшись, заложил ручищи за голову. — С другой стороны, именно долгие и вьюжные зимы приучили вельтов к сытной пище и возможности подкопить на будущую растрату жирок. К тому же, неужели ты, почтенный мастер, мог подумать, что вельты завтракают, обедают или ужинают да просто перекусывают вяленым мясом, водой или даже сырой рыбой? Никогда! Они так борются с голодом и зимней зубной болезнью. А завтраки, обеды, ужины и ночные дружеские попойки просто откладывают до лучших времен! Что делать будем, Рин?
Парень перевел взгляд на широкую скамью, на которой спала Айсил. Прошла уже пара часов с тех пор, как опекунша последнего из Олфейнов, прикидываясь немощной нищенкой, подошла к своему подопечному, а он все еще не узнал о ней ничего нового. Хотя что-то все-таки узнал!
Во-первых, увидев перстень, нанизанный на прочную бечеву, Рин возмущенно вскричал, что его снять невозможно. На что мнимая старуха тут же надела его на палец и столь же быстро сняла. После данного представления Олфейн на некоторое время потерял способность внятно выражать мысли, поэтому Орлик молча подхватил мешок опекунши, посоветовал парню закрыть рот и вести всю компанию к мастеру Грейну.
Опекунша перестала прикидываться старухой сразу, едва друзья свернули в узкий поселковый прогон. Тут и Рин начал приходить в себя, потому как идти мимо скособоченных оград, ежесекундно оглядываясь, было непросто даже в здравом рассудке. Айсил шла перед корчившим ужасные рожи Орликом прямо, но взгляд Рина ловить не стала и не открыла лица не только до калитки Грейна, но не сдернула повязку даже тогда, когда старик загремел замками и позвал гостей в дом. И ни разу не подняла глаз, лишь когда оказалась в полумраке тесного жилища, произнесла едва слышно:
— Отец, найдется у тебя немного теплой воды?
Грейн, который и так оробел от явления в его доме великана вельта, поймавшего на свою шапку всю доселе невидимую потолочную паутину и пыль, тут и вовсе расчувствовался. Притащил из пристройки деревянное ведро с холодной водой, во второе ведро выплеснул горячую воду из котла и подбросил дровишек в очаг. Потом послал Рина с котлом к бочке с водой, мгновенно подвесил котел на крюк над огнем, разыскал льняное полотенце и содрал со стены медный ковш — то есть начал суетиться, мельтешить и волноваться, словно и в самом деле только что узнал о собственном отцовстве.
Айсил несколько минут просто сидела, опустив голову и сложив руки на колени. Затем начала, не поднимая головы, распускать на горле шнуровку нищенского плаща, и старик немедленно захлопотал снова. Выдвинул к очагу лавку и тычками крепких кулаков заставил неожиданно оказавшихся неуклюжими увальнями Рина и Орлика отвернуться от внезапно обретенной опекунши, усесться к ней спиной и чинно смотреть на огонь.
Вельт, впрочем, тут же завел со стариком разговор о возможности утолить легкий голод, после чего Грейн и полез за первым окороком, а Рин остался сидеть, прислушиваясь к шелесту одежды и плеску воды за спиной, и все никак не мог понять, зачем ей мыться? Или Айсил не успела вымыться с того самого дня, когда вышла к костру Олфейна из Погани? Так ведь не чувствовалось запаха, который тогда резанул его ноздри.
Рин сидел выпрямившись, словно мастер Грейн вновь, как в отрочестве, следил за его осанкой, за перемещениями по отшлифованным временем и ногами тысяч отроков камням во дворе магистерской казармы. И звуки за его спиной казались Олфейну каплями воды, что разбрызгивались из разогретого над огнем котла и падали на его обнаженную спину. Вот упал на пол пояс, вот звякнула пряжка. Зашуршал отброшенный в сторону плащ. Скрипнули сапоги, и камня коснулись босые ноги. Вот шорохом отозвалась шнуровка рубахи или легкой свитки, зашелестела мягкая ткань по бедрам или груди, предплечья задели тело, ковш опустился в одно ведро, в другое…
— Ты, дочка, лей воду на пол, лей! — закашлялся, приподнимая крышку подполья, Грейн. — Там на полке у лежака еще мочало лежит, да в горшочке мыльный порошок. Хороший! Tapс-торговец хвалился, что после него волосы, словно шерсть после линьки, становятся. А у меня-то голова, что твоя коленка, так и не истрачу никак.
Глаза у старика сделались масляными, но не от того потаенного, что он разглядел в полумраке через плечи Орлика и Рина, а от сбежавших к пучкам мелких морщин слезинок. Грейн неожиданно выругался, голос его сделался тонким, и понукаемый им Орлик, не вставая с места, протянул ручищи и подвинул из угла к очагу тяжелый стол. На темных досках тут же развернулась слежавшаяся до складок холстина, появились светильник, плошка с солью, начатый хлеб, кубки, пучок лука, головки мореного чеснока. А минутой позже Рин уже бежал, сжимая в кулаке несколько медяков, к ближайшей лавке. Когда он вернулся и водрузил на стол запотевший кувшин терпкого вина и горячий хлеб, корочка которого потрескивала под пальцами, Айсил уже сидела за столом и ела.
— Эх! — взмахнул руками старик, словно только что вспомнил. — Жаль, далековато до Северной башни, не обернешься быстро. Больно хорошо пиво у вельтов, а здесь в лавке — кислятина! Ну ничего, нам и вина будет довольно!
Рин присел на край лавки, но Айсил даже головы не повернула в его сторону. Она повязала волосы платком, затянув его концы под тяжелыми волосами, прикрыв уши до половины, и в подрагивающем свете лампы Рин увидел ее профиль и шею.
У опекунши был высокий лоб, линия которого, плавно изгибаясь, превращалась в изящную ложбинку переносицы и продолжалась прямой линией аккуратного носа. Верхняя губа чуть-чуть выдавалась вперед и вверх, ровно настолько, чтобы защемило что-то в груди Олфейна. Пока еще негромко, едва ощутимо, словно накатывающаяся неведомо откуда, сладкая боль обожгла сердце, поднялась в глаза и тут же растворилась в округлости подбородка и припухлости губ, в упрямом изгибе скулы, плавности брови и тени под ней. Тени, в которой подрагивала ресница и скрывался глаз.
Айсил так и не повернула головы. Она ела медленно, не торопясь, в отличие от Орлика, который забрасывал в рот пищу, как пекарь забрасывает лепешки теста в горячую печь. Так же медленно она подносила к лицу кубок и пила из него, словно он был не вылеплен рукастым горшечником, а вырезан искусным камнерезом из горного стекла. И облизывала кончиком языка губу.
Рин не мог отвести взгляда от ее профиля, особенно от тени под бровью. Но замечал и легкость движения, и стройность стана, и простую, но прочную и теплую ткань длинного тарского платья с разрезами по бокам почти до пояса, открывающими точно такие же штаны. И то, что на обеих руках ее, обнаженных завернутыми рукавами до локтя, на тонких запястьях и крепких предплечьях вовсе не было никаких отметин колдовского пламени! Нет, что-то на них все-таки было. Но это что-то бросалось в глаза только тогда, когда руки двигались где-то на краю взгляда Олфейна, а когда он прямо вглядывался в них, руки оставались чисты.
Зато на тонкой шее отметина была. Татуировка, напоминающая переплетение листьев и стеблей речного вьюна, тонкой полосой опоясывала начало шеи, спускаясь завитками почти до ключиц. Но и она едва выделялась, была разве на тон темнее самой кожи.
Какое-то время Рин продолжал впитывать каждый штрих строгого и одновременно нежного профиля, заучивал наизусть округлость мочки уха, скошенный вниз уголок рта, тень у основания носа, когда Айсил вдруг встала. Она поправила темную с едва уловимым медным оттенком прядь, выбившуюся из-под платка, приложила ладонь к груди, поймав заодно повисший на бечеве перстень, и поклонилась сначала Грейну, ответившему ей важным кивком, затем Орлику, заставив того поперхнуться и замереть с набитым ртом, и в последнюю очередь Рину.
Она так и не подняла ни на кого глаз, но что-то все-таки блеснуло под ее ресницами. И Рин Олфейн, который так и не научился думать об айских девчонках как о дорогих или дешевых, но достижимых источниках наслаждения, а то и семейного счастья, вдруг понял слова Орлика, который сказал, что Айсил красавица. Она не была красавицей в том смысле, в котором ею была Джейса или десяток других памятных Рину очаровательных айсок. Но в ясности ее черт не было смазливости или яркого блеска именно потому, что простота и строгость ее лица была сродни простоте и строгости смертоносного клинка, выкованного из лучшей стали и положенного рядом с украшенными золотом и драгоценными камнями роскошными побрякушками. Тот, кто понимает и видит, не просто выберет истинную красоту — сверкающие безделушки даже не заметит.
Но Айсил была еще восхитительнее! Будь она клинком, истинный мастер меча не только не заметил бы ее соседок по оружейной, он не позволил бы себе даже коснуться отмеченного клинка.
— Мир твоему дому, отец, — прошептала Айсил, отошла к топчану и спросила только: — Я могу поспать здесь?
Она дождалась важного кивка Грейна и добавила:
— Буду спать долго. До завтрашнего утра.
Орлик с лязгом захлопнул рот, поморщился от прикушенного языка и тут же потряс пустым кувшином:
— Парень! Я, конечно, понимаю, что я нанятый Камретом охранник для последнего из рода старших магистров, но у вельтов так принято, что если один платит, то другой носит. Будь так добр, притащи еще кувшинчик той же самой терпкости, а то если пойду сам, то нагуляю аппетит и все съеденное до сей минуты не пойдет в зачет моей возможной сытости! Не сомневайся: и тебе останется, что на зуб кинуть, и красавица твоя никуда не денется!
«Если только сама не захочет», — мысленно добавил про себя Рин и подхватил пустой кувшин.
Осенний ветер охладил Олфейна, но именно на улице он повторил про себя еще раз: у нее нет клейма ни на одной руке, значит, она не может быть опекуншей. С другой стороны, у Орлика тоже ненастоящее клеймо, и он охотник, хотя и не может быть охотником. Опять же Айсил легко снимает с пальца кольцо, которое не должна снимать, потому что снять его не может ни один магистр. Его никто не может снять, если кольцо село на палец, — получается, она может сделать то, чего не может никто. А если она сломала перстень? Нет, Рин явно видел крест в просвете кольца, когда Айсил тянулась за очередным куском мяса. Так как же ее имя, если, по словам Камрета, Айсил — это название страны, захваченной в незапамятные времена Поганью? И почему название страны не может быть именем? И как тогда звучит ее имя, если не Айсил?
Эти и другие мысли беспокоили Рина, пока он тащил к дому Грейна кувшин вина. Беспокоили, когда бездумно утолял голод и наблюдал, как насыщает бездонную утробу Орлик, и косил глазом на силуэт спящей Айсил, — пока в голову молодому Олфейну не пришла простая, но сладостная мысль: он теперь не один.
— Вот, — наконец крякнул Орлик и попробовал встать, но в последний момент пригнул голову.
— Осторожнее, парень, — одобрительно улыбнулся Грейн. — У тебя голова, думаю, крепкая, но не крепче старого дуба. Не смотри, что мой домик кажется ветхим.
— Идти нам нужно, — развел ручищами вельт. — Вечером или ночью вернемся. Или утром.
— В самом деле? — нахмурился Грейн. — Я тут слышал, что Фейр Гальд сговорился с любимым племянником на схватку у Водяной башни? Это правда?
— Правда. — Рин с трудом оторвал от спящей Айсил взгляд. — Ты единственный, кто скрещивал меч с Фейром, Грейн. Что посоветуешь?
— Бежать, — скривил губы старик. — Не дергайся, маленький Олфейн, я знаю, что ты никогда никуда не побежишь, потому и говорю тебе об этом. Сколько осталось дней до праздника равноденствия? Всего лишь три?.. Ты должен половину каждого из оставшихся дней проводить с мечом: если кто и способен противостоять Фейру, то только ты. Даже твой отец не выстоял бы против него и нескольких минут, но в тебе есть что-то… Если бы последние пять лет ты держал в руках клинок, а не сжимал ладони Рода Олфейна, ты мог бы сравняться с Фейром. Но я понимаю тебя, парень. Он очень силен, Рин! Фейр не только не думает, как ударить, он ударяет, как думает. Его руки не выполняют затверженные движения и приемы, они движутся словно мысли. Они, конечно, не быстрее его взгляда, но легко доставят любой клинок, который бы ни попал к нему в руки, до той части твоего тела, до которой сочтут нужным.
— Он сказал, что убил моего отца! — хрипло прошептал Рин.
— Вот! — поднял палец Грейн. — Твой дядя уже нанес первый удар и даже ранил тебя, и твоя рана продолжает кровоточить! И что самое главное, не так уж и важно, действительно ли он убил твоего отца или обманул тебя. Он добился того, чего хотел: ты наполнен ненавистью и яростью, а значит — слабостью. Потому что и ненависть, и ярость сжигают изнутри почти так же, как Погань. Но если он и вправду убил твоего отца… Ты уже понял, зачем ему это было нужно? А?
Грейн перевел взгляд на Орлика.
— Я и сам не устаю намекать Рину, что ему сначала следует разобраться, чего он хочет добиться!
— Не думаю, что теперь мне следует задуматься о планах на следующее лето или весну! — раздраженно отрезал Рин.
— Знаешь, — Орлик покосился на Айсил и почесал не так давно обожженную щеку, — когда вельт хочет есть, он, конечно, идет в харчевню, но не в любую, а в ту, которая по дороге! Знаешь почему? Чтобы сократить послеобеденный путь, потому как харчевен много, а дорогу следует выбрать одну!
— Я уже сыт, — буркнул Рин.
— Чего хочет Фейр? — повторил вопрос Грейн.
— Ну, во-первых, — Орлик снова потрогал зажившую щеку, — нам он этого не скажет…
— Хаклик погиб, — сказал Рин.
— Как это случилось? — уронил на стол кулаки Грейн.
— Как — не знаю, — скрипнул зубами молодой Олфейн, — но за день до его смерти Орлик приходил в наш дом, и Хаклик сказал, что я был у тебя, мастер. Дядя продолжает разыскивать что-то. Он перевернул все, что мог, хотя даже кухонной утвари почти не осталось в доме Олфейнов, а теперь его двери и вовсе опечатаны магистратом! Фейр может прийти и сюда. Эта… девушка — моя опекунша.
— Хотя я и не уверен, что она сама это понимает, — вставил Орлик.
— Она моя опекунша, и ее Фейр Гальд тоже разыскивает. — Рин упрямо наклонил голову. — Он может ее отыскать у тебя!
— Если она и вправду… — нахмурился вельт, — ну, сотворила кое-что с ребятками Гальда на торжище, может быть, пусть он ее найдет? Это избавило бы тебя, Олфейн, от схватки!
— Никогда! — воскликнул Рин и тут же замер. Айсил вздрогнула во сне.
— Сюда Фейр Гальд вряд ли придет сегодня. — Грейн медленно расправил ладони. — Он уже был здесь. С утра. Правда, не сказал, что собирается зарубить моего лучшего ученика. Он что-то искал и тоже перевернул весь дом. К счастью, у меня никогда не было много утвари. Жаль, что я узнал о вашей схватке позже, когда ходил с ведрами к колодцу, а то бы уж попробовал воткнуть кинжал твоему дяде под доспех. Так что твоя опекунша, маленький Олфейн, будет спать спокойно. А если что и приключится, я всегда смогу вывести ее через лачугу соседа-угольщика. У нас общее подполье, а двери на моей халупе довольно прочные.
— Так вот чьи окорока я ел? — вытаращил глаза Орлик.
— Это не твое дело, вельт, что я вытаскивал из подполья, — нахмурился Грейн, но тут же позволил себе слабую улыбку. — Но ты доставил мне настоящее удовольствие своим аппетитом! Я, кстати, буду рад, если снедь на следующую трапезу ты притащишь в мешке на собственной спине.
— Непременно, — пообещал Орлик и повернулся к Рину: — Ну и что? Попробуем хоть что-нибудь разгадать и разузнать, пока наша прекраснейшая загадка сладко спит, а я временно сыт?
— Вот что, мастер. — Рин задумчиво ощупывал рукоять меча. — Береги ее. У нее перстень Олфейнов. И послезавтра Совет магистров. Береги ее! Но не из-за перстня и не из-за Совета, а просто так. Береги!
— Меня первый раз в жизни назвали отцом, — медленно выговорил Грейн.
— Поговори с ней, — попросил Рин. — Расскажи об Айсе. Об Олфейнах. О Водяной башне. Помнишь, ты столько всего рассказывал мне, разве только Камрет мог тебя перещеголять! А мы вернемся. К вечеру или утром. И вот еще подумай о чем. Я не могу разобраться сам. За что Фейр ненавидит Олфейнов? Ведь его сестра была Амиллой Олфейн!
— А что, если именно за это и ненавидит? — сдвинул брови Грейн.
Арчик не любил Рина Олфейна. Он не любил его за то, что тот отлично управлялся с мечом, родился сыном магистра и в будущем должен был сам стать магистром. За то, что у него обе руки были на месте и прекрасно его слушались. За то, что Рин Олфейн всегда держал голову прямо и Арчика при встрече старался не замечать, а если и замечал, то кивал холодно и неприступно. Еще Арчик не любил Рина Олфейна за то, что тот избавлял подопечных мастера Грейна от царапин и ушибов, но не сумел излечить его руку, хотя старался, даже кровь хлынула тогда еще у мальчишки из носа. Но пуще всего Арчик не любил Рина Олфейна за то, что тот не отвечал взаимностью Джейсе.
Арчик сам любил звонарку, любил по-настояшему, иначе как было объяснить, что, снедаемый бешеной ревностью к сыну магистра, он одновременно его и ненавидел за пренебрежение дочерью Шарба? Сам звонарь иногда говорил Арчику: «Подожди, парень, перебесится девка, все равно тебе достанется». И в такие минуты Арчик начинал не любить даже Шарба, который нашел его подростком в Нижнем городе, вытащил почти из помойки, разыскал нищую и несчастную мать парня и сговорился, что берет мальчишку на смену умершему от какого-то недуга напарнику. Арчик видел, что Джейса не перебесится, и если однажды достанется ему, то вот тогда и начнет беситься по-настоящему.
Было, было за что не любить Арчику Рина Олфейна. Правда, раньше Арчик ненавидел сына магистра лютой ненавистью, но затем тот на долгих пять лет почти пропал с улиц Айсы, и ненависть калеки поблекла и почти стерлась. Но однажды, когда Джейса попросила отнести в дом старшего магистра выстиранные ею тряпки, парень вошел в огромные, холодные и нищие комнаты когда-то роскошного жилища и увидел Рина Олфейна.
Тот был одет беднее Арчика, вымазан в крови, гное и еще в чем-то ужасном. И источник ужасного находился где-то рядом, в соседней комнате. От Рина Олфейна воняло так, как не пахнет на самой отвратительной помойке, и это притом, что во всем доме стоял тяжелый запах. Но Рин Олфейн продолжал держать голову прямо и неприступно. Он почти окаменел от собственной прямизны, хотя давалось это ему с трудом, потому как кровь была его собственной и капала она из ноздрей и прокусанных губ.
Арчик увидел человека, которому было труднее и хуже, чем ему самому, и после этого уже не мог ненавидеть Рина Олфейна, как ни старался вновь пробудить в самом себе исчезнувшую ненависть. Поэтому он стал его просто не любить. Может быть, Арчик и вовсе постарался бы забыть о существовании молодого Олфейна, но слишком независимо и гордо держался уже почти подрубленный отпрыск древнего рода, и это не дало ненависти умереть окончательно.
А Джейса… Что Джейса? Она не замечала ни нищеты, ни тяжелого запаха, она видела только любимого, и даже недоступность видения не мешала распускаться на ее губах счастливой улыбке.
В конце концов Арчик смирился с мыслью, что если когда-нибудь Джейса и достанется однорукому звонарю, то это будет совсем уже не та Джейса, которая не выходила у него из головы ни днем ни ночью, а, скорее всего, ее несчастная тень.
Но все происходящее в последние дни стало до ужаса напоминать ему страшный сон, который то и дело приходил в последние месяцы — будто на самой верхотуре Водяной башни у него отказывает вторая рука, а до удара колокола остаются секунды. Он хватает веревку зубами, упирается, но веревка лопается, и ему нечем связать ее. Тогда он подпрыгивает, чтобы ухватиться за металлическую скобу на языке колокола зубами, но ноги подламываются и становятся такими же войлочными, как и руки. И тогда Арчик свешивается через парапет Водяной башни, чтобы изо всех сил заорать обязательное «боммм!», но падает вниз и просыпается в холодном поту.
Ужасным было то, что Джейса перестала быть Джейсой. Сначала что-то чужое появилось в ее глазах. Нет, они и раньше частенько бывали затуманены девичьими грезами, но, выныривая из них, девушка всегда находила добрую улыбку для надоедливого калеки. Теперь же в ней что-то переломилось. Точнее, не переломилось, а выросло. Сверкнуло росточком в тот самый день, когда она вернулась из Кривой часовни, куда ходила в сопровождении коротышки Камрета. Тогда Джейса показала Арчику синеватое клеймо на запястье и обещала пригласить его на свадьбу с Рином Олфейном. «Ага, — подумал Арчик. — Помои выносить или объедки собирать после празднества». Но вслух ничего не сказал из-за клубящегося в глазах Джейсы тумана. Глаза девушки еще не были вовсе чужими, но улыбка отчего-то казалась приколотой к очаровательному лицу двумя стальными скобками, двумя опущенными вниз штрихами — уголками ее губ.
Впрочем, тогда Арчик решил, что Джейса переволновалась в Кривой часовне. Калека и сам не любил редкие походы в Каменную слободу. Ему не нравилось действительно чуть покосившееся в сторону Погани заостренное черное здание, не нравился прыгающий на вросшем в пол часовни валуне язык поганого пламени, не нравился спесивый вид Солюса, что постоянно торчал у камня, дабы никто не мог осквернить священное пламя неучтенным и неоплаченным клеймением или произвести над чудом какой-нибудь святотатственный опыт.
По слухам пламя не гасло никогда, даже когда в прошлые века слободские окраины Айсы захватывали скамы или тарсы, пламя само уходило внутрь камня и выглядывало из него всполохами, словно валун был вырублен из горного стекла и подсвечивался снизу ярким светильником. Так оно было или как-то иначе, Арчик не знал, но своими глазами видел на камне сколы и трещины. Кто-то явно пытался в прошлом лишить Айсу если не главной тайны, то уж несомненной гордости.
Когда-то мать Арчика рассказывала еще сопливому мальчишке, у которого прекрасно работали обе руки, о предании. Согласно ему, в древние времена, когда город не занимал весь холм и дома выше двух этажей были в нем редкостью, а вместо главной городской стены высился не слишком внушительный тын, к воротам Айсы приходила иногда Хозяйка Погани. Выглядела она как какая-нибудь гулящая девка, разве только холодом от нее шибало за сотню шагов, хотя сквозь кожу и в волосах пробивались блики огня. Впрочем, холод мгновенно сменялся нестерпимым жаром, стоило ей взмахнуть руками и, ради развлечения или еще какого умысла, спалить какую-нибудь постройку, что опрометчиво пересекала границы города. У нее были даже не рыжие, а медно-красные волосы, распадающееся на лохмотья длинное платье, через которое мелькали босые и голые ноги, и ослепительной красоты лицо. И еще она смеялась.
Она подходила к границам города и начинала негромко смеяться, а когда кто-нибудь из стражников не выдерживал и выпускал в ее сторону стрелу или бросал дротик, то исчезала, предварительно испепелив летящий в нее снаряд. И всякий знал, что несчастному стрелку нет больше хода за стены города, потому что даже если ему и повезет со счастливым обозом миновать окраину Погани, то на обратном пути или во время ночлега под куполом шатра он неминуемо займется ужасным пламенем и обратится в пепел.
Дошло до того, что Хозяйка Погани вовсе не стала уходить от стены города. Целыми днями она сидела на торчащем у основания холма валуне и расчесывала, перебирала пальцами свои роскошные волосы. И однажды к ней вышел один из предков Рода Олфейна. Он медленно прошел отделяющие валун от ворот Айсы несколько сотен шагов и не сгорел в поганом пламени, не умер от ужаса и даже не упал на колени. Олфейн остановился в десятке шагов от ужасной девки и разговаривал с нею несколько минут, после чего она исчезла, а на валуне взвился язык пламени, едва различимый на фоне опаленной магическим огнем Погани.
Когда Олфейн вернулся, то объявил горожанам, что сговорился с Хозяйкой Погани о том, что она оставит город в покое и даже поможет горожанам, если они будут беречь ее пламя.
— Чем она может нам помочь? Зачем нам колдовское пламя у ворот города? — раздались крики. Даже многие магистры выказали недовольство, но Олфейн был тверд.
— Что сделано, то сделано, — сказал он. — Хозяйка Погани сдвинет границу подвластных ей земель на лигу на восток от города, чтобы мы могли без опаски торить западный и северный торговые пути, и не будет больше пугать горожан и жечь строения. Город сможет расшириться до границ холма!
— Но тогда и наши враги смогут беспрепятственно добираться до городских стен! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Они добирались и раньше, — ответил Олфейн. — Разве никто из вас не замечал, что во время битв, которые случались у наших стен, ни один враг не был сожжен поганым огнем, если только не падал наземь, истекая кровью? Зато всякий раз сгорал кто-то из горожан, стоило ему получить даже легкую рану! Теперь же всякий из воинов города, если он хочет сражаться так, словно демоны управляют им, всего лишь должен будет сунуть руку в колдовское пламя, которое не горячее магического льда, и получить отметину на запястье. И этот воин будет жить как обычный человек, но в схватке не будет знать страха и сомнений. И его враги будут страшиться так же, как если бы они столкнулись с самой Хозяйкой Погани, а его тело обратится в пепел только в том случае, если годы или рок сами отнимут его жизнь.
— А чего ж ты сам не сунул руку в огонь? — снова выкрикнули из толпы.
— Сунул, — глухо ответил Олфейн. — Но у меня ничего не вышло. Впрочем, она предупредила, что у меня ничего не выйдет. Она сказала, что хранит пламенную степь, а я храню город, и одно с другим нельзя смешать. А еще она сказала, что каждый клейменый сможет по ночам ходить в Погань и добывать там руду, которая поблескивает на дальних увалах, и охотиться. И ничто не помешает ему вернуться к восходу солнца домой. И еще! — повысил голос Олфейн в ответ на начавшийся гул. — Если найдется смельчак, который первым получит клеймо и который докажет мои слова, то я отдам ему один из своих домов. Тот, что на улочке Камнерезов! Если же он погибнет, то его семье вдобавок к дому я отдам целую корзину магического льда!
— Я пойду! — вызвался худощавый воин, имени которого предание не сохранило, но предки его и по сей день владеют одним из домов по улице Камнерезов.
Он вышел из ворот, приблизился к камню, сунул руку в огонь, вернулся и показал всем синеватую отметину на запястье. Никто не последовал его примеру. Правда, Погань и в самом деле отступила на лигу от города, что стало ясно уже весной, когда зазеленела степь у подножия холма. И Хозяйка Погани не показывалась больше. И обозы стали преодолевать окрестности Айсы без потерь. И город быстро разросся до границ холма и даже поселками пополз и дальше. А колдуны Темного двора по договоренности с магистратом начали строить вокруг увенчанного пламенем камня храм или дом, чтобы уберечь чудо от людской глупости или ненастной погоды.
Неизвестно, что они там намудрили, но почти уже возведенная над поганым пламенем башня из белого камня ненастным осенним днем раскалилась, словно была начинена углем, почернела и покосилась, склонив верхушку в сторону Погани. Когда камень ее стен остыл, горожане поняли, что не меньше десятка строителей башни обратились в пепел, а огонь внутри ее как горел, так и горит. Магистрат отдал было распоряжение о разборке здания, которое тут же обозвали Кривой часовней, но спекшиеся между собой камни оказалось невозможно разъединить. Поднялись крики, что нужно залить поганый огонь водой, но тут как раз на город накатили тарсы, и внезапно оказалось, что уже почти забытый многими, отмеченный Поганью воин и вправду сражается так, словно демоны управляют им. В одиночестве он держался на стене против десятка врагов, он успевал отражать стремительные атаки тарсов и уворачиваться от стрел. Он один оборонял от врага целое прясло северной стены. И тогда сразу десяток воинов устремился в Кривую часовню, чтобы получить силу Погани, и через какие-то минуты вся стена была освобождена от тарсов, а вскоре вся их дружина была обращена в бегство!..
— Вот как! — только и шептал на протяжении рассказа матери восхищенный Арчик, представляя, как он тоже вырастет и получит на запястье синеватое клеймо, которое сделает его непобедимым воином.
Так или иначе, воином Арчик не стал. Больше того, если бы не Шарб, он вовсе не стал бы никем. Места на помойках Айсы тоже не доставались без боя, а уж какой из него, однорукого, боец, ясно было любому. Хотя уже много лет каждую свободную минуту Арчик крутил, бросал, подбрасывал, перехватывал здоровой рукой нож, о мече он даже и не мечтал. Точнее, только мечтал. И, пожалуй, однажды выглядел еще более гордо, чем самый гордый из всех магистерских отпрысков. В тот день, когда Рин Олфейн, стирая с лица хлынувшую носом кровь, признался Арчику, что не сможет излечить его руку, он тут же предложил будущему сменщику Шарба научить его фехтовать, тем более что всякий мечник вполне может обойтись одной рукой.
— Не нуждаюсь в подаяниях! — гордо ответил Арчик, а Рин Олфейн уговаривать тут же пожалевшего о собственной глупости калеку не стал.
Впрочем, и это уже забылось, потому как случилось до того страшного посещения дома Олфейнов. Нынче же дом Олфейнов вовсе был заколочен гвоздями. Видно, дядюшка Рина расстарался, а как же иначе? В том, что если в споре схлестнутся богатый и бедный, виновным непременно окажется бедный, Арчик был уверен. А то, что дом Олфейнов разорен, он знал точно.
Парень едва ли не час простоял на том самом месте, где Джейса впервые в глаза попрекнула его однорукостью, глупо хлопая ресницами и перебирая в голове какие-то вовсе незначительные вещи, потому что проносились они неразличимыми тенями и не оставляли в его голове ничего. Зевак становилось все меньше, верно, каждый из них в конце концов рассудил, что всему приходит конец. Пришел он, похоже, и дому Олфейнов. Так чего горевать, если сама Айса стоит там же, где стояла, и становится только богаче и неприступнее с каждым годом.
Наконец звонарь двинулся прочь. Сунув руку в поясную холщовую сумку, он нащупал несколько медяков, которые сулили не меньше пяти полнехоньких кубков пива, простенький, но надежный и любимый нож с деревянной ручкой и завернутый в льняную тряпицу ломоть хлеба с тонким пластом копченого сала.
До вечера, когда следовало сменить Шарба, вполне можно было и посидеть в дешевой харчевне. А можно побродить по торжищу, рискуя вновь столкнуться с Джейсой и окончательно испортить с ней отношения. Или побросать нож в деревянный чурбан, который Арчик затащил в пустующую комнату Водяной башни и где ночевал, когда приходил его черед ежечасно оглашать городские улицы колокольным боем.
Взвесив и то, и другое, и третье, Арчик решил выбрать четвертое и отправился к старику Камрету. В самом деле следовало разобраться с тем, что происходит с Джейсой! Или не Камрет подбросил звонарке мысль о клеймении? Но провожал-то ее в часовню точно он! Надо поговорить с Камретом, надо. И Шарб отзывался о коротышке с уважением, и Джейса, бывало, часами пересказывала его байки и истории. Да тот же Рин Олфейн числил старика наставником. А уж среди прочих горожан о Камрете неизменно говорили как о счастливчике, жулике или колдуне, но чаще всего смешивали все в одно.
Арчик знал, где живет Камрет, и, хотя тот же Шарб рассказывал, что для успешных поисков старика надо посетить не меньше половины айских трактиров, если, конечно, тот не двинулся на два-три года в Скаму, Тарсию или еще куда, калека отправился к старику домой. Джейса шепнула однажды Арчику, что Камрет неизменно выделяет пару полуденных часов для сладкого сна. И если удачно подгадать с проходом под его каморкой, то лишний медяк у нее всегда в кошельке появится. А всех хлопот-то: принести воды из колодца, растопить камин и попытаться в очередной раз залатать расползающиеся на куски штаны старика, словно нет у того серебряного на отличные шиллские порты, которым сноса не будет! А порой медяк удавалось получить и за поход до лавки пекаря или ближайшей харчевни.
Размышляя об этом, а так же о том, что при случае лишний медяк не помешал бы и ему, а также о том, что сослаться следует не на собственные догадки относительно дочери звонаря, а на беспокойство ее отца, Арчик добрел до Водяной башни. Он посторонился, пропуская повозку, набитую связками болотного хвоща, которую толкал корзинщик вместе с двумя сыновьями, и, миновав проездной двор, начал спускаться вниз по Болотной улице, что выводила всякого пешехода к Южным воротам главной стены.
Шагалось легко, потому как спуск был крутым, да и весь южный склон городского холма, а значит, и правый берег Иски был значительно ниже остального города. Дома в Нижнем городе строились столь же высокими, как в Верхнем и Среднем, но улицы были уже, а народ жил беднее. И не только потому, что кристаллы драгоценного льда в штольнях Нижнего города отчего-то росли медленнее. Сами штольни, как и во всем городе, давно уже принадлежали немногим богачам. Просто Гнилью здесь воняло сильнее, особенно если случалось выйти из прокопченной комнатушки под южный ветерок.
В одном из переулков Подгнилки — квартала, получившего имя от трещины в холме, по которой в дни весеннего половодья сбегал избыток бурлящей Иски, а в остальное время издавали зловоние отбросы со всего Нижнего города, — находилась каморка самого Арчика и его престарелой матери.
Квартал был по правую руку, но теперь Арчик решительно повернул налево и устремился узкими переулками к Волчьей башне, которая высилась на берегу Иски как раз напротив Храма. Каморка Камрета располагалась от нее в двух шагах. Здесь улицы были не просто узки, порой они вовсе превращались в череду арок и проездных дворов, которые и дворами назвать было нельзя. Двое толстяков уж точно бы не разминулись на таких улочках, если только один из них не согласился бы, чтобы другой прошел прямо по его спине.
В какой-то момент Арчик даже ухватился за нож, уж больно подозрительные тени мелькнули в дверном проеме одной из тех ужасных каморок, что не имели, даже окон. Потом парень почти уверился, что заблудился, но очередной переулок обратился лестницей шириной в два локтя, и звонарь выбрался почти к подножию Волчьей башни и к каменному забору, ограждающему эту часть Нижнего города от ущелья Иски.
Возле башни стояли два стражника и всматривались куда-то в сторону Водяной. Арчик тоже выбрался на открытое место, но, кроме фасадов ближних домов и трех башен Храма, ничего не увидел. Правда, ему показалось, что в сером осеннем небе тают клубы дыма, поднимающиеся где-то над Каменной слободой. Но пожары в Айсе были нередки, а ущерб от них редко приводил к большим бедам, потому как сначала в пределах главной стены, а потом и везде в границах города было назначено магистратом все строить из камня. Со временем в богатых домах даже нехитрая мебель стала причудливой и каменной. Не были бы каменные изделия столь тяжелы, камнерезы и двери бы вырезали из камня.
Постояв еще пару минут возле стражников и так и не поняв причину их столь пристально интереса к развеивающемуся дымку, Арчик свернул на улочку со странным названием Каисская и вскоре оказался у дома, где в каморке на втором этаже жил старик. Наверх вела широкая открытая лестница, которая одновременно служила проходом в путаницу переулков с обратной стороны дома. Точно такая же лестница начиналась через полсотни шагов в соседнем доме.
Джейса как-то рассказала, что из каморки Камрета можно выйти едва ли не десятком способов. Тем более что все дома по этой стороне улицы соединялись сквозным коридором на каждом этаже, и даже из самой каморки можно выйти через три двери, но Арчик тогда подобное чудачество не одобрил. Во-первых, он привык, что дверь в его комнатушку ровно одна, и испытывал почти недомогание, когда поворачивался к ней спиной. Имея же три двери, волей или неволей уж одна из них точно окажется сзади. Во-вторых, верно, жители Каисской улицы не боялись сквозняков, раз уж мирились с таким количеством лестниц и коридоров. И, в-третьих, немудрено было в таком доме среди ночи заблудиться и перепутать комнатушку одного из соседей с отхожим местом!
Арчик постоял минуту-другую, задрав голову. За мутным переплетением рассохшейся рамы и стекла ему почудилось какое-то движение, и звонарь направился к лестнице. Но подняться успел только на половину этажа, когда при ясном небе оказался в центре грозы.
Молния ударила с сухим треском и едва не ослепила однорукого. Гром, который оглушил Арчика и сбил его с ног, прозвучал одновременно с ослепительной вспышкой. Молния вырвалась из коридора второго этажа и, ветвясь, опалила свод лестницы в десятке шагов перед Арчиком. Какое-то время звонарь ничего не соображал, даже не почувствовал боли от падения на ступени. Ему казалось, что сияние в его глазах продолжается, хотя грохот исчез, сменившись гулом и болью в ушах, да звон стекол, которые, кажется, осыпались в изрядной части Нижнего города, не переставал звучать. Но одновременно с ним где-то рядом послышались шаги, раздраженные голоса и отчетливо завоняло обожженной плотью.
— Кто это? — прорезался в ушах неприятный голос.
— Кажется, второй звонарь с Водяной башни, — ответил другой, с трудом сдерживая стон.
— Плесните ему воды в лицо!
Крепкие руки подняли Арчика, вода ударила в лицо, заставила закашляться. Он открыл глаза и с трудом нащупал ногами ступени. Вокруг стоял дым, на коридорной площадке валялся изуродованный человек с содранной кожей, но и те, кто держали Арчика и стояли напротив, выглядели немногим лучше. То, что недавно было их одеждой, теперь походило на обожженное рванье, ожоги покрывали их лица и руки. Только один из них сиял неповрежденной кожей, хотя и его одежда пришла в негодность.
— Зачем ты здесь? — спросил он Арчика, и тот с ужасом узнал в говорившем Фейра Гальда, которого опасался в Айсе всякий.
— Я шел к Камрету, — прохрипел звонарь.
— Зачем? — сузил глаза Фейр и погладил рукоять меча, висевшего у него на поясе.
— Джейса не в себе, — заторопился Арчик. — Дочь первого звонаря. Камрет водил ее в часовню. Она прошла клеймение. Взяла в свою глупую голову, что выйдет замуж за Рина Олфейна и родит ему сына. Но с ней что-то еще случилось… Она изменилась. Стала другой. Заболела. Она заболела!
— Разве Камрет лекарь? — поднял брови Фейр.
— Нет, но он же всегда помогал Олфейну, — пролепетал Арчик и тут же замолк. На лице Фейра проступил не только холод. Первый богач Айсы смотрел на второго звонаря Водяной башни с отвращением. Оглянувшись, Фейр поднял перед лицом ладонь, растопырил пальцы и коротко бросил:
— Перчатку!
Один из обожженных рванул клапан сумки и торопливо насадил на крепкую руку кожаную со стальными бляшками перчатку. Фейр Гальд пошевелил пальцами, несколько раз сжал кулак и с разворотом ударил Арчика в лицо.
Ласах жил недалеко от дома Олфейнов у Западной башни, через улицу от казармы магистрата, в которой некогда властвовал мастер Грейн и где Рин провел большую часть детства. По договоренности с магистратом травник должен был пользовать ссадины, царапины и ушибы будущих защитников Айсы, но Грейн почти не беспокоил лекаря. Однажды тот сам объявился в казарме и с немалым удивлением выяснил, что с легкими болячками справляется черноволосый мальчишка с острым подбородком и упрямым взглядом. Травник поскреб начинающий плешиветь затылок, пригляделся, как, смахивая со лба пот, Рин Олфейн залечивает сбитые ноги ровеснику, затем перекинулся парой слов с Грейном и подозвал к себе, как тогда думали все, будущего старшего магистра.
Травник не был колдуном, хотя какие-то магические навыки имел, но, как говаривал еще Камрет, лучше мудрый неумелец, чем умелый дурак. Ласах слышал и эту присказку, и немало прочих, поэтому, когда дал знак Рину Олфейну присесть рядом с ним на вытертую за сотню лет тысячами айских юных задниц скамью, подобрал изречение, должное внушить сыну старшего магистра уважение к травнику.
Он скосил глаза на запыхавшегося парня, который только что отдал немалую толику сил целительству, а перед этим противостоял с деревянным мечом четверке более взрослых воспитанников Грейна, и для начала сказал, что мудрость может ужиться в человеке вместе со смелостью, с трусостью, с яростью, с безразличием, с гордостью, со слабостью, даже с подлостью, но никогда — с глупостью.
— Разве может мудрый человек быть подлым? — удивился мальчишка. — Я могу представить, что он струсил. Все боятся. Никогда не поверю, что человек в здравом уме может быть бесстрашным. Но подлым?..
— Подлость, трусость да и смелость, гордость и прочее — зерна, которые дремлют в каждом, — многозначительно усмехнулся Ласах. — Именно мудрость какие-то из зерен проращивает, а какие-то оставляет зернами.
— Мне кажется, что ты ошибаешься, травник. — Рин недоверчиво заморгал длинными ресницами. — Если мы говорим о зернах, так, на мой взгляд, Единый каждому отсыпал по горсти глупости. А некоторым набил глупостью и голову, и сердце. И добавил еще в карманы и за шиворот! Тебя послушаешь, так и представляешь, как из нашедшего мудрость высыпаются зерна глупости. Да если даже и так! Наверное, можно избавиться от целой горсти глупости, но что-то ведь и останется?
— Уел! — расхохотался травник и снова поскреб затылок. — Хорошо, ты не стал извлекать соль мудрости из присказки, а распластал ее и доказал мне, что мудрости в присказке не так уж и много. Тогда и я распластаю твое целительство и докажу, что глупости в нем много меньше, чем геройства.
— Я вижу только одну глупость, на которую иду сознательно! — гордо выпрямился Рин. — Храм запрещает колдовство без ярлыка. Ну так знай, почтенный травник, колдовство колдовству рознь, и запрет Храма исцелять людей еще большая глупость, чем нарушение запрета! Или ты хочешь оспорить мое мнение? Я готов повторить его в лицо любому храмовнику!
— А вот это уже полная глупость, — нахмурился Ласах. — Она сродни попытке засеять зерном безжизненную каменистую пустошь, над которой не идут дожди, в плоти которой нет ни горсти плодородной земли и ни одной водяной жилы, чтобы выдолбить над ней колодец. В любом случае, если хочешь научить волка обходиться без свежего мяса, завяжи ему пасть, прежде чем приступишь к спасительным беседам. И все же имей в виду, что он попытается отведать свежего мясца в тот самый миг, когда его зубки снова смогут щелкать. Но я не волк, не храмовник и не доносчик. И даже не обиженный травник, которого ты лишаешь небольшого, но законного приработка. Я просто лекарь, который зарабатывает на болезнях, но не слишком радуется, когда люди болеют. Я радуюсь, когда они выздоравливают! Я приятель Грейна и хороший знакомец твоего наставника. Конечно, если ты таковым его считаешь, Камрета. С ним так приятно поболтать за кубком пива с копченым рыбцом! Особенно если не бросать на удачу кости. Сочти мое приятельство с Камретом его дружеским благоволением к моим словам, я знаю, что ты чтишь мнение старика. Так вот, ответь мне, что ты сделал только что?
— Победил четверых парней, каждый из которых старше меня! — гордо сказал Рин. — Я очень быстр. Никто не может опередить меня! Потом я вылечил мозоль одному из них.
— Не буду обсуждать твои победы, хотя стоило бы гордиться, если бы ты победил четверых, каждый из которых быстрее тебя. Ну да пусть об этом беспокоится Грейн, — вздохнул Ласах. — Лучше скажи, что будет с ногой этого парня через неделю?
— Ха! — рассмеялся Рин. — Через неделю я опять буду лечить ему сбитые ноги, он никак не привыкнет к сапогам!
— Он так никогда не привыкнет. — Ласах сложил руки на груди. — Ведь ты уже не первый раз избавляешь его от мозолей? А вчера ты избавил сына корзинщика от насморка, хотя к концу недели его насморк прошел бы сам. Но, когда Грейн снова выгонит ваш десяток под дождь, у сына корзинщика опять начнется насморк. На той неделе у одного паренька случился сильный кашель и начался жар. Я составил ему отвар для облегчения дыхания и питье, чтобы отходила слизь из груди, но ты вылечил его за полчаса безо всяких снадобий, хотя и сам провалялся потом без сил половину дня. Вот я и хочу спросить тебя, парень, отчего ты сражаешься с четырьмя соперниками, а не встанешь ровно, не опустишь меч, пусть даже деревянный, и не дашь им поразить тебя так, как им удобно?
— Но так они никогда не научатся сражаться! — возмущенно воскликнул Рин.
— А с твоим целительством они никогда не научатся выживать и побеждать болезни! — понизил голос Ласах. — Или Грейн стоит за спиной каждого из вас и поддерживает его за шиворот, чтобы — спаси неразумных Единый! — кто-то из его подопечных не подвернул ножку? Или ты со своим целительством будешь сопровождать сверстников, словно пастух стадо, до самой их смерти? Я готов согласиться, что твой дар бесценен, когда жизнь начинает лететь, словно камень с горы, и каждая секунда становится равна по важности году! Я не стану спорить, что порой мгновения решают, жить человеку или нет, что иногда надо просто удержать его над пропастью. Я даже уверен, что есть болезни и напасти, с которыми человеку не справиться без помощи лекаря и такого умельца, как ты, как и в том, что есть болезни и раны вовсе не подвластные ни лекарям, ни магам. Но пытаться усыпать дорожку человека мягкими перинами и подушками — это все равно что убивать его! Ты понял?
Рин, нахмурившись, молчал.
— Думаю, что понял, — похлопал его по плечу Ласах. — Но это только первая твоя глупость. Опустим пока твое желание разбираться с храмовниками. Есть еще, и даже не одна. Как ты думаешь, отчего Грейн не дает вам стальные мечи? Неужели только из-за того, что не хочет порчи клинков? Или у него нет старых мечей?
— Он жалеет не мечи, — проворчал насупленный Рин. — Он боится, что мы покалечим друг друга. Даже когда мы сражаемся палками, он заставляет нас надевать на головы стеганые шлемы, и то мы не обходимся без синяков. Правда, однажды мы тайком взяли мечи…
— Знаю, знаю, — скривил губы Ласах. — И тебе пришлось залечивать распоротое предплечье твоему сопернику! И ты залечил его, но сам потерял сознание, и уже мне стоило немалых трудов удержать тебя на краю жизни. Я запомнил тебя, хотя Грейн и не объяснил мне тогда причины твоей слабости. Вот она, вторая глупость. Ты сражаешься деревянным мечом во дворе казармы, а когда занимаешься целительством, хватаешься за стальной, хотя в магии еще более неумел, чем в фехтовании! А ведь когда магию называют оружием, забывают, что в первую очередь это оружие, обращенное против самого мага! Это воин ухватывает меч за рукоять, маг всякий раз берется голыми руками за обнаженное лезвие. Вот почему магии учатся много дольше, чем воинскому мастерству, и дается она не каждому! Только не говори мне, что это рассуждения для твердозадых школяров, что есть те, кто схватывает на лету, те, кого Единый отметил прикосновением еще в утробе матери! Да, бывает и так. Но как бы ты отнесся к воину, который стоит с самострелом у бойницы крепостной стены, но прячется не за ростовой щит, а затыкает бойницу собственной задницей? А ведь ты поступаешь точно так же! Вместо того чтобы разбудить силу того, кого ты исцеляешь, вместо того, чтобы заставить его жить, ты вливаешь в него свою силу, делишься своей жизнью! А ведь всему рано или поздно приходит конец! И твоя юность, которая позволяет тебе восстанавливать силы за ночь или за день, не бесконечна! К тому же однажды ты вычерпаешь слишком много и ухнешь в ту самую пропасть, над которой будешь держать на весу того, кого пытаешься спасти! И прикосновение Единого, которым ты, может быть, и отмечен, не удержит тебя от гибели!
