В гости к моей нью-йоркской подруге, юристу, приехали дети — дочь с мужем. В гостиную, где сидим мы, старшие, время от времени доносятся голоса из кухни: там молодые делают какие-то подсчеты, заносят цифры в записную книжечку. «А еще памперсы, витаминные смеси», — слышу я голос дочери. «Опять считают, все пытаются определить, во сколько им обойдется первенец, — объясняет мне мать. — Думают, что все можно учесть до цента. Каждую игрушку, каждую одежку. Смешные». Дочка слышит эту реплику матери и кричит из кухни: «Ма, да мы же главные расходы давно уже посчитали, ты-то это хорошо знаешь». Да, мать, конечно, это знает слишком хорошо. Потому что приехали они одолжить у нее денег на свой дом.
Мать, кстати, живет в большой трех— , а по-нашему пятикомнатной квартире одна. А дети снимают другую, однокомнатную: вместе молодоженам с родителями жить не принято. Но теперь, если появится ребенок, им надо переезжать в более просторное, то есть более дорогое помещение. Раз все равно раскошеливаться, то лучше уж купить свой дом. Денег на первый взнос у них нет. Но они часть взяли в кредит в банке, а за другой частью приехали к матери — тоже взять в долг, но без банковского процента. Ситуация эта очень типична. Прежде чем решиться на ребенка, все равно какого по счету, родители тщательно высчитывают все расходы.
Не знаю, сколько незапланированных детей рождается в Америке. По крайней мере, в семьях, которые я знаю, — а это, повторюсь, семьи образованных американцев со средним и немного выше среднего достатком, — таких «случайных» ребятишек мне видеть не довелось. Впрочем, мое впечатление никакой научной ценности не имеет. Поэтому снова обращусь к Максу Лернеру: «Большинство американских детей, особенно среднего класса, рождается только после того, как родители тщательно взвесили, могут ли они себе позволить иметь детей — как с точки зрения первоначальных затрат, так и с точки зрения их будущего содержания: хорошее образование, проживание в пристойном окружении, общение с подходящими людьми...»
У моих друзей в городе Уитон (штат Иллинойс) Гвен и Чета Хенри четверо детей. Оба они люди очень занятые, Чет — бизнесом, а Гвен — работой на государственной службе. Много лет она была мэром города, а сейчас трудится в администрации графства ДюПейдж.
— Как это вы отважились иметь столько детей? — изумляюсь я.
— Мы рассчитали, что можем себе позволить четверых — столько и произвели на свет. Было бы денег больше, родили бы еще.
Впрочем, Гвен и Чету уже за пятьдесят. В семьях их родителей было у одного пятеро, у другой девять детей, то есть психологически они были подготовлены к многодетности. У современных молодых супругов уже другая установка — на 1 — 2, значительно реже — 3 ребенка. И дело здесь не только в психологии. И даже не только в материальных расчетах, хотя, как я уже сказала, финансовые возможности строго анализируются. Дело еще в занятости жен.
Около 80% американок детородного возраста работают — правда, не обязательно полный, может быть и неполный рабочий день. Они предпочитают не отдавать все время детям, но оставлять часть его для своей карьеры. Что же касается женщин с высоким профессиональным статусом, то они подчас и вовсе отказываются от материнства. Что это значит? Вот более точные данные. Их приводит в своей книге «Созидание жизни: профессиональная карьера женщин и дети» Сильвия Хьюлет, известный американский социолог: «Среди женщин после сорока, преуспевших в профессиональной деятельности, у пятидесяти процентов еще не было детей. Позволит ли им физиология дать жизнь хотя бы одному ребенку?» То есть половина женщин-профессионалов бездетна.
К демографу Джулии Хардсен из Мичиганского университета я пришла поговорить о ее интересном исследовании матерей-одиночек. Она выкладывает передо мной таблицы, я вижу любопытные данные. В 1960 году у незамужней матери появлялся каждый двадцатый ребенок. В 1970-м с таким же статусом он рождался уже у каждой десятой. Сегодня «безотцовщина» от рождения составляет 25,7%. Это в целом по стране. А если взять афро-американскую (негритянскую) общину и поделить всех детей на всех отцов, то получается, что три пятых малышей появились на свет вне брака. Шестьдесят процентов!
...В ток-шоу мать жалуется: дочь-школьница сделала то, что по-русски называется «принесла в подоле». Сообщила ей о своей беременности, когда уже поздно было делать аборт, и поставила перед фактом. Мать этот факт приняла. На дочь сердилась недолго. Ребенка стали растить вдвоем. Недавно дочь сообщила, что опять беременна. И опять не хочет называть имя отца, потому что тот от отцовства, а тем более от женитьбы отказывается. Правда, на этот раз время еще не упущено и можно сделать аборт. О чем мать ее и просит. Но дочь отвечает, что отнюдь не собирается этого делать. «Почему?» — спрашивает ведущая. «Мне нравится быть мамой», — отвечает девочка. «Но ведь один ребенок у тебя уже есть», — удивляется ведущая. «Не один, а два, — поправляет ее мать. — Сейчас она беременна третьим. Двоих она мне уже подарила». Вопреки традиционному галдежу во время ток-шоу, на этот раз в зале наступает полная тишина. Ведущая тоже выражает крайнюю степень изумления. Полную невозмутимость и даже, я бы сказала, безмятежность демонстрирует только сама героиня программы. На эмоциональные вопросы «почему?» она отвечает простодушно и односложно: «Мне это нравится». Словарного запаса да и аналитических способностей у юной матери явно не хватает. Поэтому ведущей приходится призвать на помощь весь свой журналистский опыт, чтобы выдавить из нее еще два признания: «У нас в компании многие девочки так делают» и — «Меня теперь уважают».
Социолог, приглашенный на шоу в качестве эксперта, дает свое профессиональное видение ситуации:
— Трое детей за три года (первый ребенок появился у нашей героини, едва ей исполнилось 14, сейчас — 16), конечно, ситуация не очень частая. Однако ранние и обычно внебрачные роды — не случайные, а вполне намеренные — все больше встречаются в среде девочек-подростков. Обычно это происходит в семьях с небольшим достатком, чаще всего у афро-американцев. Но в последнее время, как вы видите, и у белых американок тоже. Это явление как бы продолжает тенденцию в американском обществе: сегодня взрослые женщины чаще, чем раньше, принимают решение рожать вне брака. Общественное мнение к такому положению вещей относится все более лояльно. Девочки это хорошо чувствуют и просто подражают старшим.
— Но взрослые это делают вынужденно, — недоумевает ведущая. — Когда время рожать уже уходит, а подходящего партнера для законного брака нет. А что понуждает к раннему и безмужнему материнству девочек в 16, 15 и даже 14 лет?
В разговор вступает другой эксперт, психолог:
— Наша героиня пусть немногословно, но вполне точно сформулировала свои мотивации. Первая — «многие девочки так делают», то есть это модно. И вторая — «теперь меня уважают». Обращаю ваше внимание на второе объяснение. Попробую нарисовать психологический портрет такой девочки. Обычно она отстает в учебе. Поэтому в школе ее не очень уважают, а дома ругают за плохую успеваемость. Но помочь ей не могут: родители (чаще это одна только мать) работают либо они просто малообразованны. И девочка ощущает себя никем, «плохишом». От недостатка самоуважения она охотно откликается на любое проявление мужского внимания, обычно чисто сексуального свойства. Когда беременность становится очевидной, «кавалер» ретируется. А она становится матерью. И тут отношение к ней сразу меняется. Она была никем, а стала Мамой. Она была никому не нужна, а теперь нужна другому человеку. От того, что человек этот маленький, беспомощный и целиком зависит от нее, ее самооценка резко повышается. Она уже с некоторым снисхождением смотрит на подруг: вот вы еще дети, возитесь в своем ребячьем мире, заняты своими детскими интересами. А я уже сама взрослая и живу интересами взрослого мира.
— Почему же во времена моего детства не было такой моды? — спрашивает какая-то мама из зала. — Родить в школьные годы, да еще и вне брака, считалось позорным.
— Но вы уже ответили на свой вопрос, — вступает в разговор социолог. — Изменилось общественное мнение. Сегодня быть матерью-одиночкой не стыдно. А среди подростков это, пожалуй, еще и престижно.
...Демограф Джулия Хардсен этого ток-шоу не видела. Я добросовестно пересказываю ей сюжет.
— Ну что ж, в целом с этими объяснениями и социолога, и психолога можно согласиться, — говорит она. — Я бы только хотела еще добавить один существенный аргумент: материальный. Дело в том, что по американскому законодательству незамужняя женщина получает от федерального правительства при родах приличную сумму. А от местных органов власти ей причитается еще и пособие. Размер его не так уж и велик: в среднем чуть больше 400 долларов в месяц, в Калифорнии — 600-650. Но зато это пособие выплачивается в течение трех лет. Неплохое дополнение к семейному бюджету.
