Сколько я ни убеждаю ее, что это вовсе не обязательно, Клэр идет вслед за мной по выложенной плиткой дорожке до самой двери. Я роюсь в сумке, вытаскиваю ключи и вставляю их в замок.
– Спасибо, что подвезли. Со мной все будет в порядке.
Повернув ключ в замке, я вхожу в дом, но, когда поворачиваюсь, чтобы закрыть дверь, Клэр останавливает меня, уперев ладонь в витражную панель.
– Дорогая, я останусь. До тех пор, пока не приедут ваши родители.
– Не обижайтесь, Клэр, но я хочу побыть одна.
– Не обижайтесь, Айрис, но я не уйду. – Ее высокий голос звучит на удивление твердо, но слова смягчает улыбка. – Можете не разговаривать со мной, если вам не хочется, но я остаюсь, и точка.
Я отступаю назад и позволяю ей войти.
Клэр оглядывает прихожую, оценивая медового цвета стены, блестящий деревянный пол, выкрашенный темной, почти черной краской, резные перила лестницы. Вытянув шею, она заглядывает за угол в гостиную, которую украшает одинокий бежевый диван – наш подарок друг другу на Рождество из «Рум энд Борд» – и указывает вглубь дома:
– Я полагаю, кухня там?
Я киваю.
Она бросает сумку возле двери и идет по коридору.
– Я приготовлю нам чай.
Она скрывается в кухне, расположенной за углом.
Как только она уходит, я хватаюсь за стойку перил, на меня наваливаются воспоминания этого утра. Тяжесть тела Уилла на моем теле, согревающее тепло его рук и горячей обнаженной кожи. Его губы, целующие мою шею, опускаясь все ниже, утренняя щетина, легонько царапающая мои груди, живот. Мои пальцы, зарывающиеся в его волосы. Вода, стекающая по мускулистому торсу Уилла, когда он выходит из душа, прикосновение его пальцев к моим в тот момент, когда я подаю ему полотенце. Его гладкие, теплые губы, тянущиеся подарить мне еще один поцелуй, хотя я уже сто раз предупреждала его, что он всерьез рискует опоздать на самолет. Тот прощальный взмах рукой, блеск обручального кольца на пальце, в момент, когда он вытаскивал чемодан за порог, чтобы ехать в аэропорт.
Он вернется. У нас еще не заказаны номера в гостинице и ресторан, и нам еще надо обсудить, как мы будем праздновать дни рождения. В следующем месяце мы едем в «Сисайд», где решили провести День памяти павших только вдвоем, а летом – в «Хилтон Хэд» с моими родителями. Только этой ночью он целовал мой живот и говорил, что не может дождаться, когда я так растолстею, нося нашего ребенка, что он не сможет меня обнять. Уилл не может исчезнуть. Такой конец слишком нереален, он не укладывается в голове. Мне нужны доказательства.
Я бросаю вещи на пол и иду по коридору вглубь дома, где открытая кухня соседствует со столовой и гостиной. Я выуживаю из корзины с фруктами пульт от телевизора и включаю CNN. На экране возникает девушка-репортер, она стоит на фоне кукурузного поля, ветер треплет ее темные волосы, и задает вопросы седому мужчине в нелепой куртке. Судя по появившейся внизу экрана надписи, это хозяин того самого кукурузного поля, которое теперь усеяно обломками рухнувшего самолета и человеческими останками.
Из-за угла появляется Клэр, держа в руках коробочку с чайными пакетиками. Сделав большие глаза, она говорит:
– Вам не стоит это смотреть.
– Тише. – Я нажимаю на кнопку регулировки громкости и не отпускаю ее до тех пор, пока голоса людей на экране не начинают причинять моим ушам такую же боль, как их слова. Журналистка засыпает мужчину вопросами, а я в это время стараюсь разглядеть на заднем плане хоть какие-то следы Уилла. Прядь каштановых волос, рукав синего джемпера. Затаив дыхание, я вглядываюсь изо всех сил, но на экране только дым и качающиеся на ветру стебли кукурузы.
