Сохранились воспоминания Н. А. Рубакина о Плеханове, об их встречах с 1909 по 1913 год. Рубакин записал свои впечатления от бесед с Плехановым в 1913 году: «Еще поражала меня его обширная универсальность, энциклопедичность его знаний. Громадная феноменальная память его удерживала не только главное, но и детали, теоретические и фактические. Он помнил тысячи не только книг, но и журнальных статей. Он помнил и людей, и встречи с ними, и лица, и слова их. Он обладал поразительно точным и быстрым восприятием и стремительно скорым и тоже точным мышлением и находчивостью. Каждый визит Плеханова ко мне оставлял неизгладимый след в моей душе».
К 1908–1909 годам относятся еще два интересных для Плеханова знакомства.
Летом 1908 года в Женеву приехал известный драматический актер Павел Николаевич Орленев. Последние годы он много гастролировал по России.
Плехановы встретили артиста и его жену очень радушно, помогли устроиться, несколько раз приглашали в гости. За столом Орленев рассказывал о положении в России, о настроении интеллигенции. По просьбе хозяев он читал отрывки из своих любимых ролей — царя Федора Иоанновича, Раскольникова, Дмитрия Карамазова, Освальда из «Привидений» Ибсена. Талант, ум, сердечность Павла Николаевича в соединении с прекрасной внешностью и великолепным бархатным голосом очаровали всю семью Плехановых.
Плеханов подарил артисту свою книгу «Генрик Ибсен» с дарственной надписью; он не раз разъяснял ему марксистскую точку зрения на роль искусства, влияние материальных факторов на развитие духовной жизни общества.
Когда позже П. Н. Орленев прислал письмо Плеханову из Харбина, где тогда гастролировал с организованным им «Крестьянским театром», он писал, что их встреча «никогда не изгладится из моей памяти. Очень, очень хотелось бы слушать Вас, находиться близ Вас и поучаться Вашей проникновенной чуткой личностью».
В феврале — марте 1909 года Плеханов жил в Ницце. Даже в Ницце стояла плохая погода — дули холодные ветры. Плеханов плохо себя чувствовал, работы было много, а отдыхающая публика была малосимпатичной. Он писал жене 25 февраля: «Начинаю понемногу знакомиться с публикой. Пока немного интересного. Немного похожа на публику, которую Щедрин изображал под именем культурных людей. Тот, кого я принимал за черносотенца, уехал. И я рад этому, потому что я боялся, что я с ним подерусь».
Ничего себе компания! Зато Плеханов познакомился с Федором Ивановичем Шаляпиным, который жил недалеко, в Монте-Карло. В нескольких письмах он пишет жене и дочери о встречах с певцом. А когда в Ниццу приехала Розалия Марковна, то они позвали Шаляпина к себе в гости.
Обед прошел очень оживленно. И хозяева и гость получили большое удовольствие от проведенного вместе времени. После этого Федор Иванович прислал свою фотографию с надписью: «Милейшим супругам Плехановым на память о свидании и в знак искренней симпатии. Федор Шаляпин. 26.III.(1)909. М. Carlo».
Эта карточка в течение двух лет стояла на камине в квартире Плехановых в Женеве. Плеханов любил рассказывать гостям о встречах с гениальным певцом, о его таланте, о его выступлениях, за которыми следила вся семья Плехановых, и особенно дочери, страстные поклонницы Шаляпина.
Но когда в феврале 1911 года Плехановы узнали о том, что Шаляпин встал на колени перед царской ложей, когда хор обратился к царю с просьбой об улучшении своего положения, они, как и многие, были возмущены. Георгий Валентинович под влиянием минуты раздражения вложил фотографию Шаляпина в конверт, написал записку «Возвращаем за ненадобностью. Г. Плеханов. Р. Плеханова. 1 марта 1911 г.». Наверно, потом, когда выяснились обстоятельства дела и стало известно, что Шаляпин не был предупрежден заранее о демонстрации и, растерявшись, встал на колени, Плехановы пожалели о своем поступке.
С наступлением осени 1909 года опять встал вопрос: куда перебираться Плеханову на зиму? Розалия Марковна не могла бросить врачебную практику в Женеве, которая была основным источником материального благополучия семьи. Но жить по нескольку месяцев в разлуке Плеханов больше не мог.
