22 октября Фред уехал из Лондона в новую школу в провинции. Ему только что исполнилось шестнадцать.
В "Корнуолс Скул" в Кемберли хорошо подготовились к встрече наших детей в чешской школе. Теперь Фред будет там в безопасности и здоровом климате. Да, безопасность для детей - прежде всего!
После отъезда сына я осиротел. Теперь наша семья находилась в трех разных городах: Лондоне, Банбери, Кемберли. Ночи в Лондоне стояли плохие: туман - впереди, туман - позади. По настоянию жены, просившей меня не оставаться на ночь в квартире, я вечером шел в метро, в лондонскую подземку. Тут собирались постоянные "клиенты". Сюда шли те, у кого не было более безопасного и уютного убежища. Сюда шел лондонский люд.
Когда объявлялась воздушная тревога, густая толпа валила по эскалатору вниз. Еще когда съезжаешь, в нос ударяет спертый, отработанный воздух. На платформе не протолкнешься. Люди сидят плечом к плечу, лежат, с головой завернувшись в пледы и пальто. Пожилые дремлют в разных позах, маленькие дети бегают вокруг измученных матерей, которые почти не обращают внимания на своих ребят. Иногда вдруг разносится громкий детский плач, но даже женщин постарше это не волнует. Они разговаривают, вяжут и читают, как будто сидят дома, в тишине комнаты. Рядом с молодой девушкой с коралловыми губками на полу лежит старичок. У него синие, вздувшиеся жилы, ему нехорошо. Рядом провозят парализованного. Он тоже хочет жить. Подземка представляется в полном ночном составе действующих лиц. Люди молчаливы, замкнуты. Удивительный народ! В тихом героизме они принимают вещи такими, какие они есть. "Надо выдержать, - говорят они, - но они нам за это заплатят!" На станциях Марбл-Арч, Ланкастер-Гейт, Куинз-Роуд, Ноттин-Хилл-Гейт, Оксфорд-Сёркус, Банк - всюду та же картина массового страдания и решимости.
Проходит адская ночь, и утром люди идут на работу как ни в чем не бывало, а следующей ночью снова ложатся на голые плиты метро. Позже им устроят трехэтажные складные нары, но их не хватит на всех. А вечером на том же углу опять стоит проститутка, люди в кафе сидят на своих обычных местах, а дети готовят уроки. Жизнь не сдается в поредевших улицах, она продолжает пульсировать. Люди ставят подпорки к дому, вывешивают британский флаг и идут по своим делам. Во Франции закон жизни вел к капитуляции. Там хотели жить ради самой жизни. Жизнь ценилась больше, чем нация, больше, чем сама Франция. В Англии поддерживали жизнь, чтобы спасти страну.
10 ноября я переселился в однокомнатную квартиру одной актрисы. Хозяйка предпочла уехать в спокойную Шотландию. Квартплата не была особенно высокой. С шестого этажа современного многоквартирного дома на Кенсингтон-Парк-Роуд мне видны были трубы домов на противоположной стороне. Английские дымовые трубы имеют свою поэзию: из них торчит до пяти пар надстроенных глиняных трубочек для улучшения тяги, и вряд ли найдутся среди них две одинаковые по форме. В этом-то и таится их очарование.
Я развалился в роскошных мягких креслах, поиграл на фортепьяно. Потом начался налет. Это был первый налет за время жизни в новой квартире. Над крышами соседних домов все небо озарялось вспышками зениток, их залпы сливались в непрерывный рокочущий гул. Новые снаряды, которыми англичане стреляли по немецким самолетам, разрываясь, рассыпались мириадами звезд.
Луна освещала крыши домов мертвенно-бледным светом. В ряде домов вместо стен осталась щербатая выемка после взрыва бомбы. Внизу лежала груда обломков. Лупа заглядывала в обнажившееся нутро уцелевших комнат.
Ночь стояла великолепная, безоблачная. В эту ночь немцы ударили дважды. Бойцы гражданской обороны призывали жильцов спуститься в убежища, но я не мог покинуть эту обольстительную квартиру. Слышались разрывы бомб. Потом раздался оглушительный удар, и большой дом закачался. Но я остался в комнате.
* * *
На развалинах одного дома я прочитал на следующий день кое-как нацарапанную надпись: "Гитлер не отнимет у нас солнца!" Лондонцы читали надпись и улыбались. Каждый день после шести часов вечера начиналась свистопляска. Орудия не умолкали, и волна за волной шли на Лондон бомбардировщики. На этот раз я все-таки спустился в убежище. Газеты писали о готовящемся большом налете немцев на город. Другие сообщения гласили о том, что в Америке призваны резервисты, а из Австралии на помощь матери-родине едут солдаты. Силы консолидировались. Это уже подбадривало.