Моей собеседнице Джулии Хардсен лет тридцать пять. У нее немного усталый и, я бы сказала, озабоченный вид. Даже знаменитая американская улыбка почти не появляется на ее лице. Но вот она вдруг спохватилась, взглянула на часы и наконец улыбнулась:
— Ох, извините, больше не могу разговаривать. Мне надо домой, дочку кормить. Она там сейчас с бэбиситтером. А больше никого нет. Я же тоже мать-одиночка.
В Северо-Западном университете (Чикаго) я читаю курс «Семья в России. Основные тенденции». Когда по программе у меня лекция «Декретный отпуск», я уже с утра встаю в хорошем настроении. Мне приятно, что хоть в чем-то законы моей страны лучше защищают интересы человека, чем американские. Начинаю я свою лекцию так:
— В России отпуск по беременности и родам предоставляется работающей женщине на сто сорок дней: половина до родов, половина после. К этому обычно присоединяется ежегодный месячный отпуск. Все пять месяцев целиком оплачиваются государством в размере последнего оклада. До исполнения ребенку полутора лет мать, независимо от ее семейного статуса, получает пособие. А еще полтора года после этого, то есть в течение трех лет, она может вернуться в любое время на работу: предприятие обязано предоставить ей ту же должность или равноценную по зарплате.
Американские студенты, особенно, конечно, студентки, слушают с большим вниманием. Но и с некоторым недоверием. «Что, разве Россия такая богатая страна? — спрашивает меня одна студентка. — Разве она может себе позволить такой уровень социальной защищенности женщин?» Ее подружка сердито вступает в разговор: «Деньги тут не самое главное. Я знаю одну совсем не самую бедную страну, где властям на женщин совершенно наплевать». Аудитория дружно ее поддерживает.
Это они, конечно, по привычке: дай только американке повод, она обязательно обрушится на американское правительство за недостаток внимания к женским проблемам. Однако именно в этом, «декретном» смысле они, пожалуй, объективно правы. До 1993 года отпуск по беременности и родам в США не существовал вообще. Все зависело от администрации фирмы. Богатые могли предоставить две-три недели отпуска, победнее не делали и этого. Наконец Билл Клинтон под огромным напором общественного давления, а может, и умницы Хилари подписал закон, дающий молодой женщине право не работать аж... четыре недели после родов. И только за свой счет. Ну еще ежегодный отпуск. Не месяц, как у нас, а всего две недели. Правда, если женщина работает не меньше пяти лет в одной и той же частной компании, она может рассчитывать на отпуск до 12 недель.
...Моя коллега по кафедре Ханина Хонек собирается рожать. И судя по ее виду — вот-вот. Работает она здесь меньше года. Поэтому и отпуск ей полагается по минимуму. Но они с мужем все рассчитали. Впереди праздники — Рождество, Новый год. Потом студенческие каникулы. Потом — двухнедельный отпуск. Около полутора месяцев можно будет посидеть дома с новорожденным.
Однажды она меня спрашивает, не смогу ли я ее заменить, когда это будет нужно. Выглядит Ханина плохо: одутловатое лицо, опухшие ноги, одышка. Беременность поздняя, ей тяжело. Я предлагаю заменить ее немедленно. Нет, отказывается она, администрация узнает, могут быть неприятности. И Ханина продолжает читать лекции, стоя по нескольку часов в день на ногах со своим огромным животом.
Однажды она заглядывает ко мне в кабинет, очень бледная, говорит, что сегодня занятия провела, но завтра ее нужно заменить, она, наверное, не придет. А вечером мне звонит ее муж и сообщает, что Ханина родила. Ну чем не роды в поле, как у наших прабабок в деревне?
Малыш появился у Ханины за три недели до ожидаемой даты. Так что положенный ей отпуск она должна взять до, а не после каникул. И ровно в первый учебный день она выходит на работу. Утром кормит сынишку. В перерыв между лекциями муж привозит ребенка на следующее кормление. Однако до конца рабочего дня остается еще много времени, младенец успеет проголодаться. Поэтому в следующий перерыв Ханина сцеживает молоко в бутылочку, которую муж вместе с ребенком увозит домой. И так каждый день.
Я спрашиваю, не может ли моя коллега договориться и хотя бы на месяц продлить отпуск за свой счет, я с радостью ее заменю. Она вздыхает: нет, это невозможно. Во-первых, это опять же не понравится администрации. А во-вторых, зарплаты, которую получает муж, учитель младших классов, им не хватит. Мальчик родился слабеньким, только на одних врачей сколько денег уходит. Правда, страховка покрывает расходы на лечение ребенка у педиатра. За каждый же визит к пульмонологу и дерматологу, в помощи которых нуждается малыш, приходится платить отдельно.
Единая государственная система бесплатного здравоохранения — все еще живая у нас, в России, — в Америке полностью отсутствует. Это часто сбивает с толку недавно прибывших россиян.
У четы русских специалистов, приехавших в командировку в университет Чикаго, заболел маленький Алеша. Температура скакнула за все мыслимые пределы. Перепуганный папа кинулся к телефону вызывать доктора. Его спросили, есть ли страховка. Да, страховка числилась в папином контракте. Факт этот очень долго проверяли по телефону. После паузы, измотавшей папу, который считал каждую минуту, отдалявшую приезд доктора, он наконец услышал: «Хорошо, привозите ребенка». — «Вы не поняли, — терпеливо объяснил папа. — У него очень высокая температура. Мы ждем врача домой». На той стороне провода воцарилась тишина. «Простите, где вы ждете врача?» — наконец переспросили его. Разговор этот слепого с глухим продолжался еще какое-то время, пока папа наконец не понял, что врачи на дом в Америке не приезжают (если это только не очень дорогой частный доктор). В поликлинике, похоже, тоже поняли, что на проводе иностранец, и объяснили следующее. С высокой температурой, конечно, везти ребенка необязательно. Надо дать ему тиленол (популярное противовоспалительное), а когда жар спадет, тогда пусть и привозят к доктору на прием.
Роды, кстати, тоже платные: цена зависит от ранга больницы, именно больницы, где есть родильные палаты. Специальных роддомов, насколько я знаю, нет. Правда, тут я справедливости ради должна заметить, что уровень самой процедуры родовспоможения в Америке в среднем на порядок выше, чем у нас, а качество ухода за роженицей с нашим вообще несопоставимо. Приветливые улыбки врача, акушерки, сестер. Дружные аплодисменты всего персонала, когда на свет появляется младенец. Богатый набор соков, фруктов, витаминов. За все это, наверное, не жалко и заплатить. В последние годы, кстати, широко распространилось присутствие отцов во время родов. Это горячо приветствуется. Считается, что участие мужа успокаивает женщину, помогает ей легче справиться с болью. И к тому же сильней развивает в нем чувство отцовства.
В тот день, когда ребенок появляется в доме, начинается его физическое воспитание. Главная цель — сделать его крепким, стойким к болезням. Словом, развить сильный иммунитет. Младенца по нескольку часов держат голеньким в комнате или на веранде.
Купают в прохладной, а то и просто холодной воде. Позже ему начнут давать перед едой стакан воды со льдом. К этому он привыкнет и потом всю свою жизнь, прежде чем приступить к еде — позавтракать или пообедать, будет пить любой напиток только со льдом. Я думаю, навык этот появился издавна, именно для закаливания горла, но теперь уже просто вошел в привычку, без раздумий.
Кстати, американские педиатры вообще предпочитают лечить своих маленьких пациентов холодом. Я помню, как удивилась, когда впервые услышала такой диалог. «Мама, у меня болит горло», — пожаловался сынишка моей хозяйки. Она ласково ответила: «Милый, открой холодильник, достань банку с кокой и выпей ее маленькими глоточками до дна». Я, привыкшая в таких случаях к чаю с лимоном или горячему молоку, с ужасом ждала, что будет. А был от этого ледяного напитка примерно тот же эффект, что и от горячего: ребенку стало легче. До сих пор для меня загадка, как холод и тепло могут оказывать одинаковое воздействие. Однако ни на себе, ни на своих детях я этот метод применить не отважилась. Как не рискнула воспользоваться и другим рецептом американских врачей: завертывать больного ребенка с высокой температурой во влажные и очень холодные простыни.
Забота американских родителей о физическом здоровье ребенка является заботой номер один. При этом они вполне равнодушно относятся к тому, что у нас называется «прогулки на свежем воздухе». Я очень редко встречала в парках женщин с колясками. Не видела я там и особенно много ребятишек, бегающих самостоятельно. Разве только на playground, то есть игровых площадках с детскими спортивными сооружениями. Там они получают первые навыки физических упражнений. Эти навыки позволяют им потом плавно перейти к настоящим спортивным занятиям.