— Но у меня нет того щита, за которым можно спрятаться! — обиженно вскричал Рин. — Что же мне теперь делать? Отказывать тем, кому я не могу помочь?
— А ты предпочел бы умереть? — удивился Ласах. — Разве твой отец не говорил тебе? Разве Камрет не учил тебя? Разве ты сам все еще не догадался, что людская боль подобна морю, и пытаться бороться с ней все равно что пытаться выпить море? Наш удел только брызги, которые падают на кожу, а не волны, которые сбивают с ног. С брызгами мы иногда можем справиться, но даже это не значит, что мы обязаны бросаться за каждым из них!
— Я никогда не видел моря, — упрямо наклонил голову Рин.
— Какие твои годы! — Ласах взъерошил вихры мальчишке. — Увидишь еще, если будешь сберегать и свой дар, и свои силы. Ты подобен богачу, который одаривает монетой каждого встречного, не разбирая, действительно ли он нуждается в помощи или скорее в порке? Так ты сам превратишься в нищего задолго до конца пути. Не следует ли заняться щитом, который защитит тебя?
— Отец сказал, что в Айсе нет магов, которые берут учеников, — пробурчал Рин.
— Значит, думай о дальнем путешествии! — воскликнул Ласах. — Но и это еще не все. Ты осмотрел руку парня после твоего целительства?
— Да, — кивнул Рин. — Конечно, у него остался шрам и рука еще не вполне слушается, но он скоро поправится!
— Точно так, — вздохнул Ласах. — Шрам останется, хотя его могло и не быть. Рука слушаться его будет, но боль никогда не покинет ее полностью, да и в любую непогоду будет напоминать о себе. Я не скажу, что будь ты образован, как настоящий лекарь, ты добился бы большего, но кое-каких ошибок мог бы избежать. И уж, по крайней мере, не тратил бы свои силы, когда можно обойтись травкой или умелым заговором, горячей парной или умелым нажатием и растиранием!
— Это все глупости, которые я совершил? — надул щеки Рин.
— Я не хожу за тобой с пергаментом, — развел руками травник. — Но ты должен помнить о многом и, уж во всяком случае, отличать глупости от всего остального. И ясно представлять, чего ты хочешь добиться. Судя по твоим словам о храмовниках, тебя не столько беспокоит возможность исцелять людей, сколько желание восстановить против себя всех, кого только можно. Мир не совершенен, Рин, а жизнь вообще жутко несправедливая штука, но разве это причина, чтобы расставаться и с тем и с другим? Чем ты собираешься заняться, когда вырастешь?
— Разве у меня есть выбор? — Рин пристыженно опустил голову. — Наверное, я должен буду со временем стать старшим магистром, но мне бы еще хотелось быть отличным воином и научиться исцелять больных и раненых. Да, почтенный травник, я плохой целитель, раз уж после каждого исцеления порою чувствую себя хуже, чем до этого сам исцеленный. Но если бы ты знал, какое это счастье радоваться вместе с ним!
— Я знаю, — серьезно кивнул Ласах. — Поэтому и предлагаю тебе каждый день приходить мне помогать. Отчего-то мне кажется, что мы сможем помочь друг другу.
Они помогали друг другу меньше года. Рин и в самом деле многому научился у Ласаха и действительно приносил немалую пользу в его лекарской, хотя так и не смог чему-то сам научить травника, потому как не очень-то понимал, откуда берется его умение и как им надо распоряжаться. А потом все прекратилось, потому что старшего Олфейна сразил удар, и Рин оказался на долгие пять лет запертым в стенах родового дома.
Ласах чуть ли не через день приходил в дом Олфейнов, но помочь отцу Рина не смог, хотя приложил все умения, приводил знакомых лекарей, перепробовал множество снадобий. Все, что он делал более или менее успешно, так это вытаскивал в очередь с Камретом Рина из пропасти, в которую тот раз за разом проваливался, пытаясь исцелить отца, и из которой выбирался, становясь все более замкнутым и мрачным…
Об этом младший Олфейн, или теперь уже просто Олфейн, и думал, вышагивая вслед за вельтом по опустевшей в послеобеденное время Медной улице, когда, едва не сбив с ног не только его, но и опешившего Орлика, из переулка вылетела Джейса и захрипела, почти беззвучно разевая рот:
— Рин! Бегом! Бегом к Ласаху! Арчик умирает!..
Арчик и в самом деле умирал. Правда, Рин не сразу понял, что человек без лица, лежащий на столе в лекарской Ласаха и пускающий кровавые пузыри откуда-то из середины головы, и есть Арчик, но дыхание смерти почувствовал, едва ухватил его за руки. Впрочем, сомнения в том, что перед ним второй звонарь, исчезли сразу. Отсохшая рука не отзывалась на прикосновение, и ладонь пришлось передвинуть на локоть. И сразу придавила к земле тяжесть, потемнело в глазах, дыхание стало прерывистым, зато Арчик подал голос — завыл негромко, но пронзительно и безысходно.
— Ты можешь сделать так, чтобы он спал? — прошептал взъерошенный Ласах и тут же заорал рыдающей за его спиной Джейсе: — Бегом отсюда! На кухню иди, на кухню! Котел там, если вода закипела, тащи его сюда! И тряпье там застиранное, целая корзина! Тоже тащи!
— Я попробую, — прошептал Рин и тут же почувствовал облегчение. На его дрожащие ладони легли огромные пятерни Орлика.
— Я не лекарь, — прогудел вельт над ухом Олфейна и тут же повернулся к Ласаху: — Почтенный травник, почешите мне нос, а не то я чихну, и тогда уж беднягу не спасет даже олфейновское колдовство.
— Что с ним случилось? — выдохнул Рин.
— Молнией его ударило! — с рыданиями загремела котлом Джейса. — И чего он только потащился в Нижний город! Стражники его нашли. Говорят, мелькнул парнишка, потом молния шибанула. Но ни дыма не было, ни пожара. Комната и коридор почернели от удара, весь скарб и всю мебель размолотило, двери выбило, а пожара не случилось! Но это они уже потом увидели. Они и по улице этой — как ее, Каисской — не сразу пошли, позвал кто-то. А он часа два на ступенях вот так провалялся! Потом они сначала вот Арчика на лестнице нашли, а потом и еще одного, но тот вовсе обгорелым трупом лежал, а Арчик еще хрипел. Они его на тележку погрузили и сюда покатили, а отец как раз из башни выходил, вот и подхватил парня! Он на башню вернулся, ему скоро в колокол бить!
— Подожди! — рявкнул Орлик, останавливая рыдания звонарки. — Молния, говоришь? Громыхало что-то, слышали! Отчего же она его не обожгла? И почему не сгорел тот, второй? Да и Арчик как выжил, и с меньшими ранами бедняги без звука поганым пламенем испепелялись. Почему Арчик не сгорел? Что за странная молния?
— Молния и вправду странная, — поморщился Ласах, осторожно смывая с головы бедняги запекшуюся кровь. — Пару раз приносили мне похожих красавцев, только оба раза молния обухом топора оказывалась. Крепко досталось парню, а удар-то всего один был. Нос в месиво, да и черепушка могла треснуть. Нет уж, если выживет звонарь, с красотой, наверное, простится. Что-то я не приглядывался к нему раньше. Он хоть красивым был, Джейса?
— Не знаю! — снова зарыдала звонарка.
— Цыц, дудка! — повысил голос травник. — Бегом на кухню! Над столом на полке горшок с белым порошком! Возьми горсть порошка, с полкубка воды, сиди там и смешивай в миске, да не останавливайся!
— Что скажешь, травник? — спросил Рин, ловя языком бегущие по лбу и носу капли пота.
— Ничего пока не скажу, — сердито бросил Ласах. — Откроет парень глаза, тогда и посмотрим. После такого удара и без глаз может остаться, а остальное… Если поможете ему выкарабкаться — выкарабкается, а не поможете, даже если и выживет, все одно разум подрастеряет.
— Ты уж постарайся, травник, — прогудел Орлик. — Очень мне хотелось бы расспросить звонаря, что там, на Каисской улице, приключилось? Приятель там у меня один комнатушку имел, как бы это не его припасы молнию сотворили!
— Камрет! — догадался Рин.
— Держите руки! — одернул парня травник. — Жив ваш Камрет! Он, считай, уж месяц как у меня на втором этаже ночлег держит. И сегодня здесь был, за час до доставки бедняги этого ушел. И сказал, кстати, что, если вы появитесь, послание для вас на столе оставил! Да говорю же, руки держите, потом прочитаете, потом!..
Травник провозился с Арчиком не меньше часа. Сначала смыл кровь, потом долго ковырялся в носу и даже вытащил диковинными щипчиками какие-то осколки оттуда. Затем щупал переносицу, которую почти выковырнул, вытянул из кровяного месива, снова ковырял что-то в носу, забивал в невидимые ноздри скрученные из тряпья жгуты, возился с тонким серебряным ножичком, затем что-то сшивал прозрачными волоконцами с помощью кривой иглы, пока наконец не подозвал Джейсу и не залепил все сшитое и собранное белой липкой массой.
— Теперь поддержите парня, поддержите, — устало опустился на скамью травник. — Неужели два таких молодца не удержат в четыре руки однорукого доходягу от смерти? Да вы должны так сделать, чтобы он завтра-послезавтра собственными ногами домой ушел!
— Попить бы, — попросил Рин, моргая слипшимися от пота ресницами, но получил в рот не воду, а терпкое вино.
— И мне, — повел носом Орлик и в один глоток высосал все, что во фляжке Джейсы оставалось. — Где вино такое брала, красавица?
— И еще принесу! — вспыхнула звонарка, да не за вином побежала, а к отцу. Травник прогнал, напомнил девчонке, что ей нужно сменить на башне Шарба. Старик, наверное, уж и на ногах не стоит. Прогнал и пожалел тут же: все то время, пока грязь убирал да кровавые тряпки в корзину сбрасывал, ворчал, что надо было звонарку для помощи приспособить. Зато уж, когда все вымыл, посмотрел хитро на двух приятелей, что над Арчиком согнулись, и губы скривил:
— А вы что, друзья мои, все бедолагу силушкой накачиваете? Он же спит уж давно! Смотрите, перекачаете, здоровей вас станет!
Рин в изнеможении рухнул на лавку, а Орлик хохотнул, крякнул, хрустнул ручищами над головой и уважительно поклонился Ласаху.
— Впечатлил ты меня, травник. Слышал я, что горазд ты во врачевании, но то, что увидел, большим оказалось, чем то, что готов был увидеть. У парня-то если и будет тонкий шрамик, так ровнехонько посередь носа, и уж уродом его точно никто не назовет!
— Уродом-то не назовет, а калекой он как был, так и останется, — вздохнул травник. — Только ведь мое умение без твоей силушки, вельт, и дара, которым Олфейн отмечен, ничего бы тут не добилось. А ты спрашивай, я же вижу, что спросить что-то хочешь!
— Вот. — Орлик развернул сверток с осколками кубка. — Не знаю, слышал ли ты уже, но Хаклик пеплом обратился. Как — не знаю. Рин говорит, что на сердце он жаловался, да и я, когда заглядывал, заметил, что нездоров у него цвет лица. Но он перед смертью вот из этого кубка пил. Запах какой-то странный! Ничего не сможешь сказать?
— Значит, и Хаклик закончился, — растерянно пробормотал Ласах, но осколок взял. Долго вертел его в руках, словно не принюхивался, а прислушивался к куску керамики. Потом вернул осколок, плечами пожал.
— Яда не чувствую, да и насчет магии не разберу. Но приворот какой-то был в кубке. Ничем я тут не помогу, а Хаклика жаль. Очень жаль!
Посидел еще немного травник, голову опустив, потом добавил:
— Вам к Арбису надо. Колдун он. Первейший в Айсе. Разве только в Темном дворе кто-нибудь равный ему по силе есть. Но темнодворские маги вне стен своих и пикнуть боятся, а вот Арбис никого не боится, да только и не любит никого. Он в Торговой слободе живет. Его дом всякий знает. Он любой наговор, что по запаху, что по вкусу расплетет. Но монету тянет за каждое слово, а если упрется, так хоть золотом осыпь, ничего не скажет. Попробуйте, вдруг зацепят его ваши осколки. Конечно, если он дверь вам откроет — уж больно нелюдим! Иногда месяцами дверь никому не открывает, а наружу вовсе никогда не выходит.
— Арчик! — вскочил с лавки Рин.
Звонарь дернул коленом, согнул в локте здоровую руку и прохрипел еле слышно:
— Воды…
— Арчик! — прошептал над ухом бедняги Рин. — Кто тебя так?
— Фейр Гальд, — прошамкал звонарь ртом с выбитыми зубами. — Ударил кулаком. Просто так. Ни за что!..
«Привет, малыш! Не ищи меня. Я найду тебя сам. Ищи опекуншу. И ни во что не встревай! Тяни время! Берегись Храма и Темного двора! Драться с Фейром не смей! Убьет! Слушай Орлика!»
Вот такие слова были выцарапаны рукой Камрета на лоскуте пергамента, бесцеремонно выдранном из лечебника Ласаха, о чем травнику друзья конечно же не сообщили. Пришедшего в себя несчастного Арчика Ласах вновь усыпил полным кубком сладкого вина, но ни Рин, ни Орлик последовать примеру звонаря не решились. Уж больно близко стоял кувшин от корзины с окровавленными тряпками. Да и крошки какие-то из кубка, поданного Арчику, Ласах вылавливал тем самым ножичком, которым кроил звонарю нос. Так что, отказавшись от угощения, друзья покинули дом травника и через пару минут стояли у айской казармы.
— Значит, — прогудел вельт, осматривая пустынную в вечерний час улицу, — именно здесь замечательный старик Грейн, удочеривший на нынешнюю ночь нашу опекуншу, пытался сделать воина из несносного отрока Рина Олфейна?
— Откуда ты знаешь? — встрепенулся Рин, который в этот самый момент вновь представлял профиль так и не посмотревшей ему в глаза Айсил.
— Вопросы задавал мастеру, пока ты ходил за вином и хлебом, — хмыкнул Орлик и толкнул заскрипевшие ворота. — А ведь и правда, забросил Фейр Гальд айскую казарму, забросил. Слышал я, что набрал он в последний раз полсотни учеников да обучает их не здесь, а в собственном доме. Четверо на торжище полегли, еще один у каморки Камрета… Я правильно понял, что их на пять человек меньше стало? Пусто и просторно. Что ж, извлечем из этого дела пользу!
— О чем ты? — Рин шагнул вслед за вельтом в казарменный двор.
Там ничего не изменилось. Также тянулись вдоль стены, ограждающей бурную Иску, деревянные скамьи, вросшие в камень. Также упиралась торцом в четырехугольную Западную башню двухэтажная казарма. Также отгораживал площадь магистрата от казарменного двора безоконный и приземистый арсенал. Над коньком его крыши на фоне темнеющего к востоку неба ловили последние отсветы солнца башенки Магистрата. Ничего не изменилось на знакомой площадке с того дня, как в ворота ворвался запыхавшийся Хаклик со страшной вестью о внезапной болезни отца. Только пыль легла на лавки, на каменных плитах двора появился мусор да окна казармы не были приветливо открыты, как раньше, а отгородились от Айсы глухими ставнями.
— Три дня осталось, — заметил Орлик, расстегивая над одной из скамей перевязь.
— Не понял. — Рин поежился от стылого ветра.
— Через день Совет магистров, еще через день схватка, — хмыкнул Орлик и степенно засучил рукава. — Маловато, конечно, чтобы сделать воина из увальня. Ну да ведь ты не увалень. Или я ошибаюсь?
— А что, не распробовал еще? — Рин сбросил с плеч плащ.
— Ты за рукоять-то меча подожди хвататься, — ухмыльнулся вельт и направился к крыльцу казармы. — Мало ли, привлечешь кого. Да и нет у меня интереса свое оружие под твою костяшку подставлять. Что у вас тут под ступенями?
— Дрова, — буркнул Рин, погладил меч, но решил не снимать его с пояса. Спокойствие от него исходило, странное спокойствие.
— То-то и дело, что дрова, — крякнул Орлик и сдвинул в сторону потемневший от времени щит. — Грейн так и рассказал. Первым делом поручал каждому отроку-новобранцу вырезать из деревяшки меч, чтобы обучение проходить. Потом-то все одно казенными обходился, но чтобы выяснить, что у каждого на уме да как у парня руки заточены, лучший способ. А ну-ка!..
Чихая от паутины и пыли, Орлик втиснул до пояса громадное тело под ступени и вытянул оттуда одну за другой две толстые вязанки деревянных клинков. Подгнившая бечева не выдержала, и потешное оружие загремело по каменным плитам.
— Да я тут и сам бы поиграл! — воскликнул вельт. — А ну-ка, парень, помоги обратно деревянное богатство забросить! Негоже неуют после себя оставлять.
— Стоило мусорную кучу ворошить, чтобы потом обратно ее сгребать? — проворчал Рин. — Так, что ли, не выдернули бы по палке из связки? Какая уж теперь схватка? Ноги после ворожбы над Арчиком этим дрожат!
— Согласен, — подмигнул ему Орлик. — Уж на что я здоров уродился, и то слабость в коленях чувствую. В том-то и дело, парень! Нельзя с такой дрожью спать ложиться! Ее надо здоровой усталостью заменить, которая от жаркого пота происходит.
— О баньке говоришь? — Рин чихнул от пыли.
— Банька делу не помеха, но туго с баньками в Айсе, — вздохнул Орлик. — Мне туго. С трудом вхожу я в айские парные, тесноваты они для меня. Но есть кое-что не хуже баньки. Ты не спеши деревяшки-то забрасывать, выбери себе под руку, и чем точнее она под твой меч будет подходить, тем больше толку будет!
— А ты, верно, меч Фейра Гальда разыскать хочешь? — скривил губы Рин, которому больше всего хотелось на топчан помягче да сон покрепче.
— Так уже, — усмехнулся вельт. — Насчет того, что станцую с тобой, как Фейр, не рассчитывай, а вот меч под его клинок уже подобрал.
— Этот? — удивился Рин, рассматривая добычу вельта. — Неужели ты клинок его видел?
— Не видел, — мотнул головой Орлик, пробуя в руке тяжелый и неказистый меч, напоминающий многократно увеличенный кухонный тесак. — Рукоять видел, ножны, что больше чехол для секиры напоминают, видел, а клинок — нет. Может быть, оно и к лучшему? Ведь болтаю сейчас с тобой, а мог бы пеплом развеваться… — стал серьезным вельт. — И так прикидывал, и эдак — по всему выходит, что фальшион у него там. Правда, у тех фальшионов, что саврские лучники на поясах носят, рукоять не тяжелым диском, как у Фейра, заканчивается, а таким крюком, что ли. Но клинок похожим должен быть. Я, конечно, понимаю, что, когда ты с дядюшкой встречался, меч у него на поясе не разглядывал, зато я глаз с него не спускал. Интересно же, чем орудует столь славный мечник!
— Славный мечник не тот, о ком дурная слава идет, а тот, что славные победы одерживал! — Рин затворил ступени щитом.
— По всякой победе слава идет, а уж дурная она или нет, давай денька через четыре прикинем, — прищурился Орлик. — Фальшион у Фейра, такой же или похожий, но он самый. Во-первых, тяжелый он, пояс оттягивает, словно ножны свинцом залиты. Во-вторых, диск у рукояти на сторону смещен, а у прямых клинков навершие рукояти по центру ладится. Ты за румпель свой не хватайся, к твоей костяшке его Ханк уже потом подбирал, да и дыру сверлил и выгруз заливал все одно по центру! В-третьих, для айгской кривой сабли и клинок, и рукоять у Гальдова меча широки слишком. И главное — рукоять в ножнах Фейра не просто к краю клонится, а всегда у края держится и торчит, словно тыльная сторона клинка от нее ровно вниз уходит!
— Я, конечно, к ножнам Фейра особо не приглядывался, — Рин подкинул и обернул с руки на руку вокруг себя выбранную деревяшку, — но оконечник у ножен тех видел. Округлый он!
— Бывает, — тут же кивнул вельт. — Когда острие меча по тыльной стороне выбрано изгибом. Ты, парень, особо не загадывай, скоро и сам тот клинок увидишь. Заодно и выясним, кто догадливей. Ставлю серебряный, что меч у Фейра тот самый, о котором я говорю.
— Не пойму я что-то. — Олфейн выставил перед собой деревянный одноручник. — Или ты, Орлик, шутишь надо мной, потому как ни серебряного у меня нет, ни насчет Фейра никакой ясности. Или, наоборот, полная, но не ясность, а темнота в будущем имеется, или задумал что-то? Никак решил меня от схватки отговорить?
— Нет. — Вельт отбил выпад Рина, легко ушел от следующего и рассмеялся, поймав третий удар на проклепанный бронзой наруч. — Я бессмысленными отговорами не занимаюсь. Я спорю! Как-то даже кинул кости с Камретом, но тут же понял, что не для меня забава! Теперь только спорю. Защищайся!
Рин охнул от почти облизавшего лицо удара, отклонился, сам напал, но постепенно начал отходить к воротам, вельт наседал на него в полную силу.
— А я слышал, что ты любишь набить живот да полежать на мягком и сладком! — огрызнулся Рин.
— Пусть на мягком и сладком престарелые магистры лежат да ленивые торговцы! — расхохотался вельт. — А нам лежать натура не позволяет! Шевелиться надо. Защищайся или нападай, Олфейн! У тебя осталось для науки только три дня!..
Когда Орлик опустил деревянный фальшион, стояла уже ночь. Вельт тяжело дышал, Рин устал не меньше, но с удивлением почувствовал, что болезненная дрожь в ногах и в самом деле сменилась тем самым приятным томлением, которое возникало у него вечерами после тяжелых, но привычных игрищ и которая на следующее утро оборачивалась только силой и бодростью.
— Как тебе фальшион? — Рин с сожалением вспомнил фляжку Джейсы. — Неужели кто-то по собственной воле к такому клинку руку приучать станет?
— От многого зависит, — пожал плечами Орлик. — Каким мечом отец рубился, что о мечах наставник соображает, даже чем мечник сам махать в детстве мечтал! Хороший мастер с любым клинком не споткнется, но чтобы соединиться с ним… А еще так бывает, что попадает в руки дивный клинок. Не твой, непривычный, но особенный. По работе, по крепости его, по истории, по тому, к чьей ладони он прирастал в прошлом! Вот мастер и думает, браться за его рукоять или нет. Это ведь как из страны в страну переехать!
— И какая же история у этого клинка? — Рин погладил костяную рукоять.
— Про клинок не скажу, а у вельтского румпеля история славная должна быть. — Вельт потянулся за перевязью. — Ты стяни-ка обе деревяшки бечевой да повесь себе на спину. На мне и так три железки болтаются, а игрушки наши нам еще пригодятся. Хотя бы денька на три. И знаешь, что я тебе скажу, парень? Давненько я не танцевал по три часика подряд. Пора, думал, вспомнить молодость, разжирел слегка, но ты меня удивил.
— Чем же? — нахмурился Рин.
— Кое-чем, — ухмыльнулся Орлик. — Ладно, томить не буду. Против Фейра ты пока как скамский мальчишка в чистом поле против лучника шилла. Возможность увернуться пару раз имеешь, но третья стрела твоя.
— Чему ж тут удивляться? — огорчился Рин.
— Есть чему, — вздохнул вельт. — Не уверен, что я увернусь пару раз. Никогда не видел Фейра в танце с мечом, но вот кожа моя задубевшая так чует. Эх, будь у меня годик, я бы вылепил из тебя мечника, что и сам бы поостерегся схватываться! Но не в том мое удивление! Ты устал меньше меня, парень!
— Неужели? — выпрямился Рин.
Огромный Орлик стоял рядом, в темноте его лицо было почти неразличимо, но Олфейну показалось, что он и впрямь чувствует удивление в его едва поблескивающих глазах.
— Не подпрыгивай от гордости, не девка все-таки, — оборвал его вельт. — И вот еще что. Быстр ты очень. Тебе бы еще от быстроты твоей размышлялку отцепить, за тобой бы только Фейр и угнался. Сколько раз ты меня достал?
— Раза три, — наморщил лоб Рин. — Ну так ты меня по-всякому больше!
— Вот в те три раза, когда ты меня достал, — объяснил Орлик, — я должен был уложить тебя наверняка! Никак ты не мог защититься, даже сообразить не мог успеть, как мой удар отразить. И вот именно тогда, когда голова твоя спасовала, ты, парень, не только клинок мой отвел, но и сам меня цапанул. Только не пытайся вспомнить, как сумел. Если вспомнишь, никогда уже не повторишь. Понял? А теперь, вот что я тебе скажу. Ну без девки сладкой да не слишком мягкой, я еще день-два продержусь, а вот без миски, а то и бадейки вельтской похлебки, никак. Пошли, чего застыл?
— Окно! — прошептал Рин.
— Ну? — Вельт обернулся к громаде магистрата. — Окно горит на верхнем ярусе в башенке. Так и на втором с другой стороны тоже свет. Мало ли забот у делателей да сборщиков?
— Там, — дрогнувшей рукой махнул Рин. — Там зал Совета. Никто не смеет заходить туда в обычные дни, кроме старшего магистра. Я должен посмотреть!
— На что посмотреть? — разинул рот вельт. — На зал Совета? И что ты предлагаешь? Порубить двадцать относительно честных стражников на входе в магистрат, поднять шум на две улицы, разбудить весь город, чтобы прорубиться еще через пару сотен мечников, подняться на четвертый ярус и спросить, кто там?
— Нет, — мотнул головой Рин. — Просто пойти и посмотреть. Я знаю тайный ход.
Тайный ход Орлику не понравился. Он не понравился бы ему даже днем, да ночью не понравился еще больше. Если бы не рост, тайный ход вовсе оказался бы непроходимым для Орлика с его весом и оружием на спине. Но пять локтей от каблуков до макушки да еще полтора локтя поднятых над головой рук хотя бы позволили несчастному совершить сумасшествие и не оборвать собственную, как уверил Олфейна недовольный вельт, еще только начинающуюся жизнь.
Вельту пришлось вслед за Рином перелезть через стену, которая ограждала ревущую в узкой теснине Иску, и двинуться к магистрату по узкому карнизу, что тянулся вдоль стены с обратной ее стороны. Рин прижался к ограде спиной и медленно, но уверенно начал отсчитывать шаги, а Орлик уцепился пальцами за гребень стены и принялся поминать в уничижительном смысле всех наставников Олфейна за то, что не уделили должного жгучего внимания некоторым частям его тела. К счастью, вопли вельта заглушал рев реки, да и стражники магистрата не проявляли должного рвения на караульной службе. Вскоре Орлик нащупал угол здания, вслед за тем к собственному облегчению обнаружил, что карниз расширился, а еще через пару десятков шагов вовсе нырнул в арку крохотного балкона.
— Обратно тем же путем не пойду, — буркнул Орлик, но Рин зашипел в ответ, и вельт притих. Олфейн еще с минуту покопался в темноте, затем щелкнул замок, и на площадку упала полоса тусклого света.
— Пять лет прошло, а ключ лежит на прежнем месте, — заметил Рин и скользнул в узкий коридор. Орлик выругался вполголоса и последовал за своим подопечным.
Вельту никогда до этого не приходилось бывать в магистрате, все дела с городским управлением, начиная от продления ярлыка и заканчивая выплатой податей, он успешно совершал в просительной недалеко от Водяной башни, заставляя старшего делателя Кофра морщиться и торопить помощников, дабы громогласный бородач поскорее убрался из тесной комнаты.
Орлик знал, что в Айсе с древних времен сохранились только останки деревни и могильников под Храмом, Водяная башня, которая словно не ощущала времени, да развалины здания, на месте которого горожане и подняли магистрат. Но до сего дня вельт мог похвастаться только тем, что иногда проходил через проездные ворота башни, прислушивался к рокоту Иски в Мертвой яме под ногами да, поднимая взгляд, дивился на тяжелые решетки, выкованные айскими кузнецами и готовые в одну минуту поделить город на две части.
Теперь же он поднимался по узким ступеням слабо освещенной лестницы — светильники едва тлели по одному на этаж — и не чувствовал ни древности, ни величия здания. Ничем не отличались коридоры и своды магистрата от коридоров и сводов обычного айского особняка, разве только в кладке стен не менее половины камней были взяты из развалин, но и они отличались от прочих лишь чуть более светлым оттенком, словно само время отметило их каменной сединой.
— Древность только в подвалах, — нервно шепнул через плечо Рин, — но и там, по слухам, ничего не удалось найти. Да и сам я облазил и обстучал там каждый камень! Отец еще ругался, мол, и Водяная башня, и магистрат стоят на такой твердой скале, что ни одной штольни не удалось в ней прорубить, но рубить их никто и не пытался. В подвалах магистрата, как и в подвалах башни, кристаллы магического льда не растут!
— Как мне уже надоели эти кристаллы! — Орлик отпустил замысловатое вельтское ругательство. — В подвалах должен лежать обычный лед, а на льду должны храниться окорока, копчености, пряная рыбка, вяленое мясо, колбасы и прочие драгоценности, без которых моя сокровищница чувствует себя как пустой амбар со сквозняками! В поле должна расти трава, а не колючки, которые вспыхивают на солнце огнем. А на камнях — мох, а не огненные иглы, которые дурманят голову хлеще вина!
— Тихо! — Рин поднял руку и выглянул в арку меж двух колонн, вырезанных из серого камня. К одной из них был пристроен светильник, а следующий чадил через полсотни шагов. Стражи в коридоре, как и на лестнице, не было, но под ногами лежали хрустящие циновки, и Рин прижался к стене, стараясь наступать на твердые комли болотного тростника. Примолкший Орлик крался сзади и тоже не издавал ни звука. Наконец рука Олфейна коснулась высокой резной двери, он провел ладонью по изображенным на дверном полотне оскаленным волкам, погладил каменные шары-рукояти и медленно, очень медленно потянул один из них на себя.
Дверь подалась тяжело, но бесшумно. Рин пригляделся, выпрямился, но, только когда за его спиной вырос великан вельт, прошептал негромко:
— Привет, Гардик.
— Здравствуй, молодой Олфейн, — сухо ответил седой, как размолотый в порошок магический лед, и угловатый, как высушенный зимним ветром стебель болотного хвоща, старик. Он сидел в глубоком кресле у разожженного камина и потягивал из высокого кубка вино. На каминном камне трепетал огонь лампы, еще одна лампа вздрагивала от сквозняка на круглом столе из темного дерева, вокруг которого поднимались высокие, украшенные гербами магистров спинки десяти стульев. В воздухе носился легкий запах Гнили и ягод можжевельника.
— Хорошее вино, — пошевелил ноздрями вельт. — Десять лет выдержки. Сладкое, но сладость его прозрачна, как родниковая вода.
— И терпкое, — добавил магистр. — Как губы любимой женщины. Редко кому удается попробовать такое вино раньше прикосновения к губам любимой, ну так будет с чем сравнивать, Рин, не ошибешься. Заходите. Вот кувшин, вот кубки. Будь добр, вельт, наполни их. Я уж думал, что Олфейн так и не доберется до магистрата, но, видно, не зря просиживаю тут третью ночь. Значит, любопытство не покинуло самого любопытного отрока во всей Айсе? Рин, возьми стул со своим гербом. А ты, Орлик, выбери любой, магии нет ни в одном. Это всего лишь стулья.
«Выпил, выпил!» — восторженно повторяла Джейса, пока бежала к Водяной башне. Конечно, она не успела положить в вино осколок соли, но ведь выпил же! Значит, не придется теперь ломать голову, как подойти к Олфейну да как подсунуть ему заговоренное вино. Один раз выпил и второй выпьет. Правда, надо подгадать, чтобы великана рыжебородого рядом с ним не было. Мало того, что до капли остатки вина из фляжки высосал, так еще и глаз с нее не сводил! Да если он даже рядом встанет, она же в живот ему дышать будет! И прокормить такого гиганта никаких денег не хватит!
Впрочем, ей-то что за забота? Ей ли об этом думать? Пусть об этом подружки рыжебородого заботятся. Есть ведь они у него, точно есть! Иначе не разбегался бы холод между лопаток от одного только его взгляда. Это Рин Олфейн ни разу не взглянул на нее. Ничего, отхлебнет правильной смеси, и сам правильным станет, а там уж и Джейса не оплошает!
Только завтра непременно надо сбегать на торжище, разыскать того же торговца, да смотреть, чтобы вино не разбавил. В неразбавленном-то и вовсе ни запаха, ни вкуса соли не уловишь! А если она сама глотнет из фляжки? С ней-то что станется? Неужели к зеркалу прирастет? Да ничего не будет. Когда заговоренную соль лизала, ничего не случилось, и вина попробует, ничего не будет. Главное — великана от фляжки отвадить!
Может быть, еще одну фляжку купить? Вот и еще одна забота: не забыть, в какой фляжке заговоренное вино, в какой — обычное. Ниткой, что ли, цветной пробку перевязать? Ну и дура же она! Ведь нет у нее второй фляжки, одна только. Спрятать бы ее, а если вельт спросит, сказать, что нет? Так унюхает же! Ноздрями водит, что кошак ушами у крысиной норы! Да что ж она голову себе всякой ерундой забивает? Как есть дура!..
«Дура, дуреха», — повторила про себя еще раз Джейса и вдруг встала, как будто окаменела. Что ж это она обо всем забыла? И о происшествии на торжище забыла, и об Арчике, и о слухах, что по городу летали, летали и до ее ушей долетели? Она же только о том, что в глазах черных увидела, и думала, когда, прибежав с торжища, взглянула в бронзовое зеркало, рассмотрела саму себя, испуганную и бледную, да так швырнула зеркало о стену, что оно по трещине и располовинилось! А потом уже, когда сидела возле очага и на огонь смотрела, услышала о том, как хозяйка Райликова, что этажом ниже живет, о Рине Олфейне языком треплет.
По каминным трубам всякий разговор хорошо разносится. Когда Арчика приводила горячим вином угостить, соседка как мышь у своей трубы сидела, вот и она только что не приросла к трубе. Что там говорила дородная стражница? Что такого услышала Джейса, если спохватилась и к отцу на Водяную башню побежала? Некуда ей было больше бежать. Кто ж еще, кроме Шарба, обнимет ее за плечи и будет гладить по спине и хрипло шептать на ухо: «Доченька моя, доченька!»
Добежала, а тут и отец из арки вышел. Похромал было навстречу, но из ворот тележка выкатилась, за ней стражники Волчьей башни вышли, а в тележке что-то окровавленное и стонущее лежало. Джейса замерла только, а Шарб тут же узнал беднягу. Еще бы! Он и покупал Арчику теплую рубаху из грубой шерсти, чуть ли не сыном однорукого считал. Узнал да побежал так, что и хромать не успевал. Перекинулся словом со стражниками, что уж запыхались тележку в горку толкать, да сам Арчика к Ласаху потащил.
А что Джейса? Она тут же забыла обо всем! За отцом ринулась. Все-таки живой человек. И пусть не нравился ей Арчик, все равно такой участи не заслуживал. И чего, спрашивается, потащился на эту Каисскую улицу? К Камрету? Так зачем? Никогда никаких дел не было у Арчика с Камретом! Или медяков решил подзаработать? Так приврала ему Джейса, приврала: от помощи старик никогда не отказывался, а насчет медяков прижимист был. И теперь прижимист, а уж расчетлив да хитер — поищешь другого такого, все равно никого не найдешь! Тот же Ласах сказал, что, если вся Айса сквозь гору в пропасть бездонную провалится и останется одна скала с верхушкой, чтобы только стопу поставить, именно Камрет на ней стоять и будет! Так что же говорила хозяйка Райликова?
Вспомнила Джейса. Вспомнила и дальше подраненная поплелась, потому как холодом ее окатило. Арчик тут же из головы вылетел. И раньше на его безвольную руку морщилась, а теперь и вовсе взглянуть страшно будет! О Рине Олфейне болтала Райликова хозяйка. Конечно, веры глупой бабе нет и быть не может, как говаривал Шарб, потому как она даже правду и ту так наперекосячит, что не узнаешь, о чем сам ей давеча рассказал. И все-таки! Нашел ведь Рин Олфейн опекуна. Да не опекуна, а опекуншу. Да не простую, а девку гулящую, которая перстень магистерский у него украла. И теперь оскорбленный таким поступком племянника Фейр Гальд разыскивает ту девку по всему городу. Мало того, тот же Рин Олфейн напал на Фейра и рассек ему кинжалом щеку. Чуть не убил — еле удержали. Поэтому и вызвал дядя младшего Олфейна на поединок у Водяной башни, который и произойдет в девять часов утра в праздник равноденствия.
«У Водяной башни», — прошептала про себя Джейса и присела тут же на широкую, выдолбленную ногами звонарей в дугу ступень. Вот она, башня, над ее головой замерла. Простая, проще не бывает — три куба, друг на друга поставленные, один другого меньше. Потом бочка восьмигранная на сто локтей высоты, барабан округлый с окнами-арками — звонница да куполок, словно половина шарика. Куполок из черного камня собран, а все остальное из серого.
Странный камень: дома, что на Медной улице, что на Болотной, что на Магистерской, что на Дровяной из такого же камня собраны, так они уже починки требуют, а башне хоть бы что! Отец сказал, что не просто она древнее города, а древнее раза в три, а то и в четыре. И вот же, по всему выходит, что замок, дворец, или что там было на месте магистрата, еще до основания города в груду развалин обратился, а башня как стояла, так и стоит! И колокол, позеленевший от времени, ведь ровесник ее! Отец только веревки меняет.
Как-то Джейса хотела прийти с тазиком толченого угля, чтобы почистить крутые бока, рисунки да надписи на них рассмотреть. Но отец даже прикасаться к колоколу запретил. Так и сказал: «Нечего тебе тут делать! Пока хозяин холма не вернется, руками дотрагиваться ни до чего нельзя». Ага, вернется, как же! Если только он забрался две или три тысячи лет назад в горные ледники. Ласах рассказывал, что на Северной гриве лед столетиями не тает, а тут вдруг очнется, потянется да приплетется? Чушь! Иногда смотришь на стариков айских и диву даешься, как они за старые порядки держатся, словно молодость свою пытаются удержать!
Вот сколько в Водяной башне комнат? Не меньше десятка, и все заперты да на каждой двери по три замка! А что там скрывать? Пустые они, только пыль на полу лежит, а в окнах даже стекол нет, зимой снегом их заметает! Рин Олфейн в каждой побывал, по карнизам забирался, с верхних ярусов на веревке спускался. Отец чуть голос не сорвал, когда увещевал сумасшедшего, а все одно, ничего Рин в тех комнатах не нашел. Хотя все стены, все своды простучал!
Комнаты все закрыты, а звонари ютятся в каморке с четырьмя узкими бойницами, что у основания высокой бочки, у начала спиральной лестницы. Как только отец по ней поднимается? Вся каменная бочка словно жерло колодца. Когда Джейса наверх идет, даром, что за костыли хватается, которые в стену забиты, взглянуть вниз боится. Зато наверху хорошо! Простор — всю Айсу видно! Летом по целым дням Джейса наверху проводила. Потом уже, когда Арчик к отцу пристроился, перестала на башню лазить, донимал он ее очень. Кто его знает, может быть, не просто так однорукого покалечило?..
— Бомммм! — разнесся с верхушки башни удар колокола.
Джейса поежилась, потеплее закуталась в платок, порадовалась за себя, что купила все-таки чулки. Нет ничего хорошего, когда ноги краснеют от холода — и красоты никакой, и для женского здоровья вредно. Это еще Хаклик повторял, когда выискивал для маленькой Джейсы в сундуках порты, из которых вырос Рин Олфейн. Как же приятно было всовывать в них ноги!
Джейса даже зажмурилась от сладкого воспоминания, но, когда открыла глаза, похолодела. Так ведь именно здесь Фейр Гальд будет пытаться убить Рина Олфейна. Что бы ни говорила Райликова хозяйка, но Рин Олфейн добрый и хороший. Он может только защищаться — уж больно страшен его дядя! И слухи про него ходят, что разоренных горожан за ним числится за сотню, а уж убитых — и не считал никто! Не просто так ведь отец Рина не пускал Фейра в дом? Говорили, что Фейр был против замужества своей сестры с Родом Олфейном, хотя отец намекал Джейсе, что если Фейр Гальд и страшен в гневе, то рядом со своей сестрой он сущим младенцем казался! Интересно, кто же убил мать Рина и не с того ли самого дня начались все его беды? Как же помочь ему? Как помочь справиться с Фейром Гальдом? В Храм надо идти! Вот сейчас отца сменит, а утром пойдет в Храм и все расскажет мастеру Хельду!
— Ну? Как там Арчик? — раздался за ее спиной голос отца.
— Ласах отправил меня сменить тебя, — пожала плечами Джейса. — Я разглядеть не сумела, но так поняла, что не только выживет, даже и лицо сохранит. Не без изъяна, но и уродом не станет.
— Куда уж еще ему уродом становиться, — нахмурился Шарб. — Ну да ладно. Я пойду проведаю парня, а ты уж побудь тут за меня. Утром вернусь. Раненько. Только не проспи колокол, а то мне Гардик голову оторвет! Вот ведь напасть, кто ж мне Арчика заменит?.. Поднимайся наверх, дочка, да дверку-то на лестнице замкни, мало ли…
Поцеловал Шарб Джейсу в затылок, прижался колючей щекой ко лбу дочери да заковылял в сторону магистрата. Она еще посмотрела ему в след с полминуты, в который уж раз пытаясь догадаться, что же нашла в ширококостном скаме с подбитым тарским копьем коленом ее мать? И в кого она сама уродилась? Ничего же нет общего у нее с отцом, ни одна черточка не совпадает! Или отыскал хромой роженицу в Айсе точно так же, как отыскал на помойке в Нижнем городе однорукого мальчишку? И не отец он ей вовсе?.. Да и какая разница, если скоро она станет госпожой Олфейн? Тогда никто и не вспомнит, что в отцах у нее ходил хромой Шарб, похожий, как кричали мальчишки с Дровяной улицы, на вставшего на задние лапы медведя, у которого от старости повылезла почти все шерсть?
Вечерело, и на ступенях Водяной башни царил полумрак. Джейса миновала одну за другой запертые двери и вспомнила, как несколько лет назад один из магистров в сопровождении Фейра Гальда прибыл для обследования здания. Шарб бродил за магистерскими делателями, гремел ключами, отмыкал замки, а Джейса смотрела на Фейра. Тот заходил в каждую комнату первым, останавливайся в ее центре, поворачивался несколько раз вокруг себя, закрывал глаза, растопыривал в стороны пальцы и замирал на минуту. Уже после него делатели осматривали стены, искали трещины в кладке, но Джейса ни секунды не сомневалась, что затеяно представление было только ради Фейра.
Она следила за ним, как маленькая крыса, застигнутая на кухне не вовремя вернувшимся домой хозяином и спрятавшаяся в темном углу. С осмотром каждой следующей комнаты Фейр наливался бешенством, а из подземных ярусов, вход в которые был не слева от проездных ворот, как лестница наверх, а справа, поднялся с трясущимися руками, стараясь держать их подальше от рукояти диковинного меча. Только Шарб был невозмутим. Он покачал головой вслед ужасному Гальду и скривил губы:
— Жарко горит, но никак не спечется. Или страх его прямит, согнуться не дает? Сказал же, нет тут ничего — нет, дай посмотреть! Или дырку хотел расковырять, из которой магическим льдом Айсу засыпает?
Не больно-то Айсу засыпало магическим льдом. Тот же Хаклик еще в прошлые годы жаловался, что льда становится все меньше, и рассуждал, что если суждено всему городу собрать за год пять корзин льда, так столько он и соберет. А лишние штольни добычу не увеличивают, они лишь хождение за все той же добычей множат. Держала Джейса как-то в руках маленький кристаллик. Лед и лед, пальцы холодит, гранями сверкает — всей загадки, что морозит, да не тает.
Вот и узкая дверь. Джейса толкнула ее и вошла в комнатушку звонарей, которая и была дном восьмигранной бочки. Узкая лестница, выполненная из блоков, замурованных в кладку еще при строительстве башни, обвивала ее полость по спирали до верхней площадки, но поднимать голову и смотреть вверх Джейса не любила.
В центре комнаты искрила углями жаровня, которая давала больше дыма, чем тепла. Под лестницей стояли топчан и стол, на котором горела лампа и высились песочные часы. Отец перевернул их недавно, и на дне нижней колбы образовался пока лишь только крохотный бугорок. Через узкие окна-бойницы в помещение вливался рассеянный предвечерний свет, и огонь лампы казался бледнее, чем был на самом деле.
Джейса поежилась от вечерней прохлады, закрыла дверь за спиной на деревянный вертушок, сняла с топчана ветхое одеяло, набросила на плечи, подвинула старый табурет и присела возле жаровни. Арчик должен был затянуть на зиму бойницы мешковиной — от холода это не спасало, но хотя бы умеряло сквозняки.
И зачем только бить в колокол каждый час? Ведь, если верить преданиям, первый айский Олфейн бил в колокол не каждый час, а только в полдень? А потом и вовсе на полгода ушел из Айсы! Отец говорил, что в колокол надо бить, чтобы хозяин Айсы, который рано или поздно должен вернуться, не прошел мимо города. Так что, он слепец? И если он может вернуться домой через тысячи лет, отчего же он не мог пройти мимо города в те полгода, когда Олфейн не бил в колокол?
Джейса покопалась в сумке, вытащила слипшиеся медовые палочки и принялась одну задругой отправлять их в рот.
Все-таки нехорошо получилось с Арчиком. Правильно он говорил, что удача, как попутный ветер: если с рождения в спину задует, так и будешь идти по ветру, а если в лицо — значит, судьба такая — против ветра всю жизнь корячиться! Одно непонятно, Рин Олфейн везунчик или нет? Или ветер его переменился? И когда переменился? И в какую сторону? Ну ладно, от Фейра Гальда его как-нибудь Храм избавит, не может не избавить! Нужен Хельду Олфейн, это Джейса сразу почувствовала. А вот с опекуншей его что делать? А если лжет хозяйка Райлика? Не могла Джейса не заметить изменения в Рине Олфейне! Запах бы чужой почувствовала, хоть что-то, но уловила бы! Ну не изменением же пустой взгляд считать, которым Рин Олфейн наружу смотрит, словно внутрь собственной головы заглядывает? Он и раньше таким был, потому и Джейсу не разглядел до сих пор, смотрел и не видел! Нет, наверное, никакой опекунши! Кто бы мог против Фейра выступить, разве только та старуха со страшными глазами, что четверых молодцов на торжище в пепел обратила?
