Люди сразу перемешались, забурлили, отыскивая свои команды.
Расталкивая толпу, ни на что не обращая внимания, я направляюсь к Соколову.
К нему, к нему! Там уже все. Там защитят товарищи. Там наша сила.
* * *
Команды ежедневно создавались произвольно, и часто в наши две пятерки становились люди, которых мы совсем не знали, и они не знали нас, да и сами заключенные иногда не придавали значения тому, в какой команде они оказались. Сегодня нам, как никогда, было важно пройти на аэродром той группой, которая давно сложилась. Ведь каждый из нас имел свои нерушимые обязанности. Кроме того, ненадежный человек мог бы завалить весь наш план. Потому-то за десять-пятнадцать минут, когда формировались бригады и отправлялись из лагеря, нам необходимо было устроить все надлежащим образом. Главное - проделать работу Соколову и Немченко. Это они могли выхватить человека из строя и послать его в другую группу, а на его место привести и поставить нужного.
Первая большая бригада в 45 человек собралась, пошла к воротам. Началась проверка по списку, отсчет, передача рабочей силы под власть охраны. Четыре эсэсовца заняли места спереди, сзади и по бокам, и команда отправилась на свой объект. Мы, две пятерки, должны были выходить за ними, и потому так пристально следили за этой процедурой. Вероятно, Соколов был уверен, что в нашей бригаде только свои люди, так как осложнение обнаружилось в последнюю минуту. В нашу бригаду затесалось несколько "чужаков". Рядом с Урбановичем стоял какой-то иностранец.
Наступило замешательство. В таком составе нам выходить за ворота нельзя. Кто-то окликнул Соколова, который уже подался вперед, кто-то самочинно вытолкал одного, позвал из толпы своего, кто-то огрызнулся, замахал руками. Но вот Немченко и Соколов оттиснули непокорных, пригрозили, а в средину втолкнули Диму, Адамова, Емеца. "Шагом марш!", и мы уже в воротах.
- Айн, цвай, драй, фир, - пересчитывает часовой, ударяя каждого в грудь, в спину, и, когда он пропустил меня, показалось, что я перешагнул через пропасть.
За нашей небольшой группой стоял уже знакомый нам высокий рыжий, горбоносый эсэсовец. Запомнился он тем, что за малейшую провинность сразу бил куда попало прикладом винтовки. Ненависть к заклятому гитлеровцу сплачивала нашу команду.
Пройдя ворота, вахман, как обычно, передал свою сумку, в которой был противогаз, котелок, ложка, чтобы кто-то из заключенных нес этот груз до места работы. Там, на аэродроме, после обеда несший сумку имел право выскрести, что осталось в миске или котелке, и пойти помыть посуду. Несколько дней подряд мои товарищи передавали мне сумку "Камрада" и рыжего, чтобы я немного подкреплялся. И сегодня она дошла до меня. Взял ее машинальным движением. Я знал, что сегодня ее хозяину-извергу придет конец.
- Не буду нести! Не буду служить ему, палачу! - сказал я и бросил сумку на землю.
Хлопцы всполошились. Кто-то подхватил сумку, Соколов поравнялся, накричал на меня.
При входе на аэродром снова задержались для проверки. Местная охрана осматривала кое-как, но сегодня мы опасались ее особенно. На работу мы всегда брали с собой охапку сухих дровишек, дощечек или хвороста, чтобы разжечь костер для вахмана. Эсэсовец ведь иногда и нам позволял подойти к огню на время. Охапка дров... Но в ней сегодня была припрятана железка.
Пропустили. Нужно было подождать мастера. В те дни, когда мы занимались ремонтом капониров, с нами шел старичок мастер, который осуществлял технический надзор за работами. Этот человек веселил нас своим внешним видом и своими наставлениями. Он являлся на службу в тоненьком пальто с бархатным узеньким воротничком, в кепи с наушниками, в модных осенних ботинках. Пальто он подпоясывал офицерским ремнем, на котором висел в кобуре большой парабеллум - все, кто имел дело с заключенными, должны быть вооруженными. Мастер был низкого роста, подслеповатый, прост в обхождении и наивно доверчив. Вот мы, например, вкапываем столб. Берем трамбовку и бьем под одну сторону - столб наклоняется в противоположную. Мастер отходит на некоторое расстояние, присматривается и говорит, что мы слишком подали влево. Мы стоим и разводим руками. "Как он мог наклониться?" Мастер подбегает к нам, успокаивает и детально объясняет, как можно исправить: бейте теперь слева. Несколько кольев трамбуют слева - и столб наклоняется вправо. Но мастера сейчас нет, он побежал куда-то: к ангарам или в столовую погреться. Приходит - столб снова стоит неровно. Старичок, видимо, забыл, какие он давал нам советы, страшно удивлен тем, что столб так намного подался вправо, и снова дает указание. При этом он сочувствует нам, что приходится столько возиться, а мы вздыхаем и беремся за дело: нам выгодно топтаться на месте.
