Посвящается памяти моих родителей Александры Васильевны и Ивана Леонтьевича Буйновских.
Поколение, рожденное в тридцатые годы прошлого столетия… Это дети войны, страшной и кровавой, дети, слышавшие свист пуль и смотревшие в глаза смерти, потерявшие родных и близких, а многие ставшие сиротами, познавшие голод, холод и безотцовщину. Многие из ребят этого поколения попали в число сыновей или дочерей «врагов народа».
Пройдет немного времени, и мальчики, рожденные накануне войны, — это уже лейтенанты — выпускники первых ракетных высших учебных заведений; молодые ученые, инженеры, конструкторы, испытатели, окончившие засекреченные в те времена факультеты по ракетостроению, жидкостным двигательным установкам, теории космических полетов. Это поколение энтузиастов, отдавшее свою кипучую энергию благородному делу зарождения отечественного ракетостроения и проложившие первые тропы в космос. Из среды именно этого поколения вышли Юрий Гагарин, Герман Титов, другие наши космические первопроходцы.
Еще пару десятилетий — и они уже создатели и первые руководители мощнейшего отечественного военно-промышленного комплекса, покорители звездных трасс, сделавшие космос составной частью нашей повседневной жизни, а нашу страну — ведущей державой мира в области передовых технологий. Это офицеры и генералы, возглавившие первые подразделения вновь созданных Ракетных войск стратегического назначения.
И наконец, это умудренные жизненным опытом руководители целых отраслей нашей науки и промышленности, ученые и педагоги, генералы-командармы, генеральные и главные конструкторы, герои и лауреаты, почетные академики…
И так уж получилось, что они же — свидетели развала мощнейшего научно-производственного потенциала страны, созданного фактически их умом, трудом, энтузиазмом. Многие из них уже почетные пенсионеры. А многих, увы, уже нет среди нас.
Вот такие героические дети, рожденные в 30-е годы прошлого столетия!
Так уж судьбе было угодно, чтобы среди тех, кто прошел по дорогам войны, кто с 14 лет носит военную форму, кто был среди создателей первых ракетных и комических комплексов, кто принимал участие в пуске космического корабля с первым космонавтом — Гагариным и сам готовился повторить его подвиг, кто формировал первые части Ракетных войск стратегического назначения и со слезами на глазах наблюдал триумфальный полет и посадку многоразового космического корабля «Буран», был и автор этих строк — рядовой представитель своего поколения.
Практически уже с первых шагов своей трудовой деятельности я попал в символическую команду — огромный коллектив ученых, конструкторов, инженеров и испытателей, возглавляемый легендарным и в те времена сверхсекретным Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым и его сподвижниками — Николаем Алексеевичем Пилюгиным, Михаилом Сергеевичем Рязанским, Валентином Петровичем Дайнеко, Виктором Ивановичем Кузнецовым, Владимиром Николаевичем Барминым. Я был в этой же команде и тогда, когда создавался, как говорилось в те далекие 60-е годы, «ракетный щит Родины», и тогда, когда на полигоне Тюра-Там ракета-носитель вывела на орбиту корабль «Восток» с первым космонавтом нашей планеты Юрием Алексеевичем Гагариным на борту. Непосредственное общение и деловые контакты с создателями ракет и космических аппаратов продолжались и тогда, когда я уже был в отряде космонавтов и готовился к тому, чтобы на себе испытать надежность и точность той техники, в создании которой принимал участие. И уже на закате своей деятельности в космической области я принимал самое непосредственное и активное участие в запусках на космодроме Байконур сверхмощного носителя «Энергия» и космического корабля многоразового использования «Буран».
По тексту всего лишь несколько строк отделяют пуски первых ракет от пуска «Бурана». А между этими строками 30 лет — почти половина моей жизни и фактически весь мой трудовой стаж! И даже сейчас, много лет спустя после тех событий, моя память да и вся моя последующая жизнь не дают мне забыть все то, что я пережил в те далекие, но прекрасные времена. Министерство иностранных дел, где я работаю вот уже много лет после увольнения из армии, находится рядом с Парком культуры и отдыха имени Горького, и каждый день я вижу «Буран», но — увы! — уже в другом, прямо скажем, обидном для него качестве. В двух шагах — поликлиника Военно-воздушных сил, где я проходил предварительный медицинский отбор в отряд космонавтов. В районе, где я живу, есть улицы Академика Пилюгина и Академика Глушко. Я дружу со старожилами Звездного городка, а все эти годы не прекращались контакты и процесс обмена опытом воспитания детей, а теперь уже и внуков с милым моему сердцу семейством Германа Степановича Титова. Мой дом рядом с комплексом зданий института, которым долгие годы руководил Н. А. Пилюгин и где, собственно, и началась моя «космическая эпопея». В соседних домах живут, правда, уже постаревшие, полысевшие и поседевшие, но душой молодые мои друзья-товарищи, с которыми я сутками не уходил с испытательных стендов института и месяцами сидел на полигонах — готовил и запускал наши ракеты и космические аппараты.
Конечно же «я в команде Сергея Павловича», «я готовил ракету», «я запускал космический аппарат» — все это громко сказано! Молодой лейтенант, направленный в промышленность для защиты интересов военного ведомства, не являлся ключевой фигурой, а составлял лишь маленькую, но, хотелось бы надеяться, неотъемлемую и нужную частичку огромного коллектива создателей наших первых образцов ракетно-космической техники. Представляя интересы Министерства обороны, мне, естественно, приходилось общаться и с Королевым, и с Пилюгиным (особенно часто), и с другими главными конструкторами и организаторами производства нашей техники. И все же память наиболее четко и выпукло сохранила образы тех людей, вместе с которыми с огромной самоотдачей и энтузиазмом мы работали по созданию систем управления для наших ракет и космических аппаратов, сутками на стенде их отлаживали и искали неисправности («бобы»), вместе с военными испытателями в суровых казахских степях радовались удачным пускам и переживали аварии и неудачи. Я просто не имею морального права забыть своих первых учителей и наставников — как гражданских, так и военных: Владилена Петровича Финогеева, Ивана Никитича Ионова, полковника Михаила Наумовича Брегмана, подполковника Бориса Владимировича Вергасова, Николая Михайловича Лакузо, Евгения Александровича Дымова, Георгия Моисеевича Присса, подполковника Ивана Васильевича Вазнюка и многих-многих других. Я благодарен судьбе за то, что на моем жизненном пути мне посчастливилось встретиться и работать с этими талантливыми инженерами, испытателями от Бога и просто добрыми, хорошими людьми! И все они из команды Королева, с которой он в тяжелые послевоенные годы начинал запуск своих первых ракет. Умел Сергей Павлович выбирать себе помощников!