И тогда Розалия Марковна осуществила свою мечту, которая у нее возникла еще в марте, когда она приезжала к мужу в Ниццу. Она решила открыть санаторий для больных на берегу Средиземного моря, чтобы Плеханов мог жить там зимой, а она лечила бы своих пациентов, а заодно и его. Санаторий должен был быть зимним, а летом закрываться. Самое дорогое — оплата врача — отпадало, так как главным врачом будет Розалия Марковна, а ее помощницей — дочь Лидия Георгиевна, которая к тому времени тоже стала врачом-невропатологом.
Розалии Марковне повезло — она скоро нашла подходящий дом в Сан-Ремо и сняла его за сравнительно недорогую плату на сезон, а потом продлевала контракт до возвращения в Россию в 1917 году.
Вилла «Виктория» стояла на возвышенном месте, кругом много зелени, магазины и аптека были близко. Правда, море далековато, но ведь ее больным нужен был только морской воздух, а о купании не приходится и думать.
Когда санаторий был устроен и улажены все формальности с итальянскими властями, стали ждать пациентов. В санаторий жены социал-демократа не поедет чопорная публика из России, а итальянцы и швейцарцы уже имели свои излюбленные отели.
Членов и другие русские врачи, к которым обратилась за помощью Розалия Марковна, учитывали это обстоятельство, когда направляли к ней своих пациентов. Это были или члены семей революционеров и эмигрантов, или люди, индифферентные к политике, для которых главным были уход и лечение. Но все эти пациенты были небогатыми людьми, потому и плата в санатории доктора Боград была очень скромной. В общем, расходы еле покрывались доходами. Но зато вся семья могла жить вместе.
Когда все было готово, Розалия Марковна сама привезла мужа.
После отдыха Георгий Валентинович решил осмотреть сад и спуститься в городок. В саду росли изящное перечное дерево, мимоза и много кустов роз. С террас над дорогой был виден залив Средиземного моря, иногда блестящего под лучами солнца, иногда синеющего бирюзой.
От виллы «Виктория» в город тянулась тропинка, выложенная камнем, переходящая иногда в лестницу с обветренными ступеньками.
Розалия Марковна с гордостью показывала мужу город, довольно древний, со средневековыми зданиями, узкими улочками. А над городом были видны Альпы и белая шапка снегов, покрывающая вершину Монте-Роза.
Иногда, когда Георгий Валентинович чувствовал себя лучше, он гулял по главной улице — Корсо императрицы, — которая шла вдоль берега. Но часто он не мог себе это позволить — подъем к санаторию, хотя и недолгий, но довольно крутой, очень утомлял его.
Впервые Георгий Валентинович отдыхал, работал и лечился со спокойной душой, окруженный вниманием и заботой жены и дочери. Скоро в Сан-Ремо перевезли часть его библиотеки из Женевы, некоторые любимые вещи, и он почувствовал себя дома.
Большую радость доставляли ему дети, жившие в санатории вместе с больными родителями. Когда Плеханов выходил отдохнуть в сад, они тотчас окружали его. Он умел так с ними разговаривать, придумывал такие игры, что даже самые застенчивые скоро стали его друзьями.
В годы реакции, наступившей после поражения первой русской революции, когда опасность угрожала самому существованию российской социал-демократии, Плеханов вновь «тряхнул стариной», выступив в защиту революционного подполья. История его борьбы с ликвидаторами за партию российского пролетариата — одна из ярких страниц политической биографии Плеханова. Ленин отмечал в 1914 году как большую заслугу Плеханова, что прежние тактические ошибки «не помешали ему в лихолетье 1908–1912 гг. воспевать «подполье» и разоблачать его врагов и противников»[76].
Как мы помним, на IV и V съездах партии Плеханов, несмотря на его расхождения по некоторым вопросам с лидерами меньшевиков, был все же солидарен с меньшевиками по большинству вопросов. Правда, еще на Лондонском съезде партии обнаружились разногласия Плеханова с меньшевиками-ликвидаторами. При обсуждении организационных вопросов разгорелся спор между Плехановым и одним из делегатов съезда. Георгий Валентинович через два года вспоминал об этом факте: «Ликвидаторская» тенденция, к сожалению, не новость в среде меньшевиков. Мне пришлось встретиться с нею уже на нашем партийном Лондонском съезде 1907 года. Но тогда она была еще очень слаба» (1—XIX, 10).
