Сколько себя помню, я всегда боялась слепых. Когда встречала старичка с палочкой в темных очках, в ужасе перебегала на другую сторону. Мне казалось, нет ничего страшнее и ужаснее, чем эти люди, живущие в темноте.
Зрение у меня было отличное, только слегка косил один глаз. Родители не исправили дефект в детстве, а в юности у меня появились комплексы. После выпускного вечера, когда одноклассники готовились ко вступительным экзаменам, я готовилась к операции. Мне объяснили, что это пустячная операция и никаких побочных явлений не может быть.
Странно, но я почти не боялась. Подумаешь, удалить небольшой, но досадный дефект внешности.
На самом деле мне хирургическим путем удалили… зрение.
Саму операцию я помню плохо. Наркоз, сон, повязка на глазах. Повязку почему-то долго не снимали. Так странно было лежать в полной темноте. Вокруг — движение, голоса, а перед тобой — только темный «экран». Пришла мама и все гладила меня, сдерживая рыдания. Я не принимала эти рыдания на свой счет. Мне сейчас кажется, что своим непониманием я просто откладывала страшный момент.
Когда сняли повязку, я зажмурилась, оттого что боялась ничего не увидеть.
Врач очень спокойно сказал:
— К сожалению, наши предположения оказались верными.
— Я ничего не вижу, — прошептала я.
— Вы можете что-то сделать? — сдавленным голосом спросила мама.
— Я ничего не вижу! — кричала я на всю больницу. В этом крике звучал весь ужас ослепшего человека. Я кричала так, что срывался голос.
Неожиданно на меня полилась холодная вода. Таким образом медперсонал решил остановить истерику. Представьте человека, который ничего не видит, а его обливают водой. Я потеряла сознание. Это был лучший выход из ситуации.
Когда я пришла в себя, в палате стояла мертвая тишина. Повязки на глазах не было. Я открывала и закрывала глаза — ничего не менялось. Изображение не появлялось. Меня окутывала кромешная мгла. Очень хотелось посмотреться в зеркало, но осознание того, что это невозможно, приводило в… Я даже не могу описать это чувство. Растерянность, паника, просто животный страх: что теперь будет?
Родители сидели рядом и держали меня за руки. Это простое прикосновение приносило облегчение. Мы молчали. Они боялись говорить, я боялась спрашивать.
Мне всего семнадцать лет. Как жить дальше? Я инвалид. Кому я теперь нужна, кроме родителей?
Зачем жить, если я больше никогда не увижу свет, людей, не смогу читать книги и смотреть фильмы? Я даже себя больше никогда не увижу. Хотелось умереть. Хотя я и так чувствовала себя мертвой.
Но человек не может умереть по собственному желанию. Я вернулась домой, и жизнь продолжилась. Но это была уже совсем другая жизнь. Я училась заново ходить, ориентироваться в пространстве, самостоятельно есть и гулять. Я открывала для себя другой мир. Тот, который не замечала, будучи зрячей. Теперь мне приходилось призывать на помощь слух, обоняние и интуицию. Я словно играла в какую-то игру с новыми правилами. Например, приготовить обед в полной темноте. На ощупь находишь кастрюлю, наливаешь воду, ставишь на огонь. Потом также на ощупь находишь в холодильнике овощи, чистишь. Сколько раз мне пришлось обжечься, прежде чем я научилась снимать крышку с кипящего супа. Сколько я набила себе шишек, прежде чем выучила, где какая дверь и где какой стул.
Родители сделали в доме перестановку, чтобы я не споткнулась, не ударилась и не поранилась. Но весь остальной мир не собирался перестраиваться под меня, поэтому пришлось приспосабливаться.
Впервые я вышла на улицу с мамой под ручку. От палочки отказалась категорически. Так вот, помню, сколько на меня всего сразу обрушилось! Звуков, запахов! Пахло летом. Никогда не думала, что лето имеет свой ярко выраженный запах. Запах нагретой земли, травы и тепла. Я вдруг очень тонко стала улавливать звуки. Чириканье птиц, говор людей, детский смех, цокот каблучков, тормоза машин. Я не видела мир, я его ощущала.
Самым страшным в моей ситуации была реакция людей. «Ой бедная, несчастная! Как же она жить-то теперь будет! Такая молоденькая!» Эти причитания сводили меня с ума. Людям казалось, что они таким образом выражают сочувствие. На самом деле они доставляли мне намного больше страданий, чем моя незрячесть.
Наверное, поэтому я решилась уехать от родителей и поучиться жить самостоятельно. Участковая медсестра рассказала, что под Москвой есть реабилитационный центр для тех, кто потерял зрение. Там учат жить заново. Я получила направление, собрала вещи и отправилась в свое первое путешествие.
— Поеду туда сама! — заявила я матери.
— Да как же ты сможешь в поезде одна? — взмолилась она.