Чем дольше живешь на белом свете, тем все больше убеждаешься, что мудрыми качествами наделила природа человека. Проходят годы и десятилетия, а отдельные события, факты, моменты и встречи в жизни любого из нас не только не стираются в памяти, а наоборот, становятся ярче и чуть ли не осязаемы физически. Вспоминая свой жизненный путь и возвращаясь к годам своей молодости, наверное, каждый человек, достигший почтенного возраста, задает себе вопрос: «Приобщился ли я в своей жизни к чему-либо такому, о чем люди будут вспоминать, а мои дети и внуки, возможно, даже и гордиться?» Мне кажется, ответ на этот и ему подобные вопросы прямо-таки заставляет взяться за перо и изложить на бумаге «степень своего приобщения» к каким-то значимым историческим фактам. А если при этом память сохранила неординарные события и явления, встречи с исключительно интересными, а зачастую и легендарными личностями, и до сих пор невольно вызывают улыбку смешные ситуации и истории из повседневной жизни нашего — увы! — уже далекого прошлого, то тут уж никуда не деться — садись и пиши!
Что я и сделал.
22 июня 1941 года… Мы, мальчишки — дети офицеров дивизии, квартировавшей в городе Гомеле, практически на границе тогдашнего Советского Союза, этим ранним воскресным утром бегали по двору нашего дома и собирали еще теплые, фантастической формы и окраски кусочки металла, еще не ведая, что это — смертоносные осколки бомб и снарядов. А вечером этого же дня мы все — и взрослые, и дети, собрались у дверей квартиры командира дивизии, где офицерские жены выражали сочувствие жене, а точнее, уже вдове командира, весть о гибели которого только что принес его адъютант.
9 мая 1945 года… Кажется, вся Москва собралась на Красной площади, чтобы выразить восторг и ликование по случаю долгожданной Победы! Объятия, поцелуи, возгласы «Ура!», «Да здравствует великий Сталин!», дружное качание затерявшихся в толпе военных. В этой массе ликующего народа и мы: я, мама и папа, которого энтузиасты периодически отрывали от нас и высоко подбрасывали в воздух. После салюта народ стал расходиться. И вот здесь началось. Огромная людская масса хлынула на Манежную площадь, Охотный ряд, улицу Горького. Через некоторое время я с родителями оказался в плотной толпе в центре Манежной площади. Люди в панике пытались вырваться из этого страшного людского водоворота. От возможности быть здорово помятыми или просто раздавленными толпой нас спас счастливый случай. Каким-то чудом рядом с нами был зажат толпой большой черный лимузин какого-то иностранного дипломата. Если бы отец не посадил нас с мамой на капот этого автомобиля, то не знаю, чем бы это все закончилось. Мама была в положении и ровно через месяц — 9 июня — родилась моя сестра.
Две исторические вехи — первый и последний дни войны. А между ними — четыре тяжелых, полных лишений года. Наша семья здесь не исключение.
Мой отец — кадровый военный. В 1941 году он проходил службу в должности политрука (была такая должность в довоенной нашей армии — политический руководитель, комиссар) гаубичной батареи в дивизии, расквартированной в городе Гомеле и его ближайших окрестностях. Все это в непосредственной близости от польской границы. Сразу же после первых бомбежек нас всех — жен, стариков, детей комсостава дивизии погрузили на машины и отправили в тыл, подальше от бомб и снарядов. Мы с мамой каким-то способом добрались до Новочеркасска — нашего родного города, будучи в полной уверенности, что сюда-то уж немцы никогда не дойдут. Но война как-то быстро докатилась и до донских степей.
Какие же были тяжелые эти полтора-два года, пока мы с мамой колесили по Кавказу, Средней Азии и Казахстану в поисках жилья, работы для мамы, места в детском садике для меня! Отец, отправляя нас с мамой из Гомеля в тыл, поручил мне, шестилетнему мужчине, защищать маму и заботиться о ней, что я с присущей мне уже в те годы ответственностью и делал. Я учил маму, как надо вести себя, когда мы попадали под бомбежку, — не впадать в панику, бежать в разные стороны, не носиться по открытой местности, а залечь в какой-нибудь канаве, где и переждать бомбежку. Но она почему-то мои указания не выполняла, и всегда как-то получалось так, что, вместо того чтобы рассредоточиться, она зачем-то накрывала меня своим телом, что меня страшно злило. После налета немцев я указывал ей на ее ошибки и неправильные действия, она соглашалась, обещала при очередном налете действовать строго по моим инструкциям, но в момент опасности про них забывала и упорно делала все по-своему, не отпуская меня от себя ни на шаг. Ну как можно было участвовать в боевых действиях, вопиюще нарушая требования Полевого устава!
И снова колонна из жен и детей, но уже авиационного полка, двинулась из Новочеркасска на восток. Мы с мамой — с ними. Но теперь мы передвигались уже по воздуху — самолетами, выделенными полком для своих семей. А дальше — модное тогда слово — эвакуация. Кочевая жизнь самолетами, пароходами (из Баку в Красноводск), машинами, арбами на Кавказе, в Средней Азии, Ферганской долине, казахских степях. Помнится, в Казахстане нас расселяли по домам бывших раскулаченных и выселенных из родных, насиженных мест, у которых обида на советскую власть еще не прошла. Естествен и «теплый» прием, который они нам оказывали. Так что уже и в те далекие годы я приобщился и к авиации — имел достаточно большой налет, правда, в качестве пассажира, на «дугласах» и даже на огромном нашем четырехмоторном фанерном Тб-3, когда он забирал нас из Георгиевска, что на Кавказе, почти на глазах у немцев.
В начале 1943 года мы с мамой попали в Москву, куда отозванный с фронта отец был направлен в Московское пехотное училище, где ускоренными темпами готовили молоденьких лейтенантов для фронта.