Подумала Джейса и осеклась. Как последний лоскут в пестрое одеяло вставила. Даже голос услышала: «Дуреха, дура!» Что она там увидела, в страшных глазах? Что же она там увидела, если бежала без остановки половину города? Старуха, что ли, опекунша Рина Олфейна? Кто ж тогда, если не она? Страшные у нее глаза, но лицо бы рассмотреть, с лица любовная паутина слетает, с лица! Посмотреть бы и понять, запутается в ней Олфейн или нет?
Оцепенела Джейса да на огонь уставилась. Только руку просунула за пазуху, нащупала осколок, завернутый в тряпицу, и замерла. Едва следующий удар колокола не проспала. Вскочила, побежала по ступеням, даже не во всякий шаг за костыли над головой хваталась. Откинула крышку лаза, выбралась наверх и, как всегда, расплылась в улыбке. Город лежал у ее ног. Только Храм и магистрат вровень высились да шестнадцать башенок Темного двора в сумеречное небо вонзались за Иской. А остальное — крыши, крыши, крыши, улиц и не видно почти! Как было бы славно свеситься с высоты и увидеть, как храбрый и быстрый Рин Олфейн пронзит мечом ужасного Фейра Гальда! Так ведь и не успеешь тогда первой к нему подойти, затопчут его соперницы, пока с верхушки башни вниз слетишь!
Ухватилась звонарка за вязаную-перевязаную веревку, потянула ее на себя и тут только вспомнила, что забыла уши паклей заткнуть. Рот разинула, чтобы не оглохнуть, а все равно сердце ойкнуло. Качнулся язык под зеленой тяжелой юбкой колокола, обратно пошел, еще раз натянула веревку Джейса. И еще раз, и еще. Только с шестого раза дотягивала она язык до удара. Отец — с третьего. Арчик — с четвертого.
Вот пошел язык вверх, коснулся древнего металла, и по всей Айсе разлетелось тяжелое — «боммм!». Тут ведь главное не перестараться, чтобы второго удара не получилось. Отец так после удара сразу веревку бросает, Арчик первое время войлочный валик подхватывал, чтобы под возможный удар вставить, а у Джейсы один способ был — сразу же после первого удара, от которого по всему телу дрожь шла, прыгала она за языком и повисала на тяжелой скобе всем телом.
Вниз по лестнице Айса спускалась уже с опаской, а как спустилась, бегом к столу подбежала, чтобы часы перевернуть. Перевернула и тут же шаги услышала за дверью. Даже испугаться не успела, как удар сорвал с гвоздя вертушок, и дверь повисла на одной петле.
В комнатушку вошел Фейр Гальд. Он улыбнулся, но улыбка его показалась Джейсе лезвием изогнутого перед лицом ножа. И голос его донесся до нее, как плач ветра, порезавшегося о неровный край колокола.
— Что, девка? Замуж за Олфейна собралась? В родственники метишь? А не дарил ли тебе что-нибудь Рин Олфейн? Не оставлял ли какой-нибудь побрякушки? Амулета? Вещицы? Ключика?.. Как искать-то будем? На живой или на мертвой? Или лучше всего пепел твой сапогом переворошить?..
Почти вплотную подошел к звонарке страшный Фейр Гальд. Сдвинул с живота полу плаща и медленно потянул из ножен диковинный меч — прямой с одной стороны и кривой с другой, с вырезом на конце, с зубцами у рукояти, с черными полосами и огненными всполохами по всему лезвию. И Джейса, не в силах издать ни звука, следила, следила, следила, как палец за пальцем выползает из ножен страшный клинок, и не заметила, как оглохла.
Словно пакля набилась в уши. Много пакли. Так много, что все звуки исчезли, даже удары собственного сердца растворились в непрозвучной тишине. А потом в груди начало жечь. Жечь и выжигать иголки льда, которые вдруг почувствовались и в плечах, и в коленях, и в голове. Но огонь расползался по всему ее телу и растапливал лед, хотя в один миг и само пламя показалось девушке холодней льда.
А затем Джейса заговорила. Она говорила медленно и спокойно, но произносимые ею слова ранили Фейра так, словно были острыми стрелами. Нет, кровь не брызгала с пронзенного тела, но первое же слово наполнило лицо Фейра ужасом, а каждое последующее ужас в его лице множило. И когда Джейса сказала последнее слово, ни одного из которых она не услышала и не поняла, потому как и язык ее, и рот, и горло несколько минут существовали отдельно от нее самой, Фейр наконец впихнул дрожащей рукой страшный меч обратно в ножны, неуклюже кивнул и бросился бежать.
И только когда Джейса услышала стук его сапог, она повалилась без чувств.
— Заперто. — Орлик обернулся от дверей вельтской харчевни и присел на порог, на котором еще вчера разглагольствовал Камрет. Или уже позавчера?
Над Айсой стояла ночь. Часовой удар колокола догнал друзей, когда они почти достигли Северной башни. Ни слова не было сказано от магистрата, да и сам город способствовал молчанию. Даже ночами не пустеющая улица Медников в этот раз не одарила ночных гуляк ни единым встречным, ни огоньком в окне, ни открытой дверью. Только тусклые фонари заморенными светляками ежились в темноте через каждые пятьдесят шагов, и тьма из-за них казалась еще глубже и непрогляднее.
— Снаружи заперто, — повторил Орлик. — Все трактиры, что мы миновали, заперты изнутри, а вельтский — снаружи! Что ж тогда хромой фонарь не загасил над дверью?
Рин смотрел на Орлика, на лице которого огорчение от несбывшегося ужина или обеда смешивалось с недоумением, почему все-таки вельтский трактир заперт снаружи, но думал об услышанном в зале Совета магистров. Гардик и в самом деле ждал его. Или их. Потому что кубков, включая тот, что сжимал старик в узловатых пальцах, было три. Да и кувшин, который не преминул подбросить в руке Орлик, отозвался внушительным плеском. Даже вельту не грозила жажда, правда, вино на самом деле было не только вкусным и терпким, но и прозрачным. Не на вид, все по тому же вкусу. Оно не пьянило, нет, оно всего лишь чуть замедляло слова, но не мысли, отчего в голове наступала ясность и свежесть.
— Да, восхитительно! — улыбнулся мыслям Рина Гардик и, отставив кубок, с интересом оглядел обоих, словно встретился с двумя дорогими, но нечастыми гостями. — Хаклик любил такое вино, частенько приходил ко мне пожаловаться на упрямство молодого Олфейна или на бесчинства Фейра Гальда, но на самом деле просто хлебнуть чудесного напитка.
— Хаклик? — удивился Рин.
— А ты все еще делишь людей на слуг и их хозяев? — скривив уголок сухого рта, осведомился Гардик.
— Нет, но… — растерялся Рин и посмотрел на Орлика, под которым жалобно скрипнул один из магистерских стульев.
— Разница есть, — негромко заметил вельт. — Когда в Айсе смерть настигает богатого, в пепле звенят монеты, бронзовые пряжки и застежки, когда бедного — в лучшем случае загремит кайло или неказистая пика.
— Что лишний раз подтверждает: накопленное в этой жизни не удастся погрузить на ладью для путешествия по реке посмертия. — Гардик шевельнул плечами.
— Хаклик говорил, что есть кое-что, что удастся унести с собой, — нахмурился Рин. — Просто это должно быть внутри.
— Надеюсь, ты понимаешь, что твои слова не значат, будто проглоченное золото никогда уже не зазвенит на мостовой Айсы? — хмыкнул Гардик и перевел взгляд на Орлика. — Что скажешь, вельт? Почему ты рядом с Олфейном? Только не говори, будто из-за того, что Камрет должен заплатить тебе или рассчитываешь взять плату с последнего Олфейна, когда он обогатится.
— Так я… — Орлик растерянно запустил пятерню в бороду. — Камрет и вправду попросил меня присмотреть за мал… за Рином Олфейном, но денег не обещал.
— Так чего же ты ждешь? — прищурился Гардик.
— От Рина? — покосился на молодого парня вельт. — От него я жду только стойкости, а уж дождусь ли — увидим. Но ведь ты не об этом хотел спросить, магистр?
— И не об этом тоже, — позволил себе улыбнуться Гардик. — Вот же, всегда считал Камрета пустомелей и лжецом, а ведь не ошибся он в тебе, хотя сам хитрый и скользкий, как молодой рыбец. Не удержишь в руках! Ну да у каждого своя… дорожка.
— Меня моя дорожка привела в Айсу, — развел ручищами Орлик. — Не скажу, что мне здесь нравится, но эта ваша Айса, как заноза в сердце — болит и вытащить страшно! Все думаешь, что выдернешь, кровь брызнет — ничем не остановишь!
— Это ты хорошо сказал, — кивнул Гардик. — Думаю, что десятым будешь.
— Десятым? — не понял вельт и окинул взглядом кубки, пустые стулья, лица собеседников. — Я бы понял, если третьим. У вас что, нехватка магистров образовалась?
Гардик снова улыбнулся, но Орлику не ответил, а перевел взгляд на Рина. Тот замер, только кубок в его руке подрагивал, отчего капли густого вина повисли на судорожно стиснутых пальцах.
— Прости, парень, что не смог поговорить с тобой после окончания траура, — почти прошептал старик. — Сначала я едва не столкнулся с Фейром Гальдом. Потом Хаклик сказал, что ты спишь, словно тебя усыпила сразу тысяча колдунов. Позже я все никак не мог тебя застать, даже пришлось опечатать дом, чтобы вынудить тебя прийти в магистрат. Впрочем, все не так. Я не мог его не опечатать, Фейр Гальд взял слишком большую власть в городе. Да, да! Не думаю, что удивил тебя.
Магистр вздохнул и поставил кубок. Рин отпил глоток и тоже избавился от кубка, зато Орлик поднялся и неслышно наполнил свой вновь.
— У тебя ведь много вопросов скопилось, парень. Давно следовало поговорить с тобой, но последние пять лет было не до разговоров, а потом все завертелось так быстро, что мудрено стало поспевать за тобой, хотя пока нам это удавалось.
— Кому — нам? — хрипло спросил Олфейн.
— Десяти хранителям, — вздохнул Гардик. — Но не десяти магистрам. Да, когда-то десять хранителей были магистрами, но постепенно одно не стаю совпадать с другим. Магистрат передавался по наследству старшему сыну, а для того чтобы стать хранителем, требовалось что-то иное. В последние годы хранителей из числа магистров было всего двое. Я и…
— И мой отец? — быстро спросил Рин.
— Нет, парень, — покачал головой Гардик. — Твой дед. Твой отец решился на клеймение и не смог стать хранителем. Решился или его подтолкнули к тому. Вторым магистром-хранителем был твой дед. Хранители не могут носить клеймение, потому что знак Погани и то, что ей противостоит, несовместимы.
— Но… — начал Орлик.
— Брось, вельт, — усмехнулся старик. — Я знаю, что твой знак на запястье фальшивый. Десятый хранитель погиб, и ты станешь десятым. Да ты уже стал им.
— Кто он был? — спросил Рин.
— Хаклик, — коротко ответил Гардик.
Орлик все так же сидел на пороге харчевни, только перестал ворошить бороду и бессильно опустил руки на колени.
— Не потерпишь до утра? — спросил Рин.
— Ты о еде? — не понял вельт. — Я о еде теперь и думать не могу. Понимаешь, если вельты и в самом деле ушли, то есть ушли так, как умеют только вельты — быстро, неслышно и поголовно, словно ладьи спихнули с песчаного скамского берега и ушли в тихое море, беззвучно окуная весла в волны, это значит только одно — оставаться было нельзя. Вельты защищают только свой дом, а дома им Айса не дала. Она дала им куски каменного холма, позволила построить или купить дома, но брала плату за уже купленное. Да еще каждый год требовала оплачивать гостевые ярлыки, словно напоминала, что вы здесь не у себя дома. И вот вельты ушли. Не потому, что загостились, а потому что надвигается нечто, что может застигнуть их в чужом доме, где они даже не гости. Потому что настоящие гости не платят хозяевам за гостеприимство.
— Что все это значит? — не понял Рин.
— Война идет на Айсу, — прошептал Орлик, поднялся и ударил сапогом в крепкую дверь. — Позавчера я сказал хромому, что окрестности Айсы наводнены воинами-скамами при оружии и в доспехах. Я своими глазами видел в Поганке Боску, нынешнего скамского главаря. И то, что вельтов нет, означает только одно: все так на самом деле. Война! И если ты думаешь, парень, что Айса неприступна, то я тебя разочарую. Неприступных крепостей не бывает!..
— Хаклик был десятым, — повторил Гардик. — Он был немногим младше меня, но самым опытным воином из всех нас. Он всегда был рядом с тобой, Рин, начиная с твоего рождения. Но особенно после того, как твой дед передал тебе ключ от Айсы. Он не мог передать его Роду, потому что клеймо красовалось у того на запястье, но, к счастью, у старого Олфейна уже появился внук.
— Но у меня нет никакого ключа! — воскликнул Рин, вскочив с места.
— Я надеялся, что Фейр Гальд тоже так будет думать, когда разберет твой дом по камешку, — развел руками Гардик. — Но он, кажется, начал кое-что понимать, хотя все еще ищет или чудесный амулет, или вправду какой-нибудь причудливый ключик. Теперь он пытается стать магистром. Старшим магистром. Он всегда мечтал разобрать по камешку Водяную башню. Все-таки не дает ему покоя загадка Айсы, но даже его ставленники в магистрате не решаются на уничтожение сердца города. Теперь он собирается убить тебя, парень. Верно, обыскал весь город и уверился, что секрет в тебе самом. Но Фейр — глупец! Не знаю, кто станет носителем ключа от Водяной башни в случае смерти предыдущего, если его не удастся сберечь, но не думаю, что его убийца. Даже если и у него фальшивое клеймо на запястье. Хотя я не стал бы проверять…
— У Фейра тоже нет клейма? — удивился Рин и тут же побледнел. — Значит, он хочет убить меня не ради магистрата. Или новые магистры уже не проверяются на поганом огне?
— Для меня важно, что не проверяются старые, — заметил Гардик.
— Но я слышал, что он сильнее меня с мечом… — заставил себя произнести Рин.
— И я слышал, — вздохнул магистр.
— Выходит, мне следует готовиться к смерти, — заключил Рин. — Но почему вы думаете, что я…
— Разве ты не играл летом в снежки? — улыбнулся Гардик. — Хаклик смеялся, рассказывая, как кроха Олфейн щелкал пальцами и вызывал в своей комнате снегопад, а потом лепил снежки и старался закинуть их старику Хаклику за шиворот. Это печать льда, парень! Это подлинный ключ от Водяной башни и всей Айсы. Никто не знает, как им распорядиться, и никто не знает, что он открывает в самой башне, если каждый камень ее ощупан и простукан множеством поколений Олфейнов и подлинных хранителей. И открывает ли вообще хоть что-то. Но он есть и он передается от одного Олфейна к другому. Дед передал ключ тебе, ты будешь носить его в себе, пока не подрастет твой сын или пока не придет хозяин Айсы или его потомок, который…
— Который? — как эхо повторил Орлик.
— Демон его разберет. — Гардик чмокнул сухой губой. — На то он и хозяин, чтобы самому решать, что делать. Может быть, он выдернет из Водяной башни какой-нибудь камешек, который и сотворяет в недрах холма магический лед, и унесет его с собой. И тогда Погань захлестнет город поганым пламенем. А может быть. Погань и есть этот самый хозяин, только потерявший разум. Я не знаю. Но то, что знаю, я делаю, и буду делать, пока жив. Орлик, тебе придется заменить Хаклика.
— По всему выходит, что я уже его заменил, — сморщил нос великан. — Но мне почему-то кажется, что долгая жизнь под крылом дома Олфейна вельту Орлику не грозит. Я вельт, Гардик, а вельты чувствуют бурю задолго до того, как она напомнит о себе ветром и окрасит небо в свои цвета. Буря идет на Айсу!
— Что это меняет? — нахмурился магистр. — Я много прожил. Неужели ты думаешь, что все это время над Айсой стоял штиль? И в войне, и в мире задача у хранителей одна: сберегать носителя ключа. В конце концов, в нем жизнь десятков тысяч горожан!
— Выходит, дело не в магистрате? — спросил Рин.
— И в нем тоже, — вздохнул Гардик. — Если бы Водяная башня и магистрат были неприступными твердынями, можно было бы обозревать окрестности сверху и сохранять город помимо его желания. Но мы не можем быть свободны от Айсы, а магистрат способен на ужасные решения — хотя бы на разборку Водяной башни! Правда, порой эти решения вынужденные, как, к примеру, сделка с Поганью.
— Так, значит, старые сказки — правда? — воскликнул Рин.
— Правда страшнее сказок. — Гардик снова взялся за кубок. — Как бы то ни было, но Погань имеет лицо и стать. И страсти, которые переполняют ее. Сотни лет жители Айсы сталкивались только со страстями, но в любой момент Погань может показать и лицо.
— А если она и есть хозяин Айсы? — медленно выговорил Орлик.
— В таком случае она потеряла не только память, но и разум, — сухо ответил магистр.
— Кто остальные хранители? — спросил после долгой паузы Рин. — И почему я не чувствовал их заботы.
— Тебе не нужно их знать, — качнул головой Гардик. — Всех знаю только я. Некоторые из них знают друг друга, но не все знают меня. Не ищи их дружбы, Рин, их забота о тебе больше дружбы с тобой. Их забота — не забота матери, которая жаждет улыбки младенца на каждое прикосновение. Но она была, забота. И будет. Не забивай голову сомнениями, не гадай об именах хранителей. Лучше прикинь, как избежать гибели в схватке с Фейром. Я тоже думаю об этом… Кстати, кое-кого из хранителей ты все-таки знаешь. Даже многих. Ладно, назову некоторых, тех, кто будет рядом с тобой. И первый из них — Орлик, новичок, который даст фору многим старичкам.
Вельт шутливо поклонился Рину. Но тот не ответил улыбкой: тревога терзала сердце Олфейна.
— Все точно, — вздохнул Гардик. — Самый умелый заменяет самого умелого. Что бы ты сказал, Рин, если бы знал, что той ночью Хаклик выбрался вслед за тобой из окна и провожал тебя до Северо-восточных ворот?
— Хаклик? — удивился Рин. — Но…
— А до границы Поганки тебя провожал Грейн, — заставил Олфейна вытаращить глаза Гардик. — И даже выручил тебя, не слишком вмешиваясь и не привлекая к себе внимания.
— Грейн… — прошептал Рин, вспоминая воина, стоявшего на крыльце.
— Еще один хранитель расправился с двумя соглядатаями, что выслеживали вас на Птичьей улице, — продолжил Гардик. — Жаль, что соглядатаев не удалось установить, но не думайте, что они были последними.
— Вот отпечаток болта, — выложил слепок стрелки на каминный камень Орлик.
— Да, — кивнул Гардик, наблюдая, как оседает, плавится от тепла воск. — Этот хранитель один из лучших воинов Айсы. И таких воинов среди хранителей вместе с тобой Орлик — теперь трое!
— Четверо, — коснулся плеча Рина вельт. — Конечно, если ты не взял его уже в расчет!
— Рин Олфейн — словно тонкий сосуд из горного стекла, — не согласился магистр. — Горное стекло тверже обычного камня. Рин способен на многое, но позволить ему разбиться мы не можем.
— Да? — почти выкрикнул Рин. — Не лучше ли тогда запереть меня в камере узников?
— Интересно! — задумался Гардик. — В таком случае тебе удастся сохранить лицо и избежать схватки с Фейром. А мы пока что-нибудь придумаем. Неплохая мысль! Надо только все взвесить и правильно рассчитать!
— Я не буду уклоняться от схватки! — жестко сказал Рин. — Я буду защищать честь дома Олфейнов!
— Конечно-конечно, — закивал магистр. — Да о чем я? Еще один из хранителей — старик Ворт. Вы оба знаете его. Он живет недалеко от Северной башни. На Верхней Пристенной улице. Называю его только потому, что пожить пока придется у него: к Грейну наведывался Фейр Гальд, а это плохой знак. Он продолжает донимать всех знакомых и друзей Олфейнов!
— Ворт! — ударил себя по коленям Орлик. — Именно он пропустил меня через ворота после Кривой часовни…
— Ворт был приятелем отца, — заметил Рин. — Правда, ни разу не пришел к нему, пока тот умирал.
— Именно поэтому и не пришел, — жестко отрезал Гардик. — И я не пришел. Даже на тризну. Зато теперь ни я, ни Ворт не страдаем от внимания Фейра Гальда и можем помочь тебе, Рин!
— За нами еще следил и Темный двор. — Орлик показал серебряную пластинку. — Не их ли посланников убил хранитель возле моей каморки?
— Не знаю, — прищурился Гардик. — У тех воинов не было никаких знаков. Даже оружия. Только ножи, которыми пользуются обычные убийцы и воры, что срезают кошельки у разинь на торжище. Как вы понимаете, рассмотреть в лицо их не удалось. Но Темный двор меня не удивляет. Это в духе магистра Неруха, который всегда страдал чрезмерным любопытством. Темный двор давно уже не лезет в городские дела, еще после той стародавней истории с Кривой часовней. Тогда темнодворские маги решили, что если вместо часовни вокруг поганого пламени выстроят магический знак, которого не сооружал еще никто в обитаемом мире, то запрут и пламя, и демона, который его зажег, и уничтожат Погань. Но все кончилось для них плачевно. Часовня вспыхнула, почернела, пропеклась так, что превратилась в сплошной монолит и покосилась. А огонь по-прежнему танцует все на том же валуне. С тех пор Темный двор стал всего лишь темным двором. Все его преимущества в том, что за умение давно умерших магов, которые сотворили для магистров кольца, они не платят подати городу да занимаются колдовством внутри своих стен независимо от воли Храма. Храмовники, кстати, давно точат на них зубы. Тем более что настоятель Темного двора заседает в магистрате, а настоятель Храма Хельд только присутствует на нем. Но в Темном дворе скопились самые подробные сведения о Погани и всем, что с ней связано. Прости любопытство и подружись с Нерухом, парень, и ты обеспечишь себе долгие вечера увлекательного чтения. Хранилищу свитков Темного двора нет равных!
— Ты сказал, что пламя на камне в Кривой часовне зажег демон? — переспросил Рин.
— Когда пламя было зажжено, часовни еще не было, — покачал головой Гардик.
— Я спросил про демона, — повторил Рин. — Или храмовники не болтают о том, что это сделал Единый?
— Болтают. — Гардик наклонился вперед. — Но только если это сделал Единый, если вся Погань — его творение, тогда он сам и есть демон!
Рин замер. Замолчал и старик. Только Орлик неслышно поднялся и снова наполнил свой кубок вином.
— Одно плохо, — пробормотал вельт. — Я привык запивать вином еду. Оказывается, пить на пустой желудок, это все равно что начищать котел в нищем доме. Чем сильнее он блестит, тем больше чувствуется голод!
— А Камрет — хранитель? — наконец спросил Рин.
— Нет, — скривил губы Гардик. — Камрет — хороший старик. Может быть, мудрейший в Айсе. Ни с кем так не приятно поболтать с кубком вина о пустяках, как с ним, но уловить, как стучит его сердце, невозможно. Невозможно даже понять, так ли ему хорошо говорить с тобой, как тебе с ним.
— Наши сердца, стало быть, стучат громче? — Рин поднялся со стула.
— Яснее, — усмехнулся магистр.
— И что же нам теперь делать?
— Переждать. Сидеть у Ворта и не высовывать наружу носа без нужды. Не волнуйтесь, еды у него припасено вдоволь. Послезавтра вам следует прибыть на Совет, а потом вновь спрятаться у Ворта. Да постараться, чтобы не было слежки, пока мы не разберемся с Фейром. О Ворте никто не должен знать. Впрочем, о слежке я позабочусь сам. Нашли опекуншу?
— Да, — кивнул Орлик.
— Послезавтра на Совете будут все магистры без исключения, многие придут только для того, чтобы узреть нового опекуна Рина Олфейна! Да, до времени прославил ее Фейр Гальд!
— Разве нет другой причины для сбора магистров? — нахмурился Рин.
— Ты о войне? — поднял брови Гардик. — Поговорим и об этом, но пока опасения кажутся чрезмерными. Если скамы и появлялись в окрестностях Айсы, то теперь они исчезли.
— А на дальней заставе? — спросил вельт. — В десятке лиг от нее, на заимке в южном предлесье Пущи?
— На краю Гнили? — уточнил Гардик. — Приходи на Совет, Орлик. В зал тебя не пустят, но в коридоре все слышно. Конечно, если тебя не обидит общество охранников других магистров. Сейчас айские разведчики как раз обследуют все предлесье Пущи. На Совете мы послушаем их отчет. А я буду рад увидеть вас обоих. Теперь идите к Ворту. Грейн уже должен быть там. Я так понял, что вы прошли в магистрат тайной тропой? Зря рисковали жизнью, стражники ждут вас у входа уже третий день, как и я. Вот ведь удивятся, когда вы выйдете наружу, не заходя, как они думают, внутрь!
— Гардик, — Рин остановился у двери, — а если я передам кому-нибудь ключ, как определить — он новый носитель или хозяин Айсы?
— Зачем загадывать так далеко? — улыбнулся старик.
— Кто тут? — Из-за угла харчевни с громыханьем выскочили сразу с десяток стражников с взведенными самострелами.
— Можно было бы и не прятаться, — махнул рукой Орлик. — Я слышал лязг ваших доспехов еще от Северной башни! Лучше скажите, куда подевался мой хромой приятель? Почему над его дверью горит фонарь? Сколько живу в Айсе, еще ни разу в полночь его харчевня не была закрыта! А я, между прочим, голоден!
— Орлик, демон тебя раздери! — Сдвинул на затылок шлем старший из стражников, и Рин разглядел покрытое каплями пота лицо. — Так по всему выходит, что ты последний и единственный вельт во всей Айсе. Как один снялись нынче и с повозками, тележками выкатились ввечеру из города. На север пошли. Якобы и лошадей успели им лесовики перегнать на северный тракт из Пущи. А фонарь магистрату принадлежит…
— К демону фонарь! — прогудел Орлик. — Мне нужен кто-то из вельтов. И я хочу знать, почему закрыты все прочие трактиры. И почему на твоих воротах, десятник, вдвое больше стражников, чем обычно!
— Подожди. — Стражник стянул с головы шлем. — Ну во-первых, вельта я тебе не найду. Хочешь, принесу тебе зеркало из дома? Сколько всего вельтов было в Айсе? Сотни три, наверное? Тебе-то лучше знать, ты ж из них самый заметный! Особенно по харчевной части! Только, сам понимаешь, половина трактиров была с вельтами связана, а остальные закрылись на всякий случай. Выжидают!
— И что говорили? — рыкнул Орлик.
— Ничего, — пожал плечами стражник. — Из вельта лишнего слова не выдавишь! Хромой, которого ты выстукиваешь, сказал только, что все котлы и утварь оставляет под надзор городской стражи. И если плохие времена минуют, так сочтет все до последнего кубка! Я ему и говорю, а когда ж в Айсе были хорошие времена? А он засмеялся и сказал, что пару тысяч лет назад все было получше. Так я и говорю, демон его разберет, что было тогда, а сейчас спокойнее всего здесь, за высокой стеной. Я еще и не знал, что у нас тут такое…
— Что у вас тут такое? — оборвал его Орлик.
— Так это, — почесал затылок десятник. — Это я к тому, почему стражи на воротах стало не в два, а в три раза больше. И самострелы взведенные. И дозоры по улицам Айсы пошли. Как вечереть стало, в темноте уж, в Каменной слободе пожар случился. Ну там своя стража. Я так понял, затушили, и быстро затушили, да только потом через ворота Грейн прошел. Ну мастер, наставник старый, что из казармы. Да не один, а с девкой! Но та с ярлыком, все по чину. Монету оставили, все-таки ночь уже считай. И по Пристенной пошли. А через час где-то шум случился. В той стороне. Ну мы и побежали туда. Оставили двоих на воротах. А там… У старика Ворта в доме…
— Что? — напрягся Рин.
— Ничего, — вздохнул стражник. — Мы дверь-то его опечатали до утра, но в халупе его ужас что творится. Пеплу по колена. И два трупа, поганым пламенем не прибранные. Один Ворта, а второй Грейна. И девка пропала. Мы подняли стражу и уже послали к Кофру, но он только с утра прибудет…
Айсил сидела на лавке у стены. Рин увидел ее сразу, хотя лампа на столе в просторном жилище Ворта коптила, и мечущееся пламя наполняло своды древнего дома тенями и треском. Рин почему-то заранее был уверен, что увидит Айсил, и увидел. Правда, сначала ему пришлось вслед за Орликом, прихватившим факел у Северной башни, пройти по усыпанным таким знакомым пеплом ступеням. Затем они миновали дверь с сорванной вельтом полосой ткани, которую старший стражник настоятельно требовал не трогать. Вошли внутрь, обогнули трупы Ворта, которого Рин не видел несколько лет, и Грейна, и лишь потом взгляд Рина остановился на сжавшейся в комок Айсил.
Она сидела на лавке возле своего мешка, подтянув под себя ноги, и держала перед зажмуренными глазами сжатые кулаки. Ее мечи лежали перед ней на низком столе. Рин сразу ее увидел, а Орлик сначала недоуменно нахмурился, а потом, когда проследил за взглядом приятеля, вытаращил глаза. Но Рин уже понял, что Айсил держала в кулаках. Поэтому он вернулся к телам и сначала закрыл глаза Грейну, который был покрыт ранами весь, но убит в спину, а после — Ворту, видно погибшему еще у входа. Скамские мечи и кинжалы валялись тут же, но доспехов не было, только башмаки из мягкой кожи и простые, круглые застежки для плащей.
— Прости, Ворт, — глухо обронил Рин над телом седого сверстника и приятеля его отца, на которого копил обиду долгие пять лет, и разрешил Айсил: — Отпусти их.
Она разжала кулаки, и поганое пламя тут же взметнулось над телами, обращая мертвую плоть и пропитавшуюся кровью одежду в прах.
— Как ты это делаешь? — прошептал остолбеневший Орлик, но Айсил только мотнула головой. На ее щеках блеснули слезы. — Что ж, — потер виски вельт. — Нам поручили отсидеться, а здесь отсидеться уже никак не получится, поэтому надо собираться.
И он тут же занялся делом. И Рин, который никогда бы не притронулся ни к чему, что ему не принадлежит, смотрел на него и понимал, что так нужно и так правильно. Вельт быстро отыскал два суконных мешка, нашел дверь в кладовую и принялся набивать мешки чем-то совершенно необходимым. Хотя Рин не понимал, зачем им моток веревки, ламповое масло, завернутые в бычьи пузыри свежие факелы, шиллские меха с кислым вином и еще что-то из запасов Ворта.
— Они хотели убить именно меня, — неожиданно сухо сказала Айсил.
— С чего ты взяла? — удивился Орлик.
— Грейн услышал. — Она открыла глаза, но, как и прежде, смотрела в пол перед собой. — Услышал еще вечером шепот за дверью. Те говорили между собой, но он расслышал. Грейн был отличным воином. Те… говорили, что нужно убить девку, которая погасила огонь в Кривой часовне. Так велел Боска. Нужно убить девку, но не трогать Олфейна. Всех убить, кроме Олфейна. Олфейна можно ранить, но убивать нельзя. Главное, убить девку.
— Скамы! — воскликнул Орлик. — Правда, разве поминают в вылазках имя правителя, да так, что его слышно через дверь?
— Грейн велел уходить, — продолжила Айсил. — Мы перебрались через подполье к его соседу, ушли по соседней улице. Когда подходили к воротам, увидели пожар за спиной. Наверное, они сожгли дом Грейна, чтобы нам некуда было вернуться. Грейн сказал, что у Ворта нас никто не найдет, потому что никто не знает, что мы можем быть у него.
— Гардик знал, — заметил Орлик.
— Гардик? — Рин задумался. — Мог и еще кто-нибудь знать. За ними могли проследить.
— Я больше удивлен не тем, что скамы нашли Ворта, — зло бросил вельт, затягивая горловину мешка, — а тем, что они смогли попасть с оружием из Каменной слободы в город! Под главной стеной нет ни одной штольни! Магистерские лозоходцы ежемесячно обходят укрепления Айсы! Или ими командует Гардик?
— Их кто-то пропустил, — пробормотал Рин. — Севернее Иски пять проездных башен, из них только Западная заложена камнем и никогда не открывалась на моей памяти. Северо-западная открывается только на День равноденствия, но Северная, Северо-восточная и Восточная открыты всегда. Правда, на двух последних стражников меньше, всею лишь по трое, и они пропускают ночью только охотников.
— Или кого угодно за хорошую мзду, — скривил губы Орлик.
— Меня недавно пропустили, — задумался Рин.
— Их было много, — вновь заговорила Айсил. — Тот, кто постучал в дверь, был знаком Ворту, поэтому он открыл. Но тот человек сразу убежал. Я услышала его шаги, но Ворта убили. Они ворвались внутрь, я могла спрятаться сама и спрятать Грейна, нас бы не нашли, но не успела, мастер бросился вперед. Он оказался отличным воином. Положил четверых, пока его убили.
— А остальных… — удивленно протянул Орлик.
— Здесь восемнадцать скамских мечей, — оглянулся Рин. — И еще два на лестнице. И меч Грейна. Он сломан. А Ворт свой клинок даже не успел выдернуть из ножен.
— Они были в серых балахонах и с коротко остриженными головами, — добавила Айсил, поднимаясь на ноги. Одним движением она отправила оба своих меча за спину. — К счастью, на них не было доспехов. И их головы были выбриты.
— Храмовники? — поднял брови Рин.
— Не знаю. — Орлик затянул второй мешок. — «Ночные тени», как называют себя скамские лазутчики, тоже одеваются в серое, тоже не носят доспехов и тоже бреют головы. Но если подумать, притвориться скамским лазутчиком не так уж и сложно! Тем более теперь… Кажется, я начинаю понимать своих соплеменников.
— Ты хочешь уйти? — поразился Рин.
— Да, — ухмыльнулся вельт. — На другое место, потому что нам потребуется спокойный сон. Я начинаю понимать своих соплеменников, но мои соплеменники никогда не поймут меня.
Им никто не встретился на пути. Наверное, дозоры стражи ходили другими улицами. Тьма стояла такая, что порой Рину хотелось выставить вперед руки, чтобы не упереться через шаг в стену. Но Орлик шел так быстро, что Олфейн решил — вельт видит в темноте. Айсил, которая следовала за Орликом, тоже не испытывала затруднений, и Рин уже начал в отчаянии спотыкаться, когда почувствовал, что девушка остановилась. Он наткнулся на ее выставленную руку и замер, а она поймала крепкими пальцами его подбородок и провела второй ладонью по лицу со лба к губам. И он начал видеть!
Город словно оделся голубовато-серыми тенями. Дома дышали, их контуры дрожали и как будто размыкались перед ночными гуляками и смыкались за их спинами. Только узкая полоска неба между кровлями оставалась черной. Быстрая голубоватая тень мелькнула в дыре подворотни, Рин вздрогнул, но Айсил бросила не оборачиваясь:
— Кошка.
Рин пригляделся к опекунше. Идущий первым Орлик казался светящимся, как и дома, как и камень под ногами, но Айсил оставалась на его фоне непроглядной тенью. Рин скосил глаза на себя и понял, что светится подобно Орлику.
— Скоро, — донесся шепот Орлика, и Рин услышал говор Иски.
Они вышли на Птичью улицу. Ночью она была столь же пустынна, как и весь город. Рин вслед за спутниками поднялся по лестнице, поморщился, когда увидел, что не унесенные сквозняком частицы пепла недавних гостей Орлика подобны в его новом зрении светящимся углям, только свет их был мертвенным, зеленовато-серым.
В темноте комнатка вельта показалась еще теснее, чем днем, и шкафчик на ее стене светился так же, как светились частицы праха. Айсил хмыкнула, и ее смешок удивил даже Орлика. Вельт погрозил опекунше пальцем, показал на шкафчик и погрозил еще раз. Потом поймал взгляд Рина, удивленно вытаращил глаза, но, почесав бороду, тут же вытянул из мешка веревку и начал ее разматывать. Конец веревки канул во мглу дворика, и вельт тенью скользнул в оконный проем. Айсил без сомнений последовала за ним, словно тяжелый мешок и не резал ей плечи, а Рин едва не сорвал мешковину с окна и, уже спускаясь, подумал, что забираться по тонкой веревке будет непросто, да и узел на вбитом в стену костыле не выглядит надежным, но Орлик явно не собирался покидать убежище прежним путем. Он подергал веревку, и она послушно скользнула ему в руку.
— Иногда, чтобы прослыть колдуном, достаточно быть умелым парнем, — буркнул вельт и распахнул двери убежища.
Давно уже Орлик не задумывался так обстоятельно и глубоко, как в этот день. Мало, что с того самого момента, как он согласился присмотреть за молодым Олфейном, произошло демон знает что, так еще и в вечно короткие дни стало вмещаться столько событий, что в другое время хватило бы на год одних разговоров.
Вот сегодня нежданно-негаданно он стал не просто приятелем или помощником Рина Олфейна, а еще и хранителем, одним из девяти тайных магистров, если не считать самого виновника. Точнее, после гибели ветеранов — Хаклика, Грейна и Ворта — он стал одним из шести, что никак не говорило в пользу его новой работы. В другое время после любого из последних приключений он бы половину недели провел у какой-нибудь вдовушки, перекусывая у нее же и не вставая с постели иначе как по неотложной нужде. Но теперь и мысли об этом приходили все какие-то бледные, словно перепил Орлик любовного напитка, а когда-то и дня без него не мог.
— Старею, — испугался вельт и посмотрел на Рина, который, как присел на колченогий табурет, так и не сводил взгляда с Айсил. Даже не заметил, бедолага, что в котле подошли (благодарение и добрая память Ворту!) копченые гуси, что на деревянном блюде наломан хлеб, и кубки полны вина, и соленые яблоки порезаны на кружки, и настругана кабанья вырезка, и даже поблескивает в чашке мореный чеснок. Что еще нужно вельту, чтобы достойно завершить день прошедший и уснуть, не задумываясь о дне завтрашнем? Зачем ему, крепкому и везучему охотнику за собственной удачей и мелкими житейскими радостями, гордый мальчишка Олфейн? Здесь ли вельту место или на широкой подводе, которая катится к холодному морю, где уж, верно, найдется крепкая вельтка, что будет рада огромному суженому?
Подумал и сам засмеялся, да громко, что Рин недоуменно поднял брови, Айсил поправила локон, но Орлик и объяснять им ничего не стал. Как это он уедет? Отчего же тогда в скамском городишке не бросил убитого наставника мага, а пошел разбираться с его молодым соперником? Нет, не зря говорил его отец, жить нужно так, словно идешь по дороге. Смотри вперед, сколь глаза видят, и не оглядывайся назад, но так живи, чтобы оглянуться не стыдно было. Хотя и вельтов ушедших хулить язык не шевельнется. Каждый сам себя вяжет, значит, он себя крепче привязал, вот и все.
— А ну-ка, сотрапезники мои, почти уж соратники, отдадим должное столу, потому как если оставите меня в одиночестве перед горой снеди, так и славу всю о покорении ее я тоже заберу себе!
Второй раз звать не пришлось. Видно, уже поняли попутчики, что за столом с вельтом зевать не следует. Поняли, да не все, Рин как сверлил в профиле девки дыры, так и продолжал сверлить.
— Не пойму я что-то, — крякнул Орлик и оглянулся. Зал утопал во мраке, лампа горела только на столе да камин отсвечивал на широкое ложе, на котором даже таких, как великан вельт, можно было бы с удобством разложить пятерых, а уж таких, как Олфейн, без счета. Только девок пока еще не приводил сюда Орлик. — Не пойму я что-то. Когда посмотрел на тебя, парень, в комнатушке, показалось, что глаз у тебя кошачий. Сейчас-то вроде унялся блеск. А так-то я даже обмер! Когда в темноте факел вспыхнет, да если кошак рядом, глазищи у него словно камни зеленые или желтые в перстнях вспыхивают, так и у тебя. Или новый талант открылся, кроме целительства и снежков комнатных?
«Она», — мотнул подбородком на девушку Рин и хрипло сказал:
— Айсил мне путь облегчила.
Вздрогнула девка, как позывало свое услышала, но даже головы не повернула. Так и поели. Орлик уж и со стола убрал, и доски темные протер тряпицей. Хорошо хоть Олфейн в себя приходить стал, масла долил в лампу да кубки вином наполнил. Одним камином такую домину даже осенью не выгреешь, без горячего вина ближе к ночи никуда, хорошо еще, хоть одеял в сундуке штук шесть — при нужде и на снег упасть можно.
Только Айсил словно и не собиралась спать. Как сидела за столом с прямой спиной, со станом, на который смотреть не следовало бы, потому как дыхание перехватывает, с грудью, которую под кольчугой только такой олух, как Рин Олфейн или вельт Орлик, мог сразу не разглядеть, так и сидеть осталась. Лишь произнесла чуть слышно:
— Рин, подай мне мешок.
Вскочил Олфейн на ноги, но не побежал, молодец, поднял мешок, что опекунша возле ложа сбросила, удивился тяжести его, донес, поставил на скамью. Айсил, не поднимая глаз, начала распускать завязки и заговорила тут же:
— Я Грейна слушала. Он мне многое рассказал. Не знаю, все ли, но то, о чем спрашивала, поведал. Кое-что поняла, кое-что еще непонятней стало, о чем-то интерес появился. Я вижу, что усталость в ваших глазах тлеет, но без разговора никак нам не обойтись. Хотя, главное я и так уж знаю. В чужом краю, в поганой стороне, где и выдохнуть нечем, не только вдохнуть, дитенка я себе разыскала, который уже и гордость имеет, и глаз от девичьего стана оторвать не может. Не по своей воле, а по неразумению, так все одно зарок на себя взяла. Или не так?
Повернулась и посмотрела на Олфейна, который за мгновение перед тем покраснел, как солнце на закате. Только мельком опекунша взглядом Орлика зацепила, и то вельт смешком подавился, словно с борта ладьи в ледяную воду свалился, а Рин так тут же цвет лица с красного на белый сменил.
— В глаза мне посмотри, парень, — то ли прошептала, то ли прошелестела Айсил.
Орлик и то взмок, а Олфейн хоть и побледнел, лишь зубами скрипнул, так скулы напряг.
— Что видишь в моих глазах?
— Смерть не за спиной, а за руку со мной идет, — прохрипел Рин.
— Чья смерть?
— В любой миг моей может стать, но за спиной у нее словно крылья огненные и под крыльями этими сотни, тысячи, тьма народу мечется!
— Вот. — Айсил прикрыла глаза. — Грейн тоже увидел. Однако дорожки не переменил своей.
— Так и я… — запнулся Рин.
— Да кто ты сама-то есть? — вскричал, вскочив на ноги, Орлик.
— Сядь, великан-молодец, — попросила Айсил. — Нам ведь с тобой и с парнем твоим через час-другой на одном ложе спать, так чего ж ссориться? А если тебе сон плохой приснится? Руками начнешь махать? Что ж, мне радом с тобой в доспехе мучиться? Не спеши, и обо мне поговорим, придет время, хотя разговор-то коротким будет.
Опустился на скамью Орлик, снова пот с лица смахнул, в здании холодом веяло, а ему раздеться от жара хотелось.
— Ну, Олфейн, еще раз спрашиваю, готов ли ты идти туда, где смерть крыльями машет? — продолжила Айсил.
— А есть ли у меня выбор? — выдохнул парень.
— Выбор всегда есть, — усмехнулась опекунша. — Да хоть кинжал загнать самому себе меж ребер — все легче, чем по городу вашему мертвому шагать.
— Может быть, и мы мертвые? — обиделся Орлик.
— Вы живые пока. — Айсил качнулась вперед всем телом. — Ну так и Грейн живым был. В третий, и последний, раз спрашиваю тебя, Рин Олфейн: готов ли ты нести то, что несли до тебя предки твои, готов ли идти туда, куда ведет тебя твоя дорога, даже если путь твой смертью и пламенем занимается?
— Прямо как на молебне в Храме! — фыркнул Орлик, так ему тошно от мертвенного голоса опекунши стало, но она и бровью не повела в его сторону.
— Готов, — твердо вымолвил Рин. — Только на то она и моя дорога, чтобы поперек самого себя не ступать.
— Оговорки, словно занозы на древке копья, — отпустила усмешку Айсил. — Ладонь копейщику занозят, конечно, но с хорошим щитом не сравнятся. Это не моя присказка — Грейна.
— А я не люблю присказки, — поморщился вельт. — Был у меня наставник, старый колдун, шагу без присказки ступить не мог, но хоть и прожил много да прошел мало, плохо он кончил! Может, оставим витиеватости для Совета магистров?
— Витиеватости… — повторила Айсил. — Интересное слово. Я два дня слова новые на торжище ловила, такого не слышала. Оставим… витиеватости, только парня на смерть отправим, тогда по-простому поговорим. Хорошо?
— Говори, — дрогнувшим голосом попросил Рин.
— Начнем с благодарности. — Айсил снова прикрыла глаза. — Ты, парень, за своим интересом в Погань отправился, да на меня наткнулся. Случай то или дорожки так скрестились, теперь уже неважно. Я и сама не все поняла пока, но одно точно знаю, вытянул ты меня из пропасти. Я не про дар твой говорю — о нем не теперь и не сегодня. Я о том, что ты жизнью своей поделился, чтобы мою, конченую жизнь, продлить.
— Что за дар такой? — не понял Орлик. — Перстень, что ли? Так ты ж не носишь его!
— Почему «конченую жизнь»? — воскликнул Рин.
Айсил улыбнулась, но ответила каждому:
— О даре, Орлик, после. Я и не распробовала его пока что. Да и Рин, думаю, ничего мне дарить не собирался, сам за подарком в Погань пошел. О перстне тоже слова после будут. Но на Совет надену я его, не сомневайся. А про жизнь конченую одно могу сказать — одно и помню. Когда в Погань эту летела ли, шла ли, падала ли, с жизнью простилась и до дна долетать не собиралась. Все равно что умерла. Так чувствую, а понятней объяснить не смогу. Правда, не пойму теперь: то, что я вас встретила, это благоволение Единого или наказание от него же?
— Это смотря как нас пользовать, — заерзал Орлик на жалобно скрипнувшей скамье.
— Пользовать придется так, как складывается, — прошептала Айсил и вытащила на стол тугой сверток. Разбежалась, раскатилась в стороны кольчуга. Заблестела упругим металлом. Даже не прикасаясь, вельт почувствовал, что хороша вещица. Упругая — не мягкая, мало мастеров, кто такие плести может, а уж с учетом тонкости работы и вовсе не попадалось.
— На твои плечи, Олфейн, — сказала как отрезала Айсил. — До Совета и так сбережемся. Если что, приятель твой тебя прикроет, за ним и для меня местечко отыщется, а тебе с противником твоим придется в кольчужке этой биться. И для привычки завтра с утра потянешь ее на плечи, там и посмотрим, чего ты стоишь, А я возьму кожанки твои. И то уж, устала я сталь на плечах таскать. Твои ведь клепанки. Орлик? Поможешь подогнать?
— Как не помочь, — вякнул вельт, не удержался — подскочил, поднял, подбросил кольчужку. Двойного плетения оказалась, на ощупь прочнее, чем на вид! Рукава длиной под запястье, шириной под скрытый доспех, капюшон, горловина, плечи, словно на Олфейна сплетено!
— Придется, парень, свитку покупать! — хмыкнул Орлик. — Не то весь город сбежится на Олфейна смотреть. Понятно теперь, почему кузнец сплоховал!
— Снерх что надо сделал, а что не сделал, за то не получил, — отрезала Айсил. — Вот еще.
