О локальной войне.
О выступлении А. Д. Сахарова.
О программе для либерально мыслящих интеллигентов в СССР (п. 1 в этой программе — вопросы внешней политики).
О свободе, демократии и конвергенции.
Размышления физика о физике с философской точки зрения.
Два письма А. Д. Сахарову.
Из объяснений Николая Александровича в секретариате ГК КПСС (беседа 11 февраля 1974 года):
«— Эти записи были для себя, я никому их не показывал, ни с кем о них не говорил. Надо четко выяснить, в чем же все-таки у меня расхождение с общепринятыми взглядами. Будучи пропагандистом, я выступал по этим вопросам, отстаивая общепринятые взгляды. Если и были неверные суждения, то у меня возникали неясности как у пропагандиста, и я пытался себе их объяснить.
Как пропагандист я не ухожу от острых вопросов…
Если мы отгораживаемся от враждебных радиопередач и не пускаем к себе буржуазные газеты, то это не борьба идеологии, а уклонение, уход от борьбы. Сейчас антисоветская пропаганда на русском языке доходит до каждого желающего. А либеральная пресса, которую они издают для себя, — она до нас не доходит. Обмен информацией путем распространения буржуазных либеральных изданий был бы нужен, да и все к тому идет…
— Считаете ли Вы, что Ваши взгляды совместимы с пребыванием в партии?
— Если мои товарищи по партии чего-то не понимают, я стараюсь доказать им правду, не выходя из партии. Ведь было же много несправедливостей и нарушений, они есть и сейчас…
Записала С. Труфанова».
А вот сведения из протокола № 13 от 13 мая 1974 года (в кратком изложении):
Заседает партбюро парторганизации № 58, на которое приглашен второй секретарь ГК КПСС В. Ф. Егоров. Мотивировка персонального дела Николая Александровича такова: Дмитриев в своих высказываниях, записях и беседе в секретариате ГК КПСС высказал ряд принципиальных положений, расходящихся с политикой партии. Решение об открытии дела принято единогласно.
В. Ф. Егоров рассказал о возникновении дела. «24 октября 1973 года в ходе режимной проверки из рабочего стола Николая Александровича были изъяты рукописные материалы, переданные затем в ГК КПСС. Мы были встревожены. 8 февраля 1974 года в ГК была проведена беседа с Николаем Александровичем, в ходе которой он подтвердил свой особый взгляд на ряд принципиальных положений нашей партии».
Партбюро решает заслушать Н. А. Дмитриева «без ограничений».
Николай Александрович излагает свои взгляды, запись протокольная, понять Дмитриева трудно. Но он утверждает, что все обвинения в его адрес неправильны.
Начинается дискуссия, в ходе которой все чаще высказывается мысль, чтобы Николай Александрович письменно ответил на выдвигаемое обвинение. Задается множество вопросов (членами партбюро и Егоровым особенно) по позициям, высказанным Дмитриевым.
Затем начинается обсуждение. Вот характерное для выступающих мнение: «Думаю, что в значительной степени Дмитриев был неправильно понят, что естественно для людей, с ним мало знакомых, в силу его специфики… Считаю, что особое мнение Дмитриев имел право выражать в письме в ЦК. Таким образом, в поведении Дмитриева нет нарушений устава».
Другие в целом поддерживают эту точку зрения, воспринимая Николая Александровича по-прежнему как «настоящего коммуниста и хорошего человека». Хотели бы получить от Дмитриева письменное изложение его мнения по существу его персонального дела.
15 мая 1974 года состоялось второе заседание партбюро парторганизации № 58. Присутствовали те же. Дмитриев изложил свои взгляды письменно. Дискуссия прошла более остро. Но в целом все опять-таки остались в рамках мнения, высказанного одним из членов партбюро: «Я присоединяюсь к мнению товарищей о том, что взгляды Николая Александровича не противоречат программе и уставу КПСС. Ошибки в некоторых взглядах скорее всего связаны не с желанием встать в позу, а с желанием активно разобраться в актуальных вопросах. Правда, общий тон в ряде высказываний дает повод для неправильной интерпретации.
