В четыре часа проехали Ирбид. Военнослужащие гарнизона - в форме иорданской армии. В пять часов миновали Мафрак и прямо в пустыне устроились на ночлег. Едем уже вдоль трассы нефтепровода, проложенного в песках пустыни. От Хайфы до Иордана - 80 километров, а оттуда до Мафрака - 70. Только и всего? Однако расстояния здесь - это еще не все.
Первая ночь в пустыне, настоящей пустыне. Кто опишет красоту такой ночи, когда ничего не видно и все же можно столько увидеть? Очарованный, стоял я возле палатки посреди удивительной тишины и смотрел на звездное небо, на пленительное небо над пустыней. После минутного колебания решил чуть-чуть отойти от лагеря, всего на несколько метров, чтобы не заблудиться. Но шаг за шагом - и вскоре лагерь исчез у меня из поля зрения. Я стоял в пустыне один. Не знаю, как умеют так ходить местные жители, чтобы не шелестел песок, какую они носят обувь, но вдруг они оказались возле меня. Зажали меня с трех сторон. Во тьме мерцали лишь белые зубы да металл кинжалов. Мне стало жутко. От страха меня хватило только на два слова: "Я англичанин". Хорошо, не хорошо, но я произнес то, что подсказал мне инстинкт. Назови я себя чехом, черта с два бы мне это помогло! Эти люди мгновенно исчезли, как духи. Кто это был? Разбойники-бедуины или дозор? На другой день вечером английские проводники советовали нам не устраиваться на ночлег где-нибудь на отшибе, иначе, по их словам, мы, могли бы и не проснуться, заколотые кинжалом.
Закат в пустыне играет всеми цветами радуги, но преобладают оранжевые и желтые тона всевозможных оттенков - не розовый, как у нас. Противоположная сторона горизонта окрашена при этом в цвета от пастелевого до голубовато-фиолетового. Ночное небо здесь голубовато-прозрачное, что придает ему волшебную пленительность. Настоящая восточная ночь. Сумерки длятся, наверное, только минут двадцать, и потом сразу же наступает темнота. Краски быстро менялись, и я поспешил описать их палитру.
16 октября. Подъем в четыре, завтрак в пять, отъезд в шесть. Чарующий восход солнца: огненный солнечный шар в золотистом ореоле как-то сразу выпрыгнул из-за песчаного горизонта. Мы трогаемся в путь. Вскоре глинисто-желтая пустыня сменяется черной, каменистой. Острые базальтовые камни высотой до пятидесяти сантиметров густо покрывают огромную территорию длиной пятьсот километров и шириной четыреста. Это Сирийская пустыня. Она расположена на границе четырех государств - Иордании, Сирии, Ирака и Саудовской Аравии. Вся Чехословакия уместилась бы на этой территории. Это черное каменистое море под жгучими лучами солнца отливает матовым блеском и чем-то напоминает змею. Все это внушает страх. Между камнями здесь и там виднеется желтоватый песок. Сопровождающий нас английский сержант сказал, что в этой дикой пустыне есть, однако, и жизнь и будто здесь живут даже газели. Возможно ли это? Газели ведь должны чем-то питаться, и прежде всего пить. Когда мы остановились, я попытался найти ответ на этот вопрос. И нашел. Между камнями в песке я обнаружил какую-то растительность, какие-то черные кусты с листочками. На них были зеленые ягодки величиной с ягоды брусники. Я сдавил одну из них. Из нее брызнул сок. Вот она, аккумулированная влага для страдающих от жажды газелей... Черной пустыне, кажется, нет конца. Едем уже четыре часа, давно миновали перевалочную станцию. И все едем, едем.
