Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных её климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погружёнными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими историческими памятниками. Только в повествовании греков и римлян сохранились известия о нашем Отечестве…
Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею.
Прошло десять лет после победы советского народа в Великой Отечественной войне. Люди в основном жили ещё бедно, восстанавливая разрушенные войной села и города, поднимая из руин промышленность и сельское хозяйство.
Но практически каждая семья имела тогда не менее трёх детей. Нужно было восстанавливать огромные людские потери, которые понесла страна за время войны (двадцать семь миллионов). Люди надеялись на лучшую жизнь, верили в будущее страны. Выжившие в этой страшной войне люди рождение и воспитание своих детей считали гражданским долгом перед государством. Конечно, и запрет абортов сыграл в этом определённую роль, но, по моему глубокому убеждению, далеко не главную.
Так или иначе, но в разгар сенокоса моя мать с обеда на работу не вышла. Отец на своём мотоцикле «ИЖ-49» привёз домой с центральной усадьбы акушерку. Вернувшись с работы, все в деревне узнали, что Анна Яблочкова родила сына, третьего ребёнка в семье. Хоть это было и в Петров день, но мой отец, убеждённый атеист, (заканчивал Совпартшколу) назвал сына, то есть меня, не Пашей или Петей, как должно быть по святцам, а Юркой.
Деревенька наша была маленькой, починок в двадцать три дома. Основан он был во времена столыпинской земельной реформы четырьмя выходцами из соседних деревень. Один из них был мой прадед по материнской линии. Строил он свой дом с двумя сыновьями, моим дедом Степаном Петровичем и его братом Михаилом Петровичем, которые были тогда ещё подростками.
После службы в гусарском полку царской армии братья вернулись домой с разными фамилиями. Мой дед, как и его отец, были Смирновы, а Михаилу понравилась фамилия Князев, и он демобилизовался с документами по этой фамилии. Большинство жителей починка были связаны между собой родственными узами.
Они одними из первых в районе образовали колхоз без раскулачивания и вредительства. Колхоз до укрупнения был один из лучших в районе, всегда одним из первых справлялся с обязательными государственными поставками. Дядя Саша, старший брат матери (погиб на войне в 1941 году), с председателем колхоза в 1932 году установили на колхозной мельнице, стоящей на маленькой речке с большим омутом, динамо-машину. Они первыми в районе дали в деревню свет, а соседние деревни были не электрифицированы ещё около двадцати лет.
Мой отец после войны развелся со своей первой женой, которая не сохранила ему верность, пока он воевал. После демобилизации из армии в 1946 году (после тяжёлого ранения) отец был приглашён на работу счетоводом в этот починок. Там он встретил, полюбил и женился на моей матери, девушке на четырнадцать лет моложе его.
Вскоре после моего рождения произошло укрупнение колхозов. Отец стал работать бухгалтером на центральной усадьбе, находящейся в семи километрах от нашего починка. Мать работала в то время в полеводческой бригаде. В нашем починке были тогда большой конный двор, свиноферма и звероферма, где выращивали лис, чернобурок. Я всё это хорошо запомнил, хоть и был совсем маленьким. На месте нашего починка сейчас колхозное поле, а за заросшим прудом заброшенное кладбище, которое скрыто от глаз густым буреломом.
В нашей семье уже были мои старшие брат и сестра, шести и четырёх лет. С ними с рождения занималась Евгения Максимовна, материна мать. Она умерла за два года до моего рождения. Мать вскоре после родов вышла на работу, как делали тогда все деревенские женщины, а со мной возиться было некому.
Человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.
Обязанность заниматься со мной матерью была возложена на старших детей. Как-то Роза, моя старшая сестра, прибегает к матери в поле в слезах и говорит: «Мамочка, ты шама шпородила своего Юрочку, да в племя-то пуштила, так иди и вошпитывай шама. Мы ему и это даём, и то, а он орёт и орёт». Мать сходила домой, успокоила меня, но работать в поле так и продолжала.
Однажды эти «водильщики», нажевав печенья в марлю и сунув её мне в рот (такие в наше время были соски), убежали купаться на речку. Соседка, старенькая горбатая бабка Матрёна, удивилась, что я замолчал, после того как надрывно ревел, а к нам в дом никто не заходил. Она решила проверить, что со мной, а тогда дома в деревнях на замки не закрывались. Зайдя к нам, она увидела, что я уже посинел, а из горла торчит только кончик марли. Бабка Матрёна вытащила марлю, и я неистово заревел. Не приди она ещё несколько минут, было бы уже поздно. Так на первом месяце жизни я чуть не лишился своей жизни.
В сентябре в поле женщины «поднимали» лён. Мать, боясь после этого случая оставлять меня с малолетними детьми, стала брать меня с собой на работу и, однажды, накормив грудью, положила под десяток снопов, а сама продолжала работу, то есть вязала лён в снопы. Молодой жеребец, на телегу которого невдалеке мужики грузили выстоявшиеся, подсохшие снопы, был очень строптивый. Вдруг жеребец сам, произвольно, понесся по полю, по-видимому, укушенный оводом. Он сбил десяток, под которым лежал я.
Мать, побелев, бросилась ко мне. Но меня, по счастливой случайности, не задело, след от колеса телеги был абсолютно в нескольких сантиметрах от меня. Так второй раз я чуть не лишился жизни в полтора-два месяца от рождения. Мать после этого случая брать меня с собой на работу стала бояться и перевелась работать на свиноферму, куда ходила управляться, когда отец был дома.
Третий случай произошёл моей первой зимой. Я сидел в зыбке, то есть ходить еще не умел, а пошел в девять месяцев, как рассказывала мать. Мои старшие, оказавшись дома без присмотра, поднесли к раскалённой докрасна «буржуйке» мою погремушку, и она вспыхнула.
Напугавшись, они бросили её на пол и убежали из дома к соседям, оставив меня в зыбке одного. В соседнем доме, который построил мой прадед, жил наш дядя, Алексей Степанович, материн брат. Он был дома, и, увидев напуганных моих старших, быстро расспросил их, в чём дело, и бегом побежал к нам. Степаныч вытащил на улицу в снег горящий половик, который уже занялся пламенем. Не будь дяди дома и не сделай он всё так оперативно, могло быть всё гораздо хуже, дом-то был деревянный в две избы со средником.
Четвёртый случай произошёл на третью или четвёртую зиму от моего рождения. Уточнить, к сожалению, это я не смогу, так как мои родители давно умерли, а помню этот эпизод я очень хорошо.
Как-то зимой я заболел. Меня родители повезли в санях в фельдшерский участок на центральную усадьбу колхоза. Было очень холодно, и меня всего закутали в одеяло, оставив только глаза. Проезжая через лес, лошадь, напуганная воем волков, встала на дыбы и с большой скоростью понеслась, не разбирая дороги. Сани, видимо, наклонились на кочке, и я вывалился из них. Родители, не сразу справились с лошадью, которая никак не хотела идти назад к волкам.
А я, связанный по рукам и ногам, оказался наедине с волками, которые были ко мне совсем близко. Я по сей день хорошо помню светящиеся при луне зелёные глаза, лязг зубов и леденящий душу вой целой стаи голодных волков. Почему они не напали на нас в лесу, непонятно, ведь в то время были случаи, когда голодные волки нападали на людей прямо в деревнях.
Пятый случай произошел, когда мне было лет девять и мы жили уже в рабочем посёлке. Зимой я со своим двоюродным братом и лучшим другом Колькой Корж очень любил кататься на лыжах с высокой железнодорожной насыпи. «Летишь» вниз, как с очень крутой горы, с огромной скоростью, аж ветер в ушах воет. Страшно, дух захватывает, но, быстро спустившись вниз, вновь и вновь мы забирались на насыпь. Очень уж увлекающий этот момент скоростного спуска.
А для того, чтобы попасть на эту искусственную гору, нужно было перейти со стороны поселка через железнодорожные пути. Как-то было очень холодно, и я переходил через пути на лыжах, то есть не отвязывая верёвки от валенок, чтобы не морозить руки. И вдруг из-за поворота на большой скорости «вылетает» скорый поезд.
От испуга у меня одна лыжа попала между рельсом и шпалой, и я никак не могу её выдернуть. Машинисты вскочили с кресел, включили экстренное торможение, с ужасом смотрят на меня, а я, как заколдованный, на них. Хорошо вижу искажённые ужасом их лица, и тут ко мне вернулось самообладание. Как-то я сумел вытащить лыжу из под рельса и боком перевернулся с путей. Через доли секунды в нескольких сантиметрах от меня с жутким скрежетом тормозов протащило поезд.
Вот так мне ещё в детстве пять раз чуть не пришлось распрощаться с жизнью, но, видимо, не судьба. Наверное, Богу было угодно, чтобы я прожил эту жизнь, в которой мне пришлось много пострадать и помучаться без денег, но где-то в ней я был и богат, и счастлив. Бог отпустил мне вот уже пятьдесят четыре года жизни, возможно, для того, чтобы я мог рассказать о своей жизни Вам, мой дорогой читатель.
Каждый человек — отражение своего внутреннего мира. Как человек мыслит, такой он и есть (в жизни).
Себя я помню лет с двух: в общем, был я ещё совсем маленький. Помню, как ходил по деревне летом без штанов босиком, в одной длинной сатиновой рубахе. Я внимательно наблюдал за работой плотников, которые рубили деревянный дом напротив нашего (последнее строительство в деревне), и сосал подол у рубахи. Так как сосал подол я очень часто, то у рубахи на брюхе получались дыры, которые мать постоянно штопала и ругала меня за это.
Как-то на речке, куда ходили старшие ребятишки купаться и брали меня с собой, я в траве наступил на шмеля, и он меня ужалил. Мне было очень больно, и я всю дорогу до дома неистово ревел, а они меня на руках бегом тащили домой, сами тоже сильно напугавшись.
Помню, как на меня напали соседские гуси и сильно исклевали. Чуть не выклевали глаза, а шрам на брови у меня и по сей день заметен. А один раз на меня напала наша клуша, защищая свой выводок цыплят. Я, по-видимому, хотел с ними поиграть, а она неправильно поняла и тоже сильно исклевала, вскочив мне на голову.
Запомнилось, как я проснулся и увидел первый раз в жизни наряженную новогоднюю ёлку. Я встал с кровати и тихонько ходил под ней, откусывая висящие на ветках печенье, вафли и конфеты. Старшие, проснувшись, меня сильно ругали, что я испортил их работу. А мне, видимо, хотелось всего попробовать на этой новогодней сказке.
Научившись по-хорошему говорить, я стал придумывать и рассказывать различные истории, так сказать, фантазировать. Вокруг меня постоянно собиралась большая компания деревенских ребятишек, моих сверстников, которые внимательно меня слушали, открыв рты.
А один раз я набрал в этажерке денег пачками в майку и, собрав всех своих друзей, повёл их в соседнюю деревню, где был магазин. Мне очень хотелось их угостить конфетами, но нам по дороге встретился кто-то взрослый из нашей деревни. Увидев, что у меня большие деньги, отвёл меня к матери, и она меня небольно побила за это веником, но отцу про мои похождения не рассказала.
Это было в первый и последний раз в жизни, чтобы меня бил кто-то из родителей. Думаю, потому, что повода больше я им просто не давал, а вот моим старшим доставалось частенько. А, может, просто отец сильнее любил меня и многое мне прощал.
Как-то с Мишкой Маслобоевым мы пошли одни в лес за земляникой и там заблудились. По просеке мы вышли в незнакомую деревню и стали там у старенькой бабки спрашивать, как нам пройти до нашей деревни. Она стала рассказывать о дороге, но мы с её слов поняли очень мало. Поблагодарив её за помощь, мы отошли до речки, где купались ребятишки, и расспросили у них, как нам добраться до своей деревни. Они рассказали нам уже русским языком, нам понятным.
А, оказывается, наша деревня была на так называемой «границе», дальше за лесом шли уже «ветлугайские» деревни. Они тоже русские, но этнос совсем другой. Это, по всей вероятности, «аборигены», то есть коренное население этой земли. Они здесь жили веками, до прихода сюда так называемых беглых из центральной России «староверов». Ветлугаи разговаривают на своеобразным наречии, как и «вятичи», с которыми мне потом тоже пришлось пообщаться. Это их слова, из которых получился анекдот. Два «ветлугая» разодрались из-за расспросов односельчанином соседа, вернувшегося с волостного базара. «Штё ты купил?» и ответа второго: «Да штёты купил», а оказывается он купил на базаре счёты, а второй подумал, что тот его дразнит. А их песни: «Милка штё, да я не штё» и тому подобные.
Ещё будучи совсем маленьким, живя в деревне, я всегда внимательно наблюдал за поведением своих родителей, как они принимали своих гостей. Раньше в деревнях праздновали престольные дни, делали так называемые сходки. У каждой деревни был свой престольный праздник. Люди в сходки ездили в гости, а в свой престол принимали гостей у себя.
На сходки мать всегда готовила самые вкусные блюда и пекла пироги. Мне очень нравились её консервы, которые готовились из трески в русской печи, в томате и масле. Получались они у матери лучше, чем заводские из консервной банки. И, конечно же, пироги со всевозможной начинкой, которые печь она была большая мастерица.
Самые дорогие гости были для моих родителей пары Корж и Смирновы. Отец очень уважал своего зятя, мужа младшей сестры Катерины, и шурина, брата моей матери. Корж Никита Петрович, белорус по национальности, тоже ветеран и инвалид ВОв. Он после тяжёлого ранения (левая рука перебита осколком и не работала) был направлен партией председателем колхоза в соседнюю с родиной отца деревню, так как Белоруссия была тогда захвачена фашистами. Там он и нашёл своё счастье, женился на отцовой младшей сестре.
Алексей Степанович, материн брат, тоже ветеран ВОв и тоже был очень уважаем моим отцом. Мне очень нравилось всегда, когда они собирались вместе. О войне они никогда не вспоминали, а вот пили и веселились всегда при встрече от души. Никогда между ними не было ссор, а вот с другими гостями это было неоднократно, где инициатором часто выступал мой отец.
Родителей не выбирают, но я, ещё совсем маленький, ставил по своему детскому уважению из мужчин на первое место Никиту Петровича, затем Алексея Степановича, а уж потом своего отца. Дядьки были хоть и жёсткие люди, но не жестокие. Они никогда не поднимали руки на своих жён, чего я не смогу сказать о своём отце. Хоть отец меня сильно любил, но я никогда не смог простить ему того, что он неоднократно избивал мою мать, когда я был ещё не в состоянии её защитить.
Никита Петрович с Екатериной Петровной родили, ещё живя в деревне, пять сыновей и затем переехали жить в рабочий посёлок, откуда на сходки приезжали к нам в гости. Никита Петрович получил ещё до войны среднее образование и в посёлке работал техноруком в леспромхозе. Он был жёсткий человек, своему сыну Стасу за баловство за столом один раз ложкой выбил зуб, а другой раз об его голову сломал дюралевую ложку. Стасу, правда, это пошло на пользу, он стал подполковником, добившись в жизни больше всех своих братьев, хотя трое из них тоже получили высшее образование.
Люди рождены, что бы помогать друг другу, как рука помогает руке, нога ноге и верхняя челюсть нижней.
Отец меня очень любил и не хотел, чтобы я мучился со школой, как старшие его дети. Им нужно было ходить пешком в начальную школу за четыре километра, а в неполную среднюю за семь. Отец купил дом в рабочем поселке, где жили наши родственники Корж, это в восемнадцати километрах от нашего починка. Мне ещё не было шести лет, когда мы ранней весной 1961 года туда переехали.
В первый класс я пошел в поселке в деревянный одноэтажный пристрой к школе. Это было минут пять быстрой ходьбы от нашего дома. Мест в школе всем ученикам не хватало. Хоть на войне и погибло очень много мужиков, но из-за высокой послевоенной рождаемости так много учеников в нашем поселке больше никогда не училось. Даже при условии, что поселок увеличился потом в два раза. Учились мы тогда в три смены, и даже в клубе леспромхоза были учебные классы.
Летом, перед моим первым классом, родители ездили в Москву и взяли меня с собой. Мы ночевали там в коммуналке у родственников, которые жили на улице Матросской тишины. Я побывал тогда с родителями на Красной площади, в Кремле, в парке «Сокольники». Первый раз я увидел там телевизор, ещё с линзой стоящей перед экраном, прокатился в метро и на лифте.
Второй раз родители брали меня с собой в Москву, когда мне было десять лет. Тогда я уже хорошо запомнил посещение ГУМа и ЦУМа, а в парке «Сокольники» катался на аттракционах, и на лифте катался один. А ещё меня возили в музеи и зоопарк, что мне тоже очень понравилось.
В детстве одно время я очень увлекался игрой в шашки, благодаря Николаю Васильевичу Красильникову, двоюродному брату отца. Он работал тогда заготовителем по колхозам и был при «больших деньгах». Николай Васильевич частенько бывал у нас в гостях со своей молодой сожительницей Зиной. Она была «ветлугайка» и моложе его на тридцать лет. Николай Васильевич очень любил со мной сыграть в шашки, ставя на партию деньги. Проиграв ему несколько раз, я по книгам, взятым в библиотеке, изучал всевозможные комбинации игры в шашки.
И ведь я многого добился в этом, стал часто, если не сказать постоянно, выигрывать у Николая Васильевича. Вот так я «заработал» честно свои первые деньги. Позднее, будучи в пионерлагере, я получил лавровый венок чемпиона лагеря по шашкам, легко обыгрывая всех соперников. Никто не смог мне оказать существенного сопротивления, а очень многих я оставлял ещё и с «сортиром».
Каждую весну мы, пацанам, с нетерпением ждали ледохода на реке. Бегали на неё каждый день проверить, не «пошёл» ли лёд. Нам очень хотелось покататься на льдинах, это очень интересное и увлекательное занятие. Иногда льдина, на которой плывёшь, кололась или «вставала на дыбы» при ударах по ней других льдин. Приходилось тогда перепрыгивать на другую льдину, а это получалось не всегда удачно. Иногда и «накупаешься» в холодной воде, но домой сырой не пойдёшь, отругают и больше не отпустят гулять. Поэтому сушились мы у костра, одев на себя снятую с «сухих» пацанов часть одежды, а ведь когда разлив, редко бывает тепло.
Летом мы пропадали целыми днями на речке, где купались, играли и рыбачили. Мы научились с Колькой Корж плавать «по-собачьи» ещё до школы. Держась руками за стойку у мостка через речку, мы колотили по воде ногами, а, отпустив руки и гребя ими под себя, поплыли сами. Обедать идти домой обычно не хотелось, так как там могут послать в пекарню за хлебом. С хлебом у нас в посёлке летом всегда был «напряг»: можешь простоять в очереди весь день.
Поэтому мы в речке ловили майкой, завязанной на узел, пескарей и усачей из под камней, руками раков и налимов из нор. Или мутили в омуте воду, и рыба сама высовывала голову из воды. Нужно было только крепко схватить её руками под жабры. Жарили улов на костре, насадив на ивовые прутья, ели без соли и хлеба, но всё равно это было объеденье.
Один раз на озере мы с Колькой взяли большую лодку с одним веслом и легко отплыли на ней на середину. Однако, когда мы захотели причалить к берегу, у нас возникла большая проблема. У нас не получалось плыть прямо, так как сразу разворачивался «нос» у лодки и мы плавали по кругу. Мы очень долго мучились, пытаясь подплыть к берегу, и уже начало темнеть. Выбившись из сил, мы заревели от безысходности. Тут нас услышал рыбак и подплыл к нам на своей лодке. Мы объяснили ему нашу беду, и он на буксире, дав нам в руки цепь со своей лодки, причалил нас к берегу.
В детстве я очень любил, когда пела мать. Оставаясь дома с ней вдвоём, я всегда просил её спеть мне. Песни у матери все были печальные и очень душевные с трагическим концом. Слушая песни. я сидел с матерью рядом и горько плакал.
В каникулы я любил ездить в деревню, где родился. Это было, когда Колька Корж уже уехали из нашего посёлка, да и я подрос, чтобы самостоятельно ездить на автобусе. От остановки до деревни нужно было идти пешком по закрайку леса километра два с половиной.
Гостил я у Степаныча, так его все называли в деревне, и его жены бабы Клавы. С деревенского детства я называл её бабой Клавой, хотя она была мне тётя. Степаныч всю жизнь проработал бригадиром в колхозе, у них дома стоял телефон, как в фильмах про войну. Нужно было крутить ручку у аппарата, чтобы в конторе взяли трубку. Дети у них уже выросли и давно разъехались, поэтому они встречали меня как своего маленького сына.
Для деревенских пацанов я считался городским, был у них во многом заводилой. Как и в деревенском детстве, я придумывал и рассказывал им всевозможные фантастические рассказы. Степаныч подарил мне своё ружьё, одностволку, безкурковку двадцатого калибра, когда мне было лет двенадцать. Так что мы гурьбой ребятишек с одним ружьём часто ходили на охоту. И даже, когда ходили в лес за грибами или ягодами, я всегда брал ружьё с собой. Правда, кроме ворон, подстрелить нам ничего не удавалось, а в моих фантазиях на кого только мы не охотились, кого не стреляли.
Вечерами у Степаныча я с упоением читал журнал «Огонек», который он выписывал постоянно. Когда я подрос, купил чехол для ружья, и в автобусе зачехлённое ружьё отвёз домой. Там с одноклассниками мы тоже часто ходили на охоту, даже на тетеревиные тока, но трофеев взять так и не удавалось, кроме ворон. Зато какой у нас был охотничий азарт и какое познание окружающей нас природы!
Мой старший брат Валера после окончания восьмого класса учился в ПТУ в соседнем районе на слесаря по ремонту автомобилей. Закончив училище, он отрабатывал два года в областном городе в автобусном парке, снимая с однокашниками в частном доме мансарду.
Я, накопив денег, в основном на выигрышах в шашки у Николая Васильевича, выпросился у родителей съездить летом с братом в город. Мне очень хотелось купить «воздушку», то есть пневматическую винтовку. В комнате у ребят было очень много клопов, которые меня просто заедали. По ночам я просыпался в слезах, будя всех, и мы все вместе давили их на моей кровати. А клопы, учуяв, видимо, молодую кровь, вновь собирались со всей комнаты на мою кровать, как только выключали свет.
Мне очень нравились в городе исторические места и мне хотелось посетить все музеи города. У нас краеведческий музей был тогда только в соседнем районном городке, так в нём я уже раза четыре был.
Мои деньги брат с товарищами сразу пропили, пообещав с получки отдать. Я без денег занялся изучением города, то есть посещением музеев с хозяйским сыном Серёгой. Благо, детей тогда в музеи пускали бесплатно. В этом городе я был первый раз, и на второй день моего пребывания в автобусе нас «поймал» контроль. За безбилетный проезд меня высадили, а Серёгу нет, он ростом был очень маленький, в родителей, да и моложе меня на два года.
Сгорая со стыда, а по жизни я очень стеснительный, я выскочил из автобуса, абсолютно не зная города. Это случилось в другом районе города, а их в городе восемь, да и город большой — миллионник. Я стал пешком добираться до дома, где жил брат. Зная только номер маршрута, бежал за автобусом, пока не терял его из вида, на перекрёстках ждал следующий автобус и повторял то же самое. Уже затемно я сам пришёл домой, а Валера с друзьями искали меня по городу.
Не помню почему, а «воздушку» мне брат так и не купил, но на эти деньги он купил мне две пары боксерских перчаток. После этой поездки в город Степаныч и подарил мне ружьё, когда я приехал к ним в деревню гостить. Он видел, как мне хотелось иметь в руках оружие, и ведь не побоялся доверить мне ружье с патронами. Наверное, Степаныч видел, что я плохого этим ружьем никому не сделаю, несмотря на мой ранний возраст.
Первый закон истории — бояться какой бы то ни было лжи, а затем — не бояться какой бы то ни было правды.
Когда мне было лет десять, Никита Петрович Корж с семьей переехали в соседнюю область. Там ему дали высокую должность в леспромхозе и хорошую квартиру (большой рубленый двухквартирный дом), какие делали тогда для начальников в лесных поселках, а все рабочие жили в бараках. Мне было очень жалко расставаться с Колькой, своим двоюродным братом, ведь мы были с ним неразлучны, каждый день вместе. Он мне был тогда самый близкий и лучший друг. Да, пожалуй, и по всей жизни у меня больше не было такого хорошего, близкого друга, за исключением сына.
Дом в посёлке у них купили наши родственники. Материн племянник с женой переехали из «неперспективной» по-хрущёвски деревни, находившейся в восьми километрах от нашего починка. С ними приехал старый дед Дюдя Петя (так все родственники его называли), который занимался у них со своими праправнучками. Он был с большой белой бородой, ветеран первой мировой и гражданской войн, очень похожий на деда из фильма «Мальчиш-Кибальчиш».
Меня всегда интересовала история, а в школе это был мой любимый предмет. От дюди Пети из его рассказов я узнавал несколько другую историю о революции, гражданской войне, НЭПе и коллективизации, нежели мы изучали в школе. Во-первых, с его слов, далеко не большевики и Ленин деморализовали армию на фронте, так как солдаты считали их шпионами Вильгельма, а сам царь Николай II. В окопах солдаты пели частушки «Царь Николай на войне воевал, а Гришка Распутин царицу е…» и тому подобные. Вот это для мужиков того времени было самое обидное, поэтому они бросали винтовки и расходились по домам, видя наплевательское отношение царя, то есть власти к ним и к их голодающим семьям.
После Октябрьской революции дюдю Петю насильно мобилизовали большевики, отправили воевать со своим же народом, что ему очень не хотелось делать. Тем более, у таких же мужиков, как и он сам, выгребать последнее зерно, чтобы «революция не умерла с голоду» (продразвёрстка). С гражданской войны он вскоре вернулся, «закосив» по здоровью, хотя прожил дюдя Петя сто семь лет. До самой смерти был в силе, а умер он, когда я уже отслужил в армии и жил на белогорщине.
Мой отец, 1909 года рождения, тоже захватил ещё жизнь до революции и кое-чего мне рассказывал. В школе им преподавал поп из церкви соседнего села «закон Божий». У всех крестьян в их деревне были нарезаны участки пахотной земли и лугов, и практически в каждом крестьянском хозяйстве были лошадь и корова. После революции, будучи ещё ребёнком, отец возил ночью на санках по половине зарезанного для этого дела большого поросёнка председателю и секретарю комбеда деревни, чтобы его отца, зажиточного мужика, «голодранцы» не отправили на Соловки.
