В платановой аллее Безье под сияющим небом шумела гуляющая публика. Молодые люди совершали моцион перед воскресным обедом. Возле большого транспаранта, на котором писали данные о положении на фронте в битве за Францию, был поворот. Пара за парой поворачивались спиной к сообщениям о положении на фронте и дефилировали снова вверх, к церкви. Плевал я на это! На севере проигрывали вторую битву на Марне, но для этой молодежи Северная Франция не была Францией. Слабое дуновение ветра доносило до нас тонкий аромат духов.
Затем пал Париж. Фронт на короткое время остановился на Луаре. Это была последняя оборонительная линия. Битва за Францию приближалась к своему горькому финалу. Только теперь на фронт неизвестно откуда стало поступать снаряжение, которого так не хватало сражающимся частям. Танки, орудия и прочее вооружение спешно посылались на фронт. Теперь, вдруг! А в один прекрасный день из долины Роны прибыли к чехословацким артиллеристам и лошади. Много лошадей. Больные тощие клячи едва держались на ногах. Они не годились даже на мясо. Упряжь была им тяжела и висела на них, будто на скелетах. Она больно врезалась в открытые раны в длинной неухоженной шерсти. С такими развалинами нам и предстояло выступить в поход против врага, сила которого была в быстроте и маневренности. Однако до этого не дошло. Кто-то слишком поздно выдал со складов оружие и транспортные средства. Слишком поздно! Это было непостижимо, невероятно, но это был факт! События развертывались с катастрофической быстротой. С одной стороны - высокомеханизированный, моторизованный вермахт, руководствующийся четко разработанной теорией блицкрига; с другой - задыхающаяся, недостаточно оснащенная французская армия со старым, недостаточно решительным командованием, зараженным фашистскими идеями. Как же иначе могло все это кончиться? То, что в весенние месяцы 1940 года, в период "странной войны", было лишь предчувствием приближающегося краха, вскоре после вторжения немцев отчетливо говорило о неизбежном падении Франции.
Поздно, слишком поздно начали французы свою общую исповедь. "Мы должны научиться послушанию, дисциплине и порядку, покончить с нашим злым гением, которым является подавление истины и извращение фактов", - писала вдохновляемая национальными авторитетами печать. "Республику убили хитрецы и аферисты, нарушавшие законы, отвергавшие правила честной игры и льстившие себя надеждой, что они сумеют уклониться от воинской повинности, от родительских обязанностей и уплаты налогов, - короче, от всех и всяческих обязательств. При мысли о наших павших мы должны покончить с нынешним образом жизни, - написал тогда один выдающийся французский деятель, - мы должны покончить с нашими гурманскими склонностями, с нашим бесплодным эгоизмом, неумением рассчитывать, нашим существованием без возвышенных идеалов. Чего у нас был наибольший дефицит, так это дефицит патриотизма. Эту главную добродетель мы похоронили в политике. Мы не осознали, что патриотизм должен быть основной чертой каждого француза..." Такова была их запоздалая исповедь.
Нет победы в заранее проигранных битвах.
* * *
Образ Франции 20-х годов был уже давно размыт разложением французского общества, которое продолжалось и в 30-е годы. Несмотря на это, в Чехословакии не делалось ничего, чтобы в полную силу зажглись красные сигналы тревоги. Какое представление о Франции тех лет пытались внушить нам репортеры, дипломаты, писатели, военные и туристы, воспевая ее блестящий образ на основе поверхностных лишь наблюдений? Это представление внушило целому поколению веру в крепость и нерушимость обязательств Франции по отношению к ее среднеевропейским союзникам. И это стоило нам "Мюнхена" и всего того, что затем последовало в Чехословакии и во всем мире. А ведь все эти наблюдатели и специалисты по Франции были обязаны нас предостеречь! Это открытие не так уж трудно было сделать. Подписание "пакта четырех" и июле 1933 года как нельзя лучше свидетельствовало о том, что этот наш союзник готовится уступить свои позиции в Центральной и Восточной Европе фашистским державам - Германии и Италии.
