В результате проверок Колиных способностей семью Дмитриевых вернули в Москву. Поселили в общежитии Всесоюзного института коммунистического просвещения на Цветном бульваре. Школа, куда был зачислен Коля, располагалась в помещении бывшего Института благородных девиц (Елизаветинский дворец). Над ней шефствовал знаменитый институт ЦАГИ, который располагался недалеко, и многие дети его сотрудников учились в этой школе. Педагогический состав — в основном немолодые люди с большим опытом работы в дореволюционной школе — был очень сильным.
Николаю назначили стипендию — 500 рублей. Это было намного больше, чем получал отец, зарплата которого составляла примерно 200–300 рублей. Кроме того, вскоре семье выделили квартиру на Садовом кольце (Земляной вал), вернее, три комнаты в пятикомнатной квартире, напротив дома, в котором жили Чкалов и Папанин. Соседями Дмитриевых по дому были скрипач Давид Ойстрах и писатель Анатолий Виноградов[86].
Персонально с Колей занимались математикой академики Н. Н. Лузин, А. Н. Колмогоров, профессор М. Ф. Берг, а иностранными языками преподаватели английского и французского. И это в дополнение к школьной нагрузке. К окончанию школы он свободно владел тремя языками. Одиннадцатилетнему Коле академик Н. Н. Лузин, проверив его знания, сказал: «Не знаю, что теперь мне с Вами делать. Придется заняться высшей математикой». В 1939 году пионер Коля Дмитриев стал студентом механико-математического факультета МГУ.
Путь к атомному проекту у Дмитриева был осознанный. Как он сам рассказывает: «В конце 1945-го и начале 1946 года стали развертываться события холодной войны: Греция, Иран, Корея, да и в Германии возникла напряженность. Я всегда интересовался политикой несколько больше, чем следует, и всегда был склонен к либерализму. Я ожидал, что после войны будет широкая эволюция к социализму во всем мире, и переход Запада к атомному шантажу нанес болезненный удар моим иллюзиям. Я помню мысль, которую я сформулировал для себя: „Вот дело, которому стоило бы отдать десять лет жизни, или даже всю жизнь: создание советской атомной бомбы“»[87].
Показателен эпизод, рассказанный им в автобиографических воспоминаниях. «Уходя с работы вместе с Зельдовичем, мы обсуждали моральную сторону работы над атомным оружием. Хотя дело было задолго до XX съезда, мы, конечно, относились весьма сдержанно к Сталину, нашему правительству и особенно к его политике. Я. Б. высказался как-то осторожно, что, несмотря ни на что, он все-таки считает правильным делать атомную бомбу. Я, со своей стороны… заявил, что для меня в этом нет никакого сомнения»[88].
Как бы подводя итог своей деятельности, на вопрос корреспондента газеты «Красная звезда»: «Что Вам наиболее дорого?» — Николай Александрович ответил: «Бомба! Более полезного, чем бомба, не было. Она сдерживала угрозу. Это самое важное для тех времен. И не только для тех…»[89]
Тема нравственной ответственности науки вероятно никогда не будет снята с обсуждения. Е. Велихов, рассуждая о Чернобыле, говорил о джинне, выпущенном наукой из бутылки. Слуги дьявола на чертовой мельнице — такую ассоциацию вызвала у академика Чернобыльская трагедия. Не могу сказать, причисляет ли академик себя к ним. Не думаю, что многие ученые Арзамаса-16 согласились бы с таким итогом. Однако еще раз повторю, что проблема нравственного долга была достаточно острой для ученых города. Е. В. Малиновская рассказывала, как в марте 1973 года в Голубом зале Кремлевского дворца состоялось вручение Государственной премии СССР в области прикладной математики группе сотрудников института. «Мы вышли из Кремля на Красную площадь и дружным коллективом направились отмечать событие в ресторан гостиницы „Россия“. На одном из верхних этажей нам предложили небольшое помещение, где было уютно и комфортно. Первая часть банкета, когда произносились тосты и поднимались бокалы, прошла спокойно и быстро. После этого столы были решительно отодвинуты в сторону. Обсуждался актуальный для того времени вопрос, разумно ли мы поступили, занимаясь оборонной тематикой, и право ли правительство, так высоко оценивая нашу работу. В этих вопросах слышалось сакраментальное: „Ты меня уважаешь?“ Решающие аргументы оказались у Николая Александровича. Он отвечал утвердительно, спокойно и с глубоким пониманием объяснял свою позицию, приводил много примеров из истории. Сказал, что сам он приехал на объект добровольно, сознательно и до сих пор считает свою работу необходимой. Накал жарких споров постепенно уменьшался. Общее настроение поднималось»[90].