Мой дед жил тогда не бедно, имел четыре лошади и самый большой в деревне дом под железной крышей, в одной половине дома у него был магазин. Отец часто вспоминал, как после революции деревенская нищета из комбеда, проходя пьяная мимо их дома, обычно кричала: «Пётр Ларионыч, накрывай на стол, а то Соловки по тебе плачут».
Только благодаря угощениям, взяткам и лояльности революции и Советской власти, дед избежал этой участи. Менее богатые мужики в их деревне были раскулачены и высланы из своих домов из-за своего неприятия новой власти. Пётр Ларионович был очень умный человек, понимал, что «против лома нет приёма». И даже после революции, во времена НЭПа, он также держал магазин на дому. Затем в его доме был магазин уже от потребкооперации, и торговал в нём он сам почти до смерти, а прожил дед девяносто четыре года.
Его, единственного из своих дедушек и бабушек, я видел и запомнил. Правда, и то в гробу, когда мы ездили на лошади зимой ещё из деревни к нему на похороны. У деда была большая седая борода, как у дюди Пети, и он лежал в гробу в лаптях (древлеправославная вера). В ногах у него лежали развязанные берёзовые веники, и помню, как я стоял у гроба и перебирал эти ветки.
Из рассказов дюди Пети и отца я узнавал правду о принудительной коллективизации и сталинских репрессиях. Также я много читал, особенно в каникулы, до цветных кругов в глазах внимательно изучал домашнюю библиотеку. В ней были книги А. С. Пушкина, Л.Н Толстого, А. М. Горького, А. П. Чехова и многих других русских писателей. Также там было подписное издание В. Я. Шишкова, произведения которого мне просто запали в душу на всю жизнь. Очень мне понравилась книга «Кровь людская — не водица, и не дай ты ей пролиться», про коллективизацию, по-моему, писателя Замойского.
Из произведений этих писателей, рассказов дюди Пети и отца ещё в детстве я сделал для себя определенные выводы. Понял ещё тогда, что все беды в России в самом народе. Дело вовсе не в красных и белых, большевиках и кулаках, а в людях, которые осуществляют то или иное дело. Если человек умный и порядочный, то он и сделает всё по-человечески, неважно, по которую сторону он баррикад.
А если человек дурак и наглец, не имеющий в душе человеколюбия, который не способен понять человека с другими убеждениями, то и ждать от него чего-то хорошего трудно, а более правильно — бесполезно. И совсем неважно, в каком он стане находится. А уж если он ещё и к большой власти пробился, то совсем беда. Но, к великому сожалению, именно наглецы, переступающие через людей и их нужды, в основном были и есть в России у власти, за редким исключением.
В школе с учителями истории я часто вступал в дебаты, иногда горячо спорил, отстаивая свою точку зрения на те или иные исторические события. Но всегда по истории был круглым отличником и лучшим учеником, хотя по другим предметам мог иметь и четвёрки.
Промахи свойственные возрасту, с возрастом и проходят…..
Сестра Роза, закончив восемь классов, уехала учиться по направлению РАЙПО в кулинарно-кондитерское училище, находящееся на юге России. Закончив первый курс, летом она была на практике на побережье Чёрного моря. С Хосты Роза привезла мне морские камни, ракушки и листья растений юга. Мне было всё очень интересно, география у меня тоже была любимым предметом в школе, как и история. Я с детства мечтал путешествовать, посмотреть те места, откуда началась мировая цивилизация.
К нам в гости практически каждый год летом приезжали Никита Петрович с тётей Катей (приезжали навестить могилы её родителей на кладбище), и иногда они оставляли погостить у нас Кольку. Я по нему всегда сильно скучал и был безумно рад, когда мы были с ним вместе.
Мы с Колькой подрастали. Как-то, когда он был у нас в гостях, мы с ним зашли в соседнюю с поселком деревню, возвращаясь с купания на озере. В деревне была сходка, и мы там познакомились с деревенскими девчонками. Да, собственно, они сами к нам «подбили клинья». Девчонки уже начинали «невестится», а Колька был очень даже симпатичный, высокий пацан. На следующий день мы договорились с ними вечером встретиться.
Для смелости мы с Колькой выпили по кружке не выходившейся браги. Немного не дойдя до места назначенной встречи, нас «пронесло», да так, что мы едва успевали снимать штаны. Благо это было рядом с лесом, и встреча ещё не состоялась, а то со стыда мы бы провалились, наверное, сквозь землю. Девчонки на встречу пришли, и долго дожидались нас, а мы наблюдали за ними из леса.
Роза приехала домой на каникулы и как-то пригласила зайти к нам перед кино своих новых подруг Зину и Нину. С ними она познакомилась в лесу, куда она ездила, как и многие жители нашего посёлка по «узколу» на «людской» за черникой. Девчонки были мне ровесницы, но так как дни рождения у них в конце года, учились они на класс позднее меня. Обе симпатичные, даже красивые, высокие, уже с грудью, и заглядывающиеся на парней.
А я в то время рос плохо, в седьмом классе в строю на физкультуре был почти в самом конце. На лице у меня было очень много жирных веснушек, и я сильно комплексовал, стыдясь своей внешности. На своих красивых одноклассниц я, конечно же, смотрел, да и не только на них, женская красота меня всегда просто завораживает. А подойти к девчонке с предложением дружить, конечно же, стеснялся.
Сестра с новыми подружками после кино остались на танцы, а я пошёл домой. Пригласить девчонку на танец и услышать отказ для меня было бы невыносимо стыдно. А пойти танцевать со мной красивой девушке, наверное, было бы неудобно перед своими подругами, да собственно и танцевать-то я тогда ещё и не умел.
Роза познакомила девчонок с нашими соседскими пацанами, которые были старше меня, и они стали вместе ходить на танцы. Сестра осенью уехала учиться, а я пошёл в восьмой класс. Учился я в первую смену, а девчонки во вторую, и они частенько прибегали к нам в большую перемену выпить чаю. Моя мать была добрейшей души человек, всегда была рада гостям, добродушно принимала их.
Школа и клуб были рядом от нашего дома, поэтому в школу и кино я обычно выходил за пять минут до начала и никогда не опаздывал. Отсюда, наверное, у меня сформировалась пунктуальность, которую я пронёс через всю жизнь. Меня просто бесят вечно опаздывающие, непунктуальные люди.
Как-то Зина принесла мне записку от Веры Рубашкиной, девчонки, учившейся с ней в параллельном классе, с предложением встретиться. Вера высмотрела меня в школе и как-то узнала, что мы с Зиной общаемся. Это одна из тех трёх девчонок, с которыми мы с Колькой летом познакомились. Через записки, которые нам передавала Зина, мы договорились с Верой о встрече в их деревне, куда я должен приехать в воскресение на автобусе.
Оделся я для встречи во всё самое хорошее, хотя далеко не по сезону. Было очень холодно, стояла поздняя осень или начало зимы. В воскресенье, как мы договорились по запискам, я приехал к Вере, вышел из автобуса, а меня никто не встречает.
Мне ничего не оставалось, как ждать другой автобус в обратный путь. Замёрз я, «как Бобик», и где-то через полчаса приходит Вера с подругами. Но мне уже было ни до чего, ноги в ботинках на «рыбьем меху» совсем замёрзли. Вера привела меня к себе домой, напоила чаем и познакомила с матерью, которая, оказывается, была в девках знакома с моей матерью. Вера с подругами проводили меня на автобус, когда я согрелся.
Так мы и не решили, кому с кем встречаться. Мне, конечно же, нравилась Вера, а не её подруги, так как Вера была гораздо красивее их. А ей, по всей вероятности, понравился Колька. Вера о нем всё расспрашивала меня, но адреса его не спросила, наверное, просто постеснялась. Так у нас с Верой ничего и не вышло, правда, связь мы зимой и весной поддерживали записками, которые нам передавала Зина. Несколько раз мы даже встречались, уже по весне, но без поцелуев. Был тогда ещё я мальчик нецелованный, да и стеснительный очень. Хотя Зину с Нинкой, когда они приходили к нам, уже тискал за «сиськи», балуясь.
Следующим летом Роза приехала на каникулы, а наш брат Валера уже служил в армии. Она опять с девчонками ездила в лес за ягодами, и меня тоже несколько раз брала с собой. В лесу я баловался с девчонками, тискал их дружески. За год я хорошо подрос, и к окончанию восьмого класса был в строю третий от начала, то есть Зину ростом догнал, а Нинку даже перерос. Веснушки тоже стали немного пропадать, стали не так заметны.
Как-то, балуясь в лесу, мы оказались с Зиной одни. Борясь и держа за ладони, я «завалил» её на траву, под себя. У нас лица оказались нос в нос, Зина закрыла глаза и замерла. Я, конечно же догадался, чего она ждёт, но поцеловать её так и не осмелился, хотя мне этого и очень хотелось.
В начале августа, в сходку, у нас в семье произошло большое несчастье; «посадили» отца, и мы остались с матерью одни. Моя мать очень любила и жалела всех людей, даже нищих и цыган. Отец даже неоднократно бил её за то, что она, подавая милостыню, совала им мясо и яйца, а не хлеб и лук, как остальные соседи подавали. Ей «чиганят» было жалко, которые всегда толпами ходили с матерями сбирать, мал мала меньше.
В общем, девчонки теперь «торчали» у нас постоянно. У Зины был маленький брат Санька, на девять лет моложе нас, и её всегда заставляли с ним водиться. Так Зина с ним гуляла у нас целыми днями в выходные и каникулы, когда начался учебный год.
Кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой крови, как кровью пролившего её.
Во время празднования сходки у нас в гостях были родственники и друзья родителей. Естественно, были в гостях Никита Петрович с тётей Катей и Степаныч с бабой Клавой. Отец увидел в окно проходящего мимо нашего дома Василия Ивановича Мишина и через окно пригласил его зайти к праздничному столу, что тот и сделал.
А два или три года назад, тоже в сходку, у отца с Мишиным произошёл инцидент. Мои родители были в гостях у своих друзей Капустиных, живущих на нашей улице по соседству. Семья Капустиных не имела детей, дядя Паша инвалид ВОв, а жена у него, Анна Васильевна, была молодая, довольно красивая женщина, лет сорока пяти. Она была любовницей моего отца. Мать никогда не ревновала отца к любовницам, которых у него по жизни было много. Отец, видимо, был сильно сексуальным мужчиной, а матери «этого» было не надо. «Однако ко мне не пристаёт», — отвечала она «доброжелателям», сообщающим ей о похождениях мужа.
Оказывается, Анна Васильевна была любовницей и у Мишина. В то время моему отцу был шестьдесят один год, а Василию Ивановичу лет сорок-сорок пять. Мишин был молодой, перспективный коммунист, бывший председатель поселкового совета. Он был выдвинут партией на должность начальника приёмного пункта картофеля на нашей железнодорожной станции. Василий Иванович занимался приёмкой от колхозов и населения картошки и отправкой её во все концы Союза, то есть находился у денежной «кормушки». Это был, по теперешним временам, «новый русский», Василий Иванович денег имел (от списания процентов на землю и гниль) «немерено».
Его племянник, а мой одноклассник и друг Саня Соболев, знал, что деньги Мишины хранят в матраце без счёта. Саня «потягивал» оттуда то червонец, то четвертак, которые мы с ним проедали на сладостях и покупали дорогие, интересные игрушки. Также мы с ним неоднократно ездили в соседний районный город в краеведческий музей.
Так вот, в то же время к Капустиным зашёл Василий Иванович, и Анна Васильевна стала уделять внимание только ему. Пьяному отцу это сильно не понравилось, и он, вызвав на улицу Анну Васильевну, в порыве ревности ударил её. Мишин тоже вышел за хозяйкой, и, увидев это, ударил отца, да так, что тот отлетел к поленнице дров. Отец, поднявшись с земли, схватил полено и бросился на обидчика, ибо без полена справиться с молодым, здоровым мужиком ему было не под силу. Но Василий Иванович выхватил полено у пьяного старика и стал им варварски избивать отца по голове, от чего тот потерял сознание.
Отца на одеяле отнесли в больницу, где ему наложили более четырёх десятков швов (голова была пробита в восьми местах) и с тяжёлым сотрясением мозга оставили в больнице. Это, конечно же, очень обидело ветерана финской кампании и отечественной войны, дважды тяжело контуженного и неоднократно раненного, инвалида ВОв второй группы.
Но в милицию отец обращаться не стал, а всё ждал, когда Василий Иванович извинится перед ним и поставит «мировую». Отец считал, что они оба были в этом случае не правы. Время шло, но Мишин с «мировой» не приходил, несмотря на передаваемые ему «поклоны». Василий Иванович, оказывается, был очень амбициозный человек и «повиниться» за содеянное никак не хотел.
Помню, как отец, угощая моего старшего брата с его друзьями, работающими и живущими вместе с ним в нашем областном городе после окончания училища, просил отомстить Мишину за полученные побои. Просил просто дать «рвань» и ничуть не больше. Молодёжь, выпив, начинала перед стариком фантазировать, «как они его». А Витька Топоров, лучший друг Валеры, «трепал», как даст Мишину головой в «морду». Он, видимо, хорошо умел драться головой. Но дальше слов за столом это у них не уходило. Я по сегодняшний день не смогу простить это брату и подспудно считаю его виновным в этой трагедии.
И в этот злополучный день отец пригласил Василия Ивановича в дом, именно дожидаясь от него извинений. Но Мишин, выпив налитую ему стопку, за столом с отцовскими гостями демонстративно сказал, что виноватым себя ни в чём не считает и извиняться не будет. Этого оскорбления отец вытерпеть уже никак не смог, он достал из шифоньера финский нож, трофей с войны, а он и в Отечественную войну был на Ленинградском фронте, то есть воевал с финнами.
Отец во время финской кампании попал в окружение, но сумел вырваться из него, выведя с собой двадцать три человека, за что был награждён медалью «За отвагу». А на Великой Отечественной войне он был снайпером, боролся с «кукушками» в финских лесах, за что неоднократно отмечался командованием (я сам читал в фронтовых газетах того времени об его отличиях на фронте). Отец также был награждён орденом «Отечественная воина второй степени», многими медалями.
Одним ударом ножа отец отправил зарвавшегося, самонадеянного коммуниста на «тот свет». Наверное, отцу вспомнилось, как они ночью ножами вырезали спящих финнов в блиндаже, которые держали их голодными под обстрелом в окружении несколько дней. И как потом они убегали по лесу под шквальным огнём опомнившихся врагов. Его шинель напоминала решето от разрывных пуль после этого прорыва.
Однако отцу «дали» десять лет «усиленного» режима, несмотря на его заслуги перед Родиной и его вторую группу военной инвалидности. Конечно, как можно было дать меньше, если тут покушение на советскую власть, можно сказать? Отец отбыл на «зоне» в нашей области почти семь лет и досрочно был освобожден.
Я всю жизнь осуждал отца за этот поступок. Во-первых, он сделал сиротами трёх дочерей Василия Ивановича, пусть даже и обеспеченных, с большими, наворованными Мишиным деньгами. А с младшей из них я был хорошо знаком. Мы частенько играли с Саней Соболевым и его родной и двоюродной сёстрой Мишиной в карты «трыну» на деньги (мелочь), порой до полуночи. Во-вторых, он сделал нам с матерью очень плохо, оставив нас без средств существования. Мать получала тогда двенадцать рублей пенсии по колхозной инвалидности.
А самое главное, конечно же, то, что мне долгое время было стыдно выйти из дома на улицу. Мне казалось, что все смотрят на меня и показывают на меня пальцем. А как стыдно мне было идти в школу, один Бог знает. Ведь мы с Саней Соболевым были большими друзьями и сидели с первого класса на одной парте.
Но с годами я всё меньше осуждал отца, пытался поставить себя на его место и понять его. Ну мог же Василий Иванович, выхватив полено у отца, закинуть его в сторону, мог бы ударить его ещё раз кулаком, а не избивать же старика — инвалида поленом до полусмерти. И, наконец, мог же потешить его самолюбие, купить и выпить вместе мировую, и всё. На этом всё бы и закончилось.
И уж в конце-то концов, хотя бы постеснялся или побоялся заходить в дом к человеку, которому нанёс такие страшные побои. Но где там! Вот ещё когда, оказывается, появилась эта непомерная жадность и наглость у так называемых «новых русских», то есть у наглецов, неимоверно разбогатевших на «законном» «перекачивании» денег от граждан и государства в свой карман.
Если кто-то один, это не значит, что тем самым он и одинок, так же как если кто-то в толпе, это не значит, что он не одинок.
В конце августа Роза уехала учиться, а я пошёл в девятый класс. В какой либо техникум поступать не стал, хотя мне очень хотелось от стыда уехать из посёлка. Но только один билет на электричку в город в то время стоил три рубля, а ещё и есть захочется, да и одевать на себя чего-то надо будет покупать. А дома с матерью мы крутили верёвочку из мочала.
Эта веревочка использовалась для подвязки виноградной лозы, и пачка её стоила пятнадцать рублей. Заготовители от всех колхозов отправляли на «юга» эту верёвочку вагонами, делая себе, колхозам и председателям огромные деньги. Отец мочало заготовлял сам, замачивая липовую кору (лыко), как и подавляющее большинство мужиков нашего посёлка. Теперь нам с матерью мочало приходилось покупать, но тем не менее на питание, одежду и съездить на «свиданку» к отцу денег от верёвочки нам с матерью хватало.
Теперь я учился во вторую смену, а девчонки в первую. Они прибегали к нам в большую перемену практически ежедневно, а частенько заходили и после школы. У Зины был неродной отец, очень своенравный и зажимистый. Он заставлял её как Золушку всё делать по дому, постоянно водиться с Сашкой и крутить верёвочку, так что она приходила к нам отдохнуть от своих душой и телом.
Мне Зина симпатизировала гораздо больше Нинки, но женихом быть ей я не мог. Я был очень стеснительный, и девчонки, то есть невесты, у меня не было. Мне интересно было общение с Зиной и Нинкой, а сказать Зине, что она мне нравится, и предложить ей дружить я, конечно же, стеснялся.
Как-то зимой, вечером, я пошёл провожать Зину домой, она чего-то долго загулялась у нас. На обратном пути ко мне «подвалили» пацаны с их улицы, они видели, что я провожал Зину. Окружив, один из них хотел ударить меня по лицу. Я левой рукой отвёл удар, так как немного занимался боксом с Саней Соболевым, раньше мы частенько тренировались в моих боксёрских перчатках. Я нанёс ответный удар, сбил с ног пацана, и в освободившееся место бросился бежать, ведь их было пятеро. Но у меня свалилась с головы отцовская каракулевая шапка, которая была мне великовата. Мне пришлось возвращаться к ним, и после этого я три дня не ходил в школу, примачивал бодягой синяк.
В конце мая, сразу после окончания школьных занятий, я в этот же день уехал в соседнюю область, где Никита Петрович работал начальником нижнего склада леспромхоза. Он сразу устроил меня на работу, а когда Колька сдал экзамены за восьмой класс, и его тоже. Мы работали по четыре часа в день, так как нам не было шестнадцати лет, чистили туера, эстакады, поработали и в цехах, но в основном были в подшефном колхозе.
Леспромхоз выделял людей по разнорядке райкома партии помогать крестьянам заготавливать корма для поголовья КРС (крупно рогатого скота). Естественно, в колхоз посылали тех работников, без кого производство не встанет. Мы с Колькой в деревне хорошо поработали и хорошо отдохнули на свободе. Только вот спали мы там на полу и на соломенных матрацах. Но, самое плохое, что и подушки тоже были набиты соломой. Бывало, не знаешь, как уложить голову на такую подушку, солома тычет то в глаз, то в ухо.
Вечерами мы с Колькой ходили в клуб (простая деревенская изба) на танцы под проигрыватель с пластинками. Электричество в деревне выключали в десять часов вечера, там стоял дизель с трактора «ДТ-74» с генератором, который на всю деревню вырабатывал электроэнергию, так что долго не загуляешься. Ходили гулять с девчонками мы с Колькой и в посёлке, где они жили, но конкретно невесты так у меня и не было.
Никита Петрович нам платил хорошую зарплату, так что за лето я у них оделся и обулся во всё японское. Их леспромхоз поставлял в Японию свою продукцию, а оттуда получал в ОРС (отдел рабочего снабжения) леспромхоза ширпотреб. Я купил себе узконосые лакированные туфли, свитер, несколько цветных нейлоновых рубашек, всё тогда очень модное. Там же сшил на заказ брюки расклешённые, безрукавую вельветовую жилетку, и по приезду домой у меня еще оставались определённые деньги. Лето у меня пролетело незаметно, а в середине августа к Корж приехала Роза погостить, закончив училище, и мы с ней вместе уехали домой.
И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному.
Приехав ночью на поезде домой, я с дороги лёг отдохнуть. Дорога дальняя, более суток в пути и с двумя пересадками. А когда проснулся, я увидел у нас её. Вера, очень симпатичная девушка, невысокая, плотная, с русыми волосами до плеч и тёмно-синими глазами. Мы познакомились, и мать послала меня с Верой в сад набрать кружку малины, чтобы навести малины с молоком на десерт, пока они с Розой наводили окрошку.
Нам с Верой сразу было так просто общаться и разговаривать, что Вера подметила: «Только увиделись первый раз, а кажется, знакомы целую вечность». Нас долго звали к столу, а мы никак не могли наговориться. Вера приехала в наш посёлок из деревни к родственникам, чтобы заготовить на зиму ягод. Она ездила с Розой и её подругами Зиной и Нинкой на «людской» в лес за ягодами. Вера была на год старше меня, она закончила два курса фармацевтического техникума в городе, училась там Вера после восьми классов. Мы с ней были весь день вместе, обо всём разговаривали, нам было очень интересно и весело.
Вечером к нам пришли Зина с Нинкой, с ними я не виделся всё лето. Пришли соседские пацаны Иван Титов и Лёнька Сазов, приехал на мотоцикле из соседнего района Анатолий Титов, двоюродный брат Ивана, жених Розы. Мы всей компанией пошли на танцы.
А с Верой, оказывается, уже дружил Иван и на танцах был постоянно рядом с ней. Я танцевал поочередно с Зиной и Нинкой. Мы рассказывали друг другу события, произошедшие с нами за лето. После танцев я пошёл провожать Зину. Проводил, но без поцелуев, и сразу пошел домой, а у нас в доме Роза с Толей и Иван с Верой.
Вера очень обрадовалась, увидев меня, и сразу шепнула мне, чтобы я отправил Ивана домой. Мне, конечно же, было неудобно сказать это Ивану прямо. Мы вышли с ним на веранду, намёками я постарался это ему объяснить, но Иван ничего не понял, и мы вместе вернулись в дом. Вера заплакала и убежала в спальную, Иван прошёл за ней. Но вскоре он вышел, и никак не может понять, в чём дело, что случилось. После этого я зашёл в спальную, и, наклонившись над Верой, спросил, что случилось.
Она резко обняла меня и, перестав плакать, попросила меня ещё раз, чтобы я отправил Ивана домой. Тогда я, выйдя к Ивану, сказал, чтобы он шёл домой, завтра Вера всё ему объяснит. Я вернулся к Вере, мы крепко обнялись, и я поцеловал её в губы. Это был мой первый поцелуй в жизни. Потом мы целовались с Верой ещё и ещё. Мы провели всю ночь в объятиях и поцелуях, не заметив, как пролетела ночь, а утром на «людской» мы вместе поехали в лес за ягодами.
Но какие уж нам ягоды. В лесу я ни на шаг не отходил от Веры, а скрывшись от людских глаз, мы отдавались ласкам и поцелуям. Вечером, приехав в посёлок, мы опять все вместе пошли на танцы. Ивану объяснять уже ничего не потребовалось, было и так всем всё ясно. Он сразу «переключился» на Зину, а у нас с Верой была первая, большая и чистая любовь.
Мы с Верой все дни и ночи были вместе. У неё в лесу как-то даже кровь носом пошла, наверное, от переутомления. Вера мне очень нравилась: у неё было очень красивое лицо и всё было при ней, и все очень красивое. Я был просто без ума от её красоты. Я раздевал Веру в своей спальной, снимал бюстгальтер и целовал её небольшие и очень красивые стоячие груди с маленькими сосками, гладил небольшую растительность на её лобке. Мы крепко обнимались в кровати, взаимно ощущая друг друга всеми частичками наших тел и засыпали на какие-то секунды. Очнувшись от сна у нас опять продолжались объятия и поцелуи, и так до утра.
Но большего у нас не было, мне было так хорошо с этой красотой, что о сексе я просто и не думал. Наше счастье продолжалось немногим больше недели. Вере нужно было съездить домой в деревню, собраться и ехать к первому сентября в город на учёбу. Мы договорились с ней в понедельник встретиться на вокзале в нашем райцентре. Вера поедет на двенадцати часовой электричке в город, и мы там при встрече всё обговорим.
В пятницу она уехала домой, а в субботу к Розе приехал Анатолий. Он пригласил нас с Розой приехать к нему в воскресенье на их деревенскую сходку. Ивана, своего двоюродного брата, естественно, тоже пригласил. Анатолий хотел показать свою невесту родителям, познакомить с ними. Мы, все трое, приехали туда в воскресенье днем на автобусе. Анатолий встретил нас на остановке и на своём мотоцикле «ИЖ Юпитер-2» по очереди отвез нас в деревню к своим родителям.
Я познакомился и подружился с Толиным младшим братом. Колька был на два года старше меня, то есть мой сверстник. (В 2007 году пропал безвести, работая в Подмосковье на стройке, объявлен в розыск, но результатов по сей день нет.) Мы после застолья пошли на танцы, которые были в их деревне в простом деревенском доме под проигрыватель. Молодежи в деревне было тогда очень много. Всю ночь мы с Колькой прогуляли, только под утро легли спать, и на утренний автобус я проспал.
Проснувшись, я попросил Кольку, чтобы он меня проводил. Мне нужно было обязательно попасть в наш райцентр к электричке, проводить Веру. Ведь я не знаю, где она живёт в городе, и мы вообще с ней ни о чём не договорились, расстались в пятницу как бы на минуту. Но выбраться из этого «захолустья», а это ещё и из другого района, было не так-то просто.
