- Все, дядька Тимофей, отоспались.
Глава восьмая
От сектора наблюдения Пятницкого вправо на сорок километров и влево на то же расстояние окопались в позиционной готовности полки и дивизии пятой, двадцать восьмой, тридцать первой и второй гвардейской армий, а за их спиной, как стрелы в натянутой тетиве, с иголочки одетые и до нормы укомплектованные войска одиннадцатой гвардейской армии, двух танковых корпусов, артиллерийских частей РГК, инженерные и другие вспомогательные войска. Но забота Пятницкого не об этих войсках, не о силе, которая противостоит им, его ума дело - вот этот кусочек земли перед Альт-Грюнвальде с изломистыми морщинами немецких окопов и охряными горбами их огневых точек - полоска, где он за время стояния в обороне успел разведать двадцать девять целей, завести на эти цели документацию, рассчитать координаты, дотошно, час за часом, описать их действия. Право, не хватало только анкетных данных тех фрицев и Гансов, что приставлены к этим двадцати девяти дзотам, наблюдательным пунктам, пулеметным площадкам, огневым позициям противотанковых орудий.
Пятницкий уже видел в этих объектах некую собственность, личное движимое и недвижимое имущество, и было странно, что наступит час, и он с величайшим воинским рвением станет ломать, рушить это движимое и недвижимое, кромсать с размахом всех знаний ведения артиллерийского огня, иначе славяне Игната Пахомова не успеют сделать того, что надо сделать на этой войне, а если повезет, то и после нее, иначе несдобровать ему самому и его славным пушкарям.
В этом видел Пятницкий одну из важнейших задач всего комплекса управления кусочком войны, возложенную на командира взвода управления артиллерийской батареи. За ней последуют другие задачи: выбор нового НП, обеспечение связи, разведка новых целей и беспощадное подавление этих целей.
Одним словом, работа с утра тринадцатого января виделась предельно четко, и это видение, понимание предстоящего дела наливало силой, непоколебимой верой в свою способность действовать в высшей степени толково и грамотно.
Нет, не от одного желания выругаться, очистить сердце назвал не так давно генерал войну стервой. Ясно видимое, по полочкам разложенное, выверенное этап за этапом стало рассыпаться еще накануне, а утром тринадцатого января вообще полетело к едреной матери. Разведанные цели пришлось сдать незнакомому старшему лейтенанту из корпусной артиллерии. Полюбовавшись на все движимое и недвижимое Пятницкого, старший лейтенант расписался в карточках целей, дескать, принял, все в порядке и пожал Роману руку. Офицер был старше не только по званию: по тусклому лицу молодого лейтенанта он прочитал все, что творилось в его задетой душе. Прочитал, понял и положил руки на плечи Пятницкого.
- Первые твои? - спросил.
Роман тоже понял его и ответил.
- Первые.
Умный был мужик этот старший лейтенант - не усмехнулся, даже не позволил себе пошутить. Вынул из кармана зажигалку - не зажигалку, мечту трофейную - пистолетик вороненый.
- Возьми.
- Не курю,- смутился Роман.
- На память о встрече и... первых твоих.
- Возьму,- протянул руку Роман, и стало легче на сердце. Забыл спасибо сказать. Сказал, когда прощались.
Ну а утром тринадцатого не помогло бы никакое душевное-раздушевное слово...
Снежная завируха началась еще ночью. Попервости она обрадовала. Седьмая батарея, оставив обжитые огневые, где стояли долго и затаенно, успела передвинуть свои орудия вплотную к позициям пехоты. Будиловский взял на себя первый огневой взвод, со вторым приказал следовать Пятницкому. Сказал:
- Всю училищную науку, лейтенант, прибереги до лучших времен, а пока действуй по обстановке.
Действуй... Как действовать? Завируха продолжалась. К началу артподготовки стало похоже, что тебя с головой окунули в сугроб.
Артмастер Васин, присоединившийся к Пятницкому согласно боевому расчету, не находил слов.
- А-а, в господа... Сто редек ему в рот...- дальше следовало такое богохульство, что не отмолить его Васину до гробовой доски.
