Мы с Дэйвом уже подходим к дому, когда мама распахивает дверь и выходит на крыльцо.
– Ливердс! Добро пожаловать домой.
Мы приземлились чуть больше часа назад, но после таблетки, которую мне дал Дэйв, у меня болит голова и все еще мучает слабость. Но главное ждет меня наверху на столике в ванной. Кольцо Уилла – словно его живое присутствие в этом доме – манит меня, как кота бекон. Меня ждет миллион дел, нужно перезвонить множеству людей, но я могу думать только об этом кольце.
Я сооружаю на лице некое подобие улыбки:
– Привет, мам.
Она бросает тревожный взгляд на Дэйва, который помогает мне подняться по ступенькам. Мне не надо оборачиваться, чтобы понять, что он жестом просит ее сделать шаг назад и дать мне пройти. Явное разочарование, которое я читаю в ее взгляде, трогает меня, и в памяти всплывает недавнее Рождество, когда, немного перебрав эгг-нога, она призналась, что иногда чувствует себя по отношению ко мне и к Дэйву как отвергнутый любовник, такую зависть вызывают у нее наши отношения. И теперь у нее на лице то же самое выражение. Я поднимаюсь на крыльцо и попадаю в ее медвежьи объятия, ее трясет, и я знаю, что это потому, что она очень расстроена. Моя мама по натуре «решала», а моя жизнь в последние дни превратилась в трагедию, с которой она не в состоянии справиться.
– Моя милая, милая детка, – шепчет она мне в волосы.
Я высвобождаюсь из ее объятий, и она ведет меня в холл, где в пижамах нас встречают папа и Джеймс. Отец слегка приобнимает меня одной рукой, Джеймс же бросается к Дэйву и сжимает его в объятиях так, будто их разлука длилась три месяца, а не три дня. Я смотрю на это и будто чувствую удар в солнечное сплетение. Теперь так будет всегда? Я буду испытывать горечь, злость и зависть каждый раз при виде целующейся пары? Подавляю неприятное чувство и даю себе молчаливую клятву. Мое горе не заставит меня завидовать кому бы то ни было, и в последнюю очередь Дэйву и его счастью.
– Завтрак будет готов через пятнадцать минут, – говорит мама.
У меня не хватает духа сказать ей, что в самолете я съела черствый сэндвич с яйцом. Я подхватываю сумку с пола, куда ее бросил Дэйв, и иду наверх.
– Пойду быстро приму душ. Если к тому времени не вернусь, начинайте без меня.
Она обеспокоенно кивает в ответ.
Я тащу мое отяжелевшее тело вверх по лестнице, а потом по коридору в спальню, на ходу замечая, что мама успела тут похозяйничать. Деревянные детали блестят, окна сверкают, и даже постельное белье постирано и кровати заправлены тщательнее, чем в больничной палате. Я сбрасываю все на пол и провожу пальцем по одеялу, вдыхая пьянящий аромат моих любимых цветов, лилий сорта «Старгейзер», вазы и кувшины с которыми стоят тут повсюду. На обеих прикроватных тумбочках, на столике для еды перед телевизором, на табурете рядом с креслом у окна. Должно быть, она потратила на цветы целое состояние.
В ванной на моем туалетном столике лежит конверт, похожий на кусок криптонита. Я медленно подхожу, запускаю трясущиеся пальцы в пухлый конверт и шарю в нем, пока не нащупываю прохладный гладкий металл.
Я узнаю кольцо Уилла прежде, чем вытаскиваю его из конверта. Я узнаю его по чеканной поверхности, по тяжести и толщине металла, по тому, как легко оно надевается на мой большой палец и обхватывает его точно посредине между основанием и суставом. У меня перехватывает дыхание, когда я читаю выгравированную на кольце надпись, крошечные буковки, за то, чтобы выгравировать которые ювелир в Бакхеде запросил с меня баснословную цену: «Моему самому любимому человеку. Айрис».
