Глава семнадцатая
«Город женщин» стал хитом.
Не прошло и недели, как нам пришлось разворачивать желающих у дверей. Мы больше никого не зазывали – народу и так было слишком много. К Рождеству вложения Пег и Билли окупились, а дальше деньги потекли рекой – по крайней мере, так утверждал Билли.
Ты, верно, решишь, что после успеха пьесы напряжение между Пег, Оливией и Билли спало, но нет. Несмотря на хвалебные отзывы, несмотря на ежевечерний абсолютный аншлаг, Оливия продолжала беспокоиться о деньгах. Она позволила себе порадоваться в вечер премьеры, но на следующее утро снова стала собой.
Главной причиной ее беспокойства, о которой она не уставала напоминать нам каждый день, была скоротечность успеха. Сейчас все прекрасно, пьеса приносит доход, но что будет с театром в конце сезона? Мы потеряли свою аудиторию. Много лет мы ставили незатейливые пьески для рабочего люда, но отпугнули прежних зрителей высокими ценами на билеты и комедией с участием звезды мирового уровня – откуда нам знать, что публика нас не бросит, когда мы снова начнем работать, как раньше? В том, что все вернется на круги своя, у Оливии не было никаких сомнений. Билли не останется в Нью-Йорке навсегда. Он и не обещал сделаться нашим штатным сценаристом и сочинять одно хитовое шоу за другим. Эдну вскоре наверняка переманит театр рангом повыше, а без нее «Город женщин» не имеет смысла. Глупо рассчитывать, что профессионал ранга Эдны будет век прозябать в нашем разваливающемся театрике. А платить гонорары другим актерам такого же уровня мы просто не сможем. Все наше нынешнее изобилие держится на таланте одной актрисы, а это очень зыбкая основа для бизнеса.
Оливия продолжала твердить одно и то же день за днем. Расписывала мрачные перспективы. Предрекала скорый конец. Наша доморощенная Кассандра неустанно напоминала, что неминуемый крах не за горами, пусть сейчас победа и кружит нам голову.
– Осторожно, Оливия, – отшучивался Билли, – ни в коем случае не вздумай наслаждаться своей удачей! Ни минуточки! И другим не позволяй.
Но даже я понимала, что в одном Оливия права: своим успехом мы обязаны единственному человеку – Эдне, которая продолжала нас изумлять. Каждый вечер я смотрела спектакль, и каждый вечер она привносила в роль новые краски. Некоторые актеры, ухватив суть персонажа, начинают топтаться на месте, повторять одни и те же слова и реакции. Но миссис Алебастр всякий раз была разной. Эдна не пересказывала заученные реплики, она словно придумывала их заново – по крайней мере, так выглядело со стороны. А поскольку ее игра и настроение постоянно менялись, то и другим актерам приходилось держать ухо востро и вовремя подстраиваться.
И Нью-Йорк щедро платил Эдне за ее талант.
Она играла на сцене давным-давно, но с ошеломляющим успехом «Города женщин» стала не просто актрисой, а настоящей звездой.
«Звезда», Анджела, – определение яркое, но коварное, поскольку им артиста наделяют только зрители. Критики не сделают исполнителя звездой. Кассовые сборы не сделают исполнителя звездой. И даже сценическое мастерство не сделает исполнителя звездой. Звездой можно стать только в том случае, если публика поголовно проникается к тебе любовью. Когда зрители готовы выстраиваться в очередь у служебного входа в театр, лишь бы увидеть тебя одним глазком. Когда Джуди Гарленд выпускает запись «Не влюбиться ли мне», но все, кто видел «Город женщин», уверяют, что ты пела лучше. Когда Уолтер Уинчелл упоминает тебя в своей колонке каждую неделю. Вот тогда становишься звездой.
И тогда каждый вечер после спектакля тебя ждет в «Сардис» лучший столик.
Тогда Элена Рубинштейн называет в твою честь новые тени для век («Алебастр Эдны»).
Тогда в «Женском дне» появляется статья в тысячу слов о том, где Эдна Паркер Уотсон покупает шляпы.
Поклонники засыпал́ и Эдну письмами: «Я тоже пыталась сделать карьеру в театре, но все пошло прахом, когда финансовое положение мужа резко ухудшилось. Вы не могли бы взять меня под крылышко? Вы удивитесь, насколько у нас с вами похожая актерская манера».
Сама Кэтрин Хепбёрн (не привыкшая расточать комплименты другим актрисам) прислала Эдне удивительное письмо: «Дражайшая Эдна! Я только что видела Вас на сцене и пришла в полнейший восторг; теперь я посмотрю Ваше выступление еще четыре раза, а потом утоплюсь, потому что мне никогда с Вами не сравниться».
