- Как дела, композитор?- с ободряющим смешком спросил в трубке голос командира дивизиона.
Что ему этот "композитор" втемяшился? Или фамилия что навеяла? Тогда, во-первых, знаменитый однофамилец не был композитором, он собирал народные песни. Во-вторых... Что за дурацкая манера у армейских патриархов прозвища лепить подчиненным! Но Пятницкий не сказал об этом, ответил:
- Готовы, встретим, товарищ семнадцатый. Настроение? А что оно... Ждем.
Отдал трубку, взобрался на бруствер, сел, свесив ноги в окоп. Ждем. Чего ждем? Победы? Будет победа, никуда от нас не денется. Снова будем ходить по тополиным улицам Свердловска, удить рыбу на Шарташе, прошвыриваться с девчонками у почтамта... Нет, прошвыриваться не придется. Он поедет за Настенькой, привезет ее к маме... А если ничего этого не будет? Ворвутся, сомнут - и одна мертвая кровь на земле... Разве мало ее было?
Ну-ну, возьми себя в руки, хлюпик.
Кого это назвали хлюпиком? А-а. Курловича. Трусит? Может быть. А другие? Как они? Страшно всем. Страшно сейчас, потом страха не будет, будет только ожесточение, лихорадочная работа мозга и мышц. У Андрея Рогозина голова всегда остается светлой. Он станет ходить под разрывами, спокойно отдавать команды и посасывать бестабачную трубку. Позер немножко Андрюша Рогозин, но не трус, н-не-ет, не трус... Горькавенко только на вид вялый. В нем затаенная взрывная энергия. Бой он проведет бурно, но без раздражающей суеты. Не будет суетиться и Васин, артмастер, а теперь командир орудия, только крепче станет крестить святых угодников... Младший лейтенант Коркин? Витька? Он бледнеет, в бою у него трясутся губы, трясутся до того момента, пока, забыв об обязанностях взводного, не оттолкнет наводчика и сам не встанет к панораме. Прямые выстрелы у него точнехоньки...
- Комбат, гудит что-то.
Это присел к нему сержант Горькавенко. Он еще прежний Горькавенко увалистый, будто переел сытной пищи. Руки в мазуте, он вытирает их грязной ветошью.
- Откатник подтекал, подтянули с Васиным,- поясняет Горькавенко.Слышите? Гудит...
Пятницкий уловил принесенный движением воздуха отдаленный гул, схожий теперь с шумом затерявшейся в чащобе порожистой речки. Он подобрал ноги, резко поднялся. Слева, где сорокапятки, громко, на все поле, крикнули:
- К бо-о-ю!
И снова тишина. Плотная, давящая на мозг тишина. И внезапно в этой напряженной тишине мирный, будто на колхозном дворе, причмокивающий голос:
- Н-но, милая!
И скрип, обыкновенный тележный скрип.
Горькавенко, смешливо подергивая ноздрями, принюхался.
- Огиенко. Кашу везет.
Огиенко, пятидесятилетний ездовой, оставался в тылу и за писаря, и за старшину, и за повара. Работящий, исполнительный мужик спокойно, с хозяйской рачительностью делал все, что на него сваливалось.
Термоса быстро растащили. Огиенко в старенькой, с подпалинами и сборками на животе шинели подошел к Пятницкому.
- Я остаюсь, комбат,- сказал он, для чего-то перекладывая гранату-лимонку из левого кармана в правый.
Он не спрашивал, он ставил в известность. Он сказал это так, что невозможно было возразить, приказать что-то вопреки сказанному этим далеко не молодым человеком
- Ладно, Иван Калистратович, идите к Васину,- недовольно сказал Пятницкий.- С повозкой пусть Курловича отправит.
Через минуту, как ушел Огиенко, прибежал писарь Курлович. Растерянный, возмущенный, взъерошенный и ужасно официальный.
- Товарищ лейтенант, разрешите обратиться. Вы не смеете! Это, это...
- А чтоб вас. - Пятницкий неожиданно для себя сказал нехорошее слово, хотя сказать хотелось - и надо было сказать - самые хорошие, какие только есть на свете слова.
Повозку отправили с раненым пехотинцем
Глава шестнадцатая
Только заглох стукоток повозки по булыжникам, с тылу затарахтел мотоцикл. Прикатил начальник разведки дивизиона старший лейтенант Греков. Бодрый, сияет. Выпил, что ли? В дивизионе ни у кого нет мотоцикла, у него есть. Трофейный. Однажды даже "оппелем" обзавелся. Вытряхнули Грекова, "оппель" отдали в автобат.
- Как дела, седьмая? - неуместно для этой обстановки Греков большерото улыбался.
- Как сажа бела,- хмуро отозвался подошедший сержант Кольцов.
- Во, выскочил. Не тебя спрашивают, отделенный,- махнул на него Греков кожаной рукавицей.
Роман поздоровался за руку, доложил, что все, что требовалось, сделали, теперь дело за немцами.
- Где они? - спросил Грекова.- Минут десять, как слышу.
- Соскучился? Близко. Ты, это, за фланги не беспокойся. Слева двадцатая пушек наставила - плюнуть некуда, а справа наша гаубичная и пушки первого дивизиона. Я туда сейчас.
Греков не слезал с мотоцикла, только ногу на землю поставил. Теперь нацелился педаль давнуть, поднял колено, но спохватился.
- Да, чуть не забыл. Замполит полка нашему парторгу разгон давал. Маринует заявления в партию. О тебе говорили.
От этих слов Роману горячо стало.
- Черкани быстренько, я подожду. Парторг просил.
Роман помолчал немного и медленно сказал:
- Н-не сейчас. Потом...
- Что так?
- Что я с бухты-барахты.
- Малоподкованный, что ли? - засмеялся Греков.- Или рекомендации дать некому?
- Рекомендации будут, старший лейтенант! - озлился на веселость Грекова парторг батареи сержант Кольцов.
- Вот, одну Кольцов дает. Дал бы и я, да не примут комсомольскую,колыхнулось в смехе рябоватое лицо Грекова.
- Будет и другая. Немец... даст.
Кольцов сказал это таким тоном, что Греков поначалу растерялся, а когда дошло, выпалил:
- Во, это рекомендация! Глядишь, опять в газете напишут.
Теперь и Роман рассердился:
- Катись-ка ты отсюда, Греков.