С большим трудом удалось выбраться на поверхность огромного сугроба, но подняться на ноги не мог. Как будто что-то приковало меня к земле.
Что же произошло? Я попытался восстановить в памяти события прошедшего боя: "Кравченко сбит. Мозеров тоже погиб. Я лежу в снегу, среди сопок. Почему так получилось?".
Это был шестой за день полет. Мы дрались с превосходящим по количеству противником. "Уж не допустили ли какой ошибки? Как будто дрались хорошо!"
В каком-то полузабытьи проносятся эпизоды последнего боя.
Вот я иду рядом с группой бомбардировщиков, тесно прижавшихся крылом к крылу. Их ведет Андрей Стоянов, прозванный североморцами "матросом Железняком". Сквозь прозрачный фонарь мне видно улыбающееся лицо Андрея, с пышными "гвардейскими" усами.
Стрелка высотомера показывает четыре тысячи метров. Под крыльями проплывает знакомая местность. Справа тянется скалистый берег залива, воды которого словно застыли в своих берегах. Ярко светит солнце, опускаясь к западной кромке горизонта; оно слепит своими лучами, мешает просматривать воздух.
- Внимание! - слышу голос своего ведущего. - Прямо, выше, слева, справа три группы самолетов противника! Будьте внимательны, не отрывайтесь! Лучше смотрите за воздухом...
Напрягаю зрение. Едва уловимые для глаза точки быстро растут. И уже ясно вырисовываются в голубом небе три группы, по двенадцати "мессершмиттов" в каждой.
На наших бомбардировщиков в плотном строю, форсируя моторы, несутся две шестерки "сто десятых".
...Напряжение растет. Идущие в лоб "мессеры" открывают огонь. Слишком рано - на испуг не возьмете
И вот раздается команда ведущего истребителей: "Огонь!" Пулеметными очередями мы заставили "мессеров" прервать атаку. Они резко набирают высоту и расходятся в разные стороны.
Снизу бьют зенитки. Вокруг нас рвутся снаряды... Сверху снова атакуют "мессершмитты". Их разноцветные огненные трассы будто раскаленными кинжалами пронзают небо. Наши бомбардировщики по-прежнему идут плотным строем, ни на градус не сворачивая с боевого курса.
Бомбы сброшены. Молодец, Андрей!
Внизу, среди сопок, клубы черного дыма. Бомбардировщики разворачиваются и ложатся на обратный курс. "Мессершмитты" последовательно, с разных направлений атакуют их, но всякий раз, попадая под огонь наших летчиков, отворачивают в стороны. Два "мессера" уже сбиты.
Фашисты приходят в ярость. Бой становится ожесточенным. Падает еще один "мессершмитт". Неподалеку два наших самолета тоже дымят. Это Мозеров и Кравченко. Они отстают, упорно отбиваясь от нападающих. Кравченко меткой очередью, почти в упор расстреливает "сто десятого". Два фашиста с хвоста бьют по его самолету. И вдруг машина Кравченко разваливается в воздухе, буквально на наших глазах... Неравный бой ведет в стороне кубанский казак Мозеров. К нему на выручку спешит Орлов, но не успевает: вражеская стая окружила самолет Мозерова, путь преграждают огненные трассы. Вот останавливается мотор, истребитель объят пламенем. Почему же Мозеров не прыгает? Ведь есть еще возможность покинуть самолет. Убит? Нет, жив. В последний раз его истребитель взмывает и таранным ударом снизу вверх разбивает в куски "мессершмитт". Меня душит гнев...
Бомбардировщики по-прежнему идут сомкнутым строем. Теперь мы защищаем их семеркой.
Однако и мой самолет стал терять скорость. Сказалась перегрузка - у мотора оборвался шатун. Используя высоту, я перешел в пике. Три "сто десятых" понеслись за мной. Двое зажимают справа и слева, третий поливает огнем сзади. Мой истребитель, падая в отвесном пике, как маятник, покачивается из стороны в сторону, чтобы не дать идущему в хвосте "мессеру" вести прицельный огонь. Сколько я могу так качаться? Принимаю решение атаковать врага!
Ловлю момент и неожиданно бросаюсь под брюхо "мессершмитту", выходящему из пике. "Ну, теперь держись, гад!" Небольшое движение рулем - и изо всех пулеметов бью в упор по фашисту. Двухкилевой, со свастикой хвост, срезанный очередью, вращаясь, падает вниз.
