У входа в крепость меня встретили бургомистр Кенигштейна Гюнтер Филип и директор крепостного музея Дитер Вебер. Мы прошли по залам музея, осмотрели все его экспонаты. А потом товарищ Вебер задумчиво сказал:
- Лично я знаю лишь два случая в истории, когда шедевры искусства, имеющие, казалось бы, просто осязаемую, бросающуюся в глаза ценность, не были варварски разграблены, подобно гробницам египетских фараонов и древним храмам индейцев. Первый случай - штурм Зимнего дворца в Петрограде, когда солдаты революции смогли сберечь для русского народа бесценные творения мастеров мировой культуры. А второй случай - здесь, в крепости Кенигштейн, когда гвардейцы вашего полка вернули 9 мая 1945 года немецкому народу его национальные ценности.
Я возразил тогда Дитеру Веберу. Точнее, подсказал еще несколько случаев, когда советские воины тоже бережно отнеслись к сокровищам немецкого народа. Это было в Берлине, Потсдаме, Дрездене и во многих других городах Германии. И он тут же согласился со мной.
Глава восьмая.
Последний огненный рубеж
- Вот она, Германия-то, как на ладони, - задумчиво произнес командир батальона капитан М. М. Бакулин и широким жестом руки описал полукольцо с запада на восток. Многое, видимо, хотел сказать этим боевой офицер, шедший сюда через кровь и смерть без малого четыре года. Да не нашел больше слов и, лишь тяжело вздохнув, добавил: - Отвоевалась!..
Мы стояли на крепостной стене Кенигштейна. Внизу, за железной дорогой, синел серпантин Эльбы. А на западе, куда поворачивала в своем неторопливом течении река, виднелись Пирна и руины Дрездена, освещенные ярким майским солнцем.
С высоты "королевского камня", словно парившего над равниной, на западе, севере и востоке лежало наше вчерашнее поле сражения - Германия.
- Даже не верится, что мы уже у чехословацкой границы, что дошли-таки до края немецкой земли и остались живы, - размышляя вслух, сказал командир взвода лейтенант Г, И. Палий.
- Да-а, никак каждый из нас в сорочке родился, - заметил комсорг полка М. К. Тищенко. - Ведь где воевали-то! В стрелковом полку, в пехоте, где и защищает-то солдата всего лишь стальная каска, добрый окоп, верный автомат да надежда. По мирным временам, считай, каждый из нас уже порядочную жизнь прожил. Ну а ты, Палий... Три раза тебя пули и осколки метили, а ничего, жив. Выходит, еще сто лет проживешь.
Разговор этот состоялся 9 мая, в день, ставший впоследствии всенародным праздником - Днем Победы над фашизмом.
Приметы этой победы были видны и здесь, в маленьком городе Кенигштейн, что лежал у подножия некогда неприступной, но теперь покоренной нами, советскими воинами, скалы. Об этом свидетельствовали белые и красные флаги в окнах домов: белые - знак капитуляции, красные - знак освобождения немецкого народа от гитлеризма.
И вот сейчас среди причудливых башен и замков, окольцованных крепостной стеной, на тесном каменном пятачке, где, казалось, даже воздух пропитан поверьями седой старины, воины полка слушали позывные далекой Отчизны.
У небольшого самодельного репродуктора, соединенного с походной радиостанцией, священнодействовал наш веселый, совсем еще юный взводный из роты связи лейтенант Н. Д. Высокосов. Он то и дело подстраивал громкость, гонялся за угасающей волной.
Московское радио передавало репортаж о всенародном ликовании там, в столице такой далекой сейчас от нас Родины. Сквозь радиопомехи мы с трудом разбирали названия городов и сел, фабрик и заводов, чьи-то имена. Но разве можно было даже и через помехи в эфире с чем-либо спутать такой дорогой нашему сердцу перезвон Кремлевских курантов, который, казалось, мы не слышали уже целую вечность!
Но короткой была наша заочная встреча с Родиной. В тот день война для нас еще не окончилась, она снова торопила в поход. Путь лежал в Чехословакию, где еще огрызалась в предсмертной агонии крупная группировка почти миллион солдат и офицеров! - вражеских войск под командованием генерал-фельдмаршала Шернера. Этот гитлеровский выкормыш все еще гнал своих подчиненных на смерть, на что-то надеясь, не признавал безоговорочную капитуляцию. Вероятнее всего, он просто боялся заслуженного возмездия от наших рук и теперь во что бы то ни стало старался пробиться через демаркационную линию, чтобы именно там сдаться в плен союзным войскам. А этого нельзя было допустить.
* * *
Радиопередача из Москвы неожиданно прервалась. Лейтенант Н. Д. Высокосов доложил, что меня вызывает по рации временно исполнявший обязанности командира дивизии полковник А. Я. Горячев, бывший до этого начальником штаба 9-й гвардейской. Я поспешил на вызов.
Без лишних слов полковник приказал полку немедленно выступать, уточнил маршрут движения. Слушая его, я невольно перевел взгляд на Рудные горы, за которыми начиналась Чехословакия. Именно туда мы и пойдем.
Приказ получен. Отойдя от рации, я вторично вгляделся в синюю всхолмленность Рудных гор. Что-то ждет нас там, впереди?
Обидно идти в бой уже после победы...
- О чем задумались, товарищ командир? - неожиданно прервал мои невеселые мысли звонкий мальчишеский голос. Да это же Толя Куропятник, воспитанник полка. Он у нас с января сорок четвертого. В свои неполные пятнадцать лет этот парнишка пережил столько горя, что его, пожалуй, хватило бы и на десятерых взрослых мужчин. Рос без отца. А в самые первые дни войны погиб и старший брат. Хату немцы сожгли, мать потерял в эвакуационной суматохе. Вот и прибился к нашему полку.