Я должен подчеркнуть, что такое персональное дело — явление необычное. Необычность в том, что причиной персонального дела является не некоторая деятельность, а некие взгляды. От Николая Александровича требовалось, коль скоро возник вопрос о взглядах, их сразу четко сформулировать. Если вглядеться по существу, у меня нет сомнений, что Николай Александрович должен быть оставлен в партии, но должен быть наказан за нечеткое изложение взглядов».
Дмитриев: «В 1957 году я обещал изменить поведение, а не взгляды, которые были в основном правильные. Обещания я не нарушил… Мне было бы неприятно и больно быть исключенным».
Далее бюро принимает решение (во втором голосовании): за строгий выговор с занесением в учетную карточку — 6 голосов, за выговор — 2 голоса. Собрание парторганизации назначено на 13 июня.
Письменное объяснение Дмитриева от 15 июня 1974 года (приведены выдержки).
«Никаких разногласий с уставом и программой у меня нет. Нашу внешнюю и внутреннюю политику в основных вопросах я считаю правильной…
По некоторым вопросам я высказал суждения, не совпадающие с официальными, и не могу от них отказаться, чтобы меня не поняли неправильно. Один вопрос в том, что наша партийная печать искажает действительность. Да, по мелочам, используя большей частью фигуру умолчания, такое делается непрерывно и, на мой взгляд, сильно раздражает и подрывает авторитет нашей печати и стимулирует интерес к иностранной пропаганде…
Другое суждение — о „советском национализме“. Того, что сказано в докладе тов. Егорова, я не говорил, а говорил нечто другое, что тоже у нас пока официально не говорят. А именно, что в нашей политике примерно с 1939 года в отношении Польши и других стран часто недооценивались особенности и недоучитывались чужие интересы, от чего наши же интересы и страдали. Такого рода ошибки, по-моему, можно назвать националистическими, а последствия они имели самые тяжелые не только для тех стран, но и для нас. Я думаю, что без них империалистам было бы гораздо трудней развернуть „холодную войну“, и она, если бы и была, имела меньший масштаб.
По вопросу о воспитании у молодежи преданности социалистическому строю у меня нет никакого расхождения с официальными мнениями, но, возможно, мое мнение в одном отношении несколько отличается от мнения многих. Есть разные стороны этой задачи, одна из них, не самая важная, но важная, — это политическая учеба, изучение марксизма-ленинизма и истории. Я считаю, что целью изучения является знание, наиболее ясное и критическое понимание общественных явлений, что только изучение „правды, только правды и всей правды“ может иметь положительное воспитательное значение. Я считаю, что, начиная с детей, всякое приукрашивание, например, отечественной истории, даже всякий тенденциозный подбор материала, всякое ретуширование не приносят пользы воспитанию патриотизма, а только вред. То же самое, я считаю, относится и к изучению истории партии, и к изучению современной политики. Поэтому если неполнота информации, приводящая к искажению впечатления, в газетах является злом, то в политическом образовании это делается злом фундаментальным, уничтожающим все дело…
Относительно контроля над печатью, средствами массовой информации, допущения буржуазной и антисоветской пропаганды и т. п. Я считаю, что социалистический строй достаточно прочен и угрожать ему ничто не может. Предположение, что новое поколение, если его подвергнуть буржуазной пропаганде, может пожелать вернуться к капитализму, мне кажется примерно столь же реальным, как возвращение к первобытно-охотничьему укладу. Но, поскольку у нас сложились в этом отношении определенные традиции, ломка которых может повести к побочным, пусть временным, но вредным последствиям, то я не ставлю вопрос и тем более не настаиваю на немедленной ликвидации всех ограничений…
Я согласен, что в возникших недоразумениях виноват я сам, что напрасно я держал в беспорядке свои старые черновые записи, что в разговоре был недостаточно точен и даже допускал непродуманные суждения, которые необходимо брать назад и извиняться.
Я считаю, что за нарушение правил содержания своего рабочего места в режимном помещении и за недостаточно ответственный способ разговора, что повлекло значительную потерю времени большого числа занятых людей, я заслуживаю определенного наказания».
21 июня 1974 года состоялось партийное собрание парторганизации теоретиков.
