– Здесь идеальное место, – сказала Эмбер и встала между кустом колючего дрока и яблоней.
В нашем маленьком саду повсюду валялись яблоки, которые еще предстояло собрать. Но хотя родители уже несколько дней подгоняли нас, выделенный фиолетовым пункт Собрать яблоки в моем ежедневнике был намечен лишь на четверг.
Я знала, что как только мы с Эмбер принесем домой корзины с яблоками, между мамой и папой возникнет спор, кому из них сколько достанется. Каждый год мама планирует напечь пирогов и кармашков с яблоками, чтобы их могли продегустировать у нее в пекарне. А папа, похоже, хочет заготовить сотни сортов варенья с самыми необычными вкусовыми добавками. Но, в отличие от мамы, в мексиканском ресторане, где он работает, ему некому скармливать это варенье. Это значит, что нам с Эмбер опять придется отдуваться в качестве подопытных кроликов, и было бы круто, придумай он какой-нибудь новый рецепт тортильи, но уж никак не обычное яблочное варенье с кардамоном и чили.
– Ну как?
Эмбер стояла передо мной в отработанной позе. Я всякий раз удивляюсь, как ей это удается. Она держалась раскованно, еще и помотала головой, чтобы локоны длинных русых волос выглядели более естественно. Когда она улыбается, ее зеленые глаза буквально сияют, и я в недоумении, как у нее получается так хорошо выглядеть сразу после сна. А я еще и волосы не расчесала, и моя прямая челка наверняка торчит вверх, к небу. А глаза, пусть и такого же цвета как у Эмбер, вообще не блестят. Куда там, они такие усталые и сухие, что приходится постоянно моргать, чтобы избавиться от неприятного жжения.
Сейчас начало восьмого, а я полночи не спала и думала о том, что видела вчера днем. Когда час назад Эмбер вошла в мою комнату, мне показалось, что я только-только уснула.
– Ты классно выглядишь, – ответила я и подняла старенький фотоаппарат. Эмбер дала сигнал, и я сделала три снимка, затем она сменила позу, повернулась боком и бросила на меня – вернее, на камеру – взгляд через плечо. На платье, которое она сегодня надела, был черный закругленный воротничок и яркий голубой принт. Она стащила этот наряд у мамы и немного подогнала по фигуре, чтобы выделить талию.
Сколько я себя помню, Эмбер всегда была пышкой и много времени тратила, чтобы найти приталенное платье. В магазинах, к сожалению, такой фасон встретишь не часто, и ей приходилось импровизировать. На свой тринадцатый день рождения она попросила у родителей швейную машинку и с тех пор сама шьет себе.
Сейчас Эмбер точно знает, что ей к лицу. Например, к сегодняшнему платью она подобрала джинсовку и белые кроссовки с серебряными задниками, которые вручную расписала.
Пару дней назад в одном модном журнале я наткнулась на куртку, сделанную из материала, похожего на мусорный мешок. Я поморщилась и быстро перелистнула страницу, но в эту минуту, вспомнив об этом, я не сомневалась, что Эмбер носила бы подобную куртку как супермодель.
Конечно, это связано с уверенностью – то, что она излучает перед камерой, да и в реальной жизни.
Так было не всегда. Я помню времена, когда она, глубоко несчастная, забивалась в свою комнату, потому что в школе ее дразнили. Тогда Эмбер казалась маленькой и ранимой, но со временем она научилась принимать реальность и игнорировать чужое мнение.
Теперь она не смущаясь называет себя толстой.
– Это как в «Гарри Поттере», – говорит она всякий раз, когда кто-то удивляется такому обозначению. – Имя «Волан-де-Морт» пугающее лишь потому, что никто не смеет его произнести. Так же и со словом «толстый» – это всего лишь описание, как «стройный» или «худой». Это просто слово, в нем нет никакого негатива.
Эмбер долго к этому шла и даже начала вести блог. Она хотела помочь другим девочкам, кто был в похожей ситуации. Она уже больше года сообщала миру о том, что чувствует себя красивой, а вокруг ее статей на тему плюс-сайз моды образовалось сообщество. Мою сестру считают источником вдохновения.
Мы с родителями тоже многому у нее научились – отчасти благодаря тому, что Эмбер снова и снова снабжала нас статьями на тему – чем она безумно гордится.
