Так уж случилось, что в хозяйстве Горки нашей роте вновь пришлось вступить в рукопашный бой. Только теперь уже ночью. Вернее, было это уже под утро. Тихо шумела уже тронутая осенью листва на тополях, дул бодрящий ветерок.
Наша рота вместе с разведчиками гвардии лейтенанта Кучеренко незаметно подобралась к крайним домам. Высланные вперед разведчики сняли двух часовых врага, что прикорнули в стогу сена у длинного хлева. Теперь мы ждали, когда начнут атаку два стрелковых батальона, в задачу которых входило овладеть высотой 140,0. Она находилась рядом с хутором, и оттуда днем он был виден как на ладони и, разумеется, хорошо простреливался. Но это днем, а сейчас еще темно. Лишь на востоке появилась узкая бледная полоска. Яркие звезды, проглядывающие через рваные облака, начали постепенно меркнуть.
- Они там заснули, что ли? - не то спросил, не то буркнул Лапик. Светает уже.
И только он успел договорить, как воздух содрогнулся от взрывов. Это бойцы батальона Генералова подползли к траншеям врага и забросали их гранатами.
Мы тоже рванулись вперед. Мой взвод по приказу Денисова брал два левых дома, что стояли особняком за высоким забором и в предрассветной дымке уже хорошо просматривались.
Проскочив ровную полянку, мы с Лапиком, Грищенко, Мищенко, Кравчуком и Хадыровым готовы были ворваться в первый дом. Группа гвардии сержанта Байло - в другой. С криком "Гутен морген, гады!" Кравчук полоснул из автомата по выскочившим из двери дома трем серым фигурам, хотел было сам вскочить в сени, но оттуда резанула длинная пулеметная очередь.
Кравчук в одно мгновение отпрянул за бревенчатую стену дома.
- Ложись! - крикнул Мищенко и бросил в открытую дверь гранату.
От взрыва дверь слетела с петель, высыпались стекла из окон.
Кравчук приподнялся, чтобы рывком попытаться вскочить в дом, но здесь на него прямо из окна свалился фашист в белых кальсонах. Именно свалился, а не прыгнул. Худо было бы Михаилу Кравчуку, если бы не бдительность опытного Грищенко. Как только гитлеровец показался в окне, сержант расторопно взял его на мушку и дал короткую очередь...
В это время Хадыров попытался влезть в дом через другое окно. Но когда он прыгнул на подоконник, изнутри широкоплечий фашист со всего размаху ударил его автоматом в грудь. Хадыров не удержался на ногах, но, падая, крепко схватился за автомат немца и потащил его за собой из окна. Оба упали на землю и покатились, намереваясь схватить друг друга за горло. Фашист был здоровее худенького и щупленького Хадырова. Он сумел выхватить нож и, прежде чем Лапик подскочил и приглушил его прикладом, нанести гвардейцу глубокую рану в грудь. На этот раз не повезло бесстрашному бойцу.
Ворвавшись в дом, мы в полутьме увидели двух мертвых гитлеровцев. В руках одного из них был ручной крупнокалиберный пулемет.
Группа сержанта Байло не смогла с ходу взять дом. С его чердака по атакующим ударил пулемет. Дважды бросали Байло и гвардии рядовой Ляхов гранаты, но после минутного молчания пулемет оживал вновь.
- Разрешите, товарищ лейтенант, попробовать, - обратился ко мне гвардии младший сержант Грищенко. - Такие хаты я сам строил, знаю, как забраться на чердак и выкурить этого гитлерюку.
- Давай, Грищенко! Только осторожней. Не лезь на рожон...
Чтобы отвлечь внимание пулеметчика врага, мы открыли огонь по окну чердака, стали перебегать короткими перебежками.
В это время Грищенко прополз простреливаемый участок, взобрался с тыла на крышу и, проделав в кровле дыру, вставил туда автомат, дал длинную очередь и тут же скатился с крыши. Пулемет умолк. Однако из окна дома резанула короткая очередь, и не успевший отбежать Грищенко упал.
Одним мигом мы влетели в дом и буквально вытащили оттуда рябого гитлеровца. Руки его тряслись, зубы противно цокали. Он валялся у нас в ногах, причитая: "Плен, плен!" Бойцы смотрели на фашиста с презрением и ненавистью...
Неожиданное нападение нашего полка на высоту 140,0 и Горки ошеломило врага. Фашисты, не оказывая сопротивления, бежали в Слободку. По пятам двигались цепью бойцы батальона гвардии капитана Е. И. Генералова. Командир полка поставил ему новую задачу: обходя хутора и хорошо укрепленные пункты сопротивления врага, выйти к полудню к Днепру.
А мы немного задержались в Горках. Прощаясь с Грищенко и Хадыровым, которых увозили на подводах в медсанбат, я думал, какие они разные, мои бойцы. И какие они герои!