После поражения революции лидеры меньшевиков еще более резко повернули вправо. Они стремились во что бы то ни стало к легальному существованию социал-демократической партии, идя на отказ от революционной теории, от принятой II съездом РСДРП программы, от организационных принципов и традиций марксистской партии рабочего класса. Они считали, что самодержавие уже превратилось в буржуазную монархию, поэтому задачи буржуазной революции в России могут при давлении оппозиционных кругов решить правительство и Государственная дума. Поэтому они ратовали только лишь за легальные методы партийной деятельности и требовали прекращения нелегальной работы. Если бы в российской социал-демократии победили такие настроения, то партия была бы ликвидирована. В условиях царской реакции революционная партия рабочего класса могла в России существовать только как подпольная партия, имеющая нелегальные организации и применяющая нелегальные формы работы наряду с использованием возможностей легальных методов деятельности.
Ликвидаторы маскировали, особенно первое время, свои взгляды псевдореволюционными фразами, и не так-то легко было их разоблачить. Но по мере роста и выявления ликвидаторских настроений среди меньшевиков Плеханов все более отдалялся от меньшевиков-ликвидаторов и вскоре, в 1908 году вступил в идейную борьбу с ними. С чего эта борьба началась?
Литераторы-меньшевики задумали написать пятитомное издание «Общественное движение в России в начале XX в.». Редакторами и авторами этого издания должны были быть Ю. О. Мартов, А. Н. Потресов, П. П. Маслов и Г. В. Плеханов.
Георгий Валентинович вначале с готовностью вошел в редакционную коллегию и собирался написать несколько разделов. Его очень интересовала сама тема, отношения с соредакторами были в то время достаточно хорошими, тем более что они всячески подчеркивали, что все издание будет готовиться под непосредственным руководством Плеханова, что без него они не приступили бы к такой работе. Плеханов начал уже писать статью для I тома этого издания и ожидал статей других участников, которые он должен был получать для редактирования.
Одновременно с этим Плеханов согласился войти в редакционную коллегию нелегальной меньшевистской газеты «Голос социал-демократа», которая состояла из П. Б. Аксельрода, Ю. О. Мартова, Ф. И. Дана и А. С. Мартынова. Меньшевики могли торжествовать — Плеханов был с ними.
Сведения о поведении меньшевиков-ликвидаторов в России, об их стремлении свернуть нелегальную работу партии, наверно, доходили до Плеханова, хотя его практические связи в то время шли как раз через тех же меньшевиков, которые не делились с ними своими планами. Лидеры меньшевиков пытались убедить Плеханова, что речь идет не о ликвидации социал-демократической нелегальной партии, а о возрождении ее под другим названием.
П. Б. Аксельрод писал Плеханову 20 января 1908 года: «…не выходя из нее (партии. — Авт.) пока и не провозглашая ее обреченной на гибель, мы должны, однако, считаться с такой перспективой и не солидаризовать нашего дальнейшего движения с ее судьбой». С Аксельродом до осени 1908 года у Плеханова опять были самые дружеские отношения и, казалось, достигнуто взаимопонимание по всем вопросам. Поэтому сведения о состоянии социал-демократических организаций в России поступали к Плеханову главным образом через Аксельрода. Это вело к тому, что он имел неверное, искаженное представление по этому вопросу.
Но что касается вопросов теории, то тут Плеханов был во всеоружии. Его статьи, даже помещаемые в органе меньшевиков «Голосе социал-демократа», были направлены в защиту воинствующего материализма, против врагов и фальсификаторов марксистской теории.
Первые две части работы Плеханова «Materialismus militans» («Воинствующий материализм») были напечатаны в «Голосе социал-демократа». Плеханов увлекся этой темой, и работа разрослась, особенно вторая часть. Ведавший организацией номера А. С. Мартынов (тот самый Мартынов, который был «экономистом» и с которым Плеханов в то время сломал, особенно на II съезде партии, не одно копье в борьбе за марксизм), а затем и П. Б. Аксельрод предлагали Плеханову сократить статью.
В ответ Плеханов написал им 5 октября 1908 года: «Дорогие товарищи Павел и Александр Самойлович! Я не знаю, сколько именно букв в моей статье, но я знаю, что сокращать ее нельзя, т. е. собственно можно, но только на несколько букв. Но больше не могу сокращать. Войдите же в мое положение: меня просили, — прямо настаивали, — начать полемику с Богдановым. Я долго отнекивался: Дан свидетель. Наконец я берусь за перо, уничтожаю эту бестию, и теперь мне говорят: «надо сократить или отложить». Видали ли Вы кота с мышью во рту? Попробуйте посоветовать ему «сократить» или «отложить» его добычу: он только зарычит. Так и я. Ни сокращать, ни откладывать не могу, теперь во мне говорит чувство охотника, от которого может уйти дичь. Я могу предложить только совсем не печатать мою статью фельетоном, а выпустить ее отдельным приложением. Она окупится, а если не окупится, то я заплачу расходы. Но Богданов должен умереть сейчас и «sans phrases» (без разговоров. — Авт.) (3—V, 312).