Однако военные, репортеры, дипломаты и писатели молчали. Они искали победы в половинчатых битвах. И их ждал крах.
Последние часы
Июнь 1940 года был на исходе. Гитлеровские офицеры прогуливались по Елисейским полям, а немецкие танковые дивизии после падения Парижа рвались к Луаре. Было не похоже, что французская армия оказалась способной противостоять немецкому наступлению на этом последнем защитном рубеже, раз она не смогла удержать гораздо более выгодную линию обороны на Марне и Сене. Путь на юг Франции был открыт.
* * *
Тяжким испытаниям почти всегда предшествуют недели, а то и месяцы безоблачного счастья как в жизни одного человека, так и целой семьи. А может, это так только кажется впоследствии, когда люди вспоминают о днях, прожитых накануне беды. В те тяжкие дни, которые последовали за днями счастья, я в Безье готовился к худшему. Я горел решимостью не оставлять свою семью на растерзание гитлеровским палачам. Улица звенела от веселого гомона детей. Среди их голосов я различал и голоса своих сыновей. Французские дети, носясь по улицам, громко вопили: "Спасите Францию!", то же, что слышали от своих отцов.
Я лежал в комнате и слушал. Счастливые дети! Возможно ли, чтобы я это сделал? В собственной душе никто не разберется. Может ли человек переродиться за одну ночь? Мне было тяжело, Я звал, что меня ждет. В глубине души я этому и сам не верил, вернее, мне не хотелось верить. Но что толку человеку сопротивляться, если его гонят куда-то страшные силы? Меня ждал нелегкий путь, очень-очень тяжкий путь. Обстановка требовала, чтобы я приготовился к нему. Хорошо приготовился, чтобы не заколебаться, не уступить, не сдать позиций. Смерть - феномен, случайность. Главное достойно прожить жизнь до последней минуты.
Я лежал и размышлял, как я все это сделаю, когда придет тог страшныя час. Мог ли я тогда знать, как все получится, что Франция окажется оскопленной, а ее юг будет по-петеновски "свободен"?
15 мая я должен был наконец получить командира. Полковник Скленовский-Босый после длительного заключения в Будапеште вместе со штабс-капитаном Захром вышли на свободу и неразлучной парочкой прибыли через Бейрут и Марсель в Агд. Я хорошо знал полковника по военному училищу в Праге и с радостью надеялся на совместную работу. Однако полковник при первой же встрече нахмурил брови и окинул меня ледяным взглядом. Руки мне не подал и раздраженно спросил про какого-то офицера. Это было все, что он мне сказал. Он вел себя по отношению ко мне холодно и враждебно. По необъяснимым причинам наши отношения оставались напряженными. Я этого не ожидал и был поражен. Ведь 15 мая для этого еще не было никаких причин!
Потом в один, прекрасный, день, полковник в сопровождении штабс-капитана, отбыл на проверку боеготовности артиллерийских частей дивизии, не пригласив меня с собой, хотя я был. начальником штаба. Такой порядок действий был ненормален. Как и следовало ожидать, результаты проверил оказались, неудовлетворительными. Эти печальные факты были известны командиру дивизии, я лично докладывал об этом в Париже начальнику чехословацкого военного управления и неприветливому начальнику артиллерии 16-го корпуса в Монпелье. Однако ничего нельзя было поделать: без лошадей и орудий тактические учения и боевые стрельбы не проведешь.
Штабс-канитан с охотой принял пост, с которого полковник, не долго думая, снял меня. Ему очень скоро пришлось убедиться, что чудес не бывает. Потом случилось так, что я, видя, в каком темпе наступают немцы, сжег, возможно раньше, чем следовало, несколько артиллерийских служебных журналов, которые все равно никуда не годились. При наличии доброй воли это можно было понять, но полковник не проявил ее. Дальше так продолжаться не могло. За пустыми столами кабинетов люди ожидали развития ситуации, ждали пароходов, которые должны были приплыть, но никто не знал, когда это случится и приплывут ли они вообще. От нечего делать били баклуши. Одно было ясно: немецкие танковые дивизии неудержимо движутся на юг.
