Чувство войны, чувство опасности для всех пришло к осени. Немецкие войска уже захватили Украину, блокировали Ленинград. И в городе Благовещенске тоже начали усиленно готовиться к войне. Город был пограничным. На другой стороне Амура была захваченная японцами - союзниками фашистской Германии - Манчжурия.
Началось с того, что ввели светомаскировку. На ночь все окна в городе закрывались ставнями и изнутри завешивались светонепроницаемым материалом, обычно, одеялами.
Был издан приказ: каждый владелец дома должен, рядом с домом, выкопать "щель-укрытие", для своей семьи - окоп в полный рост. В эту щель должна укрываться вся семья, как во время учебной "воздушной тревоги", так и во время налётов вражеской авиации, в случае начала войны. Я такую щель выкопал у себя во дворе и сделал сверху деревянное и земляное перекрытие.
В городе начали рыть противотанковый ров на улице Горького, вдоль русла речки Бурхановки. Копали все работоспособные жители города: рабочие, служащие, врачи, преподаватели, студенты, учащиеся старших классов. Каждому коллективу выдавалось отдельное задание. Я копал со своим курсом горного техникума. Нам выдали дополнительные продуктовые карточки на все продукты, которые тогда были в дефиците.
Вдоль всего городского берега реки Амур, почти у самой воды, ставились столбы вышиной в три метра. Три ряда таких столбов с натянутой на них колючей проволокой должны были играть роль первого препятствия на пути японских войск, которые, как предполагалось, попытаются форсировать Амур.
После первой зимней сессии, мы, группой в пять человек, подали заявление в горвоенкомат с просьбой о досрочном призыве в армию и отправке на фронт. Нам выдали повестки для прохождения медицинской комиссии, освидетельствовали, призвали и 14 февраля 1942 года мы уже разместились в вагоне пассажирского поезда. Нас направили в город Хабаровск на краткосрочные курсы радистов-операторов. На курсах изучали военные Уставы, материальную часть радиостанций, оружие, проходили строевую подготовку и много тренировались в приёме "на слух" и передачи "ключем" азбуки Морзе. Занимались по шестнадцать часов в сутки без выходных. Через три месяца, промаршировав на Первомайском параде в Хабаровске, мы курсы закончили. Я радистом третьего класса, в звании младший сержант.
3. На Запад
21 мая 1942 года, наш выпуск, разместившись в трёх пассажирских вагонах, в сопровождении офицеров, отправился на формирование в Москву.
Очень хорошо мне запомнилось, как экипировали нас при отправке в Москву. Где можно было насобирать такую заплатанную рвань? Заплата сидела на заплате, рукава короткие, чуть лине до локтя, всё тесное, всё минимальных размеров. Одежда окрашена чем-то коричневым, со страшными пятнами. Ботинки не просто ношенные, а настоящее старьё. Даже обмотки настолько измочалены, что края их лохматились.
На дорогу ушло двенадцать дней. В Москве нас расположили в Сокольниках, в здании школы, где в классах, в которых уже не было парт, были установлены железные кровати. На них мы и пребывали, ожидая отправки на фронт.
Здесь я впервые прочувствовал, что такое налёт немецкой авиации на Москву. Из окон школы я видел, как бомбы падают на соседний квартал. Но и Москва защищалась очень сильным заградительным огнём зенитной артиллерии.
Через три дня, 5 июня 1942 года нас - двадцать человек из хабаровского выпуска - отправили, с сопровождением, в пригород Москвы, на станцию Монино Ярославской железной дороги. Мы направлялись в распоряжение третьей авиадесантной дивизии (3АДД), которая формировалась в этом дачном посёлке.
Здесь предстояло пройти "мандатную комиссию". Это была проверка на лояльность. Тщательно проверялось: кто твои родители и родственники, были ли осуждены, есть ли родственники за границей и т.д., и т.п. Задавалось очень много вопросов. Эту комиссию я прошёл хорошо, а на "медицинской комиссии" врачи меня забраковали по зрению. Уже тогда я носил очки минус четыре диоптрии. Сказали: прыжки с парашютом и очки несовместимы.
Нас, не прошедших комиссию шесть человек, откомандировали в 30-ый Запасной батальон связи (30ЗБС), который находился в Гороховетских военных лагерях на железнодорожной станции Ильино Горьковской области. Однако не прошло и двух недель, как меня с товарищем отправили опять в Москву, в гвардейский пехотный полк.
