- Дайте мне его, - попросила Мария.
Старая Агата подумала, что Мария боится за перстень, и быстро подала ей.
- Возьми, детка, возьми... это твое... люди только поглядели.
Мария отшатнулась.
- Сына дайте...
Подали сына. Она прижала его к груди, будто защищая от собравшихся, от повисшего над ним, в руке старухи, золотого кольца.
- Что ты, Марилечка?
- Ничего... ничего... мне не надо... - сквозь слезы прошептала она, пряча лицо.
Дед Никита взял из рук Агаты кольцо, сказал строго, рассудительно:
- Как так не надо? Может, перстень этот тебе на счастье дан. К пану снесешь, за выкуп отдашь... Может, всей семье твоей воля выйдет... или хоть сыну, чтобы рос вольным крестьянином. Савва твой сызмальства о воле все марил... Найдороже всего человеку воля. Дороже золота... всей жизни дороже!
Так говорил дед Никита. Слушали его, покачивая головами в знак согласия и одобрения. Слушали бедные женщины, никогда не имевшие ни золота, ни воли... Видать, слушал его и обладатель драгоценного перстня, богач-новорожденный, потому что во время этих слов он громко причмокивал и сопел, упиваясь теплым молоком матери, только не было у него сил оторваться от благодати. И кто знает, может быть, для того, чтобы дать понять всем, что он согласен с дедом Никитой, что воля дороже всего для него, он вырвал руку из опутавших его старых тряпок-пеленок и, подняв, сжал розовые пальцы в кулак.
- Ишь ты, разбойник... - засмеялся Никита.
Улыбнулась мать, осторожно прижав к своей щеке ручку сына.
И светило им солнце. Пели птицы. И в далеком небе слышались колокола...
* * *
"...того же лета 7090 октября 19 день великое празднество и большой звон в Москве.
Великой государь сам, ради своей государской всемирной радости и для новорожденного сына своего, кормил у себя в Передней нищую братию и жаловал милостыню. Всю братию учреди и напоити, с нею же и сам изволил вкусити.
Всяких чинов людям приказным указал:
"Которые колодники во всех приказах не в больших винах сидят и в правежах не в больших и тех колодников для сей радости общей свободить".
Мноство людей московских в тот день обрели себе волю. Покинули темницы, и было им светло и радостно..."
Гудели колокола всех московских церквей. Торжествовала столица. С амвонов всех храмов, во всех монастырях читалось царское слово о ниспосланной благодати. У великого государя Ивана Васильевича и его седьмой жены Марии Федоровны родился сын. Было это 19 октября 1583 года, в день святого Уара. Митрополит напомнил царю об этом дне.
- В день святого мученика Уара рожден твой сын, государь. По церковным нашим законам и обычаям имя ему надлежит дать ото дня сего.
И вдруг замолк митрополит, недосказав.
Грозный сверкнул глазами, нахмурился. Словно темная туча закрыла лицо его.
- Пошто имя мученика младенцу невинному хочешь дать?
Спросил тихо. Потом, вздохнув могучей грудью, поднял гордую голову и торжественно объявил:
- Не на муки, а на славу Руси рожден царевич сей! Назовем его Дмитрием, как был назван наш первый, в бозе почивший наследник. В память великого князя Донского - Дмитрия!
* * *
Так в этот день появилось на свет три человека. Три новых судьбы. Были они разные, друг от друга далекие...
Дочь пани Ядвиги за толстыми стенами старого замка, обложенная пуховыми подушками и грелками, как могла, цеплялась за жизнь. Ждала своего часа.
Царевич Дмитрий жил в Московском Кремле, и еще никто не помышлял об его отъезде в маленький Углич, назначенный позднее местом жительства его матери...
Сын Марии качался в деревенской колыске, подвешенной к прокопченному потолку убогой хаты. Ждал возвращения батьки...
КАК СТАХОРА КРЕСТИЛИ
Савва Миткович спешил к дому. Он сплавлял панский лес далеко на Припяти, и туда к нему дошла добрая весть с родных Выселков. Хлопец, привезший хлеб сплавщикам, рассказал обо всем. Едва дождавшись конца работы, Савва с другом Миколой из соседней деревни и пришлым Григорием отправился напрямик, сокращая путь, через леса и болота. Словно выросли крылья у молодого отца. Друзья едва поспевали за ним. Тяжеловесный, медлительный силач Микола напоролся босой ногой на острый пенек и теперь прихрамывал. Григорий шутил:
- Нашему Савуле птушки ноги обули, а у Миколы - пятки голы!
Уже известный на сплаве насмешник и задира, Григорий недавно бежал от своего пана из-под Киева и теперь скитался по глухим местам, нигде не находя покоя. Был он малого роста, чернявый и такой подвижной, что прозвали его люди Жуком. Он и впрямь жужжал среди посполитых. То кому-либо на ухо, то открыто перед лицом доброй компании, поглядывая, лишь бы не подслушал его покрученик* или другой какой панский слуга. Панов и их слуг Григорий не любил. Зато с бедняками сходился быстро и тесно. К Савве привязался больше других.
______________
* Покрученик - приказчик (бел.).
Савва был на две головы выше Григория. И там, где рослый красавец плотогон делал шаг, его новый друг делал два вприпрыжку. Савва скажет слово - будто с корнем пень вывернет, а Григорий подхватит, очистит, отточит, и засверкает слово острой секирой.
- Смотри, Жучок, не опали свои крылья, - не раз дружески предупреждал его Савва.
Григорий загадочно отшучивался:
- Не опалю, бо не там огонь, куда я лечу, а там, откуль вылетаю... А без крыльев неможно мне. Комар и тот без крылов пишки ползет, а у людины дел поболе комариных. Ему ползать грех. Летать треба, братику! Як можно выше летать!
Была уже на исходе неделя с того дня, как родился у Саввы сын. Пора бы крестить новорожденного. Дать ему имя.
- Назови Андреем, - предложил Микола.
- Не годится, - возразил Григорий, - задразнят хлопца: Андрей, не дурей, раздерешь сорочку.
- Ну, Якубом, - уступил добродушный Микола.
- Якуб стоит, як слуп, - подхватил насмешник.
- Сергеем... - уже робко пробовал подсказать Микола.
- Сергiем мого дурного пана звалы, - объявил Григорий.