В три часа дня мы наконец прибываем на другую перевалочную станцию. Располагаемся под открытым небом, на сегодня наше путешествие закончено. Мы еще в Иордании. Сегодняшняя наша дорога пролегала вдоль сирийской границы. До иракской границы еще около 150 километров. Жара изнурительная. Чтобы понять, что такое пятьдесят градусов жары в пустыне, приведу пример. Я сидел с тропическим шлемом на голове в задней части кузова "студебеккера" под навесом. Брезент лишь слегка колебал встречный ветер. Я не заметил узкой щели в брезенте, и солдат из сопровождения вдруг сказал, ' что у меня на затылке полоска сожженной кожи и что ото небезопасно.
Мы встречали вторую ночь в пустыне. Я поставил походную кровать возле палатки и, прикрывшись шерстяным одеялом, лег на спину и смотрел в звездное небо. Оно было полно сверкающих звезд. Сияние звезд в этих краях с прозрачным воздухом напоминает блеск драгоценных камней. Свежий ласкающий ветерок показался мне неописуемо нежным. Вскоре я уснул. Не знаю, в котором часу ночи я очнулся, но кругом была темь - хоть глаз коли. Надо мной кто-то стоял, какая-то большая черная масса горячо дышала мне в лицо. Я шевельнулся и схватился за пистолет. Это черное отскочило, и я услышал, как оно помчалось прочь. Когда утром во время завтрака я рассказал об этом случае, английский сержант расхохотался. "Это дикий осел заинтересовался вами", - объяснил он. "Свояк свояка видит издалека", - шутили вокруг.
Выехали мы в восемь часов утра, достаточно поздно в этих краях. К полудню пересекли иорданско-иракскую границу. Структура пустыни изменилась. Каменистая пустыня переходила в песчано-глинистую светло-серого цвета, с маленькими камешками и с ровной, как стол, поверхностью. Во второй половине дня миновали короткий холмистый участок. В этих местах нет высоких гор с острыми вершинами. Здесь чаще встречаются плоскогорья. Проезжаем мимо нескольких верблюжьих стад. В конце дня мы разбили лагерь и приготовились к ночлегу. Это была третья ночь в пустыне. Мы проехали двести десять километров; до Багдада нам еще остается пятьсот восемнадцать километров.
18 октября. Подъем был в два часа ночи, а в четыре, еще при полной темноте, мы тронулись в путь. Перед нами равнина, бесконечная и утомительная. Средняя скорость нашего передвижения - пятьдесят километров в час. Нас бросает в кузове из стороны в сторону. Перед нами то и дело возникают миражи. Вдруг в безлюдной пустыне вы видите воду, она живет, играет светом, переливается. Вы видите и множество деревьев возле этой воды. Она разливается на большое расстояние. Вид воды нас освежает, но тут же начинает мучить усталость от ложной игры расстояний. Картина оазиса как бы шаловливо от нас убегала, и мы никак не могли достичь того озера с растительностью. "Что за чертовщина?" - думаю я, видя, что вода никак не приближается. Чертовщины здесь никакой не было, было только причудливое, отражение в пустыне. Постепенно мы начинаем понимать, что все это мираж, что природа нас надула. Картина оазиса в пустыне все появлялась и появлялась перед нашими глазами. Она была подобна акварели, нанесенной на мокрый холст: размытые края, какое-то странное сочетание темных тонов и обобщение деталей. Газели бы этой воды не напились!
Не доезжая до Эль-Фал-луджи на Евфрате, встретили верблюжий караван. Он шел откуда-то из необъятных просторов пустыни и направлялся в Багдад. Что-то есть величественное в медленном, в раскачку, движении верблюдов, которые шагают один за другим с гордо поднятыми головами, будто сознают, что без них в пустыне не обойтись. Затишье, царившее здесь тысячелетия, приучило как этих животных, так и людей, сидящих на них, к стоическому спокойствию. Караван не обратил на нас никакого внимания.
В четыре часа дня мы въехали в сказочный город "Тысячи и одной ночи". Нас встретили пыль и грязь, а также прохладительные напитки и заслуженный отдых в транзитном лагере. Из Хайфы до Багдада за четыре дня с 15 до 18 октября мы проехали тысячу двести километров, из них тысячу километров по пустыне.