На руки нам выдали: направление, билеты-литеры на поезд и продукты "сухим пайком". Сопровождающего не было, поэтому, приехав в Москву, мы решили, что перед отправкой на фронт надо нам посмотреть столицу. А то когда ещё доведётся её посмотреть? Решили, что походим, побродим по Москве, хотя бы, до обеда, а там будем искать свою часть. Так и сделали. Побродили, пообедали своим "сухим пайком" и обратились к первому встреченному офицеру. Им оказался капитан танковых войск. Поприветствовали его и обратились с вопросом: "Как нам найти указанную в нашем направлении воинскую часть?" Капитан взял направление, прочитал и сказал: "Идите за мной". Мы сели с ним в трамвай, довольно долго ехали, вышли. Он привел нас в какую-то школу. Зашли в одну из комнат и он, обращаясь, как потом оказалось, к командиру 34 мотострелкового батальона, сказал: "Тебе, я слышал, радисты нужны?" и отдал наше направление. Так мы были зачислены в 34 Мотострелковый батальон (34МСБ), который был придан 213 Отдельной танковой бригаде (213ОТБ).
В отличие от того, как нас экипировали при отправке из Хабаровска, теперь, при формировании, мы получили новое, подобранное по размерам, обмундирование. Сапоги, гимнастёрки, брюки, нижнее бельё: простое и тёплое, несколько пар портянок, в том числе и тёплые. Всё новое, всё подбиралось по росту. Однако был июль 1942 года. Было тепло, и осознание того факта, что мы едем на фронт, привело некоторых к выводу, что надо быстренько "загнать" тёплое нижнее бельё, поменять его на самогон и "отметить" эту важную веху нашей жизни. Я был равнодушен к спиртному и в этих "операциях" не участвовал.
4. На фронте
28 июля 1942 года, после окончания формирования, погрузив танки (Т-34) и автомашины на платформы, наша танковая бригада отправилась, со станции Лосиноостровская Ярославской железной дороги, на Центральный фронт. Участок этого фронта, на который нам предстояло прибыть, проходил в то время по границе Московской и Калининской областей. 8 августа 1942 года был первый бой у деревни Погорелое городище.
Штаб батальона находился в добротном рубленом доме на окраине деревни. Батальон - в окопах в полный рост, недалеко от деревни. Место ровное, хорошо простреливаемое. Немцы метрах в трёхстах. Над нами кружит "рама" - немецкий двух фюзеляжный самолёт-разведчик. Время от времени немцы бросают одиночные мины. Они падают то на улице, то в огороде, то летят в окопы. Промежутки между разрывами час-полтора, это продолжается весь день. Впечатление, что мины падают бессистемно, на самом деле они ведут пристрелку, а "рама" корректирует. На другой день, часов в 9-10, сильный миномётный налёт по хозвзводу на другом конце деревни. Видно, там было замечено движение людей и лошадей. Есть убитые и раненые: и люди, и лошади. После обеда налетели 6 самолётов. Эти лупили фугасными бомбами и по окопам, и по деревне. Воронки были диаметром 5-6 метров, глубиной 2-3 метра. Наш "добротный рубленый" штабной домик скрипел, качался и грозил рухнуть и засыпать всех, в том числе и меня с радиостанцией. Но он выстоял, только остался без стёкол. Затем начался артобстрел окопов. Немцы пошли в атаку, но были встречены огнём такой плотности, что захлебнулись и затихли на время. Наши потери несколько солдат. Оставшимся в живых повезло: суп был мясным - с кониной.
В памяти осталось ещё одна ситуация. К сентябрю-октябрю 1942 года, в батальоне, да и во всей бригаде, накопилось достаточное количество маломощных радиостанций, вышедших из строя по той или иной причине. Их необходимо было отправить для ремонта в прифронтовую радиомастерскую. Для этой цели выделили грузовую автомашину и мне поручили сопровождать этот груз. Радиомастерская находилась в 20 километрах, на железнодорожной станции, название которой я сейчас уже не помню.
Дорога была, вроде, и не длинная, но шла по заболоченному лесу. Это была "лежнёвка", проложенная сапёрами. Она представляла собой сплошной деревянный настил из брёвен, лежащих поперёк дороги, а поверх них, как две колеи, лежали брёвна вдоль дороги. По этим колеям и должна передвигаться автомашина. Имелись и развилки для пропуска встречных машин. По такой дороге очень то не разгонишься.
