Мы договорились с Сарой встретиться возле ее дома на Ист-Сайде. Это оказалась одна из тех огромных безликих коробок, в которых я не поселился бы даже под угрозой смерти. Я ждал ее в вестибюле, обложенном мрамором и похожем на пещеру, и чувствовал себя из рук вон. Видеть никого не хотелось, и Сару меньше всего. Какой я идиот, что не отменил встречу! Я болезненно сглотнул, меня мутило.
Звякнул лифт. Появилась Сара в черной вязаной юбке и красной блузке, волосы у нее были распущенны. Увидев меня, она улыбнулась. Я попытался улыбнуться в ответ, но хватило меня лишь на страдальческую гримасу. Я смотрел, как Сара идет ко мне, как волнующе покачиваются ее бедра, и мне становилось все хуже и хуже. Ну почему, не успев толком разобраться со старыми отношениями, тут же надо влезать в новые?
С трудом переставляя ноги, я сделал несколько шагов навстречу, пошатнулся и ткнулся губами в ее щеку. Поцелуй вышел так себе, но я уловил в дыхании Сары легкий винный душок. Значит, тоже нервничает. Почему-то от этого открытия мне полегчало.
Я заказал столик в ресторанчике рядом с Юнион-сквер. Место вполне подходящее: недалеко от центра, не слишком модное и вполне романтическое. Метрдотеля я предупредил, что сначала мы заглянем в бар, а уже потом переместимся в основный зал.
В баре Сара заказала бокал вина, а я привычно ограничился имбирным пивом.
Совсем как подростки на первом свидании, мы скованно болтали, задавали друг другу вопросы, ответы на которые нас нисколько не интересовали, смеялись над несмешными шутками и старательно выказывали энтузиазм. Хотя до этого мы уже трижды встречались, я ощущал себя не в своей тарелке и буквально лез из кожи: выдумывал все новые темы, проникновенно улыбался, демонстрировал остроумие и раскованность. Но моему истощенному организму этот изнурительный и тяжкий труд оказался не по силам. Уже через несколько минут я был как выжатый лимон.
Пока Сара отвечала на очередной пустой вопрос, я вяло наблюдал, как двигаются ее губы, и отчитывал себя: «Расслабься… перед тобой красивая и умная женщина… просто общайся с ней и получай удовольствие… как раньше». Вот только «как раньше» не получалось. Сегодня у нас было свидание. Запланированная встреча. Обоюдное представление. Садомазохистский аттракцион, в котором участники проверяли и оценивали друг друга. Мне вдруг стало тошно. И захотелось спать. Чувствуя, что вот-вот отрублюсь, я прервал Сару, извинился и сбежал в туалет.
Глядя в зеркало, я последними словами материл кретина, отражавшегося в нем, хлопал по щекам и брызгал в физиономию ледяной водой. Мысль о том, что впереди еще целый вечер, приводила меня в исступление. Жаль, что нельзя навсегда остаться в этом сортире и закончить здесь свое жалкое и никчемное существование. Деваться мне было некуда, пора возобновлять пытку.
— Извини, — проговорил я, возвращаясь к бару, — что-то контактные линзы барахлят.
Я хотел засмеяться, чтобы как-то разрядить обстановку, но смех слишком напоминал кашель смертельно больного человека. Схватив свой бокал, я резким движением взболтал его содержимое и одним махом проглотил остатки пива. После чего мрачно уставился в пол. В голове моей царила звенящая пустота.
Спасение явилось в лице метрдотеля:
— Ваш столик готов, сэр.
Нас повели через огромный главный зал, забитый под завязку. Хоть с рестораном не прогадал. Тусклые напольные светильники в сочетании с тщательно подобранными цветами интерьера создавали сюрреалистический эффект. Мягкие волны необычной и ненавязчивой музыки — если это вообще можно было назвать музыкой — выплывали из какого-то невидимого источника. За столиками, мимо которых мы шли, сидели веселые благополучные люди, все как на подбор молодые, стройные, красивые и элегантные, все окутаны ореолом легкой богемности, все буквально излучали творческую энергию. Словом, за столиками сидели истинные манхэттенцы. Я понятия не имел, кто они, кем работают и на что живут, но совершенно точно это были не банковские клерки, не адвокаты, не врачи и не учителя — слишком уж бросалась в глаза их раскованность и естественность, слишком непринужденно звучал их смех и слишком блестели глаза.