19 октября. Багдад - типично восточный город. Он предстал перед нами во всей своей непривлекательности. В открытых маленьких ресторанчиках на соломенных циновках лежали мужчины. Женщины на улицах закутаны в черную паранджу. В общественных местах их совсем не видно. После семи вечера мы выехали поездом в Басру. Басра расположена в Ираке, в семистах километрах от Багдада, на узком клине, стиснутом со всех сторон территорией Ирана. Две трети пути железная дорога проходит между Евфратом и Тигром по Месопотамии, потом - по мосту через Евфрат и дальше по его правому берегу. От этой дороги у меня не осталось в памяти ничего. Большую часть пути я проспал, да и ехать здесь было мало приятного: мелкая пыль, поднимаемая поездом, проникала в вагон сквозь все щели и покрывала все внутри серым налетом. Против этого невозможно было бороться. Утром на всем и во всем мы обнаружили толстый слой пыли. Она проникла даже в часы.
В Басре, в "восточной Венеции", стояла нестерпимая жара. Мы лежали целый день в транзитном лагере, как Сольные. Вентиляторы вращались вовсю, а с нас градом катился пот. Даже местные жители в самые жаркие часы прятались в тень. Жару усугубляла большая влажность воздуха. Такая тепличная атмосфера была невыносимой. Как хорошо, что мы уехали из Багдада ночью. В Басре было еще жарче - более пятидесяти градусов! Да плюс к тому еще и большая влажность!
21 октября. В четыре часа утра трогаемся куда-то по узкоколейке. Паровозик только с третьего захода берет незначительный подъем после деревянного моста через Евфрат. Часа через два останавливаемся в поле, и английский офицер приглашает нас пересесть в другой поезд, оборудованный специально для езды по пустыне. Переход с багажом был несколько обременительным. К тому же платформа оказалась высотой около полутора метров и не имела ступенек. Наша цель - Тегеран. Местность, по которой мы проезжаем, в целом сохраняет характер пустыни, но все чаще встречаются населенные пункты с растительностью. Мы в Иране.
В Ахвазе, в ста пятидесяти километрах на восток от Басры, нас высадили в полдень из поезда и разместили в транзитном лагере. Опять жара, опять обливаемся потом в тени. Спасением для нас стал бассейн, из него мы не вылезали до вечера. Отъезжаем только завтра вечером.
23 октября. За всю свою жизнь я нигде не видел такой ужасающей бедности, как в Ахвазе, на реке Карун. Эта река соединяется с водами Евфрата и Тигра в семидесяти километрах от Персидского залива. Я смотрел с высокого моста вниз. Возле пристани для маленького колесного парохода суетились люди. Английский сержант отговаривал меня выходить в город из-за опасности, подхватить заразную болезнь, однако я все же пошел, увидел, но не победил. Меня поразила страшная нищета существ, подобных людям. В это было трудно поверить. Мужчины и женщины, не говоря уж о детях, были одеты в грязное тряпье. Люди кричат друг на друга, истерически галдят так, что не разобрать слов, и этот крик - здесь нормальный способ обращения. Кругом все покрыто испражнениями, так что просто не пройти. Я фотографировал эту людскую нищету, и мне было страшно. Потом я увидел величественных старцев в рваном тряпье и с длинными палками в руках, которыми они постукивали по краю тротуара. Трахома - метла Востока. Слепые. Один из них, высокий, стройный, волосатый - вылитый Иван Креститель. Я наблюдал с места за трехметровыми акулами и рыбой-пилой, которые заходят сюда из Персидского залива и промышляют отходами. В тот же вечер мы выехали в Тегеран.
24 октября. Утром около девяти часов мы были в Куме, в этом "святом" городе. Позолоченный купол прекрасной мечети сиял на солнце и был виден издалека. Горам, казалось, не будет конца, и они становились все выше и выше. Кругом - никакой растительности. Насколько хватает глаз - голые скалы. Восемьсот километров мертвых скал. Мертвых? А нефть, которая питает мир? Местные жители, правда, в значительно меньшей степени пользуются этим богатством. В семь часов вечера наконец добрались до Тегерана. Здесь нам придется задержаться на несколько дней, пока не сформируется автоколонна.