Выехали мы утром, но только к обеду проехали и заболоченный лес, и "лежнёвку". Пошла грунтовая дорога. Прибавили скорости. Через четверть часа, километрах в трёх, показались строения железнодорожной станции. Осталось ехать не более пяти минут, когда заметили мы в небе немецкие бомбардировщики дальнего действия. Их было много, что-то около двадцати самолётов. Не снижая высоты, они заходили на бомбёжку и, как показалось нам с шофёром, шли прямо на нас. В то время, как и в начале войны, немецкие самолёты ещё охотились не только за отдельными автомашинами, но и за отдельными людьми. Мы выскочили из кабины, отбежали и легли на землю подальше от машины. Но бомбардировщики не имели нас в виду. Они всей армадой прошли над нами и сбросили свой смертоносный груз на железнодорожную станцию. Затем развернулись и ушли на запад.
Всю станцию окутало сплошными разрывами, дымом и огнём. Огромными, яркими клубами пламени в небе вспыхивали цистерны с бензином, в дыму горело здание станции, пылали вагоны и автозаправщики, приехавшие за горючим. Это было сплошное море огня и дыма. Мы с шофером наблюдали эту картину с безопасного расстояния, и пришла нам в голову одна общая мысль: посчастливилось, "лежнёвка" задержала нас на несколько минут. Через час, подъехав поближе к развалинам, убедились, что от станции, осталась только земля, перепаханная воронками от бомб, груды искорёженного, обгоревшего металла, остывающие остовы вагонов, остатки автомашин, остатки редких трупов людей и животных. Радиомастерскую, куда мы направлялись, вообще обнаружить не удалось. Даже следов её не нашлось.
Осенью и зимой на нашем участке фронта боёв не было. Мы же постоянно передвигались вдоль линии фронта. Надо полагать, этот маневр осуществлялся для создания видимости прибытия свежих сил, для создания у немцев впечатления, что именно на нашем участке что-то готовится. Это заставляло немцев держать здесь против нас определённые силы и не перебрасывать их, например, в район Сталинграда, где они, именно в это время, терпели поражение.
Нам же, при постоянном передвижении, приходилось, в двадцатиградусный мороз, ночевать прямо на снегу. Долбить землю, строить себе блиндажи-землянки или спать просто на еловых лапах. А через неделю бросать всё и опять передвигаться на новое место. Иногда ночевали в пустых домах брошенных деревень, так как, во время приближения фронта, всё мирное население эвакуировалось на глубину 20 километров от передовой. За зиму, без боёв, проехали, таким образом, города: Можайск, Нарофоминск, Медынь, Тулу, Калугу, Сухиничи.
213 Отдельная танковая бригада состояла из нескольких танковых батальонов, укомплектованных новыми танками Т-34 и несколькими танками КВ. Бригаде был постоянно придан 34 мотострелковый батальон. В него входило 8 мотострелковых рот по 120 человек и миномётная рота. При штабе батальона был взвод, в функции которого входила и связь. Связь осуществлялась штабной радиостанцией на машине, радистами с переносными радиостанциями, телефонистами с аппаратурой и катушками проводов, посыльными. Весь батальон насчитывал более 1000 человек. Все размещались на американских автомашинах "Студебеккер" и "Додж". У этих машин все оси были ведущими, были лебёдки самовытаскивателей. В кузовах, покрытых тентом, были сиденья
В начале марта 1943 года наша часть находилась во втором эшелоне Западного фронта, недалеко от села Людиново. Севернее нас был Калининский фронт, южнее - Брянский фронт. В марте наш фронт перешёл в наступление. Нашей 213 Танковой бригаде было дано направление наступать на районный центр Спасск-Деменск и город Ельня, которые были в руках немцев. Два дня 18 и 19 марта мы продвигались за наступающими войсками, не участвуя в боях. Шли по только что сожженным деревням с догорающими домами и трупами немцев.
