— А почему ты опасался Гродоцкого?
— Гродоцкий — боец. Я видел, как он рубился с Кшишковяком. Это о многом говорило. Перед самым отъездом в Рим он пробежал 3 тысячи метров за 7.54,2, чуть хуже мирового рекорда.
— Интересно, как пресса оценивала шансы претендентов?
— Чаще всего упоминала Кшишковяка и Халберга. Об остальных тоже говорили, о тех, кого ты здесь назвал.
— А что писали о тебе?
— Тоже называли претендентом. В основном из-за высокого результата, показанного вместе с Артынюком на Мемориале Знаменских. Но Кшишковяка и Халберга все-таки ставили выше. Упрекали меня в тактической незрелости, это из-за проигрыша на матче с поляками. Между прочим, многие зарубежные обозреватели считали меня неважным бойцом. И я действительно нигде не успел отличиться. Рос только в собственных глазах. Логика у тех, кто не верил в меня, несомненно была. Вот смотри: на первенстве Европы я не выступал, на матчах с англичанами, американцами и поляками проиграл, рекордов не устанавливал, ни разу не выиграл ни у Кшишковяка, ни у Халберга, ни у Гродоцкого. Единственное мое достижение — победа над Куцем. Да и то, как выяснялось позднее, он уже прощался со спортом. Но наши в меня верили. Знали, что я умею бороться, и видели, как удачно я вхожу в форму.
Впрочем, особого ажиотажа в прессе по поводу предстоящей борьбы на стайерских дистанциях не было. Перед Мельбурном был, а перед Римом не было. В 56-м году Куц внес сумятицу, привлек внимание к стайерам, когда бил рекорды и дрался с англичанами. А перед Римом шумели в основном о рекордах Герберта Эллиота на средних дистанциях, об американском прыгуне в высоту Джоне Томасе, о встрече американских спринтеров с немцем Армином Хари. Вот об этом говорили. А у нас спокойненько стояли рекорды Куца, и никто к ним не приближался.
— Ты верил в свою победу, а другие не верили. Тебя это как-то задевало, раздражало, злило?
— Пожалуй, нет. Во всяком случае, я не нервничал из-за этого. Я же понимал, что журналисты — и наши, и иностранные тем более — не могут знать обо мне то, что знаю я сам. Немного обижало, когда не верили близкие люди. Уже после Олимпиады Николай Озеров дал мне прослушать пленку с записью своего репортажа о забеге на «десятку». Перед стартом он взял интервью у Куца и спросил о моих шансах. Так Володя сказал, что будет хорошо, если Болотников попадет в тройку призеров.
Но я узнал о мнении Куца уже после того, как мне вручили золотую медаль. Было немножко обидно. Я тут же и упрекнул Владимира Петровича: «А еще другом называешься!»
— Что же он?
— Причем здесь дружба, — говорит. — Сказал как думал!» Ну это, конечно, пустяки. А умом я понимал, что мне на руку весь этот скептицизм. Пусть не верят болельщики и журналисты, еще лучше, если не будут верить соперники. Тогда они не смогут караулить меня слишком бдительно, а мне легче будет наносить неожиданные удары. Вспоминая сейчас свое состояние перед Олимпиадой, могу честно сказать, что близко к сердцу не принимал я тогда разговоров о шансах на победу. Будь я помоложе, наверное, выискивал бы в газетах свое имя. Но возраст у меня был уже достаточно трезвый. Понимал я, что настоящий разговор пойдет 8 сентября и важно как раз то, что станут писать после восьмого.
— Ты считаешь, что разговор в прессе о предстоящих соревнованиях никому не нужен? Не нужно взвешивать шансы участников, заниматься прогнозами?
— Не совсем ты меня понял. Эти обзоры не имеют большого значения для спортсменов, хотя мы и порой получаем из них кое-какие ценные сведения о соперниках. Но любителям спорта они, конечно, интересны и полезны, потому что помогают ориентироваться, привлекают внимание к соревнованиям.
— Давай вспомним, как в мировой спортивной прессе оценивали шансы других советских легкоатлетов?
— Очень невысоко. Считалось, что мы победим во всех женских метаниях, в ходьбе. Пожалуй, все. Говорили в основном об американцах. Они провели серию предолимпийских выступлений в США и Швейцарии, где побили кучу рекордов. Это была настоящая психическая атака на соперников. Добро бы эти рекорды устанавливались сами собой по ходу подготовки к играм. Нет, американцы лезли вон из кожи, чтобы установить как можно больше рекордов и запугать соперников. Это было очень легкомысленно. Рекорды произвели большое впечатление на общественность, но никак не повлияли на олимпийцев из других стран. Зато сами американцы приехали в Рим, уже пройдя пик высшей формы. Рекорды отняли у них слишком много физических сил и нервной энергии.
Подготовка советской сборной проходила очень спокойно, без криков, истерик и накачки. Тренеры внимательно следили за тем, чтобы спортсмены не обрели высшую форму слишком рано.
Бывает, что спортсмен все усилия сосредоточит на отборочных соревнованиях, победит ни них, добьется права на олимпийскую поездку, но там он выглядит очень неважно, потому что сгорел на отборочных соревнованиях. Так у нас бывало и перед Мельбурном, и перед Токио, и перед Мексикой. А перед Римом все было нормально. Очень удачно прошла подготовка. Я считаю, что в этом больший заслуга тогдашних руководителей нашей легкоатлетической сборной Л. С. Хоменкова и Г. В. Коробкова. Как я спокойно готовился к играм, так и другие наши ребята готовились. И потому в сборной почти не было срывов. Наоборот, выигрывали медали там, где и не собирались выигрывать. Мудро была спланирована подготовка и проведена без суеты.
