Герцен считал необходимым сначала просветить тьму. Увидеть самому. Тогда, только тогда, - открывать другим. Предоставлять им, другим, возможность увидеть самим.
Манна не падает с неба - это детская сказка, - она вырастает из почвы; вызывайте, умейте слушать, как растет трава, и не учите колосу, а помогите ему развиться, отстраните препятствия, вот все, что может сделать человек, и это за глаза довольно...
Вся жизнь Герцена - нескончаемая проповедь - он верит в силу слова. Нечаев воплощал нечто прямо противоположное.
Кончился период безысходной тоски, нет более глубоко мучающих душу жгущих вопросов, все решено, все дело в факте переворота.
Мы отрицаем все те слова, за которыми не следует немедленно дела. Бесцельная пропаганда, не задающаяся определенно временем и местом для осуществления целей революционных, нам более не нужна. Мало того, она нам мешает. И мы будем всеми силами ей противодействовать.
Герцен:
Расчленение слова с делом и их натянутое противоположение не выносит критики, но имеет печальный смысл как признание, что все уяснено и понято, что толковать не о чем, а нужно исполнять. Боевой порядок не терпит рассуждений и колебаний...
Враги наши никогда не отделяли слова от дела и казнили за слово не только одинаковым образом, но часто свирепее, чем за дело.
Что же в письмах "К старому товарищу" выдвигалось как альтернатива и "старым революционным путям", и "новому революционаризму" Нечаева?
Смириться, сложить руки - это было не по Герцену. Ему, однако, приходится формулировать трагическую безысходность многих кардинальных проблем грядущей революции.
Герцен не потерял способности слышать чужое горе. На вопрос "что делать?" он неизменно отвечал: проповедовать.
Проповедь нужна людям, проповедь неустанная, ежели путная... Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушения. Апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.
Герцен определяет свои последние работы как сторожевой крик:
...Идите, продолжайте идти, но ступая осторожно, медленно, соразмеряя каждое движение с шагом людским. Идите с большим грузом, - не потеряйте, донесите до следующих поколений все, что накопили предшественники. Берите на себя ответственность за все своеобычное, особенное. Это - человеческую индивидуальность, лицо - храните пуще всего.
Тогда вы будете истинными революционерами.
Герцен и Достоевский одновременно столкнулись с тем явлением, которому посвящен пророческий роман "Бесы".
Герцен, в отличие от Достоевского, не считал нечаевщину-бесовщину ни сутью грядущего переворота, ни его неизбежным сопровождающим явлением. Но в последней работе Герцена, написанной за два года до первой редакции "Бесов", воплощены трагические предчувствия. Запечатлены разногласия с бесовщиной по всем пунктам1.
Герцен предощутил опасность разрушения, как до него Пушкин ("Не приведи Господи увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный"), как одновременно с ним - Достоевский.
Он не дожил до русских революций так же, как французские просветители не дожили до французской. Но именно в конце жизни он ясно увидел опасности грядущего переворота и выкрикнул предостережение.
Письма "К старому товарищу" стали итогом наблюдений, одиноких раздумий, страстных споров, интеллектуальных терзаний. И личных бурь.
***
Герцен хотел публиковать письма "К старому товарищу", советовался с друзьями.
Герцен - Огареву
20 сентября 1869 г. Есть же люди, которые понимают точно так, как я хотел высказать в письмах к Бак(унину), а теперь ужасно жалею, что они не были напечатаны. (Собр. соч. Т. XXX, 196-197.)
Читал рукопись вслух в Париже Н.Белоголовому в сентябре 1869 г., в Брюсселе - Н.Пятковскому; с ним шли переговоры о возможности публикации даже в России, в "Отечественных записках". Он не хотел, однако, чтобы его инакомыслие стало известно, потому и просил сына молчать о разногласиях с Огаревым и Бакуниным. Но высказанные мысли были ему слишком дороги, чтобы оставаться только в личном архиве... Разрешить это противоречие Герцен не успел.
После выздоровления дочери Герцен обосновался в Париже. Собрал всех родных - начала осуществляться мечта. Продолжал заниматься политикой.
П.Боборыкин вспоминает:
Все волновало Герцена, точно молодого политического бойца. Он ходил повсюду, где появлялось брожение, посещал публичные лекции и сходки.
На одной из таких сходок - на похоронах убитого журналиста Ле Нуара он и простудился. Воспаление легких, несколько дней тяжелой болезни и смерть в ночь на 22 января 1870 года. После его смерти члены семьи стали готовить сборник статей. Огарев просил не включать "Письма". Сын излагает Наталье по поводу этой просьбы свои недоумения: "Ежели он не прав - докажи. Ежели он прав - соглашайся. Но, ради несчастного Огарева, я согласен отложить до второго тома". В это время Наталья Алексеевна в Женеве получает на бланке "Народной расправы" угрозу:
№ 108
7 марта 1870 г.
