Глава двадцать седьмая
Самое смешное, что мы с Марджори так и не вышли замуж.
Мы заведовали «Ле Ателье» много лет, провели всю жизнь по уши в свадебных кружевах и шелках, помогли тысячам девушек подготовиться к брачной церемонии, но сами так и не стали невестами. Никто не взял нас замуж, да мы и не хотели. Помнишь шутку про вечных подружек невесты, которые повидали сотни свадеб, кроме собственной? Так вот, мы с Марджори не были даже подружками невест. Мы были их няньками.
Проблема, как мы ее видели, крылась в наших странностях. Мы сами поставили себе диагноз: слишком дикие для замужества. Даже шутили, что назовем так наш следующий бутик.
Чудаковатость Марджори сразу бросалась в глаза. Таких оригиналов было еще поискать. И дело не только в ее манере одеваться (хотя одевалась она так, что у людей глаза на лоб лезли), но и в ее увлечениях. То она брала уроки восточной каллиграфии и дыхания в буддийском храме на Девяносто четвертой улице. То училась делать йогурт – и весь наш дом провонял кислым молоком. Марджори ценила авангардное искусство и слушала жуткую (во всяком случае, на мой вкус) перуанскую музыку. Как-то раз она записалась подопытной в эксперимент по гипнозу и позволила студентам аспирантуры погрузить себя в транс и подвергнуть психоанализу. Она гадала по картам Таро, китайской Книге Перемен и рунам. Ходила к китайскому целителю, который лечил ей ноги, и рассказывала об этом каждому встречному и поперечному, хоть я сто раз ей говорила, что не стоит обсуждать с клиентами больные ноги. Она перепробовала все модные системы питания, но не ради похудания, а для оздоровления и просветления. Помнится, однажды Марджори все лето питалась консервированными персиками – прочла где-то, будто они полезны для легких. Потом пришел черед пророщенных бобов и бутербродов с зародышами пшеницы.
Кому захочется жениться на девушке, питающейся бутербродами с зародышами пшеницы?
Странности были и у меня, что уж там.
К примеру, мою манеру одеваться тоже не назовешь обычной. В войну я привыкла носить брюки и теперь из них не вылезала. В брюках я могла спокойно колесить на велосипеде по всему городу, но они нравились мне не только поэтому: я открыла в себе страсть к мужской одежде. Мне казалось (и кажется до сих пор), что лишь в мужском брючном костюме женщина выглядит по-настоящему шикарно и стильно. В послевоенное время купить качественный шерстяной костюм было непросто, как и хорошую шерстяную ткань, но я навострилась перешивать дорогие подержанные костюмы двадцатых и тридцатых годов – и не какие-нибудь, а с Сэвил-Роу[41]. Я подгоняла костюмы под себя, подбирала подходящую блузку и, по-моему, выглядела не хуже Греты Гарбо.
После войны так не одевался никто. В 1940-е вид женщины в мужском костюме никого не удивлял; аскетизм считался патриотичным. Но с окончанием сражений в моду снова ворвалась тотальная женственность, сметая все на своем пути. После 1947 года мир захватил Кристиан Диор со своим стилем нью-лук: осиная талия, пышная юбка, грудь торчком и мягкая линия плеч. Эти пышные элегантные платья показывали миру, что период военной экономии закончился и теперь можно не скупиться на шелка и тюль, лишь бы выглядеть мило, женственно и воздушно. На одно платье фасона нью-лук уходило двадцать пять ярдов ткани. Попробуй-ка вылезти из такси в такой юбке.
Я сразу возненавидела эти платья. Во-первых, они совершенно не смотрелись на моей фигуре. Длинноногая, высокая, с отсутствующей грудью, я гораздо лучше выглядела в блузке и брюках. Практические соображения тоже сыграли свою роль. Работать в широченной юбке было невозможно. Мой день в «Ле Ателье» по большей части проходил на полу: стоя на коленях, я раскладывала выкройки, ползала вокруг клиенток во время примерок. Такая работа требует брюк и туфель на плоской подошве, которые обеспечивают свободу передвижений.