Наш столик находился в самом углу. Тонкие красные свечи разной длины горели в центре стола, покрытого темно-синей скатертью. Столовые приборы необычной формы поджидали нас возле огромных белых тарелок. Метрдотель помог Саре сесть, освободив меня от этой неловкой обязанности. Изучение меню заняло несколько минут.
К нам подошел официант, расцвел в счастливой улыбке и почти выкрикнул:
— Добрый вечер! Как ваше настроение?
— Спасибо, хорошо, — ответили мы, переглянувшись.
— Замечательно! Меня зовут Тим! Вы у нас первый раз?
— Да.
— Превосходно! Уверен, вам у нас очень понравится.
Будь у меня с собой пистолет, я бы его точно пристрелил. Бессмысленное нагромождение превосходных форм и восклицательных интонаций режет ухо не меньше, чем скрип пенопласта по стеклу. Наше свидание и так висело на волоске, а тут еще этот Тим — Тим! — подобострастный, приторно сладкий и, несомненно, голубой — с восклицательным знаком. Его показной, бьющий через край энтузиазм в считанные секунды превратил меня из унылого язвенника-грубияна в маньяка-убийцу. Пока он взахлеб перечислял все прелести просто сказочного фирменного меню, Сара давилась смехом, наблюдая не столько за ним, сколько за мной, бесившимся от едва сдерживаемой злобы. Как только официант удалился на безопасное расстояние, она расхохоталась в голос.
Отсмеявшись, она отпила вина и внезапно сказала:
— Расскажи мне о своем творчестве.
— О чем? — мгновенно напрягся я.
— Давно ты пишешь?
— Почти пять лет.
Ну вот, сейчас последует сакраментальный вопрос, а публиковался ли я.
Сара сделала небольшой глоток и посмотрела на меня с интересом:
— А почему ты пишешь?
Такого я не ожидал. Никто и никогда не спрашивал меня, почему я пишу. Я открыл было рот, но понял, что у меня нет дежурного ответа. Пришлось выдержать паузу и неторопливо приложиться к бокалу.
— Только не говори, что ты должен, — предупредила Сара.
— В каком смысле — должен?
— Я читала, что многие пишут, поскольку якобы чувствуют, что должны это делать. Как будто внутренний голос им постоянно об этом талдычит. А для других это что-то вроде терапии.
Я обрадовался, что разговор перешел на более общие темы.
— Ну да, так и есть. Самые лучшие писатели занимаются этим именно потому, что иначе не могут. Но вообще причины самые разные.
Саре требовалась определенность:
— Например?
— Некоторые пишут вовсе не потому, что у них хорошее воображение и они умеют рассказывать истории. Кстати, это касается не только писателей. Творчество — это нечто большее, чем умение обращаться с красками, сочинять мелодии или придавать каменным глыбам узнаваемые формы. Художники, во всяком случае хорошие художники, как правило, люди с приветом. Неугомонные. У них будто шило в заднице. Создадут что-нибудь и успокоятся на какое-то время — своего рода психотерапия. Они страдают некими идеями, а творчество приносит им успокоение, они избавляются от одной навязчивой идеи и тут же заражаются по новой. Словом, творчество для художника — лишь метод навести порядок в своей башке. И особенно это относится к писателям, по-моему. Им нужно перенести свой мир на бумагу, выстроить его и проанализировать. Что-то в нем переделать, что-то выкинуть, а что-то добавить. Художник таким способом контролирует собственную жизнь. А ведь именно художники нуждаются в таком контроле больше всего. Иначе они сойдут с ума. Мне кажется, Хемингуэй был как раз из таких людей. И Ван Гог. И Чарли Паркер[11].
— И у тебя это так?
— Ну-у… У меня, конечно, все не так драматично. Увы, но моя жизнь безнадежно стабильна. Будь иначе, возможно, из меня вышел бы писатель получше.
Я не подозревал, что Сара воспримет мою последнюю реплику всерьез, но она вдруг спросила:
— Тогда зачем продолжать?
Ничего себе вопросик! Что называется, не в бровь, а в глаз. Я судорожно искал подходящий ответ, который все не находился, да и пристальный взгляд Сары не давал сосредоточиться. Тогда я пожал плечами и сказал просто:
— Нравится, наверное.