В переполненном зале одного лондонского дансинга 18 ноября 1940 года взорвалась авиабомба. Уцелевшие музыканты тут же заиграли популярную песню "Отбросьте прочь свои заботы!", а потом зазвучала национальная "Англия будет всегда!". Пока велись спасательные работы, посетители, включая раненых, пели все вместе.
* * *
Моя семья опять чуть было не переехала. "До Банбери далеко, а железные дороги в Англии дорогие. Чем вам ездить в такую даль и так редко видеться с семьей, луч-гае в трех шагах от Лондона снять за бесценок хорошенький домик, полностью меблированный", - говорили мне друзья и советовали поехать в местечко Стейнс, на запад от Лондона. Оттуда, мол, недалеко и Кемберли, где находится чешская школа. Друзья давали хороший совет: сын будет под боком, а до Лондона - рукой подать! Все ото было заманчиво. В ноябрьскую непогоду я отправился в Стейнс. В бюро по найму помещений была уйма предложений. Окрестности Лондона не казались владельцам коттеджей достаточно безопасными, и они предпочли выехать, оставив все как есть. Цена жилья, сдававшегося в наем, существенно упала. Меня это устраивало. Девица в бюро выложила на стол объявления о сдаче в наем.
Лейлем, 14а, Моорхейз-Драйв - четыре комнаты, ванная, кухня; три гинеи в неделю.
Лейлем, 86, Стейнс-Роуд - три комнаты, ванная, горячая и холодная вода, один салон, газ,электричество, потолки одной комнаты укреплены, наружные стены дома обложены мешками с песком, гараж, прекрасный сад и в нем "андерсоново укрытие"; только три с половиной гинеи в неделю. Это было совсем дешево.
Было еще предложение из Стейнса. Предлагалась целая необорудованная вилла не менее чем на три года за 75 фунтов в год. Мне, потерпевшему кораблекрушение, большую виллу на такой срок? Хорошая шутка! Смешно, право! Меня восхитила прозорливость владельца: значит, он предсказывал, что война будет три года? Ну что ж, неплохое предсказание...
Лейлем, Лейлем - это название мне ничего не говорило. "Туда доедете за час!" - заверила меня девица.
Я остановился под дубом, листья которого уже засохли и стали коричневыми. Видно, поэтому дерево не казалось таким большим. Сыпал мелкий дождичек. Иногда в разрывах серых и насыщенных влагой туч голубело небо, и тогда голубела вода в пруду. Потом небо снова темнело, затягивалось тучами, и снова шел дождь. Английская погода!
Приехав в Лейлем, я сразу оказался в деревне, в настоящей английской деревне с ее идиллическим спокойствием и ухоженной природой. Как зачарованный, я смотрел на древнюю каменную церквушку, к которой вела заросшая тропка. Когда я заметил калитку в каменной невысокой стене, сердце мое забилось от радости: на меня как будто смотрели Бескиды, моя деревня с очарованием тесовых крыш, звонниц и ворот. Валахия! За воротами с тесовой крышей - густой еловый лес. Настоящие чешские ели забрели сюда, под Лондон, из Чехословакии! Я гладил колючие елочки дрожащими руками, вдыхая аромат дома, исходивший от них, и у меня было такое чувство, что наступило рождество, хотя на елочках и не было свечей.
Между ивами и ольшаником сверкала и крутилась Темза, а из рощ, тянувшихся вдоль реки, поднимался белесый туман. Дом, куда меня послали, стоял на холме. Из окна его открывался божественный вид на реку. Равнина плавно поднималась и опускалась, будто в мягких волнах. По берегам реки росли деревья. Манили луга и рощи Темзы.
Одна жилая комната окнами выходила на Темзу, другая - в ухоженный сад. "Очень красиво! - хвалит хозяин дома. - И все за три с половиной фунта... Это так мало за такую красоту!.." А потом мистер Вульф поинтересовался, есть ли у меня свой банкир, который мог бы за меня поручиться. Я ответил не сразу. Когда я заговорил, то сам не узнал своего голоса.
- Мистер Вульф, - сказал я, - я могу поручиться только своей честью. Это может иметь и человек, не имеющий своего банкира, и я не уверен, что ее имеет каждый, у кого есть счет в банке. Дорогой мой, не по своей вине я нахожусь здесь. Я думаю, вы сами знаете, кто виновен в нашем крахе. Иначе никто бы недоверчиво не спрашивал меня, кто я да что. А вы, мистер Вульф, извольте при своей благодатной индифферентности сообразить, что через границу не бегут с контейнером мебели и сейфом...