Так что я не побоялась отвергнуть сиюминутную моду и стала одеваться по-своему, как когда-то учила меня Эдна Паркер Уотсон. И в результате приобрела эксцентричный вид. Не настолько эксцентричный, как у Марджори, но все же довольно необычный. Зато я поняла, что моя униформа – брюки и пиджак – помогает в работе с женщинами. Короткая стрижка также обеспечивала психологическое преимущество. Не акцентируя собственную женственность, я давала понять своим заказчицам (и, что немаловажно, их матерям), что не представляю никакой угрозы. Это было крайне важно, поскольку, если ты помнишь, я отличалась привлекательностью, а женщинам моей профессии привлекательность только во вред. Даже в примерочной, один на один, портниха не должна быть красивее невесты. Неуверенным в себе девушкам, выбирающим самое важное в жизни платье, меньше всего хочется видеть рядом сексапильную богиню; нет, им нужна молчаливая и вежливая портниха, одетая в черное и готовая выполнить любой их каприз. Вот я и стала молчаливой и вежливой портнихой, причем с большим удовольствием.
Другой моей странностью была любовь к одиночеству и независимости. Пятидесятые годы в США стали эпохой восхваления супружеских ценностей; никогда еще брак не возносили на такой высокий пьедестал. Но меня замужество просто не интересовало, и в глазах общественности я превратилась в отклонение от нормы – едва ли не преступницу. Однако невзгоды войны взрастили во мне уверенность в себе и в своей способности выжить, а когда мы с Марджори открыли ателье, у меня появилась цель в жизни. Мне даже не верилось, что раньше я так нуждалась в мужчинах. Впрочем, они и тогда были нужны мне только для одной цели.
Я обнаружила, что мне очень нравится жить одной над бутиком. Мне нравилась моя маленькая уютная квартира с двумя живописными окнами на потолке, крошечной спальней с видом на магнолию в переулке и кухонным уголком, который я собственноручно покрасила в вишнево-красный цвет. Обзаведясь собственным жильем, я вскоре приобрела странные привычки и уже не представляла себе жизни без них. Например, я стряхивала пепел в цветочный горшок за окном, могла подняться среди ночи и включить весь свет, чтобы почитать страшную книгу, а завтракала холодными спагетти. Мне нравилось расхаживать по дому в тапочках – я ни разу не зашла к себе в квартиру в уличной обуви. Фрукты я не сваливала кучей в вазу, а выкладывала аккуратными рядами на сияющем кухонном столе. Появление мужчины в моей чудесной маленькой квартирке я восприняла бы как вторжение.
Мало того, я пришла к выводу, что брак – не такое уж выгодное для женщины предприятие. Я смотрела на своих подруг, проживших в браке по пять-десять лет, и не завидовала ни одной из них. Когда романтика сошла на нет, все они превратились в бесплатный обслуживающий персонал для собственных мужей. (Женщины могли обслуживать их с радостью или с раздражением, но все равно обслуживали.)
Должна сказать, что и мужья не выглядели особенно счастливыми в браке.
Я не поменялась бы местами ни с кем из подруг.
Справедливости ради скажу, что никто и не звал меня замуж, если не считать Джима Ларсена.
Правда, в 1957 году я оказалась на волосок от предложения руки и сердца от старшего финансиста «Браун бразерс Гарриман», частного банка с Уолл-стрит, чья деятельность была окутана тайной, а богатства не поддавались исчислению. Это был настоящий храм денег, и Роджер Олдермен служил в нем первосвященником. У Роджера был собственный гидроплан – можешь себе представить, Анджела? (Для чего вообще ему понадобился гидроплан? Может, он был шпионом? Или доставлял провизию партизанам на остров? Полный абсурд.) И еще добавлю, что он носил божественные костюмы, а при виде привлекательных мужчин в свежевыглаженных, пошитых на заказ костюмах у меня всегда подкашивались коленки.
