К вечеру фашисты выбросили над последним оплотом своей обороны ремонтным цехом - белый флаг и сдались. Только пленных гвардии капитан Илюхин насчитал около ста человек. А трофеи оказались огромными. Видимо, это было еще одним фактором, который заставлял гитлеровцев так упорно сражаться: на заводе и в ремонтных мастерских скопилось много бронетанковой техники, которую противник не успел переправить за Одер. Так, наши части захватили 21 исправный и 336 неисправных танков, 53 бронетранспортера, 30 исправных и 53 неисправных бронемашины, 84 орудия, много боеприпасов. На станции мы обнаружили, в складских помещениях 8 советских танков КВ, около 4500 пулеметов "максим", 4800 противотанковых ружей Дегтярева. Скорее всего, это оружие, захваченное фашистами в начале войны на каком-либо арсенале, было доставлено сюда для переплавки.
Но с падением завода оборона фашистов не была еще сломлена. Они продолжали контратаковать, любой ценой пытаясь удержать железнодорожный вокзал, водокачку и прилегающие к ним жилые кварталы. На одной из улиц, где действовала штурмовая группа командира роты гвардии старшего лейтенанта А. Огальцова, сложилась такая ситуация.
Гвардейцы захватили левую часть большого двухэтажного здания, а в правой находились и отчаянно отстреливались гитлеровцы. Обе половины дома соединяла длинная галерея. Через эту галерею наши и начали переговоры с немцами, предлагая им сдаться. Перемешивая русские и немецкие слова, старший лейтенант Огальцов пытался объяснить, что сопротивление бесполезно, город фактически в руках советских войск. Гитлеровцы перестали стрелять, видимо прислушиваясь, о чем это говорят русские. Но стоило Огальцову показаться в узком проходе галереи, как они вновь открыли ураганный огонь: офицер едва успел отпрянуть. Стало ясно, что фашисты сдаваться не намерены. И тогда Огальцов с группой солдат решил проникнуть через пролом в стене наверх, на крышу галереи, и по крыше группа начала осторожно продвигаться к той части дома, где находился враг.
Смельчакам удалось благополучно добраться до противоположной стороны галереи и забросать гитлеровцев гранатами. Стреляя на ходу, они вновь проникли на первый этаж, начали теснить обороняющихся. К этому времени, пользуясь моментом, по галерее подоспела основная часть роты. И здесь Огальцов был ранен, но он не оставил своих бойцов, пока рота не выполнила поставленной задачи. Лишь тогда, когда гвардии майор Кузнецов приказал ему идти в медсанбат, он послушно ответил: "Есть!" - и потерял сознание. Силы его покинули. Только огромная сила воли, выдержка, ответственность заставляли его оставаться в строю.
Нашей роте гвардии подполковник Волков поставил задачу захватить один из западных кварталов города и воспрепятствовать организованному отходу гитлеровцев за Одер. Дело это оказалось трудным. На пути нашего продвижения находились склады, фабрика, какие-то мастерские, по которым беспрепятственно била корабельная артиллерия фашистов.
Я впервые попал под огонь крупнокалиберной корабельной артиллерии. И, признаться, был удивлен мощью и силой ее огня. Это случилось, когда я увидел, как от одного прямого попадания снаряда, выпущенного, видимо, из орудия главного калибра крейсера, обрушился большой четырехэтажный дом. Вот так, сразу. Стоял дом, а потом вдруг начал оседать, как-то жутко обваливаться вниз и, наконец, исчез в огромном облаке пыли и дыма. А на месте красавца дома, когда облако слегка рассеялось, осталась бесформенная груда кирпичных глыб и обломков.
Посоветовавшись с гвардии старшим лейтенантом Яцурой и гвардии лейтенантом Этенко (оба неделю назад получили еще по одной звездочке), я решил тремя группами обойти город по окраине и захватить три стоящих несколько в стороне каменных дома. Видимо, это были богатые особняки. Оценивая обстановку, силы противника и местность, мы верно решили, что с этих зданий рота перекроет автоматным и пулеметным огнем все возможные пути отхода фашистов на западный берег Одера. А в этом и заключалась наша задача.
Приняв такое решение, мы поняли, что поступили единственно правильно. Пробиваться напролом значило задолго до главных боев понести потери в живой силе. Помнится, я порадовался за своих товарищей, которые быстро оценивали обстановку, размышляли зрело, особенно в тактическом плане. Каждый из них научился думать о целесообразности того или иного замысла, проявляя инициативу, творчески мыслил, искал и находил наиболее приемлемый вариант действий. А иметь такого офицера в подчинении - что может быть дороже.