– Я думаю, достаточно, – сказала я после того, как сделала очередной снимок. Эмбер тут же подошла ко мне и жадно выхватила фотоаппарат. Разглядывая снимки, она наморщила нос, пока не дошла до фото, на котором смотрела через плечо, и тогда наконец улыбнулась.
– Это подойдет. – Она поцеловала меня в щеку. – Спасибо.
Мы вместе вернулись к дому через сад, аккуратно перешагивая через упавшие яблоки.
– Когда выложишь пост? – спросила я.
– Думаю, завтра во второй половине дня. – Она искоса взглянула на меня: – У тебя ведь будет сегодня вечером время его проверить?
Вообще-то нет. После уроков я должна развесить плакаты для мероприятия, которое состоится в выходные, а потом писать реферат по истории. Кроме того, нужно продумать план, как получить рекомендательное письмо, не заговаривая при этом с мистером Саттоном. Мне становится тошно при одной мысли о вчерашнем – о Лидии Бофорт на его письменном столе и о нем, пристроившимся у нее между ног. А эти звуки, которые они оба издавали…
Я помотала головой, чтобы перестать об этом думать, и Эмбер с удивлением взглянула на меня.
– С удовольствием проверю, – ответила я и ускользнула в гостиную. Не могу смотреть на Эмбер. Если она заметит мешки под моими глазами, то сразу заподозрит что-то неладное, а мне сейчас меньше всего нужны расспросы.
А пока я не могу избавиться от стонов мистера Саттона, воспоминания о которых не выходят из головы.
– Доброе утро, сокровище мое.
Я вздрогнула от маминого голоса и постаралась немедленно взять под контроль выражение своего лица, чтобы выглядеть нормально. Ну, как обычно выглядят люди, не застукавшие учителя в объятиях с ученицей.
Мама подошла ко мне и поцеловала в щеку.
– Все в порядке? У тебя усталый вид.
Кажется, надо еще поработать над нормальным выражением лица.
– Да, мне нужен кофеин, – пробормотала я и улизнула от нее к столу.
Она налила кофе, поставила передо мной кружку и погладила меня по голове. Эмбер тем временем подошла к отцу и показала ему снимки. Он тут же отложил газету и склонился над дисплеем. От улыбки у него появились морщинки в уголках рта.
– Очень красиво.
– Узнаешь это платье, дорогой? – спросила мама, склонившись над ним сзади и положив руки ему на плечи.
Папа поднял камеру повыше и вгляделся в снимок.
– Это… уж не то ли платье, которые ты надевала на нашу десятую годовщину? – Он посмотрел на маму через плечо, и она кивнула.
У мамы и Эмбер похожее телосложение, поэтому Эмбер было с чем начинать свою карьеру швеи, экспериментируя с нарядами. Поначалу мама расстраивалась, когда у Эмбер что-то не получалось и платье портили, но теперь такого уже не случается, и она радуется счастливому преображению старой одежды.
– Я его приталила и пришила воротничок, – сказала Эмбер, садясь за стол и насыпая в тарелку хлопья.
Папа расплылся в улыбке:
– И правда, получилось очень красиво.
Он взял мамину руку и потянул к себе. Когда их лица сблизились, он нежно поцеловал ее.
Мы с Эмбер переглянулись с одной и той же мыслью: бу-э. Наши родители настолько влюблены друг в друга, что иногда на них противно смотреть. Но мы почти привыкли. А когда я думаю о том, что произошло в семье Лин, то даже начинаю ценить, что у нас полная семья. И уже не сильно обидно, что нам всем приходится работать ради тех крепких уз, что нас связывают.
– Дай знать, когда опубликуешь свой пост, – сказала мама, заняв место рядом с папой. – Мне не терпится его прочитать.
– О’кей, – ответила Эмбер с полным хлопьями ртом.
Нам с ней надо торопиться, чтобы успеть на школьный автобус, и я не осуждаю, что она так давится завтраком.
– Ты же не забудешь его проверить? – повернулся ко мне папа.
