Возвращались мы с прощального ужина довольно поздно. С трудом развезли хозяев, ибо не все были способны назвать свой корабль... Подходим, наконец, к нашему крейсеру и видим, что он стоит без огней. Не светятся и каютные иллюминаторы. Что такое? А когда мы подошли к трапу, то на наши головы обрушились водяные струи. Веселое настроение у всех сидевших в катере разом пропало. Старпом Оленин спрашивает:
- Послушай, Пантелеев, что это значит? Неужели командир объявил пожарную тревогу? Неудачное же он выбрал время.
Я промолчал, а младший штурман Ковш сразу возразил:
- Что вы, товарищ старпом, без вас он на это не решится.
Поднялись на палубу. Кругом развернутые пожарные шланги. Краснофлотцы бегают с огнетушителями.
Оказалось, это не учебная тревога, а настоящий пожар в одном из котельных отделений. Сейчас он уже побежден. Сказались распорядительность и энергия старшего вахтенного начальника Н.Г. Кузнецова, оставшегося за старпома, и котельного инженер-механика Н.Л. Лобановского. Ни на берегу, ни на стоявших на рейде турецких кораблях ничего не заметили.
С рассветом мы подкрасили обгоревшую дымовую трубу, и последние следы ночного происшествия навсегда исчезли.
В назначенное время наш отряд снялся с якоря. Корабли заняли свои места в эскорте яхты "Измир". Мы сопровождали ее до Батуми. Там прозвучал последний салют Амануле-хану, съехавшему на берег для дальнейшего следования сухим путем в Афганистан.
Мы все облегченно вздохнули. Парадные походы уже изрядно надоели нам шумихой и пестротой. Снова началась боевая подготовка, ожила кают-компания - этот центр духовной жизни корабля, где собираются в свободную минуту командиры, чтобы отдохнуть в дружеском кругу, обменяться мнениями. Я не помню более дружной и веселой кают-компании, чем на "Червоной Украине". Это сильно помогало сплочению команды крейсера.
Здесь у меня появилось много новых друзей. Со многими из них и сейчас добрые связи. В частности, участвуя в художественной самодеятельности крейсера, я подружился со старшиной турбинистов Евгением Жуковым и политруком Николаем Зубковым. Мы и сейчас встречаемся. Жуков стал вице-адмиралом, а Зубков - капитаном 1 ранга, отличным политработником. Да и почти все мои сослуживцы тех лет выросли, возмужали, стали очень ценными для флота людьми.
Гранит наук
В 1928 году, когда крейсер стал на зимний ремонт, меня перевели в штаб флота. Штабная работа расширяет кругозор командира, это своеобразная академия, только "без отрыва от производства". В составе походного штаба командующего флотом я бывал на больших учениях, посетил многие корабли, проверяя организацию службы и выучку экипажей, знакомился с жизнью торговых портов. Все это обогащает опыт морского офицера.
Однажды после больших маневров меня вызвал комиссар штаба, старый балтийский матрос Акимов, очень тепло относившийся к нам, молодежи.
- Послушай, Пантелеич (так он всегда переиначивал наши фамилии), надо бы тебе подучиться. Как ты на это смотришь?
В те годы кандидатов в академию отбирал Реввоенсовет флота. Отбирал строго: он отвечал за них перед Москвой.
Я, конечно, сказал, что сочту это за большую честь и постараюсь оправдать доверие.
- Так вот, принято решение направить тебя в академию... Смотри, не опозорь нас, черноморцев.
Вместе с балтийцем Тулумбасовым мы первыми выдержали экзамены и были приняты.
На личном опыте я убедился: учиться никогда не поздно. Сам процесс обучения заметно молодит человека. В те годы слушатели Военно-морской академии носили на левом рукаве кителя шитый золотой якорь. Получалось нечто вроде курсанта высшего ранга.
Академия далеко не всех обеспечивала общежитием. Считалось так: если хочешь учиться - сам крышу найдешь.
Рабочий день начинался в 8.45 утра, а кончался в 15.45, и мы расходились по домам, взяв необходимые учебники, благо большинство из них не были секретными. Словом, заниматься разрешалось где угодно, не исключая, конечно, и кабинетов академии. Партийные собрания, как и заседания ученого совета, проводились только после занятий. О проведении собраний в служебное время не могло быть и речи.