Я так влюбилась в костюмы Роджера Олдермена, что встречалась с ним почти год, хотя никакого намека на любовь к самому Роджеру у себя в сердце так и не обнаружила. А потом он вдруг заговорил о домике в Нью-Рошелле, где мы поселимся, когда наконец решим уехать из «этого ужасного города». Вот тут-то я и очнулась. Ничего не имею против Нью-Рошелла, но абсолютно уверена: случись мне прожить там хоть день, я бы удавилась. Собственными руками.
Вскоре после этого я предпочла завершить наши отношения.
Впрочем, секс с Роджером приносил мне немало удовольствия. Это был не лучший в мире и не самый интересный в мире секс, но весьма и весьма приятный. Как любили говорить мы с Селией, Роджер умел нажимать на нужные кнопки. Меня всегда поражало, Анджела, насколько легко я расслаблялась во время секса и насколько свободным чувствовало себя мое тело даже с самым непривлекательным партнером. Роджер, впрочем, был довольно хорош собой. Даже, пожалуй, красив. Хотела бы я похвастаться равнодушием к мужской красоте, но, увы, не могу. Пусть Роджер совсем не будоражил мое сердце, тело благодарно откликалось на его прикосновения. За годы я обнаружила, что всегда способна испытать оргазм – не только с Роджером Олдерменом, но с кем угодно. Какими бы равнодушными ни оставались сердце и ум, тело неизменно реагировало с восторгом и энтузиазмом.
А когда все заканчивалось, мне сразу хотелось, чтобы мужчина поскорее ушел.
Кажется, тут стоит сделать отступление и пояснить, что после войны я возобновила свои сексуальные приключения и предавалась им с немалым энтузиазмом. Я нарисовала тебе не слишком аппетитную картинку, Анджела: старая дева в мужском костюме, с короткой стрижкой, живет одна, замуж не стремится. Но уверяю тебя: нежелание выходить замуж вовсе не означало, что я не хотела заниматься сексом.
К тому же я по-прежнему была очень хорошенькой. С короткой стрижкой я выглядела просто потрясающе. Мне ни к чему тебе лгать, Анджела.
После войны во мне пробудился сексуальный голод невиданной доселе силы. Я устала от лишений. За три года изнурительного труда на верфи и полного целибата во мне накопилась не только усталость, но и неудовлетворенность. Я не верила, что мое тело предназначено для такой жизни. Я знала, что рождена не только для того, чтобы работать, спать, а потом снова идти на работу – без всяких радостей и удовольствий. Ведь жизнь не ограничивается одним лишь тяжким трудом.
Пришел мир, и мои аппетиты вернулись. Кроме того, я обнаружила, что в зрелости они стали более конкретными и специфическими; теперь я точно знала, что мне нравится. А еще во мне открылась страсть к исследованию. Так, меня занимали различия в сексуальном темпераменте мужчин – в постели все они вели себя по-разному. Мне нравилось выяснять, кто окажется стеснительным любовником, а кто раскрепощенным. (Подсказка: прогнозы никогда не совпадают с реальностью.) Меня трогали звуки, издаваемые мужчинами в момент экстаза. Мне было любопытно, насколько далеко они способны зайти в своих фантазиях. Меня поражало, что мужчина, только что нетерпеливый и пылающий страстью, через секунду может стать нежным и робким.
Кроме того, теперь у меня появились новые правила. Точнее, всего одно правило: я никогда не связывалась с женатыми мужчинами. Полагаю, не надо объяснять почему. Но если все-таки надо, то вот: после случая с Эдной Паркер Уотсон я поклялась, что ни одна женщина больше не пострадает из-за моих сексуальных похождений.
Я даже не соглашалась спать с мужчинами на грани развода. Многие мужчины разводятся годами, но в итоге так и остаются в браке. А однажды я ужинала с мужчиной, который за десертом признался, что женат, но это не считается, поскольку у него уже четвертая по счету жена – а разве четвертый брак можно назвать браком?
