Юридическая фирма «Роджерс, Шеффилд и Ши» располагается в самом центре Мидтауна, высоко в облаках над Пичтри-стрит. Вестибюль воплощает все, чего следует ожидать от самой престижной адвокатской конторы в Атланте. Современная мебель, гладкие стеклянные стены, открывающие панораму центральной части города и шестиметровый путь до темноволосой секретарши, которая могла бы подрабатывать фотомоделью.
– Айрис Гриффит к Эвану Шеффилду.
Она жестом указывает на ряд кожаных кресел у окна.
– Его помощник сейчас выйдет. Я могу предложить вам пока что-нибудь выпить?
– Воды, пожалуйста.
Чего я на самом деле хотела бы, так это убраться отсюда ко всем чертям. Спуститься на лифте на парковку, добежать до машины и, дав полный газ, умчаться домой. Дело не в том, что я боюсь сказать ему то, зачем пришла, хотя признаваться в том, что мой муж лжец и вор, само по себе ужасно. Нет, мое желание пойти на попятную продиктовано скорее страхом иного рода. Когда я последний раз видела Эвана, взгляд его преследовал меня, и преследует до сих пор.
Помощник провожает меня в угловой офис, где Эван сидит за круглым столом, расположенным у дальней стены. С последней нашей встречи он отрастил бороду, спутанные клочья светло-каштановых волос, покрывающие всю нижнюю половину его лица, то ли смелый вызов корпоративному миру, то ли свидетельство того, что горе его слишком тяжело.
Я поднимаю руку в приветствии.
– Здравствуйте, Эван.
Пиджак его наброшен сзади на спинку кресла, рукава рубашки закатаны до локтей. Сгорбленная спина, поникшие плечи и лицо, отечное и помятое, с жалким подобием улыбки. Не слишком удачная попытка выглядеть расслабленно. Он высвобождает массивное тело из кресла и протягивает через стол длинную руку, чтобы обменяться со мной рукопожатием над ведром со льдом и подносом, заставленным бутылками с водой самых разных марок.
– Рад видеть вас снова, Айрис. Я спросил бы, как вы держитесь, но сам ненавижу этот вопрос и к тому же уверен, что хорошо знаю ответ.
Конечно, он знает. Он знает, что дыру, которую «Либерти эйрлайнс» пробила в его жизни, уже не заделать, как и не заполнить пустоту в его душе. Он знает, как можно часами смотреть в никуда и бесконечно прокручивать в голове сценарий на тему «что, если бы». Что, если бы она застряла в пробке? Что, если бы она уступила свое место за купон на пятьсот долларов, который авиакомпании обычно используют на рейсах с избыточным бронированием в качестве компенсации? Что, если, если, если?.. Он все это знает, так что нет необходимости говорить об этом вслух.
– Спасибо, что приняли меня так скоро, – говорю я вместо этого. – Понимаю, что вам пришлось вносить изменения в свое расписание.
Он только отмахивается.
– Вы – психолог. Разве странно, что я хотел встретиться с вами?
Я опускаюсь на стул по диагонали от него, от его прямолинейности напряжение, сковывавшее меня, ослабевает.
– Забавно, я только что раздумывала, насколько странно было бы, если б я сейчас от вас сбежала.
– Это все мой острый ум и яркая индивидуальность? – выдавливает он из себя ироничную улыбку, кивая на свое массивное тело. – Фигура как у Германа Мюнстера и обаяние Хи-Мена?
– Ваши глаза. – Я собираюсь с силами и наконец осмеливаюсь заглянуть в них: они такие же пугающие, какими я их запомнила. Красивого темного-зеленого цвета, но с красными прожилками белков, кожа вокруг глаз припухшая, покрытая сеткой морщин, виной чему, я знаю, его отчаяние. – Когда я смотрю в них, у меня разрывается сердце.
Он вздрагивает, но не отводит взгляд.
– Не больше, чем мое, когда я смотрю в ваши.
– Тогда вы, наверное, мазохист.
Он невесело усмехается:
– В наши дни все относительно, да?
