- Справится, - упрямо сказал Прокофий Логвинович. - В Рыбалко я совершенно уверен - новой должности он соответствует. Боевой, растущий генерал.
Спросили мнение Мельникова:
- А комиссар как смотрит?
И Мельников так же твердо, как Романенко, отвечал, что хорошо знает Рыбалко и ручается, что с новым назначением он справится.
- Ручаетесь, комиссар?
- Ручаюсь!
Разумеется, бригадный комиссар Мельников достаточно четко представлял себе меру личной ответственности за эти свои краткие, но столь емкие слова "Рыбалко справится" и "ручаюсь". Он понял причину опасений Ставки: до весны сорок второго Рыбалко участия в войне не принимал; его многочисленные рапорты по начальству и просьбы к старым сослуживцам замолвить слово перед Верховным Главнокомандующим об отправлении в действующую армию были безрезультатны; Павел Семенович руководил кафедрой в одном из военно-учебных заведений и был в нем заместителем начальника по учебной и научной работе, следовательно, современного боевого опыта не имел; в должности заместителя командующего армией находился считанные месяцы, к тому же еще при таком боевом и властном командарме, как Романенко, который все привык делать сам и Павлу Семеновичу не очень-то давал развернуться.
И все же за полгода совместной боевой страды - с весны до осени Мельников близко узнал Рыбалко, полюбил и, главное, уверовал в его командирский талант, в большую человеческую душу. Павел Семенович, герой гражданской войны, кавалерист, "академик", военный атташе, теперь учился настойчиво, обстоятельно овладевая наукой, побеждать врага в условиях современного боя. И делал это успешно - в него можно было поверить!
А уж если Мельников в ком-то был уверен, он считал главным своим партийным долгом отстаивать свое мнение, что и сделал, хотя знал точно, что это мнение может вызвать неудовольствие Верховного.
То ли единое твердое мнение Романенко и Мельникова относительно назначения Рыбалко повлияло на решение Ставки, то ли в то трудное время не оказалось более подходящей кандидатуры на должность командарма-3, то ли по иной какой причине, но приказом Ставки от 25 сентября 1942 года генерал-майор Рыбалко был назначен командующим Третьей танковой армией.
И вот теперь, спустя семь месяцев, 26 апреля 1943 года, приказом Ставки Третья танковая преобразовывалась в общевойсковую, а ее командующий генерал-лейтенант Рыбалко от должности освобождался.
Рыбалко и Мельников с этим решением не согласились. Они добились, чтобы их вызвала Москва для объяснения. Оба единодушно готовы были отстаивать право своей армии существовать как танковой, а не общевойсковой, и настаивать на отмене апрельского приказа даже перед самим Верховным.
Армия не заслуживала подобной участи! Мощная, грозная на полях сражений, она сейчас казалась Рыбалко и Мельникову по-детски беспомощной, нуждающейся в их защите, чтобы быть, существовать, драться...
Тогда, в 1942 году, Ставка дальновидно и твердо распорядилась своим единственным танковым резервом - приберегла его для зимнего нашего наступления. 14 января 1943 года в составе войск Воронежского фронта Третья танковая начала наступление из района северо-западнее Кантемировки.
Лютой была минувшая зима - морозной, многоснежной. Сосредоточение танковых корпусов в исходных районах задерживалось из-за невероятных заносов. Стрелковые соединения армии медленно прогрызали мощную долговременную оборону противника, и, чтобы ускорить прорыв, Рыбалко по приказу командующего войсками фронта ввел в сражение оба своих танковых корпуса - Двенадцатый и Пятнадцатый.
Уже 16 января танки вырвались на оперативный простор и повели пехоту, охватывая всю острогожско-россошанскую группировку противника. Не помешали ни пурга, ни бездорожье, ни сопротивление врага. Рыбалко настрого приказал своим командирам корпусов и бригад не ввязываться в затяжные бои, а рваться вперед, резать коммуникации, громить подходившие резервы. Комкоры Зинькович и Концов отлично справились с задачей - уже к исходу пятого дня операции вражеская группировка в составе тринадцати дивизий оказалась в кольце окружения, а затем менее чем за две недели была рассечена на две части, разгромлена, частью ликвидирована, частью пленена. Только Третья танковая уничтожила и взяла в плен свыше 100 тысяч солдат и офицеров противника.
