Дверь, ведущую в подвал, им открыл невысокий плотный человек, лет пятидесяти или больше, с совершенно седой бородой и темными вьющимися волосами до плеч. Он улыбался, излучая гостеприимство и доброту.
— Это я вам звонила, — расплылась в ответной улыбке Люба.
Она чувствовала себя не в своей тарелке: никогда раньше ей не приходилось попадать в святая святых — мастерскую настоящего художника. Потому для моральной поддержки была приглашена Варя.
Художник сделал приветственный жест, приглашая женщин спуститься по крутой лестнице. Мгновение спустя Люба с Варей оказались в просторной комнате с длинным накрытым столом. Очевидно, намечалась какая-то вечеринка. На бумажных тарелках в огромных количествах лежали бутерброды с колбасой, сыром и рыбой.
— Как сразу есть захотелось, — тихо сказала Люба, чтобы художник не слышал.
Из-за разладившейся свадьбы она не знала куда себя деть. У нее было чувство, словно она сама собиралась замуж, но в последний момент от нее отказались — то ли просто бросили, то ли заменили другой и даже не сочли нужным поставить в известность. Этот чокнутый Вова ведь так и не объяснился с Инкой! И хотя теперь уже не важно, из-за чего жених не явился на свадьбу, но Любу неизвестность угнетала. Она видела подобные сюжеты в кино, но в жизни ни о чем похожем даже не слышала! А вдруг Инка что-то скрывает? Ну не может же человек в здравом уме ни с того ни с сего так унизить, обидеть любимую девушку? Значит, у него есть кто-то еще! Или на него кто-то надавил! Например, его родители могли просто взять и спрятать Вовин паспорт! И он ничего сделать не мог! А теперь ему стыдно Инке признаться, что он оказался таким беспомощным…
Но с дочерью обсудить это Люба не могла. Инна при любом упоминании свадебного позора вспыхивала как спичка и закрывалась в своей комнате.
А Люба думала об этом, когда стирала, готовила ужин, шла по улице, поливала цветы, вела уроки в школе… То есть двадцать четыре часа в сутки. Она походила на натянутую струну, которая — еще мгновение — и лопнет, не выдержав перегрузки.
Пару дней назад Люба поставила тесто для пирогов и, хотя ничем особо занята не была, забыла о нем напрочь. Сначала она слонялась по квартире, пыталась читать, потом решила прогуляться к пруду. Она долго сидела на скамейке, смотрела на мутную воду. Зашла в церковь, поставила свечки, помолилась. Гена сказал, что придет поздно — накопилось много дел. Спешить было незачем, и Люба зашла еще в парк, который был заполнен молоденькими мамашами с колясками. Шум, производимый карапузами, вся эта суета почему-то вызвали у Любы слезы. Дети вырастают, заводят семьи и собственных детей, а у ее Инки все наперекосяк.
Вернувшись домой в совсем не изменившемся настроении, она обнаружила, что тесто расплылось не только по столу, но и по стоящим вокруг матерчатым стульям, с которых плавно перетекало на пол. Полночи Люба отскребала это безобразие, оставив семью без ужина, а слепленный из остатков пирог получился кислым и малосъедобным.
С этим надо было что-то делать. Как-то отвлечься.
Люба давно хотела повесить на пустые после ремонта стены своей квартиры какие-нибудь картины, как это делали все приличные люди. Коллега по работе, которая славилась своей приближенностью к искусству, дала ей несколько визиток с телефонами художников. Вчера Люба попыталась до них дозвониться. Отозвался только один — Гавриил Панюков, к которому они сейчас и пришли. Остальные мастера на звонки не ответили — видимо, пребывали в творческих поисках и игнорировали телефон.
— Сюда, пожалуйста. — Гавриил провел их в соседнюю, не менее просторную комнату, где и находились его работы.
Люба с Варей огляделись. Комната была уставлена скульптурами, бюстами и барельефами. Никакой живописью здесь и не пахло. Если ею тут и занимались, то, наверное, подпольным способом.
— Ты что, памятники решила расставить в своей квартире? — шепотом спросила Варя, когда художник отвлекся на какого-то знакомого.
— Мама родная! — совсем растерялась Люба. — Я была уверена, что он пишет картины. Ну коллега — удружила! Знаток искусства…
В центре комнаты, на самом видном месте, стояла глиняная скульптура. Это была фигура человека, изогнутого как дерево на ветру, которое, казалось, совсем не имеет опоры.
— Как вы думаете, кто это? — огорошил вопросом вернувшийся к подругам Гавриил.