"Неплохо! Отвлек на себя трех "мессеров" и одного из них сбил". Однако скорость потеряна, да и высота уже не та. Резкий переворот через крыло, и пикирую в сторону своей территории. Высота метров пятьсот. И вдруг прямо подо мной, над белоснежным ущельем пролетает Орлов, а вслед за ним три "сто девятых". С каждой секундой расстояние между ними сокращается. Я с ходу атакую ведущего, выпускаю в него весь остаток боезапаса: "мессершмитт" взрывается в воздухе. Его ведомые резкими разворотами разошлись в стороны, но, опомнившись, остервенело бросаются на меня. Зайдя в хвост, они в упор расстреливают мой самолет...
Из правой плоскости, изрешеченной снарядами, вместе с огнем вырвался клуб черного дыма. Я резко развернул самолет влево и, скользя на крыло, скрылся в ущелье. Вражеские истребители проскочили мимо...
Потоком набежавшего воздуха пламя сбито с крыла. Пытаюсь сесть, но скорость намного больше посадочной. Ущелье короткое. Впереди темная, отвесная стена сопки. Успеваю взять ручку на себя. Самолет перескакивает скалу. Глаза поспешно ищут другое ущелье. Вот оно... Левее... Небольшой доворот, и планирую туда...
Убеждаюсь: не сесть... В конце посадки врежусь в гранит. Снова бросаю самолет в скольжение на левое крыло, и на этот раз до земли. Удар...
И больше я ничего не помнил...
Преодолевая головокружение, пытаюсь подняться на ноги... Что-то мешает. Черт возьми! Да на мне парашют, а поверх лямок болтаются привязные кабинные ремни. Отстегнув их, освобождаюсь от парашюта. С трудом поднимаюсь и с удивлением определяю, что от места моего приземления до разбитого самолета не менее двадцати метров.
"Ничего себе! - думаю я. - Удар был хорош. Счастье, что на пути оказался сугроб. В общем, "повезло".
Проваливаясь в снег, подошел к самолету. От него остались лишь жалкие обломки. Вместо воздушного винта торчали рогаткой острые, расщепленные куски склеенного дерева. Левое крыло сгофрировалось и стало похожим на растянутый мех гармошки, правое перекосилось, дюраль почернел от дыма, - в нем зияли рваные отверстия. Мотор сорвало с болтов, и всей своей массой он въехал в кабину, раздробил приборную доску и наглухо прижал к сиденью ручку управления. Увидев это, я невольно вздрогнул: "Что стало бы со мной, если бы меня не выбросило из кабины?"
Стоя на крыле и рассматривая разбитую кабину, невзначай заглянул в сферическое зеркало, укрепленное в верхней части фонаря, за лобовым стеклом, и ужаснулся: на лбу, ближе к левому виску, зияла кровоточащая рана. Кровь залила лицо, левая глазница походила на сплошную кровавую массу. Я испугался не на шутку.
"Значит, глаз выбит. Вот и отлетался". Осторожно дотронулся до глаза. И мне стало легче: глаз, оказывается цел. Достав носовой платок, стер запекшуюся кровь с левого глаза и закрыл ладонью правый. Если не считать легкой туманной дымки, он видел, как и прежде.
Спрыгнув в снег, подошел к фюзеляжу, оторванному вместе с хвостовым оперением. Там находилась аптечка, бортпаек и лыжи с палками - все, что так необходимо. От аптечки почти ничего не осталось. Вата, как иней, залепила всю внутренность фюзеляжа. Бинты посечены осколками снарядов. К моей радости, флакон с йодом уцелел. Цилиндрической формы, он был изготовлен из толстого, небьющегося стекла. Перед сферическим зеркалом я оказал себе первую помощь. Затем достал бортпаек. Банки с мясной тушенкой изрешетили пули. Одна из пуль, пробив пять плиток шоколада, впрессовалась в шестую. Что касается галет, то они превратились в толченые сухари.
Прежде всего решил подкрепиться. Достал карманную флягу, отпил несколько глотков коньяку и съел полплитки шоколада. Однако от этого лучше не стало. С трудом, встал на лыжи, уточнил по компасу курс и, захватив остатки бортпайка, сигнальный пистолет, ракеты, двинулся на восток по целинному снегу, резавшему глаза нетронутой белизной.
Часа через полтора на пути выросла высокая сопка. Чтобы обойти ее, нужно было сделать большой крюк. Я решил перебраться напрямую. С неимоверным трудом удалось достичь вершины. Присев, осмотрелся кругом. Небо чистое: ни облачка, ни самолета.
Отдышавшись, снова пустился в путь. Томительно медленно тянулось время. Начал уставать и уже реже "форсировал" сопки напрямую. Неожиданно увидел след. "Да это же прошел Михаил Топтыгин, - мелькнула догадка. - Видно, война потревожила бурого хозяина, и он из своих лесных владений ушел в сопки".
На всякий случай приготовил к бою пистолет и пошел дальше, посматривая по сторонам. Кругом тянулись бесконечные заснеженные сопки, и на вершине одной из них увидел стоящего на задних лапах огромного медведя. Он басовито рычал. Я достал сигнальный ракетный пистолет.