Жили, как все, в холодной, полуголодной Москве. Ночами стояли в очередях за мукой. Мои руки долго еще с тех времен имели фиолетовые потеки от трехзначных номеров, определяющих мое место в этих бесконечных, тоскливых очередях. Поселили нас рядом с училищем в районе Лефортова в дореволюционном офицерском доме, в большой, очень удобной для одной семьи квартире. Но нас там было 16 человек — пять семей, собранных войной с разных концов страны. Жили дружно, помогали друг другу чем могли, переживали за неудачи и радовались победам на фронте. Мы, мальчишки, играли во дворе в традиционные для тех времен игры: в войну, казаки-разбойники, лапту, «лямочку» (поддавать ногой матерчатый клубочек с чем-то тяжелым внутри) и «денежные» игры — пристенок, расшиши (так, во всяком случае, назывались игры с мелкой разменной монетой у нас во дворе). И улица у нас имела название тоже с военным уклоном — Танковый проезд, одна сторона которого была мощная кирпичная стена с зубцами, как у Кремля, там размещалось стрельбище. Рядом с нашим домом располагался военный авторемонтный завод, где работали пленные немцы. Вначале мы к ним относились очень настороженно (все-таки фашисты), но потом как-то попривыкли и бегали к забору завода, где шел активный обмен — бляшки, пуговицы, значки — с немецкой стороны, хлеб — с нашей. Помню, был момент, когда на завод пригнали с полсотни разбитых огромных американских грузовых машин типа «студебекер» и они долгое время парковались на нашем дворе, что давало нам возможность проводить наши военные игры в обстановке, приближенной к боевой — на зависть мальчишек с других дворов. Так что тяжелое военное время имело и свои маленькие мальчишечьи радости.
Более 60 лет прошло с тех тяжелых времен, а я помню всех своих соседей по имени-отчеству и, кажется, узнал бы сегодня каждого из них при случайной встрече на улице или в метро. Удивительное свойство человеческой памяти: бережно хранить то, что происходило с тобой в экстремальной, неординарной обстановке!
С детства я, как и всякое дитя военного времени, рос самостоятельным, ответственным мужчиной. В восемь-девять лет я в компании ребят с нашего двора каждое воскресенье проводил обязательное мероприятие: собрав за неделю немного денег, мы ехали в кинотеатр «Ударник» (почему-то только туда), выстаивали огромные очереди за билетами на любой очередной сеанс и с упоением смотрели фильмы про войну, про солдата Швейка, веселые довоенные ленты с участием Ильинского, Орловой, Утесова. Рано пристрастился к книгам. Из «запрещенных» авторов, конечно же подпольно, читал Мопассана, где-то лет в 12–13 прочитал всего Драйзера. До сих пор помню печальную судьбу Дженни Герхард и как я оплакивал ее в уединении, чтобы никто не видел моих слез.
Хотя я и считал себя вполне взрослым, независимым человеком, бывали моменты, когда родители вовремя подправляли мои самостоятельные шаги и инициативы. Помню, где-то уже после войны я записался в футбольный клуб «Крылья Советов» и меня с ходу, после первой же тренировки поставили на календарную игру вратарем детской команды. Думаю, что тренер наметанным глазом сразу же подменил во мне задатки выдающегося голкипера. Почему-то мой отец был другого мнения. «Нет!» — твердо сказал он. Главным доводом у него был анекдот, где говорилось о том, что у отца было три сына: один — умный, второй — дурак и третий — футболист. Мне почему-то кажется, что если бы сыновья поменялись местами (футболист, умный, дурак), то вопрос, быть или не быть мне футболистом, решился бы в мою пользу. Но отец рассказывал анекдот так, как было выгодно ему. И в результате моя так блестяще начатая футбольная карьера закончилась. А жаль! Уверен, что отечественный футбол лишился своего второго Алексея Хомича — кумира болельщиков послевоенных лет!
В 50-м году наше семейство перебралось из Лефортова в уютный и тихий по тем временам район у метро «Сокол», в нашумевшие хрущевские новостройки на Новопесчаной улице. Правда, опять коммуналка — четырехкомнатная квартира на три семьи (два полковника и один подполковник, все участники войны!), всего-то 10 человек! Но зато газ, ванна с горячей водой, лифт, телефон. Фантастика!
Рядом с домом была школа-новостройка, куда я и перевелся. Учился я в общем-то хорошо, даже ходил в отличниках, предпочтение отдавал гуманитарным предметам, но один раз — думаю, что совершенно случайно, — прославился и в математике. Каким-то образом мне удалось по-своему, не как в учебнике, доказать какую-то теорему. Меня даже командировали после этого на олимпиаду в Московский университет, где я с треском провалился, после чего математик задвинул меня опять в общую ученическую массу. Кстати, учитель математики — Лев Абрамович Гинзбург — одна из самых запоминающихся личностей за время моего короткого пребывания в этой школе. Длинный, тощий, в офицерском кителе, который сидел на нем как на вешалке, он был прекрасен, когда во время урока с треском распахивал дверь класса, замирал с протянутой в сторону коридора рукой и голосом, полным трагизма, произносил «Вон!!!» очередному нарушителю дисциплины. И все равно мы все его обожали. Помню, в порыве нашей искренней ребячьей любви мы ему даже на 8 Марта дарили подарки.
До сих пор не могу понять, почему в те годы было раздельное обучение. Мальчики и девочки, а затем юноши и девушки учились в разных школах. Причем каких-то особых мужских или женских предметов не было, нашим сексуальным воспитанием (девочкам рассказывают про одно, мальчикам — про другое) никто не занимался, тема про ЭТО вообще была несовместима с принципами советской школы. Почему нас искусственно, если не сказать насильно, разделяли именно в тот период, когда мы изо всех сил начинали тянуться друг к другу, непонятно?! Эта тайна так и осталась за семью печатями. Но природа берет свое! Учителя параллельных школ принимали всяческие меры, чтобы общение их подопечных проходило у них на глазах, под их неусыпным контролем. Проводились совместные тематические вечера, коллективные посещения театров, спортивные соревнования. Как только я узнал, что у нас в школе образуется кружок по изучению бальных танцев и что на занятия будут приглашаться девочки из соседней школы, я записался туда одним из первых и проявлял при этом такое рвение, что меня даже выбрали старостой этого кружка. Падеграс, падекатр, полонез, краковяк — буржуазные, чуждые нам, но такие таинственные и волнующие слова! Специфика этих танцев в том, что по ходу их исполнения есть необходимость держать партнершу за ручку и даже (страшно подумать!) за талию. И это прилюдно, на глазах у всего честного народа! Грех было упускать такую возможность! Один раз в неделю в актовом зале нашей школы выстраивались две шеренги — девочки и напротив мальчики. Вела кружок бывшая балерина неопределенного возраста. Хитрая бестия! Как правило, она так выстраивала шеренги, что по команде: «Кавалеры приглашают дам!» я, например, всегда попадал на одну и ту же партнершу — Свету Давыдову, которая, кстати, мне очень нравилась. А бывали случаи, когда, обходя строй мальчиков, эта деликатная, интеллигентная дама шептала одному из нас: «Застегните, пожалуйста, ширинку». И это понятно, так как в нашей школьной среде этому элементу мужского туалета не придавалось особого значения. С полной ответственностью заявляю, что ко мне с такой просьбой она ни разу не обращалась! К слову сказать, такое коллективное общение с представительницами прекрасного пола толкнуло меня на индивидуальный подвиг.