На стол легли наручи, да не пластинчатые, а литые! Да на кожаной подложке!
— Скорняк, что кожу на наручах менял, умней оказался, больше и заработал, — заметила Айсил. — А другого доспеха у меня нет. Поножи спеклись, так и остались где-то в Погани. Щит бы пригодился для схватки, но Грейн сказал, что у вас не принято со щитом мечами махать. Мол, не осаду поединщик держит, а удалью и достоинством меряется. Кинжал у тебя и так есть. Меч, что я тебе оставила взамен сожженного, и вправду Орлику больше подошел. А о том мече, что ты раздобыл себе, потом поговорим. В мешке у меня еще две свитки. Себе брала, одну на другую надевать, но до зимы еще дожить надо, а пока большую ты, парень, поносишь. Подшлемник бы ему еще, Орлик. Найдется? Что ж ты сам в колпаке ходишь, а парню голову холодишь?
— Да вот… — Вельт запустил пятерню в бороду. — Вроде бы и не холодило пока слишком, да и под магистерский фасон нет у меня ничего…
— Меня о чем хотели спросить? — продолжила Айсил. — Спрашивайте, а то ведь я спрашивать стану. Грейн мне многое рассказал, только из рассказанного им мало что я к Погани и к Айсе вашей приложить могу.
— Как ты говорить так ловко за два дня научилась? — пораженно прошептал Рин.
— Кто ты? — только и молвил Орлик и выложил перед опекуншей золотую монетку.
Усмехнулась Айсил, вытянула из-за пояса короткий нож и обнажила серое с черным отливом лезвие. Выудила из разреза платья палочку из черного дерева на ременной петле. Вытащила из-за спины оба меча, тоже опустила на стол.
— Еще кинжал был, помню, — тихо сказала. — И то тишь потому, что в руке он у меня в прах рассыпался в тот самый миг, с которого я помнить себя начала. И руки мои тоже из прошлой жизни, как и монета. И слово — «Айсил», которое будто кто-то у меня на веках выцарапал! И сама понимаю, что не имя это мое. Неделю или больше по Погани вашей бродила, как в беспамятстве. И чувствовала, что рядом со мной вихри огненные крутятся, но даже головы повернуть не могла. Шла и думала, будто вся земля от горизонта до горизонта как пепелище, дождем не прибитое. Еще, правда, зеркало помню — или черноту на ладони выплеснутую — не знаю. Помню только, что в руках что-то держала. Это все оттуда, откуда я пришла, да и то лишь потому помню, что чернота эта теперь внутри меня, из глаз моих она теперь светится, людей пугает. Тот же Грейн так и сказал: бездонный ужас у тебя в глазах, девка. Ужас, в котором всякий собственную участь разглядеть может. Потому и глаз не поднимаю, что справиться с чернотой этой не могу. Да ведь не одна я такая. Вон Олфейн тоже изнутри бурлит, и тоже никак не сладит с целительством своим. Как поняла, всякий раз в пропасть вниз головой бросается! Я уж не говорю о даре его…
— Подожди! — не понял Орлик. — Память памятью, но ведь не в корчме придорожной глаза ты открыла? Туда, откуда ты вышла, еще забрести надо, а ты только наружу выбиралась дольше, чем самый везучий охотник в Погани пробыл! Я бы поверил, что птица тебя, орел какой с Северной гривы нес да выронил, так не летают над Поганью птицы!
— А что такое Погань, вельт? — спросила Айсил.
— Ну, — начал Орлик и тут же осекся. — А демон ее разберет, что она такое! Если бы вся землица, по которой я сапоги стаптываю, живой была, так я бы ее лишаем числил. Язвой кровоточащей! Ожогом, который не пузырем вздувается, а тлеть продолжает!
— Так давай сначала с Поганью разберемся, потом меня пытать будем? — обожгла его взглядом Айсил. — Или ты думаешь, я сама себя не пытаю? Правда, я и без памяти о себе кое-что рассказать смогу. Ведь не просто так вспоминала, прислушивалась да ощупывала сама себя. Язык вот ваш за два дня выучила. Пока по Погани брела, бормотала что-то на другом языке. На похожем, но другом. А теперь на вашем слова леплю. Я на нем даже кое-что и прочесть могу, как оказалось. Но язык легко учить. Когда в голове пустота — легко. Он, словно трава в теплый весенний день, из земли лезет, всякое новое словечко само на язык просится! Кто знает, может быть, себя обрету и вас понимать перестану? Себя бы понять… Поэтому не спрашивай меня о Погани и о том, что за пеленой черной — не могу разглядеть!
— А что сама-то нащупала? — сдвинул брови Орлик.
— Нащупала кое-что. — Айсил снова прикрыла глаза. — Рожала я уже, точно поняла. Значит, ребенок у меня есть… или был. Лет мне не слишком много, вряд ли далеко за два десятка. Тело у меня все или в шрамах невидимых, или в узорах. Разглядеть только на шее смогла, но я вся в таких разводах. Кто знает, может быть, пытали меня в застенках, а может быть, труп мой за пеленой на части кромсали. Мечи приходилось в руках держать, но не совсем те, что у меня теперь за спиной. А какие держала, и не скажу теперь. Ничего, и к этим привыкну. Колдовать приходилось. Что, как — не знаю, но то, что с пальцев слетает, словно само срывается.
— А огонь на камне в Кривой часовне зачем тушила? — вдруг подал голос Рин. — И… как ты это сделала?
— А ты бы пригляделся к тому огню, — прищурилась Айсил. — Ты бы смотрел внимательнее, парень, и не боялся того, что видишь. А то залепил взгляд свой и озираешься теперь. Это и тебя, Орлик, касается.
— О чем это ты? — не понял вельт, который так слушал опекуншу, что даже рот раскрыл и бороду туда запихивать стал.
— Колечки у тебя и у Олфейна на пальцах похожие, — совсем сузила глаза Айсил. — Уж не знаю, кто вам их на пальцы надел, но они словно повязка на ваших глазах, пакля в ушах, затычки в ноздрях. Оно, конечно, и в тишине, и в полумраке приятность отыскать можно. Но так карлику и жилье построить легче — потолок поднимать не нужно. Что ж теперь, ноги рубить? Понятно выражаюсь или со скамской присказки на скамский торговый переводить надо?
Когда Шарб появился на башне, Джейса не сразу поняла, что перед нею отец. Всю ночь она исправно переворачивала часы, смотрела на песок, который каждой песчинкой скользил по ее зрачкам, моргала, жмурилась, доливала масло в лампу, поднималась наверх, ударяла в колокол, болталась на языке, чтобы не дать удвоиться удару, спускалась вниз, снова переворачивала часы.
Иногда позволяла себе глоток вина. Шарбу пришлось встряхнуть дочь за плечо, потому что она даже не повернула головы в его сторону. Звонарь вытащил из сумы лепешку с сыром и сморщенное яблоко. Джейса съела все не почувствовав вкуса. Спросила безразлично:
— Как Арчик?
— В порядке, — оживился отец. — Все-таки Ласах — великий лекарь, не просто травник. Да еще и Рин помог! Ласах обещал, что и шрам не будет страшным. Арчик теперь бродит у него по лекарской и работать мешает. Просит вынуть затычки из ноздрей — тяжело ему ртом дышать. А во рту-то теперь зубов нехватка. Но есть в Нижнем городе мастер — лучше прежних зубы сладит. Конечно, придется монет подкопить, придумаем что-нибудь. А вот о Фейре Гальде Арчик наотрез говорить отказывается.
— Может, и не он Арчика ударил? — словно не сказала, а зевнула Джейса.
— Он, — убежденно оттопырил губу Шарб. — Точно тебе говорю, он! А ты что вдруг сомневаться начала?
— Заходил он ночью. — Джейса потерла глаза. — Спрашивал что-то…
— Что спрашивал?! — обмер звонарь. Даже о стенку рукой оперся. — Не обидел тебя?
— Нет, — покачала головой Джейса. — Ушел. А что спрашивал, не помню. Не расслышала. Или забыла… За ночь не прилегла ни разу. В голове что-то… гудит.
— Так иди домой, поспи, — забеспокоился Шарб. — Зря ты руку в поганый огонь совала. Надо было со мной поговорить. Я еще этому Камрету ноги выдерну, если поймаю. Тоже мне советчик! Гуляка да болтун! Да кому нужна такая семья, если ее через такие мудрености лепить надо?
— Пойду я, — поднялась Джейса. — Сменю тебя вечером. Ты себе-то еды взял?
— Взял! — откликнулся звонарь. — А менять меня не надо. Я сговорился с соседом. Он уж менял меня. Хороший мужик, только жена его совсем занудила. Вот-вот завоет, а тут хоть медяк лишний…
Джейса не дослушала отца, ушла. Не придется менять — тем лучше. Надо прийти домой, выспаться, подумать о Рине Олфейне, а то теперь даже думать о нем не получается. Сколько раз за ночь пробовала, но вместо прежних мечтаний только силуэт его видела. И не поймешь: к ней ли идет или от нее уходит. Нет, надо выспаться! Домой и выспаться…
Джейса спустилась с башни и, рассуждая так, а точнее пересыпая из ладони в ладонь пустые слова, которые шуршали между пальцами, как песчинки за мутным стеклом часов, вдруг поняла, что идет не домой, а по Болотной улице. И лед снова похрустывает в ее коленях, и снова огонь, который теперь уже казался теплом, расползается из груди.
Джейса встряхнула головой и подумала, что и в самом деле ей надо выспаться. С чего это она в Нижний город отправилась? Но ноги продолжали нести ее вперед, и, хотя со стороны Гнили опять дул вонючий холодный ветер, девушка вдруг приободрилась и даже расправила плечи.
Она редко бывала с этой стороны Иски. И у Камрета давно не бывала, а другой оказии не случалось. Тем интереснее было встретить кого-нибудь из незнакомцев да поймать его жаркий взгляд. Стреляя по сторонам глазами, Джейса не заметила, как прошла бедный квартал, где ютилась в комнатушке невзрачная мать Арчика, миновала улицу Камрета, где еще вчера валялся на ступенях обезображенный второй звонарь, и добралась до Южных ворот.
Стражники тут же окружили красавицу. Кто-то поинтересовался, куда она собралась, и получил веселый ответ — «туда». Кто-то ущипнул ее пониже спины, кто-то нащупал мягкую округлость под платком. Но Джейса ловко выскользнула из жадных рук и, даже не помахав перед носом у айских молодцов ярлыком, оказалась за пределами главной стены.
Тут она вовсе бывала считаные разы. Справа лежала богатая Ремесленная слобода, слева теснились трущобы Темного поселка, жители которого не объединялись в цеха, а занимались, чем придется. Поворачивать налево от Южных ворот одиноким девушкам строго запрещалось в каждом айском доме. Не говоря уж о том, что им в одиночку и из дома выбираться удавалось не каждый день. Но Джейса повернула налево и пошла по узкой улочке вдоль стены в сторону Темного двора. И льда в ее членах уже не было, только ледяной огонь бушевал в них.
Несколько раз на грязных перекрестках ей попадались подозрительные парни в оборванной одежде. Некоторые из них даже пытались шагнуть навстречу, но ее улыбка отчего-то повергала их в бегство.
Так Джейса дошла до тяжелых ворот Темного двора. Его шестнадцать тонких башенок, украшенных острыми шпилями, сияли даже в пасмурную погоду, а высокие стены делали приют айских магов похожим на неприступную крепость. В городе ходили слухи о жутких действах, проходящих за дворовыми стенами. Но Джейса решительно постучала в ворота, а когда в них открылась тоненькая дверца, шагнула внутрь.
Она не видела лиц послушников, но уверенно шла по лестницам и переходам, хотя была в Темном дворе впервые. И когда толкнула богатую резную дверь, была уверена, что близка к цели, хотя не имела о ней ни малейшего понятия. За дверью Джейса увидела черноволосого широкоплечего мужчину в красной мантии. Она его знала и раньше приглядывалась к нему, хотя никогда не видела в такой одежде.
Джейса с детства помнила всех магистров по именам. Нерух был ничем не хуже других и уж явно стройнее Жама и явно младше Гардика, но он никогда не только не опускался перед ней на колени. Он даже не подозревал о ее существовании. А в этот раз опустился, и лицо его стало серым, а губы затряслись.
И Джейса испугалась. Но не трясущихся губ, а того, что она не услышала ни слова из уст Неруха! И еще больше того, что она вновь не услышала тех слов, что начала говорить Неруху в ответ…
Рин проснулся ближе к полудню, но по запаху вельтской похлебки понял, что Орлик точно встал раньше его. Он приоткрыл глаза, рассчитывая увидеть перед собой Айсил, которая вчера легла между ним и Орликом, но опекунши тоже уже не было.
— Выбирайся во двор и приводи себя в порядок, — послышался довольный голос Орлика. — Пора бы уже и позавтракать, а то нехорошо получится: вы обедать усядетесь, а я стану завтраком давиться!
День уже начался. И хотя пасмурное небо в логове Орлика обернулось сумраком, мороза не было, пусть парок и вырывался изо рта. Айсил сидела под куполом на брошенном на камень куске волчьей шкуры, подогнув под себя ноги. Руки ее лежали на коленях, глаза были закрыты, но напряженные скулы выдавали собранность. Грейн тоже заставлял учеников перед каждым занятием расслабиться, отрешиться от забот, слиться с Единым. Но у подростков отрешение выходило плохо, смешки вспыхивали то здесь, то там. Над Айсил смеяться было некому, но она или не пыталась расслабиться, или вместо расслабления напрягалась до такой степени, что даже уши подрагивали под собранными волосами.
Стараясь ступать бесшумно, Рин вышел во двор, заглянул за натянутую в углу мешковину и понял, что Орлику не чуждо стремление к удобству. К тому же у выхода во двор на камне стояло ведро с холодной водой и лежало льняное полотенце. Лучшего начала дня придумать было невозможно.
Конечно, неплохо бы размять с утра мышцы, но вряд ли Орлик даст время, подумал Рин, подхватывая холодную воду и брызгая на плечи, на грудь, на шею. И не угадал.
— Эй! — донесся разочарованный голос вельта. — Кажется, бедному вельту не удастся сегодня позавтракать! Некоторые из наших друзей выразили желание сначала разогреться!
Айсил уже сидела на скамье и, поглаживая порядком побитую палку, которая вместе со своей подружкой однажды послужила друзьям под этой же крышей, перематывала один ее конец полоской кожи. Опекунша бросила взгляд на Рина и пробормотала:
— Не забудь, парень, накинуть кольчугу и надеть наручи. Не знаю насчет разогрева, но пропотеть тебе придется.
Орлик вздохнул и даже помог Рину надеть доспех, который и в самом деле плотно лег на плечи, затем вельт присел на пол и кивнул Рину на соседнюю плиту:
— Соберись, парень. Сейчас будет жарко, поверь старому ловеласу!
— Почему не снимаешь меч? — послышался голос Айсил.
— Пусть! — ответил за Олфейна Орлик. — Он у него вроде талисмана. Да и не придется привыкать к ножнам, все одно на поясе болтаться будут!
«Вроде талисмана», — повторил про себя Рин и постарался погрузиться в сумятицу ощущений, которые нахлынули на него, когда он вслед за Орликом стянул с пальца кольцо Камрета. Они сделали это еще ночью, и тогда же и вельт, и Олфейн сразу схватились за головы, потому что боль, от которой друзья успели отвыкнуть, пронзила виски и отозвалась в затылках. Но Рин боялся не боли, а женщины со сверкающим взглядом и с рассеченным лицом, которую Камрет назвал его матерью. Однако она не появилась. Зато к каждому подошла Айсил и надавила куда-то ниже затылка, потом потерла ладони, заставила Орлика и Рина поочередно взять ее за руки и объясняла, объясняла, объясняла, как справляться с недугом. Объясняла, пока у них не получилось повторить то, что она требовала, и полученная наука не была затвержена.
— У тебя есть склонности к магии, — кивнула опекунша Орлику.
— У тебя тоже. Хотя я и не могу разобрать, в чем они: ты словно сгусток тумана, — сказала она Рину.
— Если Рин сгусток тумана, тогда я — ясное солнце! — тут же заявил вельт и добавил: — Очень большое ясное солнце, которое очень сильно хочет есть!
Тогда улыбка мелькнула даже на губах Айсил, но теперь Рин думал о другом. Он вспоминал слова Айсил и чувствовал, как она права. Она сказала, что тем, у кого тонкий слух, с непривычки обычная речь кажется криком, а удары колокола — подобны ударам молота по голове. Весь секрет в том, что нужно разделять звуки и слушать каждый из них так, чтобы только слышать, но не подчиняться ему, не впускать внутрь!
Нужно быть прозрачным и непроницаемым одновременно. Орлик с Рином после такого наставления тут же начали почесывать затылки. Айсил же еще добавила, что на самом деле она говорит вовсе не о звуках, а о незримом, но осязаемом, о том, что явственнее снов и неуловимее ощущений. О том, что пронизывает все, хотя и неощутимо почти никем. Разве только кошаки настораживают уши, когда вуаль незримого задевает их. О том, что есть всюду, но здесь, в Погани, и особенно в Айсе оно так плотно и переплетено, что не мудрено сойти с ума!
— Да, — кивнул вельт. — Колдунов в Айсе маловато. И не потому, что храмовники тянут с колдовского ремесла непосильные сборы, а потому, что не уживаются тут колдуны. Если остаются, то, как говорил Камрет, только маги высшего уровня, да и те посохами не размахивают. Темнодворцы и те построили свой замок подальше от Водяной башни. Но и там, по слухам, чуть ли не под каждый камень амулеты подкладывали! Я спрашивал тогда у Камрета, еще до кольца, что же у меня так голову ломит? Никогда ж не болела — ни с простуды, ни с выпивки. А он глупость какую-то мне сказал. Представь, сказал, что ты рыбак. И вот ты пришел к реке, а в ней воды нет. Столько рыбы, что нет воды. Столько рыбы, что река остается полноводной, но полноводность эта — рыбная! Страшно, спросил? Я и сказал ему, что смешно. А он тогда по спине меня ударил, несильно так, ладошкой, и добавил: «А теперь тебя в эту реку столкнули. И глубина той реки десять локтей! И берега крутые. И выплыть нет никакой возможности, потому что рыба — не вода!» Вот тут я и проникся. И колечко надел!
— Я бы назвала все иначе, — задумалась Айсил. — Я бы сравнила неосязаемое с птицами. С невидимыми птицами. Те, кто их не видит, видят небо, каким бы хмурым оно ни было. А те, кто видит птиц, видят только их, потому что они застилают небо крыльями. Мерзкими, грязными, ужасными крыльями!
«Ужасными крыльями», — подумал Рин, опускаясь все глубже и глубже в самого себя. О чем же еще говорила Айсил уже после длинного разговора, в котором выпытала у друзей об Айсе если не все, что они знали, то уж точно все, что они вспомнили? Орлик даже пошутил, что осталось только назвать поименно всех горожан, которых они с Рином упомнят в две головы, да жаль, что утро подступает! А опекунша, вместо того чтобы успокоиться сказанным или хотя бы в голове услышанное разложить, сама говорить принялась.
Лежала на спине между скорчившимся на боку Орликом, который страшно боялся захрапеть ночью, и Рином, который опять впился глазами в темный, едва освещаемый потрескивающими в камине углями, профиль, и говорила. О том, что город наполнен мертвыми. И не только тенями мертвых, что вьются над городом, как мухи над падалью в жаркий день, но и мертвыми жителями, которые только кажутся живыми. Жизни в них почти уже нет. Некоторые готовы рассыпаться пеплом от неловкого толчка, кое-кто еще мерцает жизнью, но мертвы почти все. Потому что от каждого, или почти от каждого, от многих тянутся серые тусклые нити к камню с языком пламени. И пепел, в который обращаются мертвые, умирающие наяву, от этого языка пламени. Потому что то холодное пламя, которое сжирает трупы, — всего лишь беззвучный крик духа, который не в силах отлететь к престолу Единого.
«Они все мертвы», — повторил про себя Рин и, услышав возглас Айсил, вскочил на ноги.
— Сейчас и проверим, — прошептала она отрешенно, задрав голову к чуть посветлевшему куполу. — Проверим, чего стоит Рин Олфейн. Еще бы и хваленого Фейра прощупать, но это уж Олфейну придется делать. Три дня до схватки, считая сегодняшний. Проверим. Орлика проверим. Так ли он ловок, как хвалил его Грейн. Хотя сам же старик признавался, что с чужих слов хвалил. Опять твой наставник Камрет, Рин, отметился, видишь как? И Грейну вельта нахвалил — зачем это? Всех сосватал, а сам, значит, исчез? Или если с Орликом не обманул, так и во всем веры достоин? Проверим… И меня проверим, что я все-таки есть — воин, колдунья или не пойми что?
— Ну, — кашлянул вельт, бросив тоскливый взгляд на исходящий паром котел, подбросил деревянный фальшион, сморщил нос. — Как проверять-то будем? И долго ли? Остынет же!
— Проверять будем в очередь, — отрезала Айсил. — Не калечить. Бить не сильно. Его, — ткнула палкой в сторону замершего с деревяшкой Олфейна. — Если устоит, то меняемся через десять минут по моему окрику. Пропустит удар, дадим минуту отдышаться и снова меняемся.
— И долго? — Орлик крутанул меч вокруг кисти.
— Пока не упадет, — холодно бросила опекунша и подмигнула вельту: — Начинай, парень!..
Рин Олфейн не упал. За те три часа, пока Орлик и Айсил поочередно осыпали его ударами, он несколько раз был близок к падению, но не упал. И не упал бы еще часа два, если бы разминка, превратившаяся в тяжелое испытание, не была прервана. Но еще до этого он почувствовал, как несколько раз преодолел ту самую стену, на которой яснее ясного горели отчетливые слова: «Стой, парень! Ты больше не можешь, ты быстрее не можешь, ты лучше не можешь!..»
Вельт был, пожалуй, чуть ловчее или затейливее Айсил. Он ни разу не ударил Олфейна так, чтобы тот вскрикнул от боли, зато и сам пропустил немало выпадов. Но Айсил Олфейну не удалось зацепить ни разу. Хотя она двигалась просто, защищалась просто, ударяла просто, но делала все это с такой ужасающей быстротой, что вначале Рин с трудом пытался угадать ее будущее движение, а потом не пытался вовсе. Потому что единственным способом уберечься от жгучего тычка в грудь, в бок, в руку, шлепка по уху, по затылку, по колену было только включиться в ее танец, постараться совпасть с ней. И у Рина это к исходу третьего часа начало получатся. Потому что Орлик начал вылетать из схватки через минуту-две, а Айсил на то, чтобы достать Олфейна, требовалась не одна минута — не меньше пяти, а то и больше.
В какой-то момент Рину показалось, что еще немного, и он сможет танцевать с закрытыми глазами, еще немного, и он расплетет кружева Айсил и будет перекрывать каждый ее удар. Но в ушах у Олфейна что-то разорвалось, и он замер на месте, недоуменно жмурясь. Замерла и опекунша, зачем-то взметнув на голову подол платья. Замер и Орлик. И, когда в ту же секунду на головы Рина и Айсил обрушились осколки разлетевшихся вдребезги стекол подкупольных окон, Олфейн, оцепенев, не почувствовал ни единого укола. Он смотрел на живот и тонкую талию опекунши, подчеркнутую шнуром, удерживающим тарские штаны на бедрах.
— Никак гости! — взревел Орлик, метнувшись задвигать засов, перекрывающий проход во двор, но почти в ту же минуту загрохотали удары и в противоположную дверь.
— Прощай, моя каморка! — покачал головой вельт и побежал к камину. — Рин! Набросай в мешок еды! Эх!.. — почти взвыл Орлик и, приложившись к уже остывшей похлебке, разом втянул в себя не меньше четверти ведра.
— Оружие, одежда, факелы! — быстро перечислила Айсил и бросила Рину, который успел сгрести со стола в мешок почти всю выставленную снедь, свитку. — Надевай, парень! Ну Орлик, если отсюда нет другого выхода, я в тебе ошиблась.
— Если бы выхода не было, я сам бы ошибся в себе! — вскричал вельт и одним движением, затягивая на груди перевязь, подхватил за край тяжеленный лежак. — А ну-ка!
Лежак взлетел вверх так легко, словно был сплетен из высушенного хвоща.
— Быстрее! — крикнула Айсил, и Рин увидел, как из заложенных камнем окон начинают вылетать осколки и пыль.
— Хорошо подготовились! — заорал Орлик и сковырнул ногой люк с лаза в полу. — Надеюсь, это еще не осада Айсы. Рин!
Олфейн нырнул вниз первым, скатился по узким ступеням на дно подвала, поймал мешок Айсил, подхватил опекуншу, на мгновение вдохнув запах разгоряченного женского тела, и чуть не попал под сползающего вниз Орлика, который едва не собрал все ступени мечом, пикой и топором.
— Ничего, ничего! — пробормотал вельт и выбил кулаком невидимую распорку. Наверху громыхнуло — верно, лежак встал на место.
— Жаль, — вздохнул Орлик в темноте. — Я уже привыкать начал к деревянному фальшиону. Пришлось его… приспособить. А то уж мечтал выкупить у тебя, Рин, будущий трофей. И пергаменты свои я так и оставил… Стойте! — вельт в темноте зашуршал мешками. — Ламповое масло забыли!
— Оставили, — сухо бросила Айсил, и факел, который она держала в руке, со щелчком занялся пламенем. — Оставили, — повторила опекунша. — Не все же в этом городе воины, которые хотят моей смерти, будут сгорать в поганом холодном пламени, пусть согреются перед смертью.
Она щелкнула пальцами второй раз, когда под ударами осаждающих рухнула кладка, закрывающая окно, и над их головами раздался топот. В то же мгновение Рин услышал рев пламени и дикие вопли сгорающих заживо людей.
— Однако опять скамы! — удивился Орлик, прислушавшись к проклятиям. — Говор чистый! Или воинства Боски уже свободно разгуливают по Айсе?
— Пока мы сидим в подземелье, выяснить этого не сможем, — заметила Айсил.
— Так пошли, — буркнул Орлик, взял у опекунши факел и двинулся по узкому проходу, выдолбленному в теле холма кем-то из первых поколений жителей вольного города.
Проход скоро уперся в древнюю кладку, но вельт вышиб ее ударом кулака и повел друзей дальше, до следующей перегородки. А потом Айсил попросила остановиться и обрушила часть коридора у них за спиной. Но ни Рин, ни Орлик уже не стали спрашивать, как это ей удалось.
Олфейн снова шагал последним и думал о выпавшей ему доле, которая закручивалась, словно потоки Иски в Мертвой яме под Водяной башней. Захлестывала его самого и его друзей так туго, что даже близкий бой с негодяем Фейром отодвигался куда-то к горизонту.
— Слышите? — остановился Орлик и, подняв факел к закопченному сводчатому потолку неведомо чьего подвала, приложил палец к губам. Рин прислушался и услышал скрежет. Он был ни на что не похож. Ни на удары каменного зубила, ни на визг пил. Это был тупой, далекий, безостановочный скрежет.
— Вот! — прошептал Орлик. — Это и есть — кости земли. Трутся друг о друга!.. Кстати, похлебка была отличная. Ну теперь-то уж точно подгорела! Кстати, какие будут соображения по поводу обеда?..
В десятом часу утра Рин Олфейн, Айсил и Орлик вошли в магистрат. Миновали стражников, которые всей сотней высыпали к ступеням здания и впились любопытными взглядами в опекуншу незадачливого отпрыска старшего магистра, и стали подниматься по главной лестнице. В зале первого этажа друзей встретил Кофр, который с достоинством поклонился Рину Олфейну, выцепил взглядом перстень на пальце Айсил и ей тоже отвесил поклон. Затем сделал шаг назад, извлек откуда-то из складок мантии пухлые ладони, сцепил их на животе и надтреснутым голосом объявил, что Совет магистров начнется в ту же минуту, как опекун дома Олфейнов, именуемая Айсил, займет родовое место за столом Совета. После этого Кофр прокашлялся, неодобрительно покосился на Орлика и добавил, что охрана, советники и слуги магистров в зал Совета не допускаются, потому как не являются попечителями города, но все вышеуказанные персоны могут дождаться окончания Совета непосредственно на верхнем ярусе магистрата близ поста стражи благословенного Единым вольного города Айсы.
— И к какой же категории ты причислишь меня, Кофр? — процедил сквозь стиснутые зубы Рин.
Делатель поморщился, но все-таки склонил голову еще раз и с ухмылкой, которую можно было счесть как презрительной, так и глупой, добавил:
— Как опекаемый Айсил неспособный наследник дома Олфейнов — Рин Олфейн имеет право находиться в зале Совета, стоя за спиной опекуна. Изложение собственного мнения по всем вопросам, кроме вопросов, связанных с имуществом либо правами членов дома Олфейнов, Рину Олфейну либо его опекуну допускается только по прямой просьбе исполняющего роль старшего магистра Гардика. Не являющийся магистром Рин Олфейн должен оставить оружие у подчиненных ему лиц либо у старшины дозора на этаже. Все ясно?
— Все, — отрезал Рин и шагнул к лестнице.
— У тебя не возникло непреодолимое желание спустить делателя в красной мантии с лестницы? — поинтересовался Орлик, с раннего утра находящийся в плохом настроении.
Рин только мотнул головой. Выспаться толком не удалось: еще поздним вечером друзья выбрались из подвала в одном из домов по Глиняной улице. Но город был наводнен стражей, и Айсил предложила накинуть на троицу что-то вроде непрогляда. К общей досаде уже на Медной улице по их следам увязались пятеро храмовых жрецов, которые рыскали по городу, пресекая неразрешенное колдовство, и уходить от ушлых храмовников пришлось без всякой магии. Айсил, правда, сказала, что при некотором упорстве можно попробовать подобрать магию, которую и храмовникам не учуять, но Рин не услышал обычной уверенности в ее голосе и повел друзей в казарму. Идти было больше некуда. Лекарская Ласаха оставалась на крайний случай, а стучать в двери одного из постоялых дворов значило собрать стражников с нескольких улиц.
Казарма по-прежнему была закрыта, но Орлик сорвал ставни с бывшей комнаты Грейна на первом этаже, а после всю ночь вышептывал ругательства, потому что собрать в одной клетушке несколько тюфяков и одеял оказалось несложно, но это не утешило великана, который ни в одной из комнат не смог вытянуть ноги.
Утром Орлик долго разминал затекшее за ночь тело, но к легкому завтраку отнесся со всей серьезностью, разом лишив всю троицу запасов еды. Затем Айсил потребовала у Рина горячей воды, и тому пришлось вновь обрадовать своим появлением Ласаха. Травник тут же начал суетиться, поглядывая с откровенным интересом на опекуншу. Вывалил все последние городские новости, начиная с бегства из его владений неугомонного и злого на весь мир Арчика и заканчивая неуловимыми разбойниками-скамами, которые устроили погром и убийства сразу в двух местах города. «Сколько же этих разбойников в городе, если в доме Ворта было убито не меньше двадцати, и в логове Орлика сгорело или было изранено с десяток? — подумал Рин. — Может быть, потому они и неуловимы, что не осталось их больше?» Ласах продолжал суетиться, но время уже поджимало, и успевшая привести в порядок платье, расчесать волосы и сделать что-то с лицом Айсил остановила суету травника одним возгласом:
— Пора.
От дома Ласаха до магистрата было рукой подать, но Орлик и за краткое время успел припомнить все столь же ужасные пробуждения в его жизни, когда он оставался без приличного завтрака. Рин лениво отругивался от вельта, Айсил не произнесла ни слова. Впрочем, и Рин заткнулся, когда, обернувшись, разглядел опекуншу в дневном свете.
Она была одета просто: шерстяную черную свитку перехлестывала перевязь из тонкой кожи, над плечами уже привычно торчали рукояти мечей, порты были убраны в ловкие сапожки с короткими голенищами, ворот тарской рубахи скрывал широкий черный шарф, под которым Айсил спрятала и волосы, и шею, и даже плечи. Раздраженный, что Олфейн перестал откликаться на его ворчанье, Орлик тоже обернулся и, точно как Рин, тут же прикусил язык. Лицо Айсил словно светилось — смуглость кожи не скрывала ее нежность, а словно подчеркивала. Черты казались простыми, но совершенными. Губы, затененные глаза, скулы, подбородок, нос — можно было скользить взглядом по изящным линиям, не испытывая пресыщения, бесконечно.
— Никакой магии. — Айсил обожгла улыбкой друзей. — Ну немного любопытных мазей с айского торжища, чуть-чуть краски, самую малость, и все то, что помог спасти от ожогов мой подопечный.
— Эти мази стоят кучу денег, — пробормотал Орлик, которому приходилось иногда баловать своих подруг мелкими подарками.
— Да, — кивнула Айсил и улыбнулась вельту со всей возможной наглостью. — Твоих восьми серебряных, воин, мне не хватило бы и на один глаз!
Орлик закашлялся и вернулся к привычной ругани, а Рин судорожно стиснул кулаки: не так он представлял возвращение дома Олфейнов в магистрат.
— Нет, — продолжал ворчать Орлик уже на лестнице. — Этот магистрат даст форы большинству скамских замков, но я вовсе не чувствую в нем запахов пищи! Где грохот котлов, бульканье похлебок? Где потрескивание углей в огромной печи и шипение жира на широких сковородах? Для чего можно построить такую громадину, как не для радости и пира? Для Совета магистров десятку стариков вполне хватило бы и сожженного негодяями моего убежища! Я не имею тебя в виду, Айсил. Я думаю, что скажу Камрету, если, конечно, он оказался глупее даже нас и, как и мы, все еще бродит улицами несчастной Айсы…
Орлик заткнулся только в последнем коридоре, в котором на укрытых шкурами скамьях сидели не меньше пары десятков охранников или слуг, а у широкого стола с несколькими кувшинами вина и парой объемистых корзин, наполненных свежей выпечкой, вытянулись четверо стражников, сияя начищенными кирасами. Вельт тут же оценил скромность, с которой скучающие ожидальцы прикладывались к серебряным кубкам, и прошептал Олфейну:
— Давай-ка сюда меч и кинжал, достойный из достойнейших, но неудостоенный недостойными, и отправляйся на свой Совет, да постарайся, чтобы он не закончился раньше времени.
Негромкий говор, который Рин слышал у двери в зал Совета, затих, едва он вошел внутрь, и тут же сменился единый вздохом, когда из-за его спины появилась Айсил. Она подошла к креслу Олфейнов так, словно прожила в этой комнате и просидела в этом кресле половину жизни, приложила руку к груди, вызвав еще один вздох, с милой улыбкой передвинула ее на сердце, села на положенное место, окинула взглядом магистров и, кивнув, одним движением извлекла из-за спины оба меча, которые положила на стол так же, как и все прочие, сидящие за столом, остриями направив к себе.
— Прошу прощения. — Она снова улыбнулась. — У меня нет кинжала. Разве только вот…
Мгновение, и на столе рядом с мечами оказался простенький нож с деревянной ручкой, который опекунша тотчас тоже развернула лезвием к себе.
— Так надо? — Она безошибочно посмотрела на Гардика и стянула с головы шарф, отчего ее волосы рассыпались по плечам сверкнувшей медью волной.
Рин встал за ее спиной. Сейчас, в эти мгновения, пока Айсил приковывала к себе всеобщее внимание, он мог рассмотреть всех собравшихся.
В двух шагах от нее, едва не вывернув шею, изогнулся с высунутым языком толстяк Жам, который в магистрате распоряжался просительной и командовал всеми делателями и мытарями, начиная с Кофра и заканчивая последним писцом. Рядом с Жамом хмурился седой, но все еще крепкий магистр Рарик, который с тех пор, как слег Род Олфейн, командовал стражей Айсы. Остроносый юнец, вытянувший шею так, что, казалось, через мгновение она покинет худое туловище, скорее всего, был Ордуг из Среднего города — поздний и единственный ребенок самого старого из магистров, который тихо без мучений умер года два назад. Насколько помнил Рин, мальчишка пока ничем не занимался в Совете, разве только начищал бронзовый герб на спинке родового стула.
Рядом с ним, удивленно приподняв бровь, тщательно гасил на лице улыбку Гардик, правивший и раньше, и теперь судебными делателями Айсы. Зато уж настоятель Темного двора, моложавый черноволосый бородач явно наслаждался красотой Айсил. Он даже откинулся назад и, сложив руки на широкой груди, улыбался во весь рот.
Сидевших дальше Солка и Варта Рин знал плохо. По словам отца, который в подробностях рассказывал еще подростку Рину о том, что происходит в магистрате, Солк никогда не участвовал ни в каких городских делах, довольствуясь званием магистра, и неуклонно богател, скупая штольню за штольней у разорившихся бедняков. Вот и теперь белобрысый крепыш средних лет уставился на Айсил, оттопырив нижнюю губу, но в маленьких бесцветных глазах не вспыхнуло ни одной искры. Ровно так же он смотрел бы на усевшегося на это же место Кофра. Зато рыжий и худой Варт, который большую часть времени, как посланник вольного города, проводил вне стен Айсы, вытаращил глаза, словно обнаружил драгоценный камень на дне только что опустошенной миски похлебки.
Старик Сардик, некогда друг отца, наклонив большую бородатую голову, откровенно любовался Айсил. Он ведал торговлей Айсы и, по словам Рода Олфейна, умел извлечь золото даже из клока поганой травы. Именно его делатели ходили вместе с охотниками в Погань, чтобы ни один пук огненных игл не прошел мимо айского магистрата. Когда-то Сардик и сам был охотником, но за пять лет, пока отец Рина с муками прощался с жизнью, не посетил дом Олфейнов ни разу. Рин не числил его врагом только потому, что Хаклик частенько приносил корзины с провизией от Сардика.
Справа от Айсил застыл Фолкер. Еще лет пять-шесть назад он был юнцом вроде Ордуга, но теперь превратился в статного воина, который был не только хорош с мечом и пикой, но и числился первым лучником Айсы. Именно он командовал сотней разведчиков Айсы, а в дни войны, которой ему еще пережить не доводилось, должен был вооружать и наставлять обычных горожан, каждому из которых должно было найтись место на стенах. Фолкер не поворачивал головы к Айсил, однако Рин был уверен, что он замечает каждый ее жест.
Все магистры были одеты богато, но просто. Те, на ком не было плащей, довольствовались обычным скамским платьем, пусть и скроенным из самой дорогой ткани. Рин даже почувствовал неловкость из-за кольчуги и наручей, скрытых под новой свиткой. Точно так же Совет магистров не блистал украшениями. Только на груди Неруха сияла серебряная цепь с уже знакомым квадратом, каждая линия на котором была украшена драгоценным камнем. Все остальные довольствовались перстнями магистров. «Или они снимают украшения перед Советом, — подумал Рин, который прекрасно помнил золотые браслеты Жама и многочисленные кольца и перстни Рарика, — или боятся магии, которая может быть заключена в безделушках. К чему опасения, если на Совете присутствует настоятель Храма?»
Рин посмотрел на широкую скамью, где уже приметил сгорбленную фигуру блеснувшего лысиной Хельда, но тут же похолодел от ненависти — в углу комнаты, вальяжно развалясь, покачивал изящным сапогом Фейр Гальд. Он улыбался, но смотрел на Айсил так, словно видел перед собой поднятую из грязи нищенку, и, когда обратил взгляд на Рина, тем же презрением окатил и его, вдобавок вытянув губы и дунув в его сторону. Рин мгновенно задохнулся и перевел взгляд на Хельда, который с улыбкой кивнул ему как старому доброму знакомому.
— Вот все и в сборе, — наконец заговорил Гардик, словно его задачей было дать каждому вволю насмотреться на нового, если не магистра и не собеседника, то хотя бы прекрасного слушателя мудрых речей. — Время теперь горячее, и становится тем горячее, чем холоднее задувает ветер за нашими окнами. Нынче мы должны были обсудить осенний праздник, подготовкой к которому занимаемся уже месяц и который свершится уже послезавтра, но новые заботы заставляют нас обратить внимание и на день завтрашний, и на день вчерашний. К тому же, — Гардик учтиво поклонился в сторону настоятеля Храма, — некоторые вести ранят наши сердца, даже будучи не подтвержденными!
— Храм всегда готов исцелять любые сердечные раны, — тут же пропел Хельд. — И беспричинные в том числе!
— Не сомневаюсь, — снова поклонился Гардик и стер с лица улыбку. — Однако последние дни оказались не самыми добрыми для нашего города и уж точно худшими для некоторых его жителей.
Гардик начал плести обстоятельную и неторопливую речь, а Рин уставился на знак Неруха, но только для того, чтобы не повернуть головы и не столкнуться с насмешливым взглядом Фейра, улыбка которого обжигала ему висок и щеку. «И все-таки дом Олфейнов все еще не покорился тебе, Фейр!» — с ненавистью подумал Рин и постарался прислушаться к Гардику. А старик тем временем посокрушался по поводу участившихся случаев разбоя и воровства, посетовал на снизившиеся подати с торговцев, удивился нежданному уходу из города вельтов, хотя тут же заметил, что, если те не вернутся к первому месяцу весны, город имеет полное право распродать их имущество и дома.
«Кто те пятеро из этих девятерых, что числят своим господином Фейра Гальда? — задумался Рин Олфейн. — Если отринуть Гардика, то останутся восьмеро. Пятеро из них во всем, кроме разрушения Водяной башни, потакают Фейру. Трое или противостоят ему или ни во что не вмешиваются. Пожалуй, легче определить троих, но что это мне даст? Разве только возможность рано или поздно определить, к кому следует относиться с недоверием, а кому не следует доверять вовсе? Кто из них никогда не подчинится самодовольному негодяю? Пожалуй, Фолкер — один из троих. Он единственный, кто ни разу не бросил взгляд ни на Хельда, ни на Фейра. Единственный, для кого ни тот, ни другой не существуют. К тому же именно о нем говорил Хаклик, что его прочит Гардик в свои сменщики, если дом Олфейнов так и останется на долгие годы немым участником Совета магистров.
С другой стороны, именно Фолкер пострадает из-за того, что Фейр Гальд забросил казарму и не занимается обучением молодых горожан воинскому искусству. Но Фолкер ни разу не выступил против Фейра, не заступился за Грейна. И все-таки он слишком горд, чтобы уступать Фейру. Второй… Кто второй? Пожалуй, Солк. Только он из всех магистров мог сравниться с Фейром богатством. Именно он, по слухам, вступал с ним в споры из-за каких-то лакомых зданий и богатых штолен. И охранники Солка нисколько не уступали молодцам Фейра, да и владения Солка не ограничивались Айсой. Тот же Ласах отправлялся подлечить крепыша однажды даже в Тарсию и потом долго восторгался тамошними роскошными владениями Солка и возмущался его крайней скупостью. Нет, Солк не может быть сторонником Фейра, хотя бы потому, что ссорится с ним и почти не бывает в Айсе. Тем удивительнее, что он появился в городе теперь. Хотя, что удивительного? Скоро праздник, и даже вечно отсутствующий Варт вернулся в Айсу. — Рин снова почувствовал обжигающий взгляд Фейра. — Все-таки унизительно одному стоять, как слуге, в то время, как все остальные, сидят. Ничего, — скрипнул он зубами. — Когда я наконец займу свое место, то сделаю все, чтобы те, по чьей вине стою сейчас, унижая мой древний род, покинули зал Совета вовсе!»
Гардик продолжал говорить, и Рин понял, что тот рассказывает об отряде или шайке неизвестных, вооруженных скамским оружием, которые разгуливали в городе, как у себя дома, и успели наделать бед. В том числе убили почтенного мастера Грейна и старшину стражи Ворта и разорили заброшенное здание на Глиняной улице.
— Оно вовсе не было заброшенным, — подал голос Жам. — Числилось за Камретом. К счастью, старик не заполнил его хламом, поэтому пожар, который там приключился, не перекинулся на соседние дома. Но зато тот же Камрет отметился еще один раз! Вот, согласно полученному почтению от Храма, в его комнате, что на Каисской улице, произошло применение магии. Жилище Камрета уничтожено, при этом точно погиб человек и искалечен еще один.
— Как вы научились считать погибших? — язвительно прошипел Рарик. — По пряжкам от башмаков? А если погибнет сапожник, который нес с торжища мешок с обувью, вы объявите о гибели горожан с целой улицы?
— Мы считаем мертвецов не только по пряжкам! — выкрикнул Жам. — Хотя у каморки Камрета в самом деле валялся труп, который обратился в пепел только через три часа после происшествия! Но он все-таки сгорел! Никто не объявляется мертвым, если о нем не будет заявлено, что он мертв, или он перестанет появляться по месту его жительства.
— И многих, уехавших из Айсы, вы объявили мертвыми? — не унимался Рарик.
— Ни одного! — повысил голос Жам. — Хотя бы потому, что никто не уезжает, бросая семью, скарб и даже одежду! За последние дни, кстати говоря, убыль населения заметно увеличилась. Я, правда, ничего не могу сказать о благополучии послушников Храма или Темного двора, но кроме почтенных Грейна и Ворта, девяти покинувших нас стариков и старух и, скорее всего, случайной смерти доброго человека — пекаря Пурса, мы совершенно точно потеряли еще пятерых! Да-да, я говорю о пятерых стражниках, которых обучает воинскому искусству Фейр Гальд! Их родные заявили о пропаже в магистрат, хотя от Фейра Гальда никакого почтения не поступало. Однако, когда мы изучали произошедшее в доме Ворта, где нашел успокоение и мастер Грейн, и когда мы изучали происшествие в доме на Глиняной улице, а также и на втором этаже примыкающего к нему дома на Птичьей улице, где тоже случился пожар, уничтоживший несколько комнат, то считали убитых не только по пряжкам и ботинкам, но и по скамским мечам. А их во всех трех местах оказалось не меньше трех десятков! Но не это самое страшное, а то, что никто не заявил о пропаже тридцати человек!
«Неужели Жам тоже настроен против Фейра? — удивился Рин. — Ну так и Рарик никогда не казался мне его сторонником».
— Мы еще послушаем Фейра Гальда, — заметил Гардик и повернулся к настоятелю: — А что скажет нам мастер Хельд о магии?
— О магии можно говорить долго, — запел тот. — Но Храм не занимается магией, а пресекает злоупотребление ею. Я, конечно, понимаю, всех прежде всего интересуют зловещие скамские мечи. Только ведь если бы скамскими разбойниками оказались послушники Храма, то уже после одной схватки с добрыми Бортом и Грейном Храм бы обезлюдел. Между тем с магией не все в порядке. В городе имеют ярлыки пять колдунов, но четверо из них слишком слабы для серьезного колдовства, а пятый, отшельник Арбис, давно отошел от дел и не покидает своего дома. В то же самое время за последние дни мы имеем множество случаев самовольного колдовства. Я назову только самые вопиющие случаи — это огненная магия на торжище, которая не только нанесла убытки многим торговцам, но погубила четверых воинов и повредила зрение мальчишке. Кстати, почтенный Жам, если бы ваш делатель позорно не убежал с места происшествия, возможно, мы бы уже разбирались с магом-злоумышленником и уж точно посчитали бы пряжки восьми башмаков! Еще три случая серьезного колдовства связаны с известным многим Камретом. Это и магическая ловушка разрушительной силы в его комнате у Волчьей башни, и воспламенение в его доме на улице Глиняной, и магия в комнате на улице Птичьей!
— Помилуйте, Хельд! — поморщился Гардик. — Не вы ли мне говорили, что в комнате на Птичьей улице магия не была насторожена на стенах и дверях, а содержалась в каком-то предмете?