Эмбер уже больше года ведет свой блог, а папа до сих пор с недоверием относится к ее увлечению. Интернет пугает его прежде всего потому, что дочь делится там своими снимками и мыслями. Эмбер стоило больших усилий убедить папу, что блог о плюс-сайз моде – хорошая идея. Эмбер с энтузиазмом приступила к его созданию и выбрала ник «Bell-bird», наполовину состоящий из нашей фамилии. Тогда у папы просто не осталось другого выхода, и он смирился, что дочь теперь блогер. Единственным условием было, чтобы я как благоразумная старшая сестра проверяла ее статьи и фотографии перед тем, как она их опубликует, чтобы ни одна деталь нашей личной жизни не попала в Сеть. Но его беспокойство оказалось совершенно беспочвенным. Эмбер работала тщательно и профессионально, и я восхищалась тем, чего она смогла достичь с «Bell-bird» за такой короткий срок.
– Не сомневайся. – Я затолкала в рот полную ложку хлопьев и запила большим глотком кофе. Теперь уже Эмбер посмотрела на меня с отвращением, но это сошло ей с рук. – Я сегодня приду чуть позже, не волнуйтесь.
– Что, в школе много дел? – посочувствовала мама.
Эх, знала бы ты…
Лучше бы я рассказала родителям и Эмбер о том, что произошло. Мне бы точно стало легче. Но я не могла. Мой дом и Макстон-холл – два разных, не связанных друг с другом мира, и я поклялась себе никогда их не смешивать. Именно поэтому никто в школе не знает ничего о моей семье, так же как и в моей семье никто не знает, что происходит в Макстон-холле. Эту границу я провела в первый же день, и это было правильным решением. Я знаю, что Эмбер часто злит моя скрытность, и мне совестно видеть разочарование родителей всякий раз, когда на вопрос, как прошел день, я отвечаю лишь: «Нормально». Но для меня дом – островок покоя. Здесь ценятся надежность, верность и любовь. В Макстон-холле ценностью считается только одно – деньги. И я боюсь разрушить нашу спокойную жизнь, притащив в нее Макстон-холл.
Не говоря уже о том, что меня совершенно не касается, чем там занимаются мистер Саттон и Лидия Бофорт, я бы их все равно не сдала. Моя личная жизнь остается для всех в Макстон-холле загадкой лишь потому, что я железно придерживаюсь правила, которое сама для себя установила: Не привлекать внимания! За два года я приложила много усилий, чтобы оставаться невидимой для большинства одноклассников и не попадать в их поле зрения.
Если я расскажу кому-нибудь про случай с мистером Саттоном или пойду с этим к директору школы – разразится скандал. Я не могу так рисковать, уж точно не сейчас, когда так близка к своей главной цели.
Лидия Бофорт и вся ее семья, особенно противный братец – тот тип людей, от которых я предпочитаю держаться как можно дальше. Бофорты владеют старейшим производством мужской одежды в Англии. Их щупальца простираются не только на всю страну, но и на Макстон-холл. Даже наша школьная форма разработана и шьется у них на фабрике.
Нет уж. С Бофортами я не буду связываться ни при каких обстоятельствах.
Я просто сделаю вид, что ничего не произошло.
Когда я наконец улыбнулась маме и пробормотала: «Все не так уж плохо», то поняла, насколько вымученно это выглядело. Я была благодарна ей за то, что она не стала донимать меня вопросами и молча подлила кофе.
Школа – это ужас. Я пыталась сосредоточиться на теме уроков, но мысли постоянно сбивались. На переменах я панически боялась встретить в коридоре мистера Саттона или Лидию, поэтому быстро перебегала из одного кабинета в другой. Лин не раз бросала в мою сторону косые взгляды, после чего я старалась взять себя в руки. Еще не хватало, чтобы она принялась донимать меня вопросами, на которые я не смогу ответить. Тем более, я была уверена, что ее насторожила моя отговорка, будто я вчера перепутала назначенное время и пока не получила рекомендательное письмо.
После уроков мы пошли с ней в секретариат и забрали афиши, которые вчера наконец пришли по почте. Я бы лучше сходила в столовую – на биологии у меня урчало в животе так, что даже учитель обернулся, – но Лин решила, что по дороге туда мы сможем развесить парочку плакатов и тем самым сэкономим время.
Мы начали с актового зала, приклеив первый плакат к массивной колонне. Убедившись, что афиша хорошо держится на скотче, я отошла на несколько шагов и, скрестив руки, спросила Лин:
– Ну как?
– Превосходно. Каждому входящему сразу бросается в глаза. – Она повернулась ко мне с улыбкой: – Неплохо получилось, Руби.