Обходной маневр нам удался. Не обошлось, правда, без боев. Но к назначенному сроку - 18 марта - рота захватила три дома и перерезала пути отхода фашистскому гарнизону в этом направлении. И тут началось! Фашисты поняли, что они заперты в котле, и бросили против нас крупные силы. Особенно трудно приходилось гвардии старшему лейтенанту Николаю Яцуре, который со своим взводом отражал до семи вражеских контратак в день.
В этих двухдневных боях расцвел талант этого молодого офицера. Он показал на практике, что полностью перенял богатый фронтовой опыт старших товарищей.
В боях за Альтдам отличными воинами и мастерами своего дела показали себя офицеры штаба гвардии майор Н. Лысенко, гвардии капитаны А. Игнатов, Р. Бирюков, Бороздин, гвардии старшие лейтенанты Семенов, Ковалев и другие. Ни на минуту командир полка не потерял управления своими частями и подразделениями. И в том большая заслуга роты связи под командованием гвардии старшего лейтенанта Н. Дядюченко. Под ураганным огнем воины прокладывали линии связи и восстанавливали их в случае обрыва. В результате все наступающие стрелковые батальоны имели не только радио-, но и постоянную полевую связь.
В первый день боев за Альтдам бывший автоматчик нашей роты, а теперь связист гвардии рядовой Николай Ященко несколько раз под огнем устранял повреждения на линии. Однажды он попал под артиллерийский огонь и был ранен. Наскоро перевязав рану бинтом, Ященко снова принялся связывать оборванные провода и быстро наладил связь полка с батальонами.
Это было сущее пекло. Но мы выдержали, выстояли. В этом аду из моей памяти как-то совсем вылетел один малозначительный эпизод, но о нем неожиданно пришлось вспомнить.
А случилось вот что. В нашу роту вместе с очередным пополнением пришел пожилой солдат. Во всяком случае, он мне казался пожилым: лицо у него было покрыто морщинами, ходил он слегка сутулясь, неторопливо. Меня, признаюсь, люди с такими манерами раздражали. Но солдат воевал исправно, в бою не кидался сломя голову, куда попало, но и без надобности не осторожничал. К тому же в роту пришел он уже с медалью "За отвагу" - значит, не из робкого десятка. Что его еще отличало от других - это способность... молчать. Мне казалось, что он мог бы, если бы его никто ни о чем не спрашивал, за весь день не произнести ни слова. Его, если не ошибаюсь, солдаты между собой называли Молчуном. В этом не было ничего обидного или пренебрежительного, просто в метко брошенном кем-то словечке отразилась особенность характера человека.
Ругаю себя, что не запомнил его фамилию: воевать нам вместе недолго пришлось. Пожалуй, вот только под Альтдамом и довелось мне увидеть его в непосредственной близости. А может быть, этот эпизод запомнился в силу не совсем обычных обстоятельств.
Как я уже сказал, мы атаковали три дома на окраине города. Но это не три одиноко стоящих на голом месте дома. На подступах к ним были какие-то другие, менее выделяющиеся на общем фоне постройки, декоративные и фруктовые деревья, заборы. Продвигаясь вперед, мы старались использовать любое мало-мальски надежное укрытие, делали короткие перебежки, неожиданно меняя направление, кидаясь из стороны в сторону... Одним словом, шел бой. Все мое внимание, естественно, было сосредоточено на главном - на тех событиях, которые позволяли видеть, как выполняется боевая задача.
После очередного броска со всего маху падаю на живот у стены одноэтажного и тоже кирпичного домика. Намеревался успеть поближе к его левому от меня углу, чтобы оттуда вести огонь, но меня опередил Жданов. Вижу лишь подметки его сапог, каску и слегка подрагивающие плечи: стреляет короткими очередями. Смотрю направо - у того угла пристроился наш Молчун. Чертовщина какая-то! Не буду же я, командир роты, лежать здесь под стенкой в бездействии. Надо оценить обстановку и вновь поднимать людей, делать очередной бросок.
Справа от пожилого солдата, метрах в четырех от дома, - невысокая деревянная пристройка размерами чуть больше, чем у нас в деревне баньки строят. За нее метнуться, что ли? Глупо. Доски там такие, что постройка насквозь простреливается. А если рядом снаряд упадет - как ветром сдует. Нет, думаю, я не самоубийца. Но что делать? Глянул на Жданова - ведет огонь. Вновь смотрю направо - нет Молчуна! Куда девался? Бегу занять его место. Замечаю только сейчас окно с выбитой рамой. Мысленно ругаю себя на ходу: в окно надо было, а с той стороны тоже наверняка окна есть - вот тебе и обзор, пожалуйста.