— В Рим вы заранее приехали?
— Да, недели за две до стартов. У меня как раз в Риме должны были пройти самые важные тренировки, подводящие к пиковой форме.
— Расскажи, пожалуйста, как они выглядели.
— Все по-разному. Вот одна. Мы ее втроем проводили на стадионе «Трех фонтанов» — Десятчиков, Гродоцкий и я. Длинные темповые отрезки — 3000 + 2000 + + 1000 метров, отдых между отрезками — 150 метров легкого бега. «Тройку» Гродоцкий прошел за 8.08, а я за — 8.11. «Двойку» — я за 5.24. Гродоцкий до конца не добежал. Километр — я за 2.31. Десятчиков здорово отстал. Гродоцкий был ошеломлен. «Петр, — говорит, — ни один человек так не пробежит. Ты будешь чемпионом!» Он очень прилично по-русски говорил.
— Может, это уловка была?
— Нет, Ганс — прекрасный, искренний парень. У нас всегда были очень теплые отношения. А потом все ясно было — и ему, и мне. Оба мы, опытные спортсмены, понимали, что за тренировка прошла в тот раз. Он видел, как легко я пробежал три отрезка с отличным временем. Я видел, как «наелся» он уже на втором отрезке. Между прочим, после этой тренировки мне стало ясно, что у Ганса я выиграю обязательно.
— Чем ты еще занимался в Риме?
— Очень много по городу бродил, почти все музеи облазил, ездили мы с ребятами на заводы, в гости к итальянским рабочим.
— Угощались?
— Об этом и речи быть не могло. Знаешь, как я питался в Риме? Обед — стакан молока с медом и кукурузными хлопьями, маленький кусочек рыбки или курицы, полгруши. А в олимпийской деревне, между прочим, был шведский стол: бесплатно ешь и пей, что хочешь и сколько хочешь, включая самые редкие редкости.
— Что за аскетизм? Зачем нужно было так изнурять себя?
— Знаешь, говорят: «В пути и иголка — ноша». Мне лишний вес ни к чему был. Тем более голод меня не мучил: пища-то очень калорийная.
— А настроение было хорошее?
— Отличное. Наши с первого дня удивлять всех стали. Вера Крепкина, которая в основном занималась спринтом, а в прыжках в длину не очень-то блистала, ни разу не была чемпионкой страны, вдруг стала олимпийской чемпионкой именно в длине, да еще и рекорд страны установила. Эта первая медаль очень большую роль сыграла. Все наши словно выше ростом стали. И каждый понял, что добывать олимпийское золото вполне возможно.
На следующий день — самая большая сенсация Олимпиады: поражение Джона Томаса. Ты не представляешь, какой шум был вокруг этого Томаса. Он считался самым известным, самым популярным спортсменом на играх. Толпами ходили за ним репортеры, каждое слово записывали. Чтобы рекордсмен мира, не дай бог, не заскучал, привезли ему из Америки всю семью. Такой гвалт подняли, что за этим прыгуном вот-вот и не стало бы видно всей Олимпиады. Впопыхах, по-моему, даже забыли, что Томас еще не чемпион, что соревнования по прыжкам в высоту еще не проводились. В конце концов провалился Томас с треском. Издергали его так, что он недобрал 8 сантиметров до своего рекорда, а наш Роберт Шавлакадзе прыгнул на 3 сантиметра выше личного рекорда и стал олимпийским чемпионом. Брумель только начинал свою карьеру и был вторым, а Томас — третьим.
— А как проходил бег на 5 тысяч метров, ты видел?
— Нет, как раз в эти часы у меня была тренировка.
— Странно, тренировку-то можно было перенести на час позже или на два.
— Все тренировки я проводил точно в то время, на какое у меня был намечен мой олимпийский забег, приучал организм к работе именно на этот промежуток. А потом переживания, боления ничего бы мне не дали, зато нервов стоили бы больших.
Я тренировался неподалеку от олимпийского стадиона, бегал 10 по 1000 за 2.41–2.45. Рев стадиона до меня доносился и репортаж по-итальянски. Как из пулемета давал репортер, слова друг на друга набегали. Только иногда различал: «Халберг! Гродоцкий! Халберг! Браво, брависсимо!»
— Тревожно тебе было?
— Немного волновался. Болел за Артынюка и Гродоцкого. Но за Саню болеть было бесполезно. Он в забеге «ахиллы» повредил, так что шансов не имел никаких. Не попали в финал Ефимов и Захаров.
По репортажу понял я, что была рубка между Халбергом и Гродоцким. Этого можно было ожидать. Я немного опасался, что вдруг прорежется кто-нибудь из неизвестных, на Олимпиаде такая темная лошадка всегда опасна. Но обошлось без неожиданностей, и поэтому я был совершенно спокоен.
— Высокий результат был на 5 тысяч метров?
— Я бы не сказал. Всего лишь 13.43,4.
— Но у тебя лучший результат сезона гораздо хуже — 13.56,6.
— Он показан в июне. С тех пор моя форма знаешь как выросла.
— На какой же результат ты был подготовлен в тот момент?
— Думаю, на 13.38.
— Не преувеличиваешь?
— Ровно через месяц в Киеве я пробежал «пятерку» за 13.58,2. Без борьбы, без особого напряжения, только на одной подготовке. Это вовсе не значит, что я обязательно выиграл бы «пятерку» в Риме, если бы вышел на старт: мало ли что случается на Олимпиаде. Но мог бы выиграть, причем с очень высоким результатом, потому что стимул в Риме был бы посерьезнее, чем в Киеве.