Я и сама залюбовалась черной надписью, которая сообщала о вечеринке «Снова в школу». Дуглас и впрямь постарался с дизайном: шрифт в сочетании с неброскими золотыми пятнами на серебряном фоне выглядел эффектно, стильно и достаточно современно для школьной вечеринки.
Макстон-холл известен своими легендарными вечеринками. В этой школе празднуют все: начало и конец учебного года, день основания, Хэллоуин, Рождество, Новый год, день рождения ректора Лексингтона… Бюджет у команды по организации мероприятий немалый. Как нам любит напоминать Лексингтон, имидж, который мы создаем благодаря успешным мероприятиям, бесценен. Вечеринки в Макстон-холле только в теории устраиваются для школьников. В первую очередь стоит задача привлечь родителей, спонсоров, политиков и других людей с деньгами, финансирующих нашу школу, и с их поддержкой обеспечить детям лучший старт в жизни, открыть им двери в Кембридж или Оксфорд.
Когда я пришла в школу, срочно нужно было выбрать какое-нибудь внеклассное занятие, и оргкомитет показался отличным выбором: мне нравится планировать и организовывать, к тому же тут я могла действовать незаметно, чтобы одноклассники не обращали на меня внимания. Я не ожидала, что мне настолько понравится и что спустя два года я буду делить с Лин руководство командой.
Лин задумалась, на лице ее сияла широкая улыбка:
– Разве не прекрасно, что в этом году мы больше не на побегушках?
– Думаю, еще один день под гнетом Элейн Эллингтон, и я бы ее поколотила, – ответила я, и Лин тихонько хихикнула.
– Ничего смешного. Я серьезно.
– Хотела бы я на это посмотреть.
– А я бы с удовольствием это сделала.
Как руководитель команды Элейн была просто невыносима – властная, несправедливая и ленивая, – но на самом деле я бы, конечно, никогда ее не обидела. Ведь я бы тем самым нарушила свое правило «делать все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания», не говоря уже о том, что я против насилия.
Но сейчас это не важно. Элейн закончила школу. А поскольку ее диктаторские замашки досаждали всем в команде, на свободное место выбрали нас с Лин – я до сих пор не могу в это поверить.
– Ну, развесим еще два плаката и пойдем есть? – предложила я, и Лин кивнула.
Когда мы наконец дошли до столовой, к нашему счастью час пик миновал. Большинство учеников либо ушли на дополнительные занятия, либо нежились в последних лучах солнца в школьном дворе. Свободных столов было много, и нам с Лин удалось захватить самое лучшее место у огромного окна.
Пока я несла поднос к нашему столу, не могла оторвать взгляд от лазаньи. Только когда села, положив оставшиеся плакаты на стул, а рюкзак – на пол, я осмелилась посмотреть по сторонам. Лидии Бофорт нигде не было.
Лин, сидя напротив меня, потягивала апельсиновый сок, затем открыла свой ежедневник и принялась его изучать. Я увидела на страницах китайские иероглифы, треугольники, кружочки и другие знаки. Эта система пометок меня поразила. Она намного круче моей, разноцветной. Я вспомнила, что однажды просила Лин объяснить значение каждого символа, но уже через полчаса запуталась в них.
– Мы забыли положить исходник плаката в ящик ректору Лексингтону, – пробормотала она, убирая за ухо прядь черных волос. – Надо сделать это прямо сейчас.
– Без проблем, – сказала я с набитым ртом. Думаю, томатный соус попал на мой подбородок, но мне было все равно. Я ужасно проголодалась, возможно, потому, что со вчерашнего дня не ела ничего, кроме хлопьев.
– Сегодня еще нужно помочь маме на выставке. – Лин указала на один из китайских иероглифов. Ее мама не так давно открыла картинную галерею, и хотя все шло хорошо, Лин часто приходилось быть на подхвате, даже посреди учебной недели.
– Если тебе надо уйти пораньше, я сама развешу оставшиеся плакаты, – предложила я, но она покачала головой:
– Мы договорились делить работу поровну. Либо сделаем это вместе, либо никак.
Я улыбнулась:
– Хорошо.
