Ходкевич закрыл книгу и взглянул на монаха маленькими колючими глазками хитреца.
- То я вижу, что божий служка, а людям как служишь? Грехи их замаливаешь, да их же грехами кормишься?
- Кормлюсь стараньем своим, - тихо сказал монах, - не для себя, для поспольства по земле сей брожу и живу.
- Не-э-эт, - усмехнувшись, протянул Ходкевич, вспомнив только что прочитанное, - не старанием... "Духовники живут грехами нашими, лекари болезнями, а судьи ошибками да несчастьями". То ест сказано верно!
- И не токмо сие у Платона мудрого сказано, - неожиданно произнес монах, - тебе бы, ваша мость, другие слова запомнить...
Пан Иероним чуть не подскочил в кресле, словно его поймали с поличным. Он отбросил в сторону книгу, поднялся и шагнул к монаху.
- О свенты Иезус! Вон ты каков... Садись, обогрейся, да не боясь беседуй.
Ходкевич сам подвинул кресло к камину. Махнул слугам, чтобы оставили их, и, взяв монаха за руку, усадил.
Ни тени страха, ни смущения не обнаружил магнат на лице своего собеседника. Сел напротив, с любопытством разглядывая спокойное лицо, видать, неглупого бродячего чернеца.
- Какие слова Платоновы запомнить велишь? - спросил без гнева.
Монах протянул руки к огню, зябко пожал плечами, ответил нехотя, видно, думая о чем-то своем:
- Слов разных много...
- Говорят, ты из Киева, - меняя тему, вкрадчиво заговорил хозяин, - по дороге разное видел, что присоветуешь?
- Не советник я тебе, ваша милость, - ответил монах, - а по дорогам ноне, сам ведаешь, всяко на глаза попадается...
- Наливая, разбойника, не встречал?
Ходкевич пронизал монаха своими глазками.
- Про разбойника Наливая не слыхивал, - помедлив, ответил монах.
- Так ли? - не поверил пан Иероним. - Земля вся слухом наполнена, а ты вроде мимо прошел... Вспомни. Северияном зовут, из казаков, князя Острожского сотник... Далеко ли от сих мест грабежом, пся крев, промышляет?
- Крый бог, мне разбойники не встречались... а грабежа мноство вокруг. Поспольство в нужде великой живет.
У Ходкевича невольно дернулась щека. Притворно вздохнув, вымолвил:
- Живем, как кому на этом свете назначено, не мешали бы злодии...
Монах скосил на него прищуренный глаз.
- Правда твоя, ваша милость, не мешали бы злодии, - проговорил с едва заметной усмешкой, - но я вот не злодий, и ты, прости меня, ваша мость, тоже себя не личишь таким, а в чем же наше с тобой назначение! Чем живешь?
Никто еще не задавал такого вопроса Иерониму Ходкевичу. Против воли почувствовал надобность оправдаться перед смелым монахом.
- Я своим трудом да працей хлопов моих...
- То-то, хлопов, - дерзко вставил монах, - а хлопы - люди все божьи, не твои, не мои...
- От веку так, прошу пана, установлено, и переставить порядок сей никому не удавалось. Один одно дело творит, другой - другое...
- А кабы переставить однажды? - в упор спросил монах.
- Не быть тому! - возразил Ходкевич, раздражаясь твердостью собеседника. - Пытался я у себя неких худопохолек чужому делу учить заворовали, пся крев.
- Так, может, то дело и впрямь им чужое было, еще бы чего подыскал для них, - усмехнулся чернец.
- Злодей всегда останется злодеем. Я в сем уверился. Добро им творить только людям во вред. "Benefacta mali collocata malefacta existimo!"* заключил Ходкевич, но монах не сдавался.
______________
* Добро, сделанное недостойному, - дурной поступок (лат.).
- Стало, не зачерпнув воды решетом, ты отбросишь его как негодное, а другой бы муку им просеивал.
- Есть люди, которые постоянно подлы, - зло сказал хозяин.
- Мало ли кто виной тому... - Монах наклонился к Ходкевичу. - Вот ты пытал, какие слова Платоновы надо запомнить, слушай: всевозможные орудия изобрел человек и ясно назвал, к чему что призначено, оттого и польза их видна. Сделал орало - им землю орать. Ветрило поставил - ладью толкать. А человек нарожается без указания, к какому делу приставлену быть. Те, что смогли возвыситься, мыслят - их назначение боле других полезно, и повинны все их считать умными да честными. А которых злодеями именуют, когда и кем к сему призначены? Вот кабы изначала знать о людях призвание их...
- Тогда мы душили бы злодеев в их колыбели! - хрипло засмеялся Ходкевич.
- Не все люди так думают, - тихо сказал монах.
Он раздражал Ходкевича. Невольно поддаваясь силе чужих слов, магнат начинал жалеть о затеянном споре и решил покончить его.
- К какой истине ты зовешь? - зло спросил пан Иероним.
- Ты не достигнешь ни одной, - спокойно ответил монах. - Пока душа твоя скована гневом, истина не посетит разума. Ужели Платон сего не внушил тебе?
Ходкевич почуял насмешку в этих словах. Он встал.
- Не забывайся, чернец! Хвали бога, что совесть моя охраняет тебя!
- Грешная совесть - плохой страж для людей, - ответил монах, подымаясь с кресла, - то не совесть, а гордость шляхетская.
- Эй, берегись!
- К чему мне? - улыбнулся монах, - я и так в твоей власти, как в плену. Но запомни: "И вольные в плен увлекутся, в нужде и горестях погибнут роскошные!" - то не Платона, пророка нашего слово!
- Запомню! - багровея, неожиданно захохотал пан Ходкевич.
Он дернул шнурок большого звонка.
- И ты бы, ойтец, запомнил... беседу нашу...