Мастер на ходу застегивает свой ремень. Он и сегодня одет очень легко значит, чаще будет бегать греться, хотя при разговорах о побеге мы никогда не принимали во внимание нашего мастера.
Рассветало. Темными силуэтами обозначились сооружения, самолеты. Уже срывался ветерок, по небу плыли высокие облачка, но сплошной рев моторов, короткое мигание фар бензозаправщиков, бомбовозов, прожекторов - все говорило о том, что сегодня, после нескольких дней скованной жизни, будет напряженная боевая работа крупной авиационной базы. Я прислушивался ко всем звукам, присматривался к движению, и меня все вдохновляло к действию. Полеты нам нисколько не мешали, наоборот, способствовали осуществлению нашего плана. Среди поднимающихся самолетов, подруливающих к стоянкам, и постоянного гула моторов легче проскользнуть к "нашему". Важно, чтобы наш "хейнкель" был на своем месте. Тучки, снежок нисколько не волновали меня лететь можно!
Мы остановились, мастер подозвал Немченко и Соколова и долго втолковывал им, как мы должны засыпать и утрамбовать воронки, потом показал им куда-то рукой, и они повели команду к месту работы. Оглядываясь и разъясняя что-то жестами, мастер удалился.
Бригадир провел нас мимо истребителей, у них почти у всех крутились воздушные винты. Он остановил бригаду вблизи грохотавших моторами "юнкерсов". Между двумя капонирами чернело несколько свежих воронок, некоторые из них были прямо на дорожках, по которым, обходя ямы, рулили к старту самолеты.
- Будем засыпать, - сказал Соколов и тут же на немецком языке объяснил вахману полученное задание.
Мы переглянулись между собой - никто не пропустил этого сигнала готовности - и взялись за лопаты. Я забрасывал яму землей, перемешанной со снегом, посматривая на удалявшуюся фигуру мастера.
Когда выровняли землю, Немченко приказал передвинуться на другое место. Мы выстроились и направились к новым воронкам. Уже совсем рассвело, как на ладони видно все, что делалось на аэродроме. "Юнкерсы", нагруженные бомбами, один за другим подкатывали к выметенному струями воздуха месту старта, где немка в темной военной форме флажками подевала команды. Сюда же подрулили истребители "фокке-вульфы" и, задерживаясь на несколько минут, парами взлетали.
Все происходило как и на наших аэродромах, и все было мне понятным. Вот мотористы сопровождают до стартовой площадки, придерживая за крыло свой бомбардировщик. Как же нам быть? Но тут же подрулил "юнкерс" без сопровождения, он развернулся, стал против ветра и пошел в разбег. Я перестал следить за остальными.
Воронок было много. Соколов и Немченко понимали, что нам нельзя уходить на другой конец летного поля, далеко от того капонира, где стоял прогретый наш "хейнкель", и потому задерживали нас на этом участке. Работали мы медленно, кое-как. Вахман, увидев, что тут немало дел, приказал разжечь ему костер.
Добыть сухих дубовых или березовых веточек, соломки для растопки - это каждый из нас выполнял с показной старательностью, так как делалось это по сути дела для бригады: глядишь, вахман позволит и нам погреться, а хороший костер делает его добрее.
Прислонив к плечу винтовку, вахман сидел возле костра и грел руки. Мы швыряли в воронки землю со снегом и не спускали с неге глаз. Если бы с нами был сегодня добрый наш "Камрад", он бы, конечно, подозвал нас к себе и немного поговорил с нами. Мы уговорили бы его повести нас прямо к капониру "хейнкеля" и поступили бы с ним так, как он того заслуживал: связали бы его. Этот же вахман бдительно реагировал на каждый наш взгляд, на каждый шаг, не подпускал никого близко к себе, а между тем решающим для осуществления нашего плана было именно это - избавиться от охранника, вооруженного винтовкой.