Я еще в начале учебного года сказала Лин, что мне не составит труда иногда брать на себя часть ее работы. Я люблю помогать другим. Особенно друзьям, ведь у меня их не так много. И я знала, что ситуация в ее семье непростая и ей часто приходится туго. Особенно если учесть, что помимо домашних забот ей еще нужно справляться с нелегкой учебной программой. Но Лин не уступает мне ни в амбициозности, ни в упрямстве – вероятно, именно поэтому мы так хорошо понимаем друг друга.
То, что мы подружились, – практически чудо. Когда я пришла в Макстон-холл, у нее был совсем другой круг общения. В то время за завтраком она сидела за одним столом с Элейн Эллингтон и ее подругами, а у меня и в мыслях не было заговорить с ней, хотя мы обе работали в команде по организации мероприятий, и я несколько раз замечала, что она так же дотошно, как и я, ведет ежедневник.
Но потом ее отец оскандалился, и семья не только лишилась всего состояния, но и прежнего круга общения. Лин вдруг стала ходить на всех переменах одна – то ли ее друзья больше не хотели с ней общаться, то ли она сама слишком стыдилась произошедшего, я не знаю. Но понимаю, каково это – разом потерять всех друзей. Я прошла через это, когда сменила прежнюю школу в Гормси на Макстон-холл. На меня навалилось сразу все: высокие требования, внеклассная работа, тот факт, что я отличаюсь от всех здешних, а поддерживать контакт со своими одноклассниками в Гормси не было времени. Мои тамошние друзья тогда ясно дали понять, что они об этом думают.
Со временем я осознала, что настоящие друзья не будут над тобой смеяться только из-за того, что тебе нравится делать что-то для школы. Когда меня называли «зубрилой» или «всезнайкой», я всегда отделывалась смехом, хотя никогда не находила это смешным. И я знаю, что ни о какой дружбе и речи быть не может, если ты не находишь сочувствия, оказавшись в трудной ситуации. Они ни разу не поинтересовались, как мои дела, и не спросили, нужна ли мне помощь.
Тогда больно было видеть, как разрушается эта дружба, тем более что в Макстон-холле со мной никто не хотел общаться – ну или просто никто меня не замечал. Я из небогатой семьи. Вместо дизайнерской сумки – практичный рюкзак, которому шесть лет, вместо эффектного макбука – обыкновенный и подержанный ноутбук, который родители купили перед началом учебы. В выходные я не приеду на модную вечеринку, которую потом будут обсуждать целую неделю. Для большинства одноклассников я попросту не существую. Сейчас-то меня это вполне устраивает, но первые недели в Макстон-холле я чувствовала себя ужасно одинокой. Пока не познакомилась с Лин. Нас связывал не только похожий опыт с дружескими отношениями. Лин разделяла два моих главных хобби: планирование и мангу.
Не могу сказать, познакомились бы мы или нет, не случись с ее родителями той ситуации. И хоть мне иногда кажется, что Лин скучает по тем временам, когда ее имя здесь что-то значило и она водилась с такими людьми, как Эллингтоны, я все равно благодарна ей за дружбу.
– Тогда иди к ректору и по дороге повесишь плакаты у библиотеки и возле учебного центра. Остальное на мне, о’кей? – предложила я.
Я подставила ей ладонь жестом «дай пять». На мгновение показалось, что Лин хочет что-то возразить, но затем она благодарно улыбнулась и отбила «пять».
– Ты лучшая.
Кто-то придвинул ко мне стул и сел на него. Лин вмиг побледнела. Я подняла брови, увидев, как она таращится то на меня, то на человека, который уселся рядом со мной.
Медленно повернувшись, я увидела холодные глаза бирюзового цвета.
В школе каждый знал эти глаза, но я никогда не видела их так близко. Они были лишь частью выразительного лица с темными бровями, острыми скулами и надменным изгибом красивых губ.
Ко мне подсел Джеймс Бофорт.
И теперь смотрел на меня.
Вблизи он казался еще более опасным, чем издали. Он один из тех в Макстон-холле, кто ведет себя так, словно школа ему принадлежит. Он держался прямо и уверенно. Обычная школьная форма сидела на нем идеально, как будто была сшита специально для него. Возможно, все потому, что дизайном занималась его мама. Только красивые русые волосы были растрепаны, а не уложены волосок к волоску, как у сестры.
– Привет, – сказал он.