Никакое сопротивление врага не могло остановить могучего порыва танкистов и пехотинцев!
Еще елозили внутри кольца окружения фашистские танковые и гренадерские дивизии, еще слали им транспортные "юнкерсы" с продовольствием, боеприпасами и ненужными железными крестами; еще бессонные, обмороженные, неистовые танкисты Рыбалко дрались и умирали в ледяных, просвистанных январской стужей полях, а исход сражения уже был предрешен.
Москва, поздравляя танкистов с блестящей победой, отметила их заслуги: командарм награждался высшим полководческим орденом - Суворова 1-й степени, постановлением Совнаркома ему присваивалось очередное звание. Многие командиры, политработники, солдаты получили ордена и медали.
Так уж случилось: за Россошь - награды, за Харьков - кара...
Под Харьковом не военное счастье изменило - кончился запас выносливости, наступило перенапряжение всех сил. "Моторесурсы отработали", - как говорят танкисты. В корпусах, где полный комплект танков составляет сотни машин, - оставались считанные "тридцатьчетверки". Танкисты, пехотинцы были на пределе физических и духовных сил.
Тяжко пришлось нашим наступающим на Украине армиям под Харьковом. После разгрома противника на Верхнем Дону войска Воронежского фронта двигались вперед без оперативной паузы. Штаб Третьей танковой расположился на окраине только что освобожденного Харькова, корпуса Зиньковича и Копцова и входившие в состав армии стрелковые дивизии продолжали безостановочно продвигаться на запад. Наступление шло в предельно трудных для наших войск условиях, но оно шло, и в эти дни даже фашистская пропаганда устами Геббельса признала: "Мы переживаем на Востоке военное поражение. Натиск противника в эту зиму предпринят с ожесточением, превосходящим все человеческие и исторические представления".
Лихорадочно готовилось вражеским командованием контрнаступление. Против войск левого крыла Воронежского фронта сосредоточилась к 4 марта мощная группировка в составе шести танковых и десяти пехотных дивизий. На направлении главного удара противник при двукратном превосходстве в живой силе обладал еще подавляющим превосходством в танках (более чем в одиннадцать раз), артиллерии, авиации.
Острие танкового удара нацелено было на армию Рыбалко. Но протаранить бронированным кулаком ее боевые порядки враг не смог - он лишь потеснил части армии на несколько километров. Тогда после перегруппировки неприятель ударил встык Третьей танковой и Шестьдесят девятой и в образовавшуюся многокилометровую брешь ввел подвижные войска. К концу дня 16 марта Третья танковая дралась уже на западной и северо-западной окраинах Харькова, прикрывая город от наседавшего врага. Командиры танковых корпусов и стрелковых дивизий докладывали командующему: в бригадах боевых машин остались единицы; снарядов к танкам меньше половины боекомплекта; горючее на исходе; поля в ручьях, дороги в грязи, а пехотинцы обуты в валенки; велики потери в живой силе, прибывающее же пополнение из местных мобилизованных не знает нового стрелкового вооружения, да и боеприпасов очень мало...
Через два дня пути отхода армии из города оказались отрезанными. Третья танковая очутилась в окружении.
Рыбалко сидел над картой, черный от горя, забот, усталости. Он только что узнал, что тяжело ранен и вскоре умер комкор-15 Герой Советского Союза генерал Василий Алексеевич Концов - герой Халхин-Гола, бесстрашный человек, замечательного ума и таланта командир. Во главе корпуса он прорывался к главным силам армии. Танки группы прорыва вышли прямо на командный пункт танкового корпуса СС...
В довершение бед штарму приходилось менять беспрестанно места своего расположения. Едва успели обосноваться на окраине Мерефы и установить связь с корпусами и дивизиями, началась бомбежка. Пришлось перебраться в Харьков, на Холодную гору. Здесь опять налетели "юнкерсы". Чьи-то чужие глаза пристально, настойчиво выискивали именно их, танкистов. Переместились на Тракторный, заняли огромное кирпичное здание заводоуправления. В предвидении нового налета в комнате командующего на третьем этаже собрался Военный совет армии. Можно драться и в окружении - не это смущало членов Военного совета, но враг, обошедший город, получал возможность беспрепятственно дойти до Россоши. Надо было вырваться из кольца, чтобы преградить дорогу противнику, заставить его принять бой в условиях, выгодных не ему, а нам.