Страшная ночь в Банбери
28 ноября я поехал навестить своих в Банбери. Большой железнодорожный узел в Кру, откуда идет ветка на Бистон-Касл, подвергся в ту ночь сильной бомбежке. Немцы предпринимали налет за налетом на Ливерпуль и распространили сферу своих действий на район Кру и его окрестности. Поезда не шли, железнодорожный персонал сидел в укрытиях. Все новые и новые соединения немецких военно-воздушных сил совершали налеты на города края. Когда наступило относительное затишье, поезд медленно тронулся в путь к Бистон-Каслу. Из темноты вагона я смотрел в черноту ночи за окном, которая висела в воздухе, как черное покрывало на носилках с покойником. Потом вдруг по небу разлился странный холодный свет, отчего пейзаж за окном выглядел призрачно. Я наблюдал за мерцающим сиянием, но источник этого света оставался для меня загадкой. Порой сверкала вода в пруду, мелькала звезда в просвете быстро летящих облаков. Деревушки лежали темные, будто вымершие. Снопы искр, проносившиеся за закрытым окном, клубы паровозного дыма, неровный стук колес осторожно идущего поезда - все это усугубляло жуткое предчувствие того, будто мы медленно катимся куда-то в пропасть. Потом за поворотом небо перед нами оказалось увешано осветительными бомбами на парашютах. Вот откуда было это загадочное сияние. Слышались взрывы. Вокруг железнодорожного полотна курились на лугу зажигательные бомбы. Станция была вся засыпана ими, но падали все новые. Я пропетлял между ними и побежал в поле. После зажигалок пошли тяжелые, фугасные бомбы... Что это фрицам пришло в голову бросать бомбы на фермерский край, подвергать массированному удару затерянные деревушки? Ночь содрогалась от гулких ударов.
Какое-то время я бежал по дороге рысью, чтобы скорее достичь своей цели, потом замедлил бег, не забывая при этом осматриваться, чтобы не попасть в ловушку. Города Кру, Честер, Уитчёрч, Тарпорли боролись прожекторами в неравном бою с ночными пиратами. На безоружное Банбери противник напал в кромешной тьме по ошибке.
Вот и дом. Я звонил и стучал, счастливый и странно свободный, как будто бы все, все разом отступило и осталось лишь наше мирное житье в мире и безопасности. Но я стучал напрасно. Ничто не шелохнулось. Почему они не отпирают? Потом мне пришла в голове спасительная мысль: я стал насвистывать известную чешскую песенку. Двери осторожно отворились, и на пороге с ружьем в руках появился мистер Викерс. Все это время он держал на мушке "немецкого парашютиста", который ходил вокруг дома. Он очень удивился, когда вместо немца перед ним предстал я. Под лестницей в страхе перед "джерри" сжались обе женщины с детьми, и Стенли был полон решимости дорого продать свою жизнь.
На следующий день чуть не произошло непоправимое. В то утро Викерс с Миланом осматривали местность после налета. На участке соседа на них неожиданно налетел огромный бык, ошалевший от взрывов бомб прошлой ночью. Стенли успел перебросить Милана через забор и в последнюю минуту сам прыгнул за ним. Еще секунда... и мы потеряли бы Милана.
В воронке от бомбы, упавшей в трехстах метрах от домика Викерсов, образовалось озерко шириной десять и глубиной четыре метра. А в поле было много воронок, как грибов после дождя.
Рождество 1940-го
Приближалось рождество. Уже с ноября я начал подумывать, как бы устроить детям прекрасное, незабываемое рождество. Ведь это было первое военное рождество на чужбине. Хотелось хоть как-то возместить детям утрату родного дома, хотелось порадовать Франтишку, наших хозяев и их детей. Ведь этой семье мы были обязаны крышей над головой. Вот было хлопот! Но это были хлопоты, от которых молодеешь душой.
Я обходил один магазин за другим, с удовольствием выбирая подарки. Ассортимент был богатый, цены еще мирных времен, качество высокое. Было из чего выбирать! На Оксфорд-Сёркус я увидел, как один клиент разглядывал игрушечный автомобильчик. Я остолбенел. Это был в точности такой же технически совершенный автомобильчик, от которого Милану, к его величайшему огорчению, пришлось отказаться в Вельке. Малыш не переставал сожалеть об этой потере и все время тосковал по своему автомобильчику. Я заплатил бы за него сколько угодно, только бы его заполучить. Это был последний экземпляр, а покупатель все не мог решиться, брать ему автомобильчик или нет. На минуту клиент положил игрушку на стол, и я, не ожидая окончательного его отказа, схватил автомобильчик, мигом расплатился и помчался, унося драгоценную добычу. По дороге я уже размышлял о том, каким образом автомобильчик "приедет из Вельки к Милану в Англию".