А. А. Богданов, который уже в 1902–1903 годах был деятелем социал-демократической партии, вначале подпал под влияние взглядов немецкого естествоиспытателя Оствальда, в которых естественнонаучный материализм переплетался с позитивистским идеализмом, а затем стал махистом в философии и «ликвидатором наизнанку» в политике. Историю философско-политического грехопадения Богданова и отношение к нему большевиков и Плеханова вспоминает Владимир Ильич Ленин в письме к М. Горькому в феврале 1908 года. Он пишет, что во время совместной работы с Плехановым в «Искре» они не раз беседовали о Богданове. Плеханов показывал Владимиру Ильичу ошибочность взглядов Богданова, но не считал его ошибки в то время очень большими. Ленин и Плеханов даже согласились сотрудничать в одном сборнике с ним, но при условии, что Плеханов выступит в нем против философии Маха. Во время первой русской революции Богданов входил в большевистскую партию, он был делегатом большевиков на III, IV, V съездах партии. Но его заблуждения в философии привели к тому, что уже в 1904 году и особенно с 1906 года он становится одним из главных представителей философского ревизионизма, пытаясь заменить диалектический материализм идеалистическими воззрениями Маха и Авенариуса. Появление в начале 1908 года сборника «Очерки по философии марксизма» со статьями Богданова, Базарова, Луначарского, Юшкевича и других представителей махизма в России представляло уже серьезную опасность. Ленин назвал этот сборник «Очерками против философии марксизма». Он решительно выступил в печати с критикой антинаучных, идеалистических взглядов этих авторов, хотя некоторые из них в то время еще принадлежали к большевикам.
В письме к Горькому, рассказывая о своих отношениях и переписке с Богдановым, Ленин неоднократно пишет, что в спорах Богданова с Плехановым он все время стоял на стороне Плеханова. Так, прочитав в 1906 году «Эмпириомонизм» Богданова, Ленин написал ему «тогда «объяснение в любви», письмецо по философии в размере трех тетрадок. Выяснял я там ему, что я, конечно, рядовой марксист в философии, но что именно его ясные, популярные, превосходно написанные работы убеждают меня окончательно в его неправоте по существу и в правоте Плеханова»[77].
К сожалению, эти ленинские «тетрадки» не разысканы и, возможно, не сохранились для истории.
В следующем письме от 24 марта 1908 года (до опубликования писем Плеханова «Materialismus militans») Ленин писал Горькому, пытавшемуся примирить его с Богдановым, Базаровым и Луначарским: «Плеханов всецело прав против них по существу, только не умеет или не хочет или ленится сказать это конкретно, обстоятельно, просто, без излишнего запуги-вания публики философскими тонкостями. И я во что бы то ни стало скажу это по-своему»[78].
Меньшевистские лидеры вообще были равнодушны к философии и отличались терпимостью в отношении идеалистических учений и извращений марксистской философии. Они шли вслед за Каутским, который писал Плеханову в марте 1908 года: «Что касается Маха, я отношусь к нему без всякой предвзятости; должен сознаться, что еще не собрался ничего прочесть из его произведений. Ввиду значительности его выступления я считаю необходимым давать выска-зываться в «Neue Zeit» его сторонникам, так как «Neue Zeit» является органом для дискуссий и всех серьезных социалистических воззрений…»
Меньшевики с готовностью приняли работу Плеханова в журнал «Голос социал-демократа». Это объясняется не только желанием «заполучить» Плеханова в свой орган, но и тем, что «Materialismus militans» были направлены против Богданова и Луначарского, которые были в тот момент членами большевистской партии. И меньшевики, используя эту работу Плеханова в фракционных целях, обвиняли большевиков в махизме. Вот почему Ленин писал, что Плеханов «в своих замечаниях против махизма не столько заботился об опровержении Маха, сколько о нанесении фракционного ущерба большевизму»[79].
Но такое использование критики махизма для нанесения ущерба большевизму стало весьма трудным после выхода в свет сборника, о котором писал Ленин Горькому — «Очерки по философии марксизма», — включавшего статьи не только Богданова и Луначарского, но и ряда меньшевиков — Валентинова, Юшкевича.