И сейчас, через три с половиной десятилетия, своих боевых побратимов я вижу всегда такими, какими они были в том бою. Рабочие, колхозники, вчерашние школьники, коммунисты, комсомольцы и беспартийные... Разные по возрасту, образованию, они были одинаковыми в исполнении воинского долга. И теперь, когда меня спрашивают о наиболее впечатляющем подвиге, я называю имена многих товарищей.
Они готовы были жертвовать самым дорогим - жизнью. Их подвиг в полной мере раскрыл духовную силу народа, воспитанного партией Ленина. Велик в своем бесстрашном поступке Александр Матросов, такой же подвиг совершили многие воины. В строю Матросовых - украинец Александр Шевченко, белорус Петр Куприянов, азербайджанец Герой Асадов, казах Султан Баймагамбетов, эстонец Иосиф Лаар, грузин Адам Кавтарадзе, молдаванин Ион Солтыс, киргиз Чолпонбай Тулебердиев, армянин Унан Аветисян и наш однополчанин коммунист Василий Степанович Мильчаков. Бесстрашный разведчик, не раздумывая, пошел вперед на огонь вражеского пулемета, чтобы спасти и товарищей и фашистского "языка", которого очень ждало наше командование... В бессмертном списке представлена вся наша многонациональная и единая Страна Советов.
У фронтовика, оставшегося после войны в боевом строю, всегда есть вопрос к себе: похож ли нынешний солдат на тех, с кем ты когда-то шел в штыковую атаку, плыл через кипящий от разрывов Днепр, шел под огнем до Эльбы? Я на него отвечаю: да, похож. Все лучшее, чем были сильны те, кто отстоял Родину, коммунистические идеалы в минувшей войне, присуще и новому поколению вооруженных защитников Отечества. У них те же преданность партии, обостренное классовое чутье, умение ставить общественные интересы выше личных, самоотверженность в нелегком ратном труде.
К полудню 26 сентября наш полк с боями вышел к Днепру. Вскоре сюда подошли 29-й и 37-й полки нашей дивизии. Ворвавшись с ходу в Любечь, они в ожесточенном бою опрокинули фашистов в реку. Но переправу захватить дивизия не смогла.
Люди радовались, глядя на полноводный и привольный Днепр, величаво несущий свои воды. После стремительных маршей и жестоких боев они приводили себя в порядок. Гвардии младший сержант Мищенко, тяжело переносивший отсутствие своих боевых друзей, приготовил все-таки вареники. Сейчас уже не могу вспомнить, с какой начинкой они были. Скорее всего, с картошкой. Но запомнилось, как в роте хвалили кулинарное искусство сержанта, и каждый старался сказать ему теплое слово. Мищенко отшучивался и в то же время похвалялся:
- Ось побачите, хлопци, як за Днипро пэрэйдэмо, щэ краще сготовлю.
Стол накрыли в полуразвалившейся мазанке, с которой давно уже ободрали соломенную крышу, а теперь на дровишки шли остатки стропил. В самый разгар обеда с улицы сквозь маленькие окошки без стекол донесся звонкий голос:
- Братва! Почту получай!
Всех словно ветром сдуло. Пошумели, пока разбирали письма, а потом стало тихо. Даже те, кто не получил долгожданной весточки, чтобы не мешать чужой радости, молча отходили в сторону, на ходу доставая кисеты с махоркой. Но нашлось и письмо, которое было адресовано всем.
Парторг роты гвардии старший сержант Воронов приберег его, как он сказал, "на закуску". Выждав подходящий момент, когда все прочли полученные письма, он стал созывать к себе автоматчиков:
- Письмо, ребята, письмо для всех!
Ребят долго упрашивать не пришлось, и через две-три минуты все уже тесно окружили парторга, плохо скрывая нетерпение.
Письмо оказалось от гвардии старшего сержанта Алешина, находившегося на излечении в госпитале. Он, как водится, начал с привета к своим сослуживцам, писал, что никак не дождется того дня, когда опять вернется в свою боевую семью. Рассказывал о тыловой жизни, о том, с какой жадностью здесь ловят каждое сообщение Совинформбюро. Потом подробно и с восторгом о душевном отношении врачей и сестер к фронтовикам. Особенно... сестрички Анечки. В конце письма Алешин вновь передавал приветы и пожелания боевым товарищам, друзьям, а гвардии младшему сержанту Мищенко наказывал не варить без него вареников, потому что, мол, второй раз он уже не захочет их делать - слишком утомительный процесс, - а попробовать хочется...
Притихли автоматчики. Мищенко отвернулся в сторону, пряча от товарищей непрошеную слезу.
- Давайте, братцы, отпишем Алешину письмо сообща, - предложил Воронов. - Расскажем о рукопашном бое, о подвиге Грищенко и ранении Хадырова, о том, что мы первыми вышли к Днепру и здесь, на берегу древнего Славутича, Мищенко сдержал слово и сварил чудесные вареники...