Я отчасти согласилась с ним, но все равно сказала «нет».
Если тебе интересно, где я находила мужчин, Анджела, то знай: испокон веков женщине не составляет труда найти мужчину для секса, когда она легка на подъем.
Поэтому я находила мужчин где угодно. Но если тебе нужны конкретные места, чаще всего это происходило в баре отеля «Гросвенор», что на углу Пятой авеню и Десятой улицы. Мне всегда нравился «Гросвенор». Старый, строгий, респектабельный, элегантный, но без показухи. В баре у окна стояли столики, накрытые белыми скатертями. Мне нравилось приходить туда ранним вечером после долгого рабочего дня, проведенного за швейной машинкой. Я садилась за столик у окна, читала роман и пила мартини.
В девяти случаях из десяти я просто читала, потягивала напиток и расслаблялась. Но время от времени мужчины, сидевшие за барной стойкой, угощали меня выпивкой. Затем между нами могла проскочить искра, а могла и не проскочить – каждый раз по-разному.
Обычно я довольно скоро понимала, хочется ли мне продолжить знакомство. Если мужчина мне нравился, я предпочитала действовать напрямик. Нет смысла притворяться недотрогой или играть в игры. Кроме того, меня страшно утомляли разговоры. После войны американские мужчины очень любили прихвастнуть, что вызывало у меня только раздражение. Им казалось, что они не только победили в войне, но завоевали весь мир. Они пыжились от гордости и говорили только о себе. Но я научилась останавливать поток самодовольной болтовни, переходя к активным действиям: «Ты мне нравишься. Давай пойдем куда-нибудь, где можно побыть вдвоем?» Кроме того, я обожала видеть их удивление и радость в ответ на прямое предложение заняться сексом, исходящее от красивой женщины. Каждый раз лица их загорались, как у ребенка из сиротского приюта, получившего подарок на Рождество. Это был мой самый любимый момент.
Бармена из «Гросвенора» звали Бобби, и он относился ко мне с крайним почтением и деликатностью. Когда я в очередной раз уходила из бара с мужчиной, с которым познакомилась лишь час назад, и направлялась к лифтам, Бобби тактично опускал голову и делал вид, что читает газету и ничего не замечает. Под безупречной накрахмаленной формой Бобби и сам был богемной душой. Жил в Виллидже и летом уезжал на две недели в Катскиллские горы, где рисовал акварели и бродил голышом по закрытому санаторию для нудистов. Бобби не стал бы меня осуждать. А если мужчина оказывал мне слишком настойчивое внимание, Бобби вмешивался и просил его оставить меня в покое. Я обожала Бобби и была бы не прочь закрутить с ним роман, но понимала, что он гораздо нужнее мне как друг, чем как любовник.
Что до мужчин из «Гросвенора», после небольшого совместного приключения я предпочитала больше с ними не встречаться.
И всегда старалась уйти, прежде чем они начнут рассказывать о себе вещи, которые я знать не желала.
Наверняка тебе интересно, влюблялась ли я в кого-то из этих мужчин. Нет, Анджела, ни разу. У меня были любовники, но не возлюбленные. С некоторыми я встречалась по нескольку раз, а кое-кто со временем даже стал мне другом (лучшее, на что я могла надеяться). Но увлечения ни разу не переросли в истинное чувство. Возможно, потому, что любви я не искала. А может, судьба смилостивилась надо мной. Ведь нет в жизни страшнее катастрофы, чем настоящая любовь, – по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.
Впрочем, со многими любовниками меня связывали довольно теплые чувства. У меня был потрясающий роман с молодым – совсем молодым – венгерским художником, с которым я познакомилась на выставке в Оружейной палате на Парк-авеню. Его звали Ботонд, и был он сущий младенец. В вечер нашего знакомства я пригласила его к себе, чтобы заняться сексом, и в самый ответственный момент он заявил, что не собирается надевать презерватив, потому что я «хорошая женщина» и он уверен, что я «чистая». Тогда я села в кровати, включила свет и сказала этому мальчику, который годился мне в сыновья: «Ботонд, послушай-ка меня внимательно. Я хорошая женщина, ты прав. Но вынуждена сообщить тебе нечто важное, и хочу, чтобы ты это запомнил: если женщина приглашает тебя к себе домой, чтобы заняться сексом, хотя знакома с тобой всего час, она делает это не в первый раз. Поэтому всегда – всегда, слышишь? – пользуйся презервативом».