Новый приступ щемящей тоски ударяет меня прямо в сердце, я поправляю кольцо на пальце, включаю душ и становлюсь под него прямо в одежде. Я думаю о том дне, когда надела кольцо на палец Уилла, о том, как от обуревавших меня эмоций перехватывало горло, когда мы обменивались клятвами, как он кружил меня после церемонии до тех пор, пока мне не стало казаться, что мое сердце сейчас разорвется от радости. Как мне повезло найти такого мужчину, мою вторую половинку, моего самого любимого человека на планете, среди стольких людей? Тогда я думала, что наша любовь будет длиться всю жизнь.
Вся жизнь вместилась в семь лет и один день.
Я говорю себе, что должна быть благодарна, должна хранить в памяти каждый миг, который мы провели вместе, но, стоя под горячими струями, льющимися мне на макушку, я понимаю только, что мне мало.
Я хочу больше, черт возьми.
К тому моменту, когда я наконец стягиваю с себя мокрую одежду и выключаю воду, моя кожа становится розовой, кончики пальцев сморщенными, и я опаздываю к завтраку на добрых полчаса. Я представляю, как внизу на кухне мама держит в руках тарелку с блинами с ладонь толщиной и с тоской смотрит на потолок. Я понимаю, что нужно спуститься, но не могу. Меня окутывает апатия, плотная и липкая, как клейкая лента для мух. Я оставляю одежду лежать мокрой кучей на полу в ванной, заворачиваюсь в полотенце, опускаюсь на табурет у туалетного столика и начинаю изучать в зеркале свое лицо.
Припухшие глаза. Темные круги. Бледное как мел лицо и запавшие щеки.
Несправедливо, что, потеряв мужа, ты теряешь и свою красоту. Разве я недостаточно потеряла? Недостаточно настрадалась? В качестве утешительного приза вдовам должны полагаться по крайней мере розовые щечки и сияющая кожа.
Я протягиваю руку за баночкой с увлажняющим кремом и случайно задеваю локтем конверт из «Либерти эйрлайнс» и тут вижу, что под ним лежит другой конверт, поменьше. Простой конверт голубого цвета, самый обычный и недорогой. Мое имя и адрес напечатаны прописными буквами на лицевой стороне конверта под словами «Лично и конфиденциально». Я переворачиваю его, поддеваю пальцем клапан и вскрываю конверт.
Внутри – листок бумаги, который мог быть вырван из любого блокнота, купленного в любом магазине. Но главное – это три коротких слова, нацарапанные знакомым мне до боли почерком, и при виде их я перестаю дышать.
«Мне очень жаль».
В груди становится горячо. Я хватаю конверт и внимательно изучаю почтовый штемпель. Письмо было отправлено два дня назад, 8 апреля. Катастрофа произошла 3 апреля. То есть прошло пять дней после катастрофы.
После катастрофы. После.
И еще, записка написана рукой мужа. Я в этом совершенно уверена. Заостренные буквы, небрежные соединения, слишком длинный хвостик у последней буквы. Даже чернильные брызги такие же, как от любимой ручки Уилла.
Раздается настойчивый стук в дверь, и я слышу голос Дэйва:
– Айрис, ты в приличном виде?
Мне не сразу удается совладать со своим голосом.
– Входи.
Над моим собственным отражением в зеркале возникает лицо брата, он с беспокойством заглядывает мне в глаза.
– Ну что, его?
Сначала я решаю, что он спрашивает про письмо, хотя я только что нашла его и он никак не мог знать о его существовании.
– Мм?
– Кольцо. Я так понимаю, оно принадлежит Уиллу?
Ах да. Кольцо. Я шевелю большим пальцем, чувствуя, как твердый металл врезается в кожу.
– Да.
– О боже, мне так жаль, Айрис. Я надеялся… – Дэйв подходит ближе и участливо кладет руку на мое мокрое плечо. – Я знаю, что и ты тоже.
Я только киваю в ответ. Он настороженно смотрит на меня, и я протягиваю ему письмо.
– Что это?
– Записка. – Голос у меня дрожит, и я сама точно вибрирую от переполняющих меня эмоций. – Я думаю, ее написал Уилл.
– Ну… – Дэйв наклоняет голову, впившись глазами в листок бумаги. – Жаль… чего?
– Не знаю. – Я протягиваю ему конверт, жду, когда он произведет в голове расчеты.
Это не занимает у него много времени. Он изучает штемпель и поднимает голову, глаза у него лезут на лоб.
