Физиологи, казалось, были в замешательстве. Как объяснить этот феномен?
Сейчас нам все ясно. Сейчас есть вполне модный термин «реабилитация», который многое объясняет. Например, то, что даже запредельные нагрузки можно переносить, если четко действует система восстановления функций. Будучи глубоко образованным специалистом, Григорий Исаевич уже тогда прекрасно понимал роль восстановительных процессов при тренировке бегуна, о чем мы с ним не раз беседовали. В то же время, обладая глубоко практическим складом ума, он умел отвлеченные, казалось бы, понятия облачать в совершенно прозаические формы — скрупулезная забота о питании спортсменов, их быте, обуви, бане, витаминах, сне.
К сожалению, многие из коллег Г. И. Никифорова обращали внимание лишь на чисто внешнюю сторону его работы. Они порой посмеивались над его яростными схватками с поваром, небрежно зажарившим бифштекс, или с завхозом, не позаботившимся об удобных постелях для спортсменов. По сей день ходит среди старых спортсменов легенды о знаменитом никифоровском овсяном отваре, о его беспощадности к нарушителям режима («после одиннадцати Исаич брал дубину и с ней поджидал опоздавших»), о том, как, выбирая место для тренировки, он руками, пальцами ощупывал каждый метр лесных тропинок.
Я думаю, что питание бегуна, детально разработанное Григорием Исаевичем, потребует еще специального разбора. Теоретически потребности спортсмена в тех или иных продуктах известны довольно давно. Это описано в научной литературе. Практически же почти всякий тренер ограничивается внушением своему ученику — этого нельзя, а это полезно. И все. А Никифоров относился к питанию спортсмена как заботливая и культурная мать к кормлению своего малыша: точно выверено соотношение белков, жиров, углеводов, сегодня столько-то витамина С, а завтра — А. Он сам готовил сложные смеси, с не меньшей тщательностью, чем это делается на детских молочных кухнях. «Организм спортсмена работает с околопредельной нагрузкой, — говорил Григорий Исаевич. — Эта нагрузка обостряет восприятие, организм начинает очень чутко реагировать на питание, которое в одних случаях может привести к катастрофе, в других — серьезно расширить возможности спортсмена».
Вернувшись из Пущи-Водицы, в официальном отчете я написал: «У большинства обследованных спортсменов как в состоянии покоя, так и после тренировок наблюдались положительные реакции, позволившие тренеру уверенно применять большие нагрузки…» Так Григорий Исаевич делом ответил на возникшие в те времена разговоры о необратимых последствиях, которые якобы оказывают сверхнагрузки на организм спортсмена. «Умелая, направленная, точно дозированная реабилитация, — как бы говорил Никифоров, — открывает перед спортсменом огромные перспективы».
Да, это был человек, мысливший широко и смело. И вместе с тем он был «тренером-нянькой» заботливо ходившим за своими воспитанниками. После многих лет знакомства с Никифоровым я пришел к выводу, что такой тип тренера тоже имеет право на существование. Не знаю, может быть, в иных ситуациях этот тренер и был бы противопоказан. Но будь Никифоров другим, он не стал бы первооткрывателем новой эры в тренировке бегунов, эры огромных нагрузок, эры «вариативной тренировки». Мне кажется, что только так, учитывая всякую мелочь и о всякой малости позаботившись лично, можно было подготовить рекорды и медали, перевернувшие представления о возможностях человеческой выносливости.
Создав и выстрадав систему реабилитации, Никифоров пошел дальше. Мы не раз говорили с ним о так называемом «скрытом восстановлении», о мобилизации внутренних ресурсов, облегчающих работу бегуна. Эти ресурсы Григорий Исаевич видел прежде всего в экономичной технике и умелой раскладке бега. Помню, кое-кто из тренеров посмеивался, когда Никифоров часами работал со знаменитым марафонцем Сергеем Поповым над техникой. Они говорили: «Это очередное чудачество: мы знаем технику спринтера, барьериста, а марафонец бежит за счет выносливости». — «Но посмотрите, сколько лишних усилий, — возражал Никифоров, — тратит бегун из-за неправильной постановки стопы или из-за слишком напряженных рук. И теперь помножьте эти усилия на 42 километра!»