В то же время Плеханов пишет в очень резком тоне одному из лидеров меньшевиков, Ф. И. Дану, о своем отношении к Юшкевичу и Валентинову, которые поместили в этом сборнике свои ревизионистские статьи: «Я никогда не предполагал, что… мы можем в легальной печати идти под руку с Валентиновым, Юшкевичами и прочей полумарксистской сволочью. (Не поставьте мне в вину, что я раньше не выражался о них так резко: думал-то о них я всегда так)… Пишите где хотите, но предварительно размежуйтесь с людьми, вносящими в марксизм элементы ереси. На очереди, по моему мнению, размежевание именно с полу-марксистами Валентиновым, Потресовым… и т. д…Я не считаю позволительным быть строже к Богданову, нежели к Юшкевичу, на том основании, что первый большевик, а второй меньшевик… Гетеродокс (неправоверный. — Авт.) из лагеря большевиков для меня ничем не хуже гетеродокса из лагеря меньшевиков… Я сторонюсь обоих» (4—I, 232–233).
В третьем письме Богданову достается уже всем махистам, независимо от их партийной принадлежности. Еще до выхода этой части работы Ленин в 1908 году в статье, посвященной 25-й годовщине со дня смерти Карла Маркса, отмечал заслуги Плеханова в борьбе за марксистскую философию: «…единственным марксистом в международной социал-демократии, давшим критику тех невероятных пошлостей, которые наговорили здесь ревизионисты, с точки зрения последовательного диалектического материализма, был Плеханов. Это тем более необходимо решительно подчеркнуть, что в наше время делаются глубоко ошибочные попытки провести старый и реакционный философский хлам под флагом критики тактического оппортунизма Плеханова»[80].
Одновременно с борьбой против идеалистической ревизии философии марксизма Плеханов выступил против ликвидаторов пытавшихся попрать организационные основы партии и разрушить саму партию.
В октябре 1908 года Плеханову прислали статью Потресова «Эволюция общественно-политической мысли в предреволюционную эпоху», которая предназначалась для пятитомника «Общественное движение в России в начале XX века». Плеханов в категорической форме потребовал ее переделки. В своем письме к соредактору Ю. О. Мартову он объяснял свое требование тем, что Потресов подробно излагал взгляды «легального марксиста» Струве, но умалчивал о существе критики Струве со стороны ортодоксального, то есть революционного, марксизма. «Я жалею, что и прежде, — писал Плеханов, — когда Струве выдавал себя за нашего, я не обрушился на него, как он того заслуживал. Я не сделал этого, уступая настояниям Александра Николаевича (речь идет о разговоре Плеханова с А. Н. Потресовым в 1894 году в Лондоне. — Авт.). Теперь я не повторю ошибки и не сделаю новой уступки духу Струве. Повторяю, я считаю себя нравственно обязанным требовать переделки пересылаемой Вам части статьи — переделки в том духе, чтобы она не была односторонним — в пользу Струве — изложением хода нашего тогдашнего умственного развития. Я уверен, что Вы признаете мои настояния совершенно справедливыми. Правда, Александру Николаевичу нелегко будет изменить статью: он не хочет отделаться от своей манеры писать так, как писал бы взбунтовавшийся «легальный марксист». Но я, со своей стороны, решительно не способен перейти на точку зрения «легального марксиста», хотя бы и взбунтовавшегося» (4—I, 229).
Но автор статьи, Потресов, отказался ее переделывать, а Мартов и П. Аксельрод поддержали его. Плеханов пытался доказать им, что идеи Потресова — это чистейший ревизионизм и ликвидаторство, ибо в статье проводится мысль, что нелегальная деятельность ничто в сравнении с легальной. Но они не верили или делали вид, что не верят Плеханову. Правда, Потресов немного дополнил статью, но суть ее от этого не изменилась.
8 ноября 1908 года Плеханов опять пишет Мартову, что он вынужден выйти из редакции пятитомника «Общественное движение в России…»: «Я знаю, что это поведет к большим неудобствам. Но я в этом не виноват. Да к тому же главное неудобство состоит не в том, что я отказываюсь от участия в 5-титомнике, а в том, что Александр Николаевич пришел ко взглядам, которые равносильны истинно бернштейнианскому равнодушию к теории. Это даже не неудобство, а целое несчастье. Но я вижу, что оно непоправимо, и я думаю, что отныне мне выступать рядом с Александром Николаевичем неудобно… Поверьте, что это не каприз. Вы сами скоро увидите, в какое болото теоретического оппортунизма придет Александр Николаевич» (4—I, 231).