26 октября. Чехословацкий военный атташе полковник Липа привез нас на стадион, где в честь двадцатишестилетия шаха Мохамеда Реза Пехлеви состоялся спортивный праздник. Результаты упражнений на снарядах были неплохие. Что же касается бега, то на финише спортсмены испытывали сильную усталость: ведь Тегеран лежит на высоте тысячи двухсот метров над уровнем моря.
В городе много советских, английских и американских военнослужащих. Соединенные Штаты Америки в сотрудничестве с Советским Союзом построили в Тегеране большой центр по монтажу техники. Отсюда после сборки американские автомобили "студебеккеры", "доджы" и "виллисы" своим ходом, идут на восточный фронт.
Когда я фотографировал базар, то не заметил, как неожиданно меня окружила далеко не дружелюбная толпа. Я постарался побыстрее выбраться из окружения. Базар в Тегеране - это восточная жизнь в ее натуральном виде, без прикрас, со всеми своими неповторимыми запахами, криком, торговлей, жестикуляцией, пылью и грязью. Здесь через толпу на маленьких терпеливых осликах продираются люди в тюрбанах и верблюды, навьюченные пузатой поклажей. Здесь царит пестрая мешанина людей разных типов и оттенков кожи. Здесь увидишь прекрасную национальную одежду и тюрбаны самых необычных форм. Здесь встретишься с живым восточным темпераментом. Все это незабываемое зрелище!
1 ноября. У нас, на родине, - это день поминания усопших. Сегодня люди у нас идут на кладбище. К вечеру, как правило, уже подмораживает. Мы же здесь ходим в шортах и рубашке, и солнце печет так, как в Чехословакии в августе. Здесь деревья всегда покрыты листвой, но в самое жаркое время листья теряют свою свежесть.
Накануне отъезда нас сфотографировали - обязательное мероприятие корреспондентов перед отправкой транспорта. Фотограф уже готовился нажать на кнопку, как вдруг военный атташе неудачно пошутил, сказав, что кого-то из нас ему придется зачеркнуть на фотографии крестиком, когда придет сообщение о геройской гибели... (Кто мог знать тогда, что первыми будут чешский учитель из Каира и талантливый поэт, надпоручик Юрек. Они не знали, что им осталось жить три недели и три дня, что они погибнут на Безымянной высоте под Нижним Комарником при взятии последнего фашистского бастиона в Карпатах. Не знали и четыре других наших соотечественника, запечатленных на фотографии 1 ноября 1944 года в Тегеране, что они вскоре последуют за Юреком.)
2 ноября. Мы уже в распоряжении советского командования, и автомобили ведут шоферы-красноармейцы. В полдень отъезжаем в Пехлеви, расположенный на берегу Каспийского моря. Все выше поднимаемся в горы, вершины которых уходят в облака, любуемся дикой красотой Эльбруса. На скалах видны вулканические следы. Горы внушают страх. За азартную езду некоторые шоферы уже поплатились жизнью. Мы едем по очень узкой долине. Отвесные скалы нависают прямо над нами. Повороты над пропастями - без барьеров и без предупредительных знаков. Там и сям между скалами ютятся маленькие деревушки в персидском стиле, а вокруг - редкие деревца, вытянувшиеся до высоты пирамидальных тополей. Этот бедный край по-своему прекрасен. Проезжаем ряд советских контрольных пунктов, у одного из них останавливаемся. Пока не придет сообщение о том, что впереди нет тумана, нас не пустят. Наконец получено известие, что туман не угрожает, и мы едем дальше. Через некоторое время мы узнали, зачем такая осторожность. Серпантинами мы поднимаемся на самую высокую точку дороги, которая затем проходит по двухкилометровому туннелю под массивом Эльбруса. Туннель находится на иранской территории, он охраняется советскими частями. Бывший шах еще в 1935 году полностью переориентировался на политику держав "оси". В июне 1941 года шах провозгласил Иран нейтральным. Однако, исходя из обоснованного недоверия, 25 августа 1941 года советские войска вошли в Северный Иран, а англичане заняли южную часть страны. Этим была пресечена деятельность гитлеровской "пятой" колонны. Шах вынужден был отказаться от трона.