Спорт, впрочем, это не просто занятия — это образ жизни. В моих знакомых семьях я не встречала ни одного — буквально ни одного! — школьника, который бы не играл в баскетбол или американский футбол, хоккей или волейбол, не ходил бы в бассейн или в группу спортивной гимнастики. Обычно одним из этих видов спорта мальчик или девочка занимаются всерьез, а еще одним постольку-поскольку.
В каждой школе есть спортивные команды, их соревнования являются весьма популярным развлекательным шоу. Проходят они либо на городском стадионе, либо в близлежащем университете и собирают огромное количество болельщиков: родителей, друзей, соседей. Я, человек совсем не спортивный, долго отказывалась от приглашений на различные матчи. Но однажды поддалась уговорам моих друзей Дика и Лоис Шауерменов: пошла с ними на школьный баскетбольный матч. В нем участвовал их сын-девятиклассник, восходящая баскетбольная звезда. И нисколько об этом не пожалела, хотя, стыдно признаться, меня мало интересовала возня возле кольца, да я туда не очень-то и смотрела. Зато не могла оторвать глаз от зрительного зала. Такого ажиотажа у взрослых и вполне респектабельных болельщиков я никак не ожидала. Американцы обычно сдержанные и, как считается, не очень эмоциональные люди. Они кричали, нет — вопили, орали, поддерживая детей, они отбивали ладони, аплодируя победителям. Они плакали настоящими слезами, рыдали. Одну мамашу, болевшую, по-видимому, за проигравшую команду, выводили санитары: с ней была настоящая истерика.
Словом, спорт — это Бог в американской системе воспитания. Об этом легко догадаться, когда встречаешь юношей и девушек из США на каком-нибудь молодежном сборище в Европе, а уж тем более в Азии, да и на любом другом континенте. Американцев всегда отличишь по спортивной походке, здоровому цвету лица, свободе движений. Я много раз слышала, что эта нация здоровая по определению: в силу генетической молодости, хорошего питания, экологического контроля. Все это верно, но не до конца. Немалую роль тут играет продуманное и целенаправленное физическое воспитание. А осуществляется это воспитание уже не в одном поколении, и с каждым десятилетием все интенсивнее. Так что сегодня в большинстве семей, которые я знаю, родители и сами не чужды спорту или хотя бы физкультуре. Им легко приобщить своих детей к спортивным занятиям.
Здоровье, физическая выносливость — это, однако, не самоцель. Это лишь один из способов подготовить ребенка к будущим испытаниям. Из того, что я написала об американской семье, пока нельзя почувствовать тот высокий градус сложной, напряженной жизни, которая клокочет и бушует за ее пределами. Острая конкурентность, непрестанная борьба за все более высокий уровень жизни, напряжение и стрессы — вот постоянный психологический фон деловой сферы взрослого американца. К нему-то и стараются подготовить ребенка заботливые родители. Иначе он не выдержит. Иначе вырастет неудачником, failure. Таких, кстати, здесь тоже хватает.
Какие же качества необходимо привить ребенку — подростку — юноше, чтобы выжить в этой тяжелейшей конкурентной борьбе? Приведу их в том порядке, как это делает М. Лернер: «находчивость, трудолюбие, легкость в общении, умение адаптироваться, целеустремленность, сообразительность, самостоятельность».
Однако из всех качеств, которые американцы стремятся привить своим детям, Макс Лернер выделяет главное — «умение выгодно продать свои способности и постоянный напор предприимчивости».
Сделаю небольшое отступление. Один мой друг, ставший для меня, так сказать, поводырем в джунглях американской жизни, наставлял меня так: «Во-первых, научись выгодно продавать свои умения, знания. Во-вторых, будь максимально агрессивна и напориста». Я не называю имя этого очень хорошего человека, потому что и первый, и второй его советы, боюсь, шокируют моих читателей. Я, во всяком случае, была шокирована. И хотя так до конца и не научилась ни «продавать себя», ни быть «агрессивной», тем не менее много раз убеждалась, что именно подобное поведение востребовано в деловой жизни Америки.
С раннего возраста родители приучают школьника самостоятельно зарабатывать деньги. В книге Барбары де Анджелис «Секреты о мужчинах», переведенной на русский, я прочла: «Вы, конечно, знаете этот тип мальчика: он охотно косит лужайку у своего дома, чтобы заработать законный рубль» — я улыбнулась. Переводчику не пришло в голову, что для российского читателя этот пассаж звучит очень странно. Как это, делать какую-то работу по дому — своему и своих родителей дому! — за деньги? Дикость. Но для американца не дикость, а норма. Сколько раз наблюдала я такие картинки. Девочка убирает родительскую спальню за деньги. Мальчик моет машину отца. Племянница приходит на пару часов понянчить ребенка родной тетки. Обе стороны предварительно договариваются об оплате. В разговорах со взрослыми я несколько раз высказывала сомнения, а не разрушает ли этот обмен «услуга — деньги» естественное бескорыстие родственных отношений? Но чаще всего встречала непонимание: труд есть труд, он должен вознаграждаться, где тут проблема?
А уже в тринадцать-четырнадцать лет школьник совершенно официально поступает на работу, где он занят несколько часов в день. Чаще всего это официант в кафе или продавец в Макдональдсе, посудомойка в ресторане или мойщик машин на бензоколонке, помощник в библиотеке или консультант в компьютерном зале.
Вряд ли я только что сообщила читателю что-нибудь новое. О раннем приобщении детей Америки к самостоятельному труду мы читали много. Отсюда, из Москвы, мне и моим друзьям это всегда казалось величайшим завоеванием американской семейной педагогики: ведь подросток рано учится зарабатывать деньги, а значит, понимать им цену, беречь каждую копейку или, наоборот, тратить ее с умом. Однако, приехав в Америку, я увидела, что все не так бесспорно. Вопреки моему восторгу родители вовсе не были уверены, что ранний труд — благо. Да, возможность самому зарабатывать деньги дает молодому человеку ощущение большей уверенности. Но ведь часы, проведенные на работе, — это время, отнятое у чтения, учебы, общения с друзьями. А учителя жаловались, что дети, уставшие от вечерней работы, на уроках спят. Последнее, между прочим, мне приходилось наблюдать много раз, не в школе, правда, а в университете, где студенты поголовно все работают, а на лекциях то и дело смежают веки.
Есть и другие, побочные, последствия финансовой автономии. Собственные деньги очень рано дают подростку ощущение психологической независимости от семьи. Он сам принимает решения, не советуясь со старшими. А опыта-то нету. И опасность связаться с наркоманами, а то и с уголовными бандами подстерегает его за каждым углом. Но все это, конечно, крайности. Нормальный же американский подросток все-таки потратит деньги скорее на хороший велосипед или старенькую машину. Часто он откладывает их в счет будущей учебы в колледже или университете. Чтобы сократить расходы родителей на свою учебу или уменьшить кредит, который он возьмет в банке для оплаты учебы.
Когда же наступает время поступления в высшее учебное заведение, тут семейная подготовка к самостоятельной жизни достигает своего пика. Завершающим аккордом этой подготовки станут проводы сына или дочери в края далекие от родного дома.
...В западном американском штате Вашингтон, в его столице Сиэтле ко мне после выступления перед студентами подошли две девочки. Они спросили, как мне удается адаптироваться к американской культуре, а когда я честно ответила, что с трудом, понимающе закивали.
— О, нам тоже очень трудно, — печально сказала одна из них. — Мы же не с этого побережья, а с восточного. Город Бостон, слыхали?
О Бостоне я не только, разумеется, слышала, но и была там несколько раз. Кроме различных архитектурных стилей да еще небольших отличий в произношении особой разницы между ним и Сиэтлом я не почувствовала.
— Ой, ну что вы, это же совершенно другой мир, — наперебой стали меня уверять девочки. — Привычки другие, отношения другие. То, что у нас норма, здесь считается не очень приличным. У нас люди ведут себя свободнее, здесь — масса условностей. В общем, тоскливо нам тут. Очень скучаем. Но съездить домой удается нечасто — денег на самолет не хватает.
— А почему вы так далеко вообще забрались? Ведь в Бостоне и его окрестностях несколько десятков университетов.
И тут одна из девочек отвечает мне загадочной фразой:
— Потому что там наша родня.
Я решила, что недостаточно хорошо знаю английский (она сказала «folks»), и потому я переспросила, кого она имеет в виду.
— Там мама, папа, двое братишек, бабушка.
— Так почему же ты приехала сюда, если они там?
— Чтобы быть подальше от них.
— У тебя с ними плохие отношения?
— Нет, мы очень любим друг друга.