— Только поэтому я и связываю ее с Камретом, а не с жителями дома на Птичьей, которые прозябают в бедности и даже не могут точно ответить, погиб ли кто из них или нет. Я связываю ее с Камретом, даже если магия была принесена его врагами! Но пусть хоть кто-нибудь приведет ко мне старика! Мои братья ищут его уже несколько дней! Может быть, он сам жертва негодяев? Все знают, что врагов у Камрета нет!
Последние слова вызвали смешки, которые тут же затихли. Гардик поднял руку:
— Вот так! Разбойники, которые с мечами ходят по городу, словно у нас вовсе нет стражи. Колдуны, которые уж точно не погибли, потому как только вчера — наше почтение мастеру Хельду — вновь сотворялась магия на Медной улице. Магией были обрушены своды двух подвалов на Глиняной улице. Что же будет дальше?
— Ничего, — пробурчал Рарик, надувая губы. — Что будет дальше, я не знаю, а пока все посты удвоены, по городу ходят дозоры, в том числе и храмовые — почтение мастеру Хельду, — проверяются дома и подвалы. Если в городе и остались разбойники, то они, скорее всего, не горожане. Потому что даже оружия скамского столько, сколько мы собрали за одну ночь, не было в городе никогда! Наши клинки отличаются от скамских. Хотелось бы мне посмотреть на ярлыки негодяев, потому как гостевые все наперечет у стражи. Да и ни разу еще не было за последние недели, чтобы вошедшие в город с утра торговцы не убрались бы вечером в полном соответствии с податными ведомостями! А мы еще и с паломниками к поганому пламени управляемся и тоже каждого выставляем на ночь за стену!
— Мы только за подлинные ярлыки отвечаем! — выкрикнул Жам. — А если у кого найдется самописный, так пусть стражники их еще покажут нам!
— Тихо! — попросил Гардик. — В городе неспокойно, но город наш как котел, покипит и остынет, если дровишки под него не подкладывать. Что у нас с дровишками, Фолкер?
— Неясно, — процедил воин. — Проверили и предлесье, и берег Гнили. Даже за Дальний поселок гонцов отправляли. По всему выходит, что был скамский отряд. Большой, не меньше нескольких тысяч человек, но растворился. Пропал. Южнее предлесья — каменные осыпи, потом увалы, тоже сплошной камень. След там теряется. Отряд мог и в степь уйти, мог и в Гнили затаиться!
— Тысячи человек?! — усомнился Гардик. — А что болотники гнильские?
— А нет больше болотников в Дальнем поселке, — вздохнул Фолкер. — Кто с Гнили не вернулся, а кто и из дома пропал. Всего в общине было сорок человек, никого не нашли. Я оставил на тракте дозорных, но, судя по всему, нужно по морозам ждать гостей через Гниль.
— Когда Гниль встанет? — нахмурился Гардик.
— Через месяц или полтора, — прикинул Фолкер. — Самое время, чтобы дойти отряду до Скамы да вернуться с большой силой.
— Не будет Скама нападать на Айсу, — подал голос Хельд. — Храмовые всей Скамы желают процветания айскому Храму и прихожанам его! Если же отребье какое собралось и промышляет теперь под стенами Айсы, так следует его найти и истребить, и все правители Скамы пришлют почтение магистрату Айсы.
— Может быть, — мрачно заметил Гардик и повернулся к Неруху: — Что скажут темнодворцы? Не омрачит ли праздник колдовство неизвестных магов?
Рин по-прежнему медленно оглядывал магистров. Каждая ухмылка, сжатый кулак или гримаса казались ему явным свидетельством, что тот или иной магистр служит Фейру Гальду и никому другому. Но уже через полчаса он понял, что ни в одном из своих предположений не может быть уверен. Гардик понемногу давал высказаться всем, и тон разговора постепенно стал понижаться. Потому как ни одна из неприятностей, произошедших в последние дни, не зацепила никого из собравшихся и не нанесла серьезного вреда городу. А уж на фоне собранных податей, о которых заговорил Жам, вовсе могла не приниматься во внимание.
Так постепенно прошел час, потом второй, и когда уже Рин окончательно убедился, что Совет так и завязнет в подробностях и уточнениях, Гардик дал слово Фейру Гальду о его иске к дому Олфейнов.
— Я приостанавливаю иск, — только и сказал Фейр.
— Отзываете? — не понял Жам.
— Приостанавливаю, — хмыкнул Гальд. — До следующего Совета. Не хочу никому портить праздник. Разве Единый не милосердию учит нас? Что касается моих воинов, то почтение я представлю Жаму в обычном порядке. И помогу семьям погибших. И тем погибшим, чья гибель еще только предполагается или уже произошла, но неведома их семьям. Из собственных средств, конечно.
Рин так и не посмотрел в сторону дяди, но взгляды всех магистров мгновенно скрестились на нем, и парень почувствовал, что щеки его горят.
— Что ж, — кивнул Гардик. — Истец в своем праве, но печати на дверях дома Олфейнов останутся. Есть ли какие замечания по данному делу у почтенных магистров?
— Есть! — внезапно подал голос Сардик. — У меня есть замечание по поводу опекуна дома Олфейнов. Насколько я помню, все мы, кроме почтенного Гардика, стали магистрами после того, как ныне ушедший от нас благородный Род Олфейн способствовал тому, чтобы магистром мог стать только посвященный в поганом пламени?
— В священном пламени, почтенный Сардик, — поправил магистра Хельд.
— Один демон! — отмахнулся к неудовольствию настоятеля бородач и обнажил запястье. — Главное вот! Я вовсе не требую неистовства на стене Айсы от собственной жены, хотя кое-где оно бы ей не помешало. Но всякий воин должен иметь клеймо на руке, потому что именно оно делает его бесстрашным и непобедимым! Только ими сохраняется Айса, и что нам разбойники или колдуны? Разве за сотни лет кто-то еще не понял, что осада Айсы подобна осаде кладбища будущими мертвецами? Так почему я не вижу клейма на запястье опекуна дома Олфейнов?
— Почтенная Айсил? — взглянул на опекуншу Гардик.
— Мне позволено говорить? — услышал Рин учтивый голос.
— Да, конечно, — кивнул Гардик.
— Я благодарю всех присутствующих за возможность столь долго слушать умные речи, — Айсил одарила всех магистров улыбкой. — Мое восхищение удивительным городом было велико, но оно умножилось восхищением его правителями, которые ведут его, словно рачительные хозяева. Особенно мне понравилось замечание магистра Сардика про осаду кладбища! Действительно, Айса такова, что всякий, кто приходит сюда за смертью, непременно ее получит. В чем в чем, а в щедрости хозяевам Айсы не откажешь! И в их смелости, порой, может быть, отчаянной, тоже. Но я только гостья из дальней стороны, которая согласилась помочь честному парню, отпрыску древнего рода. Он всего лишь не сумел наладить отношения с некой силой, которую, — Айсил с улыбкой кивнула растянувшему губы Хельду, — послушники величественного Храма считают дыханием Единого. Я поражена, что всем остальным магистрам, кроме, может быть, почтенного Гардика, это удалось! Но, видно, благоволение было послано достойным. Тем более странно, что оно настигло и меня, хотя и не под сводами черного храма, что у торжища, а в самом пекле. Какое из клейм вы сочтете подлинным?
Айсил еще раз одарила всех улыбкой и подняла руки вверх. Рукава упали ей на плечи, и обе изящные руки ее блеснули нежной кожей. Рин пригляделся и вцепился в спинку стула. Синеватыми полосами отметины поганого пламени оплетали обе руки чуть выше запястья и скрывались под одеждой. За столом наступила тишина.
Айсил еще раз окинула взглядом магистров, опустила руки и голову, пробормотав:
— Прошу простить меня, почтенные!
На этом Совет закончился. Не подал больше голоса Фейр, не было принято никакого решения, потому как в коротком слове Гардик отметил, что должны выполняться решения старые. Накинул на голову глухой капюшон Хельд, магистры поднялись и один за другим потянулись к выходу, и каждый из них кланялся опекунше Олфейна, щеки которого пылали. Только Нерух поднял глаза на Рина, подмигнул ему и, еще раз поклонившись, прошептал Айсил:
— Вы восхитили меня вашей выдержкой! Но ваш случай, ваши отметины столь необычны… Не могли бы вы принять предложение посетить Темный двор? Уверен, что мы нашли бы чем заинтересовать друг друга.
— Вряд ли я могу кого-нибудь заинтересовать, — ответила Айсил. — Но я слышала, что в Темном дворе собраны бесценные знания о… Погани. У меня столько вопросов! Но я не могу оставить мальчика…
«Мальчика!» — скрипнул зубами Олфейн.
— К тому же он со слугой! Да и завтра у нас тяжелый день, потому как послезавтра…
— Да, я наслышан, — вздохнул Нерух, пряча в глазах веселые искры. — Надеюсь, что ваши заботы разрешатся наилучшим образом! Так вы можете прийти ко мне сегодня? Я обещаю хороший ужин! Кстати, слышал, что ваш… слуга любит поесть?..
— Мы будем, — кивнула с почтением Айсил, взяла со стола клинки и одним движением отправила их в ножны.
— Ловко! — послышался голос.
Рин развернулся и с досадой провел ладонью по пустому поясу.
— Не спеши, — ухмыльнулся Фейр Гальд. — Поединок послезавтра. На твоем месте, парень, я бы отправился куда-нибудь в торговый поселок, нашел девицу попроще и подешевле, да расстался с собственной девственностью, а то ведь так и… А? Или, — он повернулся к Айсил и наклонился к ее лицу, — или далеко ходить не надо?
Ненависть вновь схватила Рина за горло, но локоть Айсил остановил его. А потом опекунша поймала взглядом голубые глаза Фейра Гальда и, не говоря ни слова, стерла с его лица улыбку. Фейр вздрогнул, посерел и быстрым шагом, почти бегом ринулся к выходу.
— Эй! — показалась в дверях встревоженная, но лоснящаяся от съеденного и выпитого физиономия Орлика. — Все уже разошлись? Или мы поживем здесь? Вы тут не побили, случайно, дядю Рина Олфейна? Он пробежал мимо, как кузнец Снерх, разве только ароматами коридор не полнил!
— Зачем же обижать серьезного врага? — проговорила Айсил. — Я просто показала ему его будущее. Сама, правда, увидеть не смогла, но поняла, что враг он серьезный и хорошего в моих глазах не рассмотрел ничего. Кстати, — опекунша посмотрела на Рина, — ты неплохо держался.
— Это все? — поинтересовался Орлик. — Я мало что слышал. Пришлось расправиться с парой кувшинчиков вина. К сожалению, ничего уже не осталось. Не стоит ли теперь отправиться куда-нибудь пообедать? Нерух, которому я как-то приносил черепки, сказал, что мы ужинаем в Темном дворе!
— Да, — кивнула Айсил и подняла к глазам странный кинжал, напоминающий лепесток ядовитой травы. Черное лезвие искрилось алыми полосами, острие изгибалось и напоминало жало, лезвия щетинились направленными вверх зубцами.
— Кинжал Фейра! — воскликнул Рин.
— Да, — кивнула Айсил. — Вот что значит не выполнять правила. Зачем взял с собой оружие? Послушайте, так, может быть, я и не воин, и не колдунья, а воровка? Ты как думаешь. Орлик?..
Ожиданиям Орлика сбыться было не суждено. Сразу у выхода из магистрата, где стражников, желающих приглядеться к опекунше дома Олфейнов, прибыло вдвое, троица двинулась в сторону Водяной башни, но Айсил остановилась, не пройдя и сотни шагов.
— Так странно, — пробормотала она, прислушиваясь к чему-то. — Смерть уже схватила людей за горло, а они веселятся и поют. И не видят черного полога, растянутого над их жилищем…
Рин огляделся. Горожан на улицах было не слишком много, но на каждом лице сияла улыбка. Даже бедная одежда была украшена лентами и колокольцами, а в волосах женщин шуршали загодя собранные и засушенные цветы. Праздник должен был наступить только через день, но Айса уже погружалась в предпраздничное томление. С утра на главном торжище начнутся представления акробатов, а к вечеру почти все жители города будут слегка навеселе. Правда, через день в это же время они будут мертвецки пьяны, но станет ли тому свидетелем Рин?
— Все повара в Айсе пришлые, — заметил, переминаясь с ноги на ногу, Орлик. — Местные вовсе не умеют готовить. Но именно с сегодняшнего дня на торжище можно отведать отличной айской стряпни. На дне огромного котла, которым могли бы накрыться пятеро таких, как я, айсы тушат мясо. На слабом огне и долго! Потом туда режут белый и красный корень…
— Пойдем, — оборвала великана Айсил. — Да не на торжище, а обратно к казарме. Думаю, что больше нигде нам не удастся как следует размяться. Послезавтра у Рина Олфейна схватка. А его противник страшнее любого из нас. Обед придется отложить или совместить с ужином.
— Я так и знал! — скорчил гримасу Орлик.
— За нами следят, — заметил Рин и улыбнулся вельту. — Держи клапаны открытыми, Орлик!
— Я знаю, — спокойно сказала Айсил. — Посмотрите-ка туда.
Рин повернулся в сторону башни и вздрогнул — вверх по улице поднималась знакомая троица! Он сам, Айсил и Орлик! И тут же из переулка выскользнул неприметный горожанин и поплелся за ними вслед.
— Магия? — нахмурился Рин. — А если храмовники…
— Не прибегут, — усмехнулась Айсил. — Главное — подобрать тон. Когда все вокруг насыщено магией, сделай так, чтобы твое колдовство ничем не выделялось. Кричи так, как шумит ветер. Ступай так, как стучит дождь. Прими на себя цвет земли и неба, и никто не повернет в твою сторону голову. Жаль, что у меня тут, — Айсил постучала себя пальцем по лбу, — ничего не сохранилось, приходится все открывать заново. Но пальцы, губы помнят… — она замерла. — Все-таки интересно начинать жизнь заново. Это как нанести буквицу на чистый пергамент. Хочешь — станешь благодетелем и душкой, хочешь — доброй матерью, хочешь — отвратительной стервой. Или всем сразу… А потом вспомнить все и оказаться именно той, которую ты себе придумала!
— Странно, — прогудел Орлик, выпучив глаза в сторону уходящего морока. — Вот уж никогда бы не подумал, что я косолаплю! И долго мы… или они так будут идти?
— Пока не столкнутся с кем-то, — ответила Айсил. — Потом растают, но нам следует поторопиться.
Разминка вновь затянулась на несколько часов. Правда, Айсил не сразу взялась за извлеченную из-под крыльца деревяшку. Она долго сидела на скамье, вертела перед глазами кинжал Фейра, и Рину, который успевал бросить на нее взгляд-другой, казалось, что перед ее лицом извивается ядовитая змея. А потом Айсил встала и напала на Рина одновременно с Орликом. И схватка для Олфейна превратилась в бешеный танец, в котором он постепенно стал забывать и свое имя, и все навыки, которыми наградил его Грейн. А когда наконец опекунша резко выкрикнула «все!», он встал не сразу, отскочил на несколько шагов и разом почувствовал дрожь в коленях и боль в подбитых запястьях. Усталость навалилась, не давая вздохнуть, в глазах потемнело. Орлик, борода которого слиплась от пота, рухнул на колени и, закрыв глаза, хватал ртом воздух. Даже Айсил стояла растерзанная, со спутанными волосами, с посеревшим лицом.
— Встать! — заорала она на Орлика. — Всего-то пять ударов колокола выдержали! Встать и бегом к Ласаху, иначе уже завтра Рину придется вытягивать каждого из нас из лихорадки! Бегом!..
Ласах принял троицу как родных. На скамье в лекарской сидел Арчик. На лице его красовался огромный синяк на оба глаза, но отек уже спал, и было видно, что он остался все тем же Арчиком. Только переносица его лишилась привычной ложбинки и обзавелась аккуратным, но явственным шрамом, который на середине носа ветвился завитками на щеки.
— Бывало и похуже! — тут же заявил Орлик, пока Айсил за перегородкой распоряжалась ведром теплой воды. — Ты как, звонарь?
Арчик зло шевельнул здоровой рукой, которой подбрасывал длинный нож, швырнул его в стену, вонзив в дверцу навесного шкафчика, и отвернулся, не сказав ни слова.
— Все отлично! — воскликнул Ласах. — Правда, вот шкафчик мой портит. Ну так сам и чинить будет, как в разум вернется. Если бы не Рин, провалялся бы с опухшей физиономией месяц, если вообще бы выжил. А теперь уж и по городу ходит! Головные боли тоже утихают, шрам скоро уменьшится — так, останется белесый штришок, там и успокоится слегка, а через недельку можно будет в усладу и в носу поковырять!
— Вот уж радость, — буркнул Орлик и начал прилаживать над камином сырую рубаху.
Арчик зло усмехнулся и, поднявшись, вернул себе нож.
— Да, — вздохнул Ласах, глядя на бугрящееся мышцами тело вельта. — Есть отдельные образцы человеческой породы, которые одним своим видом внушают мысли соплеменникам об их несовершенстве!
— Бывает, — сочувственно крякнул Орлик. — Хотя мне старший брат всегда так говорил: у всего есть не одна сторона, а много. Здоровый вельт лучше гребет, но больше ест. Лучше сражается, но и под стрелу подставляется тоже лучше. Во всякой работе — первейший труженик, но уж если помрет, грыжу заработаешь, пока до кладбища дотащишь!
— Не знаю, как насчет грыжи, — усмехнулся Рин, на которого Арчик не взглянул ни разу, — но куча пепла будет огромная!
— Чтоб тебе, дружок, неделю прожить без похлебки! — от души пожелал приятелю вельт.
— Ну? — Айсил вышла из-за перегородки, завернувшись в поданный Ласахом изрядный кусок льняного полотна. — Времени мало, до Темного двора еще топать и гопать. А ну-ка приводите себя в порядок! Вода еще есть. Да и поговорить мне надо с парнишкой! Наслышана я о его злоключениях — вот, расспросить хочу. Друг травник, не оставишь ли меня с ним на пару минут?
— А будет ли он с тобой говорить? — усомнился Ласах.
— Не сомневайся, — успокоила его опекунша и тут же поймала взлетевший над рукой звонаря нож.
Не пришлось Джейсе идти в Храм. Мастер Хельд сам объявился в ее комнатушке. Она и не сразу поняла, кто это трясет ее за плечо, а когда разглядела, только что дыхания не лишилась! Мигом слетела с постели, забыла, что в драном домашнем платье спит. Лицо сунула в ведро с водой, тут же и глотнуть успела, закашлялась. Ленту подхватила, ойкнула — как же чулки надевать при мастере? Еще раз ойкнула — камин-то погас, да и уж отец с минуты на минуту вернуться должен! Или уж полдень близок? Где же он шляется? Да куда бежать, если и бежать некуда? Вот он, мастер Хельд, губы скривил, но на темный табурет сел, и даже доспеха под рясой или балахоном его не чувствуется. Нет, тепло оделся — вон рукава свитки шерстяной торчат!..
— Сядь, дочь моя, — проговорил храмовник тихо, но отчетливо.
Присела Джейса, тут же платье на колени потянула. Хельд сморщился, будто смертельно обидела она его, подумав, что интересно ему станет, что у нее под платьем.
— Успокойся, — постарался быть ласковым храмовник. — Вижу, что еще не дала снадобье Рину Олфейну?
— Не дала, — прошептала Джейса. — Питье подавала, но не успела соль бросить, а заранее положить боялась, что сила из нее уйдет.
— Не бойся, — ухмыльнулся Хельд. — Если закупоришь фляжку свою, месяц напиток силу держать будет. При нужде и сама отпить можешь. Только больше никому, кроме Рина, пить не давай. Нет у тебя уже времени от помехи отбрыкиваться, торопиться надо!
— Неужели убьет его Фейр? — оторопела Джейса.
— Может, — кивнул храмовник, да тут же улыбкой в стороны растекся. — Ну так мы не дадим Фейру убить Рина! Когда есть много способов избежать поединка, выбирай самый простой, не ошибешься. Только ты поторопись, девка. Завтра уж поздно будет. Спрячется Рин, пока буря над Айсой не пронесется, и не увидишь его!
— Что ж за буря такая? — удивилась Джейса. — Вроде бы испокон веку солнце на равноденствие над Айсой встает?
— Что Айсе солнце? — как-то вдруг срамно хихикнул Хельд. — Айские улицы, чтобы солнцем просветить, раздвигать надо, как… Ты поспеши, девка, а то ведь умыкнет твое счастье недобрый глаз. Как свечереет, у Водяной башни жди. Рин твой с приятелем и опекуншей из Темного двора возвращаться будет. Дай ему испить из фляжки, да заранее оставь в ней треть или четверть, чтобы без остатка все выпил, чтобы другого на морок любовный не подсадить! Поняла?
— Все поняла! — пискнула Джейса.
— И вот что еще, — продолжил Хельд, уже поднявшись со стула, — опекунша с ним теперь ходит. Не девка — змея в девичьей шкуре! Жало у нее во рту. И в груди у нее жало, и ноги ее словно змеиные хвосты, и вместо слов человеческих наговоры она плетет. Уведет твоего Олфейна, и даже соль не поможет! Я видел ее: она еще зубы в шею его не вонзила, но яд с ее губ уже льется. Спасать парня твоего надо, спасать!
— Так как же… — окаменела Джейса.
— А все так же, — ухмыльнулся Хельд. — Как ты Пурса успокоила, так и девку поганую, именуемую Айсил, успокоить надо. Вот, — храмовник выронил на табурет залитый воском шип. — Учить тебя не буду, сама знаешь, что делать. Однако не каждому выпадает счастье свое лепить поперек удачи, которая сама по себе, словно баба гулящая, пьяница беспробудный. Помни о том! Не каждому дано зернышко, а кому дано, не за зернышко ответ держать придется, а за то, что из земли выперло!
Сказал так и прочь вышел. Долго смотрела Джейса на шип, что словно мусоринка на темных досках лежал. Смотрела и слушала, как Хельд ступени ногами отсчитывает. А как отсчитал, другие шаги услышала. Наверх кто-то бежал, да не с улицы, а считай из-под ног. Быстро бежал, да все равно одной ногой шаркал.
— Что ж ты, волчица, творишь-то? — с порога закричал Шарб, да не успел доченьку любимую сыромятным ремешком перепоясать.
Как крыса шмыгнула под крепкой рукой отца Джейса, подхватила шип и по запястью звонарю чиркнула. Пошатнулся хромой, вдохнул глубоко, словно выдохнуть что-то хотел, присел на табурет, да тут же пламенем поганым и занялся. А Джейса стиснула зубы, плеснула во фляжку кислого вина, лизнула осколок соли и бросила его под пробку. Встряхнула снадобье, одеваться стала. Все-таки холодно на улицах Айсы — не лето ведь и не весна.
До самого Темного двора Айсил головой крутила, хотя многого на Болотной улице рассмотреть не смогла, больно узка оказалась. Да круто от Водяной башни срывалась, уронишь монету, покатится — не догонишь, если только между камнями не забьется. Вот Айсил, а за ней и Орлик с Рином обычный шаг на быстрый сменили. «И то сказать, нечего было на Водяную башню таращиться, — подумал Орлик. — Считай, полчаса в проездном дворе проторчали. Ладно бы на звонницу выбрались или к Мертвой яме спустились, так нет же! Застыла Айсил в проездных воротах, прислушиваться начала. И непонятно, то ли диковину айскую разгадать хочет, то ли сама себя понять не может? Так и стояла, если бы гончары глину вонючую на повозках своих не вытолкали под башню. Тоже ведь, — никак не мог понять Орлик, — с чего бы гончарам в Ремесленной слободе не гончарить? Нет, тащат все в Каменную, или дрова из Пущи легче доставлять? Так и дрова бы катили в Ремесленную, все под горку…»
А в Темном поселке Орлик сразу ладонь на рукоять меча положил. Дурная слава об этой слободе ходила, да только день был холодным. К тому же как Южные ворота троица миновала, дождь зарядил. Или больно велик показался уличным разбойникам вельт, но ни души не показалось на грязной улочке. Так и добрались до ворот Темного двора. А там уж их сам Нерух встретил и повел по переходам да галереям, словно послушников никаких не было у него под рукой. Правда, двери за их спинами, верно, не сами закрывались. Но какие двери не смог бы открыть вельт? Да не для того прилюдно в гости зовут, чтобы тайную пакость замыслить. Хотя всякий сам себе сторож, а не поостережешься — и посетовать нечем будет.
Чудно устроен был Темный двор. Орлику и раньше приходилось в прикуп его заходить. Ну так что с того прикупа: столы да своды. Весы, чтобы рухлядь, в Погани добытую, взвешивать, мешки да корзины для нее, пергаменты учетные, таблички восковые, шары хрустальные, чтобы мелочь какую разглядеть, — и все.
А по притопу с приглядом весь Темный двор иным оказался. И стена его высокая, толщиной в два Орликовых размаха не просто оградой вышла, а наружной стеной здания огромного, которое, словно квадрат, на изгиб Иски легло да галереями на внутренний двор открылось.
А внутри-то сад! Деревья, елки зеленые, сосны, можжевельник в красной ягоде. Вот ведь чудеса какие: во всей Айсе ни одного деревца, а тут словно лоскут предлесья Пущинского вырезан! Или вправду магам Темного двора равных нету? И что же, выходит, магистр Нерух из них первый? Так не похож он на мага, словоохотлив слишком и уж больно глазками блестит, когда стан Айсил взглядом окидывает! А Рин Олфейн с каждым его взглядом все мрачнее становится. Эх, парень, если за каждый погляд на красивую бабу зрачки лопать, кинжал затупится да локоть отсохнет!
Хлебосольным хозяином оказался Нерух. Рин никогда не приглядывался к чернобородому. Одно только его смущало: еще по словам отца выходило, что Нерух вроде бы даже старше Гардика был. Однако сам он якобы от собственного возраста всегда отнекивался да усмехался. Но тот же Хаклик ворчал, что, когда только попал в Айсу и черепки из Погани темнодворцам сторговывал, чтобы с голоду не умереть, Нерух уже тогда таким был — чернобородым и улыбчивым. Впрочем, о том ли забота Рина, если послезавтра решится, выстоит ли дом Олфейнов или в грязь будет втоптан?
Чего только не было за широким столом, который ждал гостей на открытой галерее над чудесным садом, над двором, усыпанным красными и желтыми листьями, словно золото было разбросано поверх алой парчи. В центре лежал запеченный целиком ягненок, обложенный поджаренными кореньями и фруктами, которым Рин даже названия не знал. В носатых чашках поблескивали соусы. Тут же горками поднимались рассыпчатые каши, стояли горшки, накрытые ноздреватыми лепешками, копченые рыбцы, пироги, сладости, тягучим ароматом исходили жестяные, прокопченные кувшины с подслащенным, горячим вином.
— Все, — сокрушенно молвил Орлик, выпячивая нижнюю губу, — теперь этот стол мне будет сниться ночами и не будет мне покоя ни днем ни ночью!
Нерух только рассмеялся и каждого усадил на отведенное ему место. Кликнул черноглазого мальчишку в белой рубахе и портах и приказал каждому гостю поставить по широкому блюду, подать нож, вилку, черпало да по три кубка, чтобы разные вина пробовать и между собой не смешивать. Айсил только кивала с легкой улыбкой, а как только на место села, сразу рукой провела над столом, губы стиснула, разве что зубами не заскрипела. Но тут же улыбкой расцвела и кивнула: можно, мол, ешьте. Зато Нерух с лица спал, улыбка его застыла и руки обмякли.
— Что ты волнуешься? — спросила у него Айсил. — Не ты у нас в гостях, а мы у тебя. И пища твоя не отравлена, и стол богатый. А уж тот наговор, что я смахнула, так ведь он вреда-то не принес бы никому. Только не люблю я, чтобы мою откровенность наговорами из меня вытаскивали. Мне и так скрывать нечего: из Погани я вышла, а уж что делала там да как попала туда, все одно не скажу. И не потому, что таиться привыкла, а потому, что самой хода в собственную память нет.
— Странно ты выколдовываешь, — помрачнел Нерух и разом обвисшими щеками долгие годы свои обозначил. — Словно на ощупь движешься. Так посмотреть — всего-то и есть, что лицо да тело, а как приглядишься — в груди стынет. И не умеешь вроде ничего, а колдуешь; и прятаться не желаешь, а огонек свой кроешь, чтобы не углядел кто. А уж в глаза к тебе заглянешь, так взор отводить не хочется. Одно плохо: чем дольше смотришь, тем больше понимаешь — сам себе голову сверлишь.
— Что же не посверлить? — Айсил подняла кубок с вином. — Или интереса у тебя нет к собственной долюшке?
— Долюшка мне моя и так известна, — проговорил Нерух и одним махом кубок свой опрокинул. — Другое меня беспокоит: что с городом станет. Или ты не чувствуешь, что Погань на Западе волной дыбится? Не тебя ли выцеливает? Или просто той же волной тебя в Айсу вынесло?
— Девять магистров было на Совете, — задумчиво пропела Айсил. — Восемь клейменых, один — нет. Так ведь не Гардик неклейменый, а ты, Нерух!
— Значит, и вправду старик с клеймом ходит, — крякнул Нерух. — А я вот никак распознать не мог, больно много амулетов на себя под платьем навешивает. Вот и гадай теперь, отчего кто-то клейменым прикидывается, а кто-то клеймо скрывает. Так и ты, красавица, фокусы за столом показывала, не сильно обижена будешь, если скажу, что не все тебе поверили?
— И сама знаю кто, — усмехнулась Айсил. — Хельд не поверил, Фейр Гальд не прост оказался, глубоко смотрит. Да и из магистров кое-кто усомнился, и Гардик — первый из них!
— Так чего ж ты хочешь от города нашего? — наклонился вперед Нерух.
— От города — ничего, — подняла брови Айсил, да Рина с Орликом взглядом приободрила, мол, что застыли, ешьте, когда еще такой прибыток на столе случится, — а от горожан малого. Чтобы вот парня этого не обижали, из смертных когтей он меня выдернул. А все остальные мои заботы с твоими пока совпадают. И я и ты хотим узнать, что за девка из Погани вышла, что у нее за спиной осталось, куда она шла и куда пойдет, если о пути своем вспомнит?
— Так я-то чем помочь могу? — нахмурился Нерух. — Я, почитай, часа два тебя проглядеть пытался, не вышло ничего! Хотя имя твое меня сразу зацепило, сразу!
— А давай мы вместе посмотрим, но с другой стороны, — прищурилась Айсил. — Расскажи мне о поганой сторонке. О Кривой часовне поведай. О том, что можешь, то и поведай. А там уж, кто знает, может быть, ясность сама придет?..
В темноте возвращалась троица из гостей. Хорошо еще, не пришлось через Темный поселок к Южным воротам топать. Вывел посыльный Неруха друзей из Темного двора с другой стороны, прямо к изгибу Иски, а уже там подвесной мост обнаружился, о котором Рин и не слыхивал никогда. Перешли они через Холодное ущелье, в котором речка перед смертью в зыби поганой смирела, протиснулись через узкую калитку в серой стене и в проулке Каменной слободы оказались. Вот только идти им некуда было.
— К Ворту пойдем, — решил вельт, к которому после обильной трапезы будто ясность мысли вернулась. — Я переговорю со старшиной на Северных воротах, подброшу монетку — даст переночевать. Больше идти все равно некуда. Есть у меня еще места, да неохота до времени крайние дорожки топтать.
Рин ни слова не сказал. Ни в Темном дворе, ни после. Шел за Айсил и перебирал в голове все услышанное.
О том, как в древнюю страну Айсил, которой долгие тысячелетия правили шестнадцать семейств магов, пришла беда. Как появился демон огненный, зверь в облике девы, которая предала пламени полмира, но остановилась у пределов Айсы да и замерла на тысячу лет. О том, как потомки выживших магов пришли в Айсу и построили Темный двор, как пытались заморить поганое пламя Кривой часовней, когда та еще кривой не была. И как стали в конце концов просто ждать либо исхода зверя, либо пожарища по всей земле, после которого демон должен покинуть несчастных. Ибо пища его — люди, а всякий огонь без прикорма либо гаснет, либо ветром срывается.
О многом еще говорил Нерух, да только все прочее, сказанное им, было подобно кореньям к печеному ягненку, с которым Орлик расправился так легко, словно цыпленка ему из кухни на ладонях вынесли.
— Возьми, — повернулась к Рину Айсил и положила ему на ладонь перстень с белым камнем. — Чувствую, что до следующего Совета многое переменится, парень. Потому держи перстень у себя. А надеть захочешь, я научу. Обманка там, а не магия. Уж не знаю, какими магами были те давние шестнадцать семейств, но потомки их измельчали. Хотя могут еще кое-что… Главного-то не сказал Нерух, не сказал.
— А что же главное? — сыто рыгнул Орлик.
— Боится он чего-то, — холодно улыбнулась Айсил. — Смертельно боится, до дрожи в коленях и судорог. Думаю, что приходила к нему Хозяйка Погани. Вот только чего хотела от него, не знаю.
— Подождите, — вдруг прошептал Рин. — Узнал я! Всю дорогу шел. Голову ломал, вспоминал, где голос посыльного слышал, что из Темного двора нас выводил! Это же Кат! Он напал на меня той ночью в Поганке! Я ранил его в ногу, и посыльный этот хромал! И вот что запало мне тогда: покалечить он меня требовал, но не убить! Покалечить, но не убить…
— Единый всеблагой! — вздохнула Айсил. — Когда же счет загадок на убыль пойдет? Теперь надо голову ломать, для какой надобности Темный двор сберечь тебя хочет?
— А может быть, завтра и сходим, расспросим? — предложил Орлик. — Заодно и пообедаем.
Орлик встал затемно, благо просторное логово Ворта позволяло каждому устроить отдельную постель, но Айсил уже не спала. Она вновь сидела на полу и вновь напрягала скулы и морщила нос, словно пыталась ухватить что-то свербящее ей голову изнутри. Умывшись холодной водой, Орлик решил, что утреннюю разминку можно и пропустить. Все одно Айсил, к которой незаметно перешло старшинство в маленьком отряде, заставит полдня махать мечом, но отложить приготовление вельтской похлебки он не мог.
Конечно, наваристую вельтскую похлебку, которой всего существовало два вида — из рыбы или из мяса, — следовало поедать в обед. Он должен был наступать где-то между полуденным стоянием солнца и нестерпимым желанием отправить все законченные и незаконченные дела куда-нибудь подальше. Но на прикрывшего харчевню хромого соплеменника рассчитывать не приходилось, а никто больше в Айсе готовить правильную вельтскую похлебку не умел. С другой стороны, конечно, не каждому она была по вкусу. Ну так никто и никому еще ее насильно в рот не вливал!
— Мерзну я, — внезапно сказала Айсил.
Орлик прислушался. Рин, который еще вчера допоздна просидел возле очага, теперь спал. Или не спал, но дышал как спящий. Вельт булькнул в котел горсть почищенных корней и шагнул к опекунше. Она сидела на том же месте, но спина ее ослабла, плечи опустились, и на щеках стремительно высыхали влажные полосы.
— К огню поближе сядешь? — развел руками великан.
— Нет. — Она моргнула. — Не тот холод. И даже не тот, что от пустоты рождается, от безыменья, от безвестности, от беспутья. Страшно оборачиваться назад. Там ничего. Зачем я здесь?
— Ну как же? — нахмурился Орлик. — Если вот всё — нас, ну меня, Рина даже — отринуть, так сама ты и остаешься. Сама собой. А здесь ли, не здесь, смысл простой — жить, и все. А уж как жить, отдельная история. Так ты не смотри назад, если мерзнешь! Вперед надо смотреть!
— А я мерзну, когда смотрю вперед, — неожиданно подал голос Рин. Он уже сидел на своем лежаке, и сна у него не было ни в одном глазу. — У меня впереди ничего нет.
— Ты о поединке сейчас или обо всем? — поинтересовался Орлик.
— Обо всем, — вздохнул Рин. — Все перепуталось. Так-то вроде все идет не худшим образом. Незадача осталась — лучшего мечника Айсы на клинок взять. А если вдумываться начинаешь…
— Не вдумывайся, — посоветовал вельт и поспешил к котлу, чтобы подбросить порцию корешков. — А холодно — держитесь меня. У меня и за спиной никакой пропасти, и впереди рытвин не предвидится. Но если и выпадет — разберемся. Пошире — обойдем, поуже — перепрыгнем.
— Не о том холоде я говорила, — тряхнула головой Айсил. — Сочится что-то внутри. Да ни в нутро не втекает, ни наружу не просится, а пронзает насквозь словно стрелой. И такой холод сквозь это самое отверстие льется, что сердце стынет! И ведь кажется мне: знала я, что это. А вот оглядываюсь назад и не вижу ничего. А холод сквозит и сквозит!.. Я когда в сознание в часовне вашей пришла, сначала не в себе была. И показалось мне, будто пламя то и есть наконечник холода, что даже в Погани мне испепелиться не дал. Я и закрылась, даже в ладоши хлопнула. Но почуяла, что, если просто так отгорожусь от пламени вашего, смоет меня холодом. Снесет. На части разорвет!.. А отсечь не смогла. Не вышло!
— А не тот ли в тебе холод, что с пальцев моих на перекрестке слетел? — прищурился Рин.
— А разве это холод был? — удивилась Айсил. — Или ты об инее, что на пальцах твоих оседал? Нет, парень, то, что с пальцев твоих слетело, никак холодом не назовешь…
— Что делать-то будем? — спросил Рин.
— С самого начала начнем, — поднялась с пола опекунша. — К колдуну этому сходим, может быть, удастся нитку сплести, по которой выбираться будем из холода. А потом хочу я в Храм ваш заглянуть. На могильники древние посмотреть! А там и до Водяной башни доберемся…
— Завтра поединок, — напомнил Орлик.
— Так у нас еще и ночь впереди! — пожала плечами Айсил.
Дом Арбиса в Торговой слободе знал всякий. Он жался к Северо-западной башне, проход через которую открывался только по большим праздникам, и сам напоминал башню, вознося грубую кладку выше главной стены. Кованая дверь над двумя ступенями сияла медными заклепками, забранные тяжелыми решетками окна начинались выше десяти локтей от земли.
— Нет никого! — решил Орлик, потратив не меньше пяти минут на грохотание каблуком по стальному листу, приклепанному к нижней части двери именно для этой цели.
— Есть, — заметила Айсил.
— Есть! — крикнул с башни рябой стражник. — Только он никому не открывает!
— А что же он ест? — погладил живот Орлик.
— Демон его разберет! — пожал плечами стражник. — Кто говорит, что наколдовывает себе еду, кто — что у него выдолблен ход в ближайшую лавку. А я думаю, что он выползает из своего убежища раз в месяц с тележкой и закупается впрок!
— Это какая же тележка пройдет в такую узкую дверь? — задумался Орлик. — Я бы за снедью выползал из убежища раз сорок в месяц! А если еще и за вином? А если еще… И откуда ж он берет монеты на еду? — окликнул стражника вельт, но тот, удостоверившись, что башню колдуна никто не штурмует, исчез.
— Что будем делать? — спросил Рин. Одно из окон ближе к неровной кровле показалось ему открытым, но решетка не давала рассмотреть.
— Дверь можно сломать, — подумав, решил Орлик. — Если принести из ближайшей кузни стальной брус да стукнуть сюда и сюда, то она выпадет вместе с кладкой. Лишь бы башня не упала. Но вряд ли колдун станет с нами после этого разговаривать.
— А после чего станет? — поинтересовалась опекунша.
— Может быть, его как-то заинтересовать? — нахмурился Рин.
— Чем можно заинтересовать колдуна? — махнул рукой Орлик. — Я как-то служил одному колдуну. Его вообще ничего не интересовало! Одно только беспокоило, как бы кто не заколдовал его самого. У колдунов такая штука считается вызовом. Пока ты его не заколдуешь, он даже разговаривать с тобой не станет!
— В самом деле? — подняла голову Айсил. — А я уж думала, моего знания о том, что на верхнем ярусе башни сидит маленький и злой маг, уже достаточно, чтобы заинтересовать его. Что ж, пусть я и не определилась до конца, кто я — колдунья, воительница или воровка, но в магии, что опутывает эту башню словно паутина, прорех вижу более чем достаточно. А если вот так?..
Опекунша только щелкнула пальцами, как из открытого окна донесся негодующий крик, и минутой позже меж прутьев решетки просунулась маленькая седая голова.
— Сейчас открою! Надеюсь, мне дадут пять минут на приведение себя в порядок?
Арбис действительно слыл затворником. Достаточно было сказать, что тот же Рин еще мальчишкой слышал о башне колдуна в Торговой слободе. Но о самом колдуне никаких слухов по Айсе не ходило, и даже бросание камешков в окна башни ничем не закончилось. То есть не случилось ни битого стекла, ни гневного окрика.
Теперь же Рин вслед за Орликом и Айсил поднимался по узкой лестнице, которая опоясывала всю башню по спирали, на ее верхний ярус, хотя крепкие двери сияли медью и бронзой на каждом этаже. Никакой прислуги в башне не нашлось, засовами гремел сам колдун, двери распахивал сам колдун, факел держал над головой сам колдун и даже ругался на мерзкую осеннюю погоду, головную боль от буйства Погани, сырость дров и жульничество пекаря по соседству тоже сам Арбис.
Теперь он ковылял перед Орликом, и великан мучился сразу тремя трудноразрешимыми проблемами: не зацепить там и тут висящие на стенах какие-то травы, коренья, кости и деревяшки; не оступиться на крохотных, в половину ноги нормального человека и в треть ноги большого человека, ступенях; и не раздавить ненароком карлика, который старательно пыхтел и подпаливал факелом бороду Орлика.
Колдун и в самом деле оказался карликом. Он был еще меньше ростом, чем Камрет, имел что-то вроде горба на загривке, обтянутую желтой кожей худую физиономию и длинный хвост седых волос на затылке. Причем хвост перевязан был так туго, что если морщины на лице Арбиса и собирались поселиться, то неминуемо отправлялись к его лбу и ушам вслед за жестоко истязаемыми волосами. Все остальное уродство или красоту Арбиса скрывала парчовая темно-синяя мантия, которой Орлику не хватило бы даже на то, чтобы прикрыть грудь во время еды. Впрочем, довольно крепкие руки Арбиса держали факел уверенно, а густо покрывающие их браслеты явно тянули ни на одну меру золота.
— Садитесь! — буркнул колдун наверху и со звяканьем плюхнулся в широкое кресло.
Оглянувшись, Рин не увидел ни скамьи, ни лежака и, следуя примеру Орлика и Айсил, опустился на толстый войлочный ковер. В округлом зале было светло, потому что не меньше десятка окон сияли немыслимой прозрачности стеклами. В центре зала, сразу за спиной колдуна, потрескивал угольками камин, труба которого уходила в потолок словно колонна, поддерживающая шпиль башни. Тут же ершилась кусками коры поленница дров, а дальше стояли сундуки, сундуки и сундуки.
— Ни драгоценностей, ни золота, — отрезал тонким голоском Арбис и растянул в улыбке явно неестественно яркие губы. — Все золото на мне, а в сундуках то, что дороже золота: знания и еще раз знания. Пергаменты и бумажные свитки. Ах, вы не знаете даже такого слова? Тогда просто буквы и буквицы, собранные в слова. Но все эти сундуки только каприз, на самом деле все знания уже давно здесь! — постучал себя по голове Арбис.
— Думаю, что не все, — улыбнулась Айсил. — Иначе мы бы не попали в твой дом.
— Ничего подобного, — отмахнулся колдун. — Искусство расслабления кишечника относится к медицинским практикам и давно известно, хотя сила твоего заклинания меня удивила. Но еще больше меня удивило, как ты отыскала, даже не видя меня, брешь в моей защите? Мало того, что я окружен наговорами, так еще и таскаю чуть ли не корзину защитных амулетов на теле! Как тебе удалось?
— Я отвечу, если ты поможешь нам, — пожала плечами Айсил. — У нас есть несколько вопросов, нам требуется помощь. Мы даже готовы заплатить!
Рин при этих словах Айсил заерзал, но Орлик успокаивающе похлопал его по спине.
— Оставь свои деньги себе, — пробурчал колдун. — Я успел заработать в своей жизни столько, что могу обходиться без денег еще лет сто. Но столько мне не прожить, поэтому мне не нужны деньги. Ты удивила меня один раз, попробуй удивить еще.
— Наш старый друг умер от питья, поданного в этом кубке, — пробурчал Орлик и выложил осколок на стол.
— Ерунда. — Арбис скривил губы и смахнул осколок в корзину для мусора. — Обычный любовный приворот. В просторечье — скамская соль. Способен на какой-то срок навести на человека любовную лихорадку, хотя и сильную. А любовь способна разорвать даже здоровое сердце, чего уж говорить о слабых сердцах?
— Разве я сказал о слабом сердце? — удивился Орлик.
— Ты сказал «наш старый друг», а у старых друзей не бывает здоровых сердец, — усмехнулся колдун. — Что касается любовного колдовства, то снимается оно легко, простеньким наговором, который же снимает и похмелье, и легкий морок, и сонливость. Ты, вельт, должен его знать!
— Откуда ты знаешь обо мне? — удивился Орлик.
— Я продавал ненужные мне манускрипты в книжной лавке возле харчевни на углу Пекарской и Пристенной, — скривился колдун. — А ты, по словам мальчишки продавца, был там самым частым гостем!
— Я просто ходил мимо, — буркнул Орлик.
— Ищите женщину, — посоветовал колдун. — Мужчины редко потчуют друг друга любовными напитками. Хотя подобные казусы имели место в придворных историях некоторых королевств, но диктовались они чаще всего желанием опозорить противника, а не любовным томлением! Ищите женщину и вытягивайте из нее причины ее поступка! Этот вопрос меня не заинтересовал.
— Можно ли избавиться от Погани? — подал голос Рин.
— Что у меня в глазах, Арбис? — спросила Айсил.
— Интересно, — протянул колдун. — Не твой вопрос, парень, а вопрос девушки. Но я отвечу обоим, хотя вряд ли устрою вас ответами, потому как помочь они вам не смогут. Начну с Погани. Думаю, что вы уже побывали в Темном дворе, потому как все те, кто искал там истину, непременно приходили ко мне, хотя почти ни с кем из них я не стал говорить. Не люблю праздное любопытство! Смешивать мою праздность с чужой все равно что разбавлять вино вином. Это еще хуже, чем разбавлять вино водой! В Темном дворе когда-то были неплохие маги. Например, еще несколько сотен лет назад они сумели выплавить простенькие перстни-обманки, за которые получили ни много ни мало — а огромный кусок холма в изгибе Иски и право заниматься в своих владениях всем, чем им хочется, да еще и в жизни города участвовать через магистрат! Но уже история с Кривой часовней, которую Погань просто выжгла, поставила их на место. Нельзя творить магию, одним пальцем водя по строчкам древнего манускрипта. С таким же успехом можно сражаться с врагом, прислушиваясь одним ухом к советам наставника-фехтовальщика! Маги Темного двора и теперь обладают некоторой силой, но не обладают волей. В последние сто лет они пришли к выводу, что рано или поздно Погань уничтожит все живое под этим небом, и только айский холм останется нетронутым. Поэтому нужно лишь переждать, когда вся земля окрест вспыхнет и прогорит, а потом достанется им! Примерно так же можно пережидать пожар в собственном доме, запершись в кладовой возле ведра воды.
— Но если Айса — ведро воды, то кое-кому удается пережидать пожар больше тысячи лет! — воскликнул Рин.
— Ты еще не видел пожара, — ухмыльнулся колдун. — Пожар только начинается. И устоит ли Айса, станет ясно со дня на день!