Журналистка просит старика рассказать перед камерой, что он видел.
«Я работал в дальнем конце поля, когда услыхал, как он приближается, – сказал мужчина, указывая на бескрайние ряды кукурузы позади себя. – Самолет, в смысле. Я услыхал его раньше, чем увидел. С ним явно было не все в порядке».
Журналистка прерывает его рассказ:
«Почему вы подумали, что с самолетом что-то не так?»
«Ну, двигатели пронзительно выли, но я не видал ни дыма, ни огня. Пока он не врезался в поле и не взорвался. Самый большой взрыв, какой я когда-либо видел. Я был примерно в миле отсюда, но и то почувствовал, как земля вздрогнула, а потом так дохнуло жаром, что чуть волосы мне не спалило».
Как долго самолет падал с неба? Одну минуту? Пять? Я думаю о том, что должен был чувствовать Уилл, и меня опять начинает тошнить, да так, что я едва успеваю добежать до раковины.
Клэр дотягивается до пульта и выключает звук. Я стою, крепко держась за столешницу и уставившись на поцарапанное дно раковины, в ожидании, пока мой желудок успокоится, и думаю: «И что теперь? Что, черт возьми, мне теперь делать?» Я слышу, как за моей спиной Клэр шарит по кухне, заглядывая в шкафы, как с характерным звуком открывается и закрывается дверца холодильника. Она возвращается с пачкой крекеров и бутылкой воды:
– Вот. Вода холодная, так что пейте потихоньку.
Не обращая на нее внимания, я обхожу стол и падаю на табурет, стоящий с другой стороны.
– Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. – Клэр смотрит на меня вопросительно. – Стадии принятия неизбежного горя по Кюблер-Росс. Я явно нахожусь на этапе отрицания, потому что случившееся кажется мне бессмыслицей. Как может человек, направляющийся в Орландо, очутиться в самолете, следующем на запад? Разве что конференцию перенесли в Сиэтл или произошло что-то в этом духе?
Клэр пожимает плечами, но по ней не скажешь, что она в чем-то сомневается. Если я, возможно, и нахожусь в стадии отрицания, то Клэр точно нет. Хотя она и не говорит этого в слух, но верит утверждению представителей «Либерти эйрлайнс», что Уилл – один из тех 179 несчастных, чьи разорванные на куски тела разбросаны по кукурузному полю где-то в Миссури.
– Этого просто не может быть. Уилл сказал бы мне об этом, но он говорил только про Орландо. Вот только сегодня утром он стоял на том самом месте, где сейчас стоите вы, и говорил о том, как он ненавидит этот город. Жару, пробки и эти чертовы тематические парки на каждом углу. – Я качаю головой, от отчаяния мой голос звучит все громче. – На него столько всего навалилось, может, он просто не знал, что конференцию перенесли в другой отель. Возможно, все это время бродил по раскаленным улицам Орландо, пытаясь отыскать это новое место. Но почему он тогда мне не перезванивает?
Клэр молчит.
Я прикрываю глаза, сердце бьется рывками, внутри бушует настоящий ураган эмоций. Что мне делать? Кому звонить? Мое первое побуждение – позвонить Уиллу, как я это делаю всякий раз, когда сталкиваюсь с проблемой, которую не могу разрешить самостоятельно. Его методичный ум обладает способностью видеть вещи иначе, чем я, и он почти всегда находит путь к решению.
– Тебе стоило бы заняться разработкой приложения, – сказала я ему однажды после того, как он помог мне составить программу по информированию о вреде наркотиков и алкоголя на весь семестр. – Ты мог бы заработать целое состояние. А приложение назвать «Что скажет Уилл?».
Он хлопнул в ладоши и улыбнулся моей самой любимой улыбкой.