«Обвинительное заключение» зачитывал В. Ф. Егоров. Подробно изложены все «отклонения». Затем началось обсуждение. Вопросы — и к ведущему собрание В. С. Лебедеву, и к В. Ф. Егорову, и к самому Н. А. Дмитриеву. Интересно, что все (за единственным исключением) коммунисты парторганизации, выступившие на собрании, пытались разобраться в сути позиции Николая Александровича и одновременно защитить его. Пример — вот такие слова:
В. Ф. Егоров: В своей записке Вы говорите, что у Вас нет разногласий по уставу и программе КПСС. Далее Вы приводите восемь пунктов, которые расходятся с политикой партии: по национальному вопросу и др. Как это можно согласовать?
Н. А Дмитриев: Разногласий с уставом и программой партии у меня нет…
Один из участников собрания: Согласие с уставом и программой означает, что принятое решение является обязательным, но при этом некоторые сомнения могут остаться…
Другой участник- Я общаюсь с молодыми людьми, и мнения о нашей печати и радио я часто слышу гораздо более резкие…
Третий участник: Как специалист он привык думать о вопросах, то есть это сомнения, а не устойчивая система взглядов. Все мы знаем его нетривиальный способ мышления (от противного, в частности). Решение бюро считаю правильным, хотя мера наказания могла бы быть помягче.
Четвертый участник: По многим вопросам высказывания у теоретиков носят слишком смелый, категоричный и не всегда обоснованный характер. В результате мы имеем вот такое, к сожалению, собрание…
Пятый участник: Безответственность в высказываниях — это серьезная ошибка Н. А. Дмитриева. Совсем случайным это назвать нельзя. Но мы должны смотреть всесторонне на личность. И у меня никогда бы не повернулся язык обсуждать членство в партии Н. А. Дмитриева…
Шестой участник Высказывание Н. А. Дмитриева правильно говорит о необходимости усиления идеологической работы. Нужно доносить полную информацию с нужными комментариями.
В. Ф. Егоров: В 1957 году Н. А. проявлял неискренность, заверения давал одни, а суть вопросов осталась прежней. Летом 1973 года Н. А. проводил беседы по защите А. Д. Сахарова. Н. А. Дмитриев подвергается сейчас обсуждению за то, что имеет взгляды, несовместимые с членством в партии…
Н. А Дмитриев: Да, действительно, взглядов своих с 1957 года не менял, потому что считаю, что мои взгляды никогда не расходились со взглядами партии… Тот, кто уверен в своей правоте, не боится спорить… По поводу моего поведения критика была правильная.
Наконец прения было решено прекратить. И вынесено решение — при одном воздержавшемся — объявить Н. А. Дмитриеву строгий выговор с занесением в учетную карточку[105].
К чести сотрудников теоретических отделов никто из них не захотел бездумно, основываясь лишь на указаниях сверху, подойти к вынесению решения.
К сожалению, партийная верхушка и в те годы, и затем в 1990-е мало прислушивалась к мнению коммунистов, и М. С. Горбачев не был исключением. А ведь в конце 1980-х — начале 1990-х годов были письма Дмитриева в «Правду», затем Б. Н. Ельцину. «Что меня беспокоит на самом деле, это идеология экономической реформы. Я думаю, что она диаметрально противоположна здравому смыслу, я думаю, что именно так надо действовать, чтобы вызвать сперва инфляцию, потом гиперинфляцию, потом — полный развал плановой дисциплины, а потом, вероятно, и трудовой дисциплины, и всего хозяйства. Нам говорят, что чем решительнее мы будем погружаться в рыночную экономику, тем быстрее мы вылезем на другой счастливый берег. Чего? Капитализма? Но я думаю, что и простая логика, и опыт других стран показывают, что дальше будет глубже и глубже, а улучшение будет, когда мы, наконец, повернемся и выскочим обратно на свой берег»[106]. Так и произошло. Николай Александрович считал с самого начала фальшивой концепцию «К гуманному демократическому социализму» и отвергал ее как в целом неправильную.
«Фальшиво уже само название: „К гуманному демократическому социализму“. Да, у нас не идеально с гуманностью. Но когда сваливаются в одну кучу и 1918 год, и Гражданская война, и коллективизация, и 1937 год, и послевоенный „сталинизм“, и Хрущев, и Брежнев, и все ставится в вину Марксовой модели государственного социализма, то это нельзя назвать иначе, как фальшью»[107].