Ю. Б. Харитон включил Н. А. Дмитриева в число суперзвезд арзамасской школы теоретической физики наравне с такими светилами, как Н. Н. Боголюбов, Д. А. Франк-Каменецкий, М. А Лаврентьев, И. Е. Тамм, В. С. Владимиров, Я. Б. Зельдович.
Специфика любого ядерного изделия заключается в том, что, будучи переведено в сверхкритическое состояние, оно не может в таком состоянии находиться длительное время. Обязательно произойдет нейтронное инициирование даже от собственного нейтронного фона активного делящегося вещества. В реальной конструкции атомного заряда подобное явление связано с проблемой так называемого неполного взрыва (НВ). Оценка вероятности НВ составляла важнейшую проблему уже при изготовлении первой атомной бомбы. И Дмитриев разработал и заложил фундамент математической теории «неполного взрыва». И хотя позднее было использовано более десятка новых способов нейтронного инициирования взрыва, в основе их лежали разработки Николая Александровича. Аналогичными вопросами в Манхэттенском проекте занимался Р. Пайерлс, ставший впоследствии Нобелевским лауреатом[91].
А. Д. Сахаров в своих «Воспоминаниях» писал: «Самым молодым был Коля Дмитриев, необычайно талантливый, в то время он „с ходу“ делал одну за другой блестящие работы, в которых проявлялся его математический талант. Зельдович говорил, что у Коли, может, единственного среди нас, искра Божия. Можно подумать, что Коля такой тихий, скромный мальчик Но на самом деле мы все трепещем перед ним, как перед высшим судией»[92].
Суть в том, что в любом природном, общественном, историческом явлении Николай Александрович умел обнаружить внутреннее противоречие, всегда имеющееся, но редко замечаемое. Качество настоящего ученого. Невозможность разрешить до конца это противоречие вызывало у него чувство неудовлетворенности там, где другие радовались блестящему успеху. В 1949 году по инициативе Н. А. Дмитриева были выполнены расчеты стереометрических интегралов, описывающих геометрические поправки на гамма- или бета-излучение, поскольку частицы не укладывались в счетчик. Окончание длительного расчета вдохновило одного из участников на четверостишие:
Когда появились численные методы, использующие электронно-вычислительную технику, и закладывался фундамент этого направления, Николай Александрович и здесь был одним из основоположников. Об одном курьезном эпизоде рассказывал Юлий Борисович Харитон. Он решил посоветоваться с академиком А. Н. Колмогоровым о том, какие ЭВМ стоит приобретать и как организовать их использование. A. Н. Колмогоров ответил: «Зачем Вам электронно-вычислительные машины? У Вас же есть Коля Дмитриев!»[93] Дмитриев первый в СССР разработал двухмерные программы для маломощных машин, которые имелись в стране, но в институте-то самой машины еще не было.
Деятельность теоретиков Арзамаса-16 порой оказывала решающее влияние на самые неожиданные направления оборонной политики Советского Союза. Так, вопрос защиты от атомного нападения рассматривался на самом верху. В тот период для обороны Москвы Институтом химической физики был предложен зенитный ускоритель протонов «ЗУ». По этому замыслу, атомный заряд, транспортируемый самолетом, мог быть нейтрализован мощным потоком протонов с энергией примерно 200 мегаэлектронвольт, который генерировал в атмосфере необходимый для нейтрализации атомного заряда противника фон нейтронов.
