Наша группа приближалась к линии фронта, когда над Мотовским зализом появились "юнкерсы". Они готовились переходить в пике. Шведов принял решение: бить фашистов на выходе, а чтобы удобнее атаковать, приказал нам изменить строй. Он сбавил скорость своего истребителя, и мы стали переходить из правого в левый пеленг. Сержант Савин поспешил. На повышенной скорости его истребитель стал налезать на самолет Шведова. Потянув ручку управления на себя, Савин поднялся выше и закрыл плоскостью самолет Алексея. Продолжая переход и не видя ведущего, он ударом крыла отрубил хвост самолета Шведова.
Мы не успели ахнуть, как произошла страшная катастрофа. Два самолета один с отбитым хвостом, другой без крыла - ринулись вниз. Высота была малая.
Ни Шведов, ни виновник катастрофы, сержант Савин, не успели воспользоваться парашютами. Истребитель моего друга, падая отвесно, врезался в ущелье. Поднятый ударной волной снег опустился и накрыл погрузившийся в торфянистый грунт самолет, а с ним и Шведова.
Самолет сержанта Савина, отсчитав полтора витка, грохнулся на покатый уступ сопки. От удара, как при разрыве бомбы, блеснуло всплеском оранжевое пламя...
Всех охватило оцепенение, наш строй распался.
Опомнившись, я взял команду на себя.
Находясь выше, "юнкерсы" почему-то поспешно стали выходить из пике. Не сбрасывая бомб, они повернули на запад... Видимо, горевший самолет Савина немцы приняли за свой...
Голубело небо. На сопке догорал черный костер.
Я передал на командный пункт весть о достигшем нас несчастье. Командир полка приказал возвращаться на аэродром.
На обратном пути мучила навязчивая мысль: "Какая жестокая несправедливость: Алеша Шведов спас жизнь Савину, чтобы от него и погибнуть".
Для меня весенние бои закончились несколькими победами. 29 апреля одержал десятую. Защищая в Мотовском заливе морских охотников, - они доставляли боезапас десанту - на лобовой атаке реактивными снарядами развалил на куски "Мессершмитт-110". Мой заместитель старший лейтенант Дмитрий Амосов сбил второго "мессера", остальные самолеты противника перешли на бреющий полет и позорно бежали.
В эти дни у фашистов появился камуфлированный истребитель "Мессершмитт-109". Полосатый "мессер" и его ведомый всегда держались с превышением над "этажеркой" дерущихся истребителей. В групповых боях эта пара никогда не участвовала. "Полосатый" нападал только на зазевавшихся и оторвавшихся от строя летчиков.
Мы стали гоняться за ним, однако поймать его оказалось делом нелегким: фашистский ас избегал встреч.
В ночь на Первое мая наш аэродром утонул в снежной буре. Убаюканные воем ветра, мы крепко спали в землянке, вырытой на границе аэродрома, у подножия западных сопок. Спали сном здоровой молодости.
Часа в три ночи тишину нарушил громкий голос:
- Хватит ночевать! Спасайся кто может! Идем ко дну!..
- Что случилось? Тревога?!
- Нет, тонем, братцы! - крикнул наш кубанский казак Леонид Мозеров.
- Точно, братья, тонем! - подтвердил Орлов.
- Дневальный! - прокричал я со своего "второго этажа". - Включите свет!..
- Товарищ командир, света нет!
- Как нет?!
- Выключился!
В ход пошли карманные электрические фонари. Их лучи пятнами заблестели на темной поверхности неизвестно откуда взявшейся воды.
Вода заметно прибывала, затопляя землянку.
Мы прыгали в обжигающую холодом воду, на поверхности которой плавали унты, одежда и разные вещи, и, как суслики из залитой норы, мокрые, босые, в одном нижнем белье, выскакивали на заснеженный аэродром.
Ночь встретила крепким морозом и луной. Бледный свет ее падал с высоты.
Около тридцати босых, полураздетых людей отплясывали невообразимый танец. Наверное, со стороны нас можно было принять за сумасшедших или сектантов, достигших в своем бдении наивысшего экстаза. Картина для боевого аэродрома редкостная.
По тревоге приехал Сафонов, с ним врач и медицинские работники. Недалеко находился большой самолетный ящик, приспособленный техниками под мастерскую. Нас - туда. Растопили печку, и ящик наполнился теплом. Все переоделись в сухое белье. Расставили двухэтажные кровати. Сафонов освободил эскадрилью от боевого дежурства. До завтрака было еще долго, и я дал команду "добрать" еще минуточек сто двадцать.
Пока спали, пожарные машины выкачивали воду из землянки: в нее прорвались талые воды. "Пробоину" заделали, но жить в землянке из-за сырости оказалось невозможно. Нашим домом стал самолетный ящик.
Разбудили нас знакомые звуки: ухали зенитки.
- Тревога!
Летчиков словно ветром сдуло с кроватей. Одеваясь на ходу, мы выскакивали из ящика. В небе плыли высокие облака. В их просветах рвалась шрапнель, пятная голубизну черными хлопьями.
Едва успел последний летчик покинуть ящик, как на наши головы с нарастающим свистом посыпались бомбы. Мы как стояли, так тут же и упали, плотно прижавшись к снегу.
Над головой свистели промороженные куски земли, осколки бомб и гранита. А потом снова тишина, приятная, радостная.
- Ну как, братцы, целы? - поднимая голову, спросил я.
- Как будто целы, - ответил за всех Павел Орлов и, смеясь, сказал: - А знаете, почему фашисты бомбили нас?
- Нет, не знаем.
- Казак демаскировал...
- Казак?.. Мозеров?
- Он самый...
- Почему?
- Снег чистый, белый, а казак лежит на нем черный... Заметили его фашисты и сбросили бомбы.
Ожидая взрыва бомб с замедленным действием, мы еще несколько минут лежали на снегу, перебрасываясь шутками. Потом поднялись. Осмотрели воронки. Они зияли темными, вдавленными пятнами, с краями, засоренными осколками гранита и торфа.
От бомбежки пострадал наш "дом" - самолетный ящик. Две "сотки", одна с недолетом, вторая с перелетом, разорвались рядом. Их осколки не оставили живого места в стенках ящика. Плохо пришлось бы тому, кто остался в коробке.
Фашистские летчики, используя облака, приготовили "сюрприз" в надежде омрачить наш праздник. Но из этого у них ничего не получилось.
Настоящий праздничный сюрприз мы получили. Его нам сделали наши родные земляки, дорогие москвичи, приславшие подарки.
Каждый получил посылку. В посылке были конфеты, шоколад, носовые платки, письма. Много писем, проникнутых теплотой, заботой, любовью к нам, фронтовикам.
...Очнулся я от холода и мучительной боли во всем теле. Попытался открыть глаза, но ничего не увидел. "Неужели ослеп?" - мелькнула тревожная мысль, и рука невольно потянулась к лицу, чтобы протереть глаза.