Понадобилось некоторое время, чтобы я поняла, что никакого парадокса здесь нет. Это обычная семейная традиция. Как только дети подрастают, они уезжают из родительского дома, чем дальше, тем лучше. Они должны научиться жить самостоятельно, без родительской опеки. Должны один на один встречаться с трудностями и уметь их преодолевать. Должны сами зарабатывать на жизнь и лишь в чрезвычайных обстоятельствах обращаться за помощью. Впрочем, и в этом случае они совсем не обязательно получат эту помощь. Родители могут отказать из педагогических соображений.
В доме Стива Блютта, профессора Восточного Вашингтонского университета, я поселилась потому, что на весь огромный двухэтажный дом приходилось всего двое постоянных жильцов — сам Стив и его жена. Я удивилась, узнав, что их единственная дочь, студентка того же университета, живет отдельно: вместе с подругой снимает квартиру недалеко от студенческого кампуса. От дома Блюттов до университета 15-20 минут на авто, дочке машину они купили еще три года назад. Тогда почему она не живет дома? Впрочем, после разговора со студентками из Бостона я быстрее поняла объяснения Стива и его жены. Дочери уже 19 лет, она должна научиться жить одна, иначе период вступления во взрослую жизнь затянется. А это грозит поздним социальным развитием, инфантилизмом.
Однажды вечером я со своего второго этажа услышала взволнованный и довольно резкий разговор внизу, в гостиной. Дочь о чем-то просила отца и мать. Те твердо ей отказывали.
Когда девушка ушла, взволнованные родители поделились со мной переживаниями. С тех пор как она переехала, они дают ей ежемесячно немного денег — на еду и учебники. А за квартиру они с подругой платят сами, из зарплаты, которую получают в ресторане: вечерами подрабатывают официантками. Но сегодня утром хозяйка квартиры подняла плату. И дочка приехала к родителям за помощью. Повторяю, эта дочь единственная и очень любимая. Тем не менее денег ей не дали. Почему?
— А тогда какой смысл в ее отдельном проживании? — сказала жена Стива. — У нее первое в жизни препятствие. Вот пусть она сама и думает, как с ним справиться.
Из предыдущей главы, где я рассказала о том, как американские родители готовят детей к будущей взрослой жизни — остроконкурентной и беспощадной, могло сложиться впечатление, что и сами методы воспитания жесткие, спартанские. Отнюдь.
Почти в любой семье, где мне приходилось бывать, я встречала ласковое отношение к ребенку. Нежное обращение — sweety (сладкий), honey (медовый), love (любимый), heart (сердце мое) — употребляется чаще, чем собственно имена. Не знаю, насколько верно мое наблюдение, но мне показалось, что целое поколение нынешних родителей выросло под влиянием педагогической системы доктора Бенджамина Спока, провозгласившего два главных постулата семейной педагогики — любовь к детям и свободу для их развития. Знаменитый педиатр своей книгой «Ребенок и уход за ним» произвел в начале 60-х революцию в умах прагматичного американского общества. Общества, где привыкли безоговорочно следовать рекомендациям экспертов, в том числе и специалистов в области педиатрии и педагогики. Вот как описывает этот феномен американской жизни того времени Макс Лернер: «Авторитеты — психологи, психиатры выдавали рецепты правильного воспитания. Они стали своего рода оракулами, и все изучали загадочный смысл их пророчеств». И позже: «Воспитание в Америке страдает... от излишней рациональности. Отношение родителей к детям подчас лишено эмоциональной непринужденности». И вот на этом фоне появляется мощный авторитет, глубокий знаток детей и заявляет: «Не воспринимайте слишком буквально все, что говорят специалисты, не так уж ценны теоретические знания... Доверяйте своей интуиции... Главное, что нужно ребенку, — ваша любовь и забота».
Влияние доктора Спока было столь велико, что и сегодня, полвека спустя, можно обнаружить его следы в либерализации системы семейного воспитания.
Правда, споры вокруг него, вспыхнувшие сразу после выхода книги, не утихают до сих пор. Противники обычно мало возражают против его доктрины любви и заботы. Но опасаются по поводу свободы ребенка. До какой степени допустима эта свобода? Где кончается безобидная инициатива и начинается опасная вседозволенность? Где проходит грань, отделяющая естественный родительский контроль от чрезмерного давления?
Доктор Джеймс Добсон, который считается главным противником системы доктора Спока, объяснил мне смысл их разногласий так: «Я не против свободы для ребенка. Я только считаю, что неумеренный крен в сторону либерализации без жесткой требовательности и дисциплины ведет к безответственности и инфантилизму». О том же говорят и многие учителя. Жалуясь на снижение успеваемости своих учеников, они впрямую связывают это явление с уменьшением требовательности к ним в семье. В ответ на упреки за чрезмерную снисходительность американские родители любят оперировать таким аргументом: ребенок должен испытывать как можно больше положительных эмоций. Вообще во главу угла в американской семье ставится цель, которую называют по-разному — «позитивность», «эмоциональное равновесие», «душевный комфорт». Я бы сформулировала это проще: ребенок должен чувствовать себя счастливым. Достигается это по-разному. Вы редко увидите родителя, распекающего ребенка. Но зато часто услышите: «Ты молодец!», «Как это у тебя так хорошо получилось?», «У тебя все непременно выйдет».
По совету своих психологов американцы стараются не создавать у ребенка комплекса вины. Напротив, стремятся привить ему самоуважение, уверенность в себе, своих силах. И стараются всячески создавать ему хорошее настроение. Считается, что именно так он обретает запас оптимизма, который потом войдет в него как органическая черта характера. Американского характера.
С детства учат ребенка приветливости и улыбчивости. Разными способами прививают ему чувство юмора, необидную добродушную шутливость. Книжки, игрушки, даже одежда (шапочки, тапочки) и другие атрибуты детской жизни делаются так, чтобы заставить ребенка улыбнуться, рассмеяться.
Все пять передач знаменитой программы детского канала «Кидео» так или иначе используют юмор как средство общения с детьми. Особенно профессиональна в этом смысле моя любимая передача «Lamb chop» («Баранья отбивная») — про овечку-варежку, озорную и проказливую. Ее острые словечки, шалости дети замешивают в свою речь, игры. И это делает их более восприимчивыми к юмору.
Между тем у этой системы воспитания — все ради положительных эмоций — есть и противники. Они рассуждают так: если человек намеренно избегает страданий, уходит от переживаний, без которых в реальной жизни не обойтись, он обедняет свой душевный мир, он делается менее чувствительным к другим людям. Московский психолог Юлия Баскина работала с американскими детьми в летнем лагере на берегу Мичиганского озера. Каждый вечер, наблюдая, как родители забирают своих ребят, она слышала один и тот же вопрос: «Have you had a fun?» («Ты хорошо повеселился?») Ю. Баскина считает:
— Такой гипертрофированный интерес только к веселью, к развлечениям сужает эмоционально-психическое развитие человека. Делает его понимание мира более плоским, а восприятие — менее ярким. Словом, способствует формированию личности не очень глубокой, поверхностной.
Ну и, конечно, детей не принято наказывать — в том смысле, как это понимаем мы. Я никогда не видела, чтобы мать или отец кричали на ребенка, а уж тем более били его (за последнее, кстати, можно угодить в полицейский участок). Тем не менее наказания, конечно, существуют. Об одном таком эпизоде я хочу рассказать.
...Время близится к вечеру. В парке на скамейке сидит молодая женщина с газетой. Напротив нее несколько снарядов для детских игр. В том числе изогнутые полукрутом лестницы — ребятишки забираются по ступенькам с одной стороны и так же, по ступенькам, спускаются с другой. Лестниц три — одна для малышей, низенькая, и две повыше, для ребят постарше. Мальчуган лет пяти подходит к самой высокой и ставит ногу на ступеньку.
— Милый, это не твоя лестница, — говорит ему мать, оторвавшись от газеты. — Ты в прошлый раз залезал вон на ту, маленькую.
Но сынишке явно неприятно слово «маленькая», оно, очевидно, ассоциируется у него с собственным образом, и этот образ ему не нравится. Он хочет показать, что уже большой, поэтому ставит ногу на вторую ступеньку.
— Гарри, не делай этого, — спокойно говорит мать. В ответ еще пара шажков.
— Гарри, я тебя предупреждаю. Там высоко, ты можешь упасть, — ее голос не повышается ни на полтона. — Теперь принимай решение сам.
Она утыкается в газету. А малыш бойко ползет по ступенькам вверх, забирается довольно высоко и тут только кидает взгляд вниз. Земля от него непривычно далеко, он пугается и кричит:
— Ма, сними меня отсюда!
— Нет, Гарри, ты этого хотел сам. Я тебе ничем помочь не могу.