Я знала содержание этих писем, потому что Эдна просила меня читать их вслух и писать ответы: у меня был очень красивый почерк. Ее просьба меня совершенно не обременила, поскольку дизайном костюмов я сейчас не занималась. В «Лили» неделями шел всего один спектакль, и мне некуда было применить свой талант. Я лишь штопала и перешивала наряды артистов, но других дел у меня не осталось. По этой причине на волне успеха «Города женщин» я стала кем-то вроде личного секретаря Эдны Паркер Уотсон.
Я вежливо отклоняла приглашения и просьбы. Я договаривалась о фотосессии для «Вог». Я проводила экскурсию по «Лили» для репортера из «Таймс», который впоследствии написал о нас статью «Как поставить хит». Я встречала у дверей самого язвительного театрального критика Нью-Йорка Александра Вулкотта, когда тот писал об Эдне статью в журнал «Нью-йоркер». Мы боялись, что Вулкотт разнесет Эдну в пух и прах («Алек из любого сделает отбивную», – уверяла Пег), но, как выяснилось, только зря тревожились. Вот что он написал:
У Эдны Паркер Уотсон лицо женщины, сохранившей способность мечтать. По-видимому, многие ее мечты сбываются, поскольку лоб ее не изборожден следами печалей и тревог, а глаза сияют оптимизмом и предвкушением хороших новостей… Эта актриса не просто способна изобразить самое искреннее чувство, она мастерски передает тончайшие нюансы человеческих эмоций… Энергичная и жизнерадостная исполнительница не желает ограничивать свой репертуар Шекспиром и Шоу: недавно она блеснула в «Городе женщин», самом головокружительном и взрывном спектакле нью-йоркской сцены последних лет. Уотсон в роли миссис Алебастр превращает комедию в искусство… Когда восторженный поклонник поблагодарил ее за то, что она наконец почтила Нью-Йорк своим присутствием, миссис Уотсон ответила: «Дело в том, дорогой, что мне сейчас больше нечем заняться». Если у бродвейских продюсеров есть хоть капля здравого смысла, в ближайшем будущем эта ситуация изменится.
С успехом «Города женщин» слава пришла и к Энтони. Его пригласили играть в радиопостановках: он записывался днем, а вечером выступал в театре. Он стал героем рекламной кампании табачной фирмы «Майлз» («Заработался? Устрой перекур!»). Впервые в жизни у него появились деньги. Но он не спешил улучшать свою жилищную ситуацию.
Я начала давить на него, уговаривая снять собственное жилье. Зачем многообещающей молодой звезде делить с братом квартиру, да еще и в мрачной многоэтажке, где воняет прогорклым жиром и луком? Он заслуживает жилья получше, внушала я, – с лифтом и привратником, а то и с садиком на заднем дворе. И желательно не в Адской кухне. Но Энтони даже думать об этом не хотел. Не знаю, почему он так сопротивлялся переезду из грязной конуры на четвертом этаже. Но догадываюсь, что он заподозрил меня в попытках придать ему более «жениховский» вид.
А именно этим я и занималась.
Дело в том, что мой брат Уолтер познакомился с Энтони и, естественно, не одобрил мой выбор.
Если бы я могла скрыть от Уолтера роман с Энтони, я бы, конечно, так и поступила. Но наша страсть была так очевидна, что не ускользнула от внимания Уолтера. К тому же Уолтер поселился в «Лили», и моя жизнь теперь протекала у него на глазах. Он видел всё: пьянки, флирт, дебоши, распущенность нравов театрального люда. Я-то надеялась, что он присоединится ко всеобщему веселью – девушки из бурлеска не раз пытались заманить моего симпатичного братца в свои сети, – но Уолтер оказался слишком благочестив и не заглотил наживку. Коктейль-другой он выпить мог, но этим все «веселье» в его представлении и ограничивалось. Вместо того чтобы влиться в нашу компанию, он скорее приглядывал за нами.
Я, конечно, могла бы попросить Энтони умерить пыл и воздержаться от публичных знаков внимания, чтобы не злить Уолтера, но Энтони был не из тех, кто готов меняться в угоду окружающим. Поэтому он по-прежнему тискал меня, целовал и шлепал по мягкому месту, когда ему вздумается, вне зависимости от присутствия Уолтера.
Брат смотрел, осуждал и наконец вынес вердикт по поводу моего парня:
– Энтони не слишком подходящая партия, Ви.