По Постановлению Совета министров СССР № 3092–1249 от 15 августа 1948 года, подписанному И. В. Сталиным, были развернуты широкие научно-исследовательские работы по выяснению возможности осуществления установки зенитного ускорителя протонов. В частности, для отработки ЗУ в Москве было построено специальное здание. Купол этого здания можно и сейчас видеть за Домом обуви на Ленинском проспекте. (Тогда это место находилось на окраине Москвы.) Всего же вокруг Москвы проектом предусматривалось строительство многих ЗУ. А каждый такой зенитный ускоритель потреблял бы большое количество электроэнергии (длина ЗУ — 220 метров, мощность питающей радиостанции 216 тысяч киловатт, штат обслуживания 557 человек). Понятно, что стоимость реализации всего проекта была огромной.
Теоретики должны были дать заключение по проекту. В проверке участвовали Я. Б. Зельдович, Д. А. Франк-Каменецкий, Н. А. Дмитриев и В. Н. Родигин. Работавший в теоретическом секторе В. Н. Родигин вместе с некоторыми другими теоретиками параллельно с разработкой ядерных зарядов занимался проблемами их нейтрализации. Они предложили более рациональный способ защиты от атомной бомбы (и самолета-носителя) путем высотного ядерного взрыва небольшой мощности. Действие такого взрыва не столь опасно для города и его населения, а на большой высоте, где проходит полет стратегических бомбардировщиков и воздух сильно разрежен, поток нейтронов и гамма-квантов распространяется без существенных потерь на значительное расстояние. При этом в первую очередь поражается нейтронами атомный заряд, потом экипаж самолета — гамма-квантами, а затем уже сам самолет — ударной волной и тепловым излучением. В связи с этим авторами отчета была подчеркнута важность разработки зенитной атомной ракеты для борьбы со стратегическими бомбардировщиками с атомными зарядами на борту.
Заключение по проекту Института химической физики и предложения института подписали самые авторитетные специалисты: Ю. Б. Харитон, А. Д. Сахаров, Я. Б. Зельдович, Д. А. Франк-Каменецкий, Е. И. Забабахин, Ю. А. Зысин, и оно вместе с отчетом теоретиков было направлено руководству министерства[94].
В итоге работы по зенитному ускорителю были остановлены. Зенитная управляемая ракета с атомным зарядом, созданным во ВНИИЭФ, была успешно испытана в 1957 году. Сейчас известно, что примерно в то же время подобная ракета «Nike Hercules» разрабатывалась в США и была принята на вооружение в 1958 году.
С появлением противовоздушной обороны с использованием атома возникла необходимость разработки атомных зарядов, которые не боялись бы внешнего облучения нейтронами. И такие заряды у нас в стране были созданы.
С высоты прошедших лет можно сказать, что Н. А Дмитриев представлял собой, к сожалению, оказавшийся довольно немногочисленным слой интеллигентов-коммунистов, которые исповедовали коммунистическую идеологию и ревностно ее защищали даже в постперестроечные годы. Отстаивали не формально — мол, «как скажет партия, так и должно быть», а убежденно, доказательно. И если его выводы не совпадали иной раз с общепринятой партийной позицией, он этого не маскировал, а открыто отстаивал свою точку зрения. Кстати, в 1992 году он был одним из немногих, кто сделал вывод, что Россию может спасти только социализм. Факты из его биографии достаточно полно раскрывают некоторые типичные черты политической повседневной жизни научной элиты города.
У теоретиков с самого начала довольно часто в коридорах обсуждались острые политические вопросы. Позже к такому обсуждению присоединился А. Д. Сахаров.
Затем эти дискуссии были перенесены на почву официальных политических семинаров. Лидером был Николай Александрович Дмитриев. Семинар не замыкался на рассмотрении острых политических вопросов и партийной учебы. Его тематика была значительно шире. Вот некоторые темы семинаров.
1963/64 учебный год:
Философские взгляды копенгагенской школы (Копышев).
О декабрьском пленуме ЦК (Бондаренко).
О статье Либермана (Елисеев).
О внешней торговле (Адамский).
О Сен-Симоне (Холин).
Ленин о сельском хозяйстве (Щербаков, Киселев).
О ценообразовании (Огнев).
Сельское хозяйство Горьковской области (Киселев).
1964/65 учебный год:
Философия (религия, этика, философия Канта, Ленин о физике).
Политэкономия капитализма.
Политэкономия социализма.