Очень трудное, хоть и необходимое, целесообразное, решение предстояло принять или отвергнуть. Пока войска в городе, он - наш, советский, отбитый у врага... Понимая, как тяжело генералу произнести роковые слова, первым нарушил тягостное молчание Мельников: "Павел Семенович, мы должны просить у командования разрешения оставить Харьков..." Рыбалко освобожденно, благодарно взглянул на него: "Я согласен". Послали срочную шифровку командующему Воронежским фронтом генерал-полковнику Голикову. Он ответил, что с доводами Военного совета согласен и доложит Верховному Главнокомандующему о просьбе немедля. В напряженном ожидании Рыбалко и Мельников беспрерывно курили, склонясь над картою, где синие стрелы зловеще тянулись за Харьков к Северскому Донцу, к Белгороду. Наконец, вышел радист с расшифрованной разрешающей телеграммой фронта, и тут же началась бомбежка. За их ли штабом по-прежнему охотились "юнкерсы" или это случайное было совпадение (на Тракторном ремонтировались танки), теперь уже не имело значения. Члены Военного совета пошли к выходу из комнаты, и тут вслед за нарастающим воем бомбы тяжело рвануло. Полетели стекла, качнулась земля, тугой тротиловый взрыв дохнул в лица. Рыбалко и Мельникова разбросало в разные стороны. Поднялись обсыпанные известкой, оглушенные, но целые. Две секции дома отсекла, развалила тяжелая фугаска... Сожгли оставшиеся без горючего машины и в ту же ночь тремя группами (впереди и позади каждой группы прорыва живучие, верные "тридцатьчетверки") начали прорыв на восток. К утру 17 марта, форсировав Северский Донец, вышли к своим, к городу Чугуеву, в расположение войск Юго-Западного фронта. В течение марта держали здесь оборону, успешно отбивая бешеные атаки танкового корпуса СС и не отступая ни на метр.
И тут подоспело непонятное и несправедливое распоряжение: Третью танковую армию преобразовать в Пятьдесят седьмую, общевойсковую...
Они не могли и не хотели примириться с этим решением и восстали против него - разумеется, в пределах строгой регламентации армейских правил. Военному совету Главного автобронетанкового управления Красной Армии послали письмо. Оно было отправлено в апреле, еще до первомайского приказа Сталина, в котором говорилось, что "немцы рассчитывали окружить советские войска в районе Харькова и устроить нашим войскам "немецкий Сталинград" и что, однако, "попытка гитлеровского командования взять реванш за Сталинград провалилась",
В пространном своем письме члены Военного совета указывали, что за время боевых действий армия прошла свыше тысячи километров, 800 из них - в наступлении; пленила 54 тысячи врагов и 65 тысяч уничтожила; разгромила 15 пехотных дивизий противника, освободила несколько тысяч населенных пунктов; 17 дней в оборонительной операции под Харьковом армия дралась с превосходящими силами врага и город оставила только после разрешения командующего фронтом.
Третья танковая доказала свою боеспособность и живучесть именно как танковая армия. С выводом же танковых корпусов из ее состава в резерв Ставки Третья танковая прекращает свое существование как танковая армия и превращается в общевойсковую, полевую армию.
В целях сохранения боевых традиций танковых войск и воспитания кадров на основе полученного в течение почти года боевого опыта и успешно проведенных наступательных операций Военный совет считает целесообразным сохранить армию как танковую. Армия располагает хорошо подготовленными кадрами танкистов, которые в полевой армии не могут быть использованы по своему назначению.
На основании всего вышеизложенного Военный совет просил сохранить управление армии как управление танковой армии и саму Третью для будущих наступательных операций.
Генерал-полковник Федоренко не заставил долго томиться в ожидании ответа - позвонил в начале мая:
- Приезжайте в Москву, срочно!