Любители спорта помнят бег учеников Никифорова. Общепризнанно, что техника Попова — лучшая среди марафонцев всех времен. Не знаю ни одного стайера, кто бежал бы красивее Болотникова с его длинным, легким, стелющимся шагом. Куц, казалось, бежал тяжеловато. Но причина тому — чисто морфологическая, вызванная особенностями строения поясницы этого спортсмена. Никифоров знал об этой особенности и не пытался изменить стиль Куца. Наоборот, всю технику его бега он скоординировал с этой особенностью, что сделало стиль Куца гармоничным и максимально экономным.
В свое время мне приходилось слышать: «Повезло Никифорову. С таким учеником, как Куц, любой тренер стал бы великим». Позволю себе с этим не согласиться. Более того, берусь утверждать, что бегунов с потенциальными возможностями Куца было и есть немало. А вот Никифоров был у нас один! Мне как физиологу приходилось обследовать очень многих спортсменов. Неподкупная аппаратура засвидетельствовала: наши стайеры Николай Свиридов, Степан Байдюк и Рашид Шарафетдинов ничуть не уступают не своим функциональным возможностям Куцу и Болотникову. А потенциал рижанина Геннадия Хлыстова намного превосходил возможности любого стайера мира. Увы, скромные успехи Хлыстова, Свиридова, Байдюка и Шарафетдинова никак пока не соответствуют их неиспользованным потенциалам.
Мне довелось стать свидетелем филигранной работы Григория Исаевича с Болотниковым в 1960 году, которая завершилась золотой олимпийской медалью, а затем и мировым рекордом. В тот год Болотников достиг такого уровня тренированности, какого ни до, ни после мне не приходилось видеть ни у одного бегуна. В Риме на одной из тренировок к нему подошел новозеландец Питер Снелл, который вскоре стал олимпийским чемпионок на 800 метров, и предложил потренироваться вместе. Они должны были пробежать 10 раз по 1000 метров в околопредельном темпе. После седьмого круга Снелл сошел с дорожки.
На Олимпиаде Болотников завоевал золотую медаль на 10 тысяч метров. Он сам потом признавался, что это была легкая победа. Уверен, что и 5 тысяч метров Болотников выиграл бы в Риме. Но эта дистанция проводилась раньше, чем 10 тысяч, и тренерский совет решил не рисковать. А зря! В ту же осень Болотников предпринял попытку побить мировой рекорд Куца, который простоял четыре года. График рекордного бега был составлен так, чтобы спортсмен мог время от времени расслабляться, отдохнуть, но не за счет резкого снижения темпа, а с помощью инерции скорости, инерции прежнего темпа. Это и есть скрытое восстановление. Болотников был в таком отличном состоянии, что сам без помощи секундомера чувствовал малейшие отклонения от графика и тут же их корректировал. График был спланирован на результат лучше 28.30. В этом ритме спортсмен должен был бежать 24 круга, я 25-й — по самочувствию. Но самочувствие было таким, что Болотников показал результат 28.18,8.
Григорий Исаевич говорил мне тогда, что под выносливостью он понимает не только способность терпеть, переносить нагрузку, но и способность восстановиться в ходе работы.
Он глубоко знал, понимал физиологию, биохимию, гигиену. Но постоянно в течение многих лет поддерживал контакт со мной, утверждая, что помощь биолога необходима тренеру, чтобы не переступить границу допустимых нагрузок. Он требовал от нас объективных данных состояния спортсмена на всех этапах подготовки и, исходя из этих показателей, вносил коррективы в дозирование тренировочных средств.
