- Погибшего советского... Я тебе покажу, мерзавец! К стенке! помраченно выкрикивал он и наступал на поднявшегося и ощерившегося солдата.
Стенки не было, спина близилась к стожку полешек-кривулин. Все пошло на дрова безлесого, экономного прусского крестьянина - пни, коряги, сучки... Улежный стожок наполовину был обобран, видно, для тех вон кухонь. Потемневший - ветрами обдутый, дождями моченный,- он желтел одним боком. Закрываясь от пистолета щитком ладони, боясь упасть, солдат другой рукой уперся в нагромождение крохотных полешек. Наглость вылетела из него, испарилась, глаза распялил страх.
- Вы что, вы что... Товарищ. Я же...
Шимбуев бросился к Пятницкому, но не успел. Разрывая тишину, обращая внимание всех, слонявшихся у развалин по делу и без дела, грянули пистолетные выстрелы. Вздрагивая, щепались и выскакивали уплотненные деревяшки возле обмершего, прощавшегося с жизнью погребалыцика. Невидимо мелькавший затвор ТТ остановился, из открытого зева патронника курился легкий дымок. Пятницкому хотелось двинуть солдата в зубы Сдержался. Трудно дыша, выдавил:
- Похорони как положено. Проверю. Если что... Взаправду убью. В той... с немцами зарою.
Повернулся спиной и пошел. Шимбуев настиг его, спросил тревожно и с упреком:
- А если бы... промазал?
Пятницкий промолчал, обошел воронку и резко остановился. Постоял, посмотрел на закрытое протянутыми тучами небо, на своих неочухавшихся спутников и спросил'
- Шимбуев, солнце было хоть раз? Ну, как мы в прорыв пошли?
Солдаты переглянулись.
- И я не помню,- вздохнул Пятницкий.
Глянув на него, твердо зашагавшего дальше, штабной связист сказал Шимбуеву:
- Лейтенант про солнце, а я маму вспомнил. Ее предки солнцу поклонялись... Я только по отцу русский, мама из нганасанов, самоедов авамских. В их племени, чтобы сказать: "Я жить хочу", говорили: "Я солнце видеть хочу". Вот и лейтенант, значит, жить хочет.
- Во! Вякнул тоже,- запнулся в шаге Алеха.- Тебе, поди, не хочется.Шимбуев, как и Пятницкий минуту назад, запрокинул голову и широко открыл глаза на хмурое небо, невесело цыкнул слюной через зубы:- Конечно, куда с добром, когда - солнце.
Глава пятнадцатая
Пятницкий сидел в кабине "студебеккера" и, притулившись к шоферу, сладко посапывал.
Трехосные машины с семидесятишестимиллиметровыми орудиями в прицепе стояли колонной на узкой шоссейке Когда остановились, к чистому духу оттаявшей земли примешались запахи пороховой гари от пушек, бензиновых паров - от машин. По обочинам - голые яблони, еще не хлебнувшие весенних соков, на булыжнике немецкого проселка - жиденькая размазня. И над всем этим и вокруг этого - непроглядная темень.
Кто-то поскребся в дверцу, ругнулся, нащупывая ручку, и простуженным голосом вначале спросил, потом распорядился:
- Комбат-семь? В голову колонны, срочно!
Шофер Коломиец, он же командир отделения тяги, удивительно конопатый солдат - даже кисти рук обрызганы бурым,- пошевелил плечом, на котором лежала голова Пятницкого.
- К командиру полка вызывают,- пояснил Коломиец, вороша затекшим плечом. Все это время он сидел без движения, боясь потревожить спящего командира батареи.
Пятницкий потянулся, поправил съехавшую на живот кобуру, пошарил под ногами шапку, зевнул.
- Может, на переформировку?- с безразличием, в котором скрывалась надежда, спросил Коломиец.
Пятницкий насупился, промолчал. Открыл дверцу и прыгнул в черноту.
Из кузова, раскрылив полы шинели, как курица с нашеста, слетел ординарец Алеха Шимбуев и упал на четвереньки. Встал, обтер руки о голенища сапог, удобней вскинул автомат и молча зашагал рядом.
Полузаснувшая колонна оживала. Пятницкий, мучимый зевотой, ускорил шаг. Шимбуев, шлепая по грязи, бойко поспешал рядом. Покосившись раза два на комбата и уловив в его лице озабоченность, он, как и Коломиец, спросил с плохо скрытой надеждой:
- Может, на переформировку, товарищ комбат?
Услышав этот вопрос вторично, а если точнее - в третий раз, поскольку раньше Роман задавал его себе сам, Пятницкий сердито ответил:
- А шут его знает, Алеха.
Снова молчание, понятное обоим.