К.И. Душенов, будучи начальником академии, сделал доброе дело: слушатели получили один свободный от лекций день в неделю. В этот день слушатели занимались самостоятельно в читальных залах, в любом учебном кабинете, а то и дома. Все были благодарны за это Душенову - старому балтийскому моряку, умному, самобытному человеку. Мы использовали этот "душеновский день" в полную меру на чтение дополнительной литературы, особенно по истории военно-морского искусства. Преподаватели в этот день тоже готовились к лекциям, или занимались научной работой. Но скоро нашлись ярые противники этого якобы чересчур демократического метода. Причиной тому послужили два случая: однажды кто-то увидел слушателя нашего класса в очереди за мясом, в другой раз в полдень "засекли" шинель с якорем на рукаве на дневном киносеансе. Поднялся бум, и "душеновские дни" были отменены.
Через 18 лет мне довелось самому стать начальником академии. И первое, с чего я начал, - ввел дни самоподготовки. Я глубоко верю в их необходимость. Академия должна отличаться от училища в методике преподавания и организации учебного процесса. Основа всего самостоятельная работа при обеспечении слушателей учебным материалом. Должны читаться вводные лекции, а затем проводиться консультации, и вовсе не обязательны лекции по второстепенным вопросам - они только отнимают время у преподавателей и слушателей. А вот на рефераты, двусторонние игры надо времени отводить побольше. Ведь мы имеем дело со старшими офицерами, со второй ступенью их высшего образования.
Когда я учился, в академии преподавали замечательные ученые, заслужившие мировую славу. Я имею в виду А.Н. Крылова, В.А. Унковского, Н.А. Сакеллари, П.Ф. Папковича, А.П. Шершова, А.И. Берга и многих других. Все преподаватели излагали свой предмет блестяще. Я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы преподаватель с кафедры монотонно читал по написанному. Мы и представить не могли себе такое... Бывало у нас другое: когда, например, В.А. Белли, читавший оперативное искусство, заканчивал свою последнюю фразу, в аудитории раздавались восторженные аплодисменты, настолько речь В.А. Белли была глубокой, яркой и красочной.
Общую тактику читал С.П. Ставицкий. Я не встречал в жизни человека, более собранного и более экономного в изложении своих мыслей. Из напечатанной лекции С.П. Ставицкого нельзя было вычеркнуть ни одного слова или предлога, как нельзя вычеркнуть ни одной цифры из таблицы умножения. Шутки ради мы пробовали это сделать. Ничего не выходило, сразу искажался смысл. Таким С.П. Ставицкий был и в жизни. Человеком дела. Болтать попусту не любил и не умел.
Мы, ученики В.Е. Егорьева и Е.Е. Шведе, всегда помним их и благодарны за то, что они познакомили нас прежде всего с методикой научной работы. Они не раз говорили, что "Америку открывать" не нужно, это напрасная трата времени, научили нас понимать, что такое "научный аппарат" для работы и как им пользоваться. Так, на лекциях в кабинете по военно-морской географии Е.Е. Шведе всегда не только демонстрировал прекрасные рельефные карты, но и показывал нам множество различных русских и иностранных справочников.
- Сперва надо изучить, что уже известно науке, что уже открыто людьми в этой области, - поучал он, - и только потом пытаться сказать свое слово.
Все слушатели прикреплялись к кафедрам для участия в научно-исследовательской работе. Прекрасный метод приобщения к науке! Многие из нас написали свои первые научные работы в этих кружках при кафедрах.
Нельзя забыть А.И. Вознесенского - впоследствии крупного политического деятеля нашего государства. У нас он преподавал политэкономию. Но как преподавал! Его четкие формулировки, логически краткие, порой резкие, но всегда убедительные обобщения до сих пор у меня в памяти. Оценки он нам ставил скупые, но справедливые, и, признаться, мы Вознесенского побаивались: в два счета можно было заработать двойку, а после двух-трех неудовлетворительных оценок слушателю грозило безрадостное возвращение на флот.
Не перечесть всех прекрасных преподавателей, которым до сих пор благодарны мы за их тяжелый, но почетный труд.