Сказать на это нечего, и я решаю не отвечать совсем. Вместо этого смотрю в окно, где пара ястребов камнем падает вниз и ныряет в пушистые белые облака. Пока мы с Дэйвом колесили по Сиэтлу, гоняясь за призраками из прошлого Уилла, группа из примерно тридцати человек села в предоставленный «Либерти эйрлайнс» самолет и отправилась к месту крушения. Я видела фотографии в «Хаффингтон пост», фигура Эвана, возвышающаяся над почерневшими кукурузными стеблями, печальные фигуры, обнимающие друг друга и держащиеся за руки, на обугленном поле, навеки впитавшем души тех, кого они потеряли. Я смотрела на них и думала: «Я не могу». Что это говорит обо мне – психологе, твою мать? Они могут, а я нет?
– Один из уроков, которые я вынес за последнюю неделю, – говорит Эванс, и его голос возвращает меня назад, – это то, что никто не понимает, каково нам сейчас. Люди думают, будто понимают, и многие из них хотят понять, но они не понимают. На самом деле нет. Если только они сами не потеряли кого-то, как мы с вами.
Внезапно волной накатывает невыносимая тоска. Эван затронул причину, по которой так популярны группы поддержки скорбящих. Мы незнакомцы, оказавшиеся в одной лодке, которую засасывает в воронку горя. Но, по крайней мере, утешает сознание того, что ты идешь ко дну не один.
– Дело не только в том, что я потеряла Уилла, но и… – Я замолкаю, подыскивая подходящее слово.
Но то ли Эван тоже думал об этом, то ли его мозг работает быстрей, чем мой.
– В том, каким ужасным был его конец.
Я киваю.
– Точно. Ужасный конец. Стоит мне закрыть глаза, и я сразу начинаю представлять, как это было. Вижу его слезы. Слышу, как он кричит. Чувствую в груди тот же страх, что и он. Я как будто не в силах прекратить проигрывать эти ужасные последние минуты, снова и снова представляя себя на его месте в самолете, который переворачивается, отклоняется от курса и падает вниз с небес.
Произношу эти слова, и вуаля – я уже снова плачу. Вот почему я не хотела приходить, почему никакая сила в мире не заставит меня сделать хотя бы шаг по тому кукурузному полю. Кем бы ни был тот, кто сказал, что Господь не посылает нам больше, чем мы можем выдержать, он бессовестно врал, потому что все это – горе, которое опять и опять прокатывается по мне, словно тяжелый грузовик, эта тяжесть потери, давящая со всех сторон до тех пор, пока я не теряю способность дышать, – в конце концов убьет меня.
Эван пододвигает ко мне коробку салфеток «Клинекс».
– Я все никак не могу привыкнуть к этой новой жизни. То собираюсь отправить сообщение на голосовую почту Сьюзан, то среди ночи обнаруживаю, что стою посреди комнаты дочери в одних трусах с бутылочкой теплого молока в руке. А потом вспоминаю. Детская кроватка пуста. Мои жена и дочка мертвы.
– О господи, Эван, – говорю я, и мой голос дрожит. Я вытаскиваю салфетку и вытираю лицо. – Пару дней назад мне позвонила журналистка, которая сообщила, что пилот перед рейсом не выспался и, возможно, страдал от похмелья. Что-то про…
– Холостяцкую вечеринку. Я знаю. Кое-кто в Майами по моей просьбе сейчас задает вопросы. Но пока ничего выяснить не удалось.
– Он разговаривал с Тиффани Риверо?
– С кем?
Я быстро пересказываю Эвану свой разговор с Лесли Томас. На лице его никаких эмоций. Если бы не красные пятна, начавшие расползаться по шее из-под воротника, я бы подумала, что он не слушает меня.
– История пока не получила огласки, так что, возможно, она…
Он ударяет кулаком по столу, так что звенит лед в ведерке.
– Я знал это. Я знал, что эти подонки что-то скрывают. Самолет не падает с неба просто так, если только… – Он замолкает, чтобы сделать три быстрых вдоха и выдоха, от которых бумаги разлетаются по столу. – Если это правда, если есть хотя бы намек на неправильные действия кого-то из членов экипажа, я не успокоюсь, пока не похороню эту авиакомпанию и всех, кто имеет к ней отношение. Клянусь, что так и будет.