Не самый убедительный ответ, поэтому я торопливо продолжил:
— Просто мне достаточно того, что я могу написать хороший рассказ. Даже если получится не совсем то, что я замышлял, все равно это нечто новое, чего не существовало прежде. Думаю, это обычное тщеславие. Желание оставить собственный след в истории. Глупо, да?
Сара смотрела все так же пристально. Она медленно качнула головой:
— Нет, не глупо. Я понимаю, о чем ты. Но пишешь ты вовсе не поэтому.
Должно быть, я ослышался.
— Извини. Что ты сказала?
— Ты пишешь вовсе не поэтому, — повторила она без колебаний, будто зачитывала приговор. — Я не верю. Ничуть не верю.
Я не знал, как реагировать — то ли смеяться, то разозлиться. Что это с ее стороны — грубость или провокация? Или досада, неожиданно выплеснувшаяся наружу? Так и не придя ни к какому решению, я спросил:
— Почему не веришь?
— Потому, что ты пишешь прозу, художественную прозу.
— И что из этого?
— А то, что на свете предостаточно других способов оставить свой след в истории. Возможно, тебе нравится тешить себя такой мыслью, но это вовсе не значит, что тобой действительно движет тщеславие. Вот если бы речь шла о чем-то более популярном, я бы охотно поверила. Если бы ты, например, писал песенки или юморески. Но ты пишешь рассказы. Знаешь, на свете не так много людей, которые проводят вечера в одиночестве, сочиняя рассказы с одной-единственной целью — прославиться и осчастливить мир своей писаниной. Нет, здесь что-то другое. Вот только не пойму что.
Появление Тима с предложением сделать заказ оказалось как нельзя кстати. Мы взяли на двоих порцию моллюсков, Сара выбрала лосося, а я фаршированную курицу.
— О, превосходный выбор! Превосходнейший! Ваши моллюски будут готовы через пару минуток!
Тим умчался за головоногими, а я рассмеялся, надеясь, что Сара не возобновит разговор. Не тут-то было. Подняв голову, я наткнулся на ее требовательный взгляд. Сара ждала ответа.
— Ты ведь от меня не отстанешь, да?
— Просто мне интересно. Если это сокровенное, можешь не говорить.
Да, это сокровенное, в том смысле, что я еще никому не говорил. С другой стороны, меня об этом никто и не спрашивал.
— Ты слышала выражение «вымысел часто интереснее правды»?
Она кивнула.
— Так оно и есть. Твой сексапильный приятель, мистер Клинтон, доказал его на деле. — Я сделал вид, будто не заметил, как Сара сердито поджала губы. — Но знаешь, что странно: вымысел может стать правдой.
— То есть?
— То есть художественный вымысел может повлиять на человека сильнее, чем рассказ о вполне реальных событиях. Казалось бы, достоверные истории должны обладать большей убедительностью. Но литература, основанная на вымысле, воздействует гораздо сильнее, чем хроника. То же самое и с театром. Хотя декорации условны и примитивны, а сюжет явно выдуманный, хороший спектакль не оставит тебя равнодушным. Неслучайно почти все произведения, которые мы объявляем «великими», как раз из разряда художественной литературы, то есть самый настоящий вымысел. И неважно, что это — рассказы, романы, пьесы…
Я резко замолчал, внезапно ощутив неловкость, будто очутился посреди улицы в нижнем белье.
— Здорово, да? — быстро подвел черту я.
— Это и правда здорово!
Мне не терпелось уступить место перед микрофоном.
— А почему ты играешь на гитаре?
— Потому что мне понравилась твоя реакция, когда я сказала об этом.
— А, понятно. — Я предвкушал начало игры. — Ты играешь, потому что это не принято. Потому что ты не такая, как все.
— Вот именно.
— Нет, вовсе не поэтому.
— Вот как? Ты уверен?
Я кивнул.
— Хочешь отомстить? — усмехнулась Сара.
— Да, хочу, а кроме того, я тебе не верю.
Еще одна усмешка.
— Это почему же?
— Не увиливай.
— Что ж, если ты настаиваешь…
— Можешь не говорить, если это сокровенное.
Она нахмурилась, но тут же рассмеялась.