И теперь я никак не могла выкинуть из головы эту весомую фразу – «подходящая партия». Раньше я не задумывалась о свадьбе с Энтони и даже не была уверена, хочу ли этого. Но стоило Уолтеру высказать свое неодобрение, как я разобиделась, что моего парня сочли негодной кандидатурой в мужья. Меня оскорбляла такая характеристика, а в какой-то степени я сочла ее вызовом. И решила, что обязана разобраться с этой проблемой.
То есть слегка пообтесать своего мужчину.
И вот я стала намекать Энтони – боюсь, не слишком деликатно, – каким образом он мог бы повысить свой статус в обществе. Разве ему не хочется, как взрослому человеку, спать в своей кровати, а не ютиться на диване в гостиной? Разве не лучше чуть поменьше пользоваться бриолином? Не кажется ли ему, что постоянно жевать жвачку не слишком респектабельно? И, может, стоит слегка изменить манеру выражаться? К примеру, когда мой брат Уолтер поинтересовался у Энтони, есть ли у него карьерные планы посерьезнее шоу-бизнеса, тот улыбнулся и ответил: «Разбежались, мистер». Неужто нельзя было ответить повежливее?
Энтони был неглуп и видел меня насквозь. Он понимал, чего я добиваюсь, и это приводило его в бешенство. Он обвинил меня в стремлении сделать из него «зануду» в угоду братцу, чего он не потерпит. Надо ли говорить, что к Уолтеру его это не расположило.
За те несколько недель, что Уолтер прожил в «Лили», напряжение между ним и моим парнем достигло такого накала, что от них впору было заряжать батареи. Классовая рознь, отличия в воспитании, ощущение сексуальной угрозы, ревность брата к любовнику – все это настраивало их друг против друга. Но главной причиной их взаимной неприязни, как я сейчас понимаю, служило неприкрытое соперничество молодых самцов. Оба отличались повышенным самомнением и гордыней, потому им и было невыносимо тесно в одном помещении.
Гром грянул однажды вечером, когда после спектакля мы отправились выпить в «Сардис». Энтони тискал меня у барной стойки (к моей вящей радости и удовольствию, разумеется), когда поймал на себе неприязненный взгляд Уолтера. Не успела я опомниться, как эти двое столкнулись лбами.
– Хочешь, чтобы я отвалил от твоей сестренки, а, братишка? – набычился Энтони, вынудив Уолтера попятиться. – А ты меня заставь.
В улыбке Энтони – не столько улыбке, сколько оскале – ясно чувствовалась угроза. Тогда я впервые ясно различила в своем парне черты уличного бойца из Адской кухни. И тогда же я впервые увидела в его глазах неравнодушие. Впрочем, его заботила не я, а мой брат и перспектива хорошей драки.
Уолтер смерил Энтони немигающим взглядом и негромко ответил:
– Если хочешь помериться со мной силами, сынок, тогда меньше слов.
Энтони прикинул свои шансы, оценив Уолтеровы мускулистые плечи футболиста и шею борца, – и передумал лезть на рожон. Он отвел взгляд, отступил и усмехнулся с напускной беспечностью:
– Обойдемся без разборок, братишка. Мир. – И пошел прочь с прежним независимо-беспечным видом.
Энтони сделал правильный выбор. Моего брата можно было назвать по-всякому – снобом, занудой, пуританином, – но слабаком он не был никогда. Как и трусом.
Уолтер легко впечатал бы Энтони в асфальт.
Это было ясно как день.
На следующий день Уолтер заявил, что «нам нужно поговорить», и пригласил меня на ланч в «Колони».
Я точно знала, о чем (точнее, о ком) пойдет речь, и поджилки у меня тряслись.
– Пожалуйста, не рассказывай об Энтони маме с папой, – взмолилась я, как только мы сели за стол. Мне совершенно не хотелось обсуждать моего парня, но Уолтер обязательно поднял бы эту тему, и я решила в упреждающем порядке попросить пощады. Больше всего я боялась, что он расскажет родителям о моей безнравственности, те устроят скандал и посадят меня под домашний арест.
Уолтер ответил не сразу.
– Я буду говорить начистоту, Ви, – предупредил он.
А как же иначе. Уолтер всегда говорил начистоту.
Как часто случалось в наших беседах с Уолтером, я молча ждала приговора, точно первоклассник, которого вызвали к директору. Как же мне хотелось, чтобы он хоть раз принял мою сторону! Но он ни разу этого не сделал. Даже в детстве он выдавал родителям все мои секреты и никогда не вступал со мной в сговор против взрослых. Он был для меня скорее третьим родителем, чем братом. И вел себя как отец, а не сверстник. Более того: и я воспринимала его как отца.
Наконец он сказал:
– Нельзя вечно вот так маяться дурью, ты же понимаешь?