Мы с Колькой на попутной машине в кузове кое-как добрались до центральной трассы. Долго ждали автобус, и, когда приехали в наш райцентр на вокзал, уже объявили посадку на электричку. Народу на перроне было «море», студенты с четырёх районов ехали на учёбу в город, и в основном на этой электричке. Я выбежал на перрон к электричке, но она вскоре «пошла». К сожалению, не удалось мне проводить Веру, хоть я этого и очень хотел.
Вот так и закончилась моя первая любовь, или оборвалась, как тут лучше сказать. А ведь это был, наверное, мне подарок судьбы. Лучше Веры, пожалуй, никого у меня в жизни и не было, и никто меня так сильно, по-настоящему, не любил. Только тогда я этого не понял. Может из-за ветра в голове по своей молодости, ведь мне тогда только исполнилось шестнадцать лет, а, может, так было Богу угодно. Мне на всю жизнь запомнились её тёмно-синие глаза, как вода в море на большой глубине.
«Хотел бы — нашёл», — сказала мне Вера при нашей встрече через тридцать три года. Я «пробил» Веру через её родную деревню, которая находится всего-то в часе езды на машине от нашего посёлка, и даже плохонький асфальт до неё есть. Родители Веры уже умерли, но, когда я нашёл их дом, там был её младший брат. Он тоже, как и Вера, живёт в областном городе, а тут был в отпуске. Мы с ним выпили бутылку водки и хорошо поговорили. Он мне рассказал о Вере и дал её рабочий телефон.
По приезду в областной город, где тогда я тоже жил, сразу позвонил Вере, узнал, где находится аптека, в которой она работает. К закрытию подъехал туда на автобусе, в надежде, что мы с ней посидим где-то в кафе, поговорим. Вера уже в возрасте, но такая же симпатичная, приятная женщина, только стала худенькой, как и моя сестра.
Посидеть где-либо Вера отказалась, ибо очень спешит домой. На маршрутке мы вместе доехали до нашей общей остановки. Оказывается, и жили мы с ней недалеко друг от друга, правда от остановки нужно идти в разные стороны от проспекта. Я проводил её, и по дороге мы немного поговорили. Вера сказала, что смутно помнит нашу любовь, всё было так давно. Может быть, но, наверное, все-таки она меня обманывала, говоря так.
Вера все годы после окончания техникума работает в одной аптеке, то есть очень постоянный человек. Была бы, наверное, верна мне всю жизнь. Вера, по всей вероятности, как мои мать, сестра и старшая дочь, из «породы» верных женщин. Замуж она вышла только в двадцать шесть лет, а не как я, в восемнадцать женился. Вера сказала, что счастливо живёт с мужем; её единственная дочь, моей Тане ровесница, и в то время тоже заканчивала институт.
«Где ты раньше был?», — ответила мне Вера на слова, что я часто вспоминал о ней. Да всё-таки, наверное, ждала она меня и любила тогда, а сейчас я ей только «душу бережу». До своего дома Вера не разрешила мне проводить её, соседи могут увидеть. Тоже, наверное, давно живет в одном месте. Хоть хорошую ли квартиру получил её муж при социализме, в хорошем ли доме? Там, куда направилась Вера, стоят как новые, хорошие дома, так и старый, ветхий фонд. Вера после работы спешила сразу на дачу, варить варенье и компоты, очень хозяйственная она, наверное, женщина.
Я сказал Вере, что пишу книгу; так она попросила меня не писать о ней. Пусть Вера простит меня, но как я могу не написать о ней, ведь лучше и чище любви у меня в жизни не было, по крайней мере, пока.
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй.
Первого сентября я пошел в школу, в десятый класс. За столом в девятом классе я сидел с пацаном из деревни, который тоже хорошо учился, с ним же мы сели и в десятом. С Саней Соболевым, с которым я сидел на одной парте с первого класса, теперь мы близко не общались. Его двоюродные сестры Мишины сразу после трагедии уехали с матерью жить в город, купив там квартиру. Благо ворованных денег на жизнь отец им много оставил.
В первый же день я обратил внимание на новенькую в классе. Очень симпатичная, невысокая, плотная девушка с длинными, до пояса, светлыми волосами и голубыми глазами, с очень красивой родинкой в правом уголке губ. Мы на уроках стали с ней часто переглядываться, но пока не больше.
Школа готовилась к «Осеннему балу», а наши выпускные классы были ответственными за его проведение. Тоня, так звали новенькую, должна была там петь песню. Мы (я, Иван и Лёнька) решили перед балом немного выпить «бормотухи» для смелости, и, пока мы это делали, на вступительную часть, то есть на концерт, опоздали.
Когда начались танцы, Иван сразу пригласил Тоню на танец, он с ней на танцах в клубе уже раньше успел познакомиться. А я на танцы после расставания с Верой не ходил, наверное, скучал по ней. Стояли мы с Лёнькой у стенки в спортзале, я глядел, как танцуют Иван с Тоней. Он «увивается» вокруг неё как уж, а она танцует, но на него не смотрит и отвечает ему односложно.
На следующий танец Тоню пригласил я, и тут её словно «прорвало», мне негде было вставить слово. Тоня рассказывала мне всё подряд: откуда она, где училась девять классов, о своей семье, и как голос у неё дрожал, когда она пела. Мне было стыдно, что я этого не слышал, и мне пришлось соврать (что я делаю по жизни крайне редко), что мне очень понравилось, как она пела.
Затем Тоню на танец пригласил Иван, и опять она с ним танцевала не разговаривая. А пригласил я, и она опять не может наговориться, и Ивану стало всё понятно. Потом весь вечер мы с ней танцевали только вместе, а после бала я пошёл её провожать. Мы с Тоней поцеловались в первый же вечер, правда, это было довольно проблематично. У неё губы с одной стороны были окинуты герпесом, и мне пришлось целовать только одну сторону, там, где родинка.
Тоня была из деревни, расположенной довольно далеко от нашего поселка, поэтому и училась до десятого класса в другой школе. А сейчас она жила с девчонками на квартире в нашем посёлке, но не близко от моей улицы. Я в ближайшие же дни устроил её на квартиру на нашей улице, к хорошим знакомым моих родителей.
На следующее воскресенье нашу школу пригласили на «Осенний бал» в среднюю школу в другой посёлок нашего района, куда мы с Тоней поехали вместе со своими одноклассниками. Там мы с ней не расставались ни на минуту, а домой приехали ночью на поезде. Её хозяев дома не оказалось, и я остался с Тоней.
Мы легли в одну кровать, Тоня попросила меня, чтобы я не делал «этого». Она была девственница, как и Вера. Я пообещал, но как тут уснёшь с такой красотой рядом? Я попросил, или более правильно, уговорил Тоню снять бюстгальтер. А у неё были очень большие, красивые девичьи груди, что не исцеловать их, не насосаться как младенец мамкиной титьки, я просто не смог. «Кончив» в трусы, я кое-как уснул, а утром мы вместе пошли в школу. Теперь целыми днями на уроках мы не сводили друг с друга глаз, а на уроках, где были «простые» учителя, которых мы не боялись и не стеснялись, сидели за одним столом. Я обнимал её, гладил ножки под столом, когда не видит учитель.
У нас была вторая любовь, у обоих. У Тони был парень, с которым она встречалась, он учился в нашем областном городе в военном училище, а у меня до Тони была Вера. Мы с Тоней, наверное, оба влюбились. По крайней мере, нам хотелось быть всегда вместе, никогда не расставаться. А какое это счастье — взаимная любовь, знает каждый, кто когда-то любил или любит сейчас.
В Октябрьские праздники (7–8 ноября) у Розы были «пропои», то есть к нам приехали Толины родители и их родственники сватать её. За столом мы с Тоней сидели рядом, обнимались и целовались, я за ней очень внимательно ухаживал. Мы были такие счастливые, что не совсем было понятно, кого тут сватают. Все родственники решили, что и наши «пропои» не за горами.
Молодые сразу зарегистрировались в нашем райцентре, назначив свадьбу на Новый год. Розу они увезли с собой в их деревню. Валера, наш брат, только «пришёл» из армии, и с женой тоже присутствовал на пропоях и регистрации. Он женился ещё до армии, и приехали они на «пропои» из соседней области, где жили у родителей его жены.
Мы с матерью остались в доме опять одни, и я Тоне предложил жить у нас. Всё равно мы всегда вместе, и Тоня сразу согласилась. Её родители (отец с Мариной — так Тоня звала мачеху из-за её молодости) как-то приехали проверить дочку, как она учится. Нашли её у меня, хозяйка дома, где Тоня должна была жить, привела. Мы посидели за столом с бутылочкой, познакомились, объяснились. В общем, всё нормально. Тоня как бы просто зашла ко мне после школы заниматься домашним заданием.
Спали мы с Тоней вместе в моей спальной и даже абсолютно голые. Но я своё обещание выполнял, ибо она разрешит сделать «это», если женюсь на ней. А вот жениться мне было ещё совсем рано, мне хотелось получить высшее образование и повидать мир.
Никто из смертных не бывает всякий час благоразумен.
Как-то вечером мы с Тоней поссорились, она не захотела идти в клуб на танцы и осталась у нас дома. Я зашёл к другу Лёньке, и мы пошли в клуб. Там мы встретили ещё двух знакомых пацанов, с которыми давно не виделись. Колька Тищенко с соседней улицы, тоже друг детства, учился после восьмого класса в училище в Казахстане, поэтому редко бывал в нашем посёлке. Другой пацан, Саня Кудряшов, мне был мало знаком. Он, оказывается, только недавно освободился, «отсидел» два года «по малолетке», сломал кому-то челюсть при драке.
Мы «сообразили» на «Солнцедар», была тогда такая «бормотуха». Выпили бутылку, и нас «потянуло» на «подвиги». Это вино, оказывается, обладало таким свойством, из-за чего потом было снято с производства. Не помню, кто предложил, но мы все пошли на железнодорожную станцию. Был тёмный осенний вечер. Колька зашёл на вокзал и вскоре оттуда вышел с незнакомым парнем. К ним подошёл Лёнька, и они вместе отошли от вокзала в темноту. Нам с Саней было не видно, что там делается, но мы услышали, что началась драка.
Мы с Саней поняли, что там происходит, и я крикнул, чтобы прекратили бить парня (это фигурировало в деле), но драка продолжалась. Тогда мы с Саней направились к ним, но Колька с Лёнькой уже побежали к нам навстречу. Они крикнули нам: — «Бежим!», и мы все убежали от вокзала на определённое расстояние. Колька предложил сходить в магазин за вином. Они, оказывается, отняли у того парня деньги — девять рублей. Колька купил на эти деньги вина, мы, выпили его у магазина, и я сразу пошёл домой.
А утром с занятий меня вызвали к директору школы. В кабинете у директора сидел наш участковый. Он сказал мне, что Колька в поссовете, «сидит» в комнате милиции и всё рассказал ему, то есть «запираться» мне нечего. Я зашёл в класс, попросил Тоню занести мою сумку домой, и, одевшись в раздевалке, пошёл с участковым в поссовет.
Там Колька попросил меня, чтобы я взял на себя Лёнькину роль, ибо мы с Колькой ещё несовершеннолетние, нам ничего за это не будет. В крайнем случае, срок будет минимальный. А Лёнька с Саней уже совершеннолетние, и им грозит большой срок. Я так и сделал, ведь Лёнька мне был тоже другом детства.
Участковый взял с нас показания и отвёз на рейсовом автобусе в райцентр, где нас допросил следователь линейной милиции на вокзале. Потом допросил нас ещё следователь РОВД в здании районного отдела милиции, и до позднего вечера там решали, что с нами делать. Прокурор долго думал и все-таки решил арестовать нас до суда. У Кольки отец и старший брат «сидят» за хулиганство, и у меня отец тоже «сидит». Туда, видимо, решил прокурор, и нам дорога, а заступиться за нас, похлопотать было некому.
Так в шестнадцать лет я оказался в одиночной, очень холодной камере, в осеннем пальто и ботинках на фланели. Мне спать приходилось стоя, прижавшись к чуть тепленькой печке, которая была вмонтирована в стену камеры. Чтобы как-то согреться, мне приходилось постоянно бегать кругами по камере. Кормили в КПЗ (камера предварительного заключения) один раз в день, но самое главное для меня было не голод и холод, а одиночество.
Я просто «умирал» от тоски и безысходности, и кто только придумал мне такое страшенное наказание? Колька, оказывается, был в камере не один, и не в такой холодной. Я просил у дежурных ментов хоть что-то дать мне почитать, пусть старую газету, но, оказывается, читать арестованным не положено.
Более двух недель меня продержали так, несколько раз вызывали на допрос, и всё. За сутки увидишь, было, людей, хоть и ментов, только два раза. Утром, когда выносишь «парашу» в туалет, и, когда они сдают дежурство, заходят в камеру. А днем только в «кормушку» сунут блюдо с едой — и всё.
Что я только там не передумал! Как жалко мать, которая теперь осталась тоже совсем одна. А какой стыд перед всеми, о Боже, как мне не хотелось жить! Но «вздёрнуться» было не на чём, ботинки и те без шнурков, и брюки без ремня. Я неоднократно пытался заточить алюминиевое блюдо о стену, чтобы вскрыть вены, но его после обеда быстро забирали.
Более худшего за всю свою жизнь я не испытывал, да и придумать, наверное, просто невозможно. В таких условиях содержатся, сколько мне известно, приговоренные к смертной казни, а тут шестнадцатилетний подросток и даже без обвинительного заключения.
Но наконец-то предварительное расследование было закончено, и нас с Колькой увезли на поезде в «столыпинском» вагоне в областную тюрьму. Там нас «помыли» в бане и подстригли «наголо», вот теперь я стал настоящий «зек». С Колькой на «пересылке» мне поговорить не удалось, «подельников» до суда везде содержат отдельно, общаться не дают.
Тюрьма после КПЗ мне показалась настоящим раем. В камере тепло, даже жарко, в углу камеры чаша Генуя, а не «параша». На кровати с матрацем постельное бельё, трёхразовое питание, хоть и «баланда» в основном. И главное, в камере ещё три пацана, теперь хоть есть с кем поговорить.
Из тюремной библиотеки ограниченно по каталогу нам выдали книги. Я заказал из очень маленького выбора книгу «Четыре танкиста и собака». Думал, согласно серий кино, она большая, чтобы подольше почитать, но это оказалась совсем маленькая книжка — размера книг Пауло Коэльо — сериал был, оказывается, «высосан из пальца».
Через определённое время нас с Колькой опять отвезли в район на дополнительное расследование. И тут уже следователь стал «шить» нам другую статью. Не грабёж, а разбой, так как у Лёньки, оказывается, был ещё и нож, которым он угрожал потерпевшему. А это уже совсем другой срок наказания.
Следователь, объяснив мне всё, предложил отказаться от своих показаний и рассказать правду. Пострадавший на очной ставке меня не опознал, ибо он меня вообще никогда в жизни не видел. Да, «сесть» на семь лет, как Лёнька, испортить всю свою жизнь я, конечно же, не хотел. Мне пришлось «расколоться».
Правда, Саню мы так и не выдали. Мне сменили статью, вменив укрывательство, но оставили под арестом. Мне, оказывается, нужно было прийти в милицию и рассказать, что я видел, как мои друзья грабили, тогда бы меня не привлекли к уголовной ответственности. На суде Кольке дали шесть лет усиленного режима, а мне два года общего.
К свободе ведет лишь одна дорога; презрение к тому, что не зависит от нас.
На «зоне», которая находилась на территории бывшего мужского монастыря (теперь он возвращен епархии), меня определили учиться на токаря по металлу и в десятый класс вечерней школы. Я по жизни учился без троек, а тут ещё пройденный материал, да одноклассники, в основном, «дубы». Так что в школе я стал круглым отличником, и директор школы стал ходатайствовать о моём досрочном освобождении.
В следующем учебном году я бы пошёл в выпускной класс, по годам я вполне «умещался», и им пришлось бы вручать мне золотую медаль, а такого инцидента в исправительных учреждениях СССР тогда ещё не было. «Нас неправильно поймут, что мы второго Ленина растим на зоне?» — говорил директор школы начальнику «зоны». По отбытии 1/3 срока в конце августа я был освобождён.
Правда, мне пришлось насмотреться на все «прелести» «красной» «зоны». Меня никто сильно-то там не обижал, так как меня «пригрели» одноклассники, которые были «у власти» на «зоне». Они списывали у меня на уроках, а в отрядах занимали определенные руководящие посты. При мне был на «зоне» «передел» власти, и «землячества» вели между собой непримиримую борьбу. Власть делили осуждённые из самого большого района нашего областного города и второго по величине промышленного города области. Между враждующими группировками часто происходили жестокие драки, но нас туда, «деревню», благо, не вмешивали.
Один раз меня в отряде, правда, побили сырыми вафельными полотенцами, завязанными в узел, чтобы не оставалось следов. Привязав за руки к двухъярусным кроватям, в проходе меня били по почкам. Последствия этих побоев я чувствую иногда и сейчас, когда настынут ноги. А били меня за то, что я дал «сдачу», ударившему меня члену совета нашего отряда.
Потом мне, стоя в строю, пришлось злорадствовать, когда власть на «зоне» сменилась. Моих обидчиков, уже потерявших власть, прямо перед строем варварски избивали до полусмерти ногами в кирзовых сапогах пришедшие к власти. Затем моих обидчиков, потерявших сознание, за руки и за ноги, как мешки с дерьмом, утащили в отряд и бросили на «шконки». Больше головы они не поднимали, были тише воды, по крайней мере до моего освобождения.
Не оставляй старого друга, ибо новый не может сравниться с ним; друг новый — то же, что вино новое; когда оно сделается старым, с удовольствием будешь пить его.
С «зоны» я несколько раз писал Тоне, но ответа так и не получил. А из друзей мне писали только Зина (она в каникулы взяла мой адрес у матери) и Колька, брат зятя, он тогда служил в армии.
Когда я освободился, меня с матерью с поезда в посёлке встретили Зина и Нинка. Они знали, что мать уехала за мной, ибо с «малолеток» без родителей не выпускают. Они обе учились после восьми классов и были на каникулах. Зина училась в училище, которое закончила Роза, а Нинка в ж/д техникуме в нашем областном городе.
До позднего вечера они были у нас с «морем» рассказов и расспросов. На следующий день Зина уезжала учиться, первое сентября уже «на носу», а ей добираться более суток. Я её провожал на поезд, и понял — вот где моя-то любовь, но сказать ей это прямо в глаза не решился.
Сразу же написал Зине письмо с признанием в любви. А попросил отправить письмо Петьку, младшего брата Ивана Титова, так как на улицу выходить днём лысый я стеснялся. А он зашел зачем-то к нам по пути тоже на почту.
О Боже, как же я ждал ответа, с замиранием сердца выбегал каждый день проверять почтовый ящик после почтальона. Такого волнения и душевного трепета в ожидании письма я больше никогда в жизни не испытывал. Но ответа всё не было. Что я только не передумал тогда! А, по всей вероятности, Петька письмо моё прочитал и не отправил. По крайней мере, Зина, его так и не получила.
Первого сентября я пошёл в школу в десятый класс. Проучился, правда, только с неделю, и меня завуч попросила перевестись в одиннадцатый класс вечерней школы. Оказывается, я «плохо влияю» на пацанов. Учителя видели, что все перемены вокруг меня «вилась» толпа одноклассников, которые меня считали «героем нашего времени», и расспрашивали, что там да как.
Кстати, завуч Вера Павловна сказала мне на уроке истории, ещё в девятом классе: «Быть тебе великим человеком». И вот какое «величие» вышло из меня. Пришлось мне перевестись в вечернюю школу, где классным руководителем была моя бывшая «классная». Я устроился сразу на работу в тарный цех, там работали многие пацаны из вечерней школы. Называли этот цех в посёлке «тарная академия», так как очень многие пацаны в нашем поселке именно там начинали свою трудовую деятельность малолетками.
Тоня, узнав, что я освободился, сразу приехала вечером в посёлок. Она вызвала меня с занятий в школе, мы с ней переговорили. Она, оказывается, не писала мне, потому, что ей было бы стыдно получать письма из тюрьмы и она думала, что меня до окончания срока не выпустят, а два года для неё ждать было «очень долго».
Я отпросился с занятий и привёл Тоню к нам домой, мне захотелось просто «трахнуть» её. Тем более, мне рассказали, что её «огулял» пацан из параллельного класса, сразу, как меня «посадили». Я обнял Тоню, стал целовать, и, забывшись, назвал её Зиной. Тоня резко отстранилась от меня и спросила: «Это та Зина?». «Да, та», — ответил я. Обманывать её у меня не было никакого желания. Тоня сразу попросила проводить её на автобус, что я и сделал. На этом наша любовь с Тоней закончилась, мы долгое время после этого вообще не виделись.
А увидел её я только в 1979 году, когда мы с Зиной вернулись жить в наш посёлок. Тоня работала поваром в нашей заводской рабочей столовой, она была замужем и у неё было уже двое детей. Затем мы встречались с ней несколько раз на встречах выпускников школы, но даже разговоров больших, чем с другими одноклассниками, у нас с ней не было. Видимо, любовь кончилась, или это была просто влюблённость.
Крепка, как смерть любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные.
Так и не получив ответа, я написал Зине второе письмо, такого же содержания. И опять с большим нетерпением стал ждать ответа, так же с замиранием сердца выбегал на улицу проверять почтовый ящик после почтальона. И наконец-то я получил ответ, дрожащими руками распечатал конверт, ведь в письме решалась моя судьба, казалось мне.
Но ответа, что любит или нет, Зина в письме мне не дала. Приеду на зимние каникулы, и мы всё обсудим, — был её ответ. Теперь с нетерпением и надеждой мне пришлось ждать Нового года. В школе учёба шла у меня без «напряга», учился я, как всегда, без троек, для знаний, собираясь поступать в ВУЗ.
На работе я близко сдружился с Пашкой Вороновым (мы с ним занимались погрузкой вагонов пачками тарной доски, то есть готовой продукцией нашего цеха). Работа под козловым краном была нетяжёлая и интересная. В школе мы с Пашкой тоже вместе учились, сидели за одним столом.
Наконец-то я дождался: на каникулы приехала Зина. Мы договорились с ней встречать Новый год у меня дома вдвоём — моя мать на праздник уехала в гости к Розе. Они получили квартиру в лесничестве, где зять работал заместителем лесничего. Я натопил жарко печи, дожидаясь Зину, затем мы вместе накрыли праздничный стол. И Зина рассказала мне, из-за чего она не может ответить на мою любовь.
Ещё на первом курсе, будучи на практике в столовой, на неё «положил глаз» грузин. Он занимался в городе, где она училась, реализацией мандаринов, и предложил Зине прокатиться на своей машине, белой «Волге». Зина, наверное, думала: вот «подвалило» ей счастье, её судьба. Красивый парень, богатый, и с машиной, это сам Бог ей послал его за её страдания и побои от неродного отца.
Но грузин выехал с Зиной за город и там бесцеремонно изнасиловал её, лишив невинности. Для большего, естественно, она ему была не нужна, так как он специализировался на этом. Всех красивых девок из их училища, которые на него «клевали», он лишал невинности.
Вот ведь какая красота настала в России! Не нужно быть царем Николаем I, который лишал невинности всех фрейлин во дворе, а только иметь машину и наглость. Можно «наломать» «целок» гораздо больше, чем имели возможность князья, цари или Берия. Жаловаться эти девчушки всё равно никуда не пойдут, то есть бояться нечего.
Я был потрясён, услышав это от Зины. Всю мою любовь какой-то гад втоптал в грязь. Мне хотелось убить его, и, если бы он был рядом, так, наверное, я и сделал. Долго я «переваривал» услышанное от Зины. Ну почему так? Я спал с голыми Верой и Тоней, которые сами раздевались, и не позволил «этого» сделать. Они только просили — не надо, и для меня это был закон. А тут сопротивляется, ревёт, умоляет — и всё бесполезно.
Вот когда я понял, разницу между русскими и «кавказцами», ведь им наши русские девки только для этого и нужны. А то, что испортят девчонкам жизнь, им глубоко наплевать, это для них не грех и стыд, а гордость перед своими друзьями-земляками и нашими, «крышующими» их скотами.
Мы выпили с Зиной шампанского, встретили Новый год, и мне «край» захотелось просто «трахнуть» Зину. Все мои самые чистые чувства куда-то улетучились. Мы легли в кровать, Зина попросила выключить свет. Я стал раздевать её, расстегнул бюстгальтер, стал расстегивать юбку и снимать капроновые колготки.
И тут стук во входную дверь. Мы решили подождать, может уйдут, но где там, стук перешёл в грохот в дверь. Зина поняла, что это её мать пришла проверить, чем тут занимается дочь. Она знала, что Зина пошла к нам встречать Новый год, но не знала, что мы будем только вдвоем. Мы быстренько оделись, и я открыл входную дверь.
Евгения Манкеровна начала кричать, всячески обзывая нас. Она забрала Зину с собой, запретив ей приходить сюда. На следующий день мать познакомила Зину с Саней Масловым, родственником им по сватовству, и они стали встречаться. А мне, когда я приходил к ним, родители говорили, что Зины нет дома.
Зиму я ни с кем не встречался, да и на танцы, можно сказать, не ходил. По жизни мне всегда было очень сложно найти ту, с которой мне бы хотелось быть всегда вместе: для этого нужна любовь. А когда есть любовь, мне очень трудно оторваться, расстаться с любимой. Даже при условии, что другой на моем месте давно бы бросил её, когда есть за что. Вот эта чрезмерная влюбчивость и излишняя привязанность меня сильно по жизни и губила.
Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть.
В июне, окончив училище, Зина приехала в посёлок, и как-то сама пришла к нам домой. А в этот день был какой-то праздник, в гостях у нас были: сваха, Толина мать, тётя Маша Титова, её свояченица, мать Ивана и ещё кто-то из женщин. Все были «выпивши», и они стали нас с Зиной сватать.
Женитесь, да и всё тут, и даже постель нам в темном чулане постелили. Больше всех настаивала на нашей женитьбе мать Ивана. Она знала, что Иван с Зиной встречался, а сейчас переписывается из армии, а родниться с её родителями тётя Маша очень не хотела.