— Ты же понимаешь, гитара — универсальный инструмент. Она может быть жеманной, утонченной или безудержно распутной. Она идеально выражает любое настроение. Она гораздо интереснее, чем флейта или даже пианино. Кроме того, рояль с собой не потаскаешь. Но главное, я играю на гитаре потому, что так решила. Вот и все. И неважно, что ты и моя мама думаете об этом.
— Что до меня, то я думаю, что это здорово. И между прочим, с удовольствием послушал бы, как ты играешь.
— Я поиграю для тебя, если ты дашь мне прочесть один из твоих рассказов.
— А ты уверена, что действительно этого хочешь?
— Абсолютно, — отрезала она.
Снова появился Тим, на сей раз с большой дымящейся тарелкой, доверху заполненной моллюсками.
— Будьте осторожны, — предупредил он, вылупив глаза от возбуждения. И водрузил в центр стола блюдо с моллюсками. — Они ужасно, ужасно скользкие. Ужасно!
Еще какие скользкие. Сара взяла ракушку, но не рассчитала и сжала ее слишком сильно. Та вылетела из ее пальцев и чуть не угодила в женщину за соседним столиком. К счастью, грозный снаряд упал на пол и ускакал к соседям под стол. Похихикав, как школьники, мы махнули на него рукой.
— Ты сейчас над чем-нибудь работаешь? — спросила Сара, осторожно раскрывая следующую ракушку.
Ну вот, опять я на арене.
— Закончил рассказ примерно месяц назад.
— Его уже кто-нибудь прочел?
— Послал в журнал.
— Правда? Ну и как? Они что-то ответили?
— Ответили. Что это полная фигня.
На ее лице мелькнуло сочувствие.
— Так и ответили?
— Приложили письмецо к рукописи.
— Они не могли написать «полная фигня»!
— Зато они могли написать, что материал показался им настолько плоским и однобоким, что разочаровал их.
— Плоским и однобоким? — Сара прищурилась, изображая непонимание.
— Настолько, что разочаровал их. Это мое любимое место.
Сара помолчала, потом мрачно улыбнулась и спросила:
— А мог твой рассказ показаться им плоским и однобоким не настолько, чтобы разочаровать их?
Я скорбно поджал губы.
— Вряд ли.
— Это все равно что сказать: ваша рукопись настолько ужасная, что…
— …мы просто в бешенстве, — закончил я.
Сара смотрела на меня, изо всех сил стараясь сдержать смех. Я испустил тяжкий и долгий вздох. Сара не выдержала и захохотала.
— Ваша рукопись такое дерьмо, — сквозь смех объявила она, — что мы просто подавились ею.
Я поднес ко рту бокал.
— Извини, — сказала Сара и снова засмеялась. — Я знаю, это подло.
— Все нормально, — ответил я, махнув рукой.
— Ваша рукопись такой отстой, — прыснула она, — что мы тут все изблевались.
И она зашлась в настоящей истерике. Если глаза — это зеркало души, то смех — настоящий трельяж. Послушав, как человек смеется, можно многое понять. Сара смеялась искренне и безыскусно, без малейшего намека на неловкость или напряжение. Это был смех свободного человека. А такой смех похож на музыку. Сара заливалась от души, подрагивая всем телом, запрокидывая голову. Ей нравилось смеяться. И хотя я ненавижу, как и большинство людей, когда надо мной смеются, но через минуту уже и я хохотал во все горло.
— Прости… прости, пожалуйста, — с трудом выговорила Сара.
— Да ладно… И в самом деле ведь смешно.
— Смешно… Да, с тобой не соскучишься. — Она промокнула салфеткой слезы. — Похоже, мне придется попудрить нос, пока наш официант не принес новое блюдо. Я сейчас.
Она встала и быстро направилась в сторону туалета.
Я смотрел, как Сара идет, огибая столики и людей. Как ее округлые бедра плавно покачиваются, а руки мягко касаются спинок стульев. И вдруг почувствовал, что мне хорошо и спокойно. Несмотря ни на что. Несмотря на настойчивые расспросы Сары, несмотря на мою поразительную и не свойственную мне откровенность, несмотря на скользких морских гадов и противоестественную жизнерадостность официанта Тима и даже несмотря на гнусное письмо из того журнала. Удивительно, но даже физически мне было уже не так погано. Да что там, я чувствовал себя замечательно. Ни следа усталости и головной боли. Словом, Сара Митчелл оказалась отличным лекарством. Пожалуй, придется выставить Алексу бутылку за то, что он пинками погнал меня на это свидание.