В дневнике Николая Александровича есть такая запись после перечисленных выше тем: «Нет, снова и снова надо изучать капитализм. Почему? Потому, что все новые модные идеи в социалистической политической экономике и экономической политике связаны с заимствованием капиталистических форм, и очень распространено (на мой взгляд) их неправильное толкование, что толкает на ошибки ревизионистского, а иногда и догматического типа. Два больших вопроса: Чем капитализм хорош? Чем капитализм плох?»
На семинарах в 1964–1965 годах зачитывались короткие доклады (по 10 минут): «Китайские 25 пунктов» (Илькаев), «Статья П. Тольятти» и так далее, а также затрагивались большие исторические темы:
Причины и механизм войны 1914 года.
Причины и механизм начала холодной войны.
Американское рабочее движение 1930–1946 годов.
Принципы сотрудничества социалистических стран. Экономические механизмы.
Учение о государстве и партии в процессе перехода.
В 1965–1966 годах темы семинаров — экономика, проблемы совершенствования планирования, вопросы сельского хозяйства, а также христианство, реформы в Польше, общая философия социалистической экономики, экономика и математика, троцкизм и т. д.
В 1970–1971 годах много докладов по политическим атласам про самые разные страны: Польшу, Вьетнам, Китай, Индию, Пакистан, Ближний Восток, США…[95]
Политические семинары были больше сходны с научными, на которых обсуждалась определенная историческая или общественно-политическая проблема. Как правило, темы семинаров не были изолированными, а объединялись общей целью. Будущему докладчику давалась тема, и он в течение одного-двух месяцев тщательно и глубоко готовил материал, по которому должны были проводиться обсуждения и дискуссии. Ставились очень интересные научные и общефилософские вопросы, например, сравнение правовых систем США, Великобритании и СССР. Причем рассмотрение шло на базе первоисточников. Или взять семинар «Общие проблемы генетики». Здесь доклад был построен на основе математической модели теории наследственности, то есть подготовлен на самом высоком научном уровне[96]. Обсуждения эти велись с хорошим логическим обоснованием.
Николай Александрович считал свою работу пропагандистом очень важной для собственного образования. В одном из писем М. С. Горбачеву он пишет об этом: «Я не лирик, а физик, но я много лет был пропагандистом в своей организации, а это дает некоторое образование».
В силу ряда обстоятельств, связанных с вынесением Н. А. Дмитриеву партийных взысканий (об этом несколько позже), работа семинара прервалась и возобновилась только в 1979 году по инициативе горкома партии. Н. А. Дмитриев принял в этом самое живое участие. Опять же наиболее удачными были семинары, на которых обсуждались проблемы, вызывающие неоднозначные оценки в партийных кругах и обществе. Теория пассионарности Л. Гумилева, налоговая система в СССР, модель личности будущего общества, системы экономики и др. Дмитриева интересовала тема о взглядах Ленина и Троцкого на крестьянский вопрос. К сожалению, с докладом на данную тему он так и не выступил.
Были в ходу и беседы на праздничных развлекательных мероприятиях, когда после двух первых бокалов начинался общий производственный разговор. И. Д. Софронов вспоминал, что на таких вечерах царила удивительная атмосфера — серьезная и веселая одновременно, очень доброжелательная.
Конечно, теоретики, будучи высокообразованными и активными людьми, к тому же достаточно независимыми от политической конъюнктуры (например, Ю. Б. Харитон и Я. Б. Зельдович, по свидетельству сослуживцев, никогда не принимали участия в публичных политических разговорах), хорошо видели недостатки советской системы. Были и те, которые рьяно отстаивали любую политическую линию, если она исходила от руководства партии, но, справедливости ради отмечу, значительная часть из них в настоящее время превратились в «рыночников» и «реформаторов».
Теоретики в большинстве своем понимали всю сложность реальных жизненных ситуаций, тонкость политики, необходимость компромиссов и маневров, возможность погони руководителей и политиков за своими личными, корыстными интересами и т. д. Конформизм, вне всякого сомнения, был присущ и им. Но в этом отношении я бы подчеркнул ту мысль, что вошедший ныне в моду и закрепленный в Конституции РФ идеологический плюрализм вполне реализовывался в ходе теоретических семинаров в теоретических подразделениях.