Стояли суровые, подтянутые часовые с автоматами. С воздуха КП явно не просматривался - в армии умело соблюдали маскировку.
Кадровик привел подполковника к входу в один из десятка блиндажей, врезанных в бугор, дисциплинированно простился, поднеся руку к пилотке и щелкнув каблуками заношенных сапог.
В просторной землянке за дощатым, грубо отесанным столом сидел над картой генерал Рыбалко. Когда подполковник вошел, он поднялся, одернул китель и тоже стал по стойке "смирно". Выслушав доклад о прибытии, генерал подал руку, но не усадил вошедшего, а довольно долго внимательно вглядывался в него. Составил, видно, какое-то мнение и тогда, чуть припадая на обе ноги, прошелся по землянке, спросил:
- С этим участком фронта вы знакомы?
- Нет, товарищ командующий. Я только что из госпиталя.
- Как здоровье сейчас?
- Хвалиться нечем, но воевать силенок хватит.
- Тогда слушайте обстановку.
Глаза у генерала блестящие, зоркие. Наголо обритая голова, пожалуй, чересчур крупная для небольшой, плотной, слегка сутулой фигуры. Голос звонкий, но без начальственного металла, тон спокойный, деловой.
- На нашем Букринском плацдарме, который в ста километрах южнее Киева, - объяснял, водя рукой по карте, командующий, - идут затяжные бои. Воюем и днем и ночью. Сюда стянуты крупные силы немцев. Элемент внезапности нами потерян, хотя враг и понял уже, пожалуй, что нас он не столкнет в Днепр. Однако нам Киев трудновато брать отсюда, возможно, придется перегруппироваться и ударить с другого плацдарма. Мы должны быть готовы к перегруппировке.
Вгляделся - все ли понял новый комбриг, отложил карту, снова пошел трудной походкой по землянке.
- Бригаду, подполковник, вручаю вам потрепанную, танков в ней мало. Бывший ее командир допускал большие просчеты. Немедленно, сегодня же вступите в командование и наведите должный порядок. Офицер связи, прикомандированный к вам, ждет вас в соседней землянке. Желаю успеха, товарищ Драгунский.
Теперь пожатие мягкой руки было продолжительнее, взгляд теплее. Командующий уже принял комбрига-55 "под свое крыло".
В строжайшей тайне готовилась рокировка Третьей гвардейской танковой и Седьмого артиллерийского корпуса прорыва (его Семнадцатая дивизия воевала бок о бок с танкистами на Букрине) на Лютежский, расположенный севернее Киева плацдарм. Предстоял двухсоткилометровый марш по Левобережью, едва ли не на глазах противника.
Части армии уходили ночами, оставив свои работающие на обычном режиме радиостанции и соорудив из дерева и земли макеты танков. Кочующие орудия из Семнадцатой дивизии еще несколько дней, вплоть до наступления, вели огонь по противнику, который и не заподозрил, что у него из-под носа русские вытащили мощную танково-артиллерийскую армаду и передвинули ее далеко на север. Удалось осуществить операцию в течение трех последних ночей октября. К счастью, и погода была нелетная - вражеская авиация сидела на своих аэродромах.
Этой блестяще осуществленной перегруппировкой непосредственно руководили заместитель Ватутина генерал Гречко и командарм-3 Рыбалко.
3 ноября, на рассвете, началась на Лютежском плацдарме артиллерийская, а затем и авиационная подготовка. Уже в первый день, чтобы преодолеть сильное сопротивление противника, командующим общевойсковыми армиями пришлось ввести в сражение свои вторые эшелоны и резервы. Высшего напряжения бои достигли утром следующего дня. Осенний моросящий дождь размыл дороги, скрыл от артиллеристов и летчиков цели на переднем крае и в глубине позиций неприятеля. Пехота, понеся большие потери от огня неуничтоженных очагов сопротивления, медленно прогрызала немецкую оборону.
Во второй половине дня командующий фронтом отдал приказ изготовившейся для наступления Третьей гвардейской танковой армии: "Вперед!" Еще не была прорвана оборона в тактической глубине, и танки должны были помочь пехоте.
Танковая лавина, обогнав наступающие стрелковые части, покатилась по лесным дорогам, через пригородные киевские места в обход украинской столицы. Подходившие немецкие резервы сшибались с ходу. Быстро темнело, и Рыбалко отдал бригадам приказ атаковать с зажженными фарами, с включенными сиренами, вести интенсивный огонь из пушек и пулеметов безостановочно.
Эта ночная атака сотен воющих и грохочущих, стреляющих и ослепляющих огнем танков была почти фантастическим, устрашающим зрелищем. Враг не выдержал, покатился вспять. Отбиты Пуща Водица, Беличи, Святошино. Перерезана дорога для отхода немцев на Житомир. Поздний ноябрьский рассвет - после огненной бессонной победной ночи. Танковая армия Рыбалко совершает то самое свое главное, ради чего она вызвана к жизни и существует: мощно и стремительно рвется вперед, сквозь сумерки и непогоду, долгая оборонительные линяй и сопротивление ошеломленного врага, нарушает работу тылов, режет коммуникации, наводит панику в штабах и громит спешно марширующие к фронту резервы. Уже нет у противника стабильного фронта. Уже не знают в точности педантичные немецкие генералы, где их части, а где передовые отряды грозной танковой армии Рыбалко. На дорогах, уже далеко за Киевом, русские танки, русская и чешская пехота полковника Свободы на бронетранспортерах и грузовиках, "катюши" ревут у Борщаговки, артиллерия, сопровождающая танки, бьет по Крюковщине, у станции Жуляны навстречу танкистам с тыла атакуют партизаны. Полыхают самолеты на аэродроме у Жулян, взрываются цистерны с горючим.