— Ты говоришь о скамах? — насторожился Орлик.
— Скамы — это дрова в пожаре, — мотнул головой Арбис. — И айсы — тоже дрова. Правда, уже почти прогоревшие. Я давно слежу за Поганью и кое-что знаю. Так вот слушайте. Там — след демона. Демона, который явился в этот мир больше тысячи лет назад. Демона, который уничтожил едва ли не половину земель. Но не все. Кто-то говорит, что его остановила магия айского холма. Но если спросить меня, то я считаю, что были еще какие-то путы. Или еще какой-то источник силы демона, которые позволили если не забыть об Айсе, то завоевывать ее тихо и незаметно.
— Пламя в Кривой часовне! — вскричал Рин.
— Искушение храбростью, — хихикнул Арбис. — Не правда ли, неплохо придумано: храбрость в обмен на собственную жизнь! Я еще могу понять жизнь без храбрости, но храбрость без жизни? Айса — веселый город! Маги-темнодворцы мнят себя наследниками древней страны Айсил, но не знают по именам и половины из шестнадцати древних родов колдунов. Городской магистрат числит себя хранителем священного холма и усердно служит Погани, выскабливая из штолен магический лед и отравляя дух горожан поганым пламенем. Городской Храм объявляет демона частицей Единого, что само по себе не есть ложь, но становится ложью всякий раз, когда служение Единому подменяется поклонением демону. Так вот, скоро всему этому придет конец! Погань голодна и взбешена. Что-то ее пока еще сдерживает, но вряд ли удержит надолго. Тех пут или того источника больше нет! Только Айса осталась занозой в ее теле, и я уверяю вас: она найдет способ ее выдернуть!
— Она? — прошептал Рин.
— Она, — расплылся в улыбке Арбис. — Хозяйкой Погани ее зовут, но она всего лишь огненный демон. Ненасытный и не способный на милосердие. Думаю, что у нее даже есть имя и она может говорить как обычный человек, но никого это не спасет!
— Разве нельзя уничтожить демона? — прошептала Айсил.
— Зверя? — поднял брови колдун. — Демона, который одновременно является и зверем, потому что не может управлять собственной жаждой? О чем ты спрашиваешь, девушка? Даже человека невозможно уничтожить, потому что дух его не уничтожим и в посмертии своем следует к Единому, радуясь или мучаясь собственной участью. А демон живее любого из людей. Его можно лишить плоти, хотя он и сам старается рассеяться среди своих жертв. Его можно развоплотить, но это сложно, потому как трудно резать масло ножом, который мягче масла. Но даже если какому-нибудь… обычному охотнику удастся так или иначе ущемить демона, участь его самого будет ужасна, потому что лишенный плоти демон не лишается силы. Демона можно только отправить в низший мир, умертвив его особым оружием или высшей магией, выжечь его первородным пламенем, что развеет по вселенной его дух на тысячи и тысячи тысячелетий, или запереть в магических линиях, по сравнению с которыми копченая часовня всего лишь детские каракули на песке! Но последнее решение рано или поздно заставит вернуться к первому или второму.
— И какой же способ выбираешь ты? — холодно поинтересовалась Айсил.
Колдун поднял брови, хмыкнул, а потом расхохотался в голос:
— Забавно! Во уж не думал, что кто-то разгадает мою страсть. Но ведь всякому свойственно мечтать! Наверное, и блоха мечтает закусать желтого волка до смерти, но пока что борется с ним безрезультатно.
— Надо просто знать, чем укусить и где, — улыбнулась Айсил. — Скажи, колдун, как убить демона?
— Легко, — ответил улыбкой старик. — Нужно уничтожить всех клейменых, чтобы лишить его притока сил. То есть убить всех людей вокруг. Желательно разрушить город, который сам по себе всего лишь паразит на теле тысячелетней магии. Каким-то чудом одно из шестнадцати семейств магов древней страны оставило свой дом запертым. Так вот его надо открыть, чтобы Погань почувствовала силу свою, а значит, безнаказанность. И когда все это будет сделано, встретить воплощенного демона и развоплотить его. Лучше всего для этого дела годится специальное оружие, которое выковывается в иных мирах, где умеют соединять вместе ледяной холод и жаркое пламя! Годятся также высшие существа, готовые сравняться с демонами в силе. Порой одних демонов убивают другие демоны или герои, которые возвышаются над соплеменниками словно ты, вельт, высишься над низкорослыми скамами. Хотя дело-то не в росте! Я мог бы перечислять долго, но так ведь вы задерживаете дыхание уже на словах об иных мирах, что ж рассуждать об оружии, которое торгуется на тамошних торжищах?
— А тебе приходилось там бывать? — спросила Айсил.
— Я так много путешествовал, что порой забредал очень далеко, — усмехнулся колдун.
— А что ты скажешь насчет моих глаз? — напомнила Айсил.
— Ничего, — покачал головой Арбис. — Возможно, я сказал бы что-нибудь позже, но пока еще не готов. Могу только заметить, что, если бы твой приятель вельт прошел сквозь каменную стену, как проходила через что-то ты, я должен был бы увидеть в его глазах камни!
— Почему ты не уходишь отсюда, если Айса обречена? — воскликнул Рин.
— Потому что она обречена уже тысячу лет, — развел руками Арбис. — И, может быть, будет точно так же обречена и после моей смерти. Думаю, что я даже сказал больше, чем вы были готовы услышать. Но, если вы решите, что готовы удивить меня вновь, я всегда буду рад вас выслушать! Кстати, как же прошла твоя магия?
— Просто, — ответила Айсил. — Ты прикрываешь магией тело, но ты сам больше, чем твое тело. Твой дух словно туман, который окружает твою плоть, и в этом тумане есть сгустки печени, желудка, сердца. Если ты их видишь, то сможешь на них действовать.
— Туман, значит… — нехорошо ухмыльнулся карлик, но провожать друзей не пошел, только крикнул им вслед: — Захлопните дверь!
— Хаклика убила Джейса, — мрачно заявил Рин, когда друзья вышли на Пекарскую улицу. — Никого, кроме нее, он не пустил бы в дом.
По узкой улочке, пропитавшейся запахом сдобы, улыбающиеся горожанки сновали с корзинами свежей выпечки, тут же спускала медяки на сладости стайка чумазых от крошек и меда ребятишек, и только хмурая троица напоминала, что дома Айсы темны, а небо над их кровлями серо.
— Зачем ей Хаклик? — задумался Орлик, осторожно отодвигая с пути зазевавшихся подростков. — Я бы понял, если бы она домогалась тебя!
— Домогалась меня, но попала на Хаклика, — отрезал Рин.
— Она владеет магией? — поинтересовалась Айсил.
— Она влюблена в меня с юности, — признался Рин. — Хотя я не давал ей повода…
— То, что ты родился в семье старшего магистра, хорош собой и смел, уже достаточный повод, чтобы девчонка сошла с ума, — хмыкнула Айсил. — А если вы были знакомы…
— Она помогала Хаклику, когда умирал отец, — пояснил Рин. — Да и в детстве я как-то выручил ее.
— Если хочешь, чтобы женщина полюбила тебя, дай ей возможность себя пожалеть! — нравоучительным тоном произнес Орлик. — Я сам однажды с удивлением понял это и зазубрил назубок.
— И как же тебе удается применять подобное знание? — удивилась Айсил.
— Просто, — признался вельт. — Я жалуюсь на голод!
— Она хороший человек, — отрезал Рин. — Ради меня даже пошла на клеймение! Она очень бедна, ее отец простой звонарь, но Джейса пошла в Кривую часовню и даже договорилась, что Храм выступит моим опекуном!
— Ты хочешь сказать, что, в отличие от очаровательной дочки звонаря, мои подружки — плохие люди? — не понял вельт. — Или они тоже должны были клеймиться?
— Оставь, Орлик! — поморщился Рин. — Я уверен, что любая твоя подружка достойна восхищения. Но ты видел Джейсу, она не способна не только на убийство, но и на грубое слово!
— Приворот она купить не могла, — задумалась Айсил. — Я смотрела на цены подобных снадобий на торжище, хотя большая их часть не годится ни на что, без серебряного в приворотных рядах делать нечего. Подождите! Ведь Храм занимается магией? На Совете мне показалось, что тот неприятный старик не чужд ей!
— А я не разглядел его, — буркнул Орлик. — Никогда не любил привычку храмовников закутываться в их балахоны!
— Они следят, чтобы магией не занимались все, кто хочет, — хмуро бросил Рин. — Выдают ярлыки. Собирают подати за торговлю магическими снадобьями. Присматривают за лекарями и травниками. Может быть, зайдем сначала к Джейсе?
— Начнем с Храма, — покачала головой Айсил. — Мне нужно посмотреть древние могильники. Зацепиться хоть за что-нибудь. Если весь город вырос на голом холме, на котором уже жила загадка, значит, нужно представить, что он по-прежнему гол, чтобы разгадать ее!
— Разве загадка не там? — махнул Орлик ручищей на запад, едва не сбив деревянную лепешку, висящую над очередной пекарней.
— С «там», — повторила жест великана Айсил, — все более или менее ясно. Хотя я, даже в своем беспамятстве, уверена, что мне не приходилось схватываться с демонами. Или уж, по крайней мере, я не выходила из таких схваток победителем. Загадка здесь. Или ты еще ничего не понял?
— Что я должен был понять? — остановился вельт.
Айсил обернулась, остановила ладонью Рина, оглядела сначала одного, потом второго спутника, произнесла негромко:
— Неужели тебе не ясно? Ну уж Рин-то должен был понять. Ты понял?
— Думаю, да, — негромко ответил Олфейн, глядя на Айсил не то с настороженностью, не то с надеждой.
— Выходит, что я глупее? — огорчился Орлик.
— Выходит, что Олфейн больше не носитель ключа, — тихо произнесла Айсил. — Хозяин Айсы вернулся.
— И кто же он? — начал озираться вельт.
— Видишь мою ладонь? — блеснула чернотой в глазах Айсил и стиснула кулак перед собой.
— Замечательная ладонь! — оживился Орлик. — У моих подружек все больше…
— Вот, — сказала Айсил и разжала кулак.
На ее ладони лежал кристалл магического льда.
У дверей Храма троицу встретил худой послушник, выслушал просьбу осмотреть реликвии Айсы, кивнул и исчез в полутьме.
— Ты по-прежнему думаешь, что тебе здесь ничего не угрожает? — спросил Рин опекуншу, косясь на выходящих из Храма после дневной предпраздничной службы горожан. — А если именно храмовники пытались достать тебя у Грейна? У Ворта? Если все-таки именно они штурмовали дом на Глиняной улице?
— Может быть, и они, — пожала плечами Айсил. — Но мне кажется, что основные события начнутся завтра. Стороны пока выжидают. Завтра поединок. Не забывай, нам еще нужно скрестить мечи сегодня. Думаю, у тебя может получиться схватка с Фейром. Помни: честь дома Олфейнов — твоя честь, и если даже ты в самом деле уже отдал ключ, не думай, что пришла пора заколачивать окна и двери в жилище старшего магистра. Или уже нет Погани вокруг и Айсу окружают леса и нивы? Но если ты действительно отдал ключ, как бы ни сложилась судьба дома Олфейнов, он уже выполнил главное. Может быть, стоит начать новую летопись?
— Или закончить старую, — буркнул Рин. — Красной строкой!
— Сделать и то и другое. — Айсил прикрыла глаза. — Не торопись начинать заупокойную службу. Да, мы в городе мертвецов, чья смерть лишь отсрочена. Но и ты, и Фейр Гальд все еще живы, как никто другой в этом городе! Будь ты чуть более умел! Не хмурься, я знаю, что ты не просиживал в трактирах последние годы.
— Я тоже не просиживал, — заметил Орлик. — Ну заходил, конечно, но… Лучше скажи, о каких сторонах ты говоришь?
— Их много, — заметила Айсил. — И когда будешь оценивать каждую, не забывай, что в схватке редко каждый бьется за себя. Чаще всего враги делятся на две части. Потом они могут схватиться друг с другом, но в главной битве будут стоять ряд против ряда.
— И кто же они? — спросил Рин.
— Могу ошибиться, — Айсил помедлила, — но у нас союзников почти нет. Я не верю Гардику. Маленькая ложь подобна концу веревки, лежащему на берегу. Никогда не знаешь, что вытянешь, если потянешь за нее. Он клейменый, я почувствовала это ясно, хотя его запястья чисты. Сколько там осталось тайных хранителей, если не считать тебя, Орлик, и странно погибших Ворта и Грейна?
— И Хаклика, — добавил Рин.
— Без Гардика и меня — пятеро! — посчитал Орлик.
— Судя по Ворту и Грейну, они могут оказаться подлинными хранителями, — заметила Айсил. — Но мы их не знаем. И даже не сможем попросить у них помощи, потому что не будем обращаться за помощью к Гардику. Затем следуют магистры Айсы. Я не смогла разобраться, кто из них служит Фейру, кто нет, но они скорее обычные горожане, отягощенные страхами, богатством, заботами, честью или бесчестием. Главное другое. Фейр — одиночка, как и мы. Хотя он тоже кого-то боится и, возможно, того же, кого и Нерух.
— Разве Тайный двор не сила? — спросил Орлик.
— Тайный двор выжидает, — заметила Айсил. — Но его ожидание может оказаться коротким. Порой страх гонит в битву сильнее мужества.
— Значит — мы и, возможно, хранители с нами, Фейр, Айса в лице ее магистров, стражи, горожан, чего бы они ни добивались, — Рин наморщил лоб. — Гардик, который, может быть, мечется между сторонами, Темный двор, Храм, который явно сам по себе, кто еще?
— Погань, — добавил Орлик и продолжил: — Боска и его воины. Думаю, что ночные убийцы связаны именно с ним. Это все?
— Арбис, — твердо произнесла Айсил. — И он тоже одиночка.
— Мы кого-то забыли, — нахмурился Рин. — Но чего добивается каждая из сторон?
— Власти! — отрезала Айсил. — Власти, которая сладка сама по себе. Власти, которая ключ к богатствам. Власти, которая способна защитить от власти твоего врага! Разве только горожане да магистры хотят, чтобы все осталось как есть, но и это тоже желание власти.
— А мы чего хотим? — тихо поинтересовался Рин.
— Пока что мы хотим, чтобы Рин Олфейн победил Фейра Гальда, — улыбнулась Айсил.
— И хорошенько перекусить! — добавил Орлик.
— Мастер Хельд разрешил вам осмотреть древности Айсы! — раздался голос из дверей Храма. — Но оружие придется оставить вне его стен.
— Я покараулю, — вызвался Орлик. — Был я в Храме и уверен, что смотреть там не на что.
Без меча и кинжала Рин чувствовал себя почти голым. Зато Айсил сбросила на руки Орлика перевязь с мечами спокойно и так же спокойно первой шагнула в полумрак Храма, который оказался на самом деле наполнен рассеянным светом. Худой послушник дал знак следовать за ним и повел в глубину зала. Похожие на него тени сновали вокруг, но их было немного, и никто не напоминал воинов. Рин часто бывал в Храме, но обследовать реликвии так же, как он облазил Водяную башню, ему не удалось: служки никого не подпускали к ним близко. Теперь же что-то изменилось. Послушник подвел их к парапету, который отделял молельную часть зала от накрытых храмом могильников, и показал на уходящие в сумрак ступени.
— Мастер Хельд разрешил спуститься и осмотреть реликвии вблизи. Возьмите лампы. Храм доверяет своим гостям.
Рин спустился на древний склон холма затаив дыхание. Лампа давала мало света, но глаза скоро привыкли, и он смог осмотреться. На небольшом, полсотни на полсотни шагов куске скалы, кое-где прикрытой то ли пылью, то ли горстями древней земли, блестели неровным стеклом выбитые в камне проемы, похожие на окна, торчали каменные блоки и лежали полуистлевшие бревна. Рин вслед за Айсил подошел к ближайшему «окну», смахнул со стекла пыль и с ужасом разглядел под ним человеческий скелет.
— Могила! — послышался голос сверху, и, подняв голову, Рин увидел силуэт Хельда. — Конечно, Храм не мог накрыть все древнее поселение, и были выбраны захоронения. Остатки древнего жилища в дальнем углу, но они представляют собой гнилые, трухлявые бревна, несколько пластин черепицы и ничего больше Я вообще удивлен, что дерево сохранилось так долго. Думаю, что дом был построен из плавника уже после того, как здесь появились первые поселенцы, во всяком случае, значительно позже Водяной башни. Надо заметить, что все могильники относятся к временам до прихода поселенцев. В дальнейшем мертвых либо закапывали на окраине Погани, либо сбрасывали в Иску.
— Зачем все это? — удивился Рин, показав на вскрытые и накрытые стеклом могилы.
— Реликвии должны быть видны, — заметил Хельд. — Да и лучший способ защитить их от воров — выставить на всеобщее обозрение. Там только кости, одежда давно истлела, ни оружия, ни драгоценностей нет и не было. Почти сотня могил. Изучение останков позволило предположить, что от времени первых захоронений до прихода новых поселенцев прошло около пятисот лет. Дело в том, что в этой части айского холма скала твердая, выдолбить в ней могилу не просто и теперь, поэтому все трупы похоронены в положении на боку, с подтянутыми к груди коленями. Даже подземелья Храма находятся не под ним, а под площадью. Значит, хоронить на холме начали, когда дыхание Единого опалило погрязшую в бедах и святотатстве страну. Те же, кто нашел спасение на холме, постепенно вырождались от кровосмесительных браков. В первых могильниках были захоронены свидетели таинства Единого, затем их дети, и дети их детей. Всего чуть больше двадцати поколений. Взяв за поколение двадцать лет, мы получим примерно пятьсот лет. Хотя последние поколения обитателей холма могли и забросить могильники. В любом случае история Айсы простирается далеко за две тысячи лет. И никто не может с точностью сказать, с чего она началась. Как видите, кто-то изучает опаленные земли, а кто-то, что лежит у него под ногами.
— Что это? — спросила Айсил у наваленных близ стены котлована каменных блоков.
— Могильные камни, — пояснил Хельд.
— Но на них нет надписей! — воскликнул Рин. — В предании говорится, что мой далекий предок читал надписи и даже учил древний язык по ним!
— Древние надписи срублены по указанию одного из Олфейнов, — усмехнулся Хельд. — Точно так же, как и надписи на стенах Водяной башни. Точно так же, как были уничтожены барельефы и надписи на камнях, найденных при строительстве магистрата. Не принимай упрек в беспамятстве на своего отца и деда, — добавил настоятель. — Тому решению уже почти тысяча лет, и я бы не стал его хулить. Прошедшие дни должны гаснуть во тьме полностью. Если что-то останется, то оно против своей воли возвеличится против забытого и внесет сумятицу в умы.
— Я не согласен! — почти крикнул Олфейн.
— Несогласие не есть действие, — донесся удаляющийся голос Хельда, — ибо действие всегда преследует согласие с чем-то.
— Бред! — прошептал Рин и почувствовал деревяшку у себя в ладони.
— Возьми мой нож, — прошептала Айсил. — На время. Надеюсь, ты понимаешь, что слова Хельда не отменяют осмотр Водяной башни?
— Я облазил ее сверху донизу! — пробурчал Рин, направляясь к ступеням. — Кроме того, я слышал, что от колокола до Мертвой ямы в подземелье Водяную башню осматривал Фейр Гальд, но тоже ничего не нашел. Шарб утверждал, что медный колокол на башне висит с ее основания, чтобы звоном указывать путь хозяину холма, но я очистил часть узоров на нем, когда однажды заменял звонаря, и нашел надпись, что колокол был отлит по заказу одного из моих предков в Скаме не раньше пятисот лет назад!
— Твои предки явно наводили порядок на холме, — хмыкнула Айсил, поднимаясь вслед за Рином наверх. — Но звон колокола и в самом деле я услышала еще в Погани.
У выхода из Храма Рина и Айсил ждал отряд стражи. Орлик стоял в стороне и хмурился наставившему на него пики десятку стражников. Еще не менее полусотни воинов со взведенными самострелами окружали вход. За их спинами томились магистры Рарик и Жам и улыбался Гардик. Вперед проскользнул Кофр и развернул свиток.
— Рин Олфейн, неспособный наследник Рода Олфейна, опекаемый девой, именуемой Айсил, обвиняется в неразрешенном колдовстве, произведенном ночью пятого дня у Северо-западных ворот главной стены, о чем имеется письменное и устное свидетельство старшины дозора!
— Точно так! — шагнул вперед из строя толстяк с выставленным пальцем. — Не имея ярлыка лекаря или мага, этот самый Олфейн подошел к воротам и вместо ночной подати предложил излечить мне руку, после чего это… да, омыл ее вином, взял в ладони и примерно с полчаса ворожил. Вот! У него еще и кровь выступила из носа. А потом он прошел в Каменную слободу. Само колдовство было мною допущено только с целью изобличения сего Олфейна в нарушении порядков славного города Айсы!
— Так, значит, уже решили! — скрипнул зубами Рин. — И где вы будете меня прятать от Фейра Гальда? В подвалах магистрата?
— Почему же? — подал голос из-за его спины Хельд. — Дознание в нарушении колдовства, пусть и при участии делателей магистрата, ведет Храм. И находиться ты будешь в Храме, пусть и под охраной стражей Айсы. Смею уверить, что сыну почтенного Рода Олфейна не придется спать на камне. Срок дознания — десять дней, а уж решение после его окончания будет принимать суд магистрата. Кстати, и судья здесь. И магистр стражи. Осталось только скинуть доспех! Все-таки не на стену с самострелом подниматься предстоит, а в дом бога войти! Надеюсь, мудрость отпрыска славного дома Олфейнов удержит его от ненужного сопротивления?
— Стой! — крикнула Айсил дернувшемуся Орлику и обернулась к Рину: — Будь мудр.
— Можно или быть мудрым, или не быть им, — медленно выговорил Рин, сняв свитку и стягивая кольчугу. Зазвенели на камне наручи. — Стать — сложнее.
— Думаю, я увижусь с тобой уже завтра, — улыбнулась Айсил.
— Если свидетельства опекунши понадобятся, — скривил губы храмовник.
— Надеюсь, Рин Олфейн не будет унижен в твоем Храме, Хельд, — медленно проговорила Айсил. — Я приду проведать его. У вас слишком сыро, к тому же ты не разрешаешь носить доспехи гостям и пленникам, а сам любишь надевать железо под балахон. Недолго и простудиться. Или надорваться. Избавь моего подопечного от подобной участи.
Она не шевельнула и пальцем, но в тот же миг глаза Хельда налились ненавистью. Настоятель вытаращил глаза, но вместо крика разразился удушливым кашлем и скрылся в Храме. Подчиняясь команде Рарика, десяток стражников с арбалетами вынудил Рина пойти вслед за Хельдом.
Остальные двинулись в сторону магистрата.
— Все в порядке! — Гардик поспешил подойти к Айсил. — Хотя я и не собирался прибегать к помощи Храма, но стражник с его пальцем оказался весьма кстати. Рин ничего не будет отрицать, дознание обойдется без насилия, дня через два состоится суд, где парню грозит в самом страшном случае десяток ударов розгами у пыточного столба, но с учетом того, что именно я буду вести судебное разбирательство, все закончится порицанием и месяцем работ при Храме. А за это время мы уж как-нибудь разрешим вопрос с Фейром Гальдом.
— Кто это — мы? — мрачно прогудел вельт.
— К сожалению, Орлик, тебе придется пока покинуть Айсу, — натянул на лицо улыбку Гардик. — Я пока придержал жалобу, но в магистрате есть показания, что непосредственно в момент странной гибели пекаря Пурса тебя видели выходящим из его пекарни. Может быть, ты там был и не один, но чтобы не усугублять положение Рина Олфейна, лучше бы нам всем вообще забыть об этом разбирательстве. Прими мой совет как дружеское участие в судьбе твоего друга. К тому же в городе становится опасно. Вчера погиб звонарь Шарб, то есть число хранителей Рина Олфейна уменьшилось еще на одного.
— Хромой звонарь был хранителем?! — вытаращил глаза Орлик. — Тогда, может быть, и Арчик хранитель? И где Джейса?
— Она исчезла, — холодно ответил Гардик. — Арчик поправляется и в очередь с соседом Шарба Райликом уже заменяет звонаря. Арчик не хранитель. Он всего лишь несчастный житель Айсы. К сожалению, удача не делится поровну. Помни об этом, вельт.
— А что ты посоветуешь мне? — холодно улыбнулась магистру Айсил.
— Запастись терпением, — растянул губы Гардик и поспешил вслед за уходящими стражниками.
— Стражник, что хвастался излеченным пальцем, был тем самым, который стучал в дверь Борта, — процедила сквозь зубы Айсил.
— А настоятель Храма Хельд похож на Боску, словно тот его родной сын, — мрачно добавил Орлик.
Когда солнце еще не ушло за горизонт, но уже спряталось за стену, в магистрате собрался еще один Совет. Правда, окна зала были занавешены, кроме десятка лучших стражников Рарика, в коридоре не было ни слуг, ни охранников, и только шесть магистров сидели за столом. Не было седобородого Сардика, не было Фолкера, не было никого от дома Олфейнов. Отсутствовал Нерух, на мягкой скамье не сидели Хельд и Фейр Гальд, но никого из присутствующих это не удивляло. На столе стояли два кувшина того самого вина, которое Гардик сравнил со вкусом губ любимой женщины. Наполненные чудесным напитком кубки, на блюде — вываренные в меду орехи горной сосны и свернутые в трубки тонкие тарские лепешки с полосками соленой рыбы внутри.
— Никто не пьет можжевеловое вино со сладкими орехами! — гнусавил рыжий Варт. — К можжевеловому вину во всех домах Скамы подают рыбу.
— Ну так и закусывай его рыбой, — бурчал в ответ Солк. — Бывал я в этих домах Скамы: там можжевеловое вино разливают в такие чашечки, что не хватит язык смочить. А если еще и закусывать чем-то, значит, вовсе не уловить вкуса. К тому же я не закусываю вино орешками. Я их ем! И иногда утоляю жажду. Можжевеловое вино неплохо прочищает горло.
— И голову, — расплылся в улыбке Ордуг.
— Тебе-то что о голове беспокоиться? — скривился Солк. — Или место Фолкера глаза слепит? Его еще сдвинуть надо да подумать, принесет ли пользу городу, если юнец его сменит?
— Ты скажи еще, что Фолкер не юнцом был, когда под моим отцом ходил? — огрызнулся Ордуг. — Или я в казну с мешком пришел? Всегда этот кусок под нашим родом был, под нашим родом и останется!
— Тихо! — хлопнул ладонью по столу Гардик и добавил уже тише: — Нерух не придет.
— Что так? — хмыкнул Жам.
— Была она у него, — процедил Гардик.
— Так она и здесь была, — хохотнул Варт. — Конечно, хороша кошечка, но…
— Да не она! — снова хлопнул ладонью по столу Гардик. — Она была!
— Она?! — с ужасом переспросил Ордуг.
— Она, — повторил Гардик и оглядел втянувшего голову в плечи Рарика, высунувшего язык и лижущего верхнюю губу Жама, бьющегося мелкой дрожью Ордуга, побледневших Солка и Варта.
— Или кто-то еще не встречался? Ордуг!
— Вчера, — прошептал самый молодой из магистров.
— Что сказала?
— Ничего, — нервно сглотнул Ордуг. — Пальцем погрозила!
— Вот теперь верю. — Рарик тяжело пошевелил языком. — И что с тобой говорить? А вот Нерух-то еще с утра какой-то никакой был… Интересно, была ли она у Сардика или Фолкера?
— Насчет Сардика не знаю, — протянул Солк, — а у Фолкера вряд ли. Он же сразу с мечом на нее кинется!
— Хотел бы я посмотреть, — оживился Варт. — Или он не клейменый? Впрочем, не один ли демон, толку-то чуть, что с призраком мечами махаться да и, если дотянешься, не хуже ли самому будет? Сардик вот не кинулся бы, полез бы разговоры тянуть. Крепок старый корень!
— Так и Сардик клейменый, — прогудел Солк. — Другой вопрос, зачем ей показываться кому ни попадя? Показываться надо тому, кто интерес свой понять может!
— Так и мне… — начал Ордуг.
— Тихо! — в третий раз ударил по столу Гардик и даже вскочил на ноги. — Вчера и ко мне приходила второй раз! Но уже не призраком! В плоти явилась. Может быть, и не в полной, а все одно, со стуком по полу ступала. И Фейру явилась! И Неруху!
— Так и… — попробовал снова начать Ордуг, но тут же заткнулся.
— Вот что, значит, с Фейром случилось! — прищурил белесые глазки Солк.
— Все кончается, — медленно проговорил Гардик. — Все к итогу подходит. Когда пятнадцать лет назад дед Олфейна умирал, мы собрались здесь первый раз. Не Нерух ли сказал, что прервется на Роде Олфейне поколение ключников? Но Рин Олфейн поймал ключ.
— Помним, — усмехнулся Варт. — Не ты ли, Гардик, просиживал сутками у его постели? Так сказал же тебе Нерух, не нужно было клеймиться! Или ты думал, что если ногу в поганое пламя сунул, так умнее прочих оказался?
— Род Олфейн все затеял, — пробурчал Рарик. — А ему башку набок сдвинула ведьма его, Амилла Гальд. До сих пор, как вспомню, ляжки трясутся. Если бы не она, ни один бы магистр не клеймился! Хотел бы я узнать, кто сумел мерзость ту в пепел обратить? Фейр-то против нее, что щенок подворотный против желтого волка о ту пору казался! Даже и эта, как ее, Айсил? Глазищи, конечно, сверкают, а против Амиллы Гальд тоже — пустяковина.
— Ты еще и нас в том же ряду отметь, — скрипнул зубами Гардик. — Найдешь кого-нибудь между блохами и мышами? А? Так, может, помолчать следует, пока я договорю? Повторяю, ко мне она приходила дважды! — Он еще раз окинул всех взглядом и продолжил: — Все знают, о чем речь шла. Каждый одно и то же услышал. Не трогать Рина Олфейна! Каждый одно и то же понял: Рин Олфейн, последний из рода старших магистров, нужен ей живым. Хотим, чтобы Айса стояла? Отдать Олфейна!
— Так кто ж его трогает? — начал Рарик и тут же осекся. — Чего еще хотела-то?
— Не трогать пока Айсил, — выговорил Гардик.
— Пока, — смекнул Варт.
— И кто там еще из неприкосновенных в ее списке? — пробурчал Солк. — Я так понимаю, что Олфейна пока не настала пора в пепел обращать?
— Давно на восток взгляд бросали? — оскалился в улыбке Гардик. — Думаете, до горизонта Погань? Дальше! Тысячи лиг равнина туда мертвая тянется. До восточного океана, о котором многие из вас и не слышали никогда. И на юг также. Половину степи Погань съела, до далеких южных песков дошла, а западней Айсы не тронулась. Да и вельтов за Северной гривой не съела только потому, что Айса вот здесь, на этом холме! Заноза у нее в одном месте!
— Так что же она не выдернула ее до сих пор? — почти зарычал Варт.
— В том и вопрос! — огрызнулся Гардик. — Только если выдернет она ее, так равнина мертвая и в другую сторону ляжет. До мыса Ветров. Никого не минует. И ваши, Солк и Варт, богатства пеплом развеет. Да и нам тут холодно не будет.
— Так был о том разговор! — воскликнул Жам. — Пятнадцать лет назад и был. Тот же Нерух сказал, что слабеет Айса. Или просто так она разгуливать близ Водяной башни начала? Да и огонь на камне в часовне вдвое выше пламя лепит! Или не каждому из нас обещано было, что если Рин Олфейн ей достанется, так и Айсу не тронет, и дальше Пущи не двинется! Что изменилось-то?
— Айсил, — ответил Гардик. — Айсил ей зачем-то нужна. Вот я и думаю, а что, если она и есть хозяйка Айсы. Да и намекнул кое-что Олфейн. Насчет ключа. Как бы он не отдал его ей.
— Очнись, судья! — фыркнул Рарик. — Да что твой Олфейн о самом себе понимать может? Заморыш он застенный! Да и какая его баба хозяйка Айсы? Ты еще скажи, что Единый по улицам Айсы прогуливается да выпечкой запасается. Да если эта девка хозяйка Айсы, чего ж Хозяйка Погани ее сберегать наказывает? А если и в самом деле она та самая и есть, ты подумай сначала: ежели брошенный дом две тысячи лет нетронутым стоял, неужели теперь рухнет? Может быть, нам и бояться Погани не следует?
— Чего уж нам ее бояться? — поджал губы Гардик. — Вот клейма наши смоем и бояться перестанем. Никто не пробовал? На торжище из дальней стороны хорошее мыло привозят!
— Что делать-то? — заерзал у края стола Жам.
— Подождать, — прошипел Гардик. — Или вы думаете, что Нерух просто так не пришел? Он мудрее многих! Он-то уж точно выждать решил, он о Погани побольше иных знает. Только нам не просто так сидеть надо, а сделать кое-что. Вот Олфейна до времени прибрали. В Храме его подержат, чтоб целее был. Но этого мало, надо от Фейра избавляться. Пусть даже назавтра он зубы спрячет, пусть он даже Погани испугался и от Олфейна отступится или малой кровью успокоится, так он или с опекуншей расправится, или за нас примется!
— Ведь пробовали, — буркнул Рарик. — И не раз пробовали. Или забыл, сколько воинов потеряли? Тут многие на него зубы точат, да только далеко прячут!
— Есть у меня кому им заняться, — хмыкнул Гардик. — И тянуть не станут. Только завтра, Жам, поединок выводи, как по чину положено. О том, что Олфейн в темнице, Кофр твой объявит, а уж о смерти Фейра и так все знать будут. А там все и свалим на него!
— Да и не на кого валить больше, — заметил Рарик. — Его ж молодцы в скамских балахонах по городу бегали да опекуншу выслеживали? Опекунства ему захотелось! То ему Водяную башню сломай, мол, надо открыть источник льда, он в наши корзины потоком польется! Потом Олфейнов морить начал, вроде тебя, Гардик, к ключу пристроиться хотел! Теперь отхлынул на время? Я так понял, что, если у него Хозяйка Погани была, так она тоже за обоих просила? Тут я по-любому соглашусь: за нас он примется. У меня уже и так два дома оттяпал! Да и Ордуг зубы скалит, а как бы не лишился уже половины подземелий в Нижнем городе! Зря мы Грейна отставили тогда с казармы. Как семейство Гальдов в Айсе появилось, все наперекосяк пошло! Ничего, скоро половина города против Фейра встанет! Пока город за пятерых его парней переливает, а если остальных хватятся? По всему выходит, их у него и десятка не наберется. Хорошо хоть младший Олфейн не в дядю своего пошел! Тут одно осталось выцедить, чего Хельд хочет? Я ведь по первости думал, что и в самом деле его послушники по городу носятся.
— Да куда ему, — поморщился Жам. — У него одни горемыки! Да и мрут один за другим! Он все пытается штольни в черной скале выдолбить. Ведь всем известно, не садится в ней магический лед, а он все долбит! Другое теперь Хельда заботит. Он, правда, на опекуншу зуб наточил: слух кто-то пустил, что она пламя в Кривой часовне на секунду пригасила, а Храму от того пламени такой прибыток идет, что и я бы на месте Хельда любого придушил!
— А скамы? — поднял голову Варт. — Ведь Боска-то и в самом деле подмял под себя прочих королей. Все вроде на местах сидят, а дружины их да подати под одну руку идут. Теперь-то вроде он на Дикие земли войско двинул, да только вестей от него нет!
— Здесь его тоже нет, — поморщился Рарик, — Фолкер бы все одно следы разыскал. Был отряд, принюхивался, да ушел. Айса — завидное лакомство. Только и не такие осады в пепел обращались! Или, думаете, и к Воске тоже Хозяйка Погани в гости приходит?
— Что-то ускользает от меня, — нахмурился Гардик. — Все перебираю в голове, да уловить не могу. Одного боюсь точно: если Айсил эта с Хозяйкой Погани на айском холме схватится. Кто кого возьмет, не знаю, хоть и трудно поверить, что щепка сухая лесной пожар переможет, но так от Айсы-то все одно ничего не останется В любом случае, когда все закончится, порезать на части и девку эту, и главное Олфейна последнего!
— Крови захотел? — захихикал Жам. — Не выйдет, пеплом обсыплешься!
— Ничего, — протянул Гардик. — Что пеплом, что кровью. Улицы Айсы все в Погань стекают, и пепел в Погань уйдет.
— Уходить нам надо, — поднялся Варт. — Вот равноденствие отпраздновать, и уходить. Гори эта Айса поганым пламенем вместе со всеми жителями, а я гореть вместе с нею не хочу, и вам не советую. Ты, Гардик, Неруха мудростью величаешь, а я скажу, что дурак он! Потому что, когда лес горит, на лесной поляне не отсидишься. Бежать надо!
— От Погани не убежишь, — бросил Гардик.
— Так не от Погани надо бежать! — скривил губы Варт. — Из Айсы надо убираться! Дровишек-то в лесу полно, но, если пожара не будет, а костерком обойдется, так и нечего в огонь прыгать.
Ласах никогда и никому не говорил, что он не просто так держался близ дома Олфейнов, да и не было такой надобности. Шарб пришел к нему почти пятнадцать лет назад, принес, как обычно, кувшин вина, но разговор, завел не о нелегкой своей судьбе и не о девках, которым Ласах слишком мало уделял внимания, и не о болезнях, что уже подступали к покалеченному в юности телу звонаря. Об Олфейнах заговорил.
Вспомнил историю Айсы, кое-чем удивил травника, намекнул на волю Единого и благоденствие города, сказал, что есть возможность взять за гроши внаем два этажа в доме Гардика близ казармы, что сам в такой же комнате у Водяной башни обитает, а потом и вовсе позвал к Гардику — посмотреть спину старику.
Целый день разговаривал Ласах с магистром, а вечером уже шел в новую лекарскую, да не простым травником, а хранителем несмышленого мальчишки. Так он и остался при Олфейне, сначала помогал Грейну-наставнику, потом ходил за умирающим отцом парня. Даже привязался к Рину. За сына не считал, конечно, но радовался как старому знакомцу.
А потом пришел Гардик и сказал, что нужно убить Фейра Гальда. Видно, что-то появилось такое на лице у Ласаха, что магистр даже брови поднял. Усмехнулся, но слова назад не взял. Просто объяснил: Фейр Гальд собирается убить Рина Олфейна, чтобы захватить его дом и самому стать магистром. Или не для того поединок у Водяной башни назначен?.. Отговорить Рина от поединка невозможно. Один выход — негодяя Фейра, от которого городу одни беды, убить. Причем Ласаху махать клинком не придется. Всего-то и дела, что сидеть близ дома Фейра в харчевне на Водовозной улице да наговор тишины на дверь подвесить. Потому что Фейр в харчевню каждый вечер заходит, а охранников своих на улице оставляет. Только наговор надо вешать, как Фейр внутрь пройдет, да снять его сразу, как все случится, а там уж уходить через кухню. Убивать-то Фейра другой человек будет, заодно Ласах с еще одним хранителем познакомится. Тот все сделает: и с трактирщиком все обговорит, и посетителей лишних выставит.
Хотел уж заупрямиться Ласах, да вспомнил изуродованное лицо Арчика и согласился. Взял у Гардика золотой да отправился на торжище. Долго рядами бродил, приценивался. Успел на скамских акробатов полюбоваться, что на помосте чего только не вытворяли! Вот почему пусто на улицах Айсы стало — половина города вокруг артистов толпилась.
Прикупил наконец Ласах хороший наговор, да не на один раз, и еще несколько серебряных монет на сдачу прибрал. Тут же испробовал наговор на занавеске в пивной палатке — хозяин аж подпрыгнул, когда из шума и гама его заведение в тишину выпало, — и направился к нужной харчевне. Народу в ней и в самом деле оказалось немного. Ласах раскланялся с оружейником Ханком, знакомым корзинщиком, да приметил еще троих, которых то ли встречал где, то ли врачевал когда. Впрочем, за тот час, что просидеть пришлось с кубком пива у выхода, в харчевне и вовсе остался он, Ханк с тяжелой сумой, в которую то и дело заглядывал, да седой тарс, что уж и головы поднять не мог от стола.
«Неужели Ханк?» — подумал Ласах, когда дверь заскрипела, и в трактир вошел Фейр Гальд. Негласный хозяин города окинул взглядом зал, поморщился, глядя на пьяного, кивнул угодливо согнувшемуся трактирщику и двинулся к прокопченной арке коридора, верно, чтобы перекусить в отдельной комнате.
Он успел сделать пару шагов. На первом шаге Ласах разжал пальцы опущенной вниз руки, и горошинки заклинания послушно покатились в сторону широкой двери. Не был магом травник, но кое-что мог, даже боль снять, а уж такой наговор и школяр бы навесил. На втором шаге Гальда Ханк, убиравший в суму пятый или шестой пирожок, которых трактирщик незадолго перед тем принес ему целое блюдо, что-то такое сделал внутри сумы, дно ее фыркнуло, и на сером шерстяном плаще Фейра начало расти кровавое пятно. В то же мгновение Ханк начал падать на пол, выдергивая из-за пояса изогнутый тарский меч, а пьяный тарс, что должен был видеть десятый сон, вытянул руку в сторону Гальда и заставил окраситься кровью уже его горло, потому что Фейр поворачивался.
Секунды текли медленно, даже звуки не успевали за ними, но Фейр Гальд был чуть быстрее. Он поворачивался к Ханку, вытягивая из ножен странный огненно-черный меч одной рукой и одновременно другой закрывал лицо от посланного мгновенно протрезвевшим тарсом второго ножа. Секунда еще длилась, даже угодливое выражение лица трактирщика не успело смениться гримасой ужаса, а пойманный нож уже полетел обратно в тарса, и, хотя тот метнулся в сторону словно дикий зверь, клинок нашел его голову.
Ласах успел подумать, что прыжок, который начинал здоровый и сильный человек, закончится падением трупа. И Ханк уже был почти мертвым. Потому что, еще только вставая на ноги, он уже должен был закрыться от удара Фейра Гальда. Но серый меч оружейника отчего-то развалился на куски и точно так же на куски развалилась его голова. А сам оружейник начал осыпаться пеплом скорее, чем успевал упасть на истоптанный пол трактира, где уже разбегался волной пепла погибший тарс.
Фейр Гальд с хрипом вдохнул, повернулся вокруг, снеся окаменевшему трактирщику голову, убрал меч и выдернул вышедший из груди четырехгранный болт. За цевьем стрелки тянулись какие-то жилы и алые комки. Ласах был уверен, что сейчас и Гальд займется пламенем и осыплется пеплом, но он только закашлялся, бросил болт на пол и с гримасой распустил шнуровку плаща. Затем выдернул правой рукой вошедший под скулу нож, тут же зажав рану ладонью другой руки, снова поморщился, покачал головой и вдруг поймал голубыми глазами взгляд Ласаха. И в последний момент своей жизни травник понял, что в глазах у Фейра нет ненависти или досады, а только пустота, усталость и ужас. Окровавленный нож подлетел к потолку, перевернулся, лег в ладонь дяди Рина Олфейна и полетел к травнику, чтобы войти в его глазницу и превратить незадачливого хранителя в пепел.
Гардик допивал вино в одиночестве. У него была привычка, которой он не изменял никогда. Перед каждым Советом, даже если его проводил сначала дед Рина Олфейна, потом его отец — да и раньше, когда Гардик был сопливым юнцом, наподобие Ордуга, пусть и не таким глупым, — следовало проиграть и представить каждый жест и каждое слово будущих собеседников или спорщиков. Но потом, когда все уже было сказано и решено, следовало повторить каждое слово и каждый жест снова, вспомнить гримасы и интонации и постараться отыскать все, что могло послужить причиной для беспокойства. Только так можно было успокоиться и отдохнуть.
В этот раз Гардику успокоиться не удавалось, хоть из двух кувшинов вина один почти иссяк, закончились лепешки с нежной рыбой и были по два раза пересыпаны в голове и вчерашний Совет, и сегодняшний. Что-то неуловимое мешало сосредоточиться и выявить жужжащую где-то внутри затылка надоедливую мушку тревоги.
Она замолчала, только когда он поднял глаза и увидел в дверях Орлика с длинным и узким мечом в руке. Вельт смотрел на магистра спокойно, но в его спокойствии было что-то такое, что внезапно избавило от беспокойства Гардика. Тут же вылетели из головы и оба Совета, и заботы, и мысли о том, какие из тайников магистра уцелеют, если Айсе настанет конец, и не пора ли бежать, и удастся ли хранителям расправиться с Фейром Гальдом. Стало легко. Жизнь стремительно приближалась к завершению, но последние минуты были легкими и беззаботными. Гардик улыбнулся и пригубил замечательного вина.
Из-за спины Орлика вышла Айсил, и по ее лицу Гардик понял, что спрашивать о судьбе двух стражников, которые должны были ждать его в коридоре, не следует. Айсил села на то самое место, где сидела еще вчера, заставляя магистров вспоминать собственную юность, когда даже мысли о женщине горячили неопытную плоть, и запустила руку под стол. Секунду она что-то нащупывала там, потом вытащила липкий комочек и растерла его по ладони.
— Я все слышала, — сказала она магистру. — Все, о чем вы тут говорили. Поэтому не будем тратить время на упреки. Мне нет дела до того, которые из магистров настоящие, а какие подлинные. Плевать на то, давно ли хранители стали самохранителями. Тем более что мне не так уж много хочется узнать. Разве только вот это. Кто попытается или уже попытался убить Фейра Гальда?
— Травник Ласах, оружейник Ханк и охранник менялы Вохра Чарк, — словно против воли Гардика раздались слова.
— Они же должны были затем убить Орлика, — задумалась Айсил, — хотя в отношении травника и оружейника у тебя были сомнения.
— Были, — согласился Гардик. — Ну так и против них нашлись бы стрелки и клинки.
— Хаклик или Орлик, Ворт, Грейн, Шарб, сам Рин Олфейн, Ласах, Ханк, Чарк, ты — Гардик, — она прищурилась. — Девять. Кто десятый?
— Он неохотно… служит, — произнес Гардик и вдруг почувствовал ужас.
— Кто? — спросила Айсил.
— Арбис, — словно разорвал смыкающий губы клей Гардик. — Он изменился в последние лет десять, но… Арбис.
— Это уже война. — Айсил посмотрела на Орлика, и странный четырехгранный клинок вошел в грудь старшего магистра.
Хельд пришел к Олфейну только ночью. Рин не видел, как солнце ушло за горизонт, потому что был глубоко под землей, глубже, чем ему приходилось спускаться до сих пор, наверное, даже много глубже, чем бурлила черной глубиной Мертвая яма в подземелье Водяной башни. Но отчего-то он чувствовал, что вот именно теперь солнце подобралось к горизонту, а теперь исчезло на треть, наполовину, скрылось совсем. Он не мог сказать, очистилось ли небо в последнюю предпраздничную ночь, или облака нависали над Айсой непроницаемой пеленой, но солнце чувствовал и желал только одного: дожить до завтра, чтобы скрестить меч с Фейром Гальдом.
Рин провел половину дня в глубоком подземелье. Дорога туда была долгой. Сначала его вели с факелами по лестницам вниз, потом повернули куда-то в сторону храмовой площади, а потом Рин перестал ориентироваться, так как ступени поворачивали то вправо, то влево, то уходили вниз, коридоры раздваивались, расстраивались, от чада факелов становилось тяжело дышать. Идущие следом стражники напрягались не меньше, чем сам Рин, да и странный скрежет, который не сотрясал своды, а расползался по ним мелкой дрожью, начинал проникать в голову, заставляя дрожать все вокруг.