Взрыв ракеты насмерть перепугал медведя. Высоко подпрыгнув, он сорвался со скалы, кубарем скатился на дно ущелья и, оглядываясь, длинными прыжками пустился наутек.
Несмотря на страшную усталость и сильную головную боль, мне трудно было удержаться от смеха.
По времени давно царила глубокая ночь, однако вокруг было светло как днем. В это время здесь, на севере, солнце уже не заходит за горизонт и его потускневший медный диск медленно катится по краю земли, освещая все вокруг призрачным, неярким светом.
А я все шел и шел, пока не наткнулся на узкое, довольно глубокое ущелье с быстрой, говорливой речушкой. Места, где можно было бы перебраться на противоположную сторону, не нашел: "Придется прыгать". Все, что было на мне тяжелого, я перебросил на небольшой уступ скалистой сопки. Довольно удачно перелетели лыжи с палками и сигнальный пистолет с ракетами. Мешок с бортпайком, не долетев до площадки, к моему ужасу, шлепнулся на склон и скатился. Я чуть не бросился за ним, но слабый всплеск воды на дне ущелья отрезвил меня. Перепрыгивая, чуть сам не сорвался вслед за мешком и лишь чудом удержался, ухватившись руками за один из острых уступов гранита.
И вот я снова был в пути и устало передвигал натруженные ноги. Мои мысли все время неотвязно вертелись вокруг утонувшего мешка с пайком. Я отчетливо представлял его лежащим на дне в прозрачной, как хрусталь, ледяной воде. Видел, как вокруг него резвилась стайка юркой серебристой форели.
Мне страшно захотелось есть.
Мучимый голодом и усталостью, досадуя на свою оплошность, я брел на лыжах по целинному снегу. Неожиданно услышал странные звуки, похожие на воркотню голубей. "Но какие могут быть тут голуби?" И вдруг увидел рядом стайку белых птиц. "Как же я не догадался сразу? Ведь это же полярные куропатки!"
Мне вспомнилось далекое детство. Сибирская тайга. Охота. Костер, Дичь на вертеле. От этих воспоминаний, как говорят, потекли слюнки.
Куропатки оказались совсем непугаными. Я поднял пистолет, прицелился и выстрелил. Пока вторило гулкое эхо, птицы, свистя крыльями, поднялись невысоко в воздух, отлетели метров на пять и как ни в чем не бывало опустились на снег.
Напрасно я смотрел на то место, куда ударилась пуля. Убитой куропатки не было.
"Вот ведь какая досада, промахнулся! Наверное, поспешил", - подумал я и опять тщательно прицелился. Звонко прозвучал выстрел, и снова промах. Куропатки были как будто неуязвимые. Я разозлился и открыл беглый огонь, и опять промах за промахом...
Расстроенный неудачей, двинулся дальше. Прошел еще час, и на одном из спусков потерпел аварию. Налетел на валун и сломал лыжу пополам. С досады бросил и вторую. Теперь путь стал тяжелее. Я медленно продвигался вперед, по пояс проваливаясь в снег. С трудом вскарабкался на очередную сопку и, достигнув вершины, увидел вдали море.
Я находился на западных скалах Ура-губы. А в одной из бухт восточного берега, в тени скал, стоял с красным флагом на мачте рыбацкий траулер. Не скрою, очень обрадовался этому кораблю. Однако нас разделяла вода, а идти в обход по сопкам семь - восемь километров у меня не хватило бы сил.
К траулеру вел и другой путь, вдвое короче. Во время отлива вода обнажила дно, по которому можно было приблизиться к судну. Я спустился по отвесным кручам к берегу, но, коснувшись подошвами обледенелых камней, понял, какую допустил ошибку. Теперь я скользил на каждом шагу, падал, поднимался, снова падал, опять поднимался, теряя последние силы...
Мне удалось пройти лишь половину пути, когда начался прилив. Зловеще поблескивая, ледяная вода заметно для глаз поднималась и заливала каменистую узкую полоску берега. Надо было скорее вскарабкаться на ближайшую гранитную кручу. Пока нашел такую скалу, вода уже успела коснуться моих унтов. Опасность удвоила силы: я мигом взобрался на обледенелую кручу и только здесь, на ее вершине, задыхаясь, опустился на уступ. Прижавшись спиной к граниту, я смотрел на север...
На горизонте виднелась узкая темная полоска. Я знал, что это недобрая примета. В Заполярье такая полоска обычно быстро вырастает в мрачную тучу, которая в лучшем случае пронесется "зарядом" из снега и шквального ветра, а может принести и многочасовой шторм на море и снежную бурю на суше.