- Как у тебя хорошо!
Вскоре он успокоился, огляделся и показал на дыры в перекрытии землянки:
- Ты смотри, что делает гад! Все тепло выдует.
- Так ведь ночевать-то здесь, наверно, не придется? - спросил я,
- Конечно, - уверенно ответил он. - Вот возьмем высоту и в немецких блиндажах жить будем. Недолго уже ждать!
Развернув мокрый от пота платок, он расстелил его на коленях.
- Ты погляди, что пишет, - сказал он, подталкивая меня локтем. - Нет, ты сам прочти. Ты подумай, что на полях вышила!
В его словах я почувствовал восторг и гордость.
- Это я в посылке получил. Кстати, посылки вчера дошли до вас?
- Принесли, раздали всем, Я прочитал на платке:
- "Нежность и любовь".
- Нет, не то, - заявил майор. Он передернул платок и обрадованно ткнул пальцем в начало.
- Отсюда читай, Я прочитал:
- "Будь спокоен, воин, не жалей фашистов, а с тобою нежность и любовь моя". Агитатор подчеркнул:
- Понимаешь, "нежность и любовь". "Нежность и любовь", ты подумай, слова-то какие!
Потом - не то мечтательно, не то насмешливо - сказал:
- Вот если бы немного помоложе был, ну примерно как ты, честное слово, написал бы письмо да карточку спросил бы. Уж больно я письма получать люблю! Все думаешь: кто-то там остался... Даже ждет, может быть...
Потом предложил, не то в шутку, не то всерьез:
- Хочешь, адрес дам?
Я отказался:
- Уже переписываюсь с одной, товарищ майор,
- Ну что же, молодец, - одобрил он, - и ей веселее, и тебе легче. А?
В таких разговорах сидим и тянем время, чтобы как-то скоротать его. И в самом деле, мы незаметно и неумолимо уже подходим к той важной черте, с которой все начнется!
Вот она, артиллерийская подготовка атаки... Над всей землей гул, звуки взрывов и шелест снарядов в воздухе, как будто кто-то невидимый сдирает с неба крышу.
- Я дома грозы боялся, - кричит мне майор, хотя мы сидим в землянке рядом. - Знаешь, как громыхнет, так будто небо пополам раскалывается.
"Что гроза?" - думаю я, чувствуя, как землянка сотрясается от наших разрывов в немецкой обороне. Ощущение такое, будто земля из-под тебя уходит.
- Давай выйдем, - предлагает мне агитатор, - землянка обвалиться может.
Мы выходим и видим: солдаты, один за другим, выбираются в траншею; снаряды "катюши" плывут друг за другом, то обгоняя, то отставая, то выстраиваясь в ряд. Слышим: ревут шестиствольные минометы и тявкают противотанковые орудия.
Ничего, что шум и грохот давят на уши, зато впереди, там, где окопался и затих противник, все горит, взрывается, трещит. Кажется, у него никого в живых не осталось, так как шестиствольные минометы и те замолкли.
Наконец, поднявшись в небо, вспыхивают зеленые ракеты.
- Ну, я пойду, товарищ майор, - говорю Кулакову.
- Иди, - отвечает он.
Какое-то время я еще смотрю на ничейную землю, по которой сейчас придется бежать, а там - сплошь один чистый снег,
Я кричу:
- Седьмая рота, в атаку, вперед!
Поднимаюсь на бруствер, за мной из траншеи выскакивают мои люди и бегут с криком:
- Ур-р-ра! Вперед, вперед! Ур-р-ра-а-а!
Упиваясь своей смелостью и храбростью, бесстрашием и молодостью, мы приближаемся к траншее противника и уверенно ожидаем последнего решающего броска, чтобы вцепиться в горло врагу.
Но немецкие пулеметы ни с того ни с сего ударяют откуда-то сбоку. Резко бьют по земле пули, они взвизгивают и свистят.
"Вжи, вжи, вьюх, вьюх..."
Особенно пугают рикошеты. Так и думаешь, что одуревшая от общения с землей пуля влепит тебе в глаз, в ухо или в шею. Нет, нельзя устоять, рядом уже падают убитые...
Цепь залегает. Через минуту, лежа в снегу, я уже не могу видеть всей роты. Каждый старается найти себе ямку, спрятаться за бугорок или зарыться в снег.
Немцы - откуда их столько появилось в первой траншее? - бросают гранаты. Они рвутся, не долетая даже до проволочного заграждения. "Боятся, значит, нашей атаки", - думаю я.
Мы молча лежим. "Отдышаться надо, осмотреться", - оправдываю свое бездействие. Наблюдаю, как пулеметы немцев рубят свою же проволоку, не дают поднять головы, отбивают желание выпрямиться и снова броситься в атаку. Когда пули попадают в колючую проволоку, то от заграждения летят искры...
Я обескуражен неудачей. Такая артподготовка пошла прахом! Земля горела и рвалась на части. Где же в это время скрывался враг? "Вечером придется отходить в свою траншею и атаку готовить заново", - думаю я. Огонь противника не дает поднять головы, и уверенность, что цепь можно заставить повторить атаку, окончательно покидает меня.
Лежим в снегу и, как ни странно, не очень зябнем: не дует. Убитых мало-помалу заносит острой снежной крупой. Они отвоевали, отдали все, что имели: жизнь, радость и горе. А мы лежим укрывшись. Ждем и надеемся...
И в тот момент, когда по цепи пошла запоздалая команда "Окопаться!", неожиданно, откуда-то сзади, раздался звонкий, пожалуй, даже визгливый голос. Невозможно было разобрать, что кричат. Но это уже привлекло внимание.
Вся рота обернулась на крик и увидела, что от нашей траншеи бежит майор Кулаков. Он без шапки. Полушубок расстегнут. Резко, даже, кажется, радостно он кричит:
- Ребятки! Сынки мои! Как же это? Неужели?