– Психолог во мне говорит, что месть ничего не изменит. Ваша жена и дочка, мой Уилл… их не воскресишь.
– А что говорит вдова?
Я ни на секунду не задумываюсь над ответом.
– Вдова говорит, что ублюдков надо уничтожить.
– Договорились. Я лично поговорю с Тиффани, если надо будет, полечу туда сам. – Он потирает подбородок, и его злость рассеивается так же быстро, как возникла, сменяясь печалью. – Не дай бог, если мои девочки погибли потому, что какой-то придурок был слишком самоуверен, чтобы сказаться больным…
При упоминании о семье он снова чуть не плачет, и я знаю, как он сейчас себя чувствует – словно у него раздвоение личности. Почему это принято называть горем, когда на самом деле это целый спектр кошмарных переживаний – смятение, сожаление, гнев, вина и одиночество – заключенных в одно короткое слово?
– Не могу удерживать пищу в желудке, – слышу я свой голос. Откровенность Эвана словно снимает какие-то блоки внутри меня, и слова текут сами собой. – На вкус все как картон, даже если я очень голодна. Я что-то съедаю, а потом все извергается обратно. И каждый раз, склоняясь над унитазом в приступе рвоты, я немного волнуюсь, что, возможно, это все из-за того, что я беременна.
– Я так понимаю, что вы с Уиллом пытались?..
Я киваю.
– Но с недавнего времени, так что шансов, конечно, не так много. Тошнота – это, вероятно, психосоматическое, или принятие желаемого за действительное, или просто разбитое сердце. Но я не могу отделаться от мысли, что, будь у меня ребенок, маленькая частичка мужа, растущая внутри, мне было бы чуть-чуть легче.
– Мне кажется, что тогда было б намного, намного легче. Тогда вам было бы ради чего жить.
В моем профессиональном мозгу его слова отзываются сигналом тревоги.
– Вы хотите сказать, что вам нет смысла жить?
– Я хочу сказать, что иногда бывает очень трудно вспомнить, что есть. Особенно в 4:00 утра, когда я стою в темной, пустой комнате дочери, глядя на ее пустую кроватку, а в сердце эхом отдается ее крик.
Жалость к этому человеку пронзает мне грудь, и я понимаю, что, хотя мое собственное сердце разбито вдребезги, все могло быть гораздо хуже. Я тянусь через стол и сжимаю его большую руку. Это одновременно жест сочувствия, сострадания и солидарности.
Он отнимает руку и закрывает лицо, слышно, как он делает выдох сквозь пальцы.
– Простите. Вы пришли сюда не затем, чтобы я мог поплакаться вам в плечо. – Он поднимает голову, ему удается придать лицу почти профессиональное выражение. – Вы сказали, что вам нужна юридическая консультация. Это касается авиакатастрофы?
– Нет. Да. В каком-то смысле, но, как бы это сказать, в духе «Сумеречной зоны». – Я пытаюсь засмеяться, но получается какой-то громкий и резкий звук, похожий на чихание. Я решаю последовать примеру Эвана и становлюсь серьезной. – Я хочу знать, могут ли меня привлечь к ответственности за преступления, которые предположительно совершил мой муж?
Его лицо по-прежнему хранит невозмутимость.
– О каких преступлениях идет речь?
– Хищение в основном.
– В основном, да? – Он наполняет два стакана льдом, протягивает мне один и жестом приглашает выбрать воду на подносе. Я выбираю банку «Перье», и он открывает ее для меня, при этом раздается характерное «тс-с-с».
– Похоже, что пришло время предупредить вас, что конфиденциальные отношения между клиентом и адвокатом наступают после уплаты гонорара. – Я уже собираюсь спросить, всерьез ли он, – мне всегда казалось, что такое бывает только в голливудских фильмах, – когда он добавляет: – Если бы мы были в баре, то попросил бы вас купить мне пива, но, раз нет, двух баксов будет достаточно.
Я вытаскиваю из кошелька пять долларовых купюр и пододвигаю их ему через стол.
– Давайте с самого начала, – говорит Эван. Убирает деньги в карман.