Я готовился к худшему. Я хотел быть ближе к семье, хотел в эти часы все время быть с семьей. Мы жили в трех шагах от штаба. Когда я однажды попросил у полковника разрешения побыть с семьей, он процедил: "Идите вы... к семье!" В его словах звучало явное презрение. Он нисколько не понимал моего душевного состояния в те дни. А потом пришли корабли...
Полковник Скленовскни-Босый не был добрым человеком. И он доставил м"е много неприятностей, когда я переживал свои тяжкие минуты...
Бегство во второй раз
День проходил за днем, а спасения не приходило. 22 июня 1940 года в 18 часов 45 минут Франция и Германия заключили перемирие. Гитлер потребовал, чтобы ему предоставили все возможности для дальнейшего ведения войны против Великобритании. Теперь следовало ожидать, что французы и против своего бывшего союзника предпримут какие-нибудь враждебные действия. Худшее, что с нами могло произойти, - это перевод чехословацких частей и гражданских лиц во французские лагеря для военнопленных. Оттуда гестапо сгребло бы нас уже самостоятельно. Но так не случилось.
23 июня немецкие танковые дивизии уже проникли глубоко на юг от Луары. Они могли быть километрах в трехстах от нас. К счастью, уже на следующий день за нами пришли корабли, которые британское правительство спешно изыскало по просьбе президента Э. Бенеша и отправило во французские порты. В порт Сет вошел британский эскадренный миноносец "Кеппел", чтобы продемонстрировать здесь британскую морскую мощь и обеспечить охрану погрузки. За ним вошли транспортные суда. Так, около полудня 24 июня мы поднялись на борт корабля.
* * *
Долгожданный день настал. Уже с утра в Безье все было в полной готовности. Около девяти сели по машинам. Мы тоже кое-как набились в наш "форд" и устремились на сборный пункт.
В последний раз проезжали по улицам города. Это было бегство из Франции. Мне стало жаль ее, но обманутые надежды и горечь поражения - и какого поражения! - мешали мне признаться в этом. День стоял великолепный. Над нами раскинулось раскаленное южно-французское небо, нещадно палило солнце, а вокруг нас царил холод южно-французского безучастия.
Колонна формировалась на южной окраине города, на шоссе в Нарбонн. Около десяти мы тронулись в путь. Длинная колонна с чехословацкими солдатами растянулась по шоссе к порту Сет. Французы относились к нашему уходу с гордым равнодушием.
Мы въехали в Агд. В тот же самый Агд, который 14 февраля 1940 года я в избытке счастья обнимал своей любовью к Франции. Сегодня мы робко проезжали по древнему городу, так как убегали из Франции. Пронеслась мимо узенькая улица Мольера, и вот уже мы миновали строения бывшего лагеря чехословацких частей. Там уже не развевается флаг.
Наконец-то Сет. Мы проехали по оживленным улицам, а вот и битком набитый людьми мол. Был уже полдень. Солнце немилосердно обдавало нас жаром недалекой Африки.
В порту на приколе стояли заброшенные грузовые суда. На молу французы нас разоружили. Какое им дело до того, что мы хотим продолжать бороться и за потерпевшую поражение Францию? Мы вступили на британский эсминец. На нем уже негде было повернуться, а люди все прибывали. Сидели на снарядах, на глубинных минах, на торпедных трубах. Английские моряки устраивали женщин и детей, уносили чемоданы, подавали легкую закуску, кормили собак. Они были вездесущи. Молчаливые, вежливые.
Рядом на другое судно грузили наш багаж. В пятистах метрах от нас стоял другой эсминец, французский. Моряки сидели на палубе, свесив ноги за борт; они болтали ногами над водой и смеялись. Смеялись над нашей бедой, над трагедией Франции. И при этом зорко наблюдали за тем, что происходит на "Кеппеле". Я подошел к торпедным трубам британского эсминца и с удивлением обнаружил, что они направлены на французский миноносец.