И вот уже подкатывает "виллис" с опознавательным знаком Третьей танковой (три концентрических белых круга) к московской окраине. Контрольно-пропускной пункт у деревни Чертаново. Строгий, подтянутый лейтенант, он уже в новой, недавно введенной форме - высокий воротник гимнастерки, непривычные погоны, - проверяет у фронтовых генералов документы. Широкая асфальтовая лента Варшавского шоссе еще кое-где сужена уродливыми баррикадами, а на перекрестке у Нижних Котлов угрюмо чернеют щели приземистых дотов. Женщины, девушки, мальчишки, даже дети одеты не в весеннее мирное разноцветье, а в защитную или темную одежду. Очереди у булочных и продовольственных магазинов, переполненные трамваи, много военных на улицах. Густо расставлены - на открытых площадках, на пустырях, на высоких зданиях - зенитные орудия и пулеметы. Пушки точно дремлют сейчас, опустив длинные свои стволы, а счетверенные пулеметы задорно выставили курносые рыльца в синее небо, будто принюхиваются к весеннему ветерку, овевающему город. Справа, за старыми домишками, за рекой, просторно раскинулась железобетонная громада автозавода, и невооруженным взглядом видны цеховые пролеты, исковерканные фугасными бомбами и огнем, а над ними, по всему горизонту, веселые дымы из труб. Рабочая столица трудится для фронта, для победы.
Нет уже в облике столицы той суровости, которая была в ней минувшим трудным летом, когда совсем неподалеку от Москвы, за рекой Упои, стоял фронт и ветер войны еще не повернул от Сталинграда на запад.
Проскочив Большую Ордынку, "виллис" въезжает на Москворецкий мост. Рыбалко и Мельников с волнением вглядываются в знакомые вечные силуэты Кремля, собора Василия Блаженного, щедро освещенные ослепительным полуденным солнцем. Машина тормозит у подъезда Второго дома НКО - здесь, близ Красной площади, находится Главное автобронетанковое управление РККА.
Генерал-полковник Федоренко принял приехавших тотчас. Поднялся из-за стола, пошел к ним навстречу неторопливо, чуть вразвалку. Оба генерала пытливо вглядывались в командующего, пытаясь предугадать ответ на мучивший их вопрос. Пожалуй, Яков Николаевич вел себя подчеркнуто официально. Значит, дела их плохи. Но, с другой стороны, если бы хотели отказать, незачем было вызывать их в Москву.
Федоренко усадил гостей, разрешил курить. Оглядел внимательно обоих маленького бритоголового темнолицего Рыбалко и крупного осанистого Мельникова. Их сдержанное волнение проявилось лишь в том, что они тотчас торопливо полезли в карманы за папиросами. Командующий бронетанковыми войсками вдруг хитро, проницательно улыбнулся, отчего усталые глаза его утратили суровость. Перед приезжими на миг явился доброжелательный, отзывчивый товарищ, бронепоездник Первой Конной, грубовато-веселый краской Яша Федоренко, каким оба знали его многие годы.
Рыбалко и Мельников вздохнули облегченно - кажется, их дела были не так уж никудышны.
- Видимо, поедем в Ставку, - уже деловито, сухо сказал генерал.
Потянулся к трубке одного из телефонов на столе. Когда он произнес: "Докладываю: Военный совет Третьей танковой прибыл", - Рыбалко и Мельников невольно подтянулись, замерли, слушая. "Разрешите приехать с ними?"
Генерал встал, сохраняя выражение деловитой замкнутости, оглядел приезжих: вид у них был непарадный, но по-фронтовому подтянутый.
- Вас вызывают в Ставку...
Хотя им было идти недалеко, Федоренко усадил их в свою машину. Через несколько минут, ровно в пятнадцать часов, пройдя два или три поста, они входили в приемную.
Верховный Главнокомандующий дал положительную оценку действиям наших войск под Харьковом. Немцы сосредоточили там превосходящие силы на узком участке и хотели нам устроить свой Сталинград. Их план провалился. Большую роль в срыве вражеского контрнаступления сыграла Третья танковая армия. Она понесла тяжелые потери в людях и особенно в технике, и это дало повод фронту просить Ставку о ее преобразовании в общевойсковую армию. Теперь Верховное Главнокомандование рассмотрело просьбу Военного совета Третьей танковой армии, которая после Харьковской операции была придана по частям разным соединениям, и согласилось просьбу удовлетворить. Третья танковая расформирована не будет. Ставка издаст на этот счет соответствующий приказ.
Павла Семеновича попросили доложить, в каком состоянии вышедшие из боя войска.