От этих приятных мыслей меня оторвал неожиданный возглас:
— Джек?
— Ким!
— Кто это такая?
— Что ты здесь делаешь?
— У меня деловой ужин с коллегой из Лос-Анджелеса. — Всем своим видом Ким демонстрировала недовольство. — Я звонила днем, хотела тебя пригласить, но ты не подходил к телефону.
Сказать, что я удивился, значит не сказать ничего. Просто невероятно. Из бесчисленного множества нью-йоркских ресторанов нас с Ким угораздило выбрать один и тот же!
— Я спал, — пробормотал я. В голове словно туман сгустился, а язык прилипал к небу.
— Так кто это? — требовательно повторила Ким.
Я перевел взгляд на пустой стул Сары, затем снова на Ким.
— Ее зовут Сара.
— И это свидание?
Я криво улыбнулся.
— Странно, что мы оказались в одном ресторане. — Я постарался говорить дружелюбно и непринужденно.
— Джек, — в голосе Ким угадывалась ярость, — это свидание?
— Ким, послушай…
— Невероятно! — резко выдохнула она. — После того, что было вчера?!
Естественно, в этот самый момент появилась Сара.
— Добрый вечер, — улыбнулась она Ким.
Предчувствуя беду, я в замешательстве посмотрел на Сару, потом перевел взгляд на Ким. Господи, и как же теперь быть?
— Сара, — сказал я как можно спокойнее, — познакомься, это Ким.
Ким протянула руку:
— Девушка Джека.
— Ким! — воскликнул я.
— Как вы сказали? — Улыбка медленно сползла с лица Сары.
— Девушка Джека, — без запинки повторила Ким.
— Ничего подобного, — встрял я. — Что ты себе позволяешь, Ким?
Всю ее любезность как ветром сдуло.
— Так я не твоя девушка? Мы же были помолвлены!
— Вот именно, Ким, мы были помолвлены. Все быльем поросло и давно пожухло.
— Выходит, вчерашняя ночь ничего не значила?
— Ким, мы просто слишком много выпили, вот и все, — сказал я сухо.
— Прошу прощения, — вмешалась вдруг Сара. — Приятно было познакомиться, но мы бы хотели продолжить наш ужин.
Тут-то я и понял, что все безвозвратно потеряно.
Ким желчно усмехнулась мне и вонзила испепеляющий взгляд в Сару.
— О, простите, пожалуйста, — прошипела она, кривя губы. — Неужели я помешала нежному романтическому свиданию?
— Ким, — проговорил я, прекрасно сознавая, что ничего уже не исправить.
— Вообще-то да, — ответила Сара.
— Ах так! Ладно. Но прежде чем я уйду, может быть, ты, подружка, захочешь узнать, где твой прекрасный принц провел вчерашнюю ночь.
Я вскочил, едва не опрокинув стул.
— Ким, не будь дурой!
Ноль внимания.
— Так хочешь узнать или нет? — едко повторила Ким. — Уверена, что ты сгораешь от любопытства.
— Черт возьми, Ким! — проскрежетал я и схватил ее за руку.
— Давай, — зашипела она, вырываясь. — Давай спроси его.
Сара помолчала, глядя на нее, потом перевела взгляд на меня. На лице ее не дрогнул ни единый мускул. Завидное самообладание.
— Скажи ей, Джек, скажи, — не унималась Ким. — Где ты провел прошлую ночь?
Похоже, она заткнется, только если ее придушить. Я молчал, уже смирившись с неизбежным.
— Тогда я скажу. Со мной он был. Всю ночь!
От ярости у меня помутнело в глазах.
— Ким!
— В моей квартире…
Как же я ненавидел ее в этот момент!
— …в моей постели!
Ноги вдруг сделались ватными, колени подогнулись, будто меня со всего маху саданули под ложечку. Пошарив в воздухе рукой, я ухватился за спинку стула и только благодаря этому устоял.
— Это правда, Джек? — тихо спросила Сара.
Я повернулся к ней, но не смог выговорить ни слова.
— Ну давай, Джек, давай, говори, — подбодрила меня Ким, вгоняя свое ядовитое жало поглубже. — Скажи, это правда?