Люди вконец измотались от бессонных ночей и от постоянного телесного и душевного напряжения. Ждали, что после боев на реке Алле им дадут отдышаться. Не тут-то было. В Баумгартене задержались, конечно, но всего на сутки: чтобы личный состав помыть, одежду через вошебойку пропустить, боеприпасами пополниться. Батарея Пятницкого из артмастерских пушку получила вместо разбитой - чужую, ранее покалеченную, приведенную теперь в полный порядок.
Вот с людьми - хуже. Из резерва или запасных полков не прислали ни одного человека. Берегут, поди, для Кенигсберга. Из дивизиона АИР пятерых, не пригодных для аристократической инструментальной разведки, но, по разумению начальства, способных заменить погибших орудийных номеров, перевели все же в дивизион капитана Сальникова, но в седьмую батарею Пятницкого ни одного не попало.
Вот так вот перетасовали кое-что внутри дивизии, произвели перестановки - и все. Вроде сил добавилось, покрепче стали. Так-то оно так, только фронт дивизии теперь с учетом этих сил - всего тысяча метров.
Сегодня неожиданно сняли с передовой, отвели куда-то на левый фланг армии. Может, решили все же по-настоящему укомплектовать? По госпиталям да санбатам пошарить, а то призывников подбросить? Лучше бы, конечно, нюхавших пороху. Да что говорить! И от зеленых стручков никто бы не отказался. Взять его батарею. Воевавших, опытных, профессионально подготовленных пушкарей, артиллеристов в полном смысле этого слова - один-два на орудие. В помощь к ним переведены буквально все. Даже старшина Горохов. Ничего плохого о Горохове не скажешь, но вести хозяйство батареи - одно, вести бой номерным орудия - совсем другое. То же самое и писарь Курлович, и повар Бабьев, и санинструктор Липатов... Но и с ними в расчетах только по четыре человека.
Связисты Липцева - те вообще разучились спать, нет подмены. С офицерами... Взводом управления все еще сержант Кольцов командует. Вернувшийся из санбата лейтенант Рогозин, украшенный свежеподжившим шрамом на правой щеке, третий день хромает. Связки, говорит, потянул. Похоже врет, скорее всего, осколком задело Шимбуев видел, как он, таясь, делал перевязку.
- Мотает бинт, морщится,- рассказывал Алеха Пятницкому, - а сам интеллигентно так по матушке, по матушке...
Понятно, почему врет. Из санбата опять в санбат? Неловко парню, понимает - людей-то кот наплакал, вот и помалкивает о ранении.
- Д-да, подремонтироваться надо бы,- Шимбуев плюнул в темноту и убежденно добавил:- Только ни хрена не выйдет. Это уж точно.
...Вглядываясь в лица офицеров третьего дивизиона, подполковник Варламов показал на карту, раскинутую на столе штабного автобуса.
- Ближе,- сказал он.- Достаньте свои. Квадрат.. Видите этого паука? Перекресток пяти дорог. Две дороги из сходящихся идут от противника. По данным авиационной разведки, по этим дорогам двигается моторизованный корпус, в голове которого танковая дивизия. Зарыться и не пропустить. Первый и второй дивизионы будут здесь, левее. Им распоряжения даны. Вам, Сальников, тут. На самом перекрестке - батарею... Какую намерены, комдив?
Капитан покосился на Пятницкого. Варламов одобрил:
- Принято! Седьмая, Пятницкого. На том месте сейчас развернулась батарея зенитчиков. Перестраивается для стрельбы прямой наводкой. Впереди них четыре полковых сорокапятки. Те и другие в оперативном отношении будут подчинены Сальникову. До рассвета корпус едва ли подойдет. За это время врыться по уши. Остановишь, Пятницкий?
Пятницкий едва не выпалил: "Умру, но остановлю!"- и смутился оттого, что собрался сказать эту веками освященную клятву, которая прозвучала бы сейчас в тесном, жарко натопленном штабном автобусике крайне напыщенно. Пятницкий замедлился с ответом, соображая, как сказать то же самое, но другими словами.
- Чего молчишь?- подстегнул командир полка, и Пятницкий не нашел других слов.
- Умру, но остановлю! - глядя в глаза Варламова, сказал он.
Судя по реакции присутствующих, они не нашли ответ нескромным, для них он был вполне уместным. Только Варламов не преминул внести поправку:
- Умирать, Пятницкий, погодим. Мы с тобой еще в академию вместе Поедем, не боями, парадами командовать будем.
Горячее и благодарное тронуло душу Пятницкого.
Комбата Пятницкого на батарее ждали. Возле машины Коломийца собрались командиры расчетов и отделений, оба офицера - лейтенант Рогозин и .младший лейтенант Коркин.