Милый Ботонд с его круглыми щечками и дурацкой стрижкой!
А еще был Хью – тихий вдовец с добрым лицом, который пришел к нам в «Ле Ателье» с дочерью, чтобы купить ей свадебное платье. Он был так мил и хорош собой, что после окончания деловых отношений я тихонько подсунула ему записку со своим номером телефона и словами: «Звоните в любое время, если захотите провести со мной вечер».
Он смутился, это было очевидно, но я не могла упустить такого мужчину.
Примерно два года спустя, в субботу вечером он позвонил. Представился, неловко запинаясь, а дальше даже не знал, что говорить. Я улыбнулась в трубку и поспешно пришла к нему на выручку. «Хью! – воскликнула я. – До чего же приятно вас слышать. И не надо стесняться. Я же написала – в любое время. Можете приезжать хоть сейчас».
Влюблялись ли эти мужчины в меня? Иногда да. Но мне всегда удавалось отговорить их от этого. Часто после фантастического секса у мужчины складывается ощущение, что он влюблен. А я была очень хороша в постели, хотя бы в силу опыта. (Как-то раз я сказала Марджори: «Есть две области, где я действительно хороша: секс и шитье». Та ответила: «Слава богу, подруга, ты зарабатываешь вторым, а не первым».) Когда мужчины начинали смотреть на меня щенячьим взглядом, я доходчиво объясняла, что влюблены они вовсе не в меня, а в секс. Обычно это их отрезвляло.
Рисковала ли я, оставаясь наедине с чужими мужчинами, которых почти не знала? Единственный честный ответ – да. Но это меня не останавливало. Я была осторожна, но в выборе партнеров приходилось полагаться только на инстинкт. И порой он неизбежно меня подводил. Бывало, что за закрытыми дверями все происходило грубее и рискованнее, чем мне нравилось. Случалось такое нечасто, но все же случалось. И в таких ситуациях приходилось лавировать, как опытному мореходу в сильный шторм. Не знаю, как объяснить по-другому. Хотя время от времени выдавалась неприятная ночка, я ни разу серьезно не пострадала. Да и риск меня не пугал. Свободу я ценила выше безопасности.
Испытывала ли я угрызения совести по поводу своей сексуальной активности? Нет, никогда. Я знала, что мое поведение необычно – другие женщины себя так не вели, – но вовсе не чувствовала себя испорченной.
Заметь, Анджела, долгое время я считала себя плохой. Все военные годы я очень стыдилась инцидента с Артуром и Эдной Паркер Уотсон, а слова «грязная маленькая потаскушка» звучали в голове постоянным припевом. Но после войны я с этим покончила. Думаю, немаловажную роль в моем исцелении сыграла смерть Уолтера и тяготившая меня мысль, что брат так и не успел насладиться жизнью. Война заставила меня понять, что жизнь опасна и коротка, поэтому нет никакого смысла отказывать себе в удовольствиях и приключениях, пока есть возможность.
Я могла бы провести остаток жизни, доказывая всем и каждому свою добропорядочность, но тогда я изменила бы себе. В глубине души мне было ясно: я хороший человек, а то и хорошая женщина. Но сексуальные аппетиты тут ни при чем. Так что я решила не отрицать свою истинную суть и не лишать себя того, что мне нравится. Я стала искать удовольствий. И пока я держалась подальше от женатых мужчин, вреда я никому не приносила.
К тому же, Анджела, в жизни каждой женщины наступает момент, когда ей просто надоедает постоянно стыдиться себя.
Только тогда женщина обретает свободу и может наконец стать собой.