Узнав, что фамилия когда-то бывшего русского деятеля Герцена думает начать издание сочинений покойного выпуском тех его статей, которые написаны им незадолго до смерти, в те дни, когда, отдалившись от активного участия в деле, началу которого он больше всех содействовал, покойный переживал тот внутренний разлад между мыслью и положением, что составляет неотделимую принадлежность предшествующего поколения, вышедшего из рядов хотя и талантливого, но все-таки тунеядствующего меньшинства барства, знающего соль и горечь русской жизни только из книжек... Мы заявляем, что статьи столько же противоположны его прежним, несомненно даровитым произведениям, сколько и всему современному настроению молодых умов России, что и сам Герцен никогда бы не согласился издать эти произведения в настоящем виде... Высказывая наше мнение г.г. издателям, мы вполне уверены, что они, зная, с кем имеют дело, и понимая положение русского движения, не принудят нас к печальной необходимости действовать менее деликатным образом.
И содержание, и язык, и бланк - все свидетельствует: автор - Сергей Нечаев. Наталья Алексеевна пересылает это письмо Александру. Он просит рукопись немедленно сдать на хранение в сейф Фогтам, - да, они знают, с кем имеют дело... А копию срочно готовить к печати. Решение свое он обосновывает в письме к Огареву так:
Я ненавижу деспотизм, правительственную цензуру, от кого бы они ни происходили; те, кто употребляет средства наших врагов, боятся гласности, свободной речи, публичности, всякого мнения (да еще с угрозами), - те не люди свободы, и никогда не произведут ее нигде.
Стоило оставлять Россию, чтобы и за границей жить под указами, приказами, цензурой и угрозой "менее деликатных мер"! Чем это лучше Николая Павловича?
...Я поступаю по совести; мой долг перед ним, перед Россией напечатать все его статьи; а там - кому это будет полезно и кому вредно - это другое дело и не мое...
Нечаев был по-своему последователен, его не обмануло чутье: герценовское заключительное слово действительно вредно для нечаевцев всех оттенков. Тогда и теперь. Агент III отделения, Роман (под именем издателя Постникова он втерся в доверие к Герцену и Огареву; ему удалось получить у них архив князя Долгорукова, завещанный покойным Герцену), продолжал следить за Огаревым и семьей Герцена. Он доносит, что Н.А.Тучкова-Огарева "напечатает здесь оставленные мужем записки-мемуары. Опять новая социальная пропаганда, и я убежден, что будет сильнее и лучше (т.е. хуже для нас) памфлетов Бакунина и Огарева"1.
Осенью 1870 года в Женеве появилась книга: А.И.Герцен. "Сборник посмертных статей". Издание детей покойного. Там впервые были напечатаны главы из "Былого и дум" - "Молодая эмиграция", "Общий фонд", "Бакунин и польское дело" и письма "К старому товарищу".
IV
"Хорошо уснуть на заре... после длинной ненастной ночи, с полной верой, что настанет чудесный день!.." Так умер Грановский.
Но так не дано было умереть Герцену.
Шестьдесят девятый год - последний, пятый акт трагедии. Ему было предначертано прожить этот год. Страшный на первый взгляд вопрос - вовремя ли умер Герцен - возникал еще при его жизни.
А.Никитенко записывает в дневник 12 января 1864 года.
На днях разнесся слух, что Герцен умер, а теперь говорят, что это ложь. Умер ли, жив ли он, впрочем, теперь, на мой взгляд, решительно все равно для России. Вряд ли отныне от него может быть для нас польза или вред2.
Вопрос о "своевременности" смерти возник сразу же и у друзей. Тургенев пишет Анненкову 22 января 1870 года:
Я с час тому назад узнал, что Герцен умер. Я не мог удержаться от слез. Какие бы ни были разноречия в наших мнениях, какие бы ни происходили между нами столкновения, все-таки старый товарищ, старый друг исчез... Вероятно, все в России скажут, что Герцену следовало умереть ранее, что он себя пережил; ...но что значат эти слова, что значит так называемая наша деятельность перед этой пропастью, которая нас поглощает?
Вероятно: умереть ранее - это в тот вершинный момент, умереть в сопровождении громкого звона "Колокола". Тогда не взошел бы на иную вершину...
***
Для личности такого масштаба вопрос о времени смерти отнюдь не праздный. Нет, Герцен не пережил себя. И его встреча с Нечаевым - не случайность. Герой трагедии сталкивается с обстоятельствами, противостоит им, может погибнуть (и чаще всего действительно гибнет), но не становится просто жертвой обстоятельств. Герой равновелик обстоятельствам. По классическому определению, трагедия включает и трагическую вину. Герой сталкивается с последствиями своих поступков, не свершать которых он не мог. Даже и знай наперед все, что придет позже. Это относится и к встрече с Нечаевым, и к опрометчивому второму браку, и к судьбе детей; шестьдесят девятый год был тем годом, когда Герцен непосредственно столкнулся с последствиями своей жизни. Увидел в Нечаеве, пусть и страшно искривленное, исковерканное, но тоже последствие. И нашел в себе силу - понять, противостоять и не проклясть все то, чему поклонялся недавно сам и звал поклоняться других.