Отчима Зины все в поселке считали просто самодуром. Моя мать не хотела оставаться одна, осенью меня должны были призвать в армию, и тоже уговаривала нас жениться. Они отправили нас в чулан, закрыв дверь снаружи, на так называемую «новобрачную ночь».
Зине тоже, оказывается, «край» нужно было срочно выйти замуж. Ей надо выходить на работу в РАЙПО, по направлению которого она училась, а для этого нужно пройти медицинский осмотр в больнице. Наш гинеколог близко знала её родителей, и то, что она не девственница, может стать известно им. Вот ведь какие были времена в России, и совсем ещё недавно.
Да и у меня любовь к Зине, видимо, не прошла, не смог же я забыть её. Мне, почему-то никто был не нужен, а без женитьбы мы с Зиной встречаться не могли, по крайней мере открыто. В общем, так или иначе, но мы оказались в одной постели, Зина даже подгадала сделать «это» в месячные, чтобы желающие смогли увидеть результаты нашей новобрачной ночи.
Как же я раньше мечтал о первой новобрачной ночи с самыми чистыми чувствами. Чтоб всё «это» произошло в нежных ласках и поцелуях, по полной и взаимной любви. Ведь у меня «это» было первый раз, я ещё был «мальчиком». А вышло всё спонтанно: «там» сыро, в крови — и я очень быстро «кончил». Мы полежали немного, и за нами пришли. Убедившись, что мы «переспали», нас усадили за стол.
Вечером, купив водки, — мы пошли сватать Зину, прихватив с собой ещё родственников. Но её родители были пьяные и устроили нам скандал, Зину закрыли дома, а нас не пустили на порог. «Тюремщик, иди отсюда, не отдадим мы за тебя Зинку», — кричал мне её отчим. Но Зина через окно вылезла к нам, мы зашли к их соседям, где и устроили «пропои».
Придя к нам домой после так называемых пропоев, мы с Зиной легли спать на веранду, где занимались сексом всю ночь. Благо у меня стоял сильно хорошо, и я уже подолгу не кончал. Утром прибежала к нам Евгения Манкеровна и подняла нас. Она уже по-хорошему просила нас прийти к ним сегодня сватать. Они вечером соберут своих родственников, чтобы сделать все, как у людей.
Вечером с иконой и молитвой меня с Зиной благословили на семейную жизнь, а наши родственники познакомились с новой роднёй. После пропоев мы с тестем стали готовиться к свадьбе, которую назначили на сходку, первое воскресение августа. Так «накрылось» моё поступление в ВУЗ, теперь у меня предстояли «семейные университеты».
Расходы на свадьбу мы договорились с тестем сделать пополам. Мы с матерью зарезали большого поросёнка, половину мяса сдали в столовую. На общие деньги мы с тестем купили водки, нагнали самогону и купили всевозможных закусок. Я съездил в город, купил нам с Зиной широкие золотые обручальные кольца 583 пробы.
Свадьба прошла хорошо и весело, гуляли у нас в доме два дня, всего хватило. Для второго дня свадьбы мы с тестем брали бочку пива, так что гости «вырубались» быстро и не по разу за день. А раньше на свадьбах у нас гуляли не менее двух дней и пили, в основном, все «до упаду».
Мне тогда только что исполнилось восемнадцать лет, а Зине было семнадцать с половиной, и в поссовете нам в регистрации отказали. Для этого нужна была справка о беременности, а её-то как раз ещё и не было. Зине в ноябре исполнилось восемнадцать, мы с ней и друзьями свидетелями сходили в поссовет, зарегистрировали наш брак, но уже без гулянья.
Вот так я и женился. Зина меня, по всей вероятности, не любила, и вышла за меня только потому, что была не девственница. Да и у меня «страстная» любовь к ней уже «перегорела», хотя я любил всё-таки её, только с какой-то внутренней обидой.
Зина, конечно же, очень нравилась мне: высокая, красивая, стройная (я обхватывал её талию кистями рук, а пальцы у меня не очень и велики). У Зины были длинные, чёрные и густые волосы, длинные ноги с крупными бёдрами, не сильно большая, но очень красивая грудь, и тело гладкое, как шёлковое. Краше жены мне просто невозможно было бы и найти, сам-то я из себя ничего тогда не представлял, да ещё и далеко не красавец.
Горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки её — оковы.
По медицине с восемнадцати до двадцати лет у мужчин пик половой активности, и мне пришлось испытать на себе это сексуальное счастье. Мы занимались с Зиной сексом целыми ночами напролёт, только немного вздремнув. «Он» вставал сразу, стоило мне дотронуться до Зины, и мог не падать, кончая по два раза, не «вылезая» «оттуда». А эти «акты» были очень даже продолжительные.
«Она» у Зины было очень плотная, так что я неоднократно набивал на «нём» мозоли. При ходьбе, задевая трусами мозоль, было так больно, хоть прыгай. А «там» «он» чувствовал себя прекрасно и с мозолями, поэтому я старался, как можно чаще, держать его «там».
Зина в сексе была не горяча, она не испытывала оргазма, но сам процесс ей тоже очень нравился. Она хорошо помогала мне своим гибким телом. Занимались мы «любовью» везде и всегда, при любой возможности, лишь бы нас не видели люди.
Ростом мы с Зиной были практически одинаковы. Это позволяло нам заниматься сексом стоя, то есть постель для «этого» нам была совсем не обязательна. Да и заниматься сексом стоя, когда это удобно, по-моему, очень даже приятно.
Мы испробовали с Зиной все возможные и невозможные позы, занимаясь сексом везде, где только оставались вдвоём: в бане; в ванной у брата, куда мы ездили на новоселье; даже в туалете поезда, когда туда ехали. В лесу, собирая грибы; на пустынной дороге, когда шли к сестре на новую квартиру в лесничестве; и даже в реке, купаясь.
Тесть по «блату» устроил меня в тепловозное депо УЖД (узкоколейная железная дорога) токарем, работа у меня была не тяжелая, а зарплата была даже больше, чем в тарном цехе. Вот и пригодилась мне учеба на токаря на «зоне», нет худа без добра. Зина работала в столовой поваром, и я каждый вечер бегал встречать её с работы.
К сожалению, это сексуальное счастье продолжалось только одиннадцать месяцев, а в начале июня меня призвали на службу в армию, а Зина осталась на седьмом месяце беременности. Серёга, так мы назвали сына ещё в утробе, во всю уже «пинался» в животе, хотя тогда УЗИ у нас в районе ещё не было, но мы были уверены, что у нас будет сын.
В болезни будешь рожать детей; и к мужу твоему влечение твоё, и он будет господствовать над тобой.
В конце августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, родился, как мы и ожидали, сын. Меня в отпуск, конечно же, не отпустили, слишком мало отслужил. Вот ведь какие раньше были законы, я уж не говорю про какие-то отсрочки, и ничего, все служили и гордились этим. Служба в Армии была, действительно, почетной обязанностью каждого мужчины. А какая у нас была «дедовщина» тогда в армии, страшно вспомнить, но мы служили, и никто не убегал домой. По крайней мере, там, где я служил, случаев дезертирства с нашего призыва не было.
В конце октября Зина сама приехала ко мне показать сына. Как она не побоялась с двухмесячным ребёнком пуститься в такую дорогу? Ведь тогда мы даже не слышали, что такое памперс. Меня отпустили в увольнение на трое суток, и мы сняли номер в гостинице. В плане секса у нас было уже далеко не так, как было раньше. Может из-за большого перерыва, а может из-за того, что я был уставший, даже замученный. Я был тогда, по армейским законам, ещё «салага». «Кончал» я на Зине быстро, и неземного блаженства от секса почему-то уже не испытывал.
Весной, в мае, Зина с Серёжей опять приехала ко мне, она ещё кормила его грудью и была очень худая. Мы жили вместе с неделю в комнате прапорщика, на территории нашей части. Зина сама готовила нам и Сережке пищу на газу. Секс у нас опять был не на высоте, хотя по службе я чувствовал себя уже вполне нормально.
В сентябре меня за хорошую службу отпустили в отпуск, а это время уборки картофеля в средней полосе России. Я был дома пятнадцать дней, но это был какой-то кошмар. Год выдался сильно урожайный на картошку, а мне нужно было выкопать картофель дома, у тёщи, помочь выкопать нашим и новым родственникам. А это работа до полного упадка сил.
Мужики лопатой должны накапывать картошку, а потом, выбранную из земли женщинами, перетаскивать в мешках в подпол. В основном это делал я один: тесть тогда уже окончательно ослеп, а другие мужики, как и тесть, были постоянно пьяные. И везде самогон, все «потчуют» меня за оказанную им от всей души помощь. В общем, в отпуске я устал, как «борзая собака в погоне за зайцем». Какой там был секс, я даже и не помню, но, что ничего хорошего, — это точно.
Вернувшись из отпуска, я долго восстанавливал силы, но продолжил службу честно, не «забив чего-то на её», как обычно это делается в армии после отпуска. У меня семья, сын растёт, так что мне деньги были очень нужны, а служил я в стройбате, хотя с детства мечтал о службе в морской пехоте или десанте.
С детства мечтал увидеть на службе мир своими глазами, а не только по телевизору в программе «Вокруг света». По здоровью я мог служить, где угодно, но с судимостью в другие войска раньше не брали. Первые четыре месяца я был строителем на турбазе министерство обороны в Подмосковье, где мы строили очистные сооружения, затем написал рапорт и перевёлся в г. Богородск.
Там солдаты нашей части работали на заводе ЖБИ (железо-бетонных изделий) и получали зарплату, откладываемую до демобилизации на книжку, гораздо большую, чем на стройке. Зина приезжала с Сережей ко мне уже в Богородск, куда я только перевелся. В формовочном цехе, куда я был направлен по прибытии на завод, меня почти сразу поставили бригадиром, а в роте — командиром отделения, присвоив воинское звание «младший сержант».
После отпуска я перешёл на другую, более высоко оплачиваемую работу в бригаду на выпуск плит перекрытия пустотного настила, где стал работать помощником оператора. В бригаде на «пустотке» работали только гражданские. Солдаты на заводе в основном работали там, где гражданские работать не хотели из-за тяжёлой и низкооплачиваемой работы.
На «пустотку» меня «двинул» начальник цеха. Он заметил меня, когда я руководил бригадой, выпускающей ребристые плиты покрытия. Моя бригада постоянно занимала первое место в соцсоревновании, за что я неоднократно награждался почётными грамотами на заводе. Хотя мастеру смены было жалко отпускать меня, но начальник цеха, пожилой человек, настоял, зная, что я женатый и у меня есть ребенок.
По службе я тоже рос. Был награжден знаком «Отличник военного строительства» и знаком «Ударник коммунистического труда». Я получил также несколько почётных грамот и от командования части, и воинское звание «сержант».
Спутником красоты всегда было легкомыслие.
На Новый год «ротный» отпустил меня съездить домой на три дня в «гражданке», на заводе все равно были выходные. Автобус до нашего областного города из Москвы ходил через город Богородск, и я быстро туда добрался, а из областного города на электричке до дома.
Мы с Зиной пошли встречать Новый год в клуб, обычно так мы и раньше встречали его на новогоднем балу. В клубе всегда сначала был небольшой концерт, а потом танцы под ВИА до утра. Выпить мы брали с собой в клуб или бегали к нам домой, когда ансамбль отдыхал и тоже принимал «допинг», благо наш дом с клубом был рядом.
Мне очень не понравилось, как Зина себя там вела. Она пошла танцевать с другим парнем и, танцуя, крепко к нему прижималась. Мы с ней поругались после этого, и я злой уехал дослуживать. Мне, конечно, было очень тяжело это «переваривать». И это Зина вела себя так при мне, а что она будет делать без меня? Я понимал, что она меня не сильно любит, и это был уже третий случай, когда она вела себя вызывающе.
Первый был, когда мы только поженились. Мы как-то летом ехали с ней на автобусе, а в нём было много народу. Зина стояла, повернувшись к открытому окну, было очень душно. Я заметил, что она прижималась к впереди стоящему парню своими грудями, и это было не один раз, а почти всю дорогу, пока мы ехали. Какое моё было удивление, когда я увидел, что это был Саня Маслов, её бывший жених.
Потом зимой, ещё до армии, мы встречали Новый год у моей сестры, справляя вместе и их второе новоселье. Зину «застукали» на крыльце, целующуюся с симпатичным парнем. Он работал техником у зятя в лесничестве и был у них тоже гостем. В том и другом случае я устраивал дома скандал, но потом «отходил» и прощал, характер-то у меня, к сожалению, мягкий, смирновский.
Когда я уехал на службу после краткосрочного отпуска, Зина «гасилась» от того парня, с которым танцевала на балу. Он стал её преследовать, и при встречах она спасалась от него бегством. А это был старший брат Кольки Тищенко, моего так называемого «подельника», только вернувшийся из тюрьмы. Но спровоцировала-то его, конечно же, она сама на балу.
У Зины был по жизни кумир — Михаил Боярский. Все мною перечисленные парни были на его несколько похожи. У всех такой же длинный тонкий нос и усы. Грузин, по всей вероятности, тоже был похож на Боярского. В общем, «кошка» дорогу в нашей любви перебежала. Я имею в виду, моей, а её любви ко мне, по всей вероятности, большой-то и не было никогда совсем.
В мае, демобилизовавшись, по пути домой я заехал к брату. Он жил с женой и двумя сыновьями в семейном общежитии, в небольшом районном городке соседней области, на родине его жены Веры. Валера хотел взять отпуск и вместе со мной съездить к матери в гости и к отцу на свиданку, и он уговорил меня подождать его. Но с отпуском у Валеры получилась задержка на несколько дней, не отпускали по работе. Мне, конечно, очень хотелось скорее попасть домой к жене и сыну, но пришлось ждать брата.
Валера сводил меня к начальнику ПМК (передвижная механизированная колонна), который предложил мне работу монтажником железобетонных конструкций. Начальник пообещал мне хорошую зарплату и комнату в семейном общежитии. Я прикинул к носу:
Во-первых, здесь совсем рядом областной центр, полчаса езды на электричке. Да и до Москвы на электричке быстрее доедешь, чем от нашего дома до областного города, а я после армии обязательно собирался поступать учиться. Во-вторых, таких денег я дома тоже не заработаю, да и квартиру со всеми удобствами здесь можно было получить в течение пяти лет, а у нас их тогда ещё и не было совсем. Я решил по приезде домой обсудить это с Зиной, а сам уже настроился на переезд.
Зина, конечно же, на меня сильно «наехала», что я не сразу приехал домой, долго «дулась», но, узнав всё, «отошла» и согласилась ехать жить со мной в Камешки. Недели две побыв дома, съездив с братом к отцу на свиданку, мы с Зиной собрались переезжать. С помощью брата добрались мы до нашего нового места жительства с Серёжкой и большими сумками и чемоданами.
Пришёл из армии я по тем временам с большими деньгами, привез домой более дух тысяч рублей. На них мы купили в Камешках большую двухспальную кровать с двумя прикроватными тумбочками, трёхстворчатый шифоньер с антресолью, кухонный стол со шкафом и транзистор «Океан-205». Остальные деньги у меня «спустил» братик со своею женой, каждый вечер они «раскручивали» меня на застолье с водкой и колбасой на закуску.
Жили мы в большой, двадцатиметровой комнате, одноэтажного щиткового общежития коридорного типа с центральным отоплением через стенку с братом, а наглости у него да и у снохи было на десятерых. Мы с Зиной в некоторой степени стеснялись их, да и я считал себя несколько обязанным за его ходатайство перед начальником насчёт комнаты и помощь при переезде.
Я работал в небольшой бригаде монтажников с разъездным характером работ. На объекты, которые были по всему району, а иногда и за его пределами, нас возили на «летучке». Мы монтировали «нулевой цикл», т. е. фундаменты домов для всех бригад каменщиков в ПМК. Также мы монтировали сельскохозяйственные здания и сооружения из сборных железобетонных конструкций на крупных сельскохозяйственных комплексах по колхозам района. Работа была интересная, мне она очень нравилась. Получал я, работая по третьему разряду, более двести рублей в месяц, что было очень даже неплохо по тем временам.
Зина со снохой Верой работали на ткацкой фабрике по сменам, чтобы одна была дома и водилась с детьми. Садика, да и всего остального, у нашего общежития не было. Общежитие находилось на территории базы ПМК и на «отшибе» от города. Через несколько месяцев Зина перешла работать в столовую на нашей базе, а Серёжка был при ней. Работа у неё была не очень напряжённая, нужно было сготовить человек на пятнадцать-двадцать, работающих на базе.
К Зине стали «бить клинья» мужики и начальники, говорить комплименты: какая она молодая и очень красивая женщина, а мужик «сынок» и работает по разъездам. Начальник ПМК даже предложил Зине работу секретарём, чему она была безумно рада. Но я был категорически против этого, прекрасно понимая, для чего она нужна начальнику. Зина очень обиделась на запрет, и со мной не стала разговаривать, а меня это очень бесило.
На работе я не пил и работал от всей души, поэтому меня стали «двигать». Посылали на областную комсомольскую конференцию, где мне «доверили» подписать рапорт Ленинского комсомола ЦК КПСС в честь 60-летия Октябрьской революции. Ещё я давал интервью корреспонденту на районную радиостанцию как победитель социалистического соревнования, также был награждён почётной грамотой с вручением денежной премии.
В начале зимы из нашего общежития погибла молодая женщина, Аля, нам ровесница, она попала под поезд. Аля с подругой ездили на «барахолку» или «толкучку». Так во времена «развитого социализма» называли вещевые рынки. Эти рынки обычно находились в городах-спутниках областных центров, чтобы высокое областное начальство не видело, как торгуют спекулянты импортным товаром.
Выйдя из электрички и перебегая железнодорожные пути, Аля не заметила (запотели очки на морозе) близко идущий поезд. А когда увидела поезд, не могла сдвинуться с места. Шок, как у меня был когда-то в детстве в идентичной ситуации. Я сумел все-таки тогда с ним справится, а она, к сожалению, нет. У Али осталась дочь, моложе нашего Серёжки.
Зина стала всеми вечерами «торчать» в той комнате, помогать вдовцу водиться с девочкой. Мне всё это очень не нравилось, тем более что со мной она не разговаривала. Да и на Витьку, вдовца, она «глаз положила», по-моему. Он был постарше меня, симпатичный, с длинным тонким носом и усами, работал водителем в РАЙПО на фургоне.
Встречая Новый год в общежитии все вместе у Валеры, я приревновал Зину к Витьке. Их уж слишком долго не было за столом. Они вдвоем ходили к Витьке в комнату проверять спящую девочку, что все это заметили. Когда мы пришли с Зиной в свою комнату, я устроил ей скандал, высказал Зине всё, и прошлое и настоящее.
Поступил, конечно же, я неправильно, но тогда, к сожаленью, уже не смог себя сдержать, — «накипело». Зина обиделась на меня ещё сильнее, и теперь всё время, когда я был дома, пропадала у Витьки.
Потом она решила уехать от меня к своей подруге Маше Колесовой на Белогорщину. Они вместе учились в училище, и обе были там изнасилованы с Зининых слов. Они очень сдружились на учёбе, постоянно переписывались и после окончания училища. Я был не против того, чтобы Зина уехала туда, понимая, что нам здесь «ловить» нечего.
Во-первых, она не будет видеть Витьку; может, у нас всё наладится. Во-вторых, братик со снохой тут «достанут», а, более правильно, уже «достали» нас своей «простотой». А в-третьих, в таких маленьких ткацких городках мужиков был всегда большой недостаток. И они, избалованные чрезмерным женским вниманием, подавляющее большинство были алкашами. А жёны их естественно «гулящие», то есть пьянство и блядство было там в порядке вещей, и в нашем общежитии тоже. А вот чтобы Серёжка видел всё это с раннего детства, мне бы очень не хотелось.
На работе с мужиками я пил крайне редко и мало. А у них каждое утро начиналось с аптеки (боярышник, пустырник, муравьиный спирт и т. д.), или парфюмерии (огуречный лосьон, одеколон и т. д.), или хозяйственного (клей БФ, политура). Это они пили, пока мы ехали на объект, «похмелялись», так сказать, а каждый вечер заканчивался бормотухой или водкой, и уже «до упаду».
Качество алкоголя и его количество зависели от того, что сумели они сегодня с объекта продать. А это могло быть всё, что привозили нам на объект: кирпич, бетон, краска, олифа, пиломатериал, сантехника и т. д. Участия в их махинациях я не принимал, а если и выпивал иногда с ними, то только на свои: с получки, премии или в складчину. И то, в основном, я это делал с женщинами, с которыми мы вместе работали на объектах.
Проводил я Зину с Серёжкой до Москвы, посадил в поезд. Мы договорились, что Зина, устроившись там, сразу напишет мне. А я отправлю туда контейнером мебель и тотчас к ним приеду. Но Зина долго не писала мне, а потом прислала письмо, чтобы я вообще не приезжал к ним.
Я сразу «рванул» к ней узнать, что случилось? Зина, оказывается, сняла у Маши в посёлке комнату в частном доме с отдельным входом, устроилась на работу на стройку, а Сережку устроила в садик. Она завела себе любовника и со мной жить больше не хочет. Для меня это был удар ниже пояса. Уж никак я не ожидал такого от Зины.
Наверное, я сильно, лишку сильно любил её и сына, просто не представлял себе жизни без них. Живя один в Камешках несколько месяцев, я только и думал о встрече, мечтал о нашей счастливой семейной жизни. На работе ко мне сильно «клеилась» одна бабёнка, все в организации считали, что я её «трахаю». Однако я на неё так и не «клюнул», мне тогда никто был не нужен.
Узнав всё это, я очень сильно расстроился, для меня был потерян смысл жизни. Ночевал я у Зины, но не с ней, и по её просьбе сразу уехал опять в Камешки. Кто бы только знал, как мне было больно расставаться с ней и Серёжкой. Конечно же, и я был в чём-то виноват перед ней, чем-то обижал её, но так поступить, как сделала Зина, никогда бы не смог.
Не думай, что, сделавши что-либо нехорошее, ты можешь скрыться, так как, скрывшись от других, ты не скроешься от своей совести.
Сразу по приезде от Зины я завел себе любовницу в нашем общежитии. Нинка Патанькина, женщина лет тридцати с двумя детьми, только развелась со своим мужем. Нинка — чувашка, невысокая, довольно симпатичная с очень смуглым лицом, работала в нашей ПМК каменщиком и была членом КПСС. (Вступила в партию, чтобы вне очереди получить квартиру).
Нинка попросила меня заменить ей в комнате розетку: старая сгорела. С газом в нашем общежитии на общей кухне были частые перебои, поэтому часто готовили все в своих комнатах на самодельных плитках большой мощности.
Я выкрутил пробки в щитке у Нинки и, сняв крышку розетки, стал откручивать шурупы. Задев рукой провод в открытой розетке я получил сильнейший электрический удар. Оказывается, у Нинки пробки были вкручены для вида, а всё проведено напрямую. Ни какие пробки, конечно же, не выдержат потребляемую мощность её плитки. В общем, оправившись от удара, я всё-таки поставил ей новую розетку. Вечером Нинка, уложив детей спать, пришла ко мне «рассчитываться».
Нинка была у меня первая женщина, с кем я изменил Зине, если это можно назвать изменой. Мы с ней всю ночь занимались сексом, я наконец-то «дорвался до бабы». Как давно я не занимался «этим», да и Нинка оказалась очень сексуальной, ей тоже всё хочется и хочется. У неё мужик был алкоголик, и они, живя вместе, постоянно ругалась, то есть сексом, по всей вероятности, занимались нечасто.
В общем, после такой «жаркой» ночи Нинка стала приходить ко мне каждый вечер и даже стала «подкармливать» меня чем-нибудь вкусненьким. Да и уж очень Нинка была сексуальная: нельзя её было взять за грудь, на которой были большие, как фаланги пальцев, всегда торчащие соски, — она сразу падала в объятия и начинала тяжело дышать. Нинка стала на меня «раскатывать губищу», типа бы жениться нам, но мне, кроме секса, от неё ничего было не нужно. Мне скоро стала надоедать и её забота, которую она тем более проявляла на людях.
Мне никто, кроме Зины, для жизни был не нужен, только вот я ей почему-то был не нужен. Вот ведь как устроена жизнь, почему такая несправедливость? А, по всей вероятности, Зина никогда и не любила меня, а жить по-хорошему без любви тяжело, да, пожалуй, и совсем невозможно. Это я понял гораздо позднее и тоже без любви жить ни с кем не хотел бы. Ничего хорошего из такой жизни не будет и быть не может.
В общежитии через стенку с Нинкой жила молодая пара, Серега с Катей Смиренины. У них была маленькая дочка, которую Катя ещё кормила грудью. Катя очень симпатичная, плотненькая мордовка с голубыми глазами, длинными русыми волосами и пышной грудью. Я решил на ней поэкспериментировать, сумею ли «добиться» её? Мне хотелось узнать на её примере, изменила ли мне Зина с Витькой. При встречах на общей кухне или в коридоре, когда никого рядом не было, я стал говорить Кате комплименты: какая она красивая, какие у неё красивые волосы, глаза и тому подобное.
Потом как-то у нас «пошёл» автобус в Москву за продуктами. Тогда наша организация два раза в месяц после аванса и получки арендовала в автохозяйстве автобус для поездки своих рабочих в Москву за продуктами. У нас в магазинах ничего не было, кроме морской капусты и кильки. Меня Нинка попросила съездить купить ей продуктов, Катерина тоже поехала, оставив Серегу водиться с дочкой. Автобус отправлялся в субботу от нашей «общаги» ранним утром, а возвращался поздно вечером, то есть затемно. Арендованный автобус был большой «ЛИАЗ».
Мы с Катей, так как были соседями по общаге, сели рядом. Было ещё темно, и я, шепча ей ласковые слова, гладил ей руки, волосы и колени. В Москве мы целый день были с Катей вместе, я ей во всём помогал. А вечером мы забрались в автобусе с ней на заднее сиденье, и в темноте всю дорогу обнимались и целовались. Я «проверил», что у нее находится под бюстгальтером и трусиками. Через несколько дней после этой поездки Серега поехал на свою родину провожать младшего брата в армию.