К вечеру 19 марта подошли к небольшой реке. Все мосты были уничтожены отступающими немцами. Лед в это предвесеннее время был уже тонким и не выдерживал веса автомашины. Последовала команда: "выгрузиться и продвигаться к передовой в пешем порядке". Я нёс переносную радиостанцию за плечами. Перейдя по льду на другой берег, мы всю ночь шли к передовой. Перед рассветом штаб нашего 34 МСБ расположился в небольшом лесу, в котором было ещё много снега. Передовая находилась на расстоянии, примерно, одного километра от нас и роты ушли вперёд к передовой. Связисты протянули "нитки" - телефонную связь: из тыла, от штаба бригады, к нам и вперёд - к ротам. Я развернул при штабе свою переносную радиостанцию, связался с "верхом" - с радиостанциями штаба 213 танковой бригады и "вниз" - с радиостанциями рот, ушедших к передовой. Доложил начальнику штаба батальона о наличии связи.
Пока было темно, были видны красные следы трассирующих пуль от передовой в район несколько правее нас, где располагались наши танки. На рассвете, когда стало совсем светло, по нашему леску немцами был совершен миномётный налёт. Но мины легли левее нас, совсем рядом.
Запасные батареи электропитания к моей радиостанции должны были прибыть на штабной машине, а машина могла переправиться через реку только после наведения переправы. Прошло несколько часов работы радиостанции и напряжение в батареях упало. Новые батареи не были доставлены. Радиостанция вышла из строя. Оставалась телефонная связь. Однако немцы вели непрерывный обстрел и наших рот на передовой, и пространства от передовой до нашего штаба, осколки мин и снарядов рвали телефонные провода, связь всё время прерывалась.
Танки нашей бригады продвигались к передовой несколько правее нас. Неожиданно налетели немецкие бомбардировщики и стали их бомбить. На моих глазах загорелись два танка! В это время, в очередной раз, прервалась связь с одной из наших рот. Поскольку, ввиду отсутствия батарей, моя радиостанция не работала, то я и получил приказ от капитана Иоффе, начальника штаба батальона: восстановить связь. У меня не было инструментов для зачистки и соединения оборванных проводов, и наш начхим - начальник химической службы дал мне хороший перочинный нож, приказав, при этом, оставаться там впереди, в роте, в распоряжении её командира, до следующего порыва связи, чтобы впустую, зря не бегать вдоль линии под огнём. Помнится, нож начхима был "классный", с большим набором ножичков, ножниц, пилок и многого другого...
Я взял карабин и отправился - где ползком, где согнувшись - по линии. Пока шёл по телефонному проводу, видел 15-20 трупов наших солдат. Они лежали рядом, как шли. Их накрыло миномётным огнём. Рядом видны были небольшие воронки от мин. Земля была мёрзлая, снежный покров практически сдуло ветром. Поэтому мины рвались не углубляясь в землю, а только коснувшись её поверхности - самый губительный огонь. Нашел обрыв. Зачистил изоляцию. Соединил провода, связал и поднял на кусты, чтобы голый провод не касался земли. Потом стал по проводу продвигаться к окопу, где находилась рота. Дойдя до телефона, проверил связь и доложил командиру роты о наличии связи. В окопе тоже лежали убитые и раненые. Кто мог передвигаться, отправляли пешком в тыл тем же путём, каким шёл и я. Тяжело раненые оставались в окопе. Обстрел нашего окопа то усиливался, то затихал.
Немецкие окопы находились от нас метрах в 150-ти. Это была их вторая линия обороны. Мы находились в их первой линии обороны, из которой их вчера выбили. Здесь надо сделать небольшое отступление и пояснить тактику, разработанную в немецких военных штабах. Их ближайшая, но далеко идущая цель состояла в уничтожении нашей живой силы. Для этого их спецами предлагалось: на склоне возвышенности, на стороне обращённой к немцам, вырыть окоп такого профиля, чтобы его передняя стенка (ближайшая к советским войскам) была значительно выше задней (ближайшей к немцам). Оборудовав такой окоп, немцы отходили, имитируя вынужденное отступление. Естественно, наши продвигались вперёд, занимали окоп и докладывали об успехе. Но, заранее пристрелянные, немецкие орудия открывали огонь по более высокой стенке окопа, которая теперь была у наших за спиной. Половина осколков летела вверх, а половина прямо в окоп, и спасения от них не было. Уничтожать живую силу противника в таком окопе ещё легче и надёжнее, чем на ровном месте. Казалось бы, что это нетрудно было предусмотреть, если только не занимать оставленный немцами пустой окоп. Но разве можно было удержаться и не преследовать отступающих захватчиков? Высшее командование, сам Сталин требовали: "Брать деревню, за деревней!". Не скоро разобрались наши в этой тактике немецких спецов. Разобрались, конечно, потом, но мы, видно, были первыми...