Он делает еще несколько шагов вверх. И опять зовет на помощь. И опять тот же ответ: «Ты этого хотел сам. Это было твое решение». Он начинает плакать, потом кричать, вот он уже на самом верху лестницы... А в парке сгустились сумерки и нас там, не считая ребенка, только двое — мать и я, случайный прохожий. Ему, должно быть, очень страшно.
Сначала я наблюдала за этой сценкой с улыбкой. Потом с беспокойством. Я в нерешительности: знаю, как американцы нетерпимы к любому вмешательству в их жизнь со стороны. И все-таки решаюсь:
— Извините, но нельзя ли ему помочь слезть?
— А как помочь? — невозмутимо спрашивает женщина. — Он же высоко, мне туда не забраться.
— Ну давайте я сбегаю в пожарную часть, за лестницей, это тут недалеко, — волнуюсь я.
Малыш уже орет во все горло, захлебывается слезами. Я представляю, как ему там страшно.
— Чем так сильно кричать, — говорит ему мать, — лучше бы подумал, что теперь надо делать. — Он на минуту замолкает.
— Не зна-а-ю, — опять рыдает он.
— Ну хорошо, я тебе подскажу. Повернись на ступеньке лицом ко мне и спускайся осторожно по другую сторону лестницы.
Он наконец затихает и хоть и не сразу, но все-таки следует материнской инструкции. Пока малыш спускается вниз, а я прихожу в себя от пережитого, слышу все такой же ровный, негромкий голос матери:
— Больше он на эту лестницу забираться не будет.
Так называются детские учреждения для дошкольников. Иногда это название переводят как детский сад. Но это неверно. В Америке нет системы дошкольного образования с программой обучения и воспитания, обязательной для всех регионов. Но есть отдельные Дневные центры ухода за ребенком, которые имеют самый разный статус. Среди них частные и муниципальные; университетские, «фирменные» (отдельных, обычно крупных корпораций) и «фондовые» (на средства какого-либо фонда). Однако «на средства» отнюдь не значит, что хотя бы для кого-то эти центры бесплатны. Просто есть более дешевые — 200-300 долларов в месяц, есть и такие, где плата приближается к 1000 долларов.
Программы этих детских центров самые различные. В одних делают упор на рисование и пение, в других — на ручные поделки, в третьих — немножко знакомят с чтением и письмом. Однако почти все их объединяют, на мой взгляд, две черты. Первая — внешняя непрезентабельность. Вторая — доброжелательная атмосфера и терпение воспитателей.
...Маленький Алеша, пробывший два года с родителями в Чикаго, вернулся в Москву. Он утомил маму и папу, требуя, чтобы его непременно отвели в детский центр. Родители, памятуя собственное детство, делать этого не спешили. Однако все-таки определили его в ближайший детский сад и первые дни не могли нарадоваться. Алеша был счастлив.
— Здесь удобнее спать, — с восторгом объявил он, вернувшись в первый день. И это была чистая правда. Непрезентабельность американских детских центров бросается в глаза. Никаких детских кроваток, аккуратно застеленных чистым бельем, как в наших детских садах. Никаких отдельных спален. В одном месте на пол стлались нетолстые тюфячки, в другом — пластмассовые лежачки: считается, что мягкая постель вредна для позвоночника. Поверх — тоненькая подушка и небольшой плед. Ни простыней, ни наволочек, ни пододеяльников. Укладываясь после обеда спать, дети снимали только кроссовки и, если жарко, свитерки.
Следующее впечатление от отечественного детского сада Алеша выразил также четко:
— Здесь много гуляют.
Увы, и это было справедливо. Американцы, как я уже писала, вообще не придают большого значения пребыванию ребенка на свежем воздухе. Поэтому и воспитатели выводят детей из помещений только в хорошую погоду. Если же там слякотно, пасмурно, даже и без дождя, а уж тем более если холод (что по американским понятиям начинается с пяти градусов тепла по Цельсию) или идет снег, тут никаких прогулок не предвидится. И Алеша радовался, что почти каждый день может выбегать в детсадовский дворик и играть со снегом, который он так любил.
Третий его вывод поставил родителей в тупик:
— Здесь лучше кормят.
Они вспомнили вазы с фруктами, салатницы с овощами, свежими в любое время года. И разнообразные тушеные овощи. И обязательные соки. Но у Алеши были другие критерии.
— Здесь дают котлеты и компот, — с удовольствием отметил он блюда, которые американцы обычно не едят (если не считать гамбургеры, отдаленно напоминающие наши котлеты).
Однако вскоре очарование стало блекнуть и, несмотря на явные преимущества отечественного детского сада, он все чаще стал тосковать по заморскому Day care. Если бы Алеша был взрослым и мог оформить свои мысли, он бы, наверное, сказал так: по душевному комфорту.
И это — второе, что отличает большинство детских садов в Америке: атмосфера дружелюбия, улыбчивости, готовности приветить любого ребенка. Это достигается самыми различными способами. Утром, разговаривая с сослуживцами или с родителями, воспитательница может себе позволить любое выражение лица — деловитое, грустное, озабоченное. Но вот она выходит в комнату к детям — и, словно актер, надевает на лицо улыбку. Все время, пока она общается с ребятами, ее лицо будет посылать это сообщение: «вы мне симпатичны», «мне приятно иметь с вами дело». Здесь не принято за что-то ругать воспитанника. Зато любой воспитатель постарается найти то, за что бы можно было его похвалить.
Маленький Алеша, между прочим, отнюдь не пай-мальчик. А напротив — большой проказник и забияка. Мама, хорошо зная сына, с опаской ждала первого разговора с американской воспитательницей: представляла себе, сколько жалоб на нее посыплется. Но милейшая мисс Белл сказала маме, что ей не на что жаловаться. «Он что, ни разу не напроказничал?» — переспросила удивленная мама. «Но он же мальчик», — был ответ. Фразу эту, между прочим, хорошо запомнил сам Алеша. И сейчас, уже подросток, любит ею защищаться, когда его отчитывают за то, что он в очередной раз что-нибудь натворил. «But he is a boy» («Но он же мальчик!»), — говорит он о себе в третьем лице, цитируя мисс Белл.
Что-то Алеше в американском детском центре прощали, что-то как бы не замечали, что-то дружелюбно и без раздражения объясняли. Однако мальчуган, конечно, не мог не почувствовать, что хвалить его особенно не за что. К тому же он не отличался никакими талантами — ни музыкальным, ни художественным, ни рукодельным. Поэтому родители крайне удивились, когда Алеша однажды принес домой грамоту. Настоящий «сертификат», где типографским способом была отпечатана благодарность: «За искусство сочувствовать». «За что-о-о?» — поразились родители. И Алеша с гордостью рассказал, что пару дней назад он увидел в углу холла плачущую девочку. Она была не из его группы, он ее не знал. Но тем не менее подошел и спросил, что у нее случилось. Ответа он не получил, но посочувствовал и успокоил ее, как мог. Вот это-то и заметила воспитательница. И нашла — наконец-то! — то, что давно искала: достоинство, за которое можно было бы похвалить шалуна.
Еще более выразительный пример я наблюдала в другом Day care. Воспитательница готовилась к постановке с детьми сказки о Синдирелле (вариант Золушки). Все роли были распределены, кроме главной. В это время открылась дверь, и на пороге показалась еще одна девочка. Полная, рыхлая, по виду старше своих пяти лет, но при этом простодушно улыбчивая. Лицо воспитательницы засияло радостью.
— Ребята, Нэнси пришла! Нэнси выздоровела. Давайте ее поприветствуем. — И она захлопала. Дети встретили девочку аплодисментами. Подготовка к репетиции продолжалась.
— Кого же нам выбрать на роль Синдиреллы? — раздумывала вслух воспитательница. — Она должна быть очень доброй. Она любит улыбаться. — Воспитательница смотрела только на Нэнси. Но дети не спешили выбирать на роль героини любимой сказки некрасивую и неуклюжую девочку. Однако воспитательница находила все новые и новые аргументы. И главным из них — «Нэнси очень добрая!» — в конце концов убедила. Хоть и неохотно, но дети все-таки согласились.
Я не видела спектакля, не знаю, как у нескладной толстушки получилась роль красавицы с изящными ножками. Но в тот момент Нэнси была счастлива. Прямо на глазах она преображалась из явного аутсайдера в звезду. На лице воспитательницы тоже отражалось удовольствие — от профессионального успеха.