Я решился пригласить Свету Давыдову в театр. Хорошо помню, что это был воскресный дневной спектакль в филиале Малого театра. В театр мы шли, как и положено, на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, чтобы, не дай бог! — никто не подумал о том, что это совместное мероприятие. Все прошло нормально, нас никто из знакомых не видел, спектакль вроде бы понравился, и мы под покровом сумерек уже рядышком вернулись к себе на Песчаную улицу. Подошли к Светиному дому, я остался внизу ждать, а моя дама поднялась к себе, а затем спустилась, чтобы отдать мне денежку за билет. Деньги я взял и с чувством собственного достоинства и выполненного долга отправился к себе домой. Это был мой первый выход в свет с дамой!
Может быть, под влиянием кружка бальных танцев или по каким-либо другим причинам, но меня вновь потянуло на самостоятельное принятие кардинальных решений. В одном из школьных зданий на нашей улице размещалась авиационная спецшкола. Собственно, это была обычная школа, но, как сейчас говорят, с «авиационным» уклоном. Ну и главное, учащиеся этой школы носили форменный китель, а зимой еще и шинель с маленькими голубыми курсантскими погончиками. Кстати, брюки — свои, домашние, но только темного цвета. Но настоящий офицерский китель с погонами для четырнадцатилетнего мальчишки — это предел мечтаний! Конечно же я решил: иду после окончания семилетки в эту спецшколу. «Нет! — вновь решительно и сурово заявил мой отец, в принципе добрый и покладистый человек. — Хочешь быть военным, иди в артиллерийское подготовительное училище, туда берут тоже после седьмого класса, но там хотя бы из тебя сделают настоящего военного. Но учти: это уже на всю жизнь». Видно, не судьба мне быть летчиком. А жаль! Ладно футбольные болельщики не увидят второго Хомича, но Родина теряет второго Валерия Чкалова — это уже непростительное расточительство! Да и голубые погоны мне больше были бы к лицу. Но что делать, назвался груздем — полезай в кузов! Я согласился пойти в артиллеристы. Пока я не передумал, папа быстренько принял соответствующие меры.
1951 год… Центральный дом Советской Армии имени М. В. Фрунзе. В одном из залов этого популярного в те времена среди военных заведения с просьбой «Разрешите обратиться!» ко мне подошел ветеран, по-моему, участник всех предыдущих войн, с впечатляющей орденской колодкой на груди. Я разрешил. «Скажите, кто вы такой и что у вас за форма?» А перед ним стоял упитанный с самодовольной физиономией пятнадцатилетний юнец в хорошо подогнанной из дорогого материала офицерской форме — темно-синие брюки и китель с начищенными до блеска пуговицами (все конфисковано у отца — полковника Генштаба). Только вот на плечах у этого военного были не офицерские погоны, а что-то яркое и до боли в глазах блестящее. «Я — воспитанник» — мой ответ. «Понятно», — уважительно констатировал ветеран и отошел в сторону, так и не поняв, с кем же он только что разговаривал. А я с гордо поднятой головой и красивой осанкой направился в сторону спортзала.
Буду откровенен. Аналогичный диалог с комендантским патрулем на улицах Москвы, как правило, носил не такой уж светский характер. Начальник патруля уж точно знал, с кем имеет дело, и лишал меня на месяц увольнения в город именно за то, что на моих плечах были не узенькие матерчатые курсантские погоны со скромными артиллерийскими эмблемками, а доморощенное произведение искусства из инкрустированной фольги, черного бархата и эмблем в виде зловещих крабов.
А гордый, таинственный красавец военный в Доме офицеров и трясущийся перед патрулем злостный нарушитель устава и формы одежды — это я, воспитанник 4-го взвода 3-й батареи 2-го Московского артиллерийского подготовительного училища.
Так уж у нас принято, что все новшества на Руси начинаются со времен Петра Первого. Именно по его указу в 1701 году была образована школа математико-навигацких наук, где учились солдатские дети и сироты. А уже в 1732 году в России были созданы первые кадетские корпуса, где наряду с другими науками дворянские дети 13–18 лет осваивали и азы военного дела. За годы существования кадетских корпусов из их стен выходили не просто хорошо обученные и преданные своему Императору и Отечеству офицеры, но и высокообразованные представители своего поколения. Достаточно сказать, что в свое время кадетами были деятели просвещения елизаветинских времен П. И. Шувалов и А. П. Сумароков, полководец М. И. Кутузов, мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, изобретатель знаменитой винтовки С. И. Мосин, генерал, герой Великой Отечественной войны Д. М. Карбышев. Кадетские корпуса были элитными для своего времени военными учебными заведениями, они являлись оплотом для монархии и существующего строя. И именно поэтому кадеты составляли основной костяк Белой армии в годы Цэажданской войны. И естественно, что после Октябрьской революции они были расформированы. Но прошло совсем немного времени, и в 1937 году юноши 8— 10-х классов пяти московских школ общеобразовательные предметы и военное дело изучают уже приближенно к программам военных училищ. В 1943 году открываются суворовские и нахимовские училища. Кстати, инициатором их образования выступил потомственный военный, выпускник кадетского корпуса, граф, камер-паж императрицы, а в советские времена генерал-лейтенант А. А. Игнатьев! И что самое интересное, в основу построения вновь образованных военных спецшкол были положены основные принципы организации кадетских корпусов! Только вот жили «советские кадеты» у себя дома. Форму носили военного образца, близкую к офицерской. А уже в 1946 году все военные спецшколы с артиллерийским уклоном были преобразованы в артиллерийские подготовительные училища. Всего таких училищ было образовано около десяти: в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове. В Москве было два училища: 1-е Московское артиллерийское подготовительное училище, что в Богородском (1-е МАПУ) и 2-е Московское артиллерийское подготовительное училище на Велозаводской улице (2-е МАПУ).