И вдруг, смотрю, из приоткрытой двери сарайчика выскакивает Молчун, бежит на свое прежнее место, а на руках у него... мальчишка лет шести, без шапки, в осеннем пальтишке. Отчаянно вырывается из рук солдата, с громким плачем кричит что-то на своем языке.
Я оторопел на мгновение.
- Ты что, сдурел?! - кричу солдату, когда он добежал до угла дома.
Может быть, я и еще что-то сказал, посильнее, пожестче, однако солдат, ничего не ответив, с неожиданной для него ловкостью вместе с мальчишкой забрался через окно в дом. В это время неподалеку разорвался снаряд, и я в мгновение ока оказался на земле. В полуметре от моего лица очередь из крупнокалиберного пулемета пропорола сырую землю, потом она переместилась к деревянному сарайчику, с противоположной от немцев стороны которого тут же полетели белые щепки.
Еще раз я увидел пожилого солдата через минуты две-три. На этот раз он оказался от меня слева, бежал вместе с атакующими товарищами. Мне даже в голову не пришло, когда он нас догнал. Того эпизода с мальчиком будто и не было.
К утру 20 марта мы полностью овладели Альтдамом. Город горел. Над ним стояло огромное облако дыма. Сильно пахло гарью, иногда даже трудно было дышать. Но когда подоспела полевая кухня, в роте началось веселое оживление. Я пообедал наспех, хотя Жданов постарался: накрыл стол в большой гостиной занятого нами кирпичного дома, раздобыв для этого случая праздничную скатерть. По-моему, он даже обиделся, что я не особенно оценил его старания. Но я уже второй день недомогал, судя по всему, простудился. Да и рана у глаза воспалилась: рановато из госпиталя сбежал.
Бойцы еще продолжали обедать, а я по привычке решил осмотреть территорию, за которую только что вели бой. Медленно шел, оглядываясь вокруг, мысленно восстанавливал запомнившиеся моменты боя, на всякий случай прикидывал, как лучше организовать оборону, если немцы решат контратаковать. Тот одноэтажный домик я сразу и не узнал, потому что подошел к нему теперь с другой стороны. Деревянный сарайчик, как-то странно надломившись, совсем свалился набок. В дом я не стал заходить, но по каким-то едва уловимым признакам почувствовал, что там кто-то есть. Осторожно заглянул в окно.
Небольшая комната имела нежилой вид. Я мог разглядеть только грубовато сделанный буфет с открытыми дверцами. Он был пуст. Стены тоже пусты. Посередине комнаты - длинный, не покрытый ничем стол из досок, две скамьи вдоль него. На одной скамье, лицом ко мне, сидел... Молчун. Шинель на солдате была расстегнута так, что на правой стороне груди виднелась медаль. С левой стороны из-под шинели выглядывала голова мальчика. Правой щекой он приник к теплой груди солдата. Видимо, мальчишка крепко спал. На столе перед солдатом стоял котелок, из него виднелся черенок алюминиевой ложки. Рядом лежал кусок хлеба с двумя кусочками сахара. Боец почему-то смотрел неотрывно на эти два маленьких белых кусочка, а правой рукой машинально поглаживал белесые всклокоченные волосы мальчишки... Только сейчас я понял, что солдат тогда, в бою, услышал, как спрятавшийся в сарайчике ребенок заплакал от страха, и пошел на такой отчаянный шаг, чтобы спасти его.
Вовремя я подавил в себе желание окликнуть солдата. Что меня удержало, трудно сказать. Все мы на фронте, конечно, изрядно огрубели, и вряд ли будет правдой утверждать, будто я тогда уловил деликатность момента, не захотел обнаруживать себя, чтобы не смутить солдата. Мне кажется, что я тихо ушел тогда, боясь разбудить ребенка. Уже потом, осмысливая умом и сердцем поступок солдата, корил себя, что до сих пор с ним так и не поговорил по душам, не знаю даже его имени-отчества.
Но побеседовать с солдатом от души мне так и не пришлось: через месяц с небольшим он погиб. Погиб, не дожив всего лишь несколько дней до победы. Видели солдата, когда он вместе со всеми начинал форсировать Одер, но среди достигших противоположного берега его не оказалось...