Я так и делаю. Рассказываю Эвану все, начиная с утра катастрофы. Про конференцию в Орландо и несуществующую работу в Сиэтле. Про то, как карточка с соболезнованиями вывела меня на тренера Миллера, район Рейнир-Виста и историю с пожаром. Я рассказываю про письмо с извинением и кофе с Корбаном и про то, что Уилл просил того позаботиться обо мне. Про прогулку по Белтлайн с Ником и про то, что, пока мы разговариваем, бухгалтер-криминалист роется в документах «Эппсек» в поисках пропавших четырех с половиной миллионов. Я рассказываю про кольцо от «Картье» и сообщения со скрытого номера и с телефона с номером, начинающимся на 678, и о том, как полученные угрозы заставили меня установить самую современную систему сигнализации. Это такое облегчение – наконец иметь возможность рассказать кому-то все свои тревоги, и слова льются из меня легко и свободно. Эван слушает с серьезным видом, сохраняя на лице каменное выражение и не делая в своем желтом адвокатском блокноте ни одной пометки.
Когда я заканчиваю, он отодвигает блокнот в сторону и кладет обе руки на стол.
– Хорошо, теперь все по порядку. «Либерти эйрлайнс» обнародовала имя Уилла, не связавшись предварительно с вами?
– Да. Они сделали это всего на полчаса позже, но этого было достаточно, чтобы мама позвонила мне раньше.
– Что за сборище некомпетентных кретинов. – Он качает головой, и лицо у него становится сердитым. – Вы понимаете, что сейчас вы можете назначать цену?
Если вы пригрозите им, что расскажете об их ошибке прессе, они заплатят вам любые деньги, лишь бы заставить вас замолчать.
У меня в мозгу всплывает лицо Энн Маргарет Майерс, ее маска преувеличенного сочувствия во время нашей встречи в Центре помощи семьям, когда она пододвигает через стол чек на пятьдесят четыре тысячи долларов и с самодовольной улыбкой сообщает, что это не все деньги.
– Мне ничего от них не нужно, и менее всего их кровавые деньги.
– Это вы сейчас так говорите, но что будет через пару месяцев, когда счета начнут накапливаться, а на банковском счете будет только одна зарплата? Что, если вы все же беременны? Вам надо беречь каждый цент.
– Нет, не надо. Пару дней назад я нашла полисы страхования жизни Уилла. Их три, на общую сумму два с половиной миллиона долларов. С финансовой точки зрения я буду в полном порядке.
Эван вскидывает голову.
– Вы хотите сказать, что не знали о существовании этих полисов?
– Я знала только про один. На самую меньшую сумму. Два остальных он оформил, не сказав мне.
– Как вы думаете, почему он это сделал и почему такая большая сумма? В среднем по стране этот показатель для человека его статуса – в браке, без детей – составляет чуть меньше половины этой суммы.
Я пожимаю плечами.
– Я никогда не думала, что он способен украсть или совершить поджог, так что идей у меня не больше вашего.
– Убийство.
– Что?
– Если он действительно устроил пожар, в котором погибли его мать и двое детей, то фактически он совершил убийство.
Я чувствую, как мурашки ползут у меня по спине.
Эван делает большой глоток из своего стакана, потом с хрустом разгрызает кусочек льда.
– О'кей, значит, есть пара проблем, с которыми нам нужно разобраться. Если его шеф сумеет доказать, что за хищением денег стоит Уилл, он может начать преследовать вас, но только если Уилл использовал эти деньги на покупку вещей для совместного пользования. Джорджия – это штат, в котором супруги владеют имуществом по праву справедливости, а это означает, что, если эти средства каким-либо образом приносят вам выгоду, «Эппсек» может привлечь и привлечет вас к ответственности с целью возмещения убытков, возможно, даже со штрафными санкциями. И они точно придут за кольцом.
Я кручу кольцо, то снимая, то надевая его на палец, потом сжимаю руку в кулак.
– Уилл подарил мне его в день своей смерти. Им придется отрезать мне палец, чтоб получить кольцо.
– Уверен, что до этого не дойдет, однако, скорее всего, вам придется возместить расходы. А если они узнают про два с половиной миллиона страховых, то захотят получить и их тоже.