По радио командиры бригад принимают приказ Рыбалко:
- Говорит Громов, говорит Громов. Драгунский и Головачев, не задерживаться, вперед - на Вету Почтовую, на Васильков!
Мимо радостных, возбужденных людей, приветствующих своих освободителей, несутся танки по дорогам на юго-запад. Хлещет стылый дождь, огрызается вражеская артиллерия, но люди не расходятся, кричат, машут, плачут. Стоит танкистам и мотострелкам где-нибудь остановиться, их окружают, целуют, пытаются чем-нибудь угостить.
К вечеру 6 ноября, в канун Октябрьского праздника, Рыбалко и Мельников догнали Пятьдесят пятую танковую бригаду. Штаб ее расположился на окраине Василькова, в двухэтажном заброшенном доме.
Увидев генералов, подполковник Драгунский отложил мятую карту (танкисты карты носили за голенищами сапог), быстро поднялся из-за стола.
- Товарищ командующий, вверенная мне бригада...
В комнате жарко пылала раскаленная железная печурка, неярко светили аккумуляторные фонари.
- Хорошо живете, хлопцы, - весело проговорил Рыбалко, - тепло, светло, вроде и войны нет...
У Павла Семеновича лицо желтое, отечное, но он возбужден победою, оживлен и явно стремится преодолеть недомогание. К огню не идет, хоть и зазяб.
- Комбриг, ваша бригада сможет завтра драться?
- Сможет, товарищ командующий! Водителям только нужно немного отдохнуть - третью ночь без сна...
- Хорошо, - охотно соглашается Рыбалко. - До утра вас не тронем, а завтра... Давайте карту! Смотрите: вот Фастов, а вот село Паволочь. Ваша бригада в качестве передового отряда армии должна обойти город с юга, прорваться немцам в тыл и овладеть селом. В затяжные бои не ввязываться. Дальше Паволочи не идти, обеспечьте подход главных сил армии. Правее вас с такой же задачей выходит Пятьдесят четвертая мехбригада полковника Лупова. Начать действовать в девять часов утра. Ясно?
- Ясно, товарищ командующий. Но я не имею связи со штабом корпуса, не знаю, где он находится и как доложить о полученной от вас боевой задаче.
Рыбалко одобрительно кивнул. Добро вгляделся в молодое, энергичное и, несмотря на усталость, оживленное лицо комбрига.
- Не беспокойтесь. Я это сделаю сам. Проводите нас с членом Военного совета.
Ночь по-осеннему черна. Водитель на минуту посветил фонариком. У машины командующий остановился.
- С рассветом уходи отсюда, иначе фриц задаст тебе жизни, - сказал он тоном заботливого старшего друга (Мельников по опыту знал: теперь сердце командующего открыто для боевого комбрига, который отныне стал "любимым сыном").
Рыбалко понизил голос и, точно большую тайну выдавая, добавил:
- Действиями вашей бригады, подполковник, командующий фронтом доволен. Насколько мне известно, генерал армии Ватутин представил вашу Пятьдесят пятую к наименованию "Васильковской". Сегодня ночью ожидается приказ Ставки.
Подал руку комбригу:
- Верю вам и надеюсь, что завтра возьмете Паволочь. Задача трудная, но почетная. Это будет хороший подарок Родине в честь двадцать шестой годовщины Октября.
Бригада подполковника Драгунского выполнила приказ: вышибла немцев из Паволочи и отбивала все попытки врага вернуть себе село обратно. Через три дня радисты бригады, безуспешно пытавшиеся связаться со штабом корпуса или армии, наконец услышали голос своего командующего: "Говорит Громов. Поздравляю с победой. Организуйте круговую оборону. Громите врага в тылу, мы идем к вам".
Но прийти не удалось - последовал сильный вражеский контрудар, и армия вынужденно перешла к обороне. К Паволочи прорвались остатки разбитой бригады Лупова. У Драгунского кончались боеприпасы и горючее, враг бомбил, обстреливал, атаковал непрерывно. Но танкисты верили: генерал не оставит их в беде.
Так оно и произошло.
Через несколько дней, к вечеру, над селом зарокотали моторы. Преследуемый "мессершмиттами", над самыми крышами летел "король воздуха" "кукурузник". Он сел на огороде, и раздосадованные "мессеры" убрались. Через десяток минут автоматчики привели к комбригу двух молодых пилотов. Это были ребята из эскадрильи связи Третьей танковой армии. Они передали пакет от командующего. В приказе Рыбалко значилось:
"Сегодня ночью ударом в северном направлении прорвать оборону. Разведать части противника, выйти из леса севернее Ставища. Вас встретят. Артиллерия обеспечит выход. Сигналы прохода через наши войска передадут летчики. Громов".
У-2 улетел. Комбриг приказал уничтожить оставшиеся без горючего грузовики. Жители тепло проводили танкистов, шедших на прорыв. Рейд по тылам врага был удачным. Верные, надежные "тридцатьчетверки" пробили колонне дорогу к своим. За рекой Каменкой, ставшей линией фронта, бригаду нетерпеливо ждали. Когда Драгунский явился в штаб армии на окраине Фастова, Рыбалко не узнал своего комбрига - настолько тот похудел, почернел, оброс щетиною.
- Подождите в соседней комнате, я занят. Прошло полчаса. Вдруг комбриг-55 услышал громкий, радостный и сердитый вместе, голос Рыбалко:
- Да как же вы мне не сказали?! Давайте его сюда! Быстро! Ведь я его не узнал, такого помятого и заросшего. Входи, Драгунский, милости просим, входи!