За немецкими окопами, в земляных укрытиях находились их танки, так, что над землёй были видны только башни танков. Они и вели огонь прямой наводкой по занятым нами траншеям. Командир роты, по телефону, просил штаб батальона подавить немецкие танки огнём артиллерии. Попытка выполнить это оказалась плачевной. В начале ему ответили, что артиллерия ещё не переправилась через реку. Когда, наконец, артиллерия подошла и открыла огонь, то первые её залпы накрыли нашу передовую. С матюгами кричал в телефон и я, и, вырвав у меня трубку, командир роты, требуя, чтобы артиллерия прекратила уничтожать своих. Наконец, перенесли огонь, но... в тыл немцев. Так ещё и из-за своих лопухов-преступников добавились убитые и раненые в роте.
Наш расчёт противотанкового ружья, расположившийся в нескольких метрах от меня, решил обстрелять танк, который был зарыт прямо против нас. После нескольких выстрелов, которые не причинили танку вреда, танк одним выстрелом из орудия взорвал наш противотанковый расчёт, ружьё улетело за окоп. Я тоже палил по этому танку из карабина. А больше-то и не в кого было. Немецкие солдаты прятались в своих глубоких окопах и не высовывались. Выпустил я по танку обойму, но он в мою сторону даже не чихнул. Зато засекли немцы станковый пулемёт, который, метрах в пятидесяти от меня, пытался вести огонь по их окопам. До сих пор перед глазами этот пулемёт, взлетевший в воздух вверх колёсами. Так работала новая немецкая тактика. Это был не бой, а безнаказанный расстрел наших бойцов. Мой напарник, сидевший в окопе у телефона, был ранен в голову. Его перевязали. Он лежал без сознания.
Когда и справа и слева стали гибнуть люди, появилась мысль, что нас тут всех перебьют. Так не лучше ли всем выскочить из этого окопа, который со стороны немцев был нам по колено? Выскочить и пойти в атаку на немцев. Может быть, удастся их выбить и отбросить? Почему не дают команду идти в атаку? Ведь, всё равно всех перебьют в этой могиле. Так думалось тогда. Но сейчас не могу назвать "думаньем" ту лихорадочную пляску мысли. Наверное, это не могло быть спасением, нас все равно перебили бы. Но погибли бы мы в атаке, а не сидя в этой немецкой канаве.
Ночью, пока мы шли, стоял небольшой мороз. А теперь день был ясный и солнечный. Стало пригревать, и по окопу побежала вода. Она была красной от крови убитых, с отдельными сгустками крови. Часа в три-четыре дня на кромке окопа, рядом со мной разорвался снаряд. Командиру роты оторвало голову и руку и убило солдата, стоявшего рядом. Меня спасло только то, что в это время я сидел на дне окопа с телефонной трубкой, контролировал связь со штабом батальона. С меня только сорвало каску, и я совсем оглох. Пытаюсь сообщить в штаб о гибели командира роты, а что мне отвечают и, вообще, отвечают ли - не слышу. Вижу, что оставшиеся в живых что-то говорят, но не слышу ни слова - в ушах звон. Часам к пяти дня вокруг меня уже не было живых.
Оставшись один, я пополз по дну окопа, перебираясь через убитых, ещё искал кого-нибудь из живых. Через каждые один-два метра лежал убитый. Метров через пятьдесят нашёл одного живого. Поползли дальше: он впереди, я за ним. Метров через двести вижу: мой напарник, ещё стоя на коленях, поднимает руки и встает с поднятыми руками. Глянул я вверх и увидел направленный на меня автомат. Команды поднять руки я, естественно, слышать не мог. Но на краю окопа стояли три немца с автоматами. Я тоже поднял руки. Это было 20 марта 1943 года.
А деревня, близ которой немцы обустроили этот хитрый окоп, придуманный их военными спецами, называлась Дюки. Вот что писала "Литературная газета" от 11.2.1987, то есть, сорок четыре года спустя, о бое у этой деревни. "В Спас-Деменском районе Калужской области (в то время это была Смоленская область) погибло четырнадцать тысяч советских воинов. Сейчас там ровное, голое поле, на котором в марте 1943 года, в боях за деревню Дюки, полегло 444 воина. (Какая точность! Кто же их так точно сосчитал? - Примечание Е.Б.) Сама деревня была сожжена во время сильного артобстрела, но земля ещё долго будет хранить основания домов. В центре бывшей деревни сейчас стоит скромный обелиск "Здесь были Дюки" - написано на нём. Это памятник погибшим воинам и сожжённой деревне - строился на народные деньги. Александр Крутиков - житель этих мест, был подростком, когда война кончилась. Он рассказывает: "Мимо Дюкинского поля ещё долго ходить боялись. Отец у меня железнодорожник. Вечером, уже в темноте, бывало, с работы возвращался и говорил нам, как птицы там ночные кричат. И, даже, как будто, детский плач..."
