Назавтра мы обедали с Томом. Его медовый месяц закончился, и он на день вырвался в Нью-Йорк из своего Чикаго, чтобы позаботиться об одном капризном клиенте, который привык щедро оплачивать все свои прихоти.
— Фирма берет расходы на себя, — похвастался Том в телефонную трубку. — Как насчет хорошего местечка?
Я немного опоздал. Заметив меня, Том улыбнулся и поспешил навстречу. Выглядел он по меньшей мере необычно.
— Господи, ну и видок! — вырвалось у меня.
— Да ладно. Вот пару дней назад я был вообще как вареный рак. А теперь даже похоже на загар, — засмеялся он.
— При чем здесь загар! Ты в зеркало давно смотрел?
— А что такого? Неужели я так сильно изменился?
— Выглядишь как… как примерный муж. Исправно исполняющий супружеские обязанности.
— Так оно и есть! — Он прямо-таки лучился самодовольством.
Едва мы успели сесть, Том достал пухлую пачку снимков.
— Похоже, с погодой повезло, — заметил я, разглядывая глянцевые картинки.
— Даже очень. Чуть заживо не зажарился, мазался кремом каждые пять минут. На Карибах в это время как в микроволновке. Но Мишель обожает море и пляжи, так что еще оставалось делать.
Поехать в другое место, подумал я. А вслух проговорил:
— Кажется, медовый месяц удался.
— Это точно, — несколько удивленно ответил Том. — Даже странно немного. Сейчас обживаем новую квартиру, даже вещи еще не распакованы.
— И как тебе женатая жизнь?
— Пока не жалуюсь. — И тут же: — И тебе советую.
Всегда одно и то же. Женитьба как переезд в Бруклин. Те, кто уже перебрался в эту дыру, начинают заманивать туда остальных.
Том наклонился через стол и сконфуженно зашептал:
— Ты еще не знаешь самого интересного. Это огромный секрет, так что до поры до времени держи рот на замке. (Я уже обо всем догадался, но надеялся, вдруг пронесет.) Мишель беременна.
— Да ты что!
Он широко улыбнулся.
— На прошлой неделе она сделала тест, ну, знаешь, в аптеках такие штуки продаются. Результат положительный. А в субботу сходила к врачу, и… я скоро стану папочкой. — Идиотский смех. — Можешь представить?
— Не может быть! Но как же… — Я вдруг осознал, что моя реакция мало походит на восторг. Пришлось подпустить в голос умильной радости. — Что ж… черт, поздравляю!
Я протянул руку. Том вцепился в нее и затряс. Я немного нервно рассмеялся.
— Просто я не… это же… вот черт! Ты ведь женился всего месяц назад! Да где там… даже меньше.
— Ну вообще-то это дело нехитрое. Достаточно и одного раза. После медового месяца такое обычно…
— Да, но… Том, вы что, не предохранялись? Вы сделали это специально?
Том смущенно покраснел.
— Ты же знаешь, я противник контрацепции. И нам уже по тридцать четыре. Мы всю жизнь вкалываем, с деньгами порядок. Если не сейчас, то когда?
И вдруг Том словно выпал из реальности. Только что он сидел напротив меня и весело болтал, а сейчас невидяще уставился в пространство и будто перенесся далеко-далеко. Обо мне он забыл напрочь. Я завороженно наблюдал за ним. Даже любопытно, каково это: узнать, что скоро станешь отцом? Том наложил в штаны от страха или просто растерялся?
Он вернулся к действительности так же стремительно, как выпал из нее. Безмятежно посмотрел на меня и легкомысленно пожал плечами:
— Поздно уже что-то делать. Время пошло.
Полдесятого, а я уже без сил.
Суматошная рабочая неделя, грызущее беспокойство и убаюкивающий ритм метро действовали лучше снотворного. Глаза слипались. Хорошо бы не пропустить свою станцию.
Я откинул голову на спинку сиденья и погрузился в полудрему. Но уже через несколько секунд очнулся и дернулся всем телом, будто сквозь меня пропустили электрический разряд. Интересно, кто-нибудь видел? Я стыдливо огляделся: всем было плевать на мои нервные конвульсии.
Девушка, сидевшая напротив, читала «Фиесту». Я удивился. Моя любимая книга. Не каждый день молоденькие свистушки читают Хемингуэя в метро. Девушка переворачивала страницы, а я рассматривал ее. Совершенно бескорыстно — просто изучал реакцию.
И вдруг вспомнил один рассказ Хемингуэя. Про женщин. Там ведь было что-то очень важное. Для меня важное. Некая истина про женщин. Оставшуюся дорогу я мучительно пытался сообразить, что именно мое подсознание пытается мне сообщить. От метро я почти бежал. В конце концов, я считал Хемингуэя старым приятелем. Плюс великим писателем и не менее великим Казановой. У кого учиться, если не у него?
Влетев в квартиру, я швырнул портфель и кинулся к книжному стеллажу. Так, сборник рассказов. Глаза пробежали по оглавлению. Похоже, мне нужны «Отцы и дети». Я перелистывал страницу за страницей, выхватывая взглядом фразы. Вот, нашел!
Ник Адамс, которому только-только исполнилось тридцать восемь, ведет машину, на переднем сиденье спит сынишка. Ник думает о давно погибшем отце. Тот не разговаривал с ним о женщинах и сексе, зато научил отлично охотиться и рыбачить.
«…И Ник был рад, что все сложилось именно так; потому что должен быть кто-то, кто подарит тебе твое первое ружье или одолжит на время и научит с ним обращаться; и жить нужно там, где водится дичь и рыба, если хочешь изучить их повадки… Что касается другого, и чего его отец не умел объяснять, все то, что тебе нужно, уже дано самой природой, и каждый познает все, что ему надлежит, сам, без наставников; и нет никакой разницы, где жить».
Я плюхнулся в кресло-качалку. Старик Хемингуэй как всегда четко излагал свои мысли. Оставалось только понять, что он имел в виду. Я перечитывал отрывок так и эдак, пытаясь обнаружить скрытый смысл.
Наконец я увидел: слова «что ему надлежит» вываливаются из предложения. Они будто выпирают из фразы, обращают на себя внимание, как сигнальные флажки или огромная роза в волосах Моны Лизы. Я прикрыл эти три слова пальцем и прочитал предложение, убрал палец и снова прочитал. Потом я проделал это еще несколько раз. Смысл предложения менялся! Без этих трех ключевых слов получалось, что абсолютное знание не просто доступно, но и легко достижимо — «…и каждый познает все сам, без наставников». Но Хемингуэй, этот законченный скептик, считает, что мужчины способны понять женщин лишь постольку-поскольку, лишь в той мере, которая каждому «надлежит»…
Захлопнув книгу, я вдруг подумал, что мой отец, возможно, очень мудрый человек.