Они дружно пожали плечами.
В комнате кроме них было еще несколько человек, которые или рассматривали панюковские произведения, или сидели в укромных уголках, ведя свои беседы. Громкий вопрос Гавриила, адресованный вновь прибывшим женщинам, заставил всех устремить взоры на незнакомок и прислушаться к разговору. От такого повышенного внимания Варя с Любой съежились. Их малоразвитая фантазия конечно же бросилась в глаза всем присутствующим, в чьих взглядах сквозили ирония и снисходительность. Как завсегдатаи, они сразу определили людей, далеких от высокого искусства.
Гавриил выдержал паузу, ожидая от женщин хоть каких-нибудь предположений, а потом торжественно объявил:
— Чехов!
— Неожиданно, — нашлась Люба.
Все-таки как педагог она умела быстро реагировать на самые каверзные вопросы.
— Вы привыкли к тому, что у мужских моделей должны быть торсы, мышцы? Как у Микеланджело? — пафосно произнес Гавриил. — Это несовременно. Современно — искать необычное видение. Мой Чехов изображен в образе Дон Кихота. Видите? В руке у него — вишни из сада. Сбоку — истерзанная Каштанка. На плече сидит чайка…
— Обычно на плече сидит попугай, — пробурчала Люба.
— У художника думают руки, — резюмировал мастер и, легким движением прикоснувшись к плечам женщин, словно извиняясь, отошел к кому-то из гостей.
— Ну что, берем? — усмехнулась Варя.
— Да ладно издеваться! — От встречи с искусством Любино настроение ничуть не улучшилось.
Они двинулись вдоль стен, рассматривая бюсты с прикрепленными табличками, на которых значились имена известных людей. Без этих пояснений подруги вряд ли узнали бы, с кого лепились оригиналы, — во многих случаях сходство оказывалось довольно слабым.
— Не могу, — сказала Люба, — тихо схожу с ума. У меня навязчивая идея. Все время думаю, почему Вова не стал на Инке жениться. Вчера позвонила его родителям и нарвалась на его папашу.
— И что?!
— Ему лечиться надо! Честное слово! Он заорал, что не хватало еще, чтобы его сын лез в петлю в столь раннем возрасте! Достаточно того, что он сам, то есть папаша, совершил такую ошибку и теперь расплачивается.
— Слушай, ну и семейка… Представляешь, куда бы Инка попала…
— Вот именно! Сказал, что все бабы — шлюхи и стервы. И пусть лучше Вова гуляет направо и налево — такое нес, я пересказать не могу. Я так поняла, что родители у Вовы разводятся и не могут поделить имущество. Папаша кричал, что жена, которая ни дня не работала, хочет у него все отнять и типа наша Инка тоже подобное задумала. Нужно нам их имущество! Папаша-то у них — мужик видный. Наверное, нашел себе другую… Деньги мужчин портят, им сразу хочется все старое заменить на новое.
— Вам не скучно у нас? — Около подруг опять образовался Гавриил с широкой улыбкой на лице. — Что обсуждаем?
— Как обычно, мужчин, — ответила Люба. — Почему они ориентированы только на молодых девушек? А нам что делать?
— Какая глупость! — Улыбка на лице скульптора сменилась гневным возмущением. — Это стереотип! Вам только кажется, что мужчины увлекаются молоденькими. Ну чем могут быть привлекательны всякие юные модели? — Он даже покрутил головой, словно отгоняя от себя неинтересный ему образ. — Привлекает та, у которой есть опыт! Чем больше у женщины было мужчин — тем богаче опыт. Пусть ей пятьдесят! Но у нее горят глаза…
Выдав свою тираду, он вернул радушную улыбку на лицо, опять слегка прикоснулся к плечам подруг и отвлекся на девушку, в которой чувствовалась хозяйка вечеринки. Она тихо, по-домашнему распоряжалась всем, включая самого Гавриила.
— Или жена, или любовница, — всмотрелась в нее Люба. — Сколько ей лет, как ты думаешь?
— До тридцати, — уверенно ответила Варя.
— Что же он себе не выбрал пятидесятилетнюю, у которой глаза горят? — Люба становилась агрессивной. — До чего же мужики двуличные! Говорят одно, а делают прямо противоположное. Мне Вовину мамашу даже жаль. Хоть она и явная стерва, но, когда мы были у них в гостях, мне показалось, что ее там за человека не считают. Такая, знаешь, птичка в золотой клетке. Накрыл платком — она молчит. Открыл — что-то вякнет. При этом она изо всех сил пытается продемонстрировать свою значимость. Жалкое зрелище.
— Вот видишь: что ни делается — все к лучшему! Наверняка у Вовы — все замашки его папаши! Яблоко от яблони… Сама ведь знаешь.
— Все за стол, — захлопотала молодая хозяйка мастерской.
Народ пополз занимать места.
— Может, домой? — неуверенно предложила Варя. — На нас ведь не рассчитывали.
— Раз в жизни в люди вышли — и домой?!
Любе уходить не хотелось. Дома ее подстерегали все те же мрачные мысли, от которых нужно было куда-нибудь убежать.
— Я, кстати, думала, что у художников в мастерских — полный бедлам, все замазано краской, глиной и чем-нибудь еще. А тут так чисто и уютно. Останемся! Нас ведь не выгоняют.
Будто заметив их сомнения, молодая хозяйка помахала им рукой и показала на пустые стулья.
Они расположились за столом, и им выдали по бумажному стаканчику, наполненному дешевым красным вином.
— Друзья! — сказал Гавриил Панюков. — Давайте выпьем за то, чтобы люди умели быть благодарными. Если мы этому научимся, то нам повезет в жизни. Когда-то я приехал в Москву без денег, без связей, но встретил людей, которые мне помогли. И сейчас я могу помочь им.
Все зааплодировали.
Выпив, Варя посмотрела на публику. Преобладали молодые девушки. Ученицы, которым мастер стремился помочь, или поклонницы? Их разбавляли несколько мужчин среднего возраста, двое из которых сидели как раз напротив и спорили на сложную философскую тему — как достичь в этой жизни гармонии.
— Гармоничный — это когда все нормально с гормонами, — пошутил один, похожий на журналиста Дмитрия Захарова из давно закрытого «Взгляда».
Люба с Варей дружно засмеялись шутке, и лже-Дмитрий оценил их «правильную» реакцию. Он сразу переключил свое внимание на подруг.
— Раньше я вас здесь не видел, — сказал он. — Вы — художницы?
— Что вы! — отмахнулась Люба. — Мы, собственно, случайно сюда попали.
— Здесь все случайные, — скептически отметил лже-Дмитрий. — А вы чем занимаетесь?
— Я преподаю в школе музыку, Варя — по коммерческой части… А вы?
— Поэт, художник… В одном лице. — Он перестал жевать бутерброд. — Меня зовут Валентин.
— Очень приятно. Люба. А что вы как художник делаете?
— В смысле? — не понял Валентин.
— Занимаетесь живописью? — пришла на помощь Варя. — Или, например, мебель расписываете?
— Я специализируюсь на пейзажах, портретах, — с достоинством ответил Валентин.
— И продаете? — с надеждой спросила Люба.
— Конечно. Причем недорого. Могу и на заказ, — Валентин очень оживился. — Интересуетесь?
— Портретами — нет. Я ищу что-нибудь для домашнего интерьера.
— Хотите посмотреть мои работы?
— С удовольствием.
— Я напишу вам свои координаты. Позвоните, когда удобно, договоримся. — Валентин засуетился, разыскивая в своей барсетке бумагу и ручку. — Вот, — протянул он адрес и телефон.
— Надо же! — удивилась Варя, заглянув в бумажку. — Вы живете в одном доме с нашей подругой. Ну то есть она там уже не живет, уехала из Москвы, но квартира осталась.
— Мир так тесен! — сказал Валентин. — Так я жду вашего звонка!
Его окликнула какая-то девушка. Она стояла, застегнутая на все пуговицы, и недовольно смотрела на поэта-художника, ведущего оживленную беседу с неизвестными женщинами. Видимо, она собралась уходить, и ей не нравилось, что Валентин этого даже не замечает.
— Наверное, жена, — предположила Люба, когда поэт-художник засеменил в сторону девушки. — Взгляд собственницы. — Она взяла с тарелки очередной бутерброд, налила в бумажный стаканчик еще вина и сказала Варе: — Кажется, ко мне вернулся аппетит. Последнее время я совсем не могла есть.
— И на здоровье. — Варя придвинула ближе к Любе какой-то салат в пластмассовой чашке. — Представляешь, не могу найти ключ от Женькиной квартиры. Как сквозь землю провалился! Ума не приложу, куда он мог деться! Все перерыла. А мне квартиру надо клиентам показывать! Что делать?
— Вскрывать и новый замок ставить, — с переполненным ртом предложила Люба. — Что тут думать?
— Там дверь металлическая. И замок какой-то сложный.