– Сейчас он говорит, что ты прелестна и что ты должна подойти и поцеловать меня.
Я прижимаю ладони к губам и говорю себе, что надо успокоиться и подумать. Должен быть кто-то, кто скажет мне, что все это просто какое-то грандиозное недоразумение.
– Джессика! – Я спрыгиваю с табурета и бросаюсь к телефону, стоявшему на зарядке рядом с микроволновкой. – Джессика знает, где он. Она знает, куда перенесли конференцию.
– Кто это Джессика?
– Помощница Уилла. – Я набираю номер, который знаю наизусть, повернувшись к Клэр спиной, чтобы не видеть, как она вздергивает брови, как отводит взгляд, кусая губы. Она не хочет огорчать меня, так же как Тед.
– «Эппсек консалтинг», меня зовут Джессика. Слушаю вас.
– Джессика, это Айрис Гриффит. Вы не…
– Айрис? Я думала, вы уехали в отпуск.
Ее слова звучат так неожиданно, что мне нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя. Джессика, возможно, мастерски умеет отвечать на звонки и координировать расписание нескольких безалаберных технарей, но все же у нее голова, а не компьютер.
– М-м-м, нет. Почему вы так решили?
– Потому что вы собирались на Майанскую Ривьеру делать ребеночка. Уилл показывал мне фотографии отеля, выглядит потря… – Она замолкает на полуслове и судорожно вздыхает. – О господи, Айрис, я, должно быть, что-то напутала. Наверно, посмотрела не на ту неделю.
Я знаю, о чем думает Джессика. Она думает, что он там с другой женщиной. Но даже если она права, пускай. Что, если Уилл жив и сейчас валяется где-то на пляже в Мексике? На пару секунд в груди вновь загорается надежда, но быстро гаснет, когда я понимаю, что это невозможно. Уилл никогда бы не стал меня обманывать, но даже если и так, то Мексика – последнее место, куда бы мог отправиться мой ненавидящий жару муж. Скорее это был бы круиз на Аляску.
– Он не может быть в Мексике, – произношу я, просто чтобы унять дрожь в голосе и скрыть за любезным тоном нарастающее отчаяние. – Он один из докладчиков на конференции по информационной безопасности, помните?
– Какой конференции?
Я таращу глаза. Кто вообще взял на работу эту женщину?
– Которая проходит в Орландо.
– Подождите. Я ничего не понимаю. Он что, не в Мексике?
И тут я выхожу из себя. Набрав в грудь побольше воздуха, я кричу в телефон так, что в горле начинает саднить:
– Я не знаю, Джессика! Я, черт возьми, не знаю, где Уилл! В этом-то вся и проблема!
Воцаряется тишина, молчит Клэр за моей спиной, а Джессика на другом конце провода. От этой тишины у меня звенит в ушах. Я знаю, что мне следует извиниться, но рыдания душат меня, и я буквально захлебываюсь словами:
– Они… Они говорят, Уилл был в том самолете, который разбился этим утром, но этого не может быть. Он летел в Орландо. Скажите мне, что он в Орландо.
– О боже. Я видела новости, но мне и в голову не пришло, Айрис. Я не знала.
– Пожалуйста. Просто помогите мне найти Уилла.
– Ну конечно. – Джессика на секунду замолкает, я слышу, как она щелкает по клавиатуре. – Я совершенно уверена, что не заказывала для него билет на сегодня, но у меня есть доступ к его счетам от авиакомпаний. Еще раз, какой авиакомпании принадлежал разбившийся самолет?
– «Либерти эйрлайнс», рейс 23.
Снова повисает тишина, прерываемая постукиванием клавиатуры.
– О'кей, я вошла. Давайте посмотрим… Рейс номер 23, вы сказали?
Я ставлю локти на стол, подпираю голову рукой, изо всех сил зажмуриваюсь и начинаю молиться.