Однако об академии тех лет остались не только приятные воспоминания, но и некоторое чувство досады. Об этом нельзя умалчивать, чтобы не повторять ошибок. Кое-кто пытался искусственно внедрить в жизнь академии не свойственные учебному заведению порядки. Рабочие на предприятиях стали выдвигать встречные планы, тотчас же и у нас нашлись поборники досрочного окончания учебы. В спешном порядке разрабатывались сокращенные программы, изымался якобы устаревший учебный материал. Тратилось время на ненужные споры. Шума было много, а в итоге - только вред делу.
Забывали у нас порой: то, что хорошо на заводе, не всегда подходит для учебного заведения. В то время в промышленности успешно внедряли бригадный метод труда, поднималась роль бригадира. Горячие головы настояли ввести бригадный метод и в академии. Слушатели разбивались на группы в 3-4 человека во главе с бригадиром. Занималась бригада сообща, но в классе на вопросы преподавателя отвечал только бригадир. Оценка, которую он получал, являлась оценкой всей бригады.
Я думаю, ясно, к чему это приводило: учились и готовились к ответам только бригадиры, а остальные занимались кое-как.
Практиковались и семестровые оценки, выставлявшиеся преподавателем вместе с секретарем партийной ячейки.
К счастью, все эти затеи носили кампанейский характер и быстро приходили к своему логическому концу.
Пожалуй, больше всего изводили перегибы с физподготовкой. Сверху почему-то стали особенно интересоваться ею. И начался нажим по всем статьям. А академия не располагала ни физкультурным залом, ни бассейном для плавания, даже двора хорошего не было. Арендовали помещения на стороне в часы, удобные дирекциям спортивных сооружений. Бывало, в морозный день в холодном, битком набитом трамвае целый час добираешься до академии и, бросив портфель, бежишь за несколько кварталов в бассейн. Помещения остыли за ночь. Стуча зубами, сбрасываешь одежду, хватаешь деревянную винтовку и вместе с ней прыгаешь с трамплина в воду. Пока отработаешь прыжок, в голове помутится, а тут еще надо дистанцию проплыть несколько раз. Приходили в классы разморенные, как раки. Вот и отвечай после этого на вопросы тому же строгому Вознесенскому...
Случалось и так: завтра экзамен по тактике, а сегодня после занятий встань на лыжи и в лютый мороз, в пургу обойди по Неве Васильевский остров и финишируй у Тучкова моста...
Сколько раз я со своими приятелями Андреем Крестовским и Иваном Палиловым вечером одолевали на лыжах эту дистанцию. Уставали так, что после засыпали над книгой.
Я с детства люблю спорт. Стал мастером спорта. И, может, поэтому меня особенно возмущает несерьезное отношение к этому большому делу. Спорт должен прибавлять силы, укреплять здоровье, а не наоборот. Вообще-то мы спорт любили, занимались им с увлечением, очень дорожили спортивной честью академии. Значок "Готов к труду и обороне" я носил с не меньшей гордостью, чем боевые награды.
Характерными для нашей жизни тех лет были непрекращавшиеся дискуссии о том, какой нам нужен флот. Большая часть молодых преподавателей и слушателей продолжала ратовать за всемерное развитие подводного флота. Понадобилось время, чтобы все убедились, что нельзя иметь флот, состоящий из одних подводных лодок, как неверно ориентироваться только на крупные надводные корабли. Стране нужен сбалансированный, комбинированный флот, имеющий в своем составе все необходимые классы кораблей в соответствующей пропорции. При этом конечно, должны учитываться реальные возможности экономики страны и задачи обороны. Так и решило наше правительство.
Три года учебы в академии пролетели удивительно быстро. Весной 1933 года в Кремле был торжественно отмечен наш выпуск. Окончил я академию с отличием. Мне присвоили десятую служебную категорию, обозначавшуюся одной широкой золотой нашивкой на рукаве.
Боевой экзамен
После академии меня назначили в экспедицию особого назначения. Возглавлял ее уже знакомый читателю И.С. Исаков, который в то время был начальником штаба Краснознаменного Балтийского флота.