Целый день наш полк и другие части дивизии гасили пожары. Фашисты, находившиеся за Одером в 3 - 4 километрах, особой активности не проявляли. Прекратился обстрел города и корабельной артиллерией из района Штеттина, Видимо, там хорошо поработала наша авиация, хотя над своими позициями мы ее редко видели: говорили, что весенняя распутица сделала все грунтовые аэродромы непригодными для использования.
Еще через день в полку узнали, что Верховный Главнокомандующий объявил нашей дивизии за взятие Альтдама благодарность. Сразу же в ротах состоялись митинги. Люди ликовали, довольные тем, что их скромный вклад в победу заметили и так высоко оценили.
А через день в полку состоялось торжественное построение для вручения наград воинам, отличившимся в боях за Альтдам. Вот как описывает это событие фронтовой корреспондент газеты "Правда" М. Мержанов в номере за 18 апреля 1945 года. "...И вот в лесу, на берегу Одера, за которым в дымке видны голубые контуры Штеттина, выстроились батальоны. Здесь, у дома лесничего, командир гвардейской части Герой Советского Союза гвардии подполковник Николай Волков вручал каждому офицеру и каждому бойцу грамоту.
- Старший лейтенант Дядюченко, - вызывает подполковник,
Дядюченко выходит из строя и становится против командира полка. Подполковник торжественно объявляет:
- Личному составу нашего соединения, в том числе и вам, объявляется благодарность Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия во время штурма города Альтдам.
- Служу Советскому Союзу! - четко отвечает офицер, принимая грамоту.
Следующим выходит старшина Маркел Иванович Фролов. Во время штурма города он с группой бойцов перерезал автостраду, идущую на Берлин, и вынудил подразделение немцев отойти в болота и к озеру.
Подполковник Волков поздравляет его, и снова по лесу разносится: "Служу Советскому Союзу!"
Почетный документ получает сержант Дмитрий Смоляков, который не отходил от своей пушки в течение трех дней и отбил несколько вражеских контратак. Из строя выступает рядовой Николай Ященко, под сильным пулеметным огнем, в дыму, в грохоте боя, в развалинах домов он прокладывал линии связи. В последнем сражении, за которое он и получает грамоту, он был ранен, но в медсанбат не ушел до конца боя.
Вот старший сержант Петр Новиков - молодой, красивый, краснощекий парень из Свердловска. Он начал войну под Юхновом, несмотря на свою молодость, заслуженно считается бывалым солдатом. В последнем бою Новиков проявил необыкновенную стойкость. Его орудие работало бесперебойно. Когда наводчик Михаил Буйнов был смертельно ранен, а ефрейтор Григорий Саранча ранен в спину и ногу, Петр Новиков вместе с заряжающим Грушиным продолжал вести огонь и вышиб немцев с окраины города. В районе вокзала гитлеровцы пошли в контратаку. Кончились снаряды. Новиков и Грушин огнем из автоматов обратили немцев в бегство.
Затем грамоты получают Александр Ишин, Василий Носов, Федор Плотников, Николай Яцура, Кошаф Имамов, Андрей Солопов и другие. Здесь же, после вручения этих грамот, командир полка вручил медали "За оборону Москвы" бойцам Носову, Ященко и Плотникову.
Люди, которые защищали Москву, получили эту награду в лесу под Штеттином. И медаль, засверкавшая на их груди под лучами солнца, безмолвно свидетельствовала об огромном боевом пути, пройденном воинами Красной Армии".
После этих торжеств полк вывели в резерв для пополнения. До победы оставался всего один месяц...
От Одера до Эльбы
2 апреля к нам в 12-ю гвардейскую Пинскую Краснознаменную, ордена Суворова стрелковую дивизию приехали поэт Михаил Светлов и композиторы Тихон Хренников и Матвей Блантер. В тот день, помнится, у нас было открытое партийное собрание с повесткой дня: "Задачи коммунистов на завершающем этапе Великой Отечественной войны". Гости поприсутствовали на собрании, побывали в стрелковом батальоне гвардии майора Генералова, где наблюдали за учениями в 9-й стрелковой роте. Они побеседовали с командирами и бойцами, записали весь боевой путь нашего соединения. Вскоре ими была написана песня о нашей дивизии, которая сразу же полюбилась всему личному составу. А первый раз она исполнялась ансамблем песни и пляски 1-го Белорусского фронта. Вот слова этой песни:
Не забыть боевые походы,
Вся земля нашей славы полна,
Прошумели днепровские воды,
Прошумела за нами, прошумела Двина,
Припев: