Штаб проводит несколько экспериментов, но неудачно. И когда все возможности окончательно, кажется, исчерпаны, рождается новая идея: оружие провезут... мертвецы.
Из ворот гетто по нескольку раз на день увозят гробы с покойниками. Смертность в последнее время увеличилась, и полицейским с литовцами на воротах уже надоело проверять гробы и заглядывать под каждую крышку, зажимая нос. Миновав ворота, телега с ящиком сворачивает в сторону еврейского кладбища. И стоит ей выехать из гетто, а тяжелым створкам ворот - со скрипом за нею затвориться, как возчик, встрепенувшись на облучке, принимается нахлестывать лошадей...
Оружие доехало при покойнике до кладбища. Здесь уже дожидается Витка. Юный "могильщик", боец ЭФПЕО Иехуда Кушинский заранее вырыл "могилу", и Авраам Роткин закапывает в нее сталь. Ночью сюда придет группа бойцов ЭФПЕО и получит оружие. Отсюда, с этого еврейского кладбища в Заречье, отряд возьмет курс на лес.
Еврейское кладбище давно уже не видывало живого еврея, не слыхивало еврейской речи. Последний раз это было в памятную "ночь желтого шейна": спасшаяся из Понар беременная свалилась здесь в корчах родовых мук и к небесам взлетел писк еврейского младенца, явившегося на свет посреди могил.
14 СЕНТЯБРЯ УТРОМ ГЕНС ПОЛУЧИЛ ПРИКАЗ ЯВИТЬСЯ к начальнику гестапо Нойгебойеру. Вскоре от Деслера узнали, что Генс застрелен. Деслер утверждал также, будто начальник гестапо заявил Генсу, что "в гетто имеется организация евреев-партизан, боровшаяся с нами", и возложил на главу гетто ответственность за сопротивление.
Все ли правда в словах Деслера, мы не знаем. Но смерть начальника гетто безусловно предвещает беду, а возможно, и близкий конец. Генс свое дело сделал, и больше он им не нужен.
Остался Деслер. Опираясь на свои подлые связи с гестапо, он самоуправствовал под боком у Яакова Генса - теперь и он потерял уверенность. Немцы приказали ему занять место Генса и принять дела, но от страха за свою шкуру он бежал из гетто в заранее приготовленное убежище.
Впоследствии партизанка Минна Свирская по заданию командования отряда "Мститель" явилась на тайную квартиру Деслера в пригороде Вильнюса, но ее опередили немцы, которые набрели на его убежище случайно. Деслер получил пулю от своих немецких господ.
Отправка отрядов в лес продолжается. За несколько дней ушло пять групп около 150 человек. Всем им предстоит добраться до Нарочи, в белорусскую бригаду Маркова. Перед ними - долгий трудный путь.
В трудные дни после решения об уходе в лес на улице Страшунь, на баррикаде состоялось заседание хашомеровской ячейки. Постановили, что уйдем последними. Мы хотели пробыть здесь, пока не уйдут все наши. Но в глубине души, пряча эту мысль от самих себя, мы ждали продолжения боя в гетто, который, может быть, окажется неизбежным. Все мы находились на баррикадах - и те, кто уходил, и те, кто оставался. Здесь совершались последние приготовления. Отсюда начинали путь наши ребята, не зная, доведется ли еще свидеться с оставшимися.
С баррикады ушел первый отряд. Его напутствовали слова командира:
"Еще немного, и вы отправляетесь.
В течение двух недель, что мы стояли здесь, на этом последнем рубеже, мы были не слишком щедрыми на слова. Молча мы сжимали холодную сталь, совершая про себя последнюю молитву: пусть враг подойдет к нам, пусть появится перед баррикадой. Выйти к нему навстречу в город нам уже не по силам. Но здесь мы еще способны до конца постоять за себя и за других. Однако властям гетто удалось все-таки убедить немцев, что им не стоит входить в гетто.
Грузовики не катят больше в Понары. Мы знаем - гестаповцам известно про Страшунь 6. И мы понимаем смысл их молчания. Они хотят депортировать евреев так, чтобы это имело вид добровольного отъезда, а уже потом стереть в порошок наши баррикады и нас самих.
Но такого боя не хотим мы!
Мы не желаем погибать за последний в гетто камень, да и не имеем права, ибо выросли и поднялись в бунте и задешево не отдадим жизнь.
Бойцы! Мы покидаем баррикады, так будем бороться в траншеях.
Смотрите - по ту сторону улицы - уже дома без дверей, уже окна, как мертвые глазницы, а толпы на тротуарах не только плачут, они нас жалеют и бросают в нашу сторону жалостливые взгляды. Послушайте их сострадательные разговоры - это о нас, добровольно обрекших себя на смерть.
И этих-то евреев мы любили, ненавидели, боролись, будили их. Но труднее всего вынести эту слепоту, которая поразила их в последнее время. Возможно, однако, что в одном они не ошибаются: Эстония - не Понары! Там ближе до фронта, а значит и до чуда освобождения. И может быть - дай бог, чтобы так было, - дорога теперь не ведет к неизбежной смерти.
А мы - мы уходим туда, где ежедневно гибнут люди в бою, и, быть может, день освобождения встретим не мы, а те, кого сейчас увозят. Но мы боролись не только ради того, чтобы сохранить жизнь, но и за то, чтобы вернуть ей потерянный смысл. И жизнь тех, кто останется, будет освящена этой смертью. Из-под земли к нам несется не дозвучавший до конца крик: не отступитесь! Вспомните: "до последнего дыхания" - так гласило наше первое воззвание. Было это давным-давно. Два года кровавой борьбы прошло с тех пор. Мы не отступимся до последнего дыхания. А быть может - и до рассвета".
Штаб назначил срок выхода последнего отряда. От командования Литовской партизанской бригады поступило распоряжение нашей боевой бригаде сосредоточиться неподалеку от Вильнюса на новой базе, которая послужит очагом партизанских действий в округе. Приказ этот был передан через городское подполье и явился для нас тяжелым ударом: если бы мы его получили за несколько дней до ухода отрядов! (Через несколько недель мы узнали, что этот приказ, роковым образом повлиявший на судьбу наших товарищей, семь дней пролежал в кармане у одного из членов подпольного горкома. Когда он, наконец, спохватился и передал приказ штабу ЭФПЕО, три наших отряда уже находились на пути в Нарочь, а из гетто были депортированы тысячи евреев.).
Новая база была расположена всего в 40 км от Вильнюса. Здесь можно было бы сконцентрировать сотни неорганизованных и безоружных евреев, для которых путь на Нарочь был закрыт. Теперь же большинство членов ЭФПЕО уже находились в Нарочи.
Новое распоряжение вызвало разногласия в штабе. Одни требуют послать последний отряд - вопреки недвусмысленному приказу - в Нарочь на соединение с основными силами бригады, чтобы сформировать там крупное еврейское боевое соединение; другие считают, что отныне наша задача - спасение возможно большего числа евреев, а это осуществимо только в том случае, если база не будет слишком удалена от Вильнюса. Поэтому стоит разделить силы ЭФПЕО.
Такое решение и вынес штаб.
Новая база означает новый маршрут. Штаб посылает Тайбл Гелблюм разведать дорогу и найти в городе проводников. Вместе с Полем Багрянским она уходит из гетто через подземную "малину" и берет направление на Рудницкие леса.
В четверг 23 сентября гетто снова окружили войска и полиция. К утру Китель сделал следующее заявление:
"Два года назад было основано вильнюсское гетто. Оно выполнило свою задачу. Отныне мы в нем больше не нуждаемся. Евреи Вильнюса будут переведены в Шауляй и Эстонию. Там не хватает рабочей силы".
В границах гетто нет ни одного немца. Еврейская полиция во главе с Беняконским (назначенным немцами на место Деслера) ходит по дворам и призывает евреев выходить из домов для отправки в Эстонию на работу.
Китель пообещал еврейской полиции перевод в Шауляй в качестве награды за организацию и аккуратное проведение эвакуации.
Приказ об эвакуации застал нас еще на улице Страшунь 6. Мы находимся в состоянии полной боевой готовности.
Штаб проводит последнее короткое совещание: если не удастся за несколько часов уйти из гетто, нас окружат. Гетто группами покидают последние его жители.
Шмулику Каплинскому приказано проверить подземные переходы и отыскать самое удобное для выхода в город место. Соня Медайскер, Витка и Зельда Трегер получают задание обеспечить в городе безопасный выход на поверхность и организовать переброску отрядов к месту назначения.
Шмулик вернулся в полдень и сообщил, что ценою больших усилий и риска несколько десятков человек могут пройти. Возможны, однако, и сюрпризы, которые нельзя заранее предусмотреть. В случае дождя никто не выберется живым из канализационных труб, потому что они узкие и крутые.
Штаб направляет первую группу на Немецкую 31. Там в механических мастерских - потайной вход в канализационную сеть. Туда надо добраться и нам. Каждый боец получает оружие, патроны, гранаты. Группы отправляются одна за другой. Страшунь 6 пустеет. Точно призраки бродят здесь последние из оставшихся на баррикаде. Спустя несколько минут исчезают и они.
Я покидаю баррикаду с замыкающей группой. Древние книги с пожелтелыми от старости страницами - безмолвные свидетели моих немых молитв и погребенных надежд - только они и останутся здесь со своей тайной. Теперь только они будут стеречь баррикаду. Я уношу с собой долю их сиротства и молчания в дорогу, смысла и конца которой не знаю...
Посреди улицы вдруг возникает мать Рашки и Блюмы Маркович. Она благословляет нас: "Идите, девочки, идите..." Мне худо от вонючей гари и дыма, но, глянув Рашке в лицо, я догадываюсь, что мне теперь легче: я уже давно без мамы.
Гарь и копоть разрушенных стен Страшуни преследуют меня, в горле першит, глаза слезятся, и я уже не могу понять, извне ли меня пропитало душной горечью пепла, или во мне самой что-то перегорело и кончилось навсегда.
Далека дорога до места сбора - двора, откуда нам уходить в лес. Между этим двором и первым воззванием пролегли почти два года. Два года, подаривших мне жизнь, полную борьбы, неудач, успехов и ощущения причастности к правому делу. Кончилось ли все это, или я просто не в состоянии видеть перспективу?
Над головой захлопнулся канализационный люк. Ноги вязнут в нечистотах. Мы - в подземелье. Надо мною - пустые улицы гетто. Впереди - длинный ряд бредущих гуськом фигур. Я не вижу лиц: в подземном канале - мрак, и цепочка людей извивается без начала и конца. С трудом понимаю чей-то обращенный ко мне шепот: "Нас 150, пройдем ли?" Спереди по цепочке передаются приказы: "Двигаться за светом!", "Вперед!" Бледный свет фонаря указывает дорогу:
Узкая труба обжимает мне плечи, не пошевелить рукой. "Шесть минут тому назад миновали границу гетто", - сообщает идущий передо мной, и я механически передаю это идущему за мной. В голове обрывки мыслей, далеких воспоминаний, картинки из читанных в детстве книг, но надо всем одна-единственная забота: не замочить увязанные на груди патроны и оружие и не отстать.
Труба сечением в метр с лишним внезапно заканчивается, и начинается круглая гладкая труба диаметром не более семидесяти сантиметров. Ползу. Одежда покрывается жидкой грязью. Пот заливает глаза. "Если хлынет дождь, мы не выберемся", - внезапно вспоминаю слова Шмулика Каплинского.
Вдруг остановка. Кто-то упал в обморок. Проход закупорен. Двигаться вперед нельзя, но нельзя и передохнуть. Люди нервничают. Но вот движение возобновилось. Потерявшего сознание перенесли в одну из боковых труб - его вынесут замыкающие.
Я утрачиваю чувство времени, а в какие-то моменты забываю и смысл пути. Спереди приходит приказ: "Приготовиться к выходу!" - первые уже наверху. Один за другим выныриваем из тесного люка. Ноги ступают на твердую почву. Инстинктивно ощупываю одежду - мокрая, в комьях грязи. Хорошо, что уже стемнело, а ведь из гетто мы вышли при свете дня. Двор, в котором мы находимся, мне незнаком. Пусто и тихо, но за поломанной оградой, на той стороне улицы литовский полицейский участок. Звук шагов. Люди приникают к земле и к стенам. Чей-то шепот возле калитки:
"Янина!" - "Наши!" Это Соня, Зельда, Витка и с ними два человека из города в форме литовских полицейских. Им удалось найти в городе укрытие. Нам надо попасть на улицу А. Субочь, в пустой Пушкинский дворец.
Мы уходим группа за группой. Необходимо поддерживать между группами связь, не все знают путь, не знаю его и я. Иду с Рашкой Маркович. Внешность у нас обеих - типично еврейская, а еще эта одежда! Город залит светом, причем приходится идти по главным улицам, где кишмя кишат немцы и литовцы. Мы громко разговариваем, смеемся. Близ улицы Субочь путь перерезывает ослепительный свет прожекторов: неподалеку отсюда на площади немцы собирают евреев гетто для депортации. Прохожие бросают в нашу сторону подозрительные взгляды.
Наконец - Пушкинский дворец. Все-таки добралась! Вижу моих товарищей, и бурная радость охватывает меня. Снова вместе! Но тут же выясняется, что это не так. Многих не хватает. Может быть, все они в "Кайлисе" ("Кайлис" - меховая фабрика. Работавшие на ней евреи жили в домах вне гетто и находились там еще некоторое время после того, как гетто было окончательно ликвидировано.)? Было, правда, такое указание - кто не найдет дорогу на Субочь или не сумеет ее благополучно пройти, должен идти в "Кайлис" и там дожидаться. Сердце разрывается между отчаянием и надеждой. Надо ждать, надо и немного отдохнуть. Возможно, завтра уже пойдем дальше.
Нахожу свободное местечко в подвале изъеденного сыростью и плесенью старинного дворца. С потолка свисают лохмотья паутины. Запах бесприютности и разрухи. Лежим на полу вповалку, бодрствуем и молчим. Я уже не чувствую усталости от пути по подземельям, забыла о пережитом во время ходьбы по городу. Я уже не думаю о том, выберемся ли мы отсюда и каким образом. Одна мысль сверлит мозг и не дает покоя: что случилось с теми, кто не пришел?
Как бесконечно долго тянется эта ночь, первая ночь вне стен гетто! На рассвете в город, в "Кайлис" уходит Зельда. Мы, запертые в подвале, долго дожидаемся ее возвращения.
В "Кайлисе" Зельда действительно нашла некоторых, заблудившихся в дороге. Тогда выяснилось, кого нет. Не было Хвойника, Янкеля Каплана, Аськи Биг и старшего сына Виттенберга. Все четверо по дороге на Субочь наскочили на немецкий патруль. Их задержали и потребовали документы.