В детских центрах, как мне показалось, не очень много времени уделяют учебе. Но зато всячески стараются вовлечь ребят в игру. Например, все знают, как малыши любят играть с водой. Но как обеспечить им эту возможность в доме? Ведь нетрудно представить, что будет с полом через несколько минут после того, как ребята начнут плескаться. «А что такое особенное будет? — удивилась мисс Белл, когда я задала ей этот вопрос. — Вода на полу, только и всего». И она меня повела в комнату, где стояло несколько тазиков с водой, вокруг них упоенно играли малыши. А на полу действительно было влажно. Но не мокро, потому что уборщица периодически входила со шваброй и лишнюю воду убирала. В игровых же комнатах, сколько мне ни приходилось их видеть, всегда царил жуткий ералаш. Растрепанные Барби, разбросанные кубики, разбитые машинки. На это никто не обращает внимания. Порядок — ничто в сравнении с главной ценностью — вовлеченностью ребят в игру.
Американская писательница французского происхождения Франсин де Плексиз Грей в 80-х годах побывала в Советском Союзе. Она вспоминает, что ее больше всего поразил порядок в игровой комнате в детском саду. Был час игр, но все игрушки красиво и симметрично располагались на полках. Франсин заинтересовалась, как же этот порядок сохраняется. «У нас дети сами следят, чтобы не было беспорядка», — с гордостью объяснила воспитательница. Франсин присмотрелась, и то, что она увидела, ее потрясло: ребенок снимал с полки игрушку, но, поиграв, тут же клал ее на место. Если же он забывал сразу это сделать, воспитатель подходил и делал ему замечание. И еще один факт удивил американку: «Никогда я не видела, чтобы за такое короткое время детям делали бы столько замечаний».
...Но вернемся в Москву. Восторг маленького Алеши по поводу детского сада угасал постепенно. И однажды пропал совсем. Произошла история, о которой он и сейчас не любит вспоминать. Однажды с малышом на прогулке случилась неприятность: он намочил штанишки. Подобное пару раз происходило и раньше в американском детском центре. Но там воспитательница предупреждала, что надо делать в таком случае: вернуться в дом, взять в своем шкафчике сухие штанишки, переодеться, а мокрые отдать воспитательнице. Та положит их в сушку и уже сухие незаметно передаст в целлофановом пакете маме.
Надо ли поступать именно так в московском детском саду, Алеша не знал, хотя и здесь в шкафчике лежали его запасные джинсы. Пока он стоял и думал о том, как себя правильно вести, воспитательница Марина Федоровна сама заметила неприятность.
— Дети, дети, идите сюда, — позвала она группу. И когда все собрались вокруг нее и мальчика, сказала то, что, по-видимому, считала своим педагогическим долгом: «Посмотрите на Алешу. Такой большой парень, а делает в штаны, как маленький. Тебе разве не стыдно, Алеша?»
...Именно с этого эпизода я начала свой разговор с Элис Уайрен, руководителем Центра дошкольного воспитания при Мичиганском госуниверситете. Я коротко рассказала о педагогических приемах Марины Федоровны. Элис закрыла лицо руками.
— О Боже! — воскликнула она после паузы. — Бедный малыш! Надеюсь, эту — женщину сразу же уволили?
Впрочем, я пришла в Центр не для того, чтобы обсуждать недостатки отечественного детского сада. Мне было интересно узнать, какими принципами воспитания пользуются работники американских детских центров. Однако я тут же себя поправила: а есть ли общие принципы, если нет единой системы организации?
— Конечно, есть, — заверила меня Элис. — Воспитатели ведь учатся, получают лайсенсы (сертификаты), дающие им право на работу. Вот там, во время учебы, они и приобретают вместе со знаниями представления о принципах. Главный из них — self-esteem, self-respect (высокую самооценку, самоуважение). Воспитатель обязан создать у ребенка стойкое уважение к себе самому. Он не должен опасаться перехвалить воспитанника — все равно за что, лишь бы тот был хорош хоть в чем-то.
Второй принцип — атмосфера безопасности. У ребенка должно быть стойкое чувство, что ему ничего не грозит. И он должен быть уверен, что может делать все, что захочет, кроме, разумеется, того, что вредит другим: отнимает игрушку, дерется, плюется. Нет, этого делать нельзя. Тогда пусть посидит на стуле один. У него в сознании это соединится: нехороший поступок и, как его неизбежное следствие, вот такое скучное сидение без дела. Однако у него не должно быть ощущения, что он наказан. Потому что даже за неправильное поведение он не должен лишиться уважения со стороны воспитателя, родителей, детей.
— Наш третий принцип, — продолжала Элис Уайрен, — не создавать чувства вины. Это очень плохой путь воспитания — укорять, подчеркивать дурные стороны, стыдить. Ну, что-то вроде того, что вы мне рассказали об этой ужасной воспитательнице. Кстати, вы мне не ответили: ее сразу уволили или она еще какое-то время работала?
— Не знаю, — сказала я нехотя. И отвела глаза в сторону. Потому что и сейчас, несколько лет спустя, все еще вижу Марину Федоровну за забором детского сада, рядом с моим домом.
— Вы знаете, наш Толик в Петербурге не вылезал из двоек, троек, а здесь сплошные "а" и "b", — с умилением говорила мне одна мама, недавно приехавшая с сыном в Чикаго. Я слышала это много раз: бывшие двоечники, переместившись из России в США, чудесным образом становились здесь отличниками. Объяснение этому феномену лежит на поверхности. Уровень требований в американской школе ниже, чем в российской. Да и сами программы значительно сокращены. Как пишет Йел Ричмонд, «американские школьники отстают от российских на два-три года в математике и естественно-научных знаниях; они также хуже знают литературу и историю».
Ирвин Уайл, профессор русской литературы Северо-Западного университета, в конце 80-х увлекался соревнованиями школьников Америки и России на телевидении. Привозил своих младших соотечественников в Москву и приглашал юных москвичей в Чикаго. Они скрещивали клинки своих познаний в различных конкурсах, викторинах. Ирвин вспоминает, что россияне неизменно и мощно побеждали своих заокеанских ровесников.
«Молодое поколение весьма искушенно по части потребления: они отлично знают, что почем и что именно им нужно купить. Но ребята из этого поколения малограмотны. Не в силах обнаружить Вьетнам на карте мира. Или на вопрос, когда же все-таки была в США война Севера и Юга, ошибаются лет на пятьдесят», — писал американский журнал «Бизнес уик».
Я была потрясена, когда узнала, что от тринадцати до пятнадцати процентов выпускников чикагских школ не умеют читать и писать, только расписываются и немного считают. Конечно, это в основном дети из бедных негритянских районов. Они учатся в публичных (государственных), то есть бесплатных школах. Там всегда дефицит учителей, а у тех, что есть, не хватает подчас ни знаний, ни умений. Далеко не в каждой такой школе есть телевизоры, компьютеры. Да и сами здания требуют ремонта, а у городских властей, как правило, денег на это нет.
Конечно, в частных школах учат лучше, и здания там в порядке, и с современной обучающей техникой проблем нет. Но все равно даже и там — как пожаловались мне знакомые родители, вполне состоятельные американцы — учителя занимаются в основном с хорошими учениками, на слабых же обращают мало внимания.
— Да, — подтверждает мне этот факт молодой учитель Гордон Бардос, — неуспевающим действительно уделяется в школе меньше внимания. Но ведь условия в классе создаются для всех учеников равные. Только при этом одни пользуются ими сполна и добиваются в учебе больших успехов. Среди них сильно развита конкуренция. А другие не могут держать этот уровень. Или не хотят. Ну и не надо. Не всем же поступать в Гарвард. Зачем же учителю тратить на них лишнее время? Главное, чтобы они не чувствовали себя неудачниками. Учителю надо постараться помочь им выбрать себе специальность, не требующую высокого уровня образования.
Однако Рут Хит, директор школы в небольшом городке Коламбия, штат Мэриленд, придерживается несколько иной точки зрения:
— Сегодня высокие технологии настолько широко вошли в производство, а само производство так усложнилось, что даже на самых низких его уровнях от работников требуется довольно большой запас знаний. У наших выпускников в среднем его недостаточно. Так что проблема остается. Однако решить ее отнюдь не значит просто нагрузить школьников большим объемом знаний. Все равно ему их не хватит надолго: мир развивается стремительно, поток информации все возрастает, поэтому главная задача учителя — воспитать ученика так, чтобы он приобрел способность учиться в течение всей дальнейшей жизни.
— Как же такую потребность в постоянном обучении можно воспитать? — спрашиваю я.
— Только одним способом — сделать учебный процесс увлекательным.
Директор Рут Хит приглашает меня в третий класс на урок по предмету science (основы научных знаний). Вместо парт — столы, рядом — пластмассовые ящички, на каждом имя владельца. Из них он берет учебники, книги, тетради и все, что относится к предмету. Потом, когда занятия закончатся, ученик поставит свой ящик на полку. Очень удобно, не надо таскать все это домой.
Столы составлены по четыре, квадратом: два на два. За каждым — по ученику. Все вместе — команда. Каждой такой команде дается общее задание. Они углубляются в ее решение. Обсуждают, спорят. Каждый подкидывает свои соображения. Время от времени кто-то встает и через весь класс идет на другую сторону — к компьютеру или телевизору. Все, начиная с преподавателя и кончая самым большим озорником, говорят очень тихо: этому учат с первого класса.
Рут Хит объясняет мне, что каждая группа подбирается по более-менее равным способностям. Меня это удивляет: сильные могли бы быть примером для слабых, а последние могли бы подтягиваться к первым. Но у Рут своя логика:
— Нет, сильным это было бы скучно, а слабым — обидно. А наша задача не создавать ни у кого комплексов неполноценности, дать им шанс максимально проявить себя, каждому — на своем уровне.
Учитель время от времени обходит четверки, наблюдает за их работой. Я то и дело слышу: «хорошая работа», «очень хорошо», «отлично».
В своей книге Йел Ричмонд в качестве особой специфики российского образования упоминает систему единых школьных программ и учебников. Как пример такой экзотики он описывает следующий возможный сюжет. Утром в Москве школьник, прочитав домашнее задание по географии, закрывает учебник и летит к деду в Новосибирск, за несколько тысяч километров. На следующий день он идет в сибирскую школу и обнаруживает, что его новый класс остановился на той же странице, которую он прочел позавчера. В Америке это совершенно невозможно: у каждой школы свои программы, свои предметы. Например, в одном расписании я увидела такую дисциплину: Packing skill (искусство паковать — чемоданы, коробки, старые вещи), в другом — Band, то есть игра на струнных инструментах.
Из дисциплин, которые я часто встречаю в школьных расписаниях, больше всего мне нравятся две: Sexual education (сексуальное просвещение) и Communication (искусство общения).
Американские дети взрослеют с таким же ускорением, как и наши. К тому же они учатся в школе на год дольше. Когда Институт Гэллапа опросил учителей и родителей, считают ли они необходимым давать ученикам сексуальное просвещение, то «за» проголосовало 80% родителей и 90% — учителей. Вот почему предмет этот преподается в каждой школе, а также во многих колледжах и университетах.
Программы, как здесь и положено, у всех разные. Где-то дают больше знаний по контрацепции. Где-то больше внимания уделяют отношениям между молодыми людьми разного пола. Мне не довелось побывать на самих занятиях. Но я несколько раз видела яркие брошюрки «Правила сексуального этикета». Для девушек и для юношей отдельно. Приведу здесь дословно мужской вариант, это рекомендации молодому человеку, как вести себя в интимной сфере:
1. Никогда не применяйте силу. Употребление силы (насилия) в сексе недопустимо.
2. Уважайте слово «нет», если его произносит ваша партнерша.
3. Отправляясь на свидание, не увлекайтесь алкоголем и наркотиками.
4. Если предполагается сексуальный контакт, не забудьте захватить с собой контрацептив.
5. Не стыдитесь говорить с партнершей о профилактике беременности.
6. Никогда не делитесь подробностями интимной жизни с третьим лицом, даже очень близким вам.
7. За результат сексуальных отношений отвечают двое. Но мужчина несет большую ответственность.
8. Не демонстрируйте свои интимные отношения на людях. Это может быть неприятно окружающим — думайте о чувствах других.
9. Раздражительность во время сексуального контакта недопустима. Она не проходит бесследно и может сильно испортить ваши отношения.
10. Относитесь к партнерше с любовью и уважением, и она будет платить вам тем же".
Сначала я улыбнулась примитивности этих наставлений: кто же не знает таких правил?! Меня так же умилила наивность последнего пункта: оказывается, чтобы тебя любили, достаточно любить самому? Увы, жизнь, конечно, сложнее: помните, «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»? Но потом я подумала, что, возможно, такие вот азбучные истины и следует прежде всего усвоить подростку в том возрасте, когда он начинает свою сексуальную жизнь. И очень важно, к примеру, с юных лет усвоить, что, если девушка говорит «нет», это надо уважать. А в «Правилах» для девушек первым пунктом идет такой: «Научись говорить слово „нет“, если ты действительно сегодня не хочешь идти на сексуальный контакт».
Но самый симпатичный, на мой взгляд, предмет в американской школе — Communication (искусство общения). Им я интересовалась довольно подробно. Сначала взяла интервью у декана Колледжа общения Мичиганского госуниверситета Ирвина Беттинхаузена. В его колледже преподается семь-восемь предметов по этой специальности: межличностное общение, деловое общение, общение в семье, публичные выступления...
— А зачем Америке так много специалистов по общению?
— На самом деле специалистом должен быть любой, — ответил профессор Беттинхаузен. — Супругам надо уметь строить отношения без ссор. Родителям — разговаривать с детьми. Руководителям в общении с подчиненными избегать конфликтов и — наоборот. Ну и, конечно, человек должен уметь выражать свои мысли. Иначе мы не можем оставаться демократической страной.
Последнее настолько неожиданно, что я не могу найти решительно никакой логической связи.
— При чем тут демократия?! — восклицаю.
— Ну как же, иначе вы не сможете никого убедить в своей правоте. Каждый, у кого есть общественно значимые идеи, обязан уметь их выражать доступно и убедительно. Чтобы ему поверили, за ним пошли, за него проголосовали. Он должен научиться искусно говорить на митинге, по радио, по телевидению, с отдельными группами людей.
— То есть вы говорите о политиках? Вот пусть их и учат этому мастерству.
— Нет, не только о политиках. Искусство контактировать, убеждать еще важнее в науке, промышленности, в торговле. Возьмем типичную ситуацию. В автомобильной корпорации объявляется конкурс на концепцию новой модели. Создается комиссия из экспертов. Туда приглашаются авторы проектов. Как вы думаете, какие качества необходимы претенденту, чтобы комиссия приняла именно его вариант?
— Компетентность, интуиция, талант.
— Да, конечно. Но этого мало. Нужно еще мастерски убедить членов комиссии в том, что именно твой проект действительно лучший. Теперь возьмем торговлю. Вы знаете, что американский рынок завален товарами. И как вы думаете, у которого из них наибольший шанс быть проданным? У самого лучшего по качеству? У самого дешевого? Возможно. Но вероятнее всего у того, что попадет в руки продавца, сумеющего убедить вас купить именно этот товар.
Декан Беттинхаузен рассказывает, как это мастерство вырабатывается в лучших школах:
— Самый важный предмет в младших классах — чтение вслух. Здесь проверяют произношение ребенка. Малейшие отклонения от нормы — к делу подключается логопед. (У маленьких американцев проблемы чаще всего с шипящими и свистящими.) Учитель следит за тем, как звучит голос ученика: не слишком ли тихо, не чересчур ли громко, нет ли у него «каши во рту», не мямлит ли он.
В средних классах ученики постепенно приобщаются к искусству публичных выступлений. Делается это разными способами. Например, группа школьников выполняет какую-то работу — по биологии или географии, математике или истории. Одноклассники, не участвующие в этой работе, начинают ее обсуждать, подмечая в основном недостатки. Команда парирует, доказывает достоинства.
В большинстве школ есть программа ораторского искусства. Разделившись на две партии, участники разыгрывают реальные или придуманные судебные процессы. Они соревнуются не в поисках истины, а в умении точно и аргументированно выражать свои мысли. Потом команды меняются и начинают отстаивать противоположную точку зрения.
Все, что я узнала от декана Ирвина Беттинхаузена, было настолько для меня ново, что я захотела посмотреть своими глазами, как это происходит.
Выбрала вполне заурядную школу, не частную, а публичную, в маленьком, на 50 тысяч жителей, городке Хазлет, штат Мичиган, — типично американская глубинка. Договорилась с администрацией, что приду на урок по предмету, который здесь называется Persuasive argumentation (убеждающая аргументация).
В класс я вошла за несколько минут до начала. Подростки 13-14 лет шумно рассаживались за парты — легкие пластмассовые конструкции стул-стол, скрепленные алюминиевыми трубочками. Ящиков у парт нет: сумки, куртки бросают тут же, рядом с собой, на пол. Одеты ученики нарочито небрежно: широченные джинсы, нависающие над кроссовками, бахромящиеся шорты, растянутые майки, иногда две-три сразу, одна торчит из-под другой — уходящая мода (провинция все-таки). Разницы в одежде между мальчиками и девочками нет. Только у первых бейсболки козырьком назад или набок, а у вторых — распущенные волосы по плечам. В отличие от учеников учитель Роджер Райс — сама подтянутость: крахмальная сорочка, галстук, безупречно отглаженные брюки.
Тема состязания объявляется заранее. Готовиться к ней можно дома, в библиотеке и, конечно, в Интернете. Но нельзя ничего отрепетировать: никогда не известно, какую систему доказательств выберет противник. Сегодняшняя тема — «Цензура в СМИ». Класс разделен поровну. Представитель каждой команды выходит к доске и излагает свои аргументы. Парень говорит: любая цензура — это нарушение демократии, она недопустима. Девочка ему возражает, если разрешить показывать все, то с экранов ТВ не будут сходить порнографические фильмы. Его аргумент: как только вы введете цензуру на какую-то одну программу, она автоматически распространится на десятки других. Ее контраргумент: тогда надо снимать телевизионные глушилки. Вы хотите, чтобы нецензурные слова слышала вся многомиллионная аудитория? Ну и так далее, в течение часа.
Учитель сидит все это время на задней парте, ни единым словом не вмешивается. Я спрашиваю его, кто же победил. Он говорит, что никто, так как это всего лишь разминка, подготовка к соревнованиям между командами близлежащих школ. Вот там ораторов будут судить несколько сот зрителей, тогда и определится победитель.
Я делюсь с профессором Беттинхаузеном своими впечатлениями от урока.
— Это, конечно, хорошо, что в той школе так поставлено обучение. Однако не заблуждайтесь, так дело обстоит далеко не всюду, — охлаждает меня профессор. — У нас достаточно людей со средним образованием, которые плохо владеют речью, они «мекают-бекают», каждую минуту вставляют слова-мусор: «знаете», «понимаете». В молодежном сленге часто встречаются грубые слова и неприличные выражения. Это значит, что система преподавания навыков общения в их школах дает сбой. Но там, где она поставлена хорошо, она производит еще и побочный эффект — помогает наладить хороший эмоциональный настрой в коллективе.
— А что такое «хороший эмоциональный настрой»?
— Это когда у каждого есть ощущение, что его уважают, а все конфликты решаются безболезненно.
Не знаю, верно ли это, но у меня сложилось вот какое впечатление. Создать «хороший эмоциональный настрой» в группе — задача для американского учителя едва ли не более важная, чем внедрить знания в головы учеников.
Я никогда не видела, чтобы преподаватель долгое время говорил на уроке один. Даже объясняя новый материал, он обычно обменивается с учениками репликами, отвечает на вопросы, которыми они его то и дело перебивают, подкидывает им забавные примеры, шутит.
Одна русская эмигрантка, учительница, рассказывала, как ей предложили вести в средней школе уроки русского языка. Положили испытательный срок три месяца. А через месяц ее вызвал директор и в работе отказал. В чем дело? «Я вас предупреждал, что вы должны своих учеников увлечь», — сказал он. «Но я и старалась увлечь: мы разыгрывали сценки, пели песни. Но ведь правила надо все-таки заучивать...» — «Ничем не могу помочь, детям на ваших уроках скучновато».
Созданием «хорошего эмоционального настроя», кстати, занимается не только преподаватель, но и другие сотрудники — психолог, социальный работник, технические помощники. С некоторыми из них я побеседовала и составила вот такую общую картину их обязанностей.
Джулия Смит, teacher assistant (помощник учителя), из начальной школы в городке Коламбия:
— Первоклассникам я помогаю адаптироваться к школе. Успокаиваю тех, кто слишком возбужден. Объясняю, как надо поднять руку, если хочешь спросить. Некоторые стесняются выйти в туалет, хотя у нас для этого разрешение не требуется: просто ставишь на стол учителя палочку с кружком, а вернувшись, ее забираешь. Я также организую завтраки, игры на переменке, дети обязательно должны побегать, им же тяжело с непривычки. Ну и, конечно, если кто-то порезался, упал, ушибся — это тоже моя забота. Или, например, замечаю, что у кого-то испортилось настроение — тогда спешу выяснить, как его исправить.
Джон Клайэп, психолог той же школы:
— В моей компетенции душевные проблемы детей. Иногда с ними приходят сами ребята. Иногда их присылают учителя. Проблем не так уж много, большинство из них были известны и раньше. Просто с каждым годом увеличивается число детей, которые от них страдают. Например, гиперактивность при дефиците внимания. Это когда ребенок не может долго сосредоточиться на занятиях, во время урока ему трудно усидеть на месте. Он постоянно вскакивает, разговаривает с соседями, мешает и учителю, и детям. Но он в этом не виноват. Ему требуется специальное лечение, и я стараюсь подобрать ему правильную терапию. Раньше таких детей приходилось на школу человека два-три, сейчас раза в 3-4 больше.
— Чем вы объясняете это? — спрашиваю я школьного психолога.
— Убыстряется ритм жизни, появляются новые раздражители: на телеэкране — убийства, насилие; в кино — «ужастики»; на компьютере — жестокие игры. Эти же причины, кстати, порождают и другую проблему — агрессивность, жестокость. Еще одна проблема — аутизм. Это, наоборот, очень замкнутые дети. Их тоже становится больше, но уже по другим причинам. Большинство матерей вышли на работу. Родители все реже бывают дома. Ребенок ведет замкнутый образ жизни, привыкает к одиночеству, у него не развивается навык общения. Это все касается отклонений от норм поведения. Но и у вполне нормальных детей проблем хватает. Комплексы на почве неуспеваемости, недовольство своей внешностью. Разочарование в дружбе. Неразделенная любовь.
— А какая для вас самая сложная проблема? — интересуюсь я.
— Аутсайдеры. Как помочь детям, страдающим от недостатка уважения сверстников? Для меня, как профессионала, главная задача — отыскать ту, порой еле заметную, точку опоры, которая даст отвергнутому возможность ощутить уверенность в себе, в чем-то почувствовать свою силу. И я сознаю, как велика моя ответственность. Не сумею я помочь ему обрести самоуважение, вырастет он неудачником, — заканчивает Джон Клайэп.
Мэгги Миллер, guidance counselor средней школы небольшого городка Дивитт, штат Мичиган. Перевести название должности Мэгги на русский я так и не смогла: что-то вроде «советник по управлению». По своим обязанностям она ближе всего к тому, что делает социальный работник: решает не столько сложные психологические, сколько чисто практические проблемы детей.
— Чаще всего это проблемы в семье, — говорит Мэгги. — У Лиз отец с матерью без конца ссорятся, грозятся развестись, только она их сдерживает, представляете, какой это груз для девочки? Боб живет с отцом, мачехой и двумя их сыновьями. Он любит и отца, и мачеху, но ревнует обоих к сводным братьям. И вот я еду в эти семьи, беседую с родителями, стараюсь обратить их внимание на душевное состояние детей.
Часто приходится улаживать конфликты в школе. Например, затянулась вражда между учителем химии и Джонатаном. Мальчик как-то неудачно пошутил, обидел учителя. Тот не стал скрывать свою неприязнь. Мальчик платит ему тем же, дерзит, срывает уроки. Мне об этом рассказал сам учитель случайно, когда мы с ним оказались за одним столом в кафетерии. Я взялась распутать клубок, это оказалось не очень сложно, и душевное равновесие вернулось к обоим.
«Душевное равновесие», «позитивный эмоциональный настрой», «благоприятная психологическая атмосфера» — возможно, читатель сочтет, что я несколько злоупотребляю этими выражениями. Но что же делать, если я много раз слышала их и в семейных разговорах, и в детских центрах, и среди учителей.
Хочу быть справедливой и беспристрастной. Да, американская средняя школа вызывает много нареканий: она не всегда обеспечивает уровень образования, необходимый современному человеку. Когда я об этом рассказываю моим московским друзьям, они обычно язвительно замечают: «Очевидно, именно поэтому Америка стала самой высокотехнологичной и богатой страной мира?!» Нет, не поэтому. А усилиями тех бывших мальчиков и девочек, способных и трудолюбивых, которые еще в школе начали жестокую конкуренцию между собой за лучшее усвоение знаний. Но при этом довольно много школьников, которые поражают иностранцев, особенно европейцев, ограниченностью своих познаний, узостью культурных интересов. А часто и обыкновенным невежеством.
Вместе с тем я не могу не оценить усилия лучших воспитателей и педагогов, которые заботятся о душевном здоровье, оптимизме своих воспитанников. Большую роль в этой системе воспитания играет спорт: он занимает много места в расписании. Я мало об этом пишу, лишь упомянула в главе о семейном воспитании. На это у меня чисто личные причины: я очень далека от спорта и попросту не интересовалась им в Америке. Но вот желание создать в школе обстановку душевного комфорта для учеников не оценить не могу. Помню, в одном доме я услышала разговор двух школьников. Один спросил другого, какое завтра число. И узнав, закричал: «Значит, завтра кончаются каникулы? Ура-а!»
Не стану утверждать, что в любой школе Америки ученики радуются наступлению учебной четверти. Но почти уверена, что таких школ больше, чем в России.