Еще при первом обстоятельном знакомстве с работой Григория Исаевича мне бросилась в глаза неожиданная деталь. Все отдыхающее в пуще-Водице бегали. Рабочие, инженеры, врачи окрестных санаториев — все бегали. Григорий Исаевич быстро и легко убедил их в универсальной пользе оздоровительного бега. И сейчас, завидев пожилых людей, деловито трусящих в скверах, я вспоминаю Григория Исаевича Никифорова, выдающегося тренера, обойденного суетной славы…»
— Все верно он рассказал. Не ошибся профессор. Есть только одна тонкость. Даже не знаю, как сказать. В свое время осложнились отношения между Исаичем и Куцем. Так бывает, к сожалению. То ученик зазнался, а тренеру не хватило умении все поставить на свои места, то ученик перерастает тренера, то тренер, особенно если он с деспотическим характером, передавил, не сумел перестроить свое отношение к бывшему мальчишке, а теперь зрелому человеку, знаменитому чемпиону. У Куца с Исаичем было совсем иначе. Они тепло откосились друг к другу. Исаич был тактичен и мягок в быту. Они даже жили вместе одну зиму, у Исаича на квартире. Все было хорошо, пока не вмешался один человек. Не буду называть его. Отношения у них испортились, не катастрофически, конечно, но холодок такой образовался, явный холодок. И Куц; уже не говорил: «Мой тренер Никифоров, мой учитель Никифоров». Ничего не говорил. Будто он сам по себе вырос, как трава. Я все это произношу сейчас с чистой совестью, потому что не раз бывали у нас с Володей откровенные, резкие разговоры на эту тему.
Так вот, не знаю, как отнесется Куц к очерку о Никифорове, особенно к мнению Гандельсмана о том, что Исаич сделал Куца.
«Двадцать лет назад меня, военного моряка, перевели служить из Таллина в Ленинград. В Таллине я тренировался у Александра Александровича Чикина. Успел выполнить нормативы мастера спорта в стипль-чейзе и беге на 5 тысяч метров. Но в общем-то чувствовал себя в спорте еще салажонком. И меня очень беспокоила перспектива остаться без хорошего тренера. Некоторое время со мной занимался Леонид Сергеевич Хоменков, который в ту пору был руководителем нашей легкой атлетики. Он-то и посоветовал мне в Ленинграде обратиться к Григорию Исаевичу Никифорову.
Зимой в ленинградском манеже я не без колебаний подошел к невысокому плотному человеку. Он внимательно выслушал мою просьбу и велел приступать к тренировкам. Первый год занятий был безумно трудным. Огромные беговые нагрузки едва не раздавили меня. Доходило до того, что мне порой казалось, будто я ненавижу своего тренера за его безжалостность, жестокость. Он представлялся мне мучителем, задавшимся целью сломить меня физически и духовно. И так казалось мне довольно долго. Потом уже я стал понимать, что та нагрузка с лихвой компенсировалась восстановительными средствами, по части которых Никифоров был великий мастер. По сей день не встречал я тренера, который так же умел бы предусмотреть и обеспечить все необходимое для своего ученика, который был бы столь же добр и полон участия к нам, так много терпевшим на тяжелых тренировках.
Сейчас, с высоты стольких лет, тот год видится мне совсем иным. И не только потому, что забылась физическая боль и безмерная усталость. Нет, не поэтому. Сейчас я знаю, что Григорий Исаевич, быстро разобравшись во мне, твердо шел намеченным курсом: подготовить бойца, способного вынести любое напряжение спортивной схватки. Он тонко чувствовал грань, через которую переступать нельзя, чтобы не сломить человека. Но на подступах к этой грани тренер работал умело и целеустремленно, давая закалку, которая никогда меня потом не подводила.
Только теперь осознаешь, какая это филигранная была работа. Сам-то Никифоров не распространялся со мной на эту тему. Он был молчаливым человеком, мой учитель. Он мало говорил, но много делал. Много и хорошо.
Если я скажу, что сейчас нет таких боевых бегунов, как ученики Никифорова, то не надо мои слова воспринимать как брюзжание ветерана. Нашим преемникам и впрямь нечем особо похвастаться: ни медалями, ни секундами, ни славой. Как говорится, труба пониже и дым пожиже. Даже сейчас результаты, которых добивались Петр Болотников и Сережа Попов, показывают очень немногие наши бегуны. Обидно, но, кажется, утерян секрет подготовки настоящих бойцов, который знал Никифоров. Нет, я вовсе не претендую на роль человека, разгадавшего этот секрет. Я просто с горечью констатирую: мы забыли, как готовить боевых стайеров. Это тема особого разговора. И мне самому ясно здесь далеко не все. Но на одном хотелось бы остановиться.