– Они могут это сделать?
– Я не сказал, что они это сделают, только что они попытаются. И хотя я понимаю, что это может показаться странным, но с точки зрения вашей ответственности за возмещение похищенных средств эта история с сокрытием прошлого нам на руку. Мы можем использовать этот факт, чтобы показать, что в вашем браке было много секретов, вы не были посвящены в некоторые аспекты жизни вашего мужа. Его прошлая жизнь в Сиэтле, свекор, о котором вы никогда не слышали, – все это может сыграть в нашу пользу. – Он дает мне время переварить эти новости, заполняя паузу тем, что подливает нам в стаканы воду. – О'кей, теперь давайте перейдем к телефонным посланиям. Вы сообщили о них в полицию?
– Нет еще. Сначала я хотела поговорить с вами.
– Хотя я аплодирую вашему умению ждать – вы не поверите, скольких обвинительных приговоров мне удалось добиться из-за того, что какой-нибудь идиот не догадался сначала посоветоваться со своим адвокатом, – вам дважды угрожали физической расправой.
– Кто-то, кто хочет получить деньги, которые я не крала и к которым у меня нет доступа. Разве у полиции не возникнет слишком много вопросов?
– О, можете в этом не сомневаться, особенно если начальник Уилла уже начал расследование. Но, Айрис, как ваш адвокат, я должен спросить: вы рассказали все, что мне нужно знать? Я не смогу помочь вам, если не буду знать все факты, и я терпеть не могу играть вслепую.
– Да, конечно. У меня нет причин врать. Честно. Я рассказала все, что помню.
Легкое чувство вины толкает меня в ребра, и я поспешно отвожу взгляд, чтобы он не прочел это по моим глазам. Есть кое-что, о чем я умолчала, кое-что, чего я не смею произнести вслух. Это так невероятно, что я боюсь, как бы меня не сочли сумасшедшей.
– В таком случае… – Эван хлопает ладонями по столу, встает и кивком указывает на дверь: – Поехали.
– Куда?
– В полицию. Писать заявление.
– Что, прямо сейчас?
Он кривит губы в улыбке. Она выходит натянутой, но я успеваю заметить тень прежнего, веселого Эвана, каким он был до того, как самолет разбился и опустевшие постели высосали радость из нашей жизни. – Я ничего с вас не возьму, обещаю.
Эван привозит нас в участок, расположенный ближе всего к моему дому, – серое каменное здание на Осия-Уильямс-Драйв, – который кажется слишком маленьким для более чем шестимиллионного города. Внутри он напоминает общественные бани – полно народу, грязно, воняет промышленным очистителем, немытым телом и страхом. Справа вдоль стены выстроились мужчины в мятой одежде, прикованные наручниками к металлической перекладине. Их масленые взгляды скользят по мне, и я придвигаюсь чуть ближе к Эвану.
Дежурный седой мужчина явно за шестьдесят, здоровается с Эваном, обращаясь к тому по имени. Приветствие звучит вежливо, но совсем недружелюбно, несмотря на непринужденную манеру поведения Эвана. Опершись локтем на стойку дежурного, словно находится в баре, а не в полицейском участке, он объясняет ситуацию и просит форму заявления о преследовании с отягчающими обстоятельствами таким тоном, будто дежурный является его старинным собутыльником. Мужчина без единого слова подает Эвану форму.
– Он не слишком-то любезен, – шепчу я, прикрывшись заявлением, когда мы с Эваном садимся на ряд пустых стульев у дальней стены.
– Это потому, что он меня терпеть не может. – Эван даже не пытается говорить тише. Он откидывается на стуле, кладет ногу на ногу и небрежно пожимает плечами. – Я адвокат со стороны защиты. Я зарабатываю на жизнь тем, что защищаю тех, кого его товарищам стоит больших трудов арестовать. С его точки зрения, я играю не на той стороне.
Сержант поджимает губы и кивает, но Эван не обращает на него внимания.
– То есть я теперь тоже не в той команде? – говорю я, чувствуя себя задетой. – Я же ничего не сделала.