– Да.
Я задерживаю дыхание и угадываю ответ по тому, как вздыхает Джессика.
– Ох, Айрис… – начинает она, и перед глазами у меня все плывет. – Мне очень жаль, но вот оно. Рейс 23 в Сиэтл, вылет из Атланты сегодня утром в 8:55, обратный рейс… Странно. Похоже, он взял билет в один конец.
Ноги у меня подкашиваются, и я сползаю на пол.
– Проверьте «Дельту».
– Айрис, я не уверена…
– Проверьте «Дельту»!
– Хорошо, дайте мне пару секунд… Сейчас загрузится… Постойте, странно, но здесь он тоже есть. Рейс 2069 в Орландо, вылет сегодня в 9:00 утра, обратно в пятницу в 20:00. Почему он забронировал два билета на рейсы, следующие в противоположных направлениях?
От облегчения ко мне возвращаются силы, и я выпрямляюсь, сидя на полу.
– Где проходит конференция? Я звонила в гостиницу на Юниверсал-бульвар, но ее, видимо, перенесли в другое место.
– Мне жаль, Айрис. Но мне ничего не известно о конференции.
– Тогда спросите кого-нибудь! Наверняка кто-то знает про конференцию, которую планировала ваша компания.
– Нет. Я имела в виду, что у «Эппсек» не запланировано ни одной конференции как минимум до начала ноября.
Следующий вопрос дается мне только с третьей попытки:
– А Мексика?
– В «Дельте» или «Либерти эйрлайнс» информации о таких билетах нет, но, если хотите, я могу проверить другие авиакомпании.
Теперь в ее голосе звучит жалость, а этого я не могу вынести ни секунды. Я вешаю трубку и узнаю в Гугле номер «Дельты». Мне приходится ждать ответа девять бесконечных минут, потом объяснять ситуацию поочередно нескольким сотрудникам службы клиентской поддержки, наконец меня соединяют с Кэрри, представителем по оказанию содействия семьям с неестественно бодрым голосом.
– Здравствуйте, Кэрри. Меня зовут Айрис Гриффит. У моего мужа Уилла был забронирован билет на рейс 2069, вылетевший сегодня утром из Атланты в Орландо, но у меня нет от него известий с момента, как он приземлился. Не могли бы вы проверить, все ли в порядке, он долетел?
– Конечно, мэм. Мне нужен только номер билета.
Это означает, что нужно повесить трубку и снова звонить Джессике, но я не собираюсь снова бесконечно долго дожидаться своей очереди. Я хочу получить ответ немедленно.
– А вы не могли бы найти его по имени? Мне правда очень нужно знать, сел ли он в самолет.
– Боюсь, это невозможно. – Ее лишенный каких-либо эмоций голос звучит бодро, плохие новости она сообщает так, будто я выиграла бесплатный ужин в ресторане. – Политика конфиденциальности не позволяет нам разглашать маршрут следования пассажира по телефону.
– Но это мой муж. А его жена.
– Я понимаю, мэм, и, если бы я могла проверить ваш семейный статус по телефону, я могла бы предоставить вам информацию. Может быть, у вас есть возможность посетить ближайший офис нашей авиакомпании, захватив с собой соответствующий документ, и наш сотрудник на месте…
– У меня нет времени ехать в ваш офис! – кричу я, сама удивляясь тому, как резко и отрывисто вылетают слова, но женщина на том конце телефонной линии хранит молчание. Если бы не шум на заднем фоне, клацанье клавиатуры и чьи-то голоса, я бы решила, что она повесила трубку.
Потом я вдруг слышу пронзительные звуки, похожие на шум помех в микрофоне, и до меня не сразу доходит, что я сама их издаю. Отчаяние сломило меня.