Да! Жизнь воспитанника училища, мягко говоря, отличалась от вольной жизни ученика авиационной спецшколы! Если будущий авиатор мог каждый день очаровывать своими голубыми погонами местных девчонок, то будущий артиллерист это мог сделать только один раз в неделю. И то если заслужит увольнение! Ведь мы-то были на казарменном положении! И это здесь же, в Москве, где твой дом, семья, мамины заботы и где твои друзья и подруги абсолютно свободны и могут встречаться когда угодно и с кем угодно. Согласитесь, что для нас, жителей Москвы, это было тяжелое испытание! Иногородним было проще, но и для них казарма не была райским уголком.
О трех годах жизни и учебы в казарме, когда на одном этаже типового школьного здания круглые сутки под неусыпным оком офицеров-воспитателей находятся 112 молодых парней, можно было бы написать отдельную книгу. Вот, к примеру, инфраструктура нашего третьего этажа: четыре, по числу учебных взводов, класса, в трех комнатах наши спальни, где тесно в ряд стоят двухъярусные койки, комната для офицеров и преподавателей, в одной комнате жил и постоянно репетировал училищный духовой оркестр и, что совсем уж непонятно, в одной маленькой комнатке на этом же этаже проживала семья из трех человек, никакого отношения к училищу не имеющая. Веселенькая компания на 24 часа в сутки!
Память до сих пор хранит отдельные, наиболее запомнившиеся моменты и детали нашей трудной, но все же интересной жизни в стенах МАПУ.
Надо сказать, что даже когда мы уже выпускались из училища, многим из нас не было еще и 18 лет, то есть мы не попадали по нашим законам под призывной возраст и, естественно, проходя учебу и службу (а это действительно была настоящая воинская служба!) в подготовительном училище, воинскую присягу мы не принимали. Но за эти три допризывных года каждый из нас столько познал в воинской жизни, столько вобрал в себя нужного, полезного, что этого мне хватило на все последующие годы кадровой службы в армии.
Мы, молодые ребята, собранные войной со всех концов нашей земли, конечно же, были разные и по уровню своего развития, школьным знаниям и жизненному опыту, по отношению к учебе, да и сразу же после выпуска мы пошли разными путями. Но все последующие годы и десятилетия нас объединяли общие для всех нас качества и черты характера. Это, прежде всего, высокое чувство воинского товарищества и взаимопомощи (жизнь подтвердила, что это не просто громкие слова!), мы научились ответственно относиться к порученному делу, бывшего воспитанника всегда можно отличить по аккуратно подогнанной офицерской форме, по подтянутой, спортивной фигуре, по уважительному отношению к окружающим, особенно к женщине. И самое удивительное, что такие воинские атрибуты, как «долг», «дисциплина», «команда», «строй», «подъем», «утренняя зарядка», «отбой» были для нас повседневной, каждодневной действительностью и даже жизненной необходимостью. Вот один лишь пример. Есть такой воинский ритуал — вечерняя поверка. У нас она проходила следующим образом. Вся батарея, а это более ста человек, выстраивалась повзводно в коридоре нашего здания. И я, такой же школьник, как и все остальные мои одноклассники, но наделенный званием «вице-старшина», скомандовав зычным старшинским голосом «Смирно!», начинаю перекличку. И что меня удивляло еще тогда и поражает до сих пор, так это отношение моих товарищей к этой процедуре. На протяжении всей поверки все сто человек стоят не шелохнувшись, по стойке «смирно», и с замиранием сердца ждут, когда я торжественно прочитаю (а я обязан читать по списку, хотя все фамилии воспитанников нашей батареи я давно знал наизусть): «Воспитанник Дождев!» — «Я!!!> — бодро, звонко откликался мой друг Виталька Дождев. И так каждый, стоящий в строю, ждет с нетерпением этой минуты, чтобы на одном выдохе подать свой голос. А «Я» — это значит, что воспитанник жив, из училища не сбежал, а с нетерпением ждет окончания поверки, чтобы забраться на второй этаж двухъярусной койки и с чувством выполненного долга отойти ко сну. И так ведь каждый день, включая праздники и воскресенья! Невольно напрашивается аналогия с нашей сегодняшней действительностью. Интересно, смог бы директор школы построить поклассно в коридоре школы учеников 9-х или 10-х классов и попросить их молча выслушать в течение нескольких минут какое-либо объявление. По-моему, при сегодняшних нравах это утопия. А я до сих пор понять не могу, что заставляло сотню мальчишек, среди которых не все имели «5» по поведению, стоять в едином, монолитном строю и, не шелохнувшись, с напряжением ждать, когда назовут твою фамилию. Наверное, это и есть чувство воинского долга, которое нельзя описать словами, а надо воспринять всем своим существом и прочувствовать всеми фибрами своей души! В общем, силен оказался заложенный в нас кадетский дух!
С огромной любовью и благодарностью вспоминаем и никогда не забудем наших первых учителей по военному делу, воспитателей, которые привили нам хорошие воинские традиции, научили нас по-философски, спокойно относиться к трудностям нашей армейской жизни. Наши офицеры-воспитатели, а именно так они официально и назывались по штатному расписанию, — это только что закончившие войну молодые офицеры — подполковники и майоры, которые во многом на своем личном опыте учили нас жизни. Мудрый, спокойный, требовательный, но, по сути, добрый человек командир нашей батареи подполковник Сергей Иванович Плющев. Офицер-воспитатель 4-го взвода майор Леонид Алексеевич Пичахчи. Это мои кумиры до сих пор! Если у Сергея Ивановича мы учились дисциплине и порядку, добросовестному отношению к своим обязанностям, чинопочитанию, уважению к старшим — в общем, всему тому, что здорово помогло нам в нашей дальнейшей многолетней службе, то Леонид Алексеевич был и остается для меня образцом спортивной подтянутости и аккуратности, воинской выправки и подчеркнутой элегантности. Грек по национальности, красавец, любитель и любимец женщин, гимнаст — это ли не достойный пример для подражания шестнадцатилетнему мальчишке! Наши офицеры-воспитатели действительно были воспитателями с большой буквы, они для нас, особенно для тех, кого война сделала сиротами, были нашими «папой» и «мамой», заботливыми няньками и советчиками. Низкий земной поклон им за это! К сожалению, годы берут свое. Многих наших воспитателей (да и бывших воспитанников тоже) уже нет среди нас. Ушли из жизни Сергей Иванович и Леонид Алексеевич. На наших, с годами уже не столь частых встречах мы всегда отдаем должное их памяти. И сами-то эти встречи уходят своими корнями в те далекие школьные годы, когда не на словах, а на деле мы учились понимать и впитывать в себя вроде бы высокопарные слова и понятия, связанные с чувством долга, дружбы и товарищества, взаимной выручки и поддержки. Знаю, что многим из нас эти качества очень в жизни пригодились. Кстати, о наших встречах. Вот уже много лет 19 ноября бывшие воспитанники артиллерийских спецшкол и подготовительных училищ собираются на Красной площади у Лобного места. Хорошая, добрая традиция! Но я не бывал на этих встречах. Для меня более приятными и трогательными были встречи офицеров-воспитателей и бывших воспитанников нашей 3-й батареи выпуска 1954 года. Как правило, инициатором и организатором таких встреч был Юра Тарелкин — старший вице-сержант 2-го взвода нашей батареи. К сожалению, его тоже уже нет среди нас. В очередной раз, а это было в конце 1997 года, нас собралось около тридцати воспитанников, были и наши офицеры-воспитатели Борис Петрович Селезнев и Михаил Платонович Сулимин, а также неизменная участница всех наших встреч очаровательная Галина Ивановна Плющева — вдова нашего комбата. Тридцать человек из ста собрались через 46 лет, прошедших со времен нашей жизни в МАПУ! Нам было о чем поговорить и что вспомнить. А собрались мы в Академии имени Дзержинского (теперь имени Петра Первого). Нас встречал и по-хозяйски принимал начальник академии генерал-полковник Юрий Иванович Плотников — старший вице-сержант 3-го взвода 3-й батареи 2-го МАПУ. Наш человек! А вообще-то надо сказать, что из нас пятерых вице (вице-старшина и четыре взводных старших вице-сержантов) Юра Плотников закончил службу генерал-полковником, Юра Проклов — генерал-майором, мы с Юрой Тарелкиным — полковниками, Володя Краснов — подполковником. Думаю, не каждая батарея даже наших двух московских МАПУ может похвастаться такой служебной карьерой своих вице-сержантских командиров.
Если офицеры-фронтовики учили нас премудростям и сложностям нашей будущей армейской жизни, то общеобразовательные дисциплины мы познавали с помощью гражданских учителей — тоже больших энтузиастов в своем деле. Мы их всех (или почти всех) любили, но, как и положено в любой школе, доставляли им массу хлопот и огорчений. Пожилых учителей мы побаивались, а с молодыми пытались кокетничать, и не ради оценок, а просто так, по-мужски! А они, в свою очередь, бросали томные взгляды в сторону наших офицеров. Плющев, Пичахчи, Селезнев, Сулимин — красавцы мужчины, у каждого — полная грудь орденов! Куда нам, школярам, было до них.
Несомненно, под влиянием Пичахчи я начал заниматься спортивной гимнастикой. В начале это была группа воспитанников, которые собирались после школьных занятий в спортивном зале училища, где под командованием нашего преподавателя по физкультуре подполковника Дайнеко мы начинали отрабатывать первые гимнастические приемы с некоторым «боксерским» уклоном, ибо Дайнеко в прошлом был боксером. Со временем в группе остались те, у кого дело пошло и намечался явный прогресс в освоении гимнастического мастерства, а также просто старательные и добросовестные трудяги. Поначалу я относил себя к первой категории, но потом понял, что чемпионом даже своего училища мне не быть. И все же я продолжал упорно ходить на тренировки, накачивать мускулы, делать свое тело гибким и красивым (как у Пичахчи). Со временем я попал в группу гимнастов училища, которые тренировались два раза в неделю, но уже в Центральном доме Советской Армии, что на площади Коммуны. В дни тренировок мы садились в старенький автобус (мне кажется, его потом использовали в фильме «Место встречи изменить нельзя») и ехали через всю Москву в спортзал ЦДСА, тоскливо созерцая в окно, что происходит вокруг. Ведь автобус — территория училища, которую без увольнительной записки покидать нельзя. После тренировки опять в автобус и назад — в училище. И то приятно — два раза в неделю хотя бы прокатиться по улицам Москвы! Но это, как говорится, побочный эффект. Главное, что я со временем втянулся в это дело и отдавал гимнастике, тренировкам все свое свободное время и в подготовительном училище, и на последующих этапах своего жизненного пути — в общей сложности более 10 лет! Ну и что ж, что я не стал чемпионом и даже мастером спорта! Зато я закалил свой организм, поднакачал мускулы, довел до совершенства свой вестибулярный аппарат. Мне это здорово помогло в будущем! Да и кто его знает, может быть, регулярные, добросовестные посещения тренировок (помню, я даже тренировался в одном из спортзалов в Харькове в ходе производственной практики, когда учился уже в Ростове) уберегли меня от другого, менее рационального расхода своего свободного времени, спасли от возможности и соблазна чрезмерного злоупотребления горячительными напитками («Ребята, не могу, у меня завтра тренировка»), и то, что я никогда не курил, — это тоже, я считаю, заслуга все той же гимнастики. Гимнастика научила меня аккуратности и подтянутости — я не хуже заправской портнихи подшивал и ушивал свою спортивную форму, перед каждой тренировкой сам стирал и гладил свои вещички, бегал по спортивным магазинам — искал белые «чешки» и шерстяные трико (атрибуты одежды гимнаста). И даже сейчас, в весьма почтенном возрасте, я продолжаю внимательно следить за своим внешним видом и стараюсь в меру своих сил и возможностей не отставать от моды и сам слежу за своей одеждой. Но тогда, в те далекие годы, все эти хорошие качества и привычки были лишь в стадии зарождения! И за это еще раз спасибо родному МАПУ!
Помнится, что в старые, еще советские времена популярной для публичного обсуждения была тема: кто несет ответственность за воспитание подрастающего поколения — семья или школа? Отдавая дань уважения и глубокой благодарности своим школьным учителям и всем моим последующим наставникам, хочу сказать, что, если я сумел приобрести в детстве и юности и не растерять в дальнейшем такие чисто человеческие качества, как трудолюбие и честность, исполнительность и аккуратность, усердие и усидчивость, порядочность в быту, тактичное и уважительное отношение к старшим, то я обязан этим в первую очередь своим родителям: Ивану Леонтьевичу и Александре Васильевне. Хвастливо повествуя о том, каким я рос аккуратненьким и почти безгрешным пай-мальчиком, я не могу не сказать о том, что мои родители были для меня примером для подражания. Это исключительно порядочные и очень доброжелательные люди. Они, например, никогда не курили (наследственно — и я тоже), спиртное ограничивали бокалом шампанского или рюмкой вина по праздникам (здесь моя наследственность чуток подкачала), ко мне никогда не применялись физические методы воспитания, странно как-то звучит, но я ни разу не слышал от отца матерных слов (в моем лексиконе иногда прорываются такие словечки), а мама категорически не воспринимала двусмысленные анекдоты, а ко всем своим друзьям и подругам обращалась только на «вы». Мои друзья с удовольствием бывали в нашей уютной, гостеприимной квартире, где их всегда ждали мамины пышные пироги. И эти свои черты характера и привычки они сохранили до конца своей жизни. А умерли они, когда им было уже за 80! Вот уж действительно примеры, достойные подражания!