Англичане не знают рождественского волшебства. Они раздают подарки заранее, в течение всего декабря. К рождественским елочкам они тоже не питают слабости. Таким образом, праздник сочельника теряется в будничности дня. Нашим хозяевам предстояло познакомиться с празднованием кануна рождества по нашему обычаю.
Я приехал из Лондона в Банбери, нагруженный подарками; лишь небольшую искусственную елочку и некоторые мелочи я докупил в Честере. Программу вечера я сохранял в строжайшей тайне от домашних, но всех охватило приятное волнение. А я опять - ни гу-гу, как будто все это меня не касается. Около пяти часов вечера я выгнал всех из комнаты и начал приготовляться к вечеру. Время проходило в напряженном ожидании, а потом зазвонил колокольчик, возвещая о том, что пришел наш Микулаш{8}, что он принес в мешке подарки и что ему нужно торопиться и идти дальше, так как в такой день у него много работы. В нашей семье по традиции нас созывал под елку отец, и я этот обычай сохранил.
Шествие открыл Милан. За ним в комнату вошли мистер Викерс с женой, за ними - Франтишка с Фредом. На столике посредине комнаты рядом с британским и чехословацким флажками стояла убранная елочка, на которой горели свечки. Под елкой на столике и на полу, на ковре, лежали пакеты и пакетики, перевязанные красивыми ленточками. Потрясенные зрители уселись в кресла и не знали, на что глядеть: у них глаза разбегались. Супруги Викерс были ошеломлены: у них такое не было принято. Мы произнесли взаимные тосты: мистер Викерс пожелал нам скорейшего освобождения нашей родины; я желал ему всех благ. Женщины не могли скрыть своего умиления, да и сам хозяин дома тоже прослезился. А еще говорят, будто англичане холодный народ. Значит, наш "лендлорд" составлял исключение?..
В духе нашего старинного ритуала я попросил Стенли раздавать подарки. Милан, распаковывая свои подарки, весь горел от возбуждения. Он снял -пиджачок, а затем и свитер - так ему было жарко. Вот он начал разворачивать свой последний пакет: большая коробка, в ней коробка поменьше, йотом еще поменьше, еще. В коробках много бумаги... и ничего не видно. В спешке он выбросил пустые коробки и наконец добрался до маленькой скромной коробочки. Открыл ее, подпрыгнул, всплеснул руками и закричал: "Автомобильчик!" Потом нежно взял в руки игрушку, прижал к груди и забыл весь мир.
Когда я ночью наклонился над спящим Миланом, у него были красные щеки, а в руке он крепко сжимал автомобильчик.
Ад над Сити
29 декабря 1940 года, в воскресенье, я писал друзьям поздравления с Новым годом. То, что я не успел написать до семи часов вечера, уже не было написано. Воздух вдруг наполнился страшным гулом, и на Лондон непрерывным потоком пошли соединения люфтваффе. Масштабы нападения предсказывали размеры катастрофы, которая приближалась к несчастному городу. Ночные истребители приняли неравный бой, отражая этот удар. Было слышно, как они маневрировали на высоких оборотах, чтобы взять на мушку вражеский бомбардировщик. Бомба за бомбой ложилась в районе нашего высокого дома. Громовые удары сотрясали воздух. Внутри дома все трещало. Неподалеку над окрестными домами возвышался собор святого Павла. Голубоватые и красноватые вспышки озаряли его купол; силуэт храма, как символ, вырисовывался на фоне неба. Лишь полчаса назад непроницаемо черная ночь вдруг посветлела, и какое-то странное розовое сияние залило весь небосклон. Тьму сменили неестественные сумерки, напоминавшие затмение солнца.
Шесть бомб друг за другом взорвались недалеко от нашего укрытия на Кенсингтон-Парк-Роуд. Одна из бомб упала очень близко от нашего дома. Картины, качаясь, ударялись об стены, пианино издавало стонущие звуки. Я быстро лег в постель и вдруг почувствовал, что все во мне и вокруг меня переваливается с боку на бок. Причудливый свет не угасал. В окно, выходившее на запад, не было видно происходившего. Подгоняемый любопытством, я вышел на плоскую крышу девятого этажа, где находились наблюдатели гражданской обороны. То, что я увидел, не поддавалось описанию.