– Дело в том, что у него был также билет на рейс 23 «Либерти эйрлайнс», понимаете? Но его не должно было быть в том самолете. Он должен был лететь на самолете вашей авиакомпании. А теперь он не отвечает на мои звонки, и в отеле ничего не знают ни о нем, ни о конференции, и его помощница тоже, она даже думала, что он в Мексике, а этого вообще не может быть. И теперь с каждой секундой, когда я не знаю, где мой муж, я все больше схожу с ума. Поэтому, пожалуйста, загляните в свой компьютер и скажите мне, летел ли он тем рейсом. Умоляю вас.
Она откашливается.
– Миссис Гриффит, я…
– Пожалуйста. – Голос у меня срывается, и мне не сразу удается продолжить. Меня душат слезы, которые теперь льются безостановочно. – Пожалуйста, помогите найти моего мужа.
Кажется, что пауза никогда не закончится, я так сильно сжимаю в руке телефон, что у меня начинают болеть пальцы.
– Мне жаль, – когда она наконец снова начинает говорить, то почти шепчет, – но ваш муж не был зарегистрирован на рейс 2069.
Я вскрикиваю и с силой швыряю телефон через всю комнату. Он ударяется о шкаф и падает на кафельный пол экраном вниз. Даже не глядя на него, ясно, что он разбился вдребезги.
Остаток дня я провожу в постели, кутаясь в халат Уилла, который натянула не раздеваясь, и забившись под одеяло. Уилл солгал. Этот сукин сын солгал. И не просто солгал, а подкрепил свой обман сказкой о мифической конференции, которая потянула за собой новое нагромождение лживых подробностей, он даже цветной флаерс не поленился состряпать на компьютере. У меня внутри все клокочет от бешенства, так что я не могу думать ни о чем другом. Как Уилл мог так поступить? К чему были все эти сложности? Меня трясет от напряжения, главным образом потому, что теперь я знаю, что у него не было причин лететь в Орландо.
Мои родители, как они и сказали по телефону, приезжают до наступления темноты. Лежа под несколькими слоями одежды и одеял, я слышу, как они негромко разговаривают с Клэр. Мне нетрудно представить себе испуганное выражение на лице мамы, когда Клэр рассказывает им про мое падение в школе и звонки Джессике и в офис «Дельты». Вот она вытягивает шею, стараясь заглянуть на площадку второго этажа, на ее лице читается нетерпение, она поспешно прощается с Клэр и поднимается по лестнице. Через пару секунд я слышу звук отъезжающего автомобиля и чувствую, как кто-то садится на край кровати.
– О, детка. Моя милая, милая Айрис. – Голос у нее мягкий, но согласные звучат твердо и четко – наравне с любовью к мясу с картошкой, эта особенность произношения упрямо указывает на ее голландские корни.
Как ни ужасно это звучит, но я не могу посмотреть маме в лицо. Не сейчас. Я знаю, что увижу, если выберусь из кокона: мамины глаза, красные, опухшие и полные жалости, и я знаю, что будет, как только я загляну в них.
– Мы с папой просто убиты горем. Мы любили Уилла и будем ужасно по нему скучать, но больше всего мое сердце болит из-за тебя, моя дорогая девочка.
От слез начинает щипать глаза. Я не готова говорить об Уилле в прошедшем времени и не могу слышать, как говорит кто-то другой.
– Мама, прошу тебя. Дай мне минуту.
– У тебя есть столько времени, сколько необходимо, ливерд[2]. – Если мама начинает употреблять ласковые обращения на своем родном языке, значит, она здорово расстроена.
Кровать скрипнула, мама поднялась.
– Твой брат будет здесь часов в девять. Джеймс был на операции, когда им сообщили, так что они выехали из Саванны около часа назад. – Она помедлила, как будто ждала ответа, но, не получив его, добавила: – Ох, схати[3], я могу что-то сделать?
Да. Ты можешь притащить сюда Уилла. Чтобы я могла свернуть ему шею.
Дорогая, милая, малышка (гол.).
Детка (гол.).