— Кости земли трутся, кости земли!.. — хихикал где-то сзади Хельд, но потом отстал и затих, и только мерный топот сапог продолжал раздаваться в сгущающейся за спиной темноте.
Наконец путь завершился. Послушник поднял над головой факел, и Рин увидел, что он в высоком зале. Его своды смыкались над головой на высоте десятка локтей. Посередине зала стоял темный и как будто липкий стол, по одной стене тянулись скамьи, вдоль другой громоздились высокие корзины, а у дальней темнели какие-то ямы. И все вокруг казалось воплощением ужаса. Послушник прошел вдоль стены и один за другим зажег еще несколько факелов, копоть от которых поползла в черную дыру в центре купола.
— Привяжите его к столу, — приказал послушник.
— Однако мы… — усомнился кто-то из стражников.
— Сейчас-сейчас, — раздался знакомый голос и вперед вышел толстяк с излеченным пальцем. — Думаю, что сын Рода Олфейна не будет сопротивляться доблестной страже Айсы.
— Разве доблести прилагаются к чинам? — напряженно проговорил Рин.
— Вряд ли, — оскалил зубы толстяк. — Так они из мамкиной груди не высасываются тоже! Ложись, Олфейн, на стол, а то ведь силу придется применить.
Силу применить пришлось. Рин сшиб с ног толстяка, второго стражника, попытавшегося помочь первому, но тут на Олфейна, отложив самострелы, навалились остальные, и вскоре он был притянут к столу крепкими ремнями за ноги, за руки и за пояс. Толстяк, ощупывая зубы, выругался и ударил Олфейна в скулу.
— Допрыгался, выродок!
— Странно, — процедил Рин. — Предавал Айсу ты, пропускал ночью через ворота убийц Борта и Грейна ты, а злишься на меня?
— Заткнись! — заорал толстяк, но его тут же оборвал голос Хельда.
— Не кричать. Не следует кричать.
Настоятель подошел к столу, и Рин увидел, что горло храмовника покрыто амулетами и какими-то шнурками.
— Не следует кричать, — почти ласково повторил Хельд. — Во-первых, никто не услышит — мы глубоко. Во-вторых, кричать в замкнутом помещении вредно, звуки возвращаются в голову и вызывают боль. В-третьих, время для крика еще не пришло. Что такого сотворил Рин Олфейн? Всего лишь совершил запрещенное колдовство. Что ему грозит? Самое страшное — несколько ударов розгами у пыточного столба. Да и то вряд ли его попечитель Гардик пойдет на это. Мы даже к столу его привязали затем лишь, чтобы он выслушал увещевания Храма, не пытаясь заткнуть уши. Не думаю, что наше разбирательство будет долгим. А вы, — Хельд повернулся к стражникам, — идите обратно. Через полсотни шагов будет небольшой зал, который мы миновали перед этим залом, там уже горят факелы, стоят столы и поблескивает в кувшинах отличное вино. Да и от тушеной баранины вряд ли кто из вас откажется. Думаю, что так веселее будет ожидать конца нашей беседы с Олфейном. Да, оставьте там на его долю пару кубков!
Стражники довольно загудели, зазвенели в узком проходе доспехами, а Хельд сокрушенно вздохнул.
— Что такое? — постарался улыбнуться Рин Олфейн. — Пытаешься подобрать подходящие слова?
— Нет, — качнул головой настоятель и поправил амулеты на горле. — Жду, когда ты будешь готов меня выслушать.
— Я готов, — постарался оставаться спокойным Рин.
— А я нет, — хихикнул настоятель и исчез на долгие часы.
Рин попробовал освободиться, но ремни были прочными. К тому же кто-то стоял у входа в зал — невидимый, но странно спокойный. Настоятель вернулся уже ночью, когда Олфейн почувствовал, что ужас начинает проникать в его сердце. С Хельдом был тот человек, что скрывался в темноте, наблюдая за пленником.
— Как ты, мальчик? — вздохнул храмовник.
— Я мог бы выслушать тебя и при дневном свете, — заметил Рин.
— Сейчас ночь, — отрезал Хельд.
— И не так глубоко, — добавил Рин.
— Здесь не холодно и не прохладно, — вздохнул настоятель и кивнул второму послушнику. — Начинай, брат.
— И сидя или даже стоя, — продолжил Рин, наблюдая, как высокий и худой скам распускает шнуровку серого балахона. Капюшон ее упал на плечи, и Олфейн с ужасом увидел изможденное лицо худого человека. Подбородок и щеки его покрывали запекшиеся раны, на лбу были вырезаны какие-то слова.
— Боль моя во славу твою! — прочитал Хельд. — Единому не нужны наши дары, ему нужен наш дух. А дух воспитывается отречением. Каждый подбирает отречение себе сам или ему советуют наставники. Вот я отдаю плоть свою железу, что давит на мои плечи и чресла. Мой брат вырывает вместе с кожей из лица поросль и наносит мудрости, изреченные нашими отцами на лоб свой.
— И какое же отречение ты посоветуешь мне? — хрипло спросил Рин. — И не кажется ли тебе, настоятель, что ваши забавы не к лицу Храму? Или мне следует позвать стражу?
— Позвать стражу? — удивился Хельд и словно прислушался к чему-то. — Попробуй. Но в терпкости вина терпкость яда оказалась не различима. Пепел твоих стражей уже давно высыпался из доспехов. Продолжай, брат.
Послушник подошел к Рину, посмотрел с сожалением ему в глаза и начал распускать шнуровку свитки.
— Ты сошел с ума! — задергался в путах Олфейн.
— Все зависит от положения ног, — продолжал Хельд. — Сделай шаг в сторону, сойди с ума, но объяви ту твердь, на которую ты встанешь, разумной и верной, и если в голосе твоем звучат сила и вера, всякий, кто остался на прошлой тверди, окажется сошедшим с ума. Разум следует за тем, кто способен повелевать им.
— Болтовня! — снова дернулся Рин, но послушник уже раскинул его свитку, распустил пополам рубаху и положил на грудь длинный и кривой нож.
— Оставь потуги свои, — прошептал Хельд и наклонился над пленником. — Выслушай меня, потому что, когда брат мой начнет обращать твое тело в куски плоти, уши твои будут забиты твоим собственным криком. Впрочем, мы еще можем договориться!
— О чем мы должны договариваться? — выкрикнул Рин.
— Об Айсе, — сказал Хельд. — Она меняется. Возможно, она оставит имя, но она меняется. Больше тысячи лет она служила вызовом и соблазном для всего мира, но вот край ее близок. Близок край ее неправедному богатству! Близок похоти и своеволию! Близок потоку мерзкого льда, который расползается окрест и позволяет творить магам и колдунам то, что дозволено лишь Единому. Уже завтра — нет, слава Единому! — уже сегодня войско Скамы возьмет город и уничтожит каждого, отравленного ароматом Гнили и запахом Погани!
— Не твои ли братья, Хельд, не так давно вещали, что Погань — дыхание Единого? — попытался рассмеяться Рин. — Ничего не скажу о Гнили, но, судя по запаху, без того Единого, что вы себе выдумали, и там не обошлось!
— Не святотатствуй! — кротко укорил Олфейна Хельд. — Не унижай смысл слова насмешкой над буквой его. Пастырь духовный лечит дух каждого из стада своего, так что тебе до инструмента целительства его, если дух излеченного будет здоров?
— Так, может, и займемся духом? — скривил губы Рин и снова дернулся в путах. — Что-то мне инструмент твой, Хельд, не кажется духовным!
— Телесное и духовное суть как песочные часы, — пожал плечами настоятель. — Одно перетекает в другое, но, освобождая первое, даешь волю и второму. Да и как добраться до духа того, кто закрыл глаза свои, заткнул уши свои, заткнул нос свой? Только через тело его!
— А что ты будешь делать со мной, если воинство Скамы не возьмет город? — напрягся Рин. — Или в первый раз скамы пытаются взять стены Айсы? Я слышал, что некогда городской холм был выше над степью на локоть, но пепел глупцов, идущих на приступ, постепенно засыпал его подошву и разбежался в стороны!
— Они возьмут город, — пожал плечами Хельд. — Не мне судить тех, кто сражался с нечестивыми защитниками Айсы в прошлом, но теперь все будет иначе. Та сила, которая была отдана Айсе, взята и Скамой. Тысячи ее воинов приняли неистовство Погани на свои запястья. И теперь неистовство их обратится против неистовства Айсы. Мне жаль детей Скамы, но неизбежность жертвы есть оправдание ее.
— Так чего же вы хотите от меня? — вскричал Рин.
— Главного, — наклонился над ним Хельд. — Теперь не перебивай меня, потому что дальше с тобой говорить будет брат мой, и хотя язык его вырван во славу Единого, речь его остра. Слушай меня, пока уши твои не оглушены твоим криком. Мы у самого дна Айсы. Ниже ничего нет, там продолжается камень, но попытки углубиться в него безрезультатны, потому что пепел заполняет выбитые ходы. Он повсюду, он словно вода, ради которой роются колодцы. Но разве кто-то испытывает жажду, которую следует утолять пеплом? Этот город проклят, и проклятие будет обращено на каждого, кто дышит ее ветром. Но даже проклятые способны выполнять волю Единого, даже проклятые способны служить ему, как служат камни разбитых крепостей булыжниками в дорогах и мостовых новых городов. Там над нашими головами пробиты штольни, в которых подобно инею на сводах крепостных стен, растет лед. Тот самый лед, те самые кристаллы, что или выступают от близости Погани, или приманивают ее. Те самые кристаллы, что наполняют сундуки богачей Айсы золотом! Те самые, которые искушают магов и колдунов от Погани до мыса Ветров и отталкивают обращенных от Храма! Но не это страшно, а то, что многие храмовники обращают взор свой к магическому льду и ради привлечения и обращения паствы готовы использовать чудесные свойства его, не думая о том, что исторгнутое мерзостью мерзостью и является, несмотря на весь соблазн его!
— Вы хотите уничтожить лед? — не понял Рин, морщась от близости отвратительного лица. — Но тогда будет уничтожена и Айса! А что, если преступив пределы вольного города, Погань ринется к западному пределу земель?
— Мы не хотим уничтожать Айсу, — хихикнул Хельд. — И мы не хотим расширения Погани. Ее и так достаточно. Она нужна, парень, она словно предостережение! Ты не представляешь, как эта самая Погань служит Храму! Думаешь, прихожанам Храма нужны чудеса и свидетельства славы его? Нет! Им нужно свидетельство его гнева. И вот оно — от Айсы и до восточных пределов! Погань рождает страх, а страх рождает чуткость и готовность!
— Готовность к чему? — прошептал Рин.
— К тому, что нужно, — ответил Хельд. — Ты должен отдать мне ключ. Я знаю, что многие искали его. Я знаю, что безумец Фейр даже хотел разобрать Водяную башню, чтобы добраться до источника магии. Но что источник без того, кто способен испить из него? Что такое стальной сундук без ключа? Что такое сила без головы, которая способна направить ее? Отдай ключ, и все останется так, как было. Да, кто-то из жителей Айсы погибнет, кто-то перестанет купаться в золоте, но город станет частью Скамы, Храм возвысится, и даже язычники обратятся к его величию! Все во славу Единого! Все должно служить ему! И Погань, и кристаллы Айсы, и каждый, кто способен склонить голову перед Единым, должен склонить ее.
— Тяжеловато склонить голову, будучи притянутым к столу, — прохрипел Рин.
— Потерпи, — улыбнулся Хельд и крикну в темноту: — Урих!
Раздались шаги, и Рин увидел худого парнишку с открытыми, но невидящими глазами.
— Посмотри на него, — скривился в усмешке Хельд. — Посмотри на брата моего Уриха, Олфейн. Разве не твоя опекунша лишила его зрения? На неделю, сказала она? Даже на минуту никто не должен лишать зрения, потому что дано оно Единым и отбирается тоже им!
— А то, что вы удумали, тоже согласовано с Единым? — выкрикнул Рин.
— Мы суть клинки его, — прошипел Хельд. — Готовься, брат немой. Возьми нож. Готовься, брат Урих. Возьми за левую руку Рина Олфейна. Слушай меня, последний из рода Олфейнов, последний хранитель ключа, именуемого «печатью льда». Я знаю, что он хранится в тебе. Сейчас мы начнем резать тебя на части. Знаешь, я так соскучился по свежей крови! А если это делать осторожно, то отрезанные члены не успевают обращаться в пепел. Но рано или поздно мы либо найдем ключ в твоем пепле, либо он перейдет к самому невинному из нас, к несчастному Уриху, либо ты отдашь его сам!
— У меня нет ключа! — выкрикнул Рин.
— Начинай, брат немой, — приказал Хельд, и нож коснулся груди Олфейна. Боль пронзила его тело. Но в тот же самый миг наставник задохнулся от приступа кашля и закричал в ужасе: — Стой!
— Не нравится? — зарычал Рин, на груди которого вспухла алая лента.
— Ничего, — прохрипел Хельд. — Твоя опекунша сильна, но тем страшнее будет ее смерть! Я перенесу боль. Она не страшнее железа, что истязает мое тело. Просто немой все будет делать медленно. По чуть-чуть. С перерывами, чтобы я мог откашляться и отдышаться. Начинай, брат мой!..
И пытка началась.
Джейса пришла в себя за воротами Водяной башни. Она забилась в самый дальний угол и уже не помнила, сколько просидела в темноте, не чувствовала запаха отхожего места, которым служил закоулок древнего сооружения, не чувствовала боли в затекших ногах и холода, скрючившего пальцы.
Стояла ночь. Девушка выползла из угла и негромко заплакала. Слезы текли по щекам ручьем, но, принося облегчение раскалывающейся от боли голове, накапливали боль в сердце. В проездном дворе дул ветер. Джейса поежилась и выбралась к началу Медной улицы. Тусклые пятна фонарей показались ей вытянутыми до Северной башни бусами из желтого теплого камня, что продавали в своих лавках тарсы, но она пошла по Дровяной улице. Пошла в сторону Храма, потому что идти ей было больше некуда, и даже удар колокола, который догнал ее на полпути, заставил лишь ускорить шаг.
— Стой, — послышалось из темноты, когда громада Храма спрятала половину луны и часть по-праздничному усыпанного звездами неба.
Джейса узнала голос и замерла, ощупывая суму и пояс. Перед ней стояла опекунша Рина, та самая, которая обратила в бегство торжище и убила четырех воинов. За ней шевельнулась тень огромного воина, но в двух шагах от Джейсы стояла та самая девка, что переступила через ее счастье!
— Ты что-то ищешь? — спросила опекунша.
Джейса снова подняла голову. Тень Храма не позволила рассмотреть лицо соперницы, но ее глаза были чернее самой глубокой тени. Да, шипа не было. На поясе висела фляжка, в суме лежали раскрошившиеся и слипшиеся сладости, а шипа не было! И припоминая, где она его оставила, Джейса вдруг вспомнила голос отца, и слова его, и глаза, которые мгновение назад с удивлением смотрели на Джейсу, но тут же вспыхнули пламенем и высыпались на ее колени.
Она вспомнила и осеклась. Застыла, окаменела от ужаса.
— Возьми, — донесся откуда-то издалека голос, и Джейса почувствовала ремешок на запястье и деревяшку в ладони. — Возьми это. Вот Орлик говорит, что похожие деревяшки дают рожающим вельткам, чтобы боль не захлестнула их. Они сжимают деревяшку в зубах и терпят. Там и вправду есть выдавленные следы от зубов. Дерево очень прочное, почти как камень. Верно, его сжимали в зубах много женщин. Теперь деревяшка пуста. Ты не понимаешь, но она пуста. Она способна взять в себя много боли. Даже если бы каждая женщина Айсы подержала ее в зубах, она бы все равно не наполнилась. Но ты не рожаешь пока, поэтому просто держи ее в кулаке. И чем сильнее будешь стискивать, тем тебе будет легче. А пока иди домой, отдышись, передохни. Завтра будет тяжелый день. У Рина Олфейна поединок у Водяной башни. Приходи его поддержать…
Рин не выдержал, когда нож расчертил алыми полосами не только его грудь, но и его руки. Боль расползалась по всему телу, и, ослепленный, оглушенный ею, он заорал: «Да, да, да, да!..» И Хельд, который все то время, пока немой полосовал Олфейна ножом, катался по полу, задыхаясь от кашля и раздирая ногтями собственное горло, прохрипел: «Стой!»
Когда настоятель склонился над Рином, тот даже сквозь пробивающую его дрожь заледенел от ужаса. Лицо и горло Хельда были в крови, кровь стекала из уголков рта, из носа, но глаза горели торжеством.
— Такова стезя каждого, кто следует путем, указанным Единым! — прохрипел Хельд. — Будь больше своей боли, больше своей слабости, больше своей страсти, и ты поднимешься над собой, а, поднимаясь над собой, поднимешься и над прочими!
— Сейчас, — прошептал Рин. — Мне нужно отдышаться. Я отдам… печать льда. Только… Только пусть они держат меня за руки. Я не знаю, как это выйдет, но я попробую. Будет холодно. Надо терпеть. Только надо держать меня за руки, иначе я не выдержу. Мне потребуется сила. Его сила. — Олфейн поймал равнодушный взгляд немого.
— У него достаточно силы, — рассмеялся Хельд. — Брат немой славится своей силой и тем, что не чувствует боли, потому-то и любит извлекать боль из других. Сегодня ему повезло, он извлекал боль сразу из двоих, и мне понравилось делить твою боль, парень! Если бы не нужда, я бы продолжал ее делить с тобой и дальше. Но я обещаю. — Хельд оскалил окровавленные зубы и прижал к груди нож немого. — Я обещаю, что потом ты ее не почувствуешь. Я убью тебя быстро.
Рин закрыл глаза и собрался с силами. Запястья его стягивали тонкие и прочные ремни. На ладонях лежали чужие пальцы. Он вздохнул и сжал их в кулаках. Наверное, надо было бы остановить сначала кровь, но на это могли уйти все силы.
Сначала лицо обдало холодным ветром. Потом зашипели факелы, потому что под сводами закружились снежинки и стали таять в огне. Хельд восторженно заорал и не услышал, как простонал и замолк Урих. Пальцы немого заледенели позже, но палач не стал ни сжимать их, ни пытаться выдернуть руки, хотя Рин и почувствовал, а затем и увидел сквозь осевший иней удивление на его лице.
— Ну где? — заорал над Рином Хельд, но Олфейн уже напряг руки, разрывая потерявшие гибкость ремни, и, уйдя от удара кривого ножа, потянулся к укрытому под голенищем ножу Айсил.
Клинок вошел Хельду точно в горло, и настоятель осыпался пеплом, так и не успев стереть ненависть с искаженного лица.
Рин добрался до нижних ярусов Храма только через пару часов. Он долго блуждал по длинным коридорам, стараясь подниматься вверх. Он видел залы с корзинами, заполненными магическим льдом, и несчастных, прикованных цепями к тележкам с камнем. Он видел вырубленную на сотню шагов пещеру в твердой породе, где услышал второй удар колокола особенно явственно. Два десятка закованных в цепи послушников вращали ворот, от которого вращалось тяжелое бревно, оснащенное сверкающими зубьями, скребущими камень прочнейшей скалы. Рину пришлось убить надсмотрщика, выпустив из подобранного по дороге самострела стрелу, но прикованные продолжали крутить ворот, словно ничего не произошло.
Рин встретил Айсил и Орлика только на нижних ярусах Храма, и пепел, который струился у них под ногами, объяснил ему все без слов.
— Жив! — радостно воскликнул вельт, вытирая окровавленное лицо рукою с зажатым в ней мечом.
— А вот тебе подлечиться надо, — засмеялся Олфейн.
— А тебе отдохнуть. — Айсил отбросила факел. — Пошли, парень, скоро утро.
Кузнец Снерх никогда не жаловался на судьбу. Еще его отец, который таскал гнильскую глину в Каменную слободу, любил повторять, что монеты катятся к монетам, еда достается обжорам, а удача настигает тех, кто и так купается в ней. Точно также несчастья подкашивают несчастных, худые карманы дырявят башмаки, а недовольные рожи полнятся новыми причинами для недовольства.
Именно поэтому Снерх всегда был весел. Смеялся, когда вместе с отцом толкал тележку с глиной вверх по Болотной улице, смеялся, когда обмазывал глиной тростниковые кувшины, смеялся, когда закладывал гончарную печь, когда продавал горшки и кувшины и даже когда ненароком разбивал один из них.
На торжище и приметила веселого гончара единственная дочь старого кузнеца. Так незаметно веселый горшечник превратился в кузнечного зятя и подручного, а потом и сам постепенно стал неплохим кузнецом. И жена его была счастлива, и дети росли веселыми и улыбчивыми.
Когда на торжище произошла та самая незадача с кольчугой, о которой по глупости разболтал кузнечный подручный, его же племянник, Снерху было не до смеха. И не то чтобы он испугался молодцов Фейра. Он и Гальда-то видел только издали. Из-за заказчицы этой, чью кольчугу следовало очистить от копоти и грязи. Уж больно она была серьезна. Каждому ее слову следовало верить сразу и бесповоротно. Снерх почувствовал это и работу выполнил хорошо, а уж встречи с неприятной заказчицей ждал со страхом только из-за нежелания свары и криков у собственного навеса.
Когда же все закончилось жарким кострищем, бесславной гибелью четверых молодцов, опаленными бровями и ресницами да испорченными штанами самого кузнеца, Снерх вдруг начал смеяться так, как не смеялся никогда до того дня. Он даже переодеться и ополоснуться смог не раньше чем через пару часов, после того как бывшие возы с дровами обратились в дымящееся кострище. А до той минуты возле его простеньких мечей, лопат, кирок, серпов, кос, гвоздей, подков и прочего кузнечного товара побывало не меньше сотни зевак.
А уж на следующий день, когда происшествие обросло слухами и преувеличениями, у Снерха перебывала половина Айсы и уж точно все население Каменной и Торговой слободы. Каждому хотелось взглянуть на кузнеца, который столкнулся с самой Хозяйкой Погани (никого мельче на почетную должность возмутительницы спокойствия молва и не подумала назначить), выполнил ее заказ, остался живым да еще и обделался по ее личному на то распоряжению.
Так или иначе, но народ толпился у навеса который день и постепенно расхватал не только всякую мелочевку, которую можно было показать приятелю с рассказом («а вот эту подкову я купил у того самого кузнеца!»), но и все, что там продавалось, до последней скобы. Дошло уж до того, что кузнецы-соседи начали за изрядную монету подбрасывать и свой товар на его столы, а там уж и поить-угощать самую яркую ярмарочную знаменитость.
Так и вышло, что в праздничный день Снерх решил отправиться в Кривую часовню, чтобы поблагодарить Хозяйку Погани за свалившееся на его голову счастье, и по этому случаю приоделся. А именно: натянул новые порты, смазал сапоги салом, подпоясал рубаху пестрым шнуром да вытащил из сундука шерстяную свитку с красным кантом. Колпак, правда, был серым, зато чистым и пропитанным смоляной водой, от запаха которой кошак кузнеца тут же зафыркал и влетел на самую верхушку поленницы дров.
Сочтя, что красивее одеться можно, а удачливее быть нельзя, Снерх закинул через плечо малую перевязь и прицепил к ней короткий меч, ножны которого обтянул еще по весне парчой. Для боя никакой пользы, а для цвету и выгула — лучше не придумаешь. Только улыбку не стал на лицо нацеплять, потому как с лица его улыбка и так никогда не сходила, и с той самой улыбкой двинулся к часовне.
Народ на торжище бурлил, но, несмотря на праздничный день и ожидаемую в полдень в Храме торжественную службу, бурлил не слишком сильно, потому как многие отправились к Водяной башне, где сынок недавно умершего старшего магистра должен был с минуты на минуту скрестить меч с собственным дядюшкой, а судя по удару колокола, так и скрестил уже давно.
Снерх раскланивался со знакомыми, шире растягивал губы, когда ловил улыбки незнакомых. Иной раз качал головой, когда сумасшедшие акробаты на помосте закручивали уж какой-нибудь чересчур смелый прыжок или начинали мельтешить деревянными кинжалами. А то делал гордое лицо, наткнувшись на стражников, которых в праздничный день было на торжище в избытке, но так или иначе приближался к часовне.
У меняльных лавок Снерх подсобил Вохру закинуть на тележку обитый железом сундук и, хотя не получил ответа на вопрос, куда делся славный парень Чарк, который по весне заказал ему несколько чудных ножей, помог оттащить тележку к внешним воротам. Старика там ждали несколько смуглых и худых тележников, которых стража не пускала к торжищу. Снерх простился со стариком, подивился тому, что чуть ли не все стражники вышли в праздничный день в дозоры, да посочувствовал скамам, ругавшимся через решетку с охраной ворот, что к часовне пропускают только по полсотни паломников, а не по сотне, как в обычный день.
Странности начались уже возле часовни, но и они не смогли смахнуть улыбку с лица кузнеца. Сначала он узнал среди шатающихся вокруг часовни дозоров Сардика. Нет конечно же славный магистр Сардик никак не мог ходить в день равноденствия вокруг торжища в доспехах стражника да еще в надвинутом на глаза подшлемнике, но седая и кудрявая борода, что торчала над горловиной кирасы, могла принадлежать Сардику и больше никому.
Посмеявшись над самой мыслью, что борода может разгуливать отдельно от магистра, Снерх купил в лавчонке у часовни жертвенный хлеб и приготовил серебряный, чтобы опустить его в чашу для подношений. Потом занял очередь сразу за широкоплечим молодым крестьянином, что прижимал к груди сверток то ли с подарком храму, то ли с купленным на торжище большим копченым рыбцом.
Предположение, что неотесанный крестьянин, явно впервые попавший в Айсу, идет в Кривую часовню к священному пламени с копченым рыбцом, так развеселило Снерха, что он фыркнул. А когда крестьянин недоуменно оглянулся, расхохотался в голос, потому как лицом тот был один в один похож на магистра Фолкера, под началом которого тот же Снерх пару лет назад два месяца обучался натягивать самострел и махать мечом на случай осады Айсы.
На громкий хохот кузнеца начали оборачиваться и стоявшие в очереди три десятка скамских тележников. Мужики были как на подбор: все широкоплечие, все с новенькими попонками на плечах со стальной скобой поперек, чтобы цеплять тележные постромки. За ними оторвались от рассматривания в храмовой лавке памятных безделушек уже подивившиеся на священный огонь скамы. Смешная одежда у них была: свитки-стеганки с короткими рукавами по локоть, словно у сварских лучников, а рубахи, что под свитками, с длинными рукавами, такими, что руку до костяшек пальцев захлестывали. Верно, рубахи эти не только Снерха рассмешили, потому что стражник, что бороду Сардика носил, даже мимо не смог пройти, а уцепился за рукав крайнего из тележников и чуть не до локтя его вздернул.
Вот тут совсем весело стало, потому как обиженный скам закричал что-то по-своему, а скамский говор с айским никогда не спутаешь, слова вроде те же, а изо ртов скамов и айсов по-разному вылетают. Но стражник, наверное, понял выкрикнутое, потому как ударил скама в живот, да не кулаком, а кинжалом! Да так, что тот тут же пламенем поганым занялся.
Тут бы Снерху и бежать обратно к дому, счастливой жене да румяным ребятишкам, но словно окаменел кузнец. Как скамы начали скидывать с плеч попонки да заостренные скобы из них тащить, кузнец еще увидел. Как едва ли не половину паломников залп из самострелов подрубил — тоже. И как Солюс, храмовник часовенный с бородавкой на щеке, любитель копченой птицы и дармовой выпивки, из храма выскочил да от болта, в ухо вошедшего, поганым пламенем заниматься стал — рассмотрел. А больше ничего.
Ни того, как стражники порубили всех скамов у часовни, хотя и многих своих потеряли. Ни того, как кинулись к воротам акробаты с помоста да еще с полсотни торговцев, что уж больно шустры оказались для степенных пузачей. Ни того, как их взяли сверху залпом самострелов стражники, собравшиеся едва ли не со всей слободской стены. Ни того, как полился простой люд с торжища улицами и переулками, как начали захлестывать город ужас и безысходность.
А все почему? Потому что магистр Фолкер, который снес головы спрятанным в сверток мечом двум скамам, на излете зацепил клинком горло кузнеца.
Остаток ночи друзья провели в доме Олфейнов. Орлик безжалостно оторвал брус с дверей, сквозняк взметнул прах Хаклика, но Рина это не смутило. Он уже залечил раны на собственной груди и теперь едва стоял на ногах. Вельт хотел отвести парня к большому ложу, но Рин отказался и прошел в собственную комнату. Орлик опустил мешок с доспехом на скамью и удалился на кухню. Айсил села рядом. Она кусала губы и терла запястья, словно только что избавилась от кандалов.
— Все сладилось, — постарался успокоить ее Рин.
— Надеюсь, — обронила опекунша и вдруг улыбнулась: — А ведь я кое-что уже поняла.
— И что же? — вздохнул Рин.
— Я в той жизни, которую не помню, если и была воином, то не очень уж хорошим. Не была подлинным мастером. Почувствовала, когда сражалась с тобой у казармы.
— Но ведь ты победила меня во всех схватках! — удивился Рин.
— Да, — кивнула Айсил. — Но я как бегун, который перегнал одноногого. Чем же тут гордиться?
— Я одноногий? — не понял Рин.
— Нет, — усмехнулась Айсил. — Ты просто не знаешь, что у тебя две ноги. И пытаешься догонять меня на одной. Но, когда ты узнаешь, тебя не догоню ни я, ни Орлик.
— А Фейр Гальд? — нахмурился Рин.
— Фейр Гальд мастер, — кивнула Айсил. — Пока не знаю какой, но он мастер. Впрочем, недолго ему осталось таиться. Но вместе со всем ужасом, который звучит в нем, в себе, как в воине, он уверен без тени сомнения. Не думаю, что посланники Гардика справились с ним.
— Но Орлик сказал, что Ханк и Чарк очень хорошие бойцы! — воскликнул Рин.
— Он мастер, — качнула головой Айсил и улыбнулась. — И еще что-то, что я пока не пойму.
— А Орлик? — спросил Рин.
— Орлик — настоящий друг, — вздохнула Айсил.
— Как все будет завтра? — спросил Рин.
— Как-нибудь да будет, — пожала плечами опекунша. — Я буду рядом, Орлик будет рядом. Если Фейр будет честен, если ты будешь спокоен, все может получиться.
— Посмотрим, — постарался улыбнуться Рин. — Я ведь «одноногий».
— Считай, что еще две ноги будут стоять рядом в полной готовности, — коснулась его плеча Айсил.
— Не вини себя. — Рин поймал ее руку. — Все обошлось. Ты не могла знать, что Хельд будет готов зайти так далеко, что он любит боль, что он сумасшедший.
— Должна была предвидеть, — покачала головой опекунша.
— Почему они все думают, что ключ у меня? — спросил Рин. — Да, я по-прежнему могу врачевать, да, холод подчиняется мне, хотя и не так, как раньше, но я-то чувствую, что печать уже у тебя!
— Понимаешь… — Айсил запнулась. — Я могу либо чувствовать, либо догадываться. Я догадываюсь, что печать оставила в тебе след и не ушла от тебя полностью. И я чувствую, что она скрыта во мне. Скрыта этими линиями, которые ты принял за клеймо Погани. Эти линии, словно твоя кольчуга, но они действуют против магии. Может быть, и защищают от нее, но скрывают уж точно.
— Ты хозяйка Айсы? — нахмурился Рин.
— Я могла бы и тебя спросить об этом, — рассмеялась опекунша.
— Хочу спать, — признался Рин.
— Подожди. — Айсил сжала его плечо. — Сейчас Орлик приготовит какое-то чудесное вельтское кушанье, но без этого ужасного вывареня, ты поешь и уснешь.
— То, что случилось в Храме, не сорвет схватку? — обеспокоился Рин.
— Нет, — покачала головой Айсил. — Орлик завалил выход в Храм из подземелья, там работы дюжине рудокопов на неделю. Да и внешние ворота мы прикрыли. Праздничная служба должна начаться в полдень, но все произойдет раньше. И Гардика никто не хватится.
— Как бы мне хотелось поговорить сейчас с Камретом, — признался Олфейн.
— Орлик сказал, что вряд ли он выползет из какой-нибудь укромной норы, пока все не закончится, — хмыкнула Айсил. — Знаешь, то, что я услышала о старике, вызывает к нему симпатию.
— Да, — кивнул Рин. — Он никогда не казался мне столь плохим, как о нем говорили другие. Но теперь он и в самом деле не покажется. Теперь все… плохо.
— Все обычно, — пожала плечами Айсил. — Я не помню, как бывает, но отчего-то не чувствую удивления. Завтра будет штурм. Но Орлик уже предупредил знакомых стражников. Надеюсь, в магистрате найдутся настоящие воины. Мне показалось, что они там есть.
Первым к Водяной башне пришел горбун. Арбис, амулетов на котором оказалось в два раза больше, чем было в последний раз, появился на месте поединка еще до восьми утра. Он только что не обнюхал каждый камень на всей площади, потом хмуро окинул взглядом грузного ветерана Райлика, который приполз отбивать восемь часов, поправил узел седых волос на неприкрытом ни колпаком, ни платком затылке, подоткнул парчовую мантию и уселся на ступенях западных дверей башни, которые вели в ее подземные галереи.
Сразу после удара колокола на площади появился делатель Кофр с парой помощников. Один из них нашел почти в центре площади щель между камнями и воткнул в нее церемониальное стальное копье, наконечник которого был украшен большим куском магического льда. Словно для того, чтобы драгоценность не исчезла, по Медной улице подошли вместе с магистром Рариком полсотни стражников с алебардами, которые встали вокруг Водяной башни. Тем временем делатели привязали к копью веревку и прочертили краской два белых круга, один из которых был в поперечнике больше тридцати локтей и почти соединялся с проездным двором. Второй круг был еще больше и подходил и к восточным и западным дверям башни.
К тому времени, как второй круг был начерчен и делатели принялись сматывать веревки, небольшая площадь начала заполняться народом. Замелькали табуреты, лавки и даже небольшие помосты. Распахнулись окна на всех этажах в угловых домах Медной, Магистерской и Дровяной улиц. Свесились смельчаки с крыш. Толпа сгустилась и вконец запрудила все ближние улицы и переулки. Наиболее отчаянные пытались проникнуть через восточные ворота Водяной башни на ее верхние ярусы, но люди Фейра Гальда уже были там и легко пресекли незапланированный штурм.
Постепенно толпа приблизилась почти вплотную ко второму белому кругу. Минут за десять до девяти сквозь толпу, словно таран, прошли еще полсотни стражников, очистили от зевак пространство в арке двора и на выставленных в проездных воротах креслах уселись магистры — Нерух, Рарик, Жам, Ордуг, Солк и Варт. Некоторые кресла остались пусты, и делатель Кофр, который до того момента суетился, кричал и расставлял стражников по внешнему кругу, начал с тревогой вытягивать шею, но в эту минуту на площадь вышел Фейр Гальд, и наступила тишина. Он был, как всегда, коротко пострижен, но, против обыкновения, кутался в свитку, хотя утро выдалось теплым. Солнце не сияло лучами, но грело сквозь тонкие облака. В руках у Фейра Гальда были два обычных скамских меча.
— Зима будет теплой в этом году, — произнес он в наступившей тишине и один за другим всадил мечи в камень площади. — Вот. Подарил дружище Ханк.
В толпе кто-то ойкнул, но тишина не нарушилась, и только Кофр что-то начал шептать на ухо Жаму, который принялся отмахиваться от него толстыми ручками.
Рин Олфейн появился на площади за полминуты до удара колокола. Толпа раздалась, и на Магистерской появились трое — Рин, его опекунша и могучий вельт. На Олфейне был обычный айский костюм. Простенькие порты, заправленные в стоптанные сапоги, вызвали вздох разочарования, рубаха почти полностью скрывалась под кольчугой, а кольчуга, спускающаяся волной по плечам и рукам, тем более наручи, сверкающие краем у тыльной стороны ладони, что-то могли сказать только знатокам. На потертом поясе сына Олфейна висели простенький меч с костяной рукоятью и кинжал.
Орлик и Айсил тоже не отличались оружием, доспехами и одеждой, а бронзовые бляшки на сыромятных нагрудниках и наплечниках и дешевые наручи могли бы вызвать только усмешку, если бы кто-то мог оторвать взгляд от тонкого стана, волос и лица опекунши Олфейна.
Кофр дождался, когда все трое пересекут второй круг и сразу же после удара колокола начал гортанно оглашать существо спора, но Фейр грубо оборвал его:
— Заткнись! Дело все знают. Публика ждет.
Делатель побагровел от ярости, обернулся к Жаму, но тот только скривил губы.
Вслед за этим Фейр Гальд сбросил с плеч свитку. Ее тут же поймали его воины, которые стояли у восточных дверей, но этого никто не заметил. Он был хорош, Фейр Гальд. Пусть Рин Олфейн почти не уступал ему ростом, но разве у него были такие широкие плечи и крепкие руки, сверкающие белым металлом наплечники, ребристые наручи на предплечьях, щегольской нагрудник с изображением пылающего светила, широкий пояс с несколькими ножами, а так же его знаменитый меч в широких ножнах.
— Без няньки уже и за честь вступиться не можешь? — скривил губы Фейр, но покатившиеся смешки оборвала Айсил. Она похлопала Рина Олфейна по плечу и громко ответила:
— Некоторым воинам даже няня не способна объяснить, что такое честь.
Фейр только сжал губы, а Айсил отошла к безмолвному Арбису и встала рядом с ним. Орлик не двинулся с места. Фейр хмыкнул, показал на вельта пальцем и одним движением выхватил из ножен меч. Толпа ахнула. Меч, напоминающий смесь тьмы с языками пламени, ожил в руках Фейра, в одно мгновение размазался вокруг него в неразличимое марево, и, когда вновь вернулся в ножны, копье жалобно скрипнуло и потеряло верхнюю треть. Наконечник упал на камень, а кристалл магического льда откатился под ноги Кофра, который в ужасе накрыл его ладонью.
— Вот так все могло бы случиться и с моим племянником, — заявил Фейр Гальд и в тишине, ставшей мертвой, даже покашливания растворились в чуть слышном дыхании, подошел к обрубку копья. Отлетел в сторону неуклюжий наконечник. Фейр рванул пояс, расстегнул его и повесил на копье.
— Чтобы биться на равных, — объяснил Фейр и выдернул из камня один из мечей.
Рин молча потянулся к застежке ремня. Орлик подошел ко второму клинку и с некоторым усилием тоже выдернул его из камня. Затем кивнул Рину.
— Меч-то Ханка. Мы его приглядывали тогда. А у этого тот самый, что я и думал. Правда, металл странный. На вид или красный, или черный, не пойму.
— Можете сражаться тем, что у вас есть, — заявил Фейр Гальд, вызвав смешки.
Орлик отдал Рину меч и, забрав у него пояс, пошел к Айсил.
— А ты куда? — крикнул Фейр. — Я думал, что вы и есть Рин Олфейн. Этот молокосос — Рин, а ты — Олфейн.
Над площадью поднялся хохот и еще усилился, когда Орлик отмахнулся и громко буркнул:
— Запомнить не можешь, а еще дядя…
— Воины не должны переходить через линию первого круга, — подал голос Кофр. — Издревле принято добровольно перешедшего линию первого круга считать трусом и лишать имущественных и прочих прав оспариваемых или защищаемых на поединке! В противном случае поединок ведется до гибели одного из воинов, либо добровольной сдачи одного другому, который имеет право убийства, калеченья или прощения сдавшегося!
— Ну парень, — спросил Фейр Гальд. — Сразу пойдешь через линию? Или частями? Или рассчитываешь осыпаться пеплом?
Рин Олфейн мотнул головой и выставил перед собой меч.
Все, что Рин Олфейн смог сразу почувствовать в схватке с собственным дядей, было удивление. Он удивился, что не погиб в первые же мгновения, хотя два отведенных удара, если бы не наручи, точно оставили бы его без руки. Он удивился, что не смотрит ни на лицо или руки Гальда, ни на его меч, но видит и то, и второе, и третье. Он удивился, что, шаг за шагом отступая от бешеных атак дяди, все-таки сумел остаться в круге. Он удивился бы еще многому, но постепенно способность к удивлению и все остальное растворилось в каком-то размазанном рисунке, что творился то ли ими обоими, то ли одним Гальдом, а Рин только стирал его краски, то ли возникал сам по себе, увлекая в разноцветный вихрь обоих бойцов, как увлек бы залетевший на Темный двор смерч опавшие золотые и кроваво-красные листья. И в этот момент поединок прервался в первый раз.
Фейр Гальд просто отошел в сторону, остановился и, с усмешкой глядя на Олфейна, начал медленно ощупывать, перебирать пальцами, гладить уже попорченное лезвие. Рин тяжело выдохнул, вдохнул, и быстро посмотрел на свой клинок. Он выглядел еще хуже. Странно, именно эти клинки они рассматривали с Орликом, когда приходили к Ханку, и вот Рину достался клинок с широкой пятой. Хороший клинок, лучше меча отца, но подпорчен почти так же. Что ж теперь, выходит, Ханка уже нет?
Фейр Гальд рассмеялся в тишине, которая установилась после нескольких вскриков в начале, и тихо дунул в сторону Олфейна. Рин почувствовал пряный запах и холод, но он тут же исчез, и вместо него по телу разлилась теплота. Рин оглянулся и увидел, что Арбис сидит опустив голову и его сомкнутые пальцы подрагивают от напряжения. Орлик стоит на чуть согнутых ногах, словно готовится к прыжку, а Айсил выглядит серой, как небо. Ее лицо изменилось, и Рин отпрыгнул в сторону. Меч Фейра ударился в камень.
Второй бой оказался еще быстротечней. Рин опять ни разу не смог сам нанести удар, но и не пропустил ни одного удара. В какой-то момент поединок даже стал напоминать Рину странную игру, Фейр Гальд превратился в размытое туманное облачко, а его меч в жало, которое выбрасывал кто-то скрывающийся во мгле. Весь секрет был не в том, как отбить выпад, а в том, чтобы не дать коснуться себя. Пока Рину это удавалось, но он чувствовал: его удача порой прижимается к телу так близко, что ветер от пролетающего меча грозится унести ее вслед за собой. И, подумав об этом, Рин постарался быть чуть быстрее, чуть увереннее, хотя уже чувствовал, что на такой скорости его же спокойствие не успевает за ним.
И снова Гальд остановился. Он по-прежнему не выглядел уставшим, хотя на его лбу блестел бисер пота. Фейр наклонил голову, снова осмотрел свой клинок и покосился на Арбиса. Колдун по-прежнему сидел с опущенной головой.
— Помедленнее! — донесся крик с ближней крыши. — Помедленнее рубитесь, не видно же ничего к демону! Все сливается!
— А ты смотри быстрей! — прогудел Орлик, и прокатившийся по толпе хохоток подсказал Рину, что уж кто-кто, а вельт может записывать себя в любимцы горожан. Наверное, то же самое почувствовал и Фейр, потому что бросился на Рина с удвоенной яростью, и Олфейн понял, что теперь что-то должно перемениться, потому что удары, которые наносил Фейр, неминуемо должны были сломать или его клинок, или клинок Рина.
Но сломался клинок Фейра.
Удар вышел особенно сильным, но Рин, даже не думая о привычке Фейра делать следующий удар продолжением предыдущего, дернул кистью, развернулся и услышал за спиной противный звук. Толпа охнула. Мгновение Фейр Гальд был рядом. Мгновение он сжимал в руке рукоять меча, обломившегося у самой гарды, и половину этого мгновения Рин мог убить Фейра Гальда. Но не убил. Сделал шаг назад и еще один.
Фейр Гальд впервые был вынужден упасть. Упасть и откатиться в сторону, чтобы Рин Олфейн не прикончил его.
— Не успел, — зло ухмыльнулся он, отбросил рукоять и подошел к обрубку копья, которого ни один из поединщиков ни разу не коснулся ничем.
— Кольчугу сними, парень! — прошипел Орлик.
Рин не понял, обернулся, но колдун сидел с опущенной головой, Айсил кивала, а Орлик шипел, приложив ладони-лопаты к рыжей бороде.
— Кольчугу сними и поменяй меч!
Рин взглянул на искалеченный меч, который не выдержал бы еще одной схватки и наклонился, стряхивая с плеч кольчугу. Клацнула застежка ремня Фейра. Отлетел в сторону выдернутый из мостовой обрубок копья, но Рин уже стряхнул кольчугу и протянул руку, чтобы поймать брошенный ему меч.
Рин не успел выдернуть меч из ножен. Черно-алая молния взметнулась перед глазами, и он подставил под него костяной меч, от которого сразу пришла уверенность и легкость, прямо в ножнах. Металл крякнул, но ножны остались на клинке, и, даже не имея возможности самому нанести удар Фейру, Рин отбивал его удары один за другим, пока ножны не разлетелись на части, как будто были вылеплены из глины. И тогда Рин ударил.
Фейр Гальд, глаза которого были выпучены от неистовства и изумления, замер. Но не из-за того, что костяной клинок Рина Олфейна перебил ему левую ключицу вместе с наплечниками. Он замер от вида меча Рина и успел прошептать до его последующего удара:
— Меч твоей матери.
Рин не ударил.
— Меч Амиллы Гальд, — прошептал Фейр и выпрямился, не обращая внимания на Рина, не спуская взгляда с его меча. — Меч моей девчонки. Меч моей девчонки!..
— Что? — не понял Рин, но Фейр махнул рукой, и сразу три болта, выпущенных с крыши, вошли в руки и грудь Олфейну.
Время замедлилось.
Рин упал на колени и стал смотреть, как Фейр Гальд тянется к его мечу. Увидел летящего к нему Орлика. И Айсил с лицом, наполненным болью. И Арбиса, продолжающего стискивать пальцы. И Кофра с выпученными глазами. И Неруха… И Жама. И вскочивших на ноги остальных магистров. И снова Фейра, который, так и не дотянувшись до меча Амиллы Гальд, вдруг дернулся, захрипел и, развернувшись, метнул за спину сорванный с пояса нож, который целиком ушел в один из двух горящих торжеством глаз Арчика. В спине же Фейра Гальда торчал его собственный кинжал, и тьма с клинка кинжала перетекала на тело Фейра и уносила его во тьму. И пламя с клинка кинжала перетекало на тело Фейра и сжигало его. И когда он уже начал обращаться в пепел, Рин прошептал чуть слышно:
— Это тебе за кошака. И за все остальное!..
Он уже не верил, что отца убил Фейр.
Когда Рин пришел в себя, колокол отчего-то звонил не переставая, и людей у Водяной башни стало меньше, но те, кто остался, уже не были зрителями. Через распахнутые, вывернутые наружу ворота шли жители Айсы — с детьми и стариками, с тележками и мешками, с узлами и корзинами. Они поворачивали на Магистерскую и Дровяные улицы, некоторые в растерянности останавливались, но на них тут же набрасывались делатели и точно так же поворачивали их на Магистерскую и Дровяные улицы. Те, которые уходили в сторону магистрата, иногда поворачивали головы к Рину Олфейну, но на их лицах не появлялось ни любопытства, ни восхищения, все заполнял ужас.
— Что случилось? — попробовал сказать Рин и с удивлением понял, что, несмотря на боль в груди, может говорить.