В начале тридцатых годов международная обстановка сильно обострилась. На Востоке весьма агрессивную политику проводил японский империализм, стремившийся к господству в Азии. Опаснейший очаг войны образовался на Западе, когда в Германии власть захватили фашисты. Советское правительство вынуждено было принять меры для дальнейшего укрепления обороны страны. Наряду со многими другими мероприятиями весной 1932 года началось формирование Морских сил Дальнего Востока, переименованных в 1935 году в Тихоокеанский флот, а в 1933 году было положено начало Северной военной флотилии, для чего ряд боевых кораблей переводился с Балтики на Север. Шли они по только что вступившему в строй Беломорско-Балтийскому каналу. Первый отряд состоял из двух эсминцев, двух сторожевых кораблей и двух подводных лодок. Переброска морских боевых кораблей по системе рек и озер - дело непростое. Для этого была создана экспедиция особого назначения во главе с опытным балтийским моряком 3.А. Закупневым. Начальником штаба экспедиции был И.С. Исаков. Путь от Ленинграда до Мурманска занял тогда более двух с половиной месяцев - с 18 мая по 5 августа. 3.А. Закупнев остался на Севере - его назначили командовать новой флотилией, а Исаков, вернувшись в Ленинград, начал формировать вторую экспедицию, ЭОН-2. Я возглавил ее штаб. В новый отряд вошли эсминец, сторожевой корабль, подводная лодка и два тральщика. Спешно готовим их к переходу. Чтобы уменьшить осадку, снимаем с кораблей орудия, торпедные аппараты, аккумуляторные батареи и другие тяжести. Все это последует за нами на специальных баржах. Но эсминец "Карл Либкнехт" (типа "Новик") и после разгрузки сидел слишком глубоко. Пришлось вогнать его в деревянный док и везти в этом огромном ящике. Демонтаж кораблей происходил в Кронштадте. За ходом работ пристально наблюдал командующий флотом Л.М. Галлер и, пожалуй, еще внимательнее - секретарь Ленинградского обкома партии С.М. Киров. Сергей Миронович часто бывал на заводе и на кораблях, беседовал с моряками, с нами, руководителями экспедиции, интересовался нашими нуждами и всемерно помогал нам. Он и в дальнейшем внимательно следил за ходом операции, добивался, чтобы вовремя подавали буксиры и снабжали нас всем необходимым. Помню, в Шлиссельбурге речники заявили, что у них нет свободных буксиров.
- Ну, что же делать? - сказал я диспетчеру пароходства. - Придется доложить Сергею Мироновичу.
Этого было достаточно. Через час тот же диспетчер сообщил, что буксиры прибыли в наше распоряжение.
В те годы шлюзов на Свири еще не было, и эта часть пути длиною в 224 километра оказалась для нас самой трудной. Особенно тяжело было тащить эсминец в неуклюжем деревянном доке. Свирь вьется змеей, течение сильное, но страшнее всего пороги. Их тогда было много здесь. Протащи-ка тяжелые корабли по узкому и извилистому фарватеру, среди каменных гряд, навстречу бурному течению... Чуть недоглядел - выбросит корабль на камни.
Док с эсминцем по Свири тащили четыре старых колесных буксира. А когда приблизились к длинному, с тремя крутыми поворотами порогу Медведец, в упряжку впряглись сразу двенадцать буксиров. И все-таки мы едва-едва двигались. Жутко было смотреть с высокого борта дока вниз: вода прозрачная, на дне камни с острыми вершинами. Иногда на поворотах, в узкостях, док задевал за угловатую каменную глыбу, и тогда от его стен отдирались большущие щепы, словно из-под гигантского рубанка. Мы стояли с помощником начальника экспедиции по строевой и хозяйственной части И.Г. Карповым и ежились, глядя, как от нас в полном смысле слова "щепки летят".
Буксиры, перекликаясь гудками, отчаянно били плицами по воде, из широких труб валил густой черный дым, а док полз со скоростью черепахи. Наконец старики лоцмана довели нас до Вознесенья. Здесь мы вздохнули свободнее. Эсминец выбрался из бревенчатой скорлупы и теперь мог следовать куда быстрее на поводу одного-двух буксиров. А в Онежском озере, раздольном и глубоком, моряки и вовсе почувствовали себя в родной стихии.