- Последний раз вчера в тринадцать тридцать...
- Знаю. Позднее не выходил на связь?
- Никак нет. (Пауза.) Думаем, погиб, товарищ генерал. Но парень свое дело сделал! Так сказать, долг солдата выполнил.
(Пауза.)
- Да... Но ты все-таки одну рацию оставь на этой волне. На всякий случай...
- Слушаюсь, товарищ генерал.
Раненный в руку, голову и дважды в плечо, Драганов тяжело 'отвалился от пулемета, морщась, достал из кармана кисет, кое-как свернул самокрутку, прикурил от зажигалки и стал ждать. Головы он не поднимал - это было и не нужно: крики солдат, слова команды, тяжелое дыхание людей, карабкавшихся по склону холма, сказали ему, сколько времени оставалось жить - что-то около двух минут. Достаточно, чтобы выкурить цигарку. Впрочем, никаких других желаний у старшего сержанта теперь не было. Лежа на снегу, он отдыхал от всего, что было с ним раньше - сегодня утром, вчера, и неделю назад, и год назад, - отдыхал за всю свою короткую и такую непомерно долгую, трудную жизнь. Безотцовское детство в рабочем поселке. Бесконечные драки с мальчишками. Одна отрада - школа, но ее не пришлось окончить. После семи классов пошел работать. Надо было кормить больную мать и двух сестренок. Потом порт, работа грузчиком, а по вечерам выступления в рабочем клубе на ринге в качестве боксера-любителя... Потом - война, армия, разведка. Долгие рейды по тылам врага, кровавые схватки в темноте и при ярком солнце, на снегу и под проливным дождем. Короткие передышки в госпиталях и длинные ночи на передовой, часы неподвижного лежания то по горло в болоте, то по пояс в снегу, бег под палящим солнцем на многие километры... Сухари, от которых крошатся зубы, и обжигающий глотку огонь самогонного спирта на коротких передышках в деревнях, губы, руки, сумасшедшие глаза истосковавшихся по мужской ласке баб... Теперь все это позади. Семен слышал, как медленно, по капельке, выходит из него жизнь, просачиваясь в какую-то странную, неожиданно светлую, будто изо льда, ямку, но страдал не от этого и даже не от боли, которую ощущал все слабее, а от чего-то другого, что не походило ни на боль, ни на знакомую по прежним ранениям противную слабость. Это было похоже на обыкновенную человеческую тоску, только в десятки раз более сильную, сжимавшую сердце в ледяной горсти.
- Санька! - позвал он. - Сержант Стрекалов! Глаша!
Скользя коленками и локтями о камни, Драганов поднялся на четвереньки, потом встал во весь рост. Ему крикнули что-то, наверное, приказали поднять руки, но он не понял и продолжал стоять, пошатываясь, с трудом удерживая равновесие. Тогда чей-то голос, резкий и властный, повторил то же по-русски. Семен сделал попытку переступить правой ногой - мешали валявшиеся кругом стреляные гильзы, - но едва не упал. Сквозь пелену наплывающих на глаза сумерек он разглядел шеренгу людей в рогатых касках, с автоматами, направленными ему в живот и в ноги. От этой шеренги отделился кто-то высокий и широкоплечий в расстегнутой офицерской шинели и не спеша двинулся к Семену. Собрав силы, Драганов сделал шаг вперед, вытащил из кармана гранату. В ту же секунду в его шею, чуть выше ключицы, податливо, но со страшной болью вошел стальной клинок. Он хотел напоследок вздохнуть поглубже, но захлебнулся густой, соленой влагой и упал - сразу всем телом на твердый и горячий, как раскаленное железо, снег.
СПЕЦДОНЕСЕНИЕ
Весьма срочно!
Командиру 201-й с. д. генерал-майору Пугачеву Начальнику штаба полковнику Покровскому Командиру кав. части особого назначения подполковнику Дузю
Выступление окруженной группировки генерала Шлауберга состоится (предположительно) в ночь с 13 на 14 декабря. Район сосредоточения основных сил - правый берег р. Пухоти напротив д. Переходы. Возможен также прорыв вспомогательными силами в районе старого моста севернее деревни Мзга. Прорыв со стороны Алексичей маловероятен из-за сравнительно небольшого количества здесь у противника техники и особенно горючего и боеприпасов. Приказываю:
1) сосредоточить основные силы дивизии, включая всю артиллерию, к востоку и западу от деревни Переходы;
2) командиру кавалерийской части особого назначения занять оборону на правом берегу реки Пухоть, напротив Алексичей;
3) ему же: выделить один эскадрон для контроля за противником в районе Мзги.
Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров.
ТЕЛЕФОНОГРАММА
Политотдел в/ч 12338 Подполковнику Павлову С. Б.
Концертная бригада в количестве 8 (восьми) человек (пять женщин и трое мужчин) сегодня утром отбыла на своей машине 21-55 в д. Переходы для обслуживания находящихся там воинских частей.
Заместитель командира по политчасти капитан Кухнаренко
Глава пятая. Прорыв
Из бойцов нового пополнения больше других страдал от недостатка сна рядовой Кашин. Сонная болезнь настигала его повсюду - на посту, у орудия, за рытьем ровика, даже за колкой дров.
- Симулянт он у вас, - сказал полковой врач, выслушав жалобы командира расчета, - такой болезни нет. То есть, конечно, имеется подобная, но та совсем другое дело. При ней человек засыпает где попало, а ваш солдат спит, заметьте, когда ему выгодно. Во время приема пищи не спит ведь, нет?
- Не замечал, - признался Уткин.
Во время приема пищи Кашин действительно не спал...
Кашинская спячка наводила уныние на весь орудийный расчет: Вася мог уснуть и на посту. В то же время устраивать ему курорт резона не было.
В половине второго ночи Осокин - он стоял на посту с двенадцати отвязал от орудийного чехла веревочку, спустился в землянку и, приоткрыв для света дверцу печки, собрался искать ноги Кашина среди шести пар точно таких же ног. Кашину заступать в два, но Осокин знал, что скоро Васю не разбудишь.
Временное укрытие - обыкновенная яма в земле. Со всех сторон промерзшая глина, над головой кое-как набросаны доски, лапник. Хорошо еще, печку удалось поставить. Контрабандой, конечно, если увидят - отберут, потому что демаскирует, но пока есть - греться можно. С дровами хуже. Сухие остались на старой огневой, здесь одно сырье: дыму много, толку мало. Лучшее топливо - снарядные ящики пока лежат нетронутыми. В каждом из них по четыре пудовых патрона, похожих на винтовочные. Можно взять такой патрон, половчее стукнуть обо что-нибудь твердое, и тогда девятикилограммовая болванка - если, конечно, не взорвется - вывалится, освободив миткалевый мешочек с бездымным порохом... За такое дело по головке не погладят, но зато, хоть какую сырь клади, против такой растопки ни одно полено не устоит, загорится.
Осокин нехотя отодвинулся от теплой печки и пересел на глиняный выступ, служивший первому орудийному расчету нарами. Маленькое, курносое лицо Кашина с вечно открытым ртом было рядом, но Осокину нужно было не лицо, а ноги. Укрытые шинелями, в одинаковых ботинках и обмотках, они запутались, переплелись между собой, утонули в ворохе соломы. И вдруг Осокин вспомнил: у Васьки для крепости вместо шнурков вдет красный телефонный кабель! Он сразу увидел эти ботинки с кабелем, но уходить из тепла вот так, сразу, не хотелось. Посидев еще с минуту, он поднялся, сделал петлю, накинул ее на торчащий из-под шинели ботинок и пошел наверх, в холодрыгу и метель. Возле орудия он привязал свободный конец к поясному ремню и стал ждать. По его расчетам выходило, что до смены около получаса. Еще через пять минут надо начинать будить.
Ветер, как и раньше, гнал из-за реки колючие, жалящие ледышки, но сейчас, после короткого тепла, они казались острее и больнее впивались в кожу.
Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Осокин подошел к торчащей над землянкой железной трубе. Внутри ее, сантиметрах в двадцати от верхнего края, в сеточке у него пеклась картошка - шесть круглых катышков, с гусиное яйцо каждый. Из этого бесценного клада ему полагалась третья часть картошку доставал Кашин, сетку нашел Моисеев, Осокин только пек. Достав две и покатав между ладонями, он съел их с тем особенным аппетитом, которым вообще отличалось новое пополнение. Потом вернулся к выходу из землянки здесь было не так ветрено, достал "катюшу", выбил искру, прикурил и задумался. Поднятые вчера ночью по тревоге, артиллеристы оставили теплые, обжитые землянки с дощатым струганым полом, потолком и настоящей кирпичной печкой и прибыли сюда, под Переходы, где вот уже сутки напролет долбят мерзлый грунт, зарывая в него орудия, зарываются сами. Скрытность передвижения и всего, что они делали после, особенная какая-то нервозность командиров, излишняя суетность Уткина - все это доказывало одно: враг действительно рядом, - возможно, за рекой в лесочке, - враг настоящий, не учебный и, должно быть, не слишком слабый. Последний инструктаж - не дремать на посту, глядеть в оба, не курить и не перекликаться - делал сам комбат, чего раньше не было. Вот почему в эту ночь с 13 на 14 декабря рядовой Осокин на посту не дремал. Просто когда нахалюга ветер бросил пригоршню ледышек в лицо и выбил слезы из глаз, Осокин на минуточку повернулся спиной к реке...
Сильнейший рывок за ногу оторвал старшего сержанта Уткина от сладкого сна. Опомнившись, он протянул руку и нащупал на своей щиколотке... веревку. Кто-то настойчиво тащил его по земле к выходу. Старший сержант, вообще не любивший розыгрышей, витиевато выругался и на одной ноге подскакал к вырубленным в земле ступеням.
- Щас я вам, сукины дети!..
Но, как только он выскочил в ровик, кто-то большой и тяжелый бросился на него сверху, с бруствера, сбил с ног, подмял под себя.
Злоба, а не страх - Уткин все еще думал, что с ним шутят, - придавала силы, но туманила разум. Старший сержант рванулся, хотел сбросить с себя шутника, но, несмотря на все усилия, выпростал только правую руку.
- Ну будя, будя! - сказал он грозно и вдруг почувствовал на своем горле липкие, сильные пальцы. Только тут он начал понимать, что происходит то самое, чего он втайне от всех так боялся. Боялся с той самой минуты, когда были убиты лейтенант Гончаров и Валя Рогозина. От этой мысли и еще от того, что дышать становилось все труднее, глаза начали вылезать из орбит, он застонал, закашлялся, забился в чужих, безжалостных руках. Уже теряя сознание, услышал, как ослабли сжимавшие горло пальцы, стало неупругим и податливым лежавшее сверху тело.
Трепеща каждой мышцей, Уткин поднялся на четвереньки. Позади него, зарывшись лицом в сугроб, бился в агонии немец в белом маскировочном костюме; над ним на корточках сидел старшина Батюк и вытирал штык от СВТ полой бушлата.
- Хто був на посту?
- Осокин. Я еще до ветру выходил, так он заступал... Осокин! Да где ж он, дьявол его побери?!
- Нема твоего Осокина, - хмуро сказал старшина и поднялся. Порывом ветра у него сбило шапку, Батюк нагнулся за ней, и в тот же миг над временным убежищем первого орудийного расчета, разметав лапник, ухнул взрыв. Старший сержант кубарем скатился в землянку, рявкнул что есть силы: "Расчет! В ружье! Занять круговую оборону!" Нашарив в темноте автомат, дал очередь вверх, туда, где вместо крыши теперь зияла дыра, потом выбежал к орудию, лег на бруствер и, нажав спусковой крючок, смотрел, как уходят в темноту яркие звездочки трассирующих пуль... Только расстреляв патроны, пришел в себя, огляделся. Справа и слева от него бойцы расчета с усердием палили из карабинов и винтовок. От батарейного НП, слабо различимые сквозь метель, к его орудию бежали люди. В переднем он узнал комбата Гречина.
- Кто стрелял?
Уткин тяжело отвалился от бруствера, поднял ладонь к виску.
- Товарищ старший лейтенант, на меня напали! Гречин подошел к убитому, носком сапога перевернул его животом вверх, вгляделся.
- Сперва утянуть хотели, - сказал Уткин, - а после задушить пытались.
- Старшина Батюк, - сказал негромко комбат, - возьмите людей, проверьте все вокруг.
- Сперва они меня утащить хотели, товарищ старший лейтенант, - снова начал Уткин, когда Батюк покинул ровик, - веревочкой вот за это место меня привязали.
- Какой веревочкой?
- Вот этой. Я лежу, вдруг - раз! А после гранату в трубу бросили, сволочи!