Мне кажется, что мы перемудрили в разговорах о тактике бега. Стайеры понимают ее довольно просто: надо найти чудака, который доведет бег, чтобы потом на последних двухстах метрах все, кто прятался за его спиной, разыграли медали. И вот привычная картина забегов — на первых километрах каждый норовит увильнуть от роли лидера. Тот, кому удается лучше, слывет умным тактиком. Но он умный, пока не встретится в ответственных международных соревнованиях с настоящими бойцами. А уж там этот умник выглядит довольно глупо. Потому что нельзя стать гроссмейстером, играя только в поддавки. Нужно закалить себя в настоящей борьбе от старта до финиша. В борьбе за каждый метр дистанции.
Помню, сидит Никифоров грустный. «Что случилось, Исаич?» — спрашиваю его. «Вот почитай», — говорит. А в газете интервью одного нашего стайера, тогда еще молодого. Этот стайер сказал: «Я был готов на рекордный результат. Но никто из товарищей не поддержал меня, не захотел стать лидером и провести в хорошем темпе». Это было действительно грустно. Ни Болотников, ни я не нуждались в поводырях, когда шли на рекорд. И Кларка никто не тащил на рекорд, и Вирена, и Путтеманса. Нет, соперники нам мешали, а не помогали. На то они и соперники. Сейчас я боюсь, как бы этот деловой парень не сказал: «Я был готов стать чемпионом, но мне не помогли…» Как все-таки легко усваиваются иждивенческие взгляды. И как трудно воспитать бойца!
Мне могут возразить: Куц, мол, призывает к прямолинейной тактике, хочет, чтобы сегодняшние стайеры бегали только так, как бегал он сам. Нет, я далек от мысли считать только свою тактику единственно правильной. Хороша та тактика, которая ведет к победе.
Разумеется, мне было обидно, когда Кристофер Чатауэй выиграл у меня броском из-за спины на последнем метре дистанции. Но это была вполне корректная победа англичанина, который проявил большое мужество и стойкость, продержавшись за мной 4999 метров. Если бы сейчас наши стайеры так выигрывали у сильнейших бегунов мира, я первый кричал бы «ура». Но, к появлению, наши рекорды с каждым годом все больше отстают от мировых. И виновата здесь не «тактика финишного броска», которую все стараются взять на вооружение, а элементарная робость души тех, кто еще до старта рассчитывает не на то, чтобы выиграть, а на то, что ему проиграют.
Здесь, мне кажется, самое время высказаться по поводу давнего спора: что важнее — медаль или рекорд. Я не раз слышал, как спортсмены говорили: «Медаль выиграл — она твоя. А рекорд рано или поздно отберут. С этим спорить трудно, но такой расчет попахивает крохоборством. По-моему, настоящий спортсмен должен ставить перед собой максимальные задачи: и медаль и рекорд! Выбирая то, что дает потом, после ухода из спорта, более весомый процент, мы становимся суетливыми, невольно заражаемся микробом сомнения в своих силах, ищем путей полегче. Но эта мизерная арифметика чаще всего мстит, не давая ни рекорда, ни медали. Я точно знаю: пойдешь на рекорд — возрастут твои шансы и на победу. Она любит дерзких…
В пятидесятых годах у нас было определенное преимущество перед зарубежными бегунами в методике подготовки. Григорий Исаевич Никифоров разработал систему тренировки гораздо более прогрессивную, чем та, которой пользовались наши конкуренты. Но эта система была очень скоро расшифрована. В Мельбурне я провел около двадцати тренировок. Все они были засняты на кинопленку и тщательно проанализированы зарубежными специалистами.
Помню, как мы с Григорием Исаевичем читали переводы статей, опубликованных в австралийской и американской прессе, с подробнейшим описанием моих тренировок. Потом нам, не скрою, было немного обидно: соперники сумели воспользоваться нашей системой подготовки лучше, чем советские стайеры более поздних времен. Австралиец Перси Черутти, а потом и новозеландец Артур Лидьярд развили взгляды Никифорова и отлично приспособили их к своим условиям. А некоторые наши тренеры, не разобравшись, бросились копировать тренировочные схемы Герберта Эллиота, Питера Снелла, Мюррея Халберга, Рона Кларка.
Впрочем, сейчас принципы тренировки средневиков и стайеров примерно одинаковы во всем мире. Произошла определенная нивелировка методов подготовки, которая ставит всех сильнейших в одинаковые условия. Если современную тренировку сравнить с той работой, которую проделывал я под руководством Г. И. Никифорова, то принципиальных отличий не обнаружишь. Мне, единственно, чаше приводилось пробегать отрезки 10 по 1000 метров или 30 по 400 метров. Сейчас стайеры больше внимания уделяют длительному бегу по пересеченной местности с различной скоростью. Современные бегуны выполняют работу намного большего объема, чем мы, но зато эта работа гораздо более интенсивна.