"Грейся, - думал я, - утешай себя тем, что вот и еще один день твоей службы кончится благополучно, тебе выплатят за него деньги, и ты возвратишься домой, вкусно поешь, мягко поспишь. Грейся. Час твой уже пробил..." Кто-то приблизился к охраннику с дровами и тот предупреждающе выставил перед собой винтовку.
Напряжение нарастало. Решающие минуты приближались.
Землю мы не утрамбовывали - пусть она через несколько дней осядет, и снова пошлют кого-то по нашему следу. Но в эту здоровенную воронку, возле которой мы топтались, я полез на дно первым. Хоть вахман и был от нас на некотором расстоянии, все-таки с разговорами между собой нужно было быть очень осторожными. Соколов спрыгнул ко мне.
- Пора, - сказал я.
Произнес я это слово почти беззвучно, одним выдохом.
- Может, сегодня не будем? Много людей на аэродроме, - услышал я в ответ.
Я зажал ему рот ладонью:
- Вот! - выхватил я из своего кармана давно припасенный нож. - Это мне сделали наши ребята. Они ждут сигнала. Если вы с Немченко будете тянуть, я сам убью немца, захвачу самолет и убегу, а вам завтра смерть!
Соколов окликнул Немченко, тот сполз в воронку, и мы принялись живо утаптывать землю. Немченко понимал, что его позвали сюда не для этого, он работал и ждал.
- Веди к крайнему капониру, - приказал ему Соколов. Тот испуганно посмотрел на него, готовый возразить или, может, выслушать какое-то разъяснение. Соколов добавил: - Что у моря.
Мы выкарабкались из ямы. К Соколову подошел Кривоногов. Он догадался, что мы советовались, ждал приказа.
- Идем к морю. Там...
Наспех кое-как засыпали воронку, и Немченко выстроил команду, объяснил, куда идти. Вахман покинул свой костер.
Сколько планов мы обсуждали и вдруг начали действовать совершенно неожиданно. Шли к морю, туда где за крайним капониром тоже могли быть воронки, чтобы там, в глухом месте, избавиться от охранника. Шагаем к морю, сгибаясь против ветра. Иван Кривоногов прячет за пазухой железку, я - нож. А в мешке кусок металла. Товарищи догадываются, почему вдруг нас так спешно перебрасывают с одного конца на другой, покорно идут, торопятся. Скорее бы, скорее покончить с такой мукой! Возврата нет.
Вахман послушно идет за нами.
Некоторое время мы шли мимо стоянок самолетов. Возле них встречались люди. Вдруг я увидел один капонир свободный - возможно, сюда "юнкерс" не возвратился несколько дней тому назад, так как там не было никаких следов его пребывания. Рядом, метрах в десяти, механики готовили бомбардировщик к вылету: они прогревали моторы, укладывали в люки бомбы. Идем дальше. Вижу капонир и самолет с запущенными моторами, людей мало.., В моей голове молниеносно рождается совершенно неожиданный план. От внезапно осенившей меня мысли я чуть не вскрикнул, и приказал немедленно остановиться.
Приблизясь к Соколову, я говорю:
- Захватываем этот самолет!
Вероятно, все услышали мои слова: группа сбилась теснее, ждала, что скажу дальше. Я не советовал, а приказывал:
- Возле "юнкерса" летчиков нет, только техники. Видите, в кабине один, второй на крыле. Ваня, ты - в кабину, я с Немченко - на крыло! Кутергин, тебе переодеваться не нужно.
Все услышали мои слова, и команда без приказа сама повернула к капониру.
Я неотрывно слежу за "юнкерсом", так как готовность самолета сейчас самое важное для нас. Судьба охранника уже не волновала меня: мы спрячемся за высокими валами, и грохот моторов заглушит все...
* * *
Заревел еще один мотор. У четвертого медленно прокручивается винт, вот-вот заработает во всю силу. Мы подходим к капониру. Еще несколько шагов, и мой условный сигнал превратит покорных рабов в отважных бойцов. Я прикован взглядом к самолету. Только бы там было все в порядке... Но что это? Я не вижу одного элерона. Отцепили его...