- И еще напишем о том, что ждем его, - предложил рядовой Панферов. Пусть побыстрее возвращается, без него, мол, не начнем форсирование Днепра, а форсировать надо, потому что Мищенко на том берегу обещал еще вареники сделать!
- Пусть возвращается вместе с этой медсестрой Аней! - вставил реплику Лапик. - Или фото привозит: мы посмотрим, так ли она хороша, как он пишет. Может, ему от боли и тоски только померещилось, втрескался парень - спасать автоматчика надо.
Все рассмеялись. Парторг разгладил на планшете тетрадный листок, приготовился писать. Автоматчики сгрудились над ним.
- Ну точно как запорожцы! - воскликнул гвардии рядовой Черноморец. Прямо тебе письмо турецкому султану!
...Не очень часто на фронте бывают такие минуты. Но и без них представить нашу тогдашнюю суровую жизнь нельзя. Шутка должна быть спутником солдата. Она помогает снять напряжение, хотя бы на время забыть о печальном. Она сближает людей. На фронте к шутке, мне кажется, и восприимчивость другая. Пусть и не всегда изысканна реплика острослова, зато реакция на нее у бойцов - дружная, оживленная.
Вот и тогда я с удовольствием слушал, как под смех сослуживцев изощрялись ротные балагуры, видел, как все теснее становилось вокруг парторга. Коллективное письмо складывалось быстро. И когда была поставлена последняя точка, Воронов прочел его вслух. Прямо скажем, стройностью стиля и логики оно не отличалось, но вызвало единодушное одобрение, долго еще оставалось предметом оживленных разговоров.
Парторг не спеша сложил тетрадный лист в почтовый треугольник, смешно, по-ребячьи, слюнявя кончик чернильного карандаша, аккуратно написал адрес... Он долго владел вниманием людей, хотя сам говорил мало. Ничего внешне приметного, никаких громких слов. А бойцы стояли вокруг него, кучно собравшись, положив руки друг другу на плечи.
И это, я знаю, были минуты, сближающие солдатские сердца, захватывающие минуты ощущения братского единства, товарищеской спайки. Может быть, об этом никто и не думал, но настроение, убежден, было таким. Тем более и письмо-то, хотя и имело местами шутливый тон, в конечном итоге выражало и пожелание другу быстрее встать в боевой строй, и готовность еще крепче бить заклятых фашистов.
Не стал проводить парторг на этот раз и специальную беседу о войсковом товариществе, которую планировал. Он прекрасно понимал, что все письмо Алешина буквально пронизано этим светлым чувством, а потому не может не вызвать у солдат такую же ответную реакцию. А каждый из нас конечно же отлично понимал Алешина, я и сам испытывал те же непреодолимые чувства, когда после ранения всем сердцем стремился в родную часть, к своим боевым друзьям.
Войсковое товарищество, железная спайка, сплоченность советских воинов - одна из славных боевых традиций наших Вооруженных Сил.
Вспоминаю, как политработники, партийные активисты распространяли боевые листки, в которых рассказывалось об эпизодах, где ярко проявилась взаимовыручка воинов, еще чаще рассказывали об этом устно. Тема войскового товарищества была едва ли не самой главной на наших комсомольских собраниях. Не забыть мне, с каким захватывающим вниманием мы смотрели кинофильм "Два бойца" и какой интересный разговор после этого провели в ротах пропагандисты. Ненавязчиво, исподволь, учитывая настроение людей, они побуждали их глубоко задумываться над самым важным: как воевать еще лучше, с большей яростью и мужеством бить гитлеровцев.
Вот так, по-своему, умел подойти к людям и наш партийный вожак гвардии старший сержант Воронов, умел завоевать их внимание, вызвать у них благородные чувства. Заботясь о раненых товарищах, переписываясь с ними, он время от времени сам читал полученные в ответ письма или передавал их для громких читок в отделения. Так по цепочке письмо и ходило из взвода в взвод. Из него автоматчики узнавали о положении в тылу, об отношении к раненым в госпиталях, о том, что советские люди живут единой надеждой на скорую победу...
В нашем парторге жило какое-то особое чувство ответственности за дела в подразделении. Может быть, только сейчас я могу более полно осмыслить, какую огромную помощь он оказывал командиру. Характерен даже тот эпизод, когда писали письмо Алешину. Все расходились в приподнятом настроении, вслух размышляли о том, действительно ли хорошо в госпитале товарищу, девушек своих вспоминали, о мирной жизни размечтались... Парторг будто и не слышал обо всем этом, дописывая адрес. Но вот он встал, распрямился, тень усталости пробежала по его лицу. Уловил мой взгляд и тут же тепло улыбнулся, подошел поближе.
- Хороший у нас в роте народ, товарищ лейтенант. Вон как размягчились. По всему домашнему истосковались... Так ведь?..