До туннеля мы добрались к шести часам вечера, а затем головоломными поворотами в течение полутора часов удальски скатывались вниз, к морю. Наш шофер Козловский, сын кавалерийского генерала, участник боев 1941 года под Москвой, показал нам во время этой сумасшедшей гонки вниз на тысячеметровую бездну, в которой недавно погибли советский лейтенант с водителем.
3 ноября. Сегодня отъезжаем из Пехлеви. Вдоль берега моря апельсиновые рощи с дозревающими плодами, чайные плантации (как раз шел сбор чая), рисовые поля, тутовые деревья. В летней резиденции шаха мы восторгались прекрасными садами, расположенными террасами. Народ здесь не производит убогого впечатления. Женщины носят шаровары.
В четыре часа дня грузимся на советский пароходик водоизмещением пятьсот тонн. В небольшом салончике советские люди гостеприимно угощают нас. Все очень вкусно. Некоторые члены экипажа живут и работают здесь вместе с семьями. Это простые добрые люди, привыкшие к суровой жизни. Здесь начинается иной мир.
После девяти часов вечера выходим на необъятный простор Каспийского моря. Оно зеленоватого цвета. Ночью на нас обрушилась буря. Посудина страшно скрипела, металась из стороны в сторону, вода заливала иллюминаторы и проникала в наши каюты, но на корабле раздавались веселые крики и смех.
В Советском Союзе. На фронт
5 ноября. В восемь часов утра входим в порт и причаливаем у мола. Мы на советской земле, в Баку! Наконец-то я увижу этот героический народ великого славянского государства! Народ, которому я пытался посильно помочь еще в Лондоне...
Нас встречает советская военная делегация во главе с полковником. После размещения в уютной гостинице "Интурист" и официального приветствия нас ждал сытный завтрак. После обеда самодеятельный коллектив местного гарнизона выступил с концертом. Отъезжали мы вечером в двадцать один час. Посмотреть город не успели, зато по лицам местных жителей, советских нефтяников, хорошо поняли, что такое длительная тяжелая война. До самых окраин гигантской страны докатилось эхо войны. Недостаток мужчин на трудовом фронте восполнили женщины. Они повсюду: с винтовкой у склада, у руля корабля... Они - водители и вагоновожатые на транспорте, работают в канцеляриях и на добыче нефти. Женщины ходят в платках, повязанных вокруг головы, в телогрейках и валенках. На мужчинах - папахи, ушанки или кепки с козырьком. Бросается в глаза большое число раненых и инвалидов войны. Уставший вид людей говорит о недоедании и недосыпании. Люди пожилого и среднего возраста говорят мало, молодые более разговорчивы. Над портом с его многочисленными кораблями виднеется гигантская статуя славного сына революции Кирова. Нефтяные вышки поднимаются прямо у побережья, поверхность воды в порту покрыта пленкой нефти.
Мы едем в вагоне третьего класса, в каждом купе - по шесть спальных мест: три полки крепятся жестко, а три откидные. Старшим в нашем вагоне едет капитан. С ним - интендант, старший лейтенант и несколько солдат. Запаслись продовольствием на пятнадцать суток: хлебом, салом, джемом, сгущенным молоком, колбасой, маслом, сыром, рыбой, сухарями, сахаром и чаем. Кипяток для чая можно брать на железнодорожных станциях. Колбасу развесили под потолком вагона. Мы будем в пути примерно двенадцать дней. Все вокруг нас какое-то домашнее, уютное. Выехали точно в полдень.
6 ноября. Утром просыпаемся в Дербенте, на Каспийском море. В два часа мы - в Махачкале. Это все еще Каспий.