– Все будет хорошо. Просто заполните эту форму, чтобы мы могли подать наше заявление.
Я берусь за форму, и через десять минут мы возвращаемся к стойке дежурного.
– Детектив Дриш здесь?
Сержант не поднимает взгляд от бумаг.
– Нет.
– А детектив Уиллоуби?
Наконец тот перестает писать и, тяжело вздохнув, наклоняется на стуле, вытянув шею из-за угла.
– Детектив Джонсон на месте.
Эван хмурится:
– Он новенький?
– Она, и да, новенькая. Только что перевелась к нам из патрульной службы.
– Превосходно! – восклицает Эван таким тоном, что становится ясно, что это не так.
– Подождите там. – Дежурный тычет ручкой поверх наших голов на ряд стульев, откуда мы только что пришли, и мы с Эваном возвращаемся на свои места.
Проходит целых сорок минут, прежде чем дежурный указывает на нас детективу Джонсон, миниатюрной женщине со свежим симпатичным личиком и туго стянутыми в высокий хвост волосами. Держится она чересчур прямо, а выражение лица слишком уж серьезное, молодая женщина с явным желанием что-то доказать и пробить грудью «стеклянный потолок». Она жестом приглашает нас садиться рядом с ее опрятным столом, который кажется чем-то инородным в этой загроможденной, переполненной людьми комнате, где почти все горизонтальные поверхности завалены кипами бумаг и заставлены грязными кофейными чашками. Она изучает мое заявление, приподняв тоненькую, как ниточка, бровь.
– Кто исполнитель?
– Мы надеялись, что это вы нам скажете по номеру сотового, – говорит Эван, прежде чем я успеваю набрать в грудь воздуха, чтобы ответить. Не в первый раз я думаю о том, как хорошо, что он не отправил меня сюда одну. Я никогда не делала этого прежде, до Сиэтла у меня ни разу не было причины даже зайти в здание полиции, а теперь я делаю это уже второй раз за неделю. Я чувствую себя совершенно неподготовленной к этому.
– Судя по всему, этот телефон не стоит на прослушке, – сообщает детектив Джонсон. Она просматривает копии скриншотов, распечатанные помощником Эвана, которые содержат мою переписку с номером 678. Дойдя до первого послания с угрозой, «Скажи мне, где Уилл спрятал деньги, или присоединишься к нему», она смотрит на нас:
– Какие деньги?
– Четыре с половиной миллиона долларов, предположительно украденные мужем миссис Гриффит со счетов компании, в которой он работал.
Она смотрит на меня, но адресует свой вопрос Эвану:
– Где он сейчас?
– Он был одним из пассажиров рейса 23 авиакомпании «Либерти эйрлайнс». Миссис Гриффит вдова.
Детектив широко открывает глаза, но, насколько я могу судить, не из сочувствия.
– Тогда где деньги?
– Моя клиентка узнала о предполагаемом хищении только вчера. Она не осведомлена о том, где ее муж мог спрятать деньги перед смертью. Но совершенно определенно не на одном из их совместных счетов. Мы, естественно, можем подтвердить все это банковскими выписками.
Детектив Джонсон откидывается на спинку стула, в глазах загорается внезапно проснувшийся интерес.
– Так, позвольте мне кое-что прояснить. Мистер Гриффит присваивает миллионы…
– Предположительно, – перебивает ее Эван. – Насколько мне известно, никаких официальных обвинений выдвинуто не было.
Она недовольно смотрит на него.
– Мистер Гриффит предположительно сбегает с более чем четырьмя с половиной миллионами долларов, а затем исчезает в результате крушения самолета.
– Он не исчез, – говорит Эван, его слова и его тон тщательно продуманы. – Он умер, причем самым наихудшим способом, который только можно себе представить.
– Тем не менее деньги исчезли тоже.
Сидящий рядом со мной Эван чуть приподнимается на стуле.
– Мне не нравятся ваши инсинуации, детектив. Миссис Гриффит неделю назад потеряла мужа, как и другие 178 семей, которые потеряли мужей, жен, родителей и детей. И конечно же вы не можете обвинять его в том, в чем, как мне кажется, обвиняете.
И конечно же Эван точно знает, в чем она обвиняет Уилла.