Катя с ним не поехала. Вечером я пришел к ней, и мы занялись с ней сексом на их супружеской кровати. Оказывается, она влюбилась в меня безумно и жить без меня не может. Однако, секс с ней мне не понравился: кожа на теле у Кати была не гладкой, а как бы в «мурашках», и, так как она была кормящей матерью, мы стали оба мокрые от её молока. Мне было неуютно, у меня, почему-то, начался приступ кашля, и я вскоре ушёл домой.
Услышав, что у меня скрипнула дверь, ко мне пришла Нинка. А жили мы с ней дверь в дверь, через коридор, и мне ещё пришлось заняться сексом и с ней. Больше желания заниматься сексом с Катериной у меня не было, а она стала на меня везде «вешаться», при каждом удобном случае. Приехал Серега с проводов, а Катя его уже терпеть не могла, в голове у неё был только я.
Мы с ней ещё один раз «трахнулись» у меня в комнате, когда Серега был на работе. Но Серега почему-то неожиданно приехал домой (работал он на самосвале «ЗИЛ» в нашей организации) и стал искать её по всем комнатам, стучался он и ко мне. В общем, Катя вышла в коридор, когда Серега не видел, и чего-то наврала ему, где была.
«Секс со страхом» мне ещё более не понравился, да и перед Серёгой мне было сильно неудобно. Мужик он был очень даже хороший, и, видит Бог, я и не хотел большего, только проверить своё предположение насчёт Зины. Я стал сторониться Кати. Она это поняла и, не желая больше жить с Серегой, видя меня, уехала с дочкой на свою родину.
Катя оставила мне свой адрес и просила приехать к ней. А мне только Зина с Сережкой были нужны и дороги. Любил ли я их сильно или ещё чего, а Катя и чужой ребенок мне были совсем не нужны. Я с радостью «улетел» бы к Зине с Сережкой, только позови, но этого пока не было, хотя я ей и писал.
Мне и сейчас стыдно перед Серёгой с Катей за то, что я влез в их жизнь. Не знаю, помирились они или нет, вместе ли живут, но так, как поступил я тогда, сейчас никогда бы не сделал.
Бренное тело дух вечный двигает.
Летом я сдал на пятёрки вступительные экзамены и поступил в строительный техникум на третий курс заочного отделения ПГС (промышленное и гражданское строительство). Нинка нашла мне репетитора, девчонку, закончившую первый курс пединститута, и я хорошо подготовился к экзаменам и учебе. Мы вроде бы с репетитором даже понравились друг другу, пока занимались математикой, но Нинка меня так сильно «пасла», что у нас с ней ничего не было.
Нашу бригаду монтажников перевели в бригаду каменщиков из-за отсутствия у нас работы. Там работала в надежде быстро получить квартиру подсобницей Зойка, молодая разведенка, лет двадцати пяти. Не красавица, но с очень гладкой, «шёлковой», как у Зины кожей, и я сразу к ней «подбил клинья».
Мне очень понравилось заниматься с ней сексом. Зойка ростом маленькая, с маленькой грудью, и, занимаясь сексом в классической позе, ноги «задирала за уши», дыша мне в пупок, так сказать. Мы с ней «трахались» сначала только на работе, когда бригада пьянствовала, а потом она стала приходить ко мне вечерами домой. Мне тут пришлось «отшить» Нинку, т. к. она окончательно мне надоела, откровенно «влезая» в мою личную жизнь.
С Зойкой мы были любовниками месяца два. Проведя ночь вместе, от души «натрахавшись», Зойка утром убегала домой, к своей маленькой дочке, с которой водилась Зойкина мать, переодевалась там и сразу бежала на работу. Потом Зойка почему-то рассчиталась с работы, а где она жила, я не знал, да меня это и несильно интересовало. Вот так мы с ней и расстались. Когда мне хотелось секса, я приглашал к себе Нинку. Она смирилась с таким положением, поняла, что для больших отношений она мне не нужна.
Осенью я познакомился с Верой. Она с моей снохой работала ткачихой на фабрике и часто вечерами приходила к ней гулять. Вера даже встречалась с парнем из нашего общежития, и они вместе частенько сидели у снохи, смотрели телевизор. Вера, белоруска с Гомеля, мне она сильно нравилась, но я стеснялся к ней даже подойти. Вера была уж очень красива, с черными волосами и глазами, невысокая и очень плотненькая. «Колобок», — так её называли подруги и на работе.
Как-то пришёл я вечером из гостей от сокурсника сильно пьяный и зашёл к брату. Там Вера со своим парнем смотрели телевизор. Как я её увёл оттуда к себе, не помню, только «въехал», когда Вера сказала: «Подожди, я сама». Это я с неё стаскивал уже трусы. Мы сразу занялись с ней сексом, у меня прекрасно на неё встал, хоть и был я сильно пьян. Вера оказалась тоже очень сексуальной девушкой, а ей было тогда двадцать четыре года. Она хоть и хорошо упитанная, а ноги задирала «за уши», не хуже худенькой Зойки, и часто «кончала», отдаваясь сексу «от всей души».
Ночью, вернее поутру, я проводил её в общежитие, где она жила. А потом она уходила от меня только на работу, а с работы сразу шла ко мне. Мне даже пришлось подраться с её парнем, он напал на меня сзади в коридоре «общаги». За это я его сильно побил, даже сломал два пальца на правой руке о его лицо. Это я узнал уже потом, когда через две недели обратился к врачу.
Мы прожили с Верой вместе месяца два, но у меня сильно болела душа по Зине с Сережкой. Зина к Новому году вдруг прислала мне письмо, чтобы я приезжал к ней. (Видимо, я сумел её уговорить своими письмами). Письмо Зины меня очень обрадовало, и я с радостью сразу же отправил к ней контейнер с вещами.
Мне только нужно было сдать экзамены в техникуме на зимней сессии, поэтому я задержался в Камешках. С Верой спали мы на полу в моей пустой комнате. Я взял у брата только матрац, подушки и одеяло с постельным бельём. Вера меня любила, по всей вероятности, но мне, кроме Зины и Сережки, никто был не нужен. Я ничего не обещал Вере, как, собственно, и всем этим женщинам. У меня была своя жизнь, у них своя, а вот жизни без Зины с Серёжкой я себе просто не представлял.
Не насладится муж,
Когда жене не любо наслажденье.
Сдав зимнюю сессию я сразу приехал к Зине, перевез со станции вещи из контейнера, который к этому времени пришёл. Хозяйка, у которой Зина снимала комнату, выделила нам жильё во времянке, где была печка. Наш сосед был поросенок, так как мы жили с ним через стенку. Я взял с собой документы из техникума и сразу перевёлся учиться в Белогорский строительный техникум.
В плане секса у меня с Зиной не было ничего хорошего, она была холодна ко мне. За время, пока мы с ней не жили, у неё было несколько любовников, как я узнал потом. Зина была молодая, очень стройная даже после родов и красивая женщина. А я был ещё совсем молодой, ничего не имеющий за душой, и далеко не красавец.
А у неё один любовник был начальником механизированной колонны в автобазе. Другой имел «Жигули» — «копейку» и даже нас как-то подвозил к дому из центра, где мы гуляли всей семьей. Зина говорила, что он знакомый, любовник её подруги, но потом я выяснил, что это было не так.
Я на Зине быстро «кончал», возбуждая себя воспоминаниями, чтобы «Он» не «упал» раньше времени. А «кончив», отворачивался к стенке, ибо наши акты тогда поцелуями и ласками уже не сопровождались. Она со мной ничего не испытывала, никуда ничего не задирала, не кусалась, и не царапалась, и не «кончала».
По приезде к Зине я сразу устроился в МПМК (межколхозная передвижная механизированная колонна) каменщиком-монтажником по третьему разряду. Наша комплексная бригада строила объекты сельскохозяйственного назначения по району. Вскоре мне на работе дали комнату в семейном общежитии, которое было в одном подъезде двухэтажного жилого кирпичного дома с центральным отоплением.
Комната была большая и хорошая, но очень далеко от садика, куда мы водили Сережку. Мне приходилось каждое утро до работы таскать его на «хребте» в садик, а это километра три с лишним. А когда шли дожди, то и поставить его, чтобы отдохнуть, было негде. Там чернозем, а это «похлеще» нашей глины. Мне отнести Сережку в садик нужно было рано, так как автобус с базы уезжал в семь часов, за что нам платили за разъездной характер работ.
На работе я был замечен и стал «расти», вскоре сдал на четвёртый разряд каменщика — монтажника. Был назначен заместителем бригадира, а бригадиром был старый «хохол», который постоянно лежал в больнице, поэтому мне часто приходилось исполнять его обязанности. На каждый праздник мне на работе была почетная грамота или благодарность с денежной премией, но Зину это нисколько не радовало.
В некоторые колхозы на объекты нас возили на вездеходах «УРАЛ», а перегружались мы на асфальте в населённых пунктах с нашего автобуса. Как-то приехали мы на автобусе, когда я был за бригадира, а «УРАЛ» из колхоза за нами не подъехал. Автобус сразу уехал, ибо у него время лимитировано, и приедет он за нами только вечером. Был как раз праздник Покрова Пресвятой Богородицы, престольный праздник в этом селе Покровка. У двух парней из нашей бригады были в этом селе близкие родственники, и они, разделив бригаду на две части, повели нас в гости к своим родственникам. Погода была холодная, и мы вынужденно пошли по «гостям», хоть мне было и очень неудобно это делать.
Правда, нас всех приняли очень хорошо и за день «вусмерть» напоили «бурячным» самогоном, хуже которого может быть только молдавский «Кальвадос». К месту нашей встречи на автобусную остановку бригада собралась, ведя друг друга под руки, но вовремя.
Автобуса ещё не было, а вот из села к нам подошёл здоровенный парень с маленькими ребятишками. Он, оказывается, был боксёр и решил на нас потренироваться. Одев на руки кожаные перчатки, боксёр демонстративно брал за ворот рубахи двумя пальцами левой руки наших пьяных ребят и одним ударом правой руки отправлял их в нокаут.
Никто ему сопротивления не оказывал, и я понял, что скоро и до меня очередь дойдёт. Я решил бросится на «чемпиона» (так его называли ребятишки), а он и фактически был чемпионом области по боксу, как потом выяснилось. Кулаком мне его было, конечно же, не сбить, и я, схватив его руками за грудь, рванул на себя. Мы упали на землю и я крикнул, изо всех сил держа его: «Бейте, пока держу».
Вот тут хоть и пьяные все, но своими ногами в кирзовых сапогах стали его пинать, да так, что через несколько минут руки у «чемпиона» отпустили меня из своих «объятий». Я поднялся с земли, «чемпион» был без сознания, его лицо представляло сплошное месиво красного с чёрным (кровь с чернозёмом). Тут подъехал автобус, и мы быстро стали в него загружаться, а из села к нам бежала большая толпа местных ребят, узнавших о избиении «чемпиона» от маленьких ребятишек, и он сам стал подниматься с земли.
Мы успели быстренько загрузиться в автобус и уехать, но через несколько дней меня «чемпион» «вычислил» и пригласил в нашем посёлке у ресторана встретиться. Я взял с собой троих, так называемых своих друзей, и в намеченное время мы «подрулили» к ресторану. А там нас ждал «чемпион», тоже со своими друзьями. Габариты «чемпиона» и его вид так напугали моих «друзей», что они бросились в рассыпную, и я остался один. Убегать от них я не захотел, уж лучше смерть, чем позор.
И, что интересно, меня почти не били («чемпион» врезал только один раз, что я упал,) и затем пригласили меня в ресторан, где мы все сидели в отдельной кабине. За столом я хорошо познакомился с «чемпионом» и его друзьями, а потом меня пьяного на такси они проводили до моего общежития. Потом с «чемпионом» я неоднократно встречался в Белогорске, будучи на сессии, где мы часто вместе гуляли.
Как-то иду я с однокурсником моих габаритов по тротуару, а сзади «чемпион» со своим другом. К нам из двора дома «подвалили» парни, спросив приказным тоном у нас закурить. Мой друг сказал, что сзади идут те, кто даст им закурить, у них сигареты. Через несколько секунд мы обернулись и увидели, как «стрелки» разлетаются в разные стороны.
За мной на работе, как и в Камешках, постоянно бегал парторг, «сватая» вступить в партию. Но я был во многом не согласен с проводимой партией политикой и на уговоры не поддавался.
Мы прожили в этом районном посёлке с Зиной полтора года. Как-то мы поругались, и Зина ушла от меня. Возможно, она с каким-то из своих любовников строила планы на жизнь или ещё чего, не знаю. Но она подала в суд заявление на развод и на алименты.
Мне принесли в общежитие повестку на суд, и по воле случая заседание суда было назначено на двенадцатое июля, то есть в мой день рождения. Мы встретились с Зиной только на суде, ибо я не знал, где она живёт. Судья дал нам месяц подумать, так как у нас малолетний ребёнок.
Я больше месяца не видел Зину и Серёжку и сильно соскучился по ним. Из зала суда мы вместе вышли на улицу, вместе забрали Сережку из садика и прошли на квартиру, которую она снимала. Там мы с Зиной обо всём переговорили, помирились и переспали вместе.
Уговорил всё-таки я Зину бросить всё здесь, уехать на нашу родину и начать жизнь сначала. В нашем посёлке построили большой завод ЖБИ, это была ударная комсомольская стройка, и работы теперь там было «море». Любил я Зину сильно, по всей вероятности, всё ей прощал, и сын был для меня очень дорог. С кем бы я ни «трахался» или встречался без секса, не живя с Зиной, мне для жизни был никто не нужен.
В Белогорске как-то на сессии я познакомился с Таней, симпатичной, плотненькой студенткой четвёртого курса дневного отделения. Мы с ней встречались определенное время и даже вместе спали, гуляя у её лучшей подруги на свадьбе. Но Таня была девственница, и сексом мы с ней не занимались. Чего-чего, а вот насиловать я не могу. Мог бы я, конечно, настоять и «трахнуть» Таню, мог и жениться на ней. Но у меня всегда перед глазами стояла Зина и Сережка, хотя я знал, что Зина изменяет мне и бросала меня неоднократно.
Это просто наваждение какое-то или Судьба. Конечно, тогда я думал, что Зина изменяет мне потому, что я ничего из себя не представляю. Вот почему, наверное, я и стремился учиться и работал от всей души, стараясь чего-то в жизни добиться.
«Я нутром чувствовал, что у меня будет всё, только дай время. Тогда посмотрим, как ты будешь мне изменять», — думал я. Мне очень хотелось добиться всего своей головой и руками. Я был ещё слишком молод по сравнению с её любовниками, у меня всё было ещё впереди.
На первом месте должны быть родина и родители, потом дети и вся семья, а затем (остальные) родственники.
Приехав в свой родной посёлок в начале августа 1979 года, мы с Зиной действительно начали новую жизнь с чистого листа. Жили мы очень хорошо, естественно, не думая о каких-то изменах. Даже в плане секса у нас всё наладилось, хотя Зина в постели со мной так и не «кончала».
По приезде я сразу же устроился на завод ЖБИ мастером в формовочный цех. Завод работал в три смены, и частенько в ночную смену работники просыпали, особенно если с вечера напьются. Вот где мне пригодились знания работы на «пустотке», которые я получил в армии. Я свободно заменял операторов на любой из двух формовочных пустотных машин. Также мне пришлось научиться работе и на мостовом кране. Теперь я мог заменить и крановщиков, не вышедших в ночь на работу. Моя смена постоянно выполняла план и была лучшей в цехе.
Зарплата у меня была небольшая, оклад с надбавкой сто двадцать пять рублей и премия сорок процентов от оклада при выполнении плана заводом. Но зато через год работы мне дали большую комнату в трёхкомнатной квартире со всеми удобствами. До этого мы сначала жили в доме у моих родителей (отец уже пришёл из тюрьмы), а потом, когда я не смог больше видеть пъяные «наезды» отца на мать, мы ушли на частную квартиру. Серёжа ходил в садик леспромхоза, тесть помог нам его туда устроить. Зина работала в нашем райцентре на почте, как и на Белогорщине, где она работала, рассчитавшись со стройки.
Всё у нас с Зиной в семейной жизни было хорошо. Мы решили родить дочку и в декабре 1980 года она у нас появилась. Дочь мы назвали Таней ещё в животе, как и Серёжу в своё время. Сразу после рождения дочери нам дали ещё маленькую комнату в нашей квартире (жившие в ней соседи получили отдельную квартиру).
Где-то через год работы на заводе мне поручили заниматься вплотную плиткой из белого цемента, изготовляемую так сказать под мрамор. Она шла для отделки фасада, строящегося двенадцатиэтажного административного здания нашего объединения.
Здание строилось в историческом центре областного города и было экспериментальное. Сейчас в городе много зданий с такой отделкой, а тогда оно строилось одним из первых. До меня на заводе занимались этой плиткой несколько человек. Это были инженера и даже бывший начальник бетоносмесительного цеха.
Однако в течение нескольких лет строительство объединения шло «через пень колоду». Конечно, не только из-за отделки фасада, но «вкупе» с этим. А строительство здания было на глазах первого секретаря обкома партии, который стал «наезжать» на председателя нашего объединения за медленное строительство. Директор завода замучился получать разгон на совещаниях по строительству, на которые он ездил в город каждые две недели. Он просто не знал, что делать с этой плиткой.
Директор снял меня с лучшей смены в цехе и поручил заниматься плиткой вплотную. По приказу меня назначили заместителем начальника формовочного цеха, и директор завода убедительно попросил меня во всем разобраться и свои выводы предоставить на совещании в объединении. Мне пришлось скрупулёзно изучить документацию, своими руками проверить и по возможности отремонтировать со сварщиком все имеющиеся в наличии формы, которые были сделаны из шлифованной нержавейки. А это было несколько сотен позиций.
На следующее совещание в области директор взял меня с собой, где я дал заявку директору РМЗ (ремонтно механический завод) нашего объединения на изготовление форм, по которым мы не «укладывались» в график строительства. На своём заводе я разобрался с подачей нам в цех белого цемента. В БСЦ (ботоно смесительный цех) его часто смешивали с простым цементом, и плитка получалась не белая, а серая. Разобрался я и с арматурными сетками, ибо в арматурном тоже могли спутать нержавейку с проволокой Вр, и потом на плитке выступала ржавчина.
Также я взял на это производство несколько хороших женщин, запустил работу в две смены — и ведь дело пошло. Ещё пару раз я съездил с директором на совещания в город, и потребность в моих поездках отпала. Через месяц я передал это производство мастеру Наде Ковалёвой, которая и занималась этим до конца строительства объединения без большого «напряга».
Меня после этого прорыва перевели начальником полигона, где тогда выпускали только фундаментные подушки и блоки. А нужно было без ущерба производству построить ещё в двух пролётах полигона пропарочные камеры. Также нужно было смонтировать на полигоне вибростол и резко расширить ассортимент выпускаемой продукции, разгрузив этим формовочный цех. В цехе запускали новое производство — домостроение, а это требовало много свободного места для монтажа нового оборудования.
Очень пригодились мне знания работы с нивелиром, полученные в техникуме, который я закончил в 1980-м году, защитившись на «отлично». Пятый курс я заканчивал, уже живя в посёлке, откуда ездил на сессии и на защиту диплома. Применив свою высокую работоспособность и упорство в достижении поставленной цели, я смог со всем справиться.
Справедливость проявляется в воздаянии каждому по его заслугам.
Первый день рождения дочери мы встретили уже в своей трёхкомнатной квартире на втором этаже трёхэтажного панельного дома. В то время эти квартиры были со всеми удобствами. В квартире была жара: мы зимой спали с открытой форточкой, и горячая вода, питьевая со скважины, пропущенная через бойлер, была постоянно в кране даже летом. Теперь, в связи с переходом страны на рыночную экономику и приватизацией завода, в этих квартирах люди ходят зимой в верхней одежде и валенках. Что такое горячая вода в кране, они просто забыли, а дети и не знают, что она когда-то была, и, наверное, спрашивают родителей, зачем на смесителе два крана.
Теперь руководители построили себе засчёт завода огромные коттеджи с автономным питанием и установили себе зарплату, превышающую в двадцать раз среднюю по заводу. Про строительство жилья для рабочих сейчас даже и говорить-то смешно. Платят рабочим шесть-восемь тысяч при условии, что квартплата более двух тысяч рублей в месяц, и стараются экономить во всём на них. Хотя от того, что директор и его ближайшее окружение стали главными акционерами завода, легче, более механизированным труд на этом производстве никак не стал.
А в те далёкие «коммунистические» времена простым распоряжением директора завода нужные заводу специалисты очень быстро получали квартиры. И далеко не обязательно для этого нужно было работать ИТР (инженерно-технические работники), просто надо было работать от всей души. Минуя очерёдность, и, естественно, без каких-либо взяток или подхалимажа, я получил прекрасную по тем временам квартиру менее чем за три года работы на заводе. За хорошую работу я был также неоднократно награждён почётными грамотами с денежными премиями; знаком «Победитель социалистического соревнования 1980 года».
Секретарь партийной организации завода неоднократно предлагала мне вступить в партию. Она говорила, что это нужно мне для моего карьерного роста, для будущей моей жизни. А мне очень многое не нравилось в руководстве страной и партией, что было в то время одно и то же.
Да, собственно, и сейчас мы к этому идём, или, более правильно, уже пришли. Я прекрасно видел, что страна под руководством «Дома престарелых» не туда «катиться». Не к поднятию экономики, а к застою, всё сильнее и сильнее отставая от мировой цивилизации. Страна двигалась не к тому, что было написано на бумаге в призывах ЦК КПСС, а к сплошному пьянству и топтанию на месте, что было фактически.
Как же было тяжело тогда работать руководителем, особенно среднего звена. Если выдавали зарплату, а нужно было работать во вторую или третью смену, это было «что-то», когда на заводе уже нет начальства, только мастера. Страшно даже это вспоминать. Сразу от кассы бежали «гонцы» за алкоголем, особенно рабочие любили «бормотуху». За «гонцами» мы, мастера, не смогли проследить, работая во вторую смену. В это время начиналась смена, и нам нужно быть в цехе. В пять часов начальство, которого рабочие как-то боялись из-за очередности на квартиру, уходило домой.
И тут начинались «кино и немцы». Все рабочие «перепивались», или почти все, и ведь это во всех цехах. Хорошо, если из крановщиков кто-то были женщины, хоть они-то были трезвые. В то время женщины, в основном, ещё не курили и не пили, по крайней мере, на работе. Всю смену, было, бегаешь, как «белка в колесе»: то с БСЦ «чёрте что» дали вместо бетона, то на складе готовой продукции не разгружают тележки, а нам некуда делать распалубку, то нечем армировать формы. Да ещё чего-нибудь «по пьянке» операторы сломают, а слесари с электриками были обычно ещё пьянее формовщиков. В общем, «весело» было мастерам работать.
В третью смену половина рабочих в такие дни опаздывали на работу на несколько часов или совсем не выходили. Вот тут особенно было дорого моё умение выполнять любые работы в цехе. Работая мастером, я, бывало, работал на двух пустотных машинах один, перебегая от одного пульта к другому, пока помощники оператора, молодые ребята до армии, армируют. Потом, бывало, ещё и приходилось залезать на кран, выпущенную продукцию убирать в пропарочные камеры.
А попробуй не сделай сменное задание, ты же будешь во всём и виноват: и что смена у тебя напилась или не вышла на работу. Значит, плохую воспитательную работу ведешь ты. А если не работал твой цех, значит, ты сорвал работу и всего завода. Ведь формовочный цех — это выполнение плана заводом, т е. получение премии всеми работниками завода, начиная с директора.
Пытались мы, конечно, бороться с пьяницами и прогульщиками и боролись, но это делать было очень сложно. Во-первых, эти люди, в основном, были очень трудолюбивы, хоть и злоупотребляли алкоголем. «Пахарь» или «работяга» — говорили про таких людей обычно. И, наоборот, в то время, когда была «усредниловка» в зарплате, было много «не пьющих», но и не работников. Они считали, что им должны платить деньги только за то, что они соизволили прийти на работу.
А вот избавиться от этих лентяев было гораздо сложнее, чем от пьяниц. Тут «срабатывала» всевозможная защита их от всех институтов социализма. Так что ещё неизвестно, от кого было больше вреда для эффективного производства на заводе: от пьяниц или трезвенников-лентяев.
Мне крайне не нравилась социалистическая система оплаты труда. Ну почему мастер или начальник цеха, не жалеющий ни сил, ни времени для производства, работая внеурочно, иногда целыми сутками, должен получать меньше, чем какой-то алкаш или лентяй-рабочий. Я же всё умел делать не хуже, а возможно, лучше, чем они. И делал иногда за них эту работу, а вот получать зарплату должен гораздо меньшую.
Вот эта система и порождала, в основном, хищения социалистической собственности. Начальники, вроде умные люди, а должны быть бедными, а это противоречит логике. Тут и начинается завышение объёмов работ, «липовые» наряды с «откатом» денег. А ведь чем выше начальник, тем выше запросы. О, Боже, как я хотел тогда капитализм к нам в Россию, чтобы всё встало с головы на ноги.
Мне хотелось, чтобы человек получал зарплату согласно своему труду, своему вкладу в производство. Хорошо работающий человек должен честно получать достойную зарплату, а не компенсировать свои трудозатраты путём каких-либо махинаций. Лентяи и пьяницы должны быть нищими и бездомными, как безработные на Западе, а не портить жизнь начальникам и ждать очередь на бесплатную квартиру.
«От каждого по способностям, каждому по труду», — я бы очень хотел, чтобы этот основной принцип социализма был не на бумаге, а на деле. Мне самому очень хотелось иметь свою машину, но где было взять на неё денег? Воровать я не хотел, с детства к этому был не приучен, да и жизненные принципы у меня были совсем другие.
Чистая совесть — есть постоянный праздник.
Весной 1981-го года ко мне подошли на полигоне два мужика с просьбой отпустить им фундаментные блоки. Принятых ОТК (отдел технического контроля) блоков в наличии не было, и они просили отпустить им блоки прямо из пропарочной камеры. Я пошёл им навстречу: не пустыми же ехать им назад? От того что блоки не набрали отпускной семидесятипроцентной прочности, ничего не случится, когда они ещё примут на себя нагрузку, тем более что в сельском строительстве небоскрёбов не строят.