Сара все поняла и без слов. Она вдруг вся поникла. Зато Ким разве что не подбоченилась. Сдохнуть бы, здесь и сейчас сдохнуть. Нет, только подумать, сам себе вырыл яму, и какую. Бессмысленным, ничего не видящим взглядом я обвел зал. Мне вдруг почудилось, что тело мое, моя физическая оболочка треснула, выпуская душу на волю, и та парит над столиками, с интересом наблюдая за происходящим. Вот она зависла над нашим столиком, разглядывая меня, Сару и Ким, а еще через миг, подхваченная неосязаемым ветром, поплыла над головами посетителей, которые, ничего не подозревая, жевали себе, болтали и смеялись. У бара душа моя притормозила, явно собираясь подзаправиться, и тут ее окликнули: «Джек!»
В ту же секунду я вернулся в страшную действительность. Две разъяренные женщины жгли меня взглядами, требуя объяснений. Но никаких объяснений у меня не было. Что я мог им сказать? Что жизнь не удалась? Что счастья нет и не будет?
Первой не выдержала Ким. Презрительно фыркнув, она развернулась и удалилась царственной походкой.
Сара опустилась на стул, медленно откинулась на спинку и уставилась в блюдо с остатками моллюсков. Я тоже бухнулся на свое место. Не зная, что сказать, и не решаясь посмотреть на Сару, я также уставился на разломанные раковины.
Так мы сидели довольно долго. Наконец Сара откашлялась.
— Наверное, нам лучше продолжить в другой раз.
— Я хочу все объяснить, — торопливо проговорил я.
— Не надо. Я пойду.
Уговаривать ее не имело смысла. Какие оправдания найти? Да, я трахнул Ким, но это ничего не значит? Или еще хуже: я трахнул ее, и теперь все расчудесно… В смысле, теперь у меня открылись глаза и мне стало легче дышать? Или заявить: «Прошлая ночь никак не меняет мое отношение к тебе»? Жалкий лепет, особенно жалкий, учитывая непреклонность, написанную на лице Сары. И уже не имеет значения, что еще четверть часа назад мы были так близки. Все кончено. В том числе и свидание. Я подал знак официанту.
— Как вам отдыхается?! — радостно прокричал незадачливый Тим, подскакивая к нам. — Правда, моллюски восхитительны?!
— Боюсь, нам придется уйти. Принесите счет, пожалуйста.
Восторженная улыбка сползла с лица Тима. Он растерянно посмотрел на меня, потом на Сару. — Она сидела с каменным лицом, сложив руки на коленях, опустив глаза. Тим отпрянул назад, будто отстраняясь от неожиданного неприятного запаха.
— Тим, пожалуйста, принесите счет, — повторил я.
Он поспешно ретировался.
Когда мы вышли на улицу, я предложил Саре проводить ее до дома.
— Не стоит. Нам вряд ли по пути, — ответила она.
Я вернулся домой. На автоответчике мигал огонек.
Внутри у меня все так и сжалось.
Я взглянул на часы, прикидывая, могла ли Сара домчаться до дома и выплеснуть в трубку всю свою ярость. А если это не Сара, то наверняка Ким. Даже странно, что сообщение всего одно. Я пялился на игриво подмигивающий автоответчик, не испытывая ни малейшего желания услышать, что приберег для меня этот кусок пластмассы.
Ладно, полчаса ничего не изменят. Разденусь. Почищу зубы. Включу телевизор и минут двадцать без всякого интереса посмотрю спортивный канал.
В конце концов я не выдержал. Дотянулся до автоответчика и нажал на кнопку.
— Привет! — раздался задорный голос Джени. — Давненько не виделись, вот решила позвонить, узнать, как дела. Где был, что видел? Как ты вообще? Ходил в «Метрополитен»? Весело было? Публика все та же? Снял кого-нибудь?
Интриганка из Джени никудышная. Я ведь знаю, что Мэтт все ей рассказал. Так и есть:
— Мэтт сказал, что потерял тогда Сару из виду на целый час. Говорит, ушла куда-то на минутку и будто испарилась. Ты случайно не знаешь, куда она подевалась? — Злодейский смешок. — Позвони мне, дорогуша.
Чарли Паркер (1920–1955) — известный американский джазовый саксофонист, композитор.