Мы отчалили от мола и ловким маневром вышли в открытое море, где на якоре стоял огромный пароход. Из его трубы поднимался к небу слабый дымок. "Мохаммед Али эль Кебир" с английским экипажем и египетским флагом на мачте (британские пароходы уже не имели права заходить во французские порты) ждал нас в международных водах перед портом.
Из-за сильной волны маневр "Кеппела" с одного борта не удался. Мы обошли "Мохаммеда" и пришвартовались к пему с другой стороны, на этот раз удачно. Переправиться с низкого и легкого эсминца на большой высокий пароход оказалось не так-то легко. Море волновалось, и борта судов то сходились, то расходились. Моряки давали команду, в какую минуту прыгать, конечно с их помощью. Не обошлось без смятения и криков. Потом кидали и наш багаж. С ним обращались уже по-другому, и кое-что пошло на дно морское.
И вот мы на "Мохаммеде". Франтишка вконец измучилась, я это прочитал по ее глазам. Детей же полностью захватили необычные события вокруг них. Красоты особой тут не было. На пароходе скопилось несколько сот людей, и теперь все бродили, загораживали проходы и трапы, мешали морякам, беспомощно крутились на месте, бегали туда-сюда и все время что-то искали. Некоторые, как уцелевшие после кораблекрушения, сидели на своих вещах и молча, утомленно смотрели на суету вокруг них. Кто-то сказал, что нужно побеспокоиться о каютах, и вот уже все сгрудились у маленького окошечка, где молодой флотский офицер тщетно отбивался от града вопросов и требований. Мне дали каюту в пристройке на верхней палубе. В каюте оказалось три койки. Франтишка сразу же принялась устраивать ночлег, а я с детьми пошел на разведку.
Беготня по палубам и трапам понемногу улеглась. В кожаных креслах и на диванах прочно заняли позиции скептики, предпочитающие иметь синицу в руках, чем журавля в небе. Они не сдвинутся с места, хоть ты их озолоти!
Синее, как синька, небо было без единого облачка. Воздух отяжелел от полуденного зноя. Вдали, на берегу, виднелась живописная композиция домов, обрамленных буйной зеленью виноградников, россыпь портовых сооружений на темно-синем фоне. И над всем этим сияло прозрачное небо, излучая ленивую беззаботность. Такой предстала на прощание перед нами Франция. Хотелось бы пожалеть эту прекрасную страну, но было много такого, чем французы обидели и себя и друзей. Не было честности, не было мужества, не было старой французской чести. И во всем этом вина только самой Франции!
В сумерки к нам еще раз подошел "Кеппел" и передал к нам на борт остатки эвакуируемых. И опять поднялась суматоха на корабле, теперь даже большая, потому что стемнело.
Темнота нас поглотила полностью. Большой корабль тихо стоял на месте. Слышался лишь плеск волн о борт парохода и сонный ритм приглушенных машин. Строго соблюдалось затемнение. Жизнь укрылась в утробе судна и расположилась на палубах. Дремал корабль, засыпали люди.
С берега прорезал тьму портовый маяк, засветились рои городских огней. Там уже не было затемнения. Для них война кончилась. "Огни на французской земле хотели быть огнями мира и счастья. Они светили, чтобы ночь не казалась столь пугающей.
Около 23 часов плеск волн усилился. Кто-то сказал, что мы еще не отплываем, что всю ночь будем плавать по кругу, а отправимся лишь утром. Подводные лодки? Однако море, под нами уже шумело. Этот шум то стихал, то опять внезапно усиливался, когда с плеском обрушивались волны.
Огоньки на берегу начали двигаться: они удалялись, исчезали и вновь слабо светили сквозь густую тьму. Долго еще нам мигал маяк Франции, будто подавая сигнал "SОS". Да, да, спасите их души!
Прощание с Францией не было трудным. Мы уже в пути. Куда? Оран? Касабланка? Англия? Канада? Кто может знать? Доплывем ли?