— Я знаю! — вскрикнула Люба, опустошив салатницу. — Надо Гавриила попросить! У него же ручки золотые. Вон какие статуи ваяет! Что ему примитивный замок открыть? Эх, жаль, Валентин ушел…
Словно чувствуя, что он нужен Варе с Любой именно в этот момент, Гавриил оказался около подруг.
— Все нормально? — спросил он.
— Гавриил! — с места в карьер рванула Люба. — Вы — такой умелый человек. А дверь без ключа открыть можете?
Мастер не сразу понял, о чем его спрашивают. Но улыбка медленно сползла с его лица.
— Простите? Какую дверь?
— Моя подруга, — Люба пальцем ткнула в Варю, — потеряла ключ. Теперь она не может попасть в квартиру.
— А Варя живет одна? Больше ни у кого нет хотя бы запасных ключей? — Лицо Гавриила выражало напряжение и подозрительность.
— В том-то и дело. Знаете, долго объяснять. Варя живет не одна, с семьей. Но квартира — не ее, а нашей приятельницы, которая переехала в Германию и попросила жилье продать. А Варя потеряла ключ.
— И вы хотите, чтобы я пошел и открыл дверь?
— Да! — обрадовалась Люба. — Я подумала, что вам это по силам.
— Но я не вскрываю чужие квартиры, — Гавриил нахмурился. — Мы с вами для этого недостаточно знакомы.
— Мы можем…
— Подождите, — остановил Гавриил Любу. — Даже если бы я согласился, то это не так просто сделать. Дверь металлическая?
— Да.
— С распорками?
Люба посмотрела на Варю, а та пожала плечами.
— Какая разница? — спросила Люба.
— Большая, — назидательно ответил Гавриил. — Если без распорок — можно просверлить замок дрелью. Если с распорками, то надо болгаркой спиливать петли. И то не поможет. Придется проем выламывать.
— Новый замок надо покупать? — проявила сообразительность Люба.
— А как вы думаете? — иронично усмехнулся Гавриил.
— Так вы нам отказываете?
— Ну, — скульптор помялся, — я, конечно, могу посмотреть. Но ничего не обещаю.
И с возгласом «дорогой мой!» он бросился к какому-то мужчине, который вошел в мастерскую. Видимо, это был желанный гость. Или Гавриил нашел повод, чтобы убежать от странных женщин, пристающих к нему с сомнительными просьбами.
— Я тут в одной газете читала интервью с Анжеем Вайдой, — посмотрела вслед скульптору Люба. — Так вот, он сказал, что героем нашего времени может стать Женщина. Потому что именно мы ответственней, мудрей и во всех отношениях лучше. Заметь, он это не перед Восьмым марта произнес. И он прав. Мы вечно должны рассчитывать только на себя. Кстати, — осенило Любу, — чего мы кого-то просим, если у нас собственные мужики есть. Неужели твой Серега не может этой дверью заняться?
— Ой, у него депрессия. — Варя представила, как разворчится муж, если она обратится к нему сейчас с подобной просьбой. — Эти проблемы с работой… Да он и не сумеет. И потом, мы с ним почти не разговариваем.
— Тогда я Генке скажу. Пусть съездит и посмотрит, что там сделать можно. И чего я, правда, к Гавриилу привязалась? Неудобно получилось. Нас встретили, накормили, напоили, а мы — здрасте вам! — требуем от незнакомого человека квартиру вскрыть. Черт-те что, бедняга, подумать мог! К тому же я ничего у него не покупаю. Свинство сплошное. Надо сваливать отсюда. — И Люба бочком продвинулась к выходу, потащив за собой Варю.
— Вы уходите? — Хозяйка мастерской заметила их маневр.
— Спасибо вам за все, — прощебетала Люба. — Мы получили несказанное удовольствие.
На улице совсем стемнело, но вечер был теплый. Весенний воздух рождал благодушное, доброе настроение. И подруги решили немного пройтись.
— Вот как они живут? — рассуждала по дороге Люба. — Постоянно народ, вечеринки, открытые для всех двери… Неужели не устают от этого? И когда Гавриил успевает работать? Мне всегда казалось, что художнику надо запереться в четырех стенах, никого не видеть и не слышать, ни на что не отвлекаться, чтобы воплотить свою идею в бронзе или гипсе. Он же растрачивает собственную энергию, которую надо в себе собирать и всячески экономить.
— Творческие люди, — сказала Варя, — нам их не понять.
— А к Валентину сходим, — решила Люба. — Я чувствую, что у нас с ним схожая энергетика. Значит, он должен писать картины, которые мне понравятся.
— Выберемся как-нибудь, — неопределенно ответила Варя.