Море неспокойное. Постепенно его зеленоватая поверхность начинает удаляться. Пока что нигде не видно разрушительных следов войны, однако на лицах людей лежит неизгладимый отпечаток страданий и всего пережитого. Вечером при свечах можно побеседовать и помечтать. Пасмурно. Едем степью. Днем читаем или учим русский язык. Ночью проехали по местам восточнее Грозного, где советские войска окончательно остановили наступление гитлеровцев. Вечером, уже в сумерках, мы были в Грозном. Теперь путь наш будет лежать через всю Россию по следам героической борьбы советского народа.
7 ноября. В восемь часов утра прибыли на станцию Минеральные Воды. От вокзала и близлежащих домов остались одни стены. Вокруг разбросаны остатки вагонов. Кавказ "плачет": горы затянуты тучами, никаких красок кавказского предгорья не видно, идет дождь.
На перроне кутаются в платки и поношенные фуфайки плохо одетые женщины. По их лицам видно, что они устали от долгой войны. Их глаза трудно описать. Эти глаза обвиняли, в них застыл ужас прожитых лет войны. Эти глаза призывали к отмщению.
Прозябшая девочка без чулок, в старых не по ноге больших ботинках, кутаясь в платок, предлагает воду. Воду, которой везде так много! И при этом улыбается такой милой, чистой, жалостной улыбкой, что мне становится не по себе при мысли о том, как она страдает. Лица женщин и детей! Даже страшные испытания войны не смогли стереть с них славянскую мягкость и нежность. Говорят они тоже мягко и певуче. Как можно скорее должны кончиться их мучения!..
Моросит дождь, холодно. На пути к Армавиру перед нами развернулась картина тотального разрушения железнодорожного парка. По обеим сторонам дороги на целые километры растянулась цепь разбитых паровозов и вагонов всевозможных типов. Валяются колесами кверху или на боку паровозы с маркой "Кельн, Кассель, Эссен и Франкфурт". Все это красноречиво свидетельствует о силе наступления советских армий.
Железнодорожная станция Армавир и город разрушены. Всюду развалины. Здесь шли жестокие бои. Вечером прибыли в Кропоткин, а затем путь наш лежал к станции Тихорецк. Советские офицеры и проводница пришли к нам на беседу. Мы поздравили их с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
8 ноября. В пять часов утра прибыли в Ростов-на-Дону. В полдень советский офицер повел нас в город. Он на три четверти разрушен. Некогда миллионный богатый город сейчас безлюден. Теперь здесь после сравнительно недолгой оккупации только двести тысяч жителей. Люди тихие, измученные, смотрят на нас с недоверием. Преждевременно постаревшие женщины (мужчин почти не видно) проходят мимо нас с застывшими лицами, без улыбок. Возле вокзала собираются толпы народа. Трудно сказать - зачем. То ли они хотят куда-то ехать, то ли просто встречают и провожают поезда, которые воплощают для них жизнь, лучшую жизнь, которая наступит, когда кончится эта война. Только здесь, в Советском Союзе, целиком и полностью открываются страшные злодеяния нацистского режима. Все говорит о том, что именно здесь - центр тяжести борьбы против фашизма. Призыв "Все для фронта!" кричит на каждом вокзале, в каждой деревне, которую проезжаем. Все это свидетельствует о твердой решимости бороться до полного поражения врага. Люди отдавали все во имя победы. Необходимо было во что бы то ни стало выиграть эту войну, чтобы потом жить лучше. Больше танков, больше самолетов, больше снарядов, больше усилий как в тылу, так и на фронте - таково было содержание этого сурового, но единственно возможного тогда лозунга.
В три часа выехали из Ростова. Почти в сумерках показалось Азовское море, а через короткий промежуток времени мы увидели огни Таганрога. Здесь проходили жестокие бои. Беседуем в темноте.
В шестнадцать тридцать прибываем в Синявскую. Несмотря на дождь, женщины на перроне предлагают пирожки, кур, яблоки.