Я полностью согласен с профессором А. Б. Гандельсманом, который считает, что по своим функциональный возможностям современные стайеры превосходят нас. Владимир Афонин, Рашид Шарафетдинов, Анатолий Бодранков, Николай Пуклаков как бегуны гораздо способнее Петра Болотникова или меня. Да и выступают они не на гаревых дорожках, а на тартане, рекортане, битуме. Специалисты подсчитали, что результат в беге на 5 тысяч метров 13.35,0, показанный на гаревой дорожке, примерно соответствует 13.10,0 на тартане, поскольку синтетическое покрытие обеспечивает полноценное отталкивание и хорошее сцепление с грунтом.
Так в чем же дело? И тренировка у них продуктивнее, и способности выше и дорожка лучше, а результаты на уровне наших! Я думаю, что ответ надо искать в сфере психологии.
Было бы наивным полагать, будто бойцовские качества проявляются только во время соревнований. Хорошие или дурные черты характера и момент борьбы лишь обнажаются с особой наглядностью. А заметить их можно и в обыденной жизни, и в канун старта.
Расскажу об одном давнем конфликте со своим тренером. Дело было во время чемпионата Европы 1954 года в Берне. Завтра мне бежать 5 тысяч метров. Сегодня в отеле «Савой» заседает тренерский совет, который в числе прочих вопросов обсуждает тактику финального забега, предложенную Никифоровым и мной. Наш план был рассчитан на установление мирового рекорда. Я хотел бежать по своему графику вне зависимости от действий соперников. Проходит час-другой. Возвращается с тренерского совета Григорий Исаевич. «Плохи дела, — говорит, — Володя. Зарубили наш план, велели бежать не на рекорд, а на выигрыш».
Не помню уже, что я там орал, как ругался. Но досталось и совету и Исаичу. А в конце сказал, что все равно побегу на рекорд, что бы они там не решали. Ушел Исаич. Возвращается скоро и говорит: «Сейчас не хотят они с тобой, дураком, связываться. Но если не выиграешь, пеняй на себя».
Я победил тогда. Победил с мировым рекордом. Но на тренеров, в том числе и на Никифорова, обиду запомнил. Больше мы с ним о тренерском совете в отеле «Саввой» не вспоминали. А сейчас, когда Исаича уже нет, я сопоставляю все и начинаю понимать, что же тогда произошло.
Год настраивал меня Никифоров на мировой рекорд. «Ты выиграешь у всех, а вот рекорд…» — это он говорил мне чуть ли не каждый день. И сам я уже думал точно также. А когда настало лето, каждый старт казался мне прекрасным случаем стать рекордсменом. В отеле «Савой» действительно были против нашего графика, но Исаич не стал их переубеждать. Он предпочел поставить меня в такое положение, при котором я не мог не побить рекорд мира. Только сейчас я осознаю, как тонко сработал этот рекорд мой молчаливый учитель…»
— Прилетели в Мельбурн…
— Да, 9 ноября прилетели в Мельбурн, 23 ноября первый старт — «десятка». Времени на разгон — две недели. Но я не мог тренироваться в точную силу, потому что болела нога. Получалось не совсем удобно: Человеку оказал доверие, привезли его на Олимпиаду, а он даже в меру своих слабых сил бежать не может. Но надо признаться, что угрызения совести мучили меня не слишком долго. Исаич объяснил, что на мою победу никто не рассчитывает: найдутся здесь люди как-нибудь посильнее меня. Моя задача — набираться опыта, присматриваться к известным спортсменам, попробовать себя в серьезных стартах.
Это задание я выполнил охотно и изо всех сил. Впечатлений набрал уйму. Сперва даже не знал, что делать с этими впечатлениями. А в конечном счете все пошло на пользу. Все-таки первый раз за границей. Да и вообще, впервые видел иностранных спортсменов. Где мне их видеть-то были раньше?
— В Мельбурне ты никого особенно не волновал, потому что был Куц. Все им интересовались. Он считался фаворитом.