Вначале хотели было отправить его в тыл. Отказался. А тут еще и бойцы, истосковавшиеся по своим родным и близким, начали просить: "Оставьте".
Командование уважило их просьбу, оставило мальчонку при части. Со временем из Толи вышел отчаянный разведчик, он даже удостоился награды медали "За отвагу".
И вот сейчас он стоит передо мной - стройный, еще по-мальчишески хрупкий, в ладно подогнанном обмундировании. И вопросительно заглядывает в глаза.
Я знаю о заветной мечте мальчишки: попасть в Чехословакию, в ее столицу Злату Прагу, увидеть на ратуше старинные часы с движущимися фигурами, о которых он где-то читал. А в редкие свободные минуты я рассказывал Анатолию о чехословацких воинах, которые бок о бок с нами сражались под Соколово. И вот сейчас...
- Сбылась твоя мечта, Толик, - потрепал я по плечу сына полка. - Мы идем в Чехословакию. Так что скоро увидишь те часы с движущимися фигурами.
- Правда?! - Радостно заблестели глаза Анатолия. Он даже подпрыгнул на месте от счастья: - Вот здорово, товарищ подполковник! Значит, на Злату Прагу?
- Туда, туда, - еще раз подтвердил я.
Но только мы приготовились к движению, как лейтенант Высокосов передал мне новое распоряжение: полковник Горячев срочно вызывает к себе всех командиров полков.
Что это? Неужели отпала надобность идти в Чехословакию? Или что-то другое?
Сажусь в машину и еду на окраину Кенигштейна. Там в одном из домов разместился штаб дивизии.
Командиры частей уже собрались, ждут. У каждого, как и у меня, на лице недоумение: по какому же поводу вызвали?
В комнату входят А. Я. Горячев и с ним еще какой-то полковник. Как тут же узнаем, это полковник А. И. Волков, наш новый командир дивизии. Так вот в чем причина вызова!
Полковник Волков - участник Великой Отечественной войны с первого ее дня. Являясь в свое время начальником оперативного отдела одной из армий, действовавших на северо-западном направлении, он познал и горький путь отступления, и мрачные дни плена, куда попал, будучи тяжело раненным. Но мужественный офицер не смирился с такой позорной участью и, едва его рана зарубцевалась, бежал из концлагеря.
И вот сейчас он - наш новый командир дивизии.
После краткого знакомства полковник А. И. Волков сообщил нам последние известия о событиях в столице Чехословакии. Злата Прага уже вне опасности. Рано утром 9 мая в нее ворвались танки генералов П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко. А сейчас советские войска все плотнее сжимают кольцо окружения вокруг группировки генерал-фельдмаршала Шернера.
- Задача нашего соединения, - сказал в заключение командир дивизии, состоит в том, чтобы стремительным броском пересечь чехословацкую границу в общем направлении на Теплице, Шанов и принять участие в завершении разгрома и пленении этой вражеской группировки.
* * *
Мы идем в Чехословакию. Идем с благородной миссией. Суть ее довольно полно выразила директива Военного совета 5-й гвардейской армии, в которой, в частности, было сказано: "Красная Армия вступила на территорию Чехословакии, чтобы ликвидировать последние очаги сопротивления гитлеровцев и помочь чехословакам освободиться от ига фашизма"{6}.
Далее Военный совет требовал, чтобы каждый наш боец и офицер проникся глубоким уважением к нравам и обычаям чехословацкого народа и, не вмешиваясь в его внутренние дела, оказывал бы ему всемерную помощь в ликвидации тяжелого наследия фашистской оккупации.
Накануне вступления в Чехословакию в полку царило необычайное воодушевление. Многие бойцы обращались к моему заместителю по политической части майору М. Б. Гонопольскому и секретарю партбюро капитану П. Е. Погребняку с просьбами рассмотреть их заявления о приеме в партию. И нередко от какого-нибудь красноармейца или сержанта, увешанного боевыми орденами и медалями, можно было услышать такое, например, рассуждение:
- Спрашиваете, почему я надумал вступить в партию? А посудите-ка сами. Ведь здесь, в заграницах, нас каждого считают большевиком. Так оно ж ,и верно! Мы и беспартийные воевали как большевики. За Родину и партию на смерть шли. Выходит, в душе-то мы давно уже коммунисты. Вот и исходите...
...К чехословацкой границе наш полк двигался по самостоятельному маршруту. Преодолев Рудные горы, мы вышли к первому чешскому селению с таким понятным для русского человека названием - Снежник. И первыми местными жителями, кого мы встретили здесь, были лесничий и его семья.
Обрадованный чех тут же рассказал нам, что в сторону Дечина совсем недавно прошли несколько групп немецких солдат, а их командиры даже не скрывали, что пробиваются на запад, на Карловы Вары и Пльзень, и русским не сдадутся.
А вскоре нам пришлось столкнуться с одной ив таких групп. В бою мы разгромили ее и взяли в плен нескольких гитлеровцев. Помню их искаженные от страха лица. Как выяснилось, командиры внушали этим солдатам, что на захваченной территории Германии советские войска уже развернули массовый террор, не щадят ни стариков, ни женщин, ни пленных.
Пришлось втолковывать этим оболваненным воякам, что наши бойцы и командиры - не фашисты, что они не мстят мирным жителям, а, наоборот, оказывают им всяческую помощь в налаживании нормальной жизни.
"Что же касается военнопленных, - говорили мы, - то, как видите, вас не расстреливают, не пытают, а даже кормят".
Не знаю, насколько были убедительны наши слова, но лица пленных заметно ожили, появились даже робкие улыбки.