Говоря о людях, которые в стенах МАПУ помогали нам — школьникам встать на правильные жизненные рельсы, просто нельзя не упомянуть нашего старшину и по должности и по званию (в отличие от меня) Михаила Бокова — тоже молодого человека, прямо-таки излучающего человеческое добро и, не боюсь этого сказать, материнскую ласку! За что мы его все дружно и любили. Он заботился о том, чтобы мы всегда были накормлены, имели чистую, хотя бы частично соответствующую нашим габаритам и росту форму и чтобы мы ее не портили. А это — головная боль Миши Бокова. А какими мы были виртуозными портными! Ведь мы все считали себя продолжателями славных «спецовских» традиций, родившихся еще до войны в стенах артиллерийских спецшкол. Любыми возможными (распарывали брюки и вшивали в них клинья) и невозможными (на ночь замачивали брюки и вставляли в них распорки из фанеры) способами наиболее рьяные наши «спецы» доводили ширину форменных брюк до 35–40 сантиметров. Вот офицеры сегодняшней Российской армии носят фуражку с очень высокой передней частью — тульей. А ведь эта мода зарождалась еще в стенах спецшкол, когда из обычной артиллерийской фуражки с помощью ножниц убирались ее внутренности, оставшийся верх фуражки мощным стальным обручем растягивался до неимоверных размеров, а с помощью армейской ложки конструировалась высоченная тулья. Это произведение доморощенного искусства имело скромное, но романтическое название — «блин». Лично мне нравились только погоны из фольги. Нам положены были погоны курсантов артиллерийских училищ, но только чуть поуже. За основу погон нашей конструкции брался кусок железа, на который наклеивался черный бархат, а по краям вместо обычной скромной желтой тесемки клеилась широкая лента из блестящей, как золото, фольги с красивой, художественно выполненной инкрустацией. У меня, как у вице-старшины, посередине погона проходила еще одна лента из той же фольги. В общем, с таким блеском на плечах я имел явное преимущество перед однокашниками из авиационной спецшколы в завоевании симпатий девчонок с нашей Песчаной улицы. А настоящий «спец» обязан был уйти в увольнение при полном параде — в «клешах», в «блине» и при фольговых погонах! Странно, но почему-то противились этому и Миша Боков, и командир батареи, и офицеры-воспитатели, и военные патрули на московских улицах. Причем офицер — начальник патруля — вначале, как правило, замирал в недоумении, ибо не мог сразу сообразить, кто же идет ему навстречу — генерал или курсант, но все же, придя в себя, грозно командовал: «Товарищ военный! Вашу увольнительную записку!» И, как правило, такая встреча заканчивалась лишением увольнения в очередную субботу. Ну что ж, искусство требует жертв!
Не могу не вспомнить и еще об одной традиции, которая для нас, особенно первогодков — воспитанников 8-го класса (нас называли почему-то «хазарами»), была ярким событием в нашей, в общем-то, однообразной казарменной жизни. Речь пойдет об обычном житейском деле — посещении городской бани. О! Для нас это — священнодействие, ритуал, который мы ждем неделю. Каждый четверг — банный день. День, основной фигурой которого выступает наш старшина Боков. В этот день сразу же после занятий батарея выстраивается не повзводно, а по ранжиру — в голове колонны самые высокие, в конце — все те, кто не вышел ростом. Наш строй возглавляют три-четыре барабанщика из числа воспитанников. И вот эта колонна под громкий барабанный бой торжественным маршем начинает движение вначале по дворам, примыкающим к зданию нашего училища, а затем выходит на широкую Велозаводскую улицу. Это событие для местных старожилов не в новинку. И тем не менее каждый раз наше движение сопровождается небольшой толпой зевак: старушки, дети, случайные прохожие и конечно же девушки. Зрелище, скажу я вам, впечатляющее! Девушек особо интересует голова нашей колонны, где вышагивают наши красавцы гренадеры (помните у поэта: «И в воздух чепчики бросали…»). Ведь не надо забывать, что в те времена обучение в школе было раздельное (какая несправедливость!) и поэтому вне школьных стен школьник и школьница проявляли друг к другу по-~ вышенный интерес. Старушки же комментировали, а точнее, причитали и жалели наши последние ряды, где в длинной, не по росту шинели и шапке-ушанке вышагивали не менее бравые, но чуток меньше ростом солдатики (так нас называли эти милые старушки). И вот, четко печатая шаг, в едином монолитном строю (вот оно, чувство локтя и воинское товарищество!), под гром барабанов наш строй двигался к конечной, можно сказать, боевой цели — бане завода имени Сталина, теперь — имени Лихачева. Сам процесс помывки стандартен, знаком многим и не требует литературного описания. Как правило, в конце этого действа к Мише Бокову выстраивалась небольшая очередь — кому кальсоны поменять, у кого рубашка оказалась рваной, кому пуговицу надо пришить. И наша «мама» терпеливо и заботливо помогала нам решать эти житейские проблемы. Обратное движение домой, в училище, было не таким триумфальным, шли также строем, но как-то расслабленно, как солдаты после победоносного боя. Видно, энтузиазм остался по дороге в баню и в самой бане. Мы думали уже о следующем четверге. Вот ведь как иногда претворяется в жизнь сухая уставная фраза: «Помывка личного состава в бане»! Я подсчитал, что за три года учебы в училище такие волнующие, торжественные минуты, связанные с триумфальным шествием в баню, мы переживали около 120 раз! Долгие годы отделяют меня от событий тех лет. Но когда мне приходилось быть рядом с мрачноватым зданием этих заводских бань, то — честное слово! — я как-то внутренне подтягивался, подбирал живот и проходил мимо чуть ли не строевым шагом, почти физически осязая локоть своего однокашника и слыша дробь барабана! В последние годы бывшие воспитанники подготовительных училищ вдруг «вдарились» в написание воспоминаний. Выпустили такие книжки, например, ветераны Ленинградского и 1-го Московского подготовительных училищ. И что самое примечательное, практически каждый из авторов обязательно скажет несколько добрых, хороших слов в адрес старшины своей батареи.
