- Как хотите. Было бы предложено.
- Спасибо, Костяев. На огонек зашел. Опасение возникло - не засиделись бы.
- Напрасно вы так, товарищ капитан,- успокоил комдива Еловских.- Не у тещи, поди...
Глава двадцать четвертая
"Студебеккер" натужно гудел и спячивался. Подфарники скудно отодвигали кромешную тьму, освещая понизу корявые стволы яблонь, неухоженность садовой земли. Ветви деревьев скребли борта и брезентовый верх кузова. Под колесом что-то захрустело, машину качнуло.
Взвизгнули тормоза. Старшина Горохов, чертыхаясь, поспешил к машине и стал колотить кулаком в дверцу кабины:
- Конопатый! Чтоб тебя мама разлюбила. Куда прешь, не видишь?
Коломиец высунулся из машины, разглядел старшину и, огрызаясь вполголоса, спрыгнул на землю. Хлопнул в сердцах дверцей, пошел посмотреть, что так разволновало Тимофея Григорьевича.
- Любуйся! - кричал Горохов, тыча лучом фонаря в задние скаты. Поплясывая конусом света, показал развал мешков и ящиков.
- А, сатана вас углядит в темноте. Нашли, где каптерку...успокаиваясь, упрекнул старшину командир отделения тяги.- Хорошо, хоть консервы давнул, мог бы вас вместе с писарем.
- Замолкни, дура коричневая,- проворчал Горохов и стал уточнять потери от содеянного Коломийцем.
Урон был невелик. Старшина, облегчая себя воркотней, сказал:
- Колька, за это безобразие я тебя "наркомовской" лишу... Спячивай сюда. Курицын сын, и вся шоферня у тебя такая...
Ориентируясь на свет машины, натыкаясь на ветви, прибежал восторженно-довольный Алеха Шимбуев. Не опуская согнутой руки, которую, чтобы не остаться без глаз, держал у лица, Алеха радостно доложил:
- Дядька Тимофей, тут изба - что надо! Совсем целая. Шесть комнат, всю батарею разместить можно. Две я досками подпер - комбату и под каптерку. Надо перетаскать шмутки.
Старшина посмотрел в ту сторону, откуда заявился Алеха. Отдаленные плотной темнотой, там изредка вспыхивали запретные огни фонарей, обрисовывая квадраты окон. Пушкари обследовали жилье, спеша приткнуться, уснуть, забыться перед новыми заботами.
- Ничего перетаскивать, Алеха, не будем. Завтра.
Шимбуев еще не все сказал о разведанном в доме.
- Дядька Тимофей, барахла-а там... Полные шкафы... Ужас. А пери-ины...
- Я те дам перины,- Тимофей Григорьевич строго посмотрел на оживленного Шимбуева.- Руки оторву по самое некуда. Видел за деревней стога соломы? Вот и тащите, лучше перин будет.
- А комбату? Тоже на соломе? - скосился Шимбуев на старшину.
- Комбату возьми две перины. И простыни две. Да смотри, чтобы стираные, а то наградишь лейтенанта фашистскими вошами.
- Что ты, дядька Тимофей, разве я без понятия,- откликнулся Шимбуев, соображая, как под командирскую марку и себе перину организовать.
- Без понятия... Понятия в тебе еще с гулькин нос. Иди давай. И смотри насчет барахла. Тут ведь люди живут, хотя и немцы. Может, сироты, у которых мы отцов поубивали. Очухаются в бегах, вернутся. Им жить надо.
- Слушаюсь, дядька Тимофей, всем накажу.
Из-за "студебеккера" появился лейтенант Пятницкий. Старшина скользнул по нему светом фонаря.
- Товарищ комбат? До-олго вас мурыжили...
- На батарее как дела? - спросил Пятницкий.
- Очень даже хороши, только никуда не годятся.
- Что-нибудь случилось? - насторожился Пятницкий.
- Нет-нет. Так я, от настроения. Колька, холера конопатая, подпортил. Жаль, гауптвахты нет, упек бы его на пару суток.
Коломиец отозвался из темноты:
- Старшина, сделай милость. Водочную пайку за месяц вперед отдам.
- Что за народ,- беспомощно помотал головой Тимофей Григорьевич.- Ты им слово, они - десять.- И стал подробнее отвечать на спрошенное Пятницким: - Не беспокойтесь, все как положено. Орудия в парке, на чурбаках. Стволы засветло с керосином продраили. Снаряды, которые лишние, Колька на склад отвез, вернулся вот, курицын сын, консервы мне... Лейтенанты - в парке. Насчет бани Семен Назарович, санинструктор, распоряжение мое получил. Спать личный состав сам уложу. Вам бы тоже лечь, после водочки-то в самый раз.
- Унюхал?
- Чего нюхать? Живые, поди, люди. Из боя ведь, офицеры к тому же. Как без водочки. Взводным вон тоже фляжку налил, выпьют с устатка.
После совещания в штабе, дружеского застолья и успокоительного доклада Тимофея Григорьевича Пятницкому хотелось чего-то обыденного, простого, дурацкого. Оттянул средний палец и щелкнул им верного ординарца в лоб. Крепко щелкнул, не жалеючи. Носишко Шимбуева собрался в страдальческие морщинки.
- Так его, товарищ комбат,- одобрил Горохов.- Думал, за соломой убежал, а он тут сшивается.
- Пятеро за соломой ушли, дядька Тимофей! - рассерженно выкрикнул Шимбуев, потирая лоб.- Я комбата хотел подождать!
Грозно, как самому казалось, Пятницкий спросил Алеху:
- Сколько раз говорил, что есть старшина, а не дядька Тимофей? Спросил и сам же ответил: - Тысячу раз. Ты мне брось эту деревенщину, пастух козий.
- Никогда пастухом не был, я комбайнер,- буркнул надутый Алеха.
- Не комбайнер, а боец Красной Армии,- продолжал увещевать Пятницкий.Это вы, товарищ старшина, распустили их, племянников. Подтягивать надо дисциплину.
- Я стараюсь, товарищ комбат,- проникая в тайное Пятницкого, проговорил старшина.
Хотелось дурацкого, по-дурацки и получилось. Пятницкий повернулся к Шимбуеву.
- Что, больно?
- А вы думали.
- Не дуйся, до свадьбы заживет,- утешил его Пятницкий.- Сообрази поспать, с ног валит.
Стоило Пятницкому утонуть в перинах, заботливо взбитых Алехой Шимбуевым, как все закачалось, поплыло, закружилось. Блаженно улыбаясь, он успел прошептать: "Спасибо, пастух козий, разбуди в четыре" - и провалился в сладкую немоту покоя.