Вот так, без какой-либо атаки, без штурма немцы взяли окопы, заваленные трупами сотен наших солдат и офицеров. Их просто всех перебили из орудий и миномётов. Обороняться было некому. Вода в окопе была красная от крови. Погибли почти все, но никто не бежал, никто не отступил без приказа. Слишком был свеж в памяти приказ Сталина "Ни шагу назад!", который нам зачитывали в августе 1942 года, ещё в прифронтовой полосе. Командир роты, который первым разобрался в ситуации, не мог, не имел права отвести людей. Отдай он приказ роте оставить эти окопы-могилы - участь его не изменилась бы. Только смерть он принял бы не от немцев, а от рук своих и был бы заклеймён именем труса и предателя.
В этой мясорубке я чудом остался жив. Получил контузию и попал в плен.
5. В плену
Нас заставили вылезти из окопа, обыскали. У меня отобрали висевший на шее трофейный немецкий бинокль и перочинный нож, тот самый, что дал начхим, отправляя меня ликвидировать обрыв телефонного провода. Тогда я ещё не знал, что немцы расстреливали пленных, у которых находили немецкое оружие или немецкоё обмундирование, например, сапоги или ремень. Мне повезло. Немецкий солдат, отобрав "свой" бинокль, только дал мне пощёчину.
После обыска пригнали нас к кучке из пяти пленных бойцов. Трое из них были ранены, в перевязках. К вечеру двое немцев отконвоировали нас семерых в деревушку из нескольких домов и на ночь заперли в сарай с сеном, где был скот. Мы забрались в сено и попытались отогреться. Брюки, низ шинели, сапоги, всё до пояса было мокрым - в окопе, по которому мы ползли, была вода. К вечеру начало сильно подмораживать, и одежда замёрзла "колом", только в коленках едва сгибалась.
Утром дали по кружке кипятка и, под конвоем двух немцев, погнали дальше в тыл через Спаск-Деменск, село Александровск. 23 марта добрались в деревню Шуи, на окраине которой находился лагерь для военнопленных. Лагерь огорожен колючей проволокой в два ряда, с вышками на углах. На воротах лагеря было написано: "Dulag - 220". За колючей проволокой находилось два барака, в которых размещались военнопленные. Был ещё отдельно стоящий барак, в котором размещались: баня с прожаркой одежды, умывальник, санчасть с койками для больных и раненых. Возле ворот стоял дом для охраны и коменданта лагеря. В лагере была площадь для построения всех военнопленных. Здесь ежедневно пересчитывали всех и разводили на работы.
В комендатуре всех прибывших записали в журнал: фамилия, имя, отчество, воинское звание, номер части, место жительства. Офицеров сразу отсортировали и отправили в другой лагерь.
В бараках, сколоченных из досок, сплошные нары в два яруса, из круглых мелких брёвен. На них - солома. Если у пленного не было одежды, или она была изорвана, выдавали немецкую армейскую одежду бывшую в употреблении. На работу гоняли каждый день, кроме субботы и воскресенья. Работали в лесу, валили берёзовый лес, пилили из них чурки, крупные раскалывали. Метровые чурки складывали в штабели и жгли из них древесный уголь, который отправляли в Германию.
В этом лагере я работал до 10 июня 1943 года. Потом часть из нас, в том числе и меня, отправили в город Ельню. Тут за городом, за колючей проволокой, в круглых армейских палатках был небольшой лагерь.
Наши самолёты несколько раз бомбили ельнинский железнодорожный узел. После бомбёжек туда приводили нас всех работать, разбирать разбитые железнодорожные составы. Лопатами мы собирали в мешки муку, крупу из разбитых вагонов. Эту крупу и муку, с битым кирпичом и песком пополам, отправляли на нашу кухню, и мы ели баланду с песком. Хлеб выдавали проплесневевший до чёрной плесени.