И я тоже. Мое сердце в отчаянии бьется, словно птица в клетке, потому что я тоже знаю. Это именно то, о чем я думала все эти девять дней. Я обдумывала ситуацию со всех сторон, перебирала все возможности, и каждый раз, словно сливки в кофе, на поверхность всплывал один и тот же ответ.
Эван читает это по моему лицу. Он не произносит ни слова, но его взгляд говорит за него. Он велит мне заткнуться и держать все, о чем я думаю, при себе.
– Я никого ни в чем не обвиняю, сэр. Я только пытаюсь как следует разобраться в ситуации, чтоб решить, какие шаги нам следует предпринять для обеспечения безопасности миссис Гриффит. – Она поворачивается ко мне: – Мне хотелось бы услышать это от самой миссис Гриффит.
– Мне правда нечего добавить, кроме того, что я нашла на квитанции номер с кодом 678. Уилл указал его как свой.
– У вашего мужа есть причины угрожать вам?
Эван ударяет ладонью по столу и нависает над ним.
– Ее муж мертв, детектив. Помните?
Она продолжает смотреть на меня.
– Так есть?
– Конечно нет.
– И вы уверены, что ваш муж был в том самолете. – Это не вопрос, но и не утверждение, нечто среднее. – Вы абсолютно уверены.
Мне хочется перепрыгнуть через безупречный стол этой леди, схватить ее за уши и поцеловать взасос, потому что нет, я не уверена. Я не уверена с той самой секунды, как мама позвонила мне, опередив «Либерти эйрлайнс». Что, если это была не их ошибка, а намеренная путаница, потому что Уилл сам, сидя где-то за компьютером, внес свое имя в список пассажиров?
– Нет, – отвечаю, и в тот же момент Эван рявкает:
– Конечно, она уверена!
Детектив игнорирует его, пристально глядя мне прямо в глаза:
– Нет, вы не уверены, или нет, это не правда?
Я сглатываю, бросая виноватый взгляд на Эвана, который только качает головой.
– Нет, я не уверена.
Эван сбрасывает маску моего адвоката, он хватает меня за руку повыше локтя, заставляет подняться со стула и тащит в дальний конец комнаты, в закуток между шкафом для документов и кулером для воды.
– Даже не знаю с чего начать. Нет, к черту. Я знаю. Айрис, Уилл мертв.
– Предположительно, – говорю я, используя его же собственный термин, и он опускает руки. – Послушайте, я знаю, что это звучит странно…
– Это звучит не странно. Это звучит как полное безумие. Имя Уилла было в списке погибших пассажиров. На месте крушения нашли его кольцо.
– Без единой царапины. Как такое может быть? И до сих пор не найдено ни единого образца его ДНК.
– Потому что фрагменты тел все еще извлекают из земли! Господи, Айрис, подумайте об этом! Пройдут месяцы, прежде чем удастся идентифицировать всех погибших.
– О'кей, а что насчет сообщений со скрытого номера? Уилл – единственный, кто что-то теряет от моей поездки в Сиэтл, и он мог отследить мой телефон и знать, когда я была там и когда вернулась. И он бы точно знал, как отправить мне сообщение со скрытого номера. А еще на столе в моей ванной таинственным образом оказалось письмо, написанное рукой Уилла и отправленное после катастрофы, в котором написано, что ему очень жаль. Я думаю, он имел в виду, что уехал, что ему пришлось сделать так, чтобы я подумала, будто он умер, что он разбил мне сердце.
– В появлении письма нет ничего загадочного, оно было доставлено к вам домой Почтовой службой США. Мы же знаем, что ему может быть лет десять. Знаете, как сложно сымитировать свою смерть?
– Я уже прошла через это, через этот спор с самой собой. Снова и снова, в стотысячный раз прокручивая его в своей голове. И конечно, знаю, что мои слова кажутся полным безумием. Именно по этой причине я молчала больше недели, хотя мне следовало довериться своему чутью, которое говорило мне, что он не умер. Оно говорило мне, что нужно найти деньги, потому что это означает найти Уилла.
Эван потирает рукой подбородок.