— Вовсе не Куц, а Гордон Пири, англичанин Пири. Перед Олимпиадой он установил мировой рекорд — 13.36,8, финишным рывком обыграв Куца. Пири был в превосходной форме. Он и разбирался хорошо в беге. Обычно предпочитал лидировать в забегах, а против Куца применял тактику «рывка из-за спины». Специалисты считали, что и в Мельбурне у англичанина хватит сил удержаться за Володей, с какой бы скоростью тот ни бежал. А финиш для Пири не проблема.
И еще там был один человек, побеждавший Куца, — Кристофер Чатауэй, тоже англичанин. Он выиграл у Володи на матче Лондон — Москва. Причем выиграл точно так же, как и Пири, — «рывком из-за спины».
Проигрыш Чатауэю и Пири, причем в совершенно одинаковой манере, дал основание многим специалистам считать, что Куц не в состоянии победить этих англичан. Две такие неудачи — это уже закономерность. Даже у нас я нередко слышал: «Все, Володя стал клиентом у англичан». И действительно, трудно было представить, каким образом Куц сможет уйти от соперников, способных держать его до самого финиша, где их скоростной рывок обеспечивал победу.
Как всегда в таких случаях, не обошлось без глубокомысленных обобщений: человек-машина проигрывает человеку-мыслителю; хорошо тренированный русский робот обречен в поединке с бегуном-интеллигентом. Это обижало и злило. Исаич с Куцем разработали план, который должен был привести к победе. План был основан на тактике высокого темпа, чередующегося с длинными рывками. Конечно, чтобы выполнить этот план, нужна была отличная подготовка. Куц был подготовлен здорово.
Я был уверен, что он выиграет. Во-первых, я видел многие его тренировки. Так что сомнений в его спортивной форме не было. Потом еще такое соображение: немного зная Исаича, я был уверен, что в третий раз он не даст обмануть Куца, что-нибудь придумает. Да и сам Володя был настроен решительно, категорически. Даже тени сомнения нельзя было увидеть у него.
У меня такой уверенности в себе не было, конечно. Боялся я этого первого олимпийского старта, боялся «десятки». Я ее вообще мало бегал, думал, как бы не сойти. Олимпиада — это такая мясорубка. Там перегорают даже закаленные, все повидавшие бойцы. На моих глазах вот так сгорели в тренировках Маша Голубничая и Иткина. Подготовлены прекрасно, все у них ладится. А на тренировках затевают яростную борьбу, выкладываются. Вроде хотят произвести впечатление, на соперниц. Впечатление произвели, а себе нервы потрепали так, что на соревнования ничего не осталось. Такая же история получилась с Леонидом Щербаковым и Михаилом Кривоносовым, которым сам бог велел стать чемпионами — одному в тройном прыжке, другому — в метании молота.
Не было равных Михаилу Лаврову. Как Куц был сильнее нас всех на две головы, так и Лавров превосходил всех ходоков мира. Все у него было в порядке, но лих был чрезмерно. В дневнике, который представлялся тренерскому совету, мог написать: «Ходил восемь часов. Гонял зайцев. Одного чуть не задавил». Посмеивались, прощали, понимали, что будущий чемпион. А в Мельбурне Миша как оторвался от всех да как пошел к финишу — обо всем позабыл, голову потерял. Ему кричат: «Иди потише, снимут!» А он хоть бы что. В ходьбе порядки строгие. За лидером особо следят. Чуть кому из судей что-то показалось — снимают. Вот и Мише надо было перестраховаться, медаль-то в кармане. В общем, сняли его. Тут и припомнили Лаврову зайцев. Ругали на всех совещаниях последними словами.
Сам я выступил, как в тумане. Побежал я своим темпом. Где-то в головке даже держался. Потом началась свистопляска: кто-то обходит, я за ним. Чувствую, задыхаюсь, притормаживаю. Отдохну, снова за кем-нибудь бросаюсь. Про свой темп забыл. О чем думал — даже сказать не могу. В основном, наверное, ругал себя как мог. А вот, помню, думал, такое я барахло, что меня даже на теплоход не возьмут, чтобы домой ехать. Домой очень хотелось.
Очень четко видел Куца. Всю борьбу видел, все мелочи. Даже сейчас вижу всю эту невероятную борьбу, как будто снова и снова мне кино показывают.