На следующий день эти мужики опять подошли ко мне, и уже с предложением. Им нужно помочь с отгрузкой блоков из пропарочной камеры, и они предложили мне за это взятку несколько сотен рублей. Мужики эти — «шабашники», приехали с нашего областного города и взялись по договору построить в соседней деревне для колхоза одноэтажный детсад и КЗС-40 (комплекс зерносушения). На заводе летом с продукцией всегда был «напряг», хоть и опускали тогда всё по «разднорядке», а всем всё равно не хватало.
Помочь этим «шабашникам» я, конечно же, мог, в этом ничего криминального не было. Какая мне разница, что отпущу прямо из камеры продукцию без приёмки ОТК? А вот от их денег я отказался и предложил взять меня в их бригаду на работу во время моего отпуска. Мне очень хотелось поработать с ними от всей души и получить зарплату, какую получали они. «Шабашники» с радостью согласились с моим предложением, а всё зависящее от меня я им сделал. В августе, когда ушел в отпуск по графику, я сразу пришел к своим новым знакомым на стройку.
Зина тогда «сидела» после родов с Таней дома, а тут с моих отпускных запросилась съездить с детьми в гости к Маше на Белогорщину отдохнуть. Мне было не жалко, пусть съездит, а я могу и пожить у мужиков, чтобы не «шлепать» пешком каждый день на работу и с работы по три километра. Так мы и сделали.
От души почти месяц поработал я по своей бывшей специальности. Мне и с проектами, и с нивелиром пришлось поработать у них. Строители они были «ещё те», то есть очень слабо разбирались в строительстве. А мне эта работа была хорошо знакома и только в радость, пусть и работали мы с раннего утра до позднего вечера и без выходных.
За отпуск я заработал денег, а зимой купил через отца-инвалида ВОв второй группы б/у «Запорожец» за тысячу семьсот рублей. Машина была после семилетней эксплуатации инвалидом без ног, то есть с ручным управлением. Эти машины продавались по остаточной стоимости Облсобесом инвалидам войны, имеющим ноги. По тем временам и это были большие деньги, у меня на заводе оклад был тогда сто семьдесят рублей, а премию мы получали всё реже. План заводу с объединения увеличивали, а существенных изменений в цехах для подъёма эффективности производства руководство завода не успевало делать.
Но, главное, даже имея деньги, тогда купить машину было очень трудно. Новую машину можно было купить только по многолетней очереди или с большей переплатой. Даже подержанные машины стоили на рынке дороже новых.
Весной я привез с полигона списанные обрезные доски, использованные на опалубку для строительства пропарочных камер. Хватило их мне и соседу по гаражу на стропила, обрешетку и полы двух гаражей, а он мне дал за это кирпич на гараж, так как работал прорабом на стойке. Я своими руками сложил оба гаража, цемент с завода мы взяли тоже бесплатно, его у разгрузки вагонов на земле лежало «не мерено», только нагребай в мешки, иначе он всё равно пропадёт. Обошлось мне строительство гаража почти совсем бесплатно, и теперь рядом с домом у меня был кирпичный гараж с большим погребом, обложенным внутри бракованной отделочной плиткой.
Зина, когда Тане исполнился год, выпросилась у меня на работу кондитером в нашу заводскую столовую. Начальником кондитерского цеха работала тогда Зинина одноклассница Дуська. Правда, чтобы устроить Зину на работу, мне пришлось ходатайствовать через директора завода, почему-то заведующая столовой была против протеже Дуськи. Таню мы устроили в садик, правда, опять только через директора завода. Заводской детский комбинат был тогда ещё не построен, а маленький детский садик для особо нуждающихся работников завода располагался временно в общежитии, где мест было очень мало.
Я поступил учиться в райцентре в ДОСАФ на водителя категории «В», на занятия, правда, ездил крайне редко. Книжку ПДД смотрел дома вечерами, а вождение проходил на «ЗИЛе». Мне на полигон бетонную смесь с БСЦ возили дра самосвала, и я часто оставался на вторую смену и сам возил товарный бетон. Вскоре я легко по зеркалам научился подъезжать задом под бетономешалку и к бункеру раздачи бетона. В мае 1982-го я получил права, сдав оба экзамена с первого раза без каких-либо проблем.
Красивая жена — общее достояние, некрасивая — наказание мужа.
Какое же было мое удивление, когда, как-то придя с работы раньше Зины, я увидел письмо с Белогорщины, и не от Маши. Я его прочитал, чего никогда не делал раньше. Было какое-то нехорошее предчувствие от этого письма. Это писал Зинин любовник, восторгаясь прошлогодней встречей с Зиной. Он хотел бы встретиться с ней и в этом году, то есть приглашает её приехать в гости к Маше.
Да, меня, конечно, эта новость «огорошила», я долго не мог даже «въехать», как такое может быть? Меня летом заколотил озноб. Я — то думал, что у нас всё хорошо, мы начали новую жизнь, тем более, родив второго ребенка. На меня в цехе «положила глаз» очень симпатичная, с красивыми ножками, молодая крановщица. Она — «хохлушка», осталась в нашем поселке с комсомольской стройки, когда строили завод, вышла здесь замуж. Её муж сильно злоупотреблял алкоголем, поэтому они жили плохо, постоянно расходились. Но я не принимал близко к сердцу её внимание, ибо был верен Зине душой и телом, и ни о ком никогда даже не помышлял.
Это письмо убило во мне всё святое, такой подлости от Зины я, конечно же, не ожидал. Ладно, раньше изменяла, когда я ничего из себя не представлял, а сейчас я — начальник, пользующийся определённым авторитетом как у вышестоящих руководителей, так и среди рабочих. «Что мне делать? — мучительно думал я. — Уйти, бросить её, а как дети? Что будет с ними, да и как я буду жить без них сам?» Вот задала мне задачу любимая жена.
И я решил: ладно, не покажу ей письмо и никогда в жизни не отпущу её одну никуда. А сам буду ей мстить, благо, машина, хоть плохонькая, но теперь у меня была. А у Зины на работе начались «сплошные праздники». Дуська уже сильно злоупотребляла алкоголем, можно сказать, спивалась. У них в столовой работала экспедитором Любка Злобина, которая тоже любила хорошо выпить и постоянно «ошивалась» у них в цехе. В кондитерском цехе всегда был коньяк и эссенция, которые использовались по технологии в бисквитные торты, а эти подруги использовали их совсем по другому назначению.
Зина до этой работы совсем мало и редко пила, даже всегда «дулась» на меня, если я приходил «выпивши» с работы. После работы мы, начальники цехов, иногда отмечали служебное продвижение, премии и дни рождения.
Прежде всего, не теряй самоуважения.
После прочтения этого письма я решил для начала всех Зининых подруг «перетрахать». Жить с Зиной по-хорошему, как раньше, больше уже не мог, но и разводиться и расходиться пока не собирался.
Сначала я «трахнул» Любку, потом Дуську, обе они были женщины замужние и обе «гулящие». Секс с ними мне не понравился, тем более, что это происходило без нормальных условий, и описывать подробно это мне совсем не хочется. С крановщицей я уже опоздал: она, бросив мужа, уехала на родину, так и не дождавшись от меня взаимности.
В кондитерском цехе пьянки стали происходить всё чаще и чаще. Заведующая столовой «наехала» на них, и Любка уговорила Зину переводом перейти работать в деревенский магазин. Он находился на центральной усадьбе колхоза в семи километрах от посёлка, куда нужно было ездить на автобусе. Я сначала был против Зининого перевода, а потом решил — пусть: хоть мне «руки развяжет». Жизни хорошей у нас с ней уже не будет, а у меня будет возможность заняться сексом с другими более свободно.
На сходку в посёлок приехала Галька, двоюродная сестра Дуськи, двадцатилетняя, невысокая, очень симпатичная блондинка с карими глазами и красивой родинкой на правой щеке. Волосы у Гальки были прямые, подстрижены под «каре». Галька полненькая, с высокой грудью, с первого взгляда мне очень понравилась, я на неё просто «запал».
Пока Зина с Любкой были на работе, мы с Дуськой и Галькой съездили на реку искупаться. Там всё внимание я уделил только Гальке, «проверил», что у неё под купальником, и мы договорились с ней, что вечером будем вместе.
По пути с реки мы забрали Зину с Любкой с работы из магазина, посидели у нас за праздничным столом вместе с мужьями Любки и Дуськи, а вечером все вместе пошли на танцы. После танцев Зина за столом у нас «отрубилась», Дуська её специально споила, делая вид, что пьет, заставляла Зину пить, а сама выливала свои стопки за себя, то есть за спину.
И мы с Галькой, уложив Зину спать, на моём «Запорожце» уехали на природу. Что интересно, эта плохонькая, маленькая машина лучше всех отечественных автомобилей подходит для занятия сексом в ней. Переднее пассажирское сидение раскладывается и ложится на одном уровне с задним сиденьем. Полки для перчаток у ушастого «Запорожца» нет, поэтому, ногам ничего не мешает лежать во весь рост.
Вот уж где мы с Галькой «оторвались»! «Она» у Гальки оказалась «королёк», то есть расположена спереди, на животе можно сказать, и с очень маленьким плотным входом, что мне с большим трудом удалось затолкать «его» «туда», но весь «он» по длине тоже не умещался. Галька ни разу не изменяла мужу, выйдя за него со школы девственницей. Мы занимались с ней любовью от всей души до рассвета. Мне очень понравилось заниматься сексом с Галькой, как ни с кем другим, ни до неё, ни после. А какие у Гальки были тело и грудь, я не видел тогда ничего лучшего! Вторую ночь мы провели с Галькой у Дуськи в спальной, мне пришлось притвориться перед Зиной, что я уснул, то есть «отрубился» пьяный.
Потом Галька уехала домой, она хотела забрать сына и приехать в наш посёлок жить, чтобы видеть меня каждый день. На следующий день Галька вернулась к Дуське, но без ребёнка и с синяком под глазом. Это её муж так среагировал на слова, что она полюбила другого, а Галька и фактически влюбилась, наверное, в меня.
Но я был не готов бросить Зину и, самое главное, своих детей. Вот почему у меня так по жизни? Кто полюбит меня понастоящему, у меня с ними ничего не получается, а не любит — я к ней привязываюсь. Праздники, к сожалению, кончились, и я опять «с головой» ушел в работу, а по характеру я «трудоголик». Всегда отношусь к работе, которая мне непротивна, со всей душой, могу «торчать» на работе день и ночь, если это требуется для дела.
Галька побыла у Дуськи ещё несколько дней, синяк прошёл, и она уехала домой. Больше с ней вместе я никогда не был, хотя мы и неоднократно виделись. Три раза я приезжал к ней домой, но переспать нам была не судьба. Её муж работал водителем и часто ездил по командировкам, а тут как специально был всегда дома.
В конце августа была свадьба у моей дальней родственницы Маринки, в деревне недалеко от нашего посёлка. Меня с Зиной пригласили её родители, а отказаться мне было неудобно. Они, не имея своих детей, взяли Маринку маленькой из детдома, и вот вырастили до замужества.
Вечером я забрал Зину с работы из магазина, мы помылись у тещи в бане и, порядочно запоздав, поехали на свадьбу, в принципе, чтобы вручить только подарок. Все гости были там уже хорошо «выпившие» и танцевали на улице. Мы, вручив подарок и поздравив молодых, выпили «штрафную» и тоже вышли на улицу. Я здоровался и разговаривал с родственниками и знакомыми, то есть отделился от Зины.
А к ней подходит пьяненькая городская бабёнка, вся «прикинутая» и говорит Зине, показывая на меня: — «Ты знаешь этого мужика?»
«Знаю, а что?» — отвечает Зина.
«Я хочу с ним сегодня переспать, скажи ему об этом», — говорит ей незнакомка.
Зина сразу же подошла ко мне и больше никуда от меня ни на шаг не отходила, но мне рассказала эту историю и показала бабёнку. Я посмотрел на «жаждущую» со мной «переспать». Невысокая, стройная, очень симпатичная, хоть и не сильно молодая женщина, и мне тоже захотелось её. Но не тут-то было, Зина меня теперь уже «пасла». Мы выпили за столом ещё немного, и я поспешил домой. Трезвому смотреть на пьяных не очень приятно-то, да и Зине завтра на работу.
Утром, на второй день, я приехал на свадьбу один. Сразу подошел к незнакомке и предложил исполнить её вчерашнее желание сегодня. Мы сразу уехали с ней на речку и занимались там сексом в моём «ушастике» целый день. Мы купались с ней голые, вода была уже холодная, и на реке никого не было, хотя день был очень жарким.
А какое у неё тело, только писать картину, и это в тридцать восемь лет! Конечно, я очень сильно удивился, узнав её возраст. Женщина в возрасте, гораздо старше меня, но сильно уж хороша, у меня прекрасно на неё стоял. И мы вместо того, чтобы похмелиться на свадьбе и смотреть на пьяных, классно провели весь день вместе в объятиях, поцелуях и сексе. Не знаю, замужем ли она была, рожала ли, но никаких растяжек на её теле не было совсем. Груди стоят, такие аккуратные ножки и попа, и нигде никакого подобия целюлита.
Вот есть же женщины, и в возрасте, а так хорошо выглядят, что «малолетки» могут только позавидовать. Я потом встречал семнадцатилетнюю с растяжками по всему телу, даже на грудях и плечах, дикий ужас! Не знаю, в четырнадцать лет, что ли, она рожала? И у семнадцатилетней на «ляжках и попе» страшенный целюлит видел, как у старой толстенной «бабы». А тут тело и талия, как у Венеры Милосской. Она приезжала из областного города, и кому она была родня на этой свадьбе, не знаю. Имени её сейчас я тоже не помню, да это совсем и не важно. Это просто был свадебный роман с удивительной женщиной.
Если будешь не ленив, то, как источник, придёт жатва твоя; скудность же далеко убежит от тебя.
На работе меня «двинули» ещё выше, назначив начальником формовочного цеха. Я очень не хотел этого и боялся. На моих глазах сделали этой работой троих мужиков душевнобольными, можно сказать. Они, поработав по году на этой должности, становились какими-то отрешенными, надломленными. Мне было стыдно и жалко на них смотреть.
Их каждый день на оперативке, которая начиналась утром без пятнадцати семь, всячески оскорбляли и унижали. Директор завода и главный инженер никогда не стеснялись в выражениях, и это при всех главных специалистах завода, в том числе и женщинах. Благо, ругать было за что каждый день: это и план в трёх пролётах, это и качество, это и номенклатура, это и освоение новой продукции, ремонт и модернизация оборудования. Это чистота и порядок в цехе, это и люди, а их в цехе было тогда около сто двадцати человек. В общем, начальник формовочного цеха практически каждый день получал «разгон», да ещё мог и далеко не по одному разу.
Когда уговаривают, «ставят» на должность, руководители обещают помогать во всём. А потом их помощь бывает только ежедневной руганью и оскорблениями. Я сильно отказывался от такого «доверия», прекрасно понимая, что и со мной будет то же самое, что и с предшественниками.
Но на меня так сильно «наехали», что я никак не мог «открутиться». Не пойму по сей день их тогдашнюю систему. Они думали, что этот не справляется, а другой придет, и у него пойдёт всё как по маслу. Но такого, к сожалению, не бывает. Жизнь, а тем более производство — это синусоида с цикличными подъемами и спадами.
Как-то начались у меня в цехе поломки с вечера, я только пришёл домой поужинал, звонит мастер второй смены. Я сразу пошел в цех и «проторчал» там вторую и третью смены. Вызывал из дома слесарей и электриков (дежурных не хватало), в общем, я не успевал сделать одно как ломалось другое. Стою утром в комнате мастеров с журналом выпуска готовой продукции, уставший, не сомкнувший глаз за всю ночь. Входит главный инженер со страшного похмелья, не продохнёшь, (тоже, наверное, всю ночь не спал). Берёт в руки журнал, а там выпуск продукции за сутки сто двадцать кубов, вместо ста восьмидесяти по плану.
Потряхивая головой, он говорит мне: «Так что, Юрий Алексеевич, до ста двадцати кубов докатились?».
Я, передразнивая его, трясу головой и говорю: «Да, Иван Васильевич, вот докатились».
«Ну, и разъебай ты», — говорит он мне, заметив, что я его передразниваю.
Рядом со мной стояли мои мастера: мастер ночной смены, бывший начальник цеха и мастер первой смены, мой хороший товарищ. Мы с ним вместе работали мастерами, он мой ровесник, и мы дружили семьями, а ныне давно покойный.
Я был очень злой, и ответил на оскорбление главному инженеру: «Пошёл ты на х… алкаш ё…».
А он мне: «Как, как ты сказал? Мы, что на брудершафт с тобой пили?»
У него даже губа затряслась.
Тогда я сразу ответил: «Извиняюсь, Иван Васильевич, пошли Вы на х…, на брудершафт мы с вами точно не пили». Развернулся и ушёл от него в цех: думал, всё, наработался на заводе. Но на оперативке почему-то главный инженер даже заступался за меня перед директором, рассказывал о поломках в цехе, а о нашем с ним инциденте ни слова.
Встретил я Ивана Васильевича несколько лет назад в поселке, он уже давно на пенсии, старенький совсем. И давай он меня хвалить, вспоминать мои бывшие достижения. Мне было неудобно это слушать, я не люблю, когда меня хвалят, сразу тушуюсь. Однако всегда считал и считаю по сей день, что если взялся за работу, то должен работать от всей души и от чистого сердца. Должен честно относиться к своей работе, не жалея на это ни своих сил, ни личного времени.
Неоднократно просил я тогда директора вернуть меня на полигон, где я был в «своей тарелке» и вполне справлялся со своими обязанностями. Но меня упорно «держали» в цехе, хотя на оперативках постоянно «воспитывали», как и моих предшественников.
В декабре 1982-го умер Л. И. Брежнев, и мы, начальники цехов, (а почти всем нам не было тогда и тридцати лет), устроили после работы грандиозную пьянку. Мы радовались его смерти как дети, обнимались, целовали друг друга. Как народ России в 1801 году радовался смерти царя Павла I, из-за его «палочной» дисциплины.
Мы все надеялись, что теперь в стране к власти придут молодые и умные люди, и кончится этот формализм во всём, кончится «застой». Страна «отряхнётся» от тупости и дурости, и мы ещё успеем применить свои силы и молодую энергию для построения социализма, общественного строя для счастья и процветания всех граждан своей любимой Родины. Но, к великому сожалению, нашим ожиданиям не судьба была осуществиться.
Летом я продолжил сотрудничать со своими городскими товарищами — «шабашниками». Они взялись построить в том же колхозе два больших склада для зерна, используя на ограждения наши бракованные плиты пустотного настила, а их у меня в цехе было предостаточно. Утром, до заводской оперативки, я ездил на «запоре» на оперативку в ПМК, к шефам колхоза, где мы строили склады. Брал в ПМК кран и технику для перевозки нужной им продукции, а потом на заводе отпускал железобетон без очереди и сопровождал эту колонну на объект. Иногда, было, привезёшь на объект плиты, а там разгружать некому: все «шабашники» пьяные валяются. Сам, один, «прыгал», цеплял плиты на машине и отцеплял их в штабеле.
«Бугры» «шабашников» — это два городских мужичка, работавшие раньше в городе ИТР на оборонном заводе, и уж никак не строители. В монтаже КЗС они ещё понимали, а в капитальном строительстве ничего. Один из них был с «торпедой», то есть не пил совсем, а второй ещё и хорошо «закладывал». Они имели «прихваты» у председателя колхоза и постоянно из города возили ему «подачки». Начальнику ПМК я сам передавал от них неоднократно сумки с дефицитными продуктами. В выходные я приезжал к ним на объект работать и руководил строительством, можно сказать.
Летом, да собственно и зимой, в отпуск меня с работы не отпустили, но деньги с «шабашников» я всё-же получил. Опять же через отца зимой купил другой «запор», тоже ушастый, но с сорока сильным двигателем и в гораздо лучшем состоянии, чем был первый. Тот, на котором я отъездил год, учившись ездить, отец отдал Валере, а мне дал за это тысячу рублей.
С бензином у меня тогда проблем не было. За всё время езды на обоих «запорах» я от силы раза два-три заправился на заправке по десять литров, а так меня, в основном, снабжал Валера. Он хотя бы раз в месяц приезжал к родителям на кране «ЗИЛ», заправлял мне полный бак и канистры. На месяц этого мне вполне хватало, хотя ездил я на машине ежедневно, но на небольшие расстояния. За бензин я давал денег брату на водку, и то не всегда.
Зимой нашего директора завода «двинули» на повышение в областной город, запускать новый завод ЗКПД (завод крупнопанельного домостроения), гораздо крупнее нашего. Но ЗКПД ему оказался не «по зубам», и через определённое время он «перешли» в городе на другую работу. А у нас на заводе началась «пертурбация». Директором завода поставили зама, а главным инженером — начальника арматурного цеха, моего погодку. Мы с ним учились в школе в параллельных классах, затем он после восьми классов закончил авиационный техникум и работал на заводе со времени его строительства.
Благо, на своё место я выпросил у нового руководства освободившегося главного инженера, а сам решил отдохнуть от напряжённой работы и перевёлся начальником ОТК. Оклад у меня остался такой же, а работа — «не бей лежачего». Но не долго я «балдел». Иван Васильевич взялся за работу горячо, но что-то не пошло с планом в цехе, и он запил, пропав с работы. Меня директор с инженером попросили поработать временно за него.
Мне, конечно, не очень этого хотелось, но новому руководству надо было помочь. Ведь раньше мы были друзьями, можно сказать, да и цех бросить на произвал судьбы было жалко. Я согласился поработать, но без приказа на перевод, а руководители завода будут пока подыскивать кандидатуру на должность начальника цеха. Началась весна 1984-го, но мне замену так и не нашли.
Тут чего-то пошли в цехе сплошные поломки, то есть возникли проблемы с выполнением плана, и на меня начались «наезды» со стороны директора и главного инженера. Я работал также, со всей душой, но не мог ничего в тот момент изменить, какая-то была «чёрная полоса». А новые начальники этого никак не хотели понимать: дай план им, и всё тут.
Не на то надо смотреть, где человек родился, а каковы его нравы, не в какой земле, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь.
В выходные я «покатался» на своём «ушастике» по колхозам насчёт «шабашки». С трудом нашёл в соседнем районе недостроенный, год уже простоявший «замороженным» объект — МТФ (молочнотоварная ферма) на двести голов. Ферму строили татары-шабашники и бросили, сделав только стены из брёвен, «забранные» в кирпичные столбы, и, выложив из кирпича сбоку фермы молочный блок. Никто из шабашников (а в колхозе работали две бригады молдаван и бригада из областного города) браться доделывать ферму не хотели, из-за того, что денег на строительство осталось мало, а объем работ был ещё очень большой.
Я заключил с колхозом договор на сумму в тридцать тысяч рублей, так как выбора у меня не было. Никто мне хорошую, денежную «шабашку» за «красивые глаза», то есть без взятки, не «подгонит». Председатель колхоза собирался «слинять» из колхоза в районный центр и забил «его» на работу. Я прекрасно понимал, что помощи мне от «преда» будет мало, но всё равно решил рискнуть.
На заводе работать за сто семьдесят плюс двадцать рублей персоналки, мне уже не хотелось, тем более с несправедливыми «наездами» со стороны моих бывших товарищей. Мне было просто обидно и стыдно за своих новых начальников — как же портит некоторых людей должность.
Когда я работал ещё на полигоне, пропарочные камеры у меня по договору делали армяне, это было ещё при старом директоре. Я занимался с ними «вплотную», «стрелял» им уровень нивелиром под гидрозатворы на пропарочных камерах и подкрановые пути козлового крана во внеурочное время и выходные дни.
Потом мне ещё и наряды пришлось им писать, искать «чёрт знает чего» по ЕНИРам (единые нормы и расценки), чтобы набрать нужную сумму согласно договору. По фактически выполненным объёмам работ получалось сумма в несколько раз меньше договорной. А зарплата у этих «ар» вышла не в сотнях, а в тысячах рублей. Я прекрасно понимал, что половину они «отстегнут» директору, но всё равно зарплата у них, даже считая только половину, получилась больше, чем мы платили своим за идентичную работу, выполненную в неурочное время, в разы. Было очень обидно за наших мужиков.
Заключив с колхозом договор, я написал на заводе заявление на расчёт, и, что интересно, мне его сразу подписали. (Новые начальники, видимо, решили подобрать другие кадры). Заставили только отработать две недели, чтобы навести идеальный порядок в цехе за это время. Что я и сделал, попросив помочь мне свою бывшую смену, они мне просто не могли отказать. В своё время я их многих спасал от увольнения по тридцать третьей статье (прогулы и пьянка в рабочее время) трудового кодекса. Предыдущие директор и главный инженер заставляли меня писать докладные на многих из них, уличённых в пьянстве. Многие из рабочих были мне друзья детства, и от докладных как-то приходилось мне перед начальством «откручиваться». Да и зарплату они у меня получали всегда выше, чем другие смены.
За время отработки я подобрал себе бригаду на «шабашку». Одного, очень работящего мужика взял из своего цеха. Хорошего молодого плотника выпросил у друга, начальника котельной. Он, правда, дал мне его только на лето. Двоих мужиков мне «подогнал» брат, которые жили с ним в райцентре: хорошего механика и одного просто хорошего работягу, но сильно любящего выпить. Мне потом его приходилось постоянно «пасти» и держать в «узде».
В начале мая я привёз на своём «ушастике» бригаду на объект. Для жилья нам колхоз дал пустующий частный дом с кроватями, а соседка «подвязалась» нам готовить. Правда от её услуг быстро пришлось отказаться, уж очень плохо она готовила. Потом готовил я сам из продуктов, которые брал в колхозе и покупал в магазине.
На разнорядке я брал у председателя колхоза технику, нужную мне для производства работ. Но механизаторы в этом колхозе были очень избалованные и без бутылки ехать к нам не хотели. Купив несколько бутылок, я понял, что тут не хватит с ними ни каких денег. Я попросил у «преда» трактор «Т-40» из «калашного» ряда. Юра, наш механик, за несколько дней восстановил его, и он служил нам всё время строительства «верой и правдой».
Мне пришлось привлечь в помощь две лесозаготовительные бригады из нашего посёлка с трелёвочными тракторами. За выходные они нам помогли заготовить сто пятьдесят кубов строевого леса и вывезли его из делянки. Лес клеймить в лесничество ездил я сам, угостив там хорошо лесничего и лесников, чтобы «нарезали» хорошего. Лес был нужен нам на колонны, балки и стропила для строительства фермы.