– Было бы лучше, если бы вы сказали мне все это до того, как мы сюда пришли.
– Зачем, чтобы вы вернули мне мои пять долларов и велели проваливать?
Я стараюсь говорить насмешливо, смягчая свои слова улыбкой – жалкая попытка извиниться, хотя мне вовсе не жаль. Если детектив и я правы, если Уилл жив, то, что бы я ни сказала или ни сделала, чтобы найти его, я никогда не стану за это извиняться.
Но на лице Эвана нет ни тени ответной улыбки.
– Нет, чтобы я мог сказать вам, что, хотя имитация собственной смерти формально не является чем-то незаконным, однако ее невозможно осуществить, не совершая преступления. Помимо мошенничества с использованием личных данных и уклонения от налогов, есть еще деньги от «Либерти эйрлайнс» и страховка Уилла. Если вы возьмете их, то по сути это будет означать, что вы их украли.
От этих слов улыбка сползает с моего лица.
– Ох.
– Вот именно, ох. – Он смотрит мне за спину, и его лицо становится непроницаемым. Я оборачиваюсь и вижу, что детектив по-прежнему сидит за столом, глядя на нас с выражением, которое я не могу понять. Эван поворачивается к ней спиной, загораживая меня от нее. – Так, меняем план. Возвращаемся и объясняем детективу Как-там-ее-зовут, что вы убитая горем вдова с живым воображением и склонностью выдавать желаемое за действительное, а потом убираемся отсюда.
По дороге назад в офис мы с Эваном договариваемся о нескольких вещах. Во-первых, отложить обсуждение вопроса, он это или не он, до тех пор, пока авиакомпания не найдет биологическое доказательство того, что Уилл был среди пассажиров, либо я получу еще одно сообщение со скрытого номера. Также я должна документировать все сообщения с обоих номеров, делая скриншоты и сохраняя их в совместном аккаунте в «Дропбокс», который создаст для нас помощник Эвана. И наконец, Эван поручит частному детективу, с которым он уже работал прежде, отследить владельца номера 678.
– Полиция Атланты – это, конечно, хорошо, – говорит он уже на парковке, останавливая свой автомобиль прямо за моей машиной, – но у них слишком много работы и маленькие зарплаты. Мой человек сделает все намного быстрее. А вы пока включаете сигнализацию и звоните мне в ту же секунду, как получите следующую угрозу, ладно?
Я соглашаюсь, но не спешу выходить из машины.
– Эван, я хочу извиниться за то, что там было. Понимаю, что должна была поделиться своими подозрениями до того, как мы пришли к детективу. Но кому такое могло прийти в голову? Уж точно не здравомыслящему человеку. До тех пор пока кто-то еще не высказал вслух мысль о том, что Уилл, возможно, до сих пор жив, я не позволяла себе даже думать об этом, потому что не хотела зря надеяться. – Я качаю головой. – Объяснение так себе, да? Какая-то бессмыслица.
– Вовсе нет, я все прекрасно понимаю. И вы не сумасшедшая, просто такова ситуация. Честно говоря, мое поведение было не реакцией адвоката, заботящегося об интересах своего клиента, а скорее моей личной попыткой испытать искреннюю радость оттого, что кто-то нашел своего мужа живым, но она провалилась. Все, что я почувствовал, – это зависть. Знаю, что говорю как жалкий, мелочный засранец, но так и есть. Я жалкий, мелочный засранец.
– Вы потеряли семью. Вам это простительно.
Внезапно мне начинает казаться, что тени у него под глазами стали еще чернее, а морщины, оставленные беспокойством на его лбу, – глубже.
Мы прощаемся, и я уже берусь за ручку двери, как мне в голову приходит кое-что еще.
– Как ее звали?
– Кого? Детектива?
– Нет. – Я качаю головой. – Вашу дочку. Как вы с Сюзанной ее называли?
Эван долго не отвечает.
– Эммалайн. – Он прочищает горло и повторяет с тихим благоговением: – Эммалайн. Мы звали ее Эммой.
– Красиво. – Я быстро пожимаю ему руку, потом соскальзываю с пассажирского сиденья. – Я буду думать о ней каждый раз, когда услышу ее имя.