Кстати, в своих философских рассуждениях о несправедливости раздельного обучения в советских школах того периода я был не одинок. Вот как об этом пишет мой сверстник, бывший воспитанник 1-го МАПУ Василий Николаевич Глаголев: «…В то время и в гражданских школах мальчики и девочки учились раздельно. И вот мы приглашаем женскую школу к себе на бал. С замиранием сердца ждем этого праздника. И вот ОНИ входят в зал. Бальные платья. У нас так надраены погоны, пуговицы и бляхи, что могут прожечь наши животы и плечи. Мы знаем — они прожигают и бьющиеся сердечки этих девочек… Наши неимоверные клеша ласкают пол, наши ботинки, в танце ометают изящные туфельки дам. Начинается вальс. Рука шестнадцатилетней девочки ложится на фольговый погон, словно послание из будущего, волнительного и прекрасного. Две половинки человеческого рода впервые касаются друг друга… Под рукой юноши — трепещущий изгиб девичьей фигурки. Он манит и обжигает каким-то неведомым чувством — прекрасным и светлым…»
Здесь, как говорится, без комментариев! Моему внуку сейчас 14 лет, как и нам когда-то. Вот интересно, испытывает ли он такое же волнительное, трепетное чувство, когда идет на дискотеку и собирается пригласить на танец свою сверстницу? Хотя в сегодняшних танцах под девизом «Танцуют все!» и не поймешь, кто с кем танцует. А жаль! Лишают себя сегодняшние юноши чего-то таинственно-прекрасного, нежного и благородного.
А в остальном эти три школьных года мало чем отличались от учебы в обычной московской школе. Те же предметы, те же преподаватели, закомплексованные бесчисленными циркулярами гороно и районо, те же четвертные и годовые оценки, борьба за медали, как за пропуск в высшее учебное заведение. И еще одно явление, как типичный образец советского образа жизни. Это борьба за победу в соревновании, а точнее — в социалистическом соревновании за звание… (любое!) В школе с военным уклоном этот принцип социалистической действительности был поднят на небывалую высоту. В чем и с кем мы только не соревновались! За высокий средний балл по учебе между батареями одного учебного потока, у кого больше отличников, в каком взводе меньше взысканий и больше поощрений, у кого лучше самодеятельность и больше спортсменов, кто лучше оформил свою палатку в летнем лагере и даже в какой батарее лучшие барабанщики. Вот, например, о лучшей палатке в лагере. Здесь хитрили даже наши офицеры. Летом мы жили в лагерях под Москвой, и, как это и положено в армейской среде, каждый взвод свои палатки украшал хвойными ветками, обкладывал зеленым дерном, из камушков выкладывал лозунги типа «Артиллерия — бог войны». А Михаил Платонович Сулимин — офицер-воспитатель 2-го взвода как-то привез из Москвы гору цветных стекляшек, из которых его взвод выложил у входа в свою палатку красивейший орден Победы. Конечно же лавры первенства в соревновании за лучшую палатку достались именно этому взводу. Мы долго переживали и возмущались таким несправедливым решением.
А вообще-то о нашей лагерной жизни можно было бы написать целую книгу! Вот как вспоминает о ней выпускник МАПУ Александр Семенович Морозов: «Наш лагерь располагался на берегу Москвы-реки, недалеко от Можайска. Здесь мы, еще неоперившиеся юнцы, несли настоящую караульную службу. Жалостливая картинка: стоит парнишечка на посту у продовольственного склада в лесу с винтовкой без патронов, которая выше в два раза самого караульного, дождь, темно, вокруг какие-то шорохи, и разводящий что-то не идет со сменой. Конечно, страшновато. А знаменитый «игрушечный» артиллерийский полигон на другом берегу реки с макетами танков! Мы, как заправские командоры, разворачивали настоящую 76-миллиметровую пушку и учились вести прицельный огонь. Правда, стреляли мы берданочными патронами — в ствол пушки был вмонтирован ружейный ствол. Но чуток фантазии — и мы чуть ли не участники знаменитой Курской битвы времен Второй мировой войны. Зато в дни открытия и закрытия лагерей мы «салютовали» настоящими орудийными залпами. А знаменитый 50-километровый переход к Бородинскому полю! Каждый из нас натирал все, что можно было натереть, до кровавых мозолей. Нас традиционно встречали с цветами все жители нашего лагеря, а я шел, как неопытный кавалерист, сошедший с лошади после многочасовой гонки. А военные игры по ориентированию, преодолению многокилометровых переходов и водных рубежей, с доставкой пакетов в пункт назначения — деревню, которая по картам 1917 года есть, а на самом деле полностью сожжена немцами. Лагерная жизнь нас закаляла, превращала из «маменькиных сынков в крепких, самостоятельных маленьких еще, но уже мужичков».
Годы нашей учебы в подготовительном училище совпали с последним периодом жизни и смертью Сталина. Наверное, у меня, как и моего поколения, к этой личности даже и теперь не однозначное отношение. Каждый год в день наших советских праздников выстраивалось парадным строем все наше училище с нашими офицерами-орденоносцами во главе и под духовой оркестр мы двигались в сторону Красной площади для того, чтобы принять участие не в параде, а всего лишь в демонстрации трудящихся. Правда, мимо трибуны с нашим районным руководством наша колонна проходила, как войска на Красной площади, — торжественным маршем по команде «Смирно! Равнение направо!». И вот за все эти годы мне всего лишь один раз удалось увидеть на трибуне мавзолея живого Сталина! В этот раз наше училище проходило по Красной площади в колонне почти у самого ГУМа, нас все время торопили, не разрешали задерживаться, строй наш уже распался. Но какое это имело значение, если на одной с тобой площади, почти рядом, и дышит одним с тобой воздухом ОН — кормчий, великий учитель, друг молодежи и т. д. и т. п. Хорошо помню, с каким обожанием я смотрел на маленькую фигурку на мавзолее! Для всех нас, включая, наверное, и офицеров, это был двойной праздник! А в день, когда объявили о смерти Сталина, вся наша батарея стояла по команде «Смирно» и слушала траурное сообщение. Я стоял перед строем, по моим щекам опять текли обильные слезы, но это уже были слезы великой скорби. И я не стыдился этих слез, как не стыжусь их и сейчас.