Слышала ли я когда-нибудь его речь? Только крики на площадке для игры в лакросс или на вечеринках Макстон-холла, когда он был пьян. Речь Джеймса всегда оставалась идеальной. Он произнес «привет» так спокойно и глаза его блестели так же привычно, как будто для него это обычное дело – подсесть ко мне и заговорить. А ведь до этого мы никогда не разговаривали друг с другом. И так должно было оставаться и впредь.
Я осторожно огляделась и тяжело сглотнула слюну. Не все, но несколько голов точно повернулись и смотрели в нашу сторону. Было ощущение, что плащ-невидимка, который я носила последние два года, немного сполз.
Это очень плохо, это очень плохо, это очень плохо.
– Эй, Лин, ты не будешь против, если я ненадолго украду твою подругу? – сказал он, не сводя с меня глаз. Его взгляд был таким внимательным, что по спине побежали мурашки. Тут я повернулась к Лин и попыталась без слов дать ей понять, что я буду против, но она смотрела на Джеймса.
– Конечно, – охрипшим голосом ответила она. – Идите.
Я еле успела поднять с пола рюкзак, как Джеймс Бофорт уже приобнял меня и стал подталкивать к выходу из столовой. Я ускорила шаг, чтобы отвязаться от него, но его прикосновение будто осталось на мне и прожигало ткань пиджака до кожи. Он завел меня за большую лестницу в фойе, где нас никто не мог увидеть.
Я примерно представляла, чего он хочет. Дело, должно быть, заключалось в его сестре и мистере Саттоне. Других причин говорить у нас не было.
Только убедившись, что нас никто не слышит, я повернулась к нему:
– Мне кажется, я знаю, чего ты хочешь.
Его губы слегка скривились в улыбке:
– И ты это сделаешь?
– Послушай, Бофорт…
– Боюсь, Робин, в этом месте мне придется тебя перебить. – Он сделал шаг. Я не отступила, а лишь посмотрела на него, подняв бровь. – Ты должна как можно скорее забыть то, что видела вчера, поняла? Если хоть где-то заикнешься об этом, я позабочусь, чтобы ты вылетела из школы.
Он сунул что-то мне в руку. Я как контуженная опустила взгляд и застыла, увидев, что там.
В моей руке лежала пачка пятидесятифунтовых банкнот. У меня пересохло в горле.
Я никогда не держала в руках так много денег.
Заносчивая ухмылка Джеймса о многом говорила. Он ясно дал понять, что знает, как я нуждаюсь в деньгах. И что ему не впервой платить за чье-то молчание.
Его выражение лица и поза были такими самонадеянными, что меня вдруг охватила ярость.
– Ты серьезно? – спросила я сквозь зубы. От злости тряслись руки.
Джеймс был озадачен. Он полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда еще одну пачку и протянул мне.
– Больше десяти тысяч это не стоит.
Я уставилась сначала на деньги, потом на него.
– Если ты до конца семестра будешь держать язык за зубами, мы удвоим сумму. Продержишься до конца года – увеличим ее в четыре раза.
Позже его слова повторялись в моей голове снова и снова, и кровь закипала в жилах. Как он стоял передо мной, бросив к моим ногам десять тысяч фунтов, и хотел таким образом заткнуть рот. Как будто это был пустяк. Как будто так и должны поступать те, кто родился с серебряной ложкой во рту. Мне сразу стало понятно, как я ненавижу Джеймса Бофорта.
Он мне отвратителен. Он и всё, что с ним связано.
То, как он живет – ни с чем не считаясь и не боясь последствий. Если ты носишь фамилию Бофорт, тебе обеспечена неприкосновенность. Делай что хочешь – папины деньги помогут все уладить. Пока я два года из кожи вон лезла, чтобы получить хоть малейший шанс попасть в Оксфорд, для него эта частная школа казалась не более чем прогулкой.
Это нечестно. И чем дольше я сверлила его взглядом, тем сильнее во мне росло чувство злости.
Пальцы судорожно сжимали банкноты. Я еще сильнее стиснула зубы и разорвала тонкую бумажную ленту, которой была обернута пачка.
Джеймс в недоумении наморщил лоб:
– Что…
Я резко взмахнула рукой и выбросила купюры.
Джеймс никак не отреагировал, но его челюсть была сильно напряжена. Деньги медленно падали на пол, я развернулась и ушла.