— И нечего валяться, — проворчал Арбис, который сидел рядом и потягивал из крохотного кувшинчика какой-то душистый напиток. — Подумаешь, три ранения? Ни одна кость не задета. Правда, левая рука чуть сильнее разорвана, так подлатали уже тебя. Но зато та стрелка, что под правую ключицу вошла, легкого не зацепила. Только вот что я тебе скажу: колдовать не смей! Никакого самоисцеления! Пользы не будет. Это все равно что в пустыне вместо воды пытаться пить собственную слюну. Не выйдет! Тебе сейчас самое оно — лежать и не трепыхаться.
Рин с трудом сел и увидел, что лежал на неведомо откуда взявшейся на площади у Водяной башни низкой скамье или просто доске, а матрасом и заодно подушкой ему служила свитка Орлика. Руки Олфейна саднили, но самая острая боль разрывала левую половину груди. В бок ему упирался тяжелый сверток, из которого торчали рукояти костяного меча и меча Фейра.
— А где Айсил? — спросил Рин. — Где Орлик?
— Айсил тут недалеко да и вельт твой тоже, — хихикнул Арбис. — Наверное, уже в каком-нибудь трактире живот набивает!
Рин покосился на свою заляпанную кровью и надорванную рубаху.
— Легко отделался, — скривил губы колдун. — Если бы Фейр куражиться не надумал, порубил бы тебя еще на первой минуте. Да и избаловался он. Когда достойных противников рядом нет, надо даже на недостойных выматываться. Так нет, любил седой всякие фокусы, вроде как дунуть, наговором ковырнуть. А когда-то ведь редким мастером был…
— О чем ты? — не понял Рин и, охнув от боли в плечах, приложил пальцы к ране на груди.
— О том все, — пробурчал Арбис и неодобрительно покосился на осевший на пальцах Олфейна иней. — Ты, конечно, выпутался в этот раз, но на будущее имей в виду: если вот также дунуть вздумаешь или покрасоваться, кончишься ты как мечник-умелец! Ты, правда, и не начинался еще, но вдруг когда-нибудь начнешься? Запомни: всякий, кто против тебя встал, твой самый серьезный и самый главный враг! Ни секунды играть не вздумай! Если можешь убить его на первом же выпаде, убивай! Не можешь — танцуй, но убивай!
— Хороший совет, как хороший обед! — раздался веселый голос, и Рин увидел Орлика. Вельт выглядел встревоженным, но глаза его возбужденно блестели. В одной руке он держал горшок, в другой сжимал меч. Свитка его развевалась лохмотьями, порты были разодраны на коленях и выпачканы в саже.
— Ерунда! — махнул рукой вельт. — Сразу скажу, что за самострельщиками Фейровыми я по крышам не гонялся. И без меня нашлось кому этим заняться. Тут рядышком уже по другому поводу схватиться пришлось. Стену пробили у Волчьей башни! Дыра-то небольшая случилась, их там прижали, но отряд проскользнул, да. Пепла по Подгнилке оставил много, сюда рвался! Ну вот пришлось встретить! Не одному, конечно, айские стражи тоже не оплошали, но и я поучаствовал. А то ведь, пока тебя Фейр по площади гонял, у меня уж рука затекла. Ты что? — Орлик сунул горшок с торчащей из него рукоятью черпала Рину. — Ты не знаешь еще ничего?
— Только очухался, — проскрипел Арбис. — Кстати, как раз вельт тебе руку зашивал. Неплохо справился, хотя, как он иголку в ручищах своих не потерял, ума не приложу!
— Ладно! — отмахнулся Орлик. — Если бы не ты да не Айсил… Она-то лишь поддерживала и то посерела, как камень, а ты-то просто пальцами растаскивал смерть. Раны-то уж полиловели! Яд был на стрелках!
— Не яд, а каменный заговор. — Арбис плюнул себе под ноги. — На паучий яд похоже. Окоченелость от него развивается, потом-то ее снять легко, если противоядие иметь. Пришлось повозиться. Ну да и без противоядия сладилось. Не хотел тебя убивать Фейр. Оттого и мечи такие принес. Куражился-то от дури, а задумывал все с умыслом.
— Зачем я ему живой? — поморщился Рин и потянулся к горшку, от которого поднимался аромат тушенного в кореньях мяса. — И о каком отряде ты говоришь. Орлик?
— Пойду я, — поднялся, звякнув амулетами, Арбис и двинулся по ступеням в темноту подземелий Водяной башни. — Что-то Айсил ваша застряла там. Посмотрю. А уж зачем ты ему живым или еще кому-то, не мое дело.
— Что ж ты не принес и ему перекусить? — огорчился Рин, когда Арбис исчез.
— Да сколько можно? — удивился Орлик. — Я уже замучился с горшками бегать! Хотя да, последний хранитель твой не сплоховал! Айсил сказала, что весь поединок тебя держал, ни одному наговору не дал к тебе прилипнуть. А за едой больше не пойду! И то сказать, трактир с той стороны башни, на ней стражники. А ну как решетки опустят? Трактирщик-то сбежал давно, а еду бросил. Какие у него там в молоке почки вымачиваются!.. Очнись, парень! — Вельт хотел потрепать Олфейна по плечу, но вовремя одумался и, с гримасой подняв глаза на оголовок Водяной башни, с которой продолжал звучать колокол, наконец сказал то, о чем Рин уже и сам догадался: — Скамы осадили Айсу!
Айсу осадили не только скамы. В то время как Рин начал схватку с Фейром Гальдом, Фолкер и Сардик со стражниками Айсы не без потерь очистили Каменную и Торговую слободы от сотни лазутчиков и отогнали от низкой стены еще сотню скамов, ожидавших клеймения в Кривой часовне. Поднятые до единого стражники заняли места на стенах, открытые к празднику ворота закрыли, решетки опустили. Дикий поселок, раскинувшийся между Айсой и Пущей, замер, ничем не выдавая укрытой в нем или в предлесье за ним армии скамов. Но Сардик приказал открывать Северные ворота главной стены и пропускать слободских в Верхний и Средний город. Фолкер отправил гонцов к Гардику и Рарику.
Когда Рин Олфейн ловил брошенный Орликом вместе с ножнами костяной меч, из-за стены вернулись лазутчики Фолкера и сообщили, что не менее десяти тысяч скамов скрываются в Диком поселке и готовятся к штурму города. Фолкер тут же вошел в Кривую часовню и осмотрел камень, на котором бился язык поганого пламени. Затем вышел на улицу и остановился у доспехов стражников, погибших потому, что клейменые скамы даже со стальными стержнями в руках бились как звери. Ни один не погиб, не унеся с собой одного или двух стражников, хотя и те носили клейма.
— Всех торговцев сюда! — приказал Фолкер, и вскоре сотни людей начали набивать часовню камнем и деревом. Они разобрали будку стражников, снесли навесы, выковыривали камень из покрытия торговой площади и тащили все внутрь часовни, где два десятка крепких каменщиков укладывали добытое, а еще десятка два заливали спешно разводимым известковым раствором.
Гардика гонцы Фолкера не нашли, а Рарик, к которому гонец пробился через плотную толпу, к южной стене опоздал. Когда Рин Олфейн узрел осыпающегося пеплом противника и повалился на руки подбежавшей к нему Айсил, внешняя южная стена пала.
Глиняные ворота, через которые каждый день ползли телеги с глиной, тростником, хвощом и другой болотной добычей, вдруг треснули, заскрипели и осыпались грудой камней, похоронив под собой с полдюжины стражников, и в открывший провал ринулись вымазанные в болотной грязи шиллы и айги. Их было несколько тысяч. Впервые степняки выступали вместе, но еще удивительнее оказалось то, что с ними шел и отряд скамов, охраняя нескольких скамских колдунов с тяжелыми мешками.
Степняки смели уцелевших стражников, бросились грабить и убивать и в течение часа не оставили в живых никого в Ремесленной слободе и Темном поселке. Затем со страшным грохотом обрушилась стена Темного двора, но что стало с его послушниками, было никому не известно. А сразу вслед за Темным двором треснула стена у Волчьей башни, и скамы, среди которых был и колдун, мгновенно растворились в переулках Нижнего города, где уже царила паника и толпы людей рвались к воротам Водяной башни.
Скамских мечников настигли на подступах к ней. Орлик, который собирался с учетом суеты и испуга горожан пополнить содержимое своего мешка если не дармовой, то уж точно дешевой снедью, первым наткнулся в брошенном трактире на притаившихся воинов и тут же вступил с ними в битву. К счастью, вельту помогли дозорные, которых Рарик оставил у Водяной башни, но мешок со снедью был безнадежно затоптан. Колдуна или кого-то похожего на него среди осыпающихся пеплом скамов никто из стражников рассмотреть не успел, да и некогда было приглядываться. Ни о каких колдунах Рарик не предупреждал.
За десять минут до того, как Рин открыл глаза, рухнули сразу две башни на внешней Северной стене. Они точно так же вдруг пошли трещинами и осели грудами камня. В один из проломов ворвались тарсы, в другой — скамы. Тарсы тут же кинулись грабить и убивать немногих оставшихся в своих домах жителей Каменной слободы, а скамы начали пробиваться к Кривой часовне.
Сардик приказал всем уходить за главную стену. Часовня была частично забита мусором, и это оставляло надежду, что скамы не смогут воспользоваться магией Погани. Ни Сардик, ни Фолкер уже не верили, что поганое пламя спрячется в камень, как бывало прежде. Прежде никогда штурмующие Айсу не использовали колдовство, теперь это случилось.
— Все когда-то меняется, — похохатывал Арбис, вышедший вместе с осунувшейся Айсил из подземелий Водяной башни. Она не нашла и там ни одной надписи.
— Все меняется! Когда-то поганое пламя клеймило только горожан, теперь оно, судя по всему, клеймит всех подряд. Когда-то в самой Айсе с колдовством было неважно, даже опытные колдуны ворожили что-то в границах города через силу, теперь тот же Фейр у самой Водяной башни наговоры раздувает, и лепится магия, лепится! Раньше кристаллы, что за золото у Айсы покупали скамы, только у скамов и творили чудеса, а здесь, кроме как на продажу или для украшения, не годились никуда, теперь же и они в дело пошли! Я так думаю, мои дорогие, что, для того чтобы снести одну из башен внешней стены, горсти льда хватит, только горстей этих самых у скамов немерено. А, к примеру, в корзине льда столько силушки, что и Храм можно сковырнуть, и главную стену проломить, и даже Водяную башню снести.
— Не я ли в том виновата? — прошептала Айсил, которая лишь слабо улыбнулась Рину, даже порадоваться за него не смогла.
— Похвалялась мошка, да соврала немножко, что буйвола с луговины прогнала в осины, — задребезжал хохотком колдун. — Ты, девка, не помнишь ничего о себе, а другая бы тебе сказала. Что будет, если пересыплешь соли в солонину рыбью или еще какую?
— Испортишь еду, — буркнул Орлик. — Излишек, конечно, выступит кристаллами. Того же рыбца соленого и обстучать, и отряхнуть можно, но все равно — уже не то.
— Уже не то! — повторил колдун. — А если недосол сделать?
— Есть нужно быстрей, — почесал живот Орлик. — А то ведь стухнет засолка!
— Вот! — крякнул Арбис. — Что мы и имеем! Сначала горожане славной Айсы кристаллики стряхивали и радовались тому. Потом начали понемногу недосол устраивать, подчистую выгребать! Знаю я эти штольни Айсы. Сотни лет их долбили! Стенки между соседними ходами — редко где в локоть! Да сами ходы в три, четыре, а то и пять горизонтов. А уж храмовники, по слухам, там, где порода не так тверда, что по левому берегу Иски, и того глубже зарылись. Да если кирка в руках, из Среднего города в Верхний можно пройти, наверх не выбираясь! И ведь каждый уголок осмотрят. Кристаллик и до горошинки не вырастет, а его уже на продажу тащат! И это же не все! Слушай, верзила, а что, если этого твоего пересоленного рыбца в воду опустить?
— Лучше сразу на помойку, — отмахнулся Орлик. — Он же на второй день уже вспухнет, а то и к вечеру!
— Ах, молодец! — шлепнул себя по коленям горбун. — А теперь оглянитесь, друзья мои! Кто нынче неклейменый в Айсе? Дети да бабы? А что такое клеймо? Тавро поганское! Пламя его погибельное! Или не твои слова, девка, что город-то словно кладбище: как прищуришься, мертвецы мерещатся? О мертвецах разговор отдельный будет, они над Айсой, словно мошкара вьются, потому как дух отлетевший Погань к Единому не отпускает, в себе держит, в ладонях пересыпает. Так ведь в Айсе-то и живые, будто мертвые! А против кого ворожба айская служила? Против ворожбы чужой да против Погани! И те и другие для Айсы, словно вода для высола!
— Что же теперь делать-то? — выпятил нижнюю губу Орлик.
— Вот, думаю, — скривился Арбис. — Который день уж думаю, а придумать не могу. А тут еще этот колокол над головой гудит! Кто там за звонаря нынче, пьяница Райлик? Поднес бы, что ли, кто-нибудь ему кувшинчик вина, а то голова раскалывается! Однако вот еще умники идут. Может быть, они что-то придумали насчет вольной Айсы?
Через изрядно поредевшую толпу, в которой все больше становилось стражников, к Рину приближался Нерух. В руке у него сверкал обнаженный меч, который, как Олфейн помнил, назывался шпагой, за ним шли еще пятеро послушников двора. Одежда магистра была изодрана, от недавнего лоска не осталось ничего. Его спутники выглядели не лучше. Рин узнал прихрамывающего Ката и потянулся к мечу, но магистр опередил Олфейна.
— Не время мстить! — выкрикнул он и сунул шпагу в ножны. — Темного двора больше нет. Уже половина Айсы захвачена. И оставшаяся часть рушится магией, чего прежде не было никогда. Да, думалось нам, и переждать все, и ключиком от Водяной башни завладеть, но так и не переступали мы лишнего! Только братьев наших теряли. Трое за вами ходили, троих и не стало. Одного где-то в Среднем городе зажали, да наговор наш переломили ему. Еще двух пустили, и их убили, но уже сталью, без колдовства. Почти тридцать человек только что осыпались пеплом в развалинах Темного двора. Мы еле успели уйти по мосту через Каменную слободу. И там теперь тарсы. Скажете, измельчали наследники хозяев Айсы? И правы будете. Однако к нам Хозяйка Погани приходила! Со служками бессловесными хозяева не советуются!
— Хозяева служек наставляют, — оскалил зубы Арбис. — Ну так мы не служки, потому и наставления не удостоены! А что же вас сюда-то привело? Или места на стенах не хватило? Или наставления пришла пора выполнить?
Сказал последние слова колдун, на ноги вскочил и пальцы сплел, словно защитить что-то от чернобородого хотел. Орлик выдернул из ножен меч. Айсил тоже обнажила клинки. Рин, морщась от забившейся в висках боли, ухватился за уже намявшую бок рукоять.
— Ладно. — Нерух выставил перед собой ладони. — Я с тобой, Арбис, тягаться не собираюсь! Да и те из нас, кто думал, что ключик последний Олфейн на шее носит, свое уже получили! Боюсь, что до смерти хромоту вылечить не успеют. Не Олфейна же просить собственноручно нанесенные раны исцелять? Идти нам больше некуда. Хозяйка Погани не приказывала, не наставляла, а как отрезала. Сказала, чтобы ни Олфейна, ни опекуншу его не трогали. Коли бережет вас, так с вами и мы сбережемся. А если на забаву себе сохраняет, так и мы тогда позабавимся перед смертью!
— Не торопи смерть, магистр, — мрачно заметил Орлик. — Она и без того незваной является. Говори, чего хочешь? Айсу-то пока не Погань кромсает, а скамы да тарсы со степняками!
— О том и речь, — понизил голос Нерух. — Здесь, в Водяной башне, сердце Айсы. А вот ее хозяйка. Я уж всех перебрал, никому больше Рин ключ не мог передать. А то, что он у него был, я точно знаю. Может быть, я маг не из первых, разбавилась кровушка за тысячи лет, но слышу и вижу не хуже предков моих. Это Айсил силу свою чернотой кроет, а Рин, словно стеклышко, — все видно! У Айсил печать льда. Но сердце Айсы пока еще само по себе бьется, только захлебываться начало! Кто кроме нее мог перстень древний на пальце крутить, снимать да надевать? Я по перстням каждого магистра назову, все о нем расскажу!
— Туман стелешь, — хмыкнул Арбис. — Сердце, не сердце, но и прошлая силушка из-под Водяной башни перла, и нынешние ручейки отсюда же бьют. Да вот только не соединишь ты ту силушку с хозяйкой ее! Разве только там еще один демон сидит, который на нынешнего кинется. Ну так ты и сам знаешь, что нет там никого! А перстни твои теперь и вовсе безделушками стали.
Едва договорил Арбис, как громыхнуло что-то на северной стороне, вопли да визг долетели до Водяной башни, а излет Медной улицы оделся клубами пыли.
— Торопитесь! — закричал Нерух и выставил вперед перстень с черным камнем. — Торопитесь, а если веры нет мне, скажу: о том, что Гардик еще вчера пеплом осыпался, я тотчас узнал! И теперь скажу, что перстень с белым камнем у Олфейна на поясе спрятан, а из остальных магистров только Сардик да Фолкер остались, и те изранены уже. Перебили прочих у Западной башни, когда они через старые ворота уйти пытались!
— Что я должна сделать? — спросила Айсил.
— Тайник найти! — заорал Нерух. — Найти и открыть его! Силой Айсы овладеть! Кристаллы ледяные расплавить, которыми скамы стены рушат!
— Нет там тайника, — покачала головой Айсил. — Я уже еле на ногах держусь. Считай, что все галереи ощупала, сквозь камень смотрела — нет ничего! Была бы подсказка какая, да все барельефы и надписи срублены еще тысячу лет назад!
— Есть одна надпись, — тихо сказал Рин.
Факелы горели, но на нижней галерее, куда свет все-таки проходил, потому что до Мертвой ямы, до начала тоннеля, образованного громадой Водяной башни, была всего лишь сотня локтей, они почти не помогали. Да и скользкий от водяных брызг парапет никак не указывал на возможный тайник. Повсюду был серый камень, который не поддавался ни зубилам, ни киркам. Если тайник и был, то явно скрывался ярусом выше. Именно там хранили молчаливые своды многочисленные залы и галереи. Но Рин привел друзей и Неруха с послушниками именно сюда.
— На той стене! — крикнул Олфейн, указав через ревущий поток.
— Что там? — прищурился Орлик. — Какая-то кладка?
— Кладка, это старое русло Иски! — объяснил Нерух. — Здесь, в тоннеле, оно заложено камнем. Кладка уже старая, ровесница Водяной башни, в половодье пропускает воду, подтапливает Подглинку. Но самого русла давно уже нет. Оно заполнено мусором. Кое-где поверх проложены улицы, дома стоят.
— Я не вижу надписи! — крикнул Орлик.
Рин оглянулся. Дыхание его успокоилось, хотя исцеление собственных ран и забрало много сил, но он сумел не потратить лишнее. Его меч был просто заткнут за пояс, хотя Орлик и приладил к нему серебряную фольгу, что вытащил из разрубленных ножен, обмотал клинок, прикрыл тряпьем. Меч Фейра Гальда, до которого Рин боялся дотронуться и о котором он боялся даже думать, торчал из мешка за спиной. Айсил, Арбис, вельт, темнодворцы стояли и молча смотрели на последнего из Олфейнов, предок которого больше тысячи лет назад прыгнул с утлой лодчонки на скользкий от водяных брызг парапет.
— Я тут рыбу мальчишкой ловил, — негромко продолжил Рин, уверенный, что его слышит каждый. — Мы… забавлялись. Бросали старые факелы в воду, чтобы потом выловить их в Холодном ущелье.
Он размахнулся и бросил факел к противоположной стене, пламя встрепенулось и зашипело в воде, но в последнее мгновение осветило возле уреза, на три десятка локтей ниже по течению от древней кладки пять букв.
— Сурра, — прочитала Айсил, вздрогнула и медленно села на холодный камень.
— Что это? — заволновался Нерух. — Что значит это слово?
— Это имя. — Айсил подняла смеющееся лицо. — Имя моего деда. Сурра. А меня зовут Айра!
Джейса пришла в себя на Водяной башне. Она не знала, как попала туда, не знала, зачем она там. Она сидела и просто сжимала в руке деревянную палочку, которая висела у нее на запястье на ременной петле. Мимо время от времени проходил Райлик, переворачивал часы, ударял в колокол, но ей казалось, что он ходит ежеминутно, хотя она не смотрела на соседа, и тот, против обыкновения, не пытался с ней заговорить, словно было у нее в лине что-то отталкивающее.
Потом появился Арчик. Он что-то кричал ей и размахивал странным кинжалом, лезвие которого напоминало язык застывшего пламени, вырезанный вместе с осколками ночной тьмы, но Джейса и его не слышала, как не слышала ударов колокола над головой и гомона собирающейся у Водяной башни толпы.
Потом Арчик приник к окну, и Джейса тоже подошла к окну и стала смотреть, как посреди огромной толпы внутри двойного круга Рин Олфейн бьется с Фейром Гальдом. Она не думала, кто из них должен победить, не желала победы ни тому, ни другому, только смотрела и понемногу отпивала кисловатый напиток из фляжки, пока та не опустела совсем.
Когда Олфейна пронзили стрелы и он упал на колени, Джейса увидела возле круга Арчика и удивилась: отчего он внизу, если только что стоял рядом? Потом рассмотрела на крыше трех воинов с самострелами, напомнивших ей Фейровых молодцов на торжище, увидела стражников, прорывающихся сквозь толпу, и решила, что стрелки не сумеют уйти от стражи.
А затем Джейса услышала грохот, подошла к противоположному окну и разглядела далеко на юге, чуть ближе туманной коричневой дымки Гнили, пролом на месте Южных ворот. «Райлика больше не будет», — подумала звонарка и пошла к лестнице. «И Арчика больше не будет», — подумала она, пока поднималась наверх, вовсе не притрагиваясь к костылям. «И Шарба», — кивнула сама себе, сдвигая деревянную крышку люка на звоннице. «И Рина Олфейна», — решила, натягивая веревку. «И Джейсы», — поняла с первым ударом колокола…
— Меня зовут Айра, — сказала опекунша, которую только что называли Айсил, и умолкла.
Она осмотрела спутников, словно видела впервые. Орлика с улыбкой, Рина с интересом, Арбиса с подозрением, Неруха и его спутников с сожалением и холодом, и скрестила пальцы. Сначала ничего не произошло, разве что Мертвая яма зашумела сильнее, будто Иска торопилась ускользнуть в зев провала. Затем Рин присмотрелся и понял, что воды реки останавливаются у его ног и обрываются перед Мертвой ямой! Иска замерзала! Часть воды выплеснулась на парапет, обдав спутников холодными брызгами, но вот и она обратилась вздыбленной льдиной. Река еще не сдалась, продолжала бушевать где-то поблизости, но поперек русла уже вставала ледяная стена.
— Хватит, — сама себе сказала Айра, когда стена достигла свода, и глухой рев подсказал Рину, что там, за прозрачной, на его глазах сотворенной стеной, Иска нашла для себя новый выход из грота под Водяной башней.
— Или старый выход, — прошептал Рин, но Айра уже шла к концу парапета, возле которого обнаружились ступени, уходящие в жерло Мертвой ямы.
Они скорее казались волнами, потому что, несмотря на магию, вода все-таки сумела сточить и закруглить их грани, но пройти по ним все еще было можно. Под ногами хлюпала вода, Рин хватался за стены, но не отставал от Айры, которая спускалась первой. Дверь была всего лишь в десятке локтей ниже начала ступеней. Факел шипел, облизывая мокрый свод, но Рин через плечо опекунши разглядел отверстие в стене, в которое мог пройти, не нагибаясь, даже великан Орлик.
Внутри были опять ступени, которые шли вверх и через минуту вывели всех в сводчатый зал. Другого выхода из него не было. Из узких окон падал рассеянный свет, и Рин увидел сквозь них Холодное ущелье и заиленное, замусоренное русло Иски, из которого постепенно, может быть, навсегда уходила вода. Пока еще в глубоких лужах бились рыбцы и рыбья мелочь, торчали из ила гнилые бревна, но колокол больше не звонил.
— Здесь, — сказала Айра.
Рин оглянулся, пожалев, что в детстве не догадался спуститься на веревке по той стене Водяной башни, что смотрела на Холодное ущелье. Так не видел же на недоступной стене бойниц! Был какой-то рельеф на кладке, но все равно он казался монолитом, тем более что добраться до него не смог бы и скамский акробат: стена уходила вверх от грота, из которого вырывалась Иска, со скосом наружу.
— Здесь, — повторила Айра, и Рин увидел рассыпавшиеся от древности стулья, полки, заполненные трухой свитков и пергаментов, черепки сосудов и останки какого-то скарба. Все покрывал густой слой пыли, но даже сквозь нее сияли кристаллы льда. Они были всюду. Их можно было бы собирать лопатой, разве только потом пришлось подставить их под струю холодной воды.
— Надо же, как интересно! — почесал затылок Арбис. — Обычная водяная мельница. Верно, мы просто не дошли до колеса или лопастей — они дальше по гроту. Тысячелетия исправной службы! Твой дед, девка, был великим магом! Мастерски выстроенные магические поля огня и воздуха, в которых с помощью силы воды вращался элемент земли! Первые лет десять почти никакого прибытка, а потом постепенно вся местность вокруг, весь каменный остров словно превращается в тяжелый гончарный круг. Но все устройство едва держится!
— Уже не держится, — вздохнула Айра.
У ее ног завершал медленное вращение ледяной посох. Рин не знал, почему решил, что это посох. Но никак по-другому назвать торчащий из отверстия в полу зала ледяной стержень неправильной формы он не мог. С двух сторон возле него стояли два каменных столба, испещренные надписями и рисунками. Айра наклонилась, чтобы прочесть их, но Нерух схватил ее за волосы и приложил к горлу нож. Выхватили шпаги его спутники, обнажил меч Орлик, выдернул из-за пояса свой сверток Рин. Только Арбис удрученно покачал головой и упер руки в бока.
— Надо же, осталось всего три магистра, если не считать таковым опекуна Рина Олфейна, да и из этих трех один оказался мерзостью. Слава Единому, еще двое продолжают сражаться с врагом. С другой стороны, эти двое не из трех, а из девяти — да почтит Единый благоволием своим ушедшего к нему Рода Олфейна! Измельчал народец, чего уж про потомков магов говорить!..
— Молчать! — прошипел Нерух.
— Спокойно, — улыбнулась Айра.
— Забыли мы с тобой про записку Камрета, — мрачно заметил Орлик. — Что там было написано? Правильно! «Остерегайтесь Темного двора!»
— Там еще было написано: «… слушай Орлика», — процедил сквозь сомкнутые зубы Рин. — Я слушал, но ты последнее время или молчал, или нес какую-то чушь.
— Молчать! — снова заорал Нерух. — Я не хочу вас убивать, тем более что Айсил… или Айра, похоже, и вправду прямой потомок одного из шестнадцати магов, но выбора у меня нет.
— Почти уже нет, — ухмыльнулся Арбис. — Еще есть, но он сужается с каждой секундой.
— Молчи, колдун, — прошипел Нерух. — Когда-то я мечтал о славе и силе, но теперь вполне успокоюсь на сохраненной жизни. Думаю, что эта хрустальная палочка пригодится мне, когда я найду для себя тихое местечко подальше от Погани!
— Не думаю, что найти местечко подальше от Погани так уж легко, — заметил Арбис. — Да и пробиться к нему еще надо!
— Я пробьюсь! — скрипнул зубами магистр и ткнул ногой в один из камней. Он тут же осыпался пеплом, вслед за ним осел грудой песка и второй камень.
— Спокойно! — повторила Айра, глядя, как двинулся вперед Рин Олфейн.
— Точно! — кивнул Нерух и ухватился за вершину посоха.
В то же самое мгновение раздался треск, и Айра осторожно освободилась из рук магистра Неруха, который обратился в ледяную глыбу. Посох исчез, оставив в оледеневшей руке темнодворца каменное навершие.
— Я так и думала, — кивнула сама себе Айра, выламывая камень из пальцев магистра. — Рассчитывала пожертвовать кем-то из болванов, но Нерух вызвался сам.
Раздался топот, и преодолевшие столбняк темнодворцы побежали прочь.
— Точно, измельчал народец, — заметил Арбис. — Где выдержка? Убегать-то некуда!
— Убегают не куда-то, а от кого-то, — вздохнула Айра. — Мы не побежим.
— Магический лед тает! — удивился Орлик, шлепая по луже. — Вовремя я Ханку свой кристалл продал. А у меня сапоги худые. Да и в животе пусто!
Джейса перестала звонить только тогда, когда услышала рев, заглушивший звон колокола. Точнее, не услышала, а почувствовала. Слышать она уже не могла. Камень содрогнулся у нее под ногами, она оставила ободравшую в кровь руки веревку и выглянула из звонницы. Верхний и Средний город охватывал дым, внизу на площади, прямо на еще не успевшем стереться от тысяч ног двойном круге шло сражение, а Нижнего города вместе с заполнившими его степняками больше не было.
Нет, еще поднимался дым над обрушенным Темным двором, еще торчала у излета Холодного ущелья Волчья башня, но все остальное превратилось в круговерть водоворотов и пелену подрагивающих от едва различимого движения крыш. Смыв целый квартал под Водяной башней, Иска торопилась заполнить старое русло, и потоки грязной воды, хлынувшие по узким улицам, оседающие, проваливающиеся в подземные пустоты дома, — все говорило о том, что ей это удастся.
Из ушей Джейсы текла кровь, и она не услышала ни радостных криков стражников Айсы, которым удалось отбить осаду степняков и которые только что поняли, что с юга нападения больше не будет. Она не услышала изумленного возгласа скамского колдуна, успевшего подняться на крышу последнего крепкого дома у Водяной башни, но, начав сплетать разрушительное заклинание, обнаружившего, что магический лед в его мешке превратился в обычный. Она не услышала, как затрещала и занялась поганым пламенем вся Кривая часовня, и не увидела, как уже порядком посеченное войско скамов и тарсов двинулось к центру Айсы с упорством ожившего мертвеца.
И уж тем более не услышала Джейса криков отчаяния, которые по всей обитаемой земле издали маги и богачи, чьи самые большие богатства обратились лужами воды.
Джейса смотрела на юг. Далеко впереди темнела пока еще коричневатая Гниль, некогда радовавшая взгляд синью Каисского озера, но станет ли она вновь озером, все еще зависело не от реки.
Первым из Холодного ущелья по узкой лестнице на Дровяную улицу поднялся Орлик и сразу вступил в бой. За ним сечу принял Рин, а уж потом и Айра выхватила оба клинка. К счастью, тарсы, которые пробивались по Дровяной улице к Водяной башне, полагались на мечи. Да и трудно бы пришлось стрелкам: дым полз над мостовой низко, щипал глаза, отличить своего от чужого можно было только с двух шагов. Точно так же и Орлик едва не разнес голову знакомому стражнику, когда срубил очередного тарса.
— Сюда! — заорал стражник. — Мы держимся пока у Водяной башни, но за ней никого! Там вода! Магистрат и половина Верхнего города пока наши, но прижимают нас сильно! Видели?
Стражник махнул на север, и Рин разглядел над крышами столб пламени.
— Часовня словно факел пылает! — с изумлением заорал стражник. — Никак Погань на ту сторону переметнулась? Ничего, мы им тоже еще пепла отсыплем! У нас еще два магистра! Сардик, правда, ранен, зато Фолкер в порядке! Да вот и Рин Олфейн чем не магистр?
И тогда Рин Олфейн почему-то легко надел на палец перстень с белым камнем и ринулся в схватку.
Когда Орлик оттащил Рина назад, скамов и тарсов у Водяной башни почти не осталось. Лицо и руки Олфейна покрывала грязь, состоящая из смеси его крови и чьего-то пепла, но он не чувствовал усталости и скалил зубы в улыбке.
— Сейчас опять хлынут, — сказал такой же грязный, как и Олфейн, магистр Фолкер. — Приветствую тебя, парень! Я слышал, ты неплохо дрался с Фейром? Теперь нас осталось двое, Сардик ушел в пепел. Будем держаться.
— Ну вот, — обиделся Орлик. — Здесь у башни еще полсотни воинов, а магистр видит только себя и Олфейна!
— Прости, вельт, — усмехнулся Фолкер. — Но сегодняшняя схватка последняя. Скамы заклеймили всех своих мечников. Погань встала на их сторону. Видишь, как пылает часовня? Скоро падут магистрат и последние башни. Наших женщин и детей больше нет. Пришло время отдавать долги!
— Маара, Сена, Лит, Фокла, — начал пересохшими губами перечислять женские имена Орлик.
Рин отыскал взглядом Аиру. Она сидела возле Арбиса, стискивая клинки, но усталости в ее глазах не было.
— Не своим делом занимаешься, девка! — гнусавил умудрившийся не запачкать мантию колдун. — Думай! Думай, зачем ты понадобилась Погани!
— Магистр, — окликнула Фолкера Айра, — как ты посмотришь на собственную смерть, если за нее скамы заплатят всем своим войском?
— Я расцелую ее, как любимую женщину! — заорал тот.
— Тогда вытри губы, — ответила Айра и положила клинки на камень.
Скамов не пришлось долго ждать. Сначала они хлынули по Магистерской, а потом и по Медной улице, успевая не только рубить последних защитников Айсы, но и грабить дома и лавки.
— Ты обещала! — крикнул Фолкер и ринулся в самую гущу схватки.
Рин поспешил за ним и уже не видел больше ничего, только замечал, что сначала Орлик размахивал мечом, потом вельт появился из клубов дыма с пикой, а затем рухнул у ног Рина с обрубком рукояти топора в руке.
— Город мой! — громко произнес высокий воин, чем-то неуловимо напомнивший Рину Хельда, и вдруг начал осыпаться пеплом.
И Рин, который судорожно сжимал пальцами распоротый живот Орлика, увидел, что осыпаются пеплом все — и защитники Айсы, и скамы, и снова вышедшие по Дровяной улице к башне тарсы. А потом осыпаться пеплом, рушиться стал сам город.
Дома опускались в собственные подземелья друг за другом, будто кто-то толкнул крайний, и все остальные стали сыпаться туда, откуда они и выросли. Накренился и с грохотом рухнул в разверзшуюся землю Храм. Покосился и вновь обратился в развалины магистрат. Загрохотали осыпью подземные галереи Водяной башни. Опала погасшая свеча Кривой часовни. А потом вокруг стеной встало пламя.
— Я смогла, — раз за разом повторяла Айра.
Всего лишь нужно было выжечь ту связь, которая все еще оставалась внутри и которая соединяла эту Погань с той, что осталась там, откуда пришла Айра. Всего лишь выжечь, жаль только, что погасшая часовня не помешала разгореться поганому пламени, раскинувшемуся во все стороны. Жаль только, что Айсы больше нет.
— Будешь как новый, — сказал взмокший и усталый Рин Орлику, который тяжело дышал у ступеней Водяной башни.
— Да, — согласился вельт. — Ты становишься хорошим лекарем. Уже перестал брыкаться в обморок от каждого вылеченного пореза. Ты только точно скажи мне, уверен, что я не смогу пообедать сегодня?
— Скоро ужин, — вздохнул Рин и вытащил из мешка пояс Фейра. — Я понимаю, что это не заменит тебе обед, но уж больно хороший меч ты мне подарил! Вот тебе ответный дар.
— Да уж, — хмыкнул Арбис. — Ты и сам не знаешь, что за меч тебе купил вельт! Это ж ноготь демона! Да не такого, — колдун махнул рукой на неутихающее пламя, — а пострашнее! Редкая вещица! Даже меч Фейра, выкованный не на земле и не из стали, и тот не так дорог! Этим же можно и демона развоплотить! Беда только в том, что к демону невозможно подобраться!
— Для меня дар Рина Олфейна будет дороже любого меча, — уверил колдуна Орлик. — Хотя ты и загнул, конечно, насчет земли и неметалла! Я как-то служил у одного колдуна, так вот он тоже чуть что — сила небес, сила воды, а потом… Эх! Да и нечего подбираться к демонам, от них надо держаться подальше! Да ты, Рин, с поясом меч давай, с поясом. А это возьми. Забыл, что ли?
Орлик распустил ленту на рукояти меча и осторожно протянул Рину заколку. Из желтого камня торчали две тонкие иглы.
— Похоже на морской камень, — заметил Орлик.
Арбис посмотрел через плечо Олфейна и сердито поджал губы:
— Воину не к лицу распускать нюни.
— Что ты делаешь? — спросил Айру Рин. — Вспоминаешь? И кем ты была там, откуда пришла?
— Много кем, — прошептала опекунша. — И колдуньей, и рыночной воровкой, и матерью, и уборщицей трупов, и воительницей. Но сейчас я не вспоминаю, я готовлюсь. Еще не все сделано.
Она вышла из восточных дверей покосившейся Водяной башни через пару минут после внезапного удара колокола.
— Джейса! — закричал Рин, но девушка оделась языками пламени, и перед четверкой предстала совсем другая женщина.
— Гная! — завопил Арбис и юркнул в арку двери. Язык пламени почти догнал колдуна, но Айра остановила огонь. Она выставила вперед ладони, и в воздухе закружились снежинки, зашипели в языках огня и, падая на камень, начали обращаться в лед.
— Отдайте мне мальчишку, — произнесла женщина.
— Не верьте ей! — выкрикнул из убежища Арбис.
— Отдай Джейсу! — потребовал Рин.
Гная поправила рыжие волосы и рассмеялась:
— Ее уже нет. — Она вытянула ладони, и на камень посыпался пепел. — Двоим нам не было места. Осталось только это. Возьми.
— Зачем тебе все это? — провел рукой вокруг себя Рин.
— Мне все это, — она со смехом повторила его движение, — не нужно. Поэтому оно такое, что не нужно. И будет таким от горизонта до горизонта, куда бы ты ни пошел. Но тебя я буду беречь.
— Нет, — стиснул зубы Рин.
— Почему же? — Она сделала шаг вперед. — Поверь мне, стать отцом демона почетнее, чем последним отпрыском дома Олфейнов, который когда-то основал грязный и похотливый раб. Или тебе больше по нраву вот она? Так она не любит тебя! Да и у нее есть уже ребенок. Правда, она до него никогда не доберется. Но ведь так будет честно? Она разлучила меня с моим ребенком. Я разлучу ее ребенка с нею. Правда, я милосерднее, я не буду резать по живому.
Рин оглянулся. Айра сидела, стиснув зубы, и из глаз ее лились слезы. Орлик поддерживал ее за плечи, но силы оставляли внучку Сурры, заледеневший камень мостовой шипел и взрывался осколками при каждом шаге Хозяйки Погани, которая была красива, очень красива.
— Нет, — повторил Рин. — Мне больше по нраву Айра, даже если она ни разу не взглянет на меня больше!
— Тогда мне придется взять тебя силой, — улыбнулась Хозяйка Погани.
И тут время остановилось.
— Всегда попадаются на одну и ту же уловку!
Камрет выбрался из дверей и тут же начал суетиться. Он выглядел смешно в мантии Арбиса, но когда извлек горб, оказавшийся его знаменитой флягой, когда распустил узел волос на затылке да еще нацепил поверх мантии пояс с мечом лопатой, то оказался тем самым Камретом. Правда, без колпака. Да и стариком бы теперь его никто не назвал. Скорее побитым жизнью, но еще крепким пройдохой средних лет.
— Всегда попадаются на одну и ту же уловку, — повторил Камрет, подошел к Орлику и, вытащив из ножен точно такой же меч, как у него, только короче и шире, решительно мотнул головой. — Нет, останусь со старым, фейровский великоват. И твой ноготок не возьму, — хихикнул в лицо Рину. — Больно заметен. Потом и не уснешь, свои же зарежут. Вроде Фейра. Нет. Покой дороже. Скромность не только украшает, но и бережет.
Он залился смехом, откупорил флягу и начал поливать Гнаю прозрачной жидкостью, затем глотнул сам, крякнул и, выудив из-под мантии огниво, одним щелчком осыпал ее искрами. Гная вспыхнула и загорелась, как горел меч Олфейна, и Рин понял, что сейчас она, Хозяйка Погани, испытывает ту же боль, которую испытывает сжигаемый человек, только, в отличие от человека, не умирает от боли и может гореть вечно.
— Нет, — замотал головой Камрет. — Быстро прогорает. Правда, не так быстро, как прогорел бы я или ты или прогорела твоя мамочка, но быстро. А вот если я вельта оболью, все одно он прогорит еще быстрее. Так то вельт, человек то есть, а то — неф. Конечно, неф — не демон, но и не человек. А полунеф — все равно неф, так что не сомневайся. Вот покроешь девку, и у нее неф родится, если она, конечно, даст тебе. Своенравная! С другой стороны, разница между нефом и человеком — так себе. Почти никакой. Есть, но маленькая. Я даже так скажу, что разница между разными людьми куда как больше, чем у человека и нефа.
Рин слушал старика и смотрел, как сгорает Гная. Сначала сгорели ее платье и волосы. Потом начала вздуваться кожа и лопнули глаза. Затем она запылала, как чучело, которое сжигали в Айсе в конце зимы, пока на камне не образовался спекшийся комок размером с голову человека. Камрет задумался на мгновение, потом скрестил пальцы и дунул в сторону Рина и его друзей. Удостоверившись, что наговор лег, как надо, выдернул у них из-под ног невидимое полотно и, завязав его узлом, закинул головешку Гнаи за спину, после чего со вздохом обернулся.
— Ты не обижайся, парень, — выпятил он губу. — Чего тебе один город? Я ж готовил тебя, говорил, что это город мошенников! Смотри! Половина мира в порядке! Вторая половина пока дымится, но весной прольется дождик, лет пять пройдет, и зазеленеет. А вы пока вон с вельтом отправьтесь к нему на родину — там рыбалка, море! Наговора моего еще минут на десять хватит, вот пока и обмозгуйте, а мне пора!
— Да, — обернулся Камрет снова. — Я не все сказал-то. Хвастун я, конечно, не отнять. Так ведь есть чем хвастать! Охота ж была какая! А?.. Давно такой не было! Обычно приходишь, а кругом одна гарь, демон слабый, бери голыми руками, а тут — просто игра! Двадцать лет угробил на эту мерзость! Так ведь и не простая была добыча! Все-таки самка. Она хоть и подешевле ценится полноценного демона, но зато живой взял! За шкуру цена меньше, дели на десять. Самое смешное, что если вдуматься, то и в виде шкуры она все еще жива. Но теперь ей несколько тысяч годиков придется подумать обо всем. Есть стражи, в другой раз не оплошают. Зато такую на приманку интереснее брать!
Да и случай исключительный! Для такой ведь особая приманка нужна! У нее ж один дитенок уже был, да не простой. Но нитка с ним осталась с волос, вон девка твоя, Рин, оборвала ее. Вовремя, кстати. Но это совсем другая история. Так ей что надо? Нового! А где взять? Она же существо хоть и могучее, но глупое! Вот и высматривает. Я приманил тут парочку нефов — неф для демона самая приманка. Кому ж охота дитенка обычному человеку подбрасывать, все-таки родное существо. Вот я и позвал Амиллу Гальд. Фейра-то не знал тогда, он за ней как хвостик волочился, сказал, что тут есть чем поживиться, мол, хранится в Айсе какая-то тайна, что даже демону неподвластна. Амилла такой стервой была, что в одной комнате не усидишь с ней, а Фейр — так, слабачок! Годился на крайний случай, а так-то — ерунда. Трусоват, хоть и неф. Тут я в открытую и растолковал все Амилле. Предложил заполучить ключ от Айсы и взять потом на приманку демона, а выручку поделить. Она и согласилась — мне же вся забота, а ей-то всего дел: окрутить остолопа Рода Олфейна да родить от него ребенка. Разговор на кувшин вина. Так нет, Рода окрутила, ребенка родила, даже Фейру рот заткнула, а ребенка отдавать на приманку отказалась. Уходить вздумала. Вот и пришлось ее… — Камрет тряхнул флягой. — Сначала, правда, рубанул по лицу. А потом уж… Все-таки не демон, сгорела без остатка, только меч ее остался. Пытался я его куда подальше отправить, да вот бедолага Ханк расторопным оказался. Ты меня глазом-то не жги, Олфейн. Она могла и шкуру с меня содрать! Больно хороша была в бою. Фейра бы в полсекунды укатала! Из нее славная бы охотница вышла, так она трудиться не любила. Было у нее какое-то средство — убивала демонов без всяких ухищрений. А на шкуре разве заработаешь? Вот и прозябала, да и что в этом Фейре нашла? Ведь натерпелся я с ним, а убить жалел — все запасная нажива. Хорошо еще, он по мирам ходить сам не может. Попался, голубчик! А так-то ведь не бросил я тебя, парень? Ну готовил, воспитывал, отца твоего… закончил, чтобы ты скорее в силу вошел. Вон защитника тебе подобрал, по всей земле за ним гонялся.
А что делать?.. Честность и доброта — товар редкий! Пришлось и отца его утопить, и мага, его наставника старого убить, и на другого вину перекинуть и посмотреть, чтобы в степи его на куски не порезали, и потом от Скамы отпугнуть, да старику Гриню монету отстегнуть, чтобы обучил да в Айсу направил! А если я скажу, что таких защитников готовил не одного, а до тебя лишь один целехонький добрел? Двадцать лет, парень! Двадцать лет охоте отдал, а вон девка твоя чуть все не испортила! Город-то можно было и не сжигать. Я больше люблю, когда тихо, где-нибудь в хорошем трактире! Представляешь? Орлик ест свою любимую отвратительную вонючую похлебку в вельтской харчевне, я закусываю бараниной, а неуязвимая Гная, которая рассеялась по тысячам горожан, собирается целехонька в Джейсе да вместе с тобой в кроватку, тут как раз и я! А?.. А что теперь? — Камрет повел рукой на дымящиеся развалины. — Нравится? И кто из нас негодяй? И для чего я ловушку плел из ниток, что время держат? Можно было сковырнуть эту Водяную башню, дать ей всю землю выжечь, выждать годик да взять голодную и слабую!
Рин попытался шевельнуть пальцем.
— Ладно, — плюнул под ноги Камрет и встряхнул узлом. — Пора мне. А то уж скоро у вас руки-ноги развяжутся. Все, что ли?
— А карты показать? — спросил Рин.
— Карты? — недоуменно оглянулся Камрет, и в то же мгновение Рин метнул заколку в мешок на его спине. Впились иглы в голову демона, налился камень золотом, распух и тут же лопнул, слизью по спине Камрета размазался.
— Ух! — выкрикнул неф и бросил под ноги непроглядную черноту. Шагнул и исчез.
— Демон меня раздери! — зашевелился Орлик. — Вот ведь мерзость какая! Да вельтская похлебка — это…
— Что ты сделал? — спросила Айра.
— Хватит с него и шкуры демона, — мрачно бросил Рин. — Двадцать лет он старался!.. Что делать-то будем? В Скаму пойдем или в Тарсию? Или к твоим родичам, Орлик?
— Куда-то надо идти, — вздохнул Орлик. — Тут же ни одной харчевни не осталось!
— За Камретом пойдем, — отрезала Айра.
— Это как же? — усомнился Орлик и покосился на камень, где только что исчез старик.
— Найдем, — сказала Айра. — У Джейсы мой жезл был. Он только и дал мне возможность выдержать удар Хозяйки Погани. Силу ее в себя забирал. По жезлу и найдем.
— Так унес Камрет карты? — не понял Рин.
— Что-то не кажется мне это похожим на карты, — сказала Айра, наклонилась и выплеснула из глаз на камень непроглядную черноту. — А теперь пошли…