– Конечно, – закивала я, хотя вообще-то планировала именно что вечно маяться дурью.
– Мы живем в реальном мире, Ви. Рано или поздно придется забыть о пьянках-гулянках и повзрослеть.
– Несомненно.
– Ты хорошо воспитана. И я верю, что воспитание даст о себе знать. Когда время придет, ты одумаешься. Сейчас ты изображаешь богему, но в конце концов успокоишься и выйдешь замуж за подходящего человека.
– Ну разумеется. – Я кивала, будто так и собиралась поступить.
– Я не сомневаюсь в твоем здравомыслии, иначе немедленно отправил бы тебя домой в Клинтон.
– Я тебя не виню! – воскликнула я в порыве самобичевания. – Будь у меня сомнения в моем здравомыслии, я бы сама себя немедленно отправила в Клинтон.
Я несла полную чушь, но Уолтер, похоже, успокоился. К счастью, я хорошо знала брата и понимала, что моя единственная надежда на спасение – соглашаться с каждым его словом.
– Напоминает мне мою поездку в Делавэр, – заметил он уже мягче после очередной долгой паузы.
Я запнулась. Делавэр? А потом вспомнила, что прошлым летом брат провел там несколько недель. Кажется, он работал на электростанции, изучал инженерные коммуникации.
– Точно! Делавэр! – поддакнула я, решив развить вроде бы перспективную тему, хотя понятия не имела, о чем речь.
– Там мне пришлось общаться с людьми, которые не отличались благородством нравов, – продолжал Уолтер. – Но сама знаешь, как бывает. Иногда полезно столкнуться с теми, кого воспитывали иначе. Так сказать, для расширения кругозора. И укрепления характера.
Его снобизм меня покоробил.
Но брат улыбнулся, не видя в своих словах ничего дурного.
И я тоже улыбнулась. Попыталась сделать вид, что якшаюсь с отбросами общества исключительно ради расширения кругозора и укрепления характера. Такое непросто выразить мимикой, но я старалась изо всех сил.
– Ты просто не нагулялась, – подытожил он, почти убедив себя в истинности поставленного мне диагноза. – Дело молодое. Ничего страшного.
– Ты прав, Уолтер. Мне просто надо нагуляться. Не стоит волноваться за меня.
Он помрачнел. Я допустила тактическую ошибку: указала ему, чего не стоит делать.
– Но я не могу не волноваться за тебя, Ви! Через несколько дней начнутся занятия в офицерской школе. Я переберусь на крейсер в другом конце Манхэттена и не смогу больше за тобой присматривать.
Аллилуйя, подумала я, но закивала с серьезным видом.
– И мне не нравится, как ты распоряжаешься своей жизнью, – добавил он. – Вот зачем я тебя сюда позвал. Сказать, что мне это совсем не нравится.
– О, я тебя прекрасно понимаю! – Я решила вернуться к первоначальной тактике и поддакивать каждому слову.
– Скажи, что у тебя с этим Энтони ничего серьезного.
– Абсолютно ничего, – соврала я.
– Ты ведь не позволила ему лишнего?
Я покраснела. И не от смущения, а от чувства вины. Но это сыграло мне на руку, потому что со стороны я, должно быть, выглядела невинной овечкой, которую смутило одно лишь упоминание о сексе, хоть и завуалированное.
Уолтер тоже зарделся.
– Прости, что спрашиваю, – он, видимо, не хотел задеть мою предполагаемую скромность, – но я должен был узнать.
– Понимаю, – кивнула я, – но я бы никогда… Тем более с таким, как Энтони. Да и вообще ни с кем!
– Тогда ладно. Раз ты так говоришь, я тебе верю. И не стану рассказывать про Энтони маме и папе.
Тут я впервые за весь день вздохнула с облегчением.
– Но ты должна пообещать мне кое-что, Ви, – продолжил брат.
– Что угодно.
– Если у тебя возникнут любые проблемы из-за этого парня, ты мне позвонишь.
– Непременно, – поклялась я. – Но никаких проблем не будет. Вот увидишь.
Уолтер вдруг показался мне стариком. Непросто, наверное, в двадцать два года, накануне отправки на фронт, воображать себя защитником всех и вся. Одновременно пытаться выполнить долг перед родиной и решить семейные проблемы.
– Я знаю, что скоро ты покончишь с Энтони. Просто пообещай, что не наделаешь глупостей. Я знаю, что ты не дурочка и не допустишь безрассудства. У тебя есть голова на плечах.
В тот момент мне стало даже немного жаль Уолтера – так отчаянно он старался думать обо мне только хорошее.