Эту картину можно было сравнить только с явлением солнечных протуберанцев. На востоке алело солнце. Весь горизонт слева направо полыхал огнем. Языки пламени достигали огромной высоты. Горел Сити. Горели тысячи зданий, где размещались магазины, банки, конторы, склады. На площади примерно четыре квадратных километра все было уничтожено. Пожар, организованный авиацией Геринга, которая в результате воскресного массового налета сбросила десятки тысяч зажигательных бомб, причинил катастрофический ущерб, так как гитлеровцы хорошо знали специфические особенности жизни Сити. Днем здесь находилось около полумиллиона людей, а ночью - менее пяти тысяч. Торгово-промышленный центр пустел после конца рабочего дня, а в конце недели здесь оставалось несколько сот человек. Магазины, конторы и противопожарные средства вечером в воскресенье были заперты, и пожарники теряли массу времени, пока проникали в дома и попадали на крыши, чтобы потушить зажигательные бомбы. Обуздать такой пожар при одновременной бомбардировке фугасными бомбами оказалось превыше их сил. Сити превратился в пепел.
На Новый год, третий день после пожара, я приехал на метро на станцию Сент-Поль посмотреть, что осталось-от Сити. Еще в подземных помещениях станции метро я почувствовал запах гари. Здание метро выгорело дотла. Сохранился лишь этаж, прикрывавший сверху местные очаги пожара.
Мне захотелось взглянуть на собор святого Павла. Когда я спросил у какого-то гражданина, как пройти к храму, он странно посмотрел на меня и молча указал рукой направление. Я посмотрел в ту сторону и увидел незабываемую картину. Над дымящимися обломками домов наполовину окутанный дымной мглой высоко в небо возносился величественный купол собора. На его наивысшей точке блестел золотой крест. Храм стоял нетронутым, таким же, как и столетия назад. Вокруг него почти на километр - лишь голые стены с прогоревшими отверстиями, через которые лениво струился серый дым. Многочисленные толпы лондонцев целый день бродили по уничтоженному Сити, стояли в задумчивости и молча шли дальше. Неправ был бы тот, кто принял бы их спокойствие за равнодушие. Эти люди с трубочкой во рту хорошо запомнили увиденное. Непостижимо было другое: идиотское непонимание гитлеровцами характера англичан. Ведь уже на многих примерах фашисты могли убедиться, что жители островной империи не реагируют страхом и паникой на атаки противника, нацеленные против их боевого духа. Гитлеровцы имели уже достаточно доказательств того, что варварский способ ведения войны против Англии неэффективен. И несмотря на это, фашисты уничтожили Ковентри, сожгли Сити, допустили другие массовые зверства. Это нельзя объяснить иначе, как слепой жаждой уничтожения. Заместитель Гитлера Рудольф Гесс заверил немецкий народ в том, что у англичан-де теперь одна забота - как отодвинуть срок верного поражения. Ему следовало бы послушать разговоры простых англичан на улицах, на фабриках, в поездах. Англичане - это не французы.
На одной из бывших главных торговых улиц Сити я, изумленный произведенным опустошением, остановился. Четырех- и пятиэтажные дома по обеим сторонам улицы превратились в груды кирпича, а в образовавшиеся проемы было видно, что исчезли и дома, стоявшие за красной линией улицы. Та же картина была и на других улицах. Чудом уцелел один магазин тканей. Раньше только не было этой записочки на двери: "Открыто, как обычно". Эта надпись на двери означала теперь гораздо большее - отважный, несгибаемый английский характер.
Пожар Сити 29 декабря 1940 года, увиденный мною с расстояния пятнадцати километров, произвел на меня неизгладимое впечатление.
"Советский Союз никогда этого не забудет..."
Гитлер, который в наглой речи в августе 1941 года объявил миру, что он отдал приказ прекратить производство боеприпасов, так как немецкие армии в России не встречают должного сопротивления и дороги на Ленинград,
Москву и Ростов открыты, тот же самый Гитлер в декабре 1941 года плаксиво взывал к немецкому народу, призывая его производить как можно больше оружия и боеприпасов. "Schafft Waffen, schafft Munition, Munition, Munition!.." - истерически заклинал Гитлер своих соплеменников, умоляя их утроить усилия по производству оружия и боеприпасов.
Необычайно кровавая битва за Москву (за ее дальние и ближние подступы), разгоревшаяся в сентябре 1941 года, в начале декабря завершилась контрнаступлением советских войск, которое продолжалось вплоть до апреля 1942 года. В трудных, чрезвычайно сложных и тяжелых условиях вела Красная Армия эту битву, не имея даже численного превосходства над противником, и впервые за шесть месяцев войны нанесла серьезное поражение главной группировке гитлеровских войск, такое поражение, что Гитлер стал призывать на помощь весь немецкий народ.