Потом я сам ездил по лесхозам, «выколачивая» там пиломатериал на строительство. Его они должны бы нам дать по фондам, но без своих ног, без угощений его просто не было в наличии.
Мы работали по шестнадцать часов в сутки и больше. Мне приходилось в работу выкладывать все свои силы, упорство и знания, и дело потихоньку двигалось. К ноябрю ферма стояла у нас уже под крышей, окна были вставлены и застеклены, тамбура сделаны, ворота и двери везде навешены. За шифером и пергамином, правда, мне тоже приходилось ездить самому «пробивать».
Какой это объём работ, можно представить, если здание семьдесят на двадцать один метр и два тамбура восемь на двадцать один метр. Нужно было залить фундаменты под четыре ряда колонн внутри фермы и под тамбура, поставить колонны, положить на них балки. И это всё из леса, который мы сами «притащили» с поляны на своём тракторе. Также нужно было сделать потолок фермы из досок пятьдесят миллиметров толщины, поставить стропила длиною четырнадцать метров, обрешетить и покрыть пергамином и шифером крышу.
Для ускорения производства работ я старался как можно больше её механизировать. Во-первых, купил по дешёвке в посёлке сломанную бетономешалку. Мы восстановили её, и все бетонные работы у нас пошли гораздо быстрее.
Рядом с нами строили телятник молдаване. Так у них жены, худющие, как доски, и черные, как негры, от рассвета до заката ежедневно в корыте лопатами месили им раствор и бетон. Наши русские бабы ни за какие деньги и ни при каких условиях так работать не будут. А молдаване приезжали в Россию заработать, чтобы построить на родине своим детям дома. Они и в те годы не ждали от государства бесплатного жилья, а строили сами.
Так же я заказал, специалисту «от бога» сделать электрическую пилу. Пила работала от сети в триста восемьдесят вольт без преобразователя тока (аналог современным импортным), и все плотницкие работы у нас тоже пошли намного быстрее.
Деревенские «аксакалы» частенько подходили посмотреть на нашу работу. Увидев, что в бригаде одна молодёжь, они предполагали, что наше строение рухнет в первую же зиму. Недавно у них рухнула зимой крыша на только что построенном опытными молдаванами коровнике.
Я прекрасно понимал, из-за чего это произошло. Длина стропил на ферме очень большая (мы делали их из тонких сосен длиною четырнадцать метров), а они, принимая на себя никем не меренную снеговую нагрузку, прогибаются. Стропила, прогнувшись, выскакивают из зарубы, и крыша «складывается».
Купив большую электрическую дрель, мы сверлом на тридцать шесть миллиметров сверлили стропила и брус обвязки здания. Нарубив на ЗЖБИ арматуры длиной сорок сантиметров и диаметром тридцать шесть миллиметров, мы кувалдой соединяли эти узлы. Теперь я был уверен, что ни при каких условиях у нас крыша не рухнет. Так, естественно, и вышло. Коровник простоял шестнадцать лет, и простоял бы ещё столько, но был «спалён» по баловству беспризорными детьми деревенской нищеты и алкашей.
Наш механик Юра соорудил вышку с блоком наверху, высмотрев эту конструкцию у молдаван. Трактором, натягивая трос, а не вручную, как молдаване, он подавал нам наверх, как подъёмником, все строительные материалы.
А это по объёму несколько железнодорожных вагонов, несколько сот тонн: брус, доски, стропила, рубероид и шифер. Если бы мы подавали это вручную, сроки строительства несравнимо бы увеличились. Жить мы перебрались в молочный блок нашей фермы, то есть не тратя времени на дорогу к работе. Готовил я тут же, на газовой плите, а отапливались мы электрическим калорифером «Муссон».
Каждую субботу, поработав до обеда, на моём «ушастике» мы уезжали домой в баню и на выходной. А в понедельник рано утром я забирал всех в посёлке, и начиналась новая трудовая неделя.
Зина с Любкой работали в магазине, обе относительно молодые, нет и тридцати лет, симпатичные, да ещё и оставленные мужьями. (Любкиного мужа я взял к себе в бригаду со своего цеха, он тоже хотел заработать.) К ним, естественно, «подбила клинки» колхозная «элита». Сначала их, видимо, «оттрахал» председатель колхоза, а потом главные специалисты и заготовители. У Зины долгое время был любовником заготовитель, который «катал» её на «Ниве», а Любку «трахали» кому не лень.
Как-то я на неделе по делам приехал домой и остался ночевать. Вечер, а Зины с работы нет (она не знала, что я дома). Серёжка, как обычно, привёл Таню из садика, это была его ежедневная обязанность. Накормив детей ужином и уложив их спать, я сидел на кухне и ждал, когда явится домой Зина. Около десяти вечера привезли её на «Ниве». После этого я перестал с ней спать, как с женой. Это при условии, что у меня не было тогда никого, только напряженная, тяжелая, но интересная работа.
К Новому году у нас были завершены практически все работы и внутри коровника. Были сделаны из обрезной пятидесятимиллиметровой доски полы (лежаки), где будут спать коровы и лотки транспортёров навозоудаления. Также были сделаны из обрезной доски тридцатимиллиметровой толщины кормушки. Всю доску мы обрезали сами на «циркулярке», которая стояла у нас внутри коровника.
Перед Новым годом к нам приехала комиссия ОКСа (отдел капитального строительства) из Танькинского райисполкома. Они были крайне удивлены, даже поражены объёмом выполненных работ, так как были уверены, что эта ферма будет у них в районе «долгостроем». А нам осталось только внутри коровника забетонировать две дорожки для проезда трактора с тележкой-кормораздатчиком. Но это придётся сделать уже по весне, внутри коровника стало тоже холодно. Всё равно специалистам из СХТ предстоит на этой ферме сделать водопровод и смонтировать автопоилки и установить и забетонировать звездочки транспортера навозоудаления.
Начальник ОКСа никогда в жизни не видел такой производительности ни у одних «шабашников». Он сразу пригласил меня с бригадой на работу в их райцентр. В Танькине нужно было построить большой двухэтажный кирпичный детсад субподрядным способом. Я, естественно, согласился: до весны нам на ферме делать было нечего.
Без примеров невозможно ни правильно учить, ни успешно учиться.
После новогодних праздников с помощью экскаватора — драгляйн с клин-бабой мы стали в болоте копать экскаватором мёрзлую землю и сразу закладывать ленточный фундамент из бетонных блоков под детсад. До грязи фундамент был сделан и перекрыт плитами, а по теплу мы начали кирпичную кладку.
Бригаду я увеличивать не стал. А для ускорения трудоёмких работ стал на выходные привлекать бригаду каменщиков с нашего посёлка. За неделю мы, в основном, подготавливали материал для работы каменщиков. В субботу утром мужики приезжали к нам на трех мотоциклах с колясками, два дня они очень плодотворно работали, а в воскресенье вечером, получив вполне устраивающие их деньги, уезжали домой.
В мае на неделю мы съездили в колхоз, подготовили там всё для производства бетонных работ. Привезли из Танькина на тракторе «Т-16» ещё одну бетономешалку и за выходные проезды на ферме забетонировали. Туда также я привлёк добросовестных работников с родного завода, которые за хорошие деньги нам помогли быстро завершить бетонные работы. Выполнив все работы согласно договору, мы получили с колхоза деньги.
Двое моих работников купили по новому «Москвичу»: «Комби» и «Люкс». А механику и мне такие машины покупать не хотелось. Я решил поездить пока на «Запорожце», а потом «достать» «Жигули».
К августу коробка садика была готова, а пиломатериала для крыши ещё не было. Я распустил бригаду на «каникулы» на три недели, а сам с семьёй уехал на поезде в Крым отдыхать. Хотелось, чтобы дети отдохнули на море, да я и сам его ещё не видел. Жили мы на море в небольшом городке недалеко от Евпатории. Хозяева, Зинины дальние родственники, отдали нам свою спальную, а сами спали в бане. Приехал я домой прекрасно отдохнувший, полон сил и энергии. Нас в Танькине уже «потеряли», материалы для крыши были готовы, и мне «подогнали» ещё две работы.
Нужно было в отдалённом селе их района доделать воздушную теплотрассу и опрессовать её за хорошие деньги. Это начальник ОКСа, убедившись, что я работаю быстро, аккуратно и качественно, стал мне «подгонять» хорошие объекты и без взяток, что буде вместе попьём водки. Мы вдвоём со сварщиком съездили и за неделю закончили теплотрассу, а остальная бригада делала крышу на садике.
Совхоз, для которого мы строили садик, ещё решил хозяйственным способом построить себе административное здание. Контора совхоза «ютились» в деревянном старом доме, а они хотели бы построить большое двухэтажное кирпичное здание с отдельными кабинетами для всех специалистов. Директор совхоза предложил мне с «подачи» начальника ОКСа построить им эту контору, и я заключил договор на строительство. Прораб совхоза долго вымогал из меня взятку, но я никогда в жизни никому взяток не давал и сам никогда не брал. Надеюсь, что этого никогда и не случится в моей жизни.
Я решил: пока стоит сухая, тёплая погода, срочно залить под контору ленточный, монолитный фундамент. Опять привлёк дополнительно чужие силы, и параллельно с крышей садика мы делали и фундамент под контору. Директор совхоза единственно попросил меня, что бы его сын, студент строительного института, поработал с нами. Я взял его в бригаду, он «от души» поработал с нами и получил за это, как и мы, на этом объекте. Работали мы допоздна под светом прожекторов, и у нас получилась «накладка». Я писал в табелях нарядов в трех организациях по двенадцать часов всем членам бригады, то есть у нас получилось по тридцать шесть рабочих часов в сутки.
За месяц мы получили «чистыми» по три с половиной тысячи рублей, и это в 1985 году! Я сразу поехал в областной город и заплатил на СТО ВАЗ девять тысяч триста рублей за новую «Ниву». В течение двух месяцев, согласно договору, завод должен был мне её предоставить.
Зарплату мы, все члены бригады, получали в кассе одинаковую. С большой получки, приехав в посёлок, мы все вместе хорошо выпили, и я предложил «скинуться» по сто рублей с «носа», пока у всех есть деньги, на будущие непредвиденные расходы, угощения нужных нам для работы людей и так далее. Все единодушно согласились со мной и собрали деньги. А один мой работник, отдавая деньги дома жене, недосчитался этой сотни, забыл, что отдал её мне. Так он всю ночь мучительно думал, куда у него делась сотня?
Какие там могли быть взятки у нас, русских, даже для дела! Я, бригадир, из своего кармана не могу её дать, ведь получаем мы все одинаково, а, собрав с бригады, невозможно дать. Работники после первого же стакана будут везде и всем это рассказывать. И абсолютно не важно, сколько они получили, а получили, значит, «моё». Вот почему все заказчики в СССР любили работать только с «кавказцами», получая «откат», а бригадам русских всячески старались отказать в работе.
Закончив эти объекты, я на зиму подрядился произвести отделочные и плотнические работы в двухквартирных панельных домах и пристроить к ним веранды. Их для совхоза смонтировала ПМК из панелей ЗЖБИ, на котором я раньше работал. Заключив с совхозом договор, мы стали на них работать. За моей спиной мои работники в выходной украли с одного из этих домов чугунный котёл для отопления. Милиция из Танькина это дело быстро «раскрутила», хотя большого ума для этого им, наверное, и не потребовалось. Я был поражён наглостью своих работников и сразу всех их уволил. Воистину, «жадность фраера губит».
Сам на зиму устроился в своём поселке мастером погрузо-разгрузочных работ к знакомому начальнику УПТК (управление производственно-технической комплектации), который меня сильно уважал. Сейчас этот начальник тоже давно покойный, он был постарше меня года на три. Его организацию в девяностых годах закрыли, и он остался без работы.
Поездил Милентий Леонидович с мужиками в Подмосковье простым рабочим, а он умел хорошо работать и своими руками. У него дома было очень много всевозможных поделок в квартире, особенно для его детей, всевозможные спортивные снаряды и тренажеры. Но перенести все унижения и оскорбления, которые они испытывали в Подмосковье, он, видимо, не смог, спился и умер. «Перекантовался» я до весны в этой организации, катаясь на работу на новенькой тёмно-синей «Ниве», которую я пригнал из города в начале декабря.
Кстати, за время работы на «шабашке» почти два года у меня не было ни одной женщины. И это при условии, что я и с Зиной занимался сексом крайне редко, когда уж совсем невозможно терпеть, аж «яйца ломит». Работа у меня была очень напряжённая, да и своих работников мне нужно было постоянно «пасти»: не украдут, так «нажрутся». Некоторые работники были ещё и очень недовольны, когда я где-то долго задерживался. Им хотелось бы, мало того, что я «кручусь» и думаю, как больше нам заработать, чтобы и работал с ними наравне.
Один «гнилой» работник всё провоцировал других, что я мало с ними работаю. Это был новый мой работник, он раньше работал слесарем у меня в цехе на ЗЖБИ. Он уж очень просился ко мне на «шабашку», и я, дурак, взял его. Есть такая «порода» людей — всегда и во всем осуждать начальников (это он не спал ночь, не досчитавшись сотни). Начальники всегда у них плохие, хоть им «масло на голову лей».
Главная склонность человека направлена на то, что соответствует природе.
Весной мне предстояло доделывать «контору» совхоза, хотя бригады у меня не было. Из армии пришел Саня, мой шурин, и тесть попросил меня взять его к себе «подзаработать». А я за два сезона уже набрался определенного опыта: сдал МТФ, двухэтажный кирпичный детсад, и так, по мелочам, кое-чего. Мне предстояло сделать общестроительные работы без внутренней отделки административного здания совхоза, на фундаменте, который мы залили осенью. Зимой я купил в «Ниву» магнитолу, заказал чехлы из шкур только родившихся телят. Машина была тёмно-синего цвета, такие же шторки, шикарные чехлы и музыка.
Я вплотную в этом году решил заняться сексом. А на такой машине по тем временам можно было «снять» в провинции почти кого угодно. Я взял в бригаду трёх хороших каменщиков, и мы с Саней. Этой бригадой в начале мая начали кирпичную кладку. Я купил на объект шахтный подъемник для подачи раствора на леса и второй этаж (автокрана теперь у нас не было). Его я брал только для подачи большого количества кирпича и перекрытия здания плитами, платя за него наличными из «бригадного» кармана.
В совхозной столовой мы питались три раза в день с шефами из города, которые помогали совхозу в заготовке кормов. Там работала вторым поваром Тоня, молодая, двадцатидвухлетняя, высокая, стройная и довольно симпатичная женщина со светлыми длинными волосами. Я на неё давно поглядывал, но она была замужем, а я, трезвый, на редкость скромен, то есть разговора с ней на личные темы никогда не заводил.
Как-то вечером на ужине Тоня попросила меня проводить её на машине к матери. Её муж Федька, от которого Тоня, оказывается, ушла, обещал её застрелить из ружья, когда она пойдет домой мимо его окон. Естественно, я её проводил. Тоня по дороге сказала мне, что у неё на днях день рождения. Я предложил ей взять с собой девчонку, отрабатывающую у них в столовой школьную практику, взять с собой Саню, и этот праздник отметить на природе.
После работы в день рождения Тони мы с Саней забрали их из столовой и, прихватив с собой выпить и закусить, уехали на природу. Там мы хорошо выпили, повеселились и потанцевали, а когда стало темнеть, отвезли Саню с девчонкой в Танькино. Мы с Тоней заехали в рожь, за дом её матери, и на заднем сиденье занялись сексом. Тонька своим строением и телом была сильно похожа на Зину в молодости, и у меня с ней всё классно получилось.
После этой ночи я стал каждый день провожать Тоню после работы домой, частенько заезжая где-нибудь на природе «трахнуться». Иногда я приезжал к ней и после окончания своей работы, и мы спали и занимались сексом у её матери на веранде.
Федька теперь уже меня хотел застрелить, но, слава Богу, обошлось. Он в своё время женился на Тоньке, «девке с брюхом», разойдясь с женой. Родившаяся Тонькина дочь, стала, так сказать, и его, ибо они с Тонькой зарегистрировали брак. И как-то, лежа со мной в кровати, Тонька говорит: «Федька, сволочь, третий месяц алименты не платит». И хватает у неё наглости говорить такое мне. Не зря, видимо, Федька хотел её застрелить: обидно, наверное, мужику платить алименты на чужого ребёнка. А поссорились они и разошлись из-за того, что Федька приревновал её к водителю автобуса, с которым Тонька развозила в поле обеды механизаторам. Они часто и подолгу задерживалась — постоянно у них «ломался» автобус. Боюсь, что ревновал её Федька не без основания.
Определённое время Тонька была моей любовницей, но мне было стыдно перед Федькой за её наглость по отношению к нему. Она захотела получить с него ещё и полдома, который достроил ему отец уже во время их совместной жизни. Я как-то свёл Тоньку с Саней, а сам «смотался» «по делам». Саня её «трахнул» с «моей подачи», после чего она от меня, слава Богу, отстала.
Саня в магазине, куда ходил за сигаретами, познакомился с продавцом Анькой. Она «положила на него глаз», а её лучшая подруга сильно хотела познакомиться со мной. Анька устроила мне в магазине «смотрины». Мне Валька очень даже понравилась — невысокая, симпатичная, светленькая молоденькая девушка, лет двадцати с небольшим. На лице у неё, правда, было несколько жировых угрей, как говорят в народе, «от недостатка секса», но они её ничуть не портили. У Зины, до рождения Сережки, угри тоже на лице частенько «вскакивали».
Как-то мы с Саней сказали дома в субботу, что едем завтра на непредвиденную срочную работу. В воскресенье утром мы забрали в Танькине Аньку с Валей и поехали на природу. Было очень жарко, мы целый день выпивали и купались в реке. Заняться сексом было негде, кругом были люди, да и неудобно. Первый раз ещё и стеснялись друг друга.
Вечером Анька попросила отвезти её домой: муж потеряет, а она, оказывается, была замужем. Мы отвезли её, а Валька согласилась ехать с нами в наш поселок: ей спешить было некуда. В посёлке мы ещё вместе выпили, и я отвёз Саню домой, а потом «зарулил» в лес. Валька сама, не стесняясь, разделась догола, благо, ей было что показать, и мы занялись сексом на заднем сидении. Когда мы оба вместе «кончили», я вышел из машины вытереться. Вернувшись в машину, увидел, что Валька сладко спит, голая. Попробовал её разбудить — бесполезно. А что делать, куда мне её девать? Где она живет, не знаю, как её фамилия — тоже. Да и куда её голую везти? И самому тоже уже спать хочется: полночь, а завтра работать.
Я поехал в свой гараж, поставил машину и пошел спать. Наказал Зине, чтобы разбудила меня пораньше, сказав ей, что мне по работе нужно завтра рано быть в Танькине. Зина разбудила меня в пятом часу, ещё было довольно темно на улице. Я бегом в гараж: как там Валька? Увидел её сидящей на заднем сидении и одетой «по полной форме».
— А где мои трусы? — спрашивает Валька меня.
— А я откуда знаю? На память не брал, не коллекционирую.
Не включая свет, ибо в соседнем гараже собирались по грибы соседи, выехал из гаража, закрыл ворота, и мы с Валькой поехал в Танькино. Приехав потом на выходной домой и ставя машину в гараж, после посещения у тёщи бани, я включил свет. А её трусики, «неделька», лежат на полу: видимо, Валька ночью выходила из машины и вытряхнула их, и они неделю «гостили» у меня в гараже.
Валька до окончания объекта была моей любовницей. А потом, когда я в Танькине открыл кооператив, мы возобновили с ней отношения, хоть она была уже замужем и родила дочку. Валька была очень сексуальная, с очень мягким и нежным телом, у меня на неё всегда вставал с «полтыка».
В стране началась компания по борьбе с пьянством: в 1986 году водка стала продаваться по талонам. А мне по работе она всегда была нужна для расчета с крановщиком, водителем, трактористом, а деньгами они обычно не брали. Да и директор совхоза просил меня всегда иметь водку в запасе, взятки он не брал, а на «халяву» выпить любил.
Зина так и работала с Любкой в магазине, и я частенько ездил к ним за водкой. Как-то, приехав к ним в магазин, я не застал там Зину. Она уехала куда то, видимо, с любовником, как мне рассказала повариха с колхозной столовой. Мне пришлось «трахнуть» повариху прямо в столовой за её «услугу» полустоячим, так как эта женщина не в моем вкусе, хоть и далеко не страшна. У неё мужское телосложение, а мне это очень не нравится. Потом я познакомил с ней шурина Саню, а вот ему, после армии, она была «самое то».
Заканчивая объект уже где-то в сентябре, мы с Саней ехали из дома в Танькино вдвоём (каменщиков, с которыми мы вели строительство конторы, я уже уволил за пьянку). По дороге я посадил подвезти по пути Зойку, молодую, маленькую ростом и очень симпатичную полненькую круглолицую девушку. Я ей предложил, совершенно шутя, выбирать любого из нас в мужья и пригласил вечером приходить к нам в гости на объект.
Она, конечно, предпочла бы себе в мужья Саню: он молодой, высокий, здоровый и довольно симпатичный. Вечером Зойка пришла к нам, но мы были ещё заняты работой. У меня на объекте работали в этот день привлечённые мужики: помогали нам покрыть крышу шифером. Я предложил Зойке подождать у нас в комнате, пока мы закончим работу, а жили мы в одной из комнат на втором этаже нашего объекта.
Саня, когда мы закончили работу, попросил меня отвезти Зойку домой. Она почему-то ему не очень понравилась, да и жениться он ещё не собирался. Я отдал мужикам водку и, прихватив с собой литр, повез Зойку домой. Мы проехали её деревню и свернули в лес, там, где можно в него въехать. Было уже сильно грязно, осень. В лесу мы хорошо с Зойкой выпили, закусывая одним виноградом, который был у неё в сумке. Я стал «колоть» её на секс, но она «заартачилась». Стала «ломать» из себя «целку», хотя, мне было видно, что это далеко не так.
Когда я её всё-таки раздел, у меня уже, видимо, «перестоял», и вставить «его» «туда» мне не удалось. Зойка была совсем пьяная, везти к матери такую я постеснялся и решил в машине с ней поспать. По утрам у меня всегда хорошо стоит, и, проснувшись, я ей «засадил». Конечно же, Зойка не «девочка», в чём я ни грамма не сомневался, но ещё с маленькой и плотной «Ею». После секса я завез Зойку домой, а сам поехал на работу. Больше я с ней никогда не был. Когда, потом мы проезжали мимо неё, стоящей на остановке, она почему-то отворачивалась. А её, оказывается, «огуляли» до меня менты из Танькина, как они мне потом рассказали. Вот она и засобиралась резко замуж.
Ошибаются те, которые во время благополучия думают, что навсегда избавились от невзгод.
В конце ноября мы сдали объект, закончились мои «похождения». Зину с Любкой уволили из магазина с большой недостачей, хотели передать дело в суд. Но нам своих детей не захотелось оставить без матерей и пришлось заплатить за них недостачу, хоть делать этого мне и очень не хотелось. Мало того, что они там пьянствовали и «поролись», так их ещё кто-то «развёл» и на деньги. Саня, правда, тоже помог мне оплатить Зинину недостачу. С Зиной я сексом не занимался, полностью игнорируя её. Она вскоре устроилась работать в наш райцентр на молокозавод лаборанткой.
Почти два месяца после сдачи объекта я просидел дома, не знал, что мне делать. Жить с Зиной я больше не хотел, но и той, с кем бы я хотел жить, у меня не было. Бросить своих детей тогда я тоже не мог, они были ещё совсем маленькие и очень привязанные ко мне. Да и отец мне не посоветовал поступать опрометчиво: «Эта жена — блядь, а другую возьмёшь, будет проблядь», — говорил он мне. (Его слова впоследствии оказались пророческими). Так я и остался с семьёй, но с Зиной ничего хорошего больше у нас не было, да просто и быть не могло.
Я очень устал от безделья и устроился на работу в райцентр, в строительную организацию мастером. Там главным инженером работал мой хороший знакомый по работе на ЗЖБИ, он-то и пригласил меня. Сейчас он тоже давно покойный, хотя мой ровесник. Не мог он перестроиться, после того как нашу организацию разогнали, поездил с мужиками в Подмосковье простым рабочим. Но работать руками он не умел, да и ленив был, а начальником он никому был не нужен. В общем, не вынес Андрей Петрович этой «ломки», спился и умер в сорок семь лет, оставив недоученных своих двух сыновей.
На работе я сразу обратил внимание на двух молодых и красивых отделочниц. Надька постарше, и она оказывается, не пропускала мимо себя ни одного мастера, работающего в этой организации. Мне рассказали об этом работавшие в нашей организации мастера, и в ближайшее время мы с ней тоже «трахнулись». Ножки и лицо у Надьки были очень красивые, а груди какие-то «прыщики», однако она оказалась очень сексуальная женщина. Её за красоту взяли в фольклорный ансамбль районного ДК, с которым она объехала Россию. Ездил на работу я на своей «Ниве» и, выходя с оперативки, постоянно встречал Надьку у своей машины, где она меня поджидала.
Мои попытки сблизиться с её коллегой Надька пресекала. Когда я стал сторониться Надьки, она мне передала такое любовное письмо на четырёх страницах, какого я никогда в жизни ни от кого не получал. А Надька была замужем и матерью двоих детей. Мне стоило большого труда отвязаться от нее, только заведя другую любовницу; и, когда Надька узнала об этом, мне удалось с ней расстаться.
Валька работала бухгалтером в санатории, где был один из моих объектов. Наша организация делала там, в столовой и в двух спальных корпусах, ремонт. Валька была худенькая симпатичная девушка лет двадцати пяти, с вьющимися светлыми волосами и с множеством мелких родинок на лице. Валька была очень сексуальная, с чрезмерно узким входом в «Её». Если у меня не наступала полная эрекция, то вставить его «туда» было бесполезно. «Кончая», Валька больно кусалась и царапалась, и чем-то «там» так хватала головку члена, что я боялся, что «откусит». Ни с кем такого ни до неё, ни после я никогда не испытывал. Мне очень нравилось заниматься с ней сексом.