- Повтори приказ! - раздался в темноте голос офицера.
- В шлюпки только женщин и детей. Мужчин, не подчиняющихся приказу, расстреливать! - четко произносит невидимый караульный.
Рядом в глубоком сне забылись моя жена и дети. Так покинули мы желанную Францию.
Почему пала Франция?
Целых семь лет Германия целенаправленно готовилась взять реванш у Франции. Германия знала свою силу и была полна решимости использовать ее. У Франции и Британии оставалась только одна альтернатива: вооружаться, причем заблаговременно, или заключить соглашение с Германией. Однако соглашение было возможно лишь с сильной Францией, с вооруженной Францией! Нотами протеста и пустыми переговорами Гитлер не дал себя запугать. Такая политика неотвратимо вела к войне. Военный бюджет гитлеровской Германии угрожающе возрастал и достигал астрономических цифр. Когда малые государства Центральной и Юго-Восточной Европы увидели, что Франция и Англия ничего не делают, чтобы остановить лихорадочную гонку вооружений в "третьей империи", они стали искать защиты в союзе с Гитлером либо укрылись за щитом своего нейтралитета.
Обе западные демократии выдали Европу Гитлеру. Банкиры лондонского Сити опасались за судьбу займов, предоставленных ими Германии, и в наивной вере, что можно безнаказанно торговать со страной, которая выполняет договоры только до той поры, пока они ей выгодны, открывали новые кредиты. Из страха перед большевизмом влиятельные круги Англии склонялись к мысли, что нацизм предохранит их от революции. Все это было на руку Гитлеру. Постыдный мюнхенский диктат был принят в Париже и Лондоне с облегчением, более того - даже с восторгом; дипломатическое поражение праздновалось как крупная победа. После "Мюнхена" англичане очнулись. Только англичане, но не французы! "Мы не можем допустить, чтобы Гитлер овладел Европой! Мы должны вооружаться!" - писалось и говорилось в Британии. В марте 1939 года за это взялись всерьез и объявили набор в британскую армию. Слишком поздно!
Битва за Францию весной 1940 года была проиграна еще в 1936 году и в предшествующие годы. Корни поражения уходят очень глубоко. В Локарно в 1925 году заботами Франции и Англии был осуществлен первый шаг на пути к "Мюнхену". Обе страны пригласили немцев за один стол, подготовили им вступление в Лигу Наций, подписали с ними Рейнский пакт и гарантировали в нем западные границы Германии. Роль арбитра взяла на себя Британия. Польша и Чехословакия смогли заключить с Германией лишь гарантийные соглашения, которые, однако, не вошли в арбитражную систему. Теперь оба славянских государства оказались лицом к лицу с ненадежным соседом без достаточных гарантий. Тем самым Франция и Англия открыли немцам двери на восток. Так великий французский союзник впервые продемонстрировал свою ненадежность.
Потом в 1933 году Франция и Англия подписали "пакт четырех". Четыре державы - Франция, Британия, Италия и Германия - готовились разделить господство над Европой. Разумеется, без Советского Союза, скорее даже против него. И хотя ратификация пакта (из-за сопротивления Малой Антанты и Польши и в связи с возмущением демократической французской и британской общественности) не состоялась, подпись Франции означала, что этот наш союзник отказывается от своей миссии защитника малых стран, не устраняется от пересмотра мирных соглашений в ущерб государствам Малой Антанты и готовится оставить свои позиции в Центральной и Юго-Восточной Европе в пользу фашистских держав - Германии и Италии. Тем самым Франция сильно скомпрометировала себя в Центральной Европе.
30 января 1933 года Гитлер пришел к власти. В октябре Германия покинула конференцию по разоружению и вышла из Лиги Наций, вступив на путь восстановления своей военно-политической мощи. Малые народы Центральной Европы сделали из бесхребетной политики Франции и Великобритании необходимые выводы. 26 января 1934 года в Берлине был подписан немецко-польский договор о ненападении. Франция потеряла первого союзника. Первого, но не последнего: за ним последовали другие.