Естественно, артподготовка шла вслепую, авиации не дождались. Когда пехота по скользким приставным лесенкам выкарабкалась на бруствер и гаркнула "ура" (разве смолчишь, когда душа реву просит, а в этой обстановке лучше бы молчком), ее встретила такая пальба, что, казалось, свело руки и ноги. Но шли. И вот уже не видно никого, муть сметанная. Открывать огонь? А если в спину славянам? Тогда, братва, поднавались на колеса - и вперед, вперед!
Пятницкий ухватил за веревочную петлю ящик со снарядами, рядом вцепился Шимбуев - низкорослый солдат с маленьким подвижным лицом потянули, поволокли следом за пушкой. Сержант Горькавенко кричит: "Навались!", матерится, зло и раздраженно хрипят другие. В снежной ветродури сгинула пушка Вальки Семиглазова.
Приостановилось движение у Горькавенко. Там полный ужаса крик. Сгрудились, зовут Липатова. Липатов в первом взводе, поди докричись. Что делать? Не бросать же раненого, ему помощь нужна. Выходит, двое из расчета - долой? Где взять сил остальным для пушки?
Вдруг из пурги вынырнула дивчина, похоже, пехотная, занялась перевязкой.
- Сисенбаева в живот прямо! - прокричал надсаженной глоткой подбежавший младший сержант Васин. Это он было остался с раненым.
Пятницкий невольно передвинул набитую книжками полевую сумку на живот. Это ужасно - когда в живот...
Наткнулись на лежавших, заметенных снегом солдат. Роман подумал убитые. Нет, стреляют. Куда стреляют? А так, перед собой, в непроглядь.
- Чего завалились?! - закричал употевший, растерянный Пятницкий.Вперед! Где командир?
Из снега вытряхнулся пожилой усатый сержант.
- Чего орешь, лейтенант? Я командую, убит взводный.
- Так чего вы развалились? Вперед надо!
- Куда, может, покажешь?
И правда - куда? Роман крутнул головой. Не поймешь, откуда, с какой стороны двинулись, где восток, где запад? Нет, вон темь полосой - деревья вдоль дороги, а дорога туда, в Альт-Грюнвальде.
- Орудие к бою! - закричал, рванул крышку ящика, сунул в чьи-то руки снаряд,- Горькавенко, командуй! Огонь, огонь по захватчикам! Прицел...
О, гадство! Какой прицел? Что делать? И чуть не прыгнул от радости, от светленькой мысли. Поле, изученное им с НП, идет чуть на подъем. А что, если... При малом прицеле угол падения... Должен быть рикошет! Должен!
- Горькавенко! Прицел четыре! Четыре! Понял? Отражатель проверь, на нуле чтобы! Колпачки не снимайте!
Ничего, лейтенант Пятницкий, еще малость соображаешь, не все пургой выдуло!
Грохнуло орудие, завыл снаряд, отскочивший от мерзлости, разорвался, рассыпался, как бризантный, в воздухе. Загудело в груди от восторга. Получился рикошет, не обманулся Пятницкий!
- Беглым, Горькавенко, беглым! - закричал обрадованно. Стал Коркину кричать, чтобы стреляли на прицеле "четыре" фугасными.
Лупануло в беспросветности другое орудие - слева, где младший лейтенант Коркин. Услышал Коркин, сообразил Коркин, молодец Витька Коркин, тоже на рикошет повел!
Поутихли огненные трассы со стороны немцев. Хорошо, видно, обсыпали их сверху стальные обломки! Пятницкий выхватил пистолет, вскинул на всю руку
- Сержант, поднимай пехоту! За мной! За Родину! За Сталина!
Солдаты поднялись без особого рвения, засеменили в пуржистую гущу, заспешили за горластым лейтенантом, Шимбуев рядышком побежал.
Заговорило вдесятеро больше стволов. В упор. Начали шлепаться и мины, осколками повизгивать. Солдаты попадали. Кто насовсем, кто так. У Пятницкого шапку козырьком к уху повернуло. Оступился в канавную глубь, плюхнулся кулем, шапка свалилась.
Выходит, не только фрицев, но и просто снег обсеивал на рикошетах? Вскочил разъяренный.
- Вперед! За мной!
Усатый сержант грубо толкнул его под прикрытие толстого осокоря.
- Какого хрена колготишься, лейтенант! Людей побьем. Остынь, говорю!