9 ноября. Едем по Донбассу. Целый день идет дождь. Вокруг, куда ни посмотришь, равнина, множество линий электропередач и отвалов. Это промышленный район.
10 ноября. На какой-то совершенно разрушенной станции одна женщина сказала мне: "Ваше положение лучше. С вами нет детей. А каково нам, матерям, смотреть, как они мучатся и страдают?.." Она пожелала мне доброго пути и глубоко вздохнула. Все время стоит пасмурная погода.
11 ноября. Около девяти часов утра мы остановились в Белой Церкви. Здесь в свое время действовала 1-я чехословацкая бригада. Мы вышли из вагонов размяться. Бои были упорные и проходили при суровых морозах. В полдень тронулись из Фастова, а через два часа уже шагали по Крещатику в Киеве. По обеим сторонам совершенно разрушенного проспекта громоздятся горы обломков и битого кирпича. В городе, насчитывавшем в мирное время миллион жителей, сейчас проживает не больше пятидесяти тысяч человек. Ощущается нужда во всем, но Киев пробуждается к новой жизни. На проспекте Ленина ко мне неожиданно подбежал четырехлетний мальчуган и с радостным криком прижался к моей ноге. Это привело меня в смятение. Мальчик сразу напомнил мне Милана. Взволнованный, я обнял мальчугана и вложил ему в руку десятирублевку. Ничего другого у меня не было. Он широко улыбался, глаза его искрились озорством. Не знаю, что заставило его подбежать ко мне, но это растрогало меня, и я потом долго вспоминал о нем.
12 ноября. Воскресенье. Дождливо. Мы проехали через Коростень, Новоград-Волынский, Шепетовку и Тернополь и после небольшой остановки во Львове отправились дальше. Чем ближе к фронту, тем медленнее идут поезда. В Добромиле опять несколько часов стояли. Этот край напоминает мне Бескиды. Голубоватые хвойные лесочки, разбросанные по заснеженным горам, навевают воспоминания о доме. Напротив нас стоит санитарный поезд. Мой бронхит лечат чистым спиртом. Из-за обожженной слизистой оболочки я потом почти неделю не мог есть.
На следующий день стоял великолепный вечер. Солнце позолотило кроваво-желтую и огненно-красную осеннюю листву на близлежащем холме. В природе царили мир и спокойствие. Ночью, в кромешную тьму, трогаемся дальше. Так, от станции к станции доехали. до Гирова, потом поезд тронулся в направлении иа Санок. В семь часов утра чехословацкий трубач отменно сыграл подъем. Мы находились в Кросно. Здесь располагался резервный полк 1-го чехословацкого армейского корпуса в СССР.
И вот впервые до моего слуха донеслось что-то чужое, чего до сих пор я не слышал. Оно приходило откуда-то с запада, терялось и снова набирало силу, как пожар, который то вспыхнет, то приглушит свое буйство, то снова разгорится. Постепенно начинаю понимать, что этот отдаленный грохот артиллерийская стрельба, что мы уже на фронте. В этих пульсирующих раскатах было что-то грозное, несущее смерть, будто какая-то огромная неведомая сила сводила счеты с людьми, играла их судьбами и уничтожала их без сожаления. И те, кто по ту сторону скрючились в окопах, имели далеко не завидную судьбу, и в этом они виноваты были сами: не надо было им сюда лезть, оставались бы дома, а не расползались по всей Европе...
В полдень на машинах отправились в село Рыманув-Здрой. Там будем ждать командира корпуса генерала Свободу. Потом мы лезли по карпатской грязи, утопая по самые голенища. Генерал по телефону сообщил, что идет бой и поэтому он не может прийти, а приглашает нас к двадцати часам к себе на командный пункт.
В восемь часов вечера я впервые увидел генерала Свободу. Наш далёкий путь кончился, начиналась новая, боевая жизнь - борьба за свободу.
V. К Карпатско-Дуклинской операции