Обычно я брал Вальку после работы, и мы ехали с ней на развалины старообрядческого скита, одноименного с санаторием и находящимся неподалеку от него. Там мы с Валькой от души занимались сексом и купались в чистейшей лесной реке. Эти места Мельников-Печерский хорошо описал в романе «В лесах».
По выходным мы уезжали с ней на реку или озеро, а Зине я говорил, что еду в подшефный колхоз на сельхозработы. Валька ради меня даже рассталась с грузином, богатым коммерсантом, с которым до меня жила гражданским браком. Но у меня закончился объект в санатории, и мои встречи с Валькой стали всё реже, а когда мне дали строительство дома в нашем посёлке, — и совсем прекратились.
Зимой мне дали объект в нашем поселке. Нужно было построить двадцати семи квартирный трёх этажный кирпичный дом со сберкассой в цокольном этаже. Начинать нужно было с фундаментов. Работа ответственная, так что в организацию я ездил далеко не каждый день. Теперь я был чаще дома, вечерами и в выходные занимался с детьми. Практически ежедневно навещал родителей они уже доживали последние годы.
С машинами в нашем государстве опять стало плохо, а я решил «Ниву» заменить. Хорошая машина — «Нива», но по асфальту на ней ездить жестко и накладно (слишком большой расход бензина), с постоянно включенными обоими мостами. Мне пришлось поставить отца, инвалида ВОв уже первой группы, в очередь на получение «девятки». Через год я получил «восьмерку», продав «Ниву» за свою цену. Зимой с детьми в выходные я часто ездил на лыжах в лес. Им было всё очень интересно: видеть различных лесных птиц и следы зверей на снегу, — а мне нравилось им что-то рассказывать и объяснять.
Отработал я два года в этой организации и её расформировали. Меня со сдаточным объектом переводом взяли в ПМК, принявшую на баланс наши объекты. В мае 1989-го года я сдал двадцати семи квартирный дом и сразу рассчитался, хотя работа в этой ПМК тогда считалась престижной. Нас туда только двух мастеров приняли со всей нашей организации. Но работать всегда «привязанным» к объекту мне не хотелось, и меня уже ждала другая работа, которая мне была очень интересна.
Жадность бездонна — в эту пропасть можно падать бесконечно. Корыстный часто не знает, чего он хочет, и единственное, что его ждёт, это конечная неудача.
Меня пригласили «головой» мужики, которые в соседнем от посёлка колхозе хотели смонтировать самодельный универсальный станок для изготовления берёзового паркета. От меня им требовалось организовать и запустить производство, найти рынки сбыта паркета, т. к. опыта самостоятельной работы они не имели. Работа для меня была очень интересная и обещала быть денежной. Со всей душой я занимался этой работой целыми днями, без выходных, задерживаясь в цехе допоздна. Ездил на работу на своей новой «восьмерке», часто возил с собой и бригаду, хотя у «бугра» была своя «тройка», но он её берёг.
Я по старым знакомствам в Танькине купил шпалорезный станок, а в областном городе на заводе-изготовителе рейсмус и фуганок. В леспромхозе, производящем щитовой паркет, приобрел торцовочный станок и полный комплект разборных фрез с победитовыми пластинами. Всё нужное оборудование для производства паркета мужики смонтировали по моему проекту в линию в неиспользующемся телятнике. Также в линию, согласно моему проекту, была сделана электрическая сушильная камера. Всё в цехе было удачно расставлено, удобно для производства продукции с меньшими физическими затратами.
Как-то вечером я ехал из посёлка в колхоз, посадил подвезти по пути двух «голосующих» молодых девушек. Им нужно было доехать в соседний районный центр (это шестьдесят километров от нас) а денег у них не было. Одной было лет двадцать пять, а другой девятнадцать. Они добирались домой из города с конкурса красоты.(С их слов). Девятнадцатилетняя девушка была действительно уж больно хороша: высокая, очень красивая, с длинными красивыми ногами «от ушей» и большой стоячей грудью.
Я завез их в наш цех, предложил коллеге-бригадиру вместе проводить их, но тот отказался, больно он был жадный на деньги. Тогда я по знакомству купил в магазине четыре бутылки вина (рябина на коньяке) и поехал с ними один. По дороге они у меня хорошо выпили вина, но ещё немного оставалось. Старшую я довёз до её дома, а с красавицей мы поехали на реку.
Мне долго пришлось её «колоть» на секс. Мы допили с ней всё вино, и мне даже пришлось дать ей прокатиться за рулем на своей «восьмерке». Только уже на заре, мы занялись с ней сексом. Правда «она» у неё уже пустила такой «сок», (видимо, пока я тискал её за грудь и ножки), что у нее весь лобок был сырой и липкий.
Она мне ещё и говорит: «Ну, почему ты на меня „клюнул“, „трахал“ бы подругу, я же ещё девушка незамужняя»? Мне пришлось популярно объяснять ей, что не была бы она такая молодая и красивая, я никуда бы их не повез. Больше мы с ней никогда не встречались, и имени её не помню.
В конце 1989 года мне с этими мужиками пришлось расстался. Я хотел это производство вывести с баланса колхоза и образовать кооператив, выплачивая в колхоз только за потребляемую электроэнергию и арендную плату. А председатель, да и этот бригадир, хотели оставить цех подсобным производством колхоза. Председатель хотел платить нам за выпускаемую продукцию только тридцать процентов от чистой прибыли. Бригадир был с ним согласен, так как очень боялся самостоятельной работы.
Бригадир, который меня приглашал на работу, был очень жадный. Он предложил мне получать одинаковую зарплату с ним, что меня, конечно же, не устроило. Про таких людей раньше, до революции, говорили — «за копейку в ж… даст, а за три с колокольни прыгнет». Моего отца это была любимая поговорка, относящаяся к жадным людям. Мне такая оплата показалась маленькой, неадекватной вложенному труду. Да всё организовав и наладив, я стал ему по большому счёту не сильно и нужен.
А мы ведь ездили ещё с бригадиром на моей «восьмерке» в поисках рынка сбыта паркета в Казахстан, Астрахань и на Кавказ, были даже в Грозном, который — мне очень понравился. Красивый был город и очень зелёный, что по дороге, бывало, едешь, как по аллее, закрытый тенью широколиственных деревьев от жаркого южного солнца. В Астрахани из-за тупости и чрезмерной жадности моего компаньона у него украли барсетку с документами и деньгами, которые мы брали с собой. (А её он всегда клал на ночь под подушку в номере гостиницы, где мы ночевали вдвоём).
Как же он «ревел»! И это взрослый мужик, который старше меня на семь лет. Надо было только видеть, — как младенец, потерявший мамкину титьку. Благо, у меня было немного денег с собой: брал на чёрную икру и осетрину, которые хотел купить в Астрахани для себя. На них-то мы и добрались домой, голодные, питаясь только вяленой воблой, которую я очень дёшево купил раньше ещё в Казахстане на реке Урал.
Поработав в колхозе меньше двух лет, они бросили паркетное производство. Я потом выкупил в колхозе в свой кооператив это оборудование, взял себе и мужиков, которые остались тогда без работы, — и были мне за это очень благодарны. Правда, только тогда.
Когда хочешь посоветоваться с кем-нибудь о своём деле, обрати прежде всего внимание на то, как он устраивает свои собственные дела.
Долго думал я, чем мне теперь заняться. К большим деньгам я уже привык, к самостоятельной работе — тоже. Посоветовался с хорошим другом по работе на заводе ЖБИ Александром Любимовым, который работал главным механиком. Мы с ним решили сделать пресс для производства отделочных плит из опилок, согласно имеющемуся у него прайс-листу. Инженерную часть нашего проекта брался выполнить он, а всё остальное я, в том числе, материальное обеспечение.
На самолете я слетал в Черновцы на Украину, откуда был прайс, посмотрел производство плиты из ветоши своими глазами, записал все технические параметры пресса. В начале февраля 1990 года мы с Любимовым начали вплотную заниматься прессом.
Производство мы решили создавать в Танькине в лесхозе, где главным лесничим работал мой зять Анатолий Титов, и директор лесхоза был очень хороший, порядочный человек. И главное, у них было сырьё для нашего производства и подходящее помещение для пресса. Сухие опилки из столярного цеха они отвозили в лес на свалку, а мы их решили использовать для нашего производства.
Я взял на работу электрогазосварщика и слесаря. Сам на токарном станке точил всё, что требовалось для изготовления пресса, т. к. токаря в лесхозе не было, а токарный и фрезерный станки в гараже были. Вот где мне опять пригодились знания, полученные «малолеткой» на «зоне». Воистину говорится: «Что Бог не делает, всё к лучшему».
Все основные комплектующие для пресса, то есть гидроцилиндры, насосную станцию, пульт управления и шланги высокого давления я привез из Кохмы с завода строительного машиностроения. Всё это я купил за «наличку» на свои деньги. Машину для поездки брал в автохозяйстве тоже за свои. Металлопрокат для изготовления каркаса пресса я купил на ЗЖБИ, а двадцать третьего февраля 1990 года зарегистрировал кооператив в Танькине, в районной администрации.
За время моих ежедневных «катаний» из своего посёлка в Танькино, занимаясь прессом, я повстречался с Машкой. Как-то ехал вечером после работы домой, и меня тормозит вне населённого пункта пьяненькая молодая бабёнка и довольно симпатичная. Остановился, смотрю: да она хорошо и богато одета, вся в золоте. Её, оказывается, «кавказцы», работающие в их колхозе, пригласили на шашлыки и хотели там «трахнуть хором». А она воспротивилась и напала на них драться. Те, не долго думая, уехали от неё, оставив в лесу одну.
Машка попросила меня отвезти её домой, а это нужно было ехать мне в обратную сторону. Я отвез её, а по дороге сразу «трахнул», даже не познакомившись. Она была «этому» очень удивлена, но ничего против не имела.
А я решил сразу взять «быка за рога», тем более что уже давно не занимался сексом с теми, кто мне хотя бы нравился. С Зиной у меня бывало иногда, но это не секс, а какой-то суррогат секса, только для того, чтобы «не разучиться». Машка определенно долгое время была моей любовницей. Она была невысокая, плотная, около «тридцатника» разведенка, с маленькими грудями и очень сексуальная.
Мне пришлось снять квартиру в Танькине, ибо «кататься» каждый день за сорок километров было накладно, да и машину жалко «колотить». Дороги тогда у нас были ну просто отвратительные. Один раз в марте я с полдороги вернулся опять в Танькино, так как не смог в разлив проехать дорогу по асфальту, а дорога республиканского значения.
И сколько раз на этой дороге на ямах ломал кронштейны у своей «восьмерки»! Не меньше десятка раз. А сколько раз гнул диски на колесах, что спускала «бескамерка» и приходилось ставить запаску? Сейчас эти дороги просто чудесные по сравнению с теми, какие были. Вот единственное, что стало лучше для простого человека в провинции за девятнадцать лет так называемой демократии.
На каждые выходные в Танькино приезжал мой друг, ведущий инженер нашего проекта, и ночевал у меня. Мы сделали каркас пресса, закрепили гидравлические цилиндры и занимались его доводкой. Также мы параллельно делали смеситель и другое вспомогательное оборудование, которое потребуется для производства плит. И всё это нужно было нам «сделать» сначала в голове, а потом воплотить в «железо».
Дома я теперь почти не появлялся, с головой уйдя в интересную, созидательную работу. Дела у нас, конечно, подвигались, и неплохо. Зарплату своим работникам я платил из своего кармана и гораздо большую, чем они получали раньше в лесхозе. Я надеялся вернуть все свои затраты, запустив пресс в производство. Только когда это будет? Риск у меня был, конечно же, большой. Все свои деньги, заработанные на «шабашке», я вложил в производство, а на них можно было купить тогда две новые машины «Жигули». Мне было очень интересно увидеть, что же у нас получится, а в инженерные способности друга я, конечно же, верил.
Обо мне написали в районной газете большую статью с интервью, где я рассказал о своих намерениях использовать отходы производства (опил), (которым завалены все окрестности Танькина) для изготовления плит.
Наконец-то мне удалось сделать любовницей Файку, двадцатилетнюю, очень красивую, смуглую плотную малышку, с черными глазами и волосами. С ней я был знаком, когда строил контору совхоза, а она училась в училище, и я знал ещё тогда, что она уже «трахается». Больно уж она мне тогда нравилась, много бы я отдал тогда, чтобы «переспать» с ней. Но ничего у нас с ней тогда не получилось, я был слишком стар для неё.
Через знакомых ментов я «спас» от тюрьмы её жениха, по её просьбе «вытащил» его из КПЗ. «Солдатиков» обвиняли в изнасиловании какой-то молодой деревенской девки. Файкин жених с друзьями (водители машин, солдаты срочной службы, строившие по «линии партии» дороги Нечерноземья) «оттрахали» какую-то деревенскую «прошмантовку» «хором». А она решила на себе женить кого-либо из них или «развести» на деньги и написала заявление в милицию.
Но всё это «дело» было «шито белыми нитками», и за пару литров водки мне «отдали» её жениха. За это Файка отдалась мне в снимаемой мной квартире. Мне с ней заниматься сексом очень понравилось: всё при ней, но всё миниатюрное. «Она» плотная, как у Вальки из санатория; не знаешь было, как «загнать», если не встанет, как надо. Продолжительное время Файка была моей любовницей, «воюя на два фронта». Правда, со своим женихом она, по всей вероятности, сексом не занималась, хотя Бог их знает. Потом, когда отслужил её солдатик, Файка вышла за него замуж, и уехала с ним на его родину в Подмосковье.
Я возобновил связи с Валькой — моей любовницей со времени «шабашки» в совхозе. Также сделал любовницей Любу, бухгалтера профсоюза работников АПК (агро-промышленный комплекс), женщину чуть больше тридцати лет, довольно симпатичную, с большими, если не сказать огромными грудями.
И также, наконец-то, «трахнул» Гальку, которую «хотел», тоже ещё работая на «шабашке». Галька была очень симпатичная, беленькая, плотная, невысокая молодая женщина лет двадцати двух. Галька отдалась мне без большой охоты, как потом оказалось, из-за того, что я был богатый, то есть мне «всё можно».
Строгость отца — прекрасное лекарство: в нём больше сладкого, чем горького.
Пятого марта умер мой отец. Зиму он жил в нашем райцентре у Валеры, моего старшего брата после смерти нашей матери второго апреля прошлого года. Отец жил там потому, что ему приходилось практически ежедневно вызывать скорую помощь. У него было сильно больное сердце, а в нашем посёлке службы скорой помощи тогда ещё не существовало. Я тогда в Танькине занимался вплотную прессом, и, к сожалению, даже не простился с живым отцом. За это себя я очень виню и по сей день. Отец умер на восемьдесят первом году жизни, прожив, я считаю, немало, учитывая две перенесённые войны.
Он в юности был комсомольцем по убеждению, хоть и из богатой семьи. Комсомольцы вели тогда непримиримую борьбу с церковью, «опиумом для народа», как они считали. Я, конечно, не одобряю их действия по скидыванию креста с церкви в нашем райцентре. Пусть бы стояли церкви, это же памятники архитектуры, да и пусть бы в них молились те, кому этого хотелось.
Но та молодёжь, комсомольцы тридцатых годов, от чистого сердца хотели открыть глаза народу на окружающую их действительность: нищету, бедность и отсталость России от мировой цивилизации. Комсомольцы тех лет хотели сделать хорошей жизнь для себя и всех граждан своей огромной многонациональной Родины.
Отец принимал участие в строительстве комсомольцами клуба в районном центре вместо закрытой церкви. Работали они бесплатно в выходные и праздничные дни, и даже в день Святой Пасхи. Здание клуба и по сей день эксплуатируется: там сейчас находится детская музыкальная школа. Только стоит она обветшавшая, так как у районных властей нет денег на её ремонт, а бесплатно теперь в нашей стране никто и ничего делать не будет.
Также отец по комсомольской путевке строил первенца автомобилестроения молодой республики. Там они жили в бараках, работали в лаптях, по колени в воде, копая траншеи под фундаменты цехов с двойной перекидкой земли. Комсомольцы работали тогда за копейки от всей души, не жалея ни себя, ни своего здоровья, ради процветания своей любимой Родины.
Те комсомольцы понимали, что стране нужны новые заводы, фабрики и развитое сельское хозяйство. Они знали, что без индустриализации и коллективизации невозможно вывести страну из нищеты и вековой отсталости. Комсомольцы тридцатых годов работали, не жалея себя, думали и надеялись на всё самое хорошее: «Пусть мы не успеем хорошо пожить — всё построенное останется нашим детям; пусть они живут счастливо и вспоминают нас добрым словом».
Отец прошёл две войны, обе — с первого по последний день. Будучи комсомольцем, сражался на фронтах, защищая интересы Родины в финской кампании и саму Родину в Отечественную войну от фашизма. На фронте комсомольцы тоже думали и мечтали о будущем своей Родины: «Вот победим в войне, вернемся домой и заживем хорошо и счастливо; родим кучу детей, которым всё построенное и завоёванное нами останется. Они будут счастливы и благодарны нам».
Также отец пережил семь лет тюрьмы, а это не санаторий. И это с его-то здоровьем: весь израненный, инвалид второй группы. Хоть стариков в тюрьме и на зоне молодёжь не обижала, называла «крахами», но ничего делать не заставляла. В местах заключения люди оказались гораздо порядочнее, чем правители нашей страны, которые без зазрения совести «кинули» стариков с сбережениями и лишили достойных пенсий, чем ввергли их в нищету. Тяжело бы пришлось этим правителям страны, окажись они в тюрьме. Научили бы их «зеки» уважать старость, сделали бы их теми, кто они есть в душе. В этом я не грамма не сомневаюсь.
Отец выжил и там, а, придя домой, опять помогал своим детям с пенсии, которой Родина (Советская власть) его не обидела за его ратный труд и боевые заслуги. Благо, отцу Бог не дал пережить позор неблагодарности, не дав ему дожить до «светлых» дней российской демократии. А вот, оставшись без жены, он и года «не протянул». Хоть и обижал он её в жизни сильно и даже бил, но видимо и сильно любил. Она для него всегда была: «Анечка, Нюрочка, деточка».
Государство погибает тогда, когда перестают отличать дурных от хороших.
Однако, как старики, пережившие столько страданий в своей жизни, глубоко ошиблись! Поколение их детей и внуков выросло совсем не такими, какие были они. Я решил в свою книгу включить отрывок из выступления сразу после второй мировой войны будущего директора ЦРУ США А. Даллеса:
«Посеяв в Советском Союзе хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как?
Мы найдём своих единомышленников … своих союзников и помощников в самой России.
Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания.
…Литература, театры, кино — всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности.
В управлении государством мы создадим неразбериху… Мы незаметно будем способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель… Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов и прежде всего вражду и ненависть к русскому народу — всё это мы будем ловко и незаметно культивировать, всё это расцветёт махровым цветом.
И лишь немногие, очень немногие, будут догадываться или даже понимать что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ оболгать, объявить отбросами общества…»
И ведь они своей цели добились. Население СССР, обрабатываемое Западной идеологией, направленной на развал и разрушение страны с народным строем, «клюнуло» на абстрактные свободы. И без боя, не считая десяти выстрелов из танков по «Белому дому», отдало все завоевания трех поколений в руки кучке наглецов.
А у этих людей, если так их можно назвать, нет ни Родины, ни родителей, да и вообще ничего святого. У них на уме только деньги, страстное желание обогащаться любыми путями.
Они решили, что это сам Бог указал на них «перстом». Бог разрешил им взять в руки всё в стране: власть, средства производства и природные ресурсы. Вот тут и церковь пригодилась им, которая благословила этих наглецов на ограбление народа.
Вот почему боролись с ней наши отцы и деды. Церковь и при царе занималась этим же: благословляла царя, помещиков и капиталистов на ограбление народа за подачки. А народ призывала раньше и призывает сейчас к смирению и терпению, считая граждан своей страны полнейшими дураками. Не зря не очень лестно отзывались о служителях церкви в своих произведениях классики А. С. Пушкин, И. С. Некрасов, Л. Н. Толстой и многие другие.
Правители страны кинули народу клич, что вы стали теперь свободными и можете делать, что хотите. И ведь российский народ «купился» на этом. Новые правители России уничтожили в стране промышленность и сельское хозяйство. Резко сократилось в стране количество рабочих мест, а лишенные выбора работы люди стали фактически крепостными у новых хозяев предприятий.
Запуганные лишением даже мало оплачиваемой работы, люди стали готовы выполнять любые «самодурства» своих хозяев, лишь бы их дети не остались голодными и раздетыми. И, к великому сожалению, эту правду жизни многие стесняются признать себе, чтобы не выглядеть дураками перед более удачливыми их окружающими, сумевшими как-то получше пристроится.
Живут потихоньку или выживают в нищете, еле сводя концы с концами, и думают, что большее пусть дети сами зарабатывают, когда вырастут. Главное, мы их выкормим и выучим, вытянув на их учебу все свои «жилы», а там пусть они сами думают, как жить.
Но ведь мы оставляем своим детям свободу только на бумаге, а фактически — «крепостное» право, которое мы «завоевали» своим бездействием, своей пассивностью ко всему. А вот будут ли дети благодарны нам за это? Маловероятно.
Не знать истории — значит всегда быть ребёнком.
Незнание истории российским народом я считаю основной причиной всех бед в России. Незнание развития мировой цивилизации, как и истории развития своей страны, имеют самые пагубные последствия. Я думаю, что это делается специально теперешней правящей верхушкой.
Моя дочь Таня закончила Государственный Университет, гуманитарный факультет. Её в группе считали одной из самых умных, она закончила обучение без троек, в основном, на пятерки. До этого она закончила колледж искусства и культуры, по специальности библиограф. Таня абсолютно не знает истории, только школьную программу, и то очень слабо. А их, гуманитариев, учили высшей математике в обоих учебных заведениях. Видимо, власть считает, что это им в жизни нужнее будет — на рынке торговать или занимаясь своим бизнесом. А ведь она заканчивала факультет психологии человека! К сожалению, не только Таня не знает истории. Я разговаривал со многими недавними выпускниками гуманитарных ВУЗов, и везде то же самое.
Да и сами правители взяли из истории для своего руководства страной только основные, как они считают, главные принципы:
Первый ещё из Древнего Рима. Для спокойствия страны они дали то, что просили граждане Рима: «Хлеба (в России это вина) и зрелищ». Тем и другим «накормили» теперешние правители России своих граждан досыта. Обеспечили всех «вином» в зависимости от достатка: от коньяка за тысячи рублей, до «Трояра» и «Боярышника» за десять рублей. Пей — не хочу.
Зрелищ тоже: на любом канале телевидения только концерты всевозможных певцов и юмористов; огромное количество шоу и всевозможные сериалы, как зарубежные, так и отечественные — на любой вкус: «хошь» — любовные триллеры, «хошь» — боевики. А кто побогаче, могут посмотреть всевозможные концерты и «в живую» — по всем крупным городам страны постоянно гастролируют популярные певцы, рок и попгруппы, артисты юмористического жанра. Да и бесплатно даже «нищете» можно их посмотреть, потолкавшись в огромной толпе, когда городские чиновники проплатят артистам за выступления на праздниках или в связи со всевозможной их предвыборной агитацией.
Второй принцип тоже из Древнего Рима — «Разделяй и властвуй». Тем, кто умнее и наглее, власть дала возможность делать деньги. Но, сохранив такую систему налогообложения, чтобы для этого нужно было нарушать закон, иначе у тебя ничего не получится. Это делается специально для того, чтобы власти «держать на крючке» абсолютно всех в России, чтобы в любой момент «ретивых» поставить на своё место.
Это и М. Ходорковский, и любой губернатор, мэр, член Совета Федерации, депутат Государственной Думы или депутат любого другого уровня, руководитель партии или движения. Только скажи против власти слово, и любого обвинят, найдут «хищения и сокрытия», не важно, когда это было и на каком поприще.
Правители специально «запустили» в страну всех желающих, начиная с граждан бывших республик Союза, кончая «всех, кому не лень». Это для того, чтобы лишить граждан своей страны достойной зарплаты. Все, имеющие деньги, независимо от национальности и страны происхождения могут в России открывать своё дело. Чем и поспешили воспользоваться выходцы из кавказских республик бывшего СССР, захватив в нашей стране практически все вещевые и продуктовые рынки абсолютно во всех регионах России.
Рабочую силу, не имеющую денег, тоже запустили в страну можно сказать в неограниченном количестве. Не хочешь ты работать за копейки у «новых русских», делающих громадные деньги на занижении оплаты труда, они китайцев или таджиков с «хохлами» наймут. А простой народ пусть обижается на гастарбайтеров, которые отняли у них работу, а не на правителей страны.
Третий принцип взяли из сказки Андерсена «Голый король». Смотри в кино и по телевизору во всевозможных сериалах и шоу, как люди живут богато и красиво в нашей стране. Они умные — всего добились сами. А ты, раз нищий и бедный, значит ты дурак, ни на что не способный (а ведь никто не хочет выглядеть дураком перед окружающими), поэтому и обижайся только на себя. Ищи утешение в алкоголе или наркотиках.
А если и на это у тебя нет желания, пожалуйста, иди в церковь или во всевозможные секты. Если ты исповедуешь другую веру, то тоже, пожалуйста, во многих городах Росси сейчас открыты мечети, костелы, буддийские храмы и молельные дома. Везде тебя там ждут и с удовольствием примут, облегчат душу и кошелёк.
Вот этими тремя принципами правители, пришедшие к власти в нашей стране, хотят уничтожить народ своей страны. Нет, не подумайте, что страну, а только народ. Россия им ещё нужна, пока в её недрах есть полезные ископаемые, пресная вода, лес и дураки, способные «костьми лечь» за Родину, то есть за них и их богатства.
Денег от добычи природных ресурсов и налоговых сборов власти вполне хватает шикарно жить, иметь огромные виллы и счета за границей, свои яхты и самолеты. Даже для выплаты нищенской пенсии старикам хватает, и на нищенское содержание армии и милиции, для охраны их богатств, как на территории России, так и за её пределами от «террористов» и «зарвавшихся» руководителей тех стран, где у них есть свои «интересы». А желающие жить красиво бюджетники пусть сами зарабатывают взятками и «откатами» с предпринимателей, «разводом» «кавказцев» и своих граждан, которые без лужковской регистрации работают в Москве и Подмосковье.