– Кто это прислал?
Я пожимаю плечами:
– Судя по штемпелю, письмо отправлено из графства Фултон, то есть отправитель где-то рядом.
Дэйв что-то бормочет себе под нос, а потом не выдерживает:
– Это что, глупая шутка? – Он потрясает письмом у меня над головой, его лицо становится красным от злости. – Это сумасшедший. Ты же понимаешь, что тот, кто послал тебе записку от имени твоего покойного мужа, сумасшедший, да?
Я киваю.
– Но это определенно почерк Уилла.
– Письмо послано два дня назад! – ревет он, грозно глядя на мое отражение, будто это я бросила его в почтовый ящик. – Как Уилл мог его написать?
– Должно быть, он сделал это до того, как погиб.
– Тогда кто его послал?
Гнев Дэйва оказывается заразительным.
– Я не знаю! – кричу я в ответ, вкладывая в слова всю свою ярость и отчаяние. От потрясения, которое я испытала, получив письмо, написанное покойным мужем, моя кожа покрывается волдырями.
В ванной воцаряется тишина.
Дэйв у меня за спиной делает глубокий вдох и затем выдыхает, долго и медленно, до тех пор, пока его плечи не расслабляются, а выражение лица не становится не таким гневным.
– Извини, извини, но я зол, ясно? Я включил заботливого старшего брата, потому что тот, кто послал тебе это, преследовал одну цель – вынести тебе мозг.
Я издаю смешок, хотя мне совсем не смешно.
– Не рассказывай ему, но это сработало.
Еще один тяжелый вздох.
– Ладно. Давай размышлять. «Мне очень жаль» – довольно стандартная фраза, которую он мог сказать кому угодно, но чтобы писать ее на бумаге и передавать… Это должен быть кто-то, кого он знал достаточно хорошо. Может, кто-то, с кем он вместе работал?
– Вполне возможно. Если Уилл был не дома, он был в офисе. Либо там, либо в спор… – Внезапная мысль не дает мне закончить фразу, и я разворачиваюсь на табурете, чтобы посмотреть Дэйву в глаза. – Корбан.
– Кто?
– Друг по спортивному залу. Тот, кто на поминальной церемонии сообщил мне новости о работе, которой на самом деле не было. Я не знаю, лгал ли он или сам был введен в заблуждение, но кое-что мне показалось странным, прежде всего то, что он знал про Уилла так много, а я никогда о нем не слышала. Уилл никогда про него не упоминал. Ни разу.
– Да, – кивает Дэйв. – Это действительно подозрительно. Так как нам выяснить, он это или нет?
Я задумываюсь, но ответ находится довольно быстро.
– Я ему позвоню, приглашу выпить кофе, получше его узнаю.
– Ты, наверно, не слышала, что я сказал. Я сказал «мы». Как мы выясним.
Я мотаю головой:
– Он не станет откровенничать, если хотя бы на секунду заподозрит, что мы что-то знаем, а так и будет, если я явлюсь с провожатым. Я психолог, Дэйв. Я знаю, как заставить человека раскрыться и показать мне свою подноготную. Но сначала мне нужно завоевать его доверие, но я не смогу этого сделать, если ты будешь маячить за моей спиной и сверлить его глазами.
– Мне это не нравится. – Его голос снова звучит зло, и в нем явно слышится: «Еще чего». – Если это тот, кто нам нужен…
– Если это тот, кто нам нужен, то твое присутствие точно заставит его затаиться. Поверь в меня. Я не дура. Я позабочусь о том, чтобы это было общественное место, где вокруг будет куча народу. Ничего не случится. Со мной все будет в порядке. И не обижайся, но, что бы ты ни сказал, я не передумаю.
Брат задумывается, делает три коротких вдоха и выдоха носом.
– Хорошо, но только если ты пообещаешь мне, что, если это тот, кто нам нужен, позволишь мне надрать ему задницу.
Я не говорю ему, что у него ничего не выйдет, потому что Корбан – настоящий громила. И не напоминаю про тот случай в десятом классе, когда учитель физкультуры сказал Дэйву, что тот дерется как девчонка. Вместо этого киваю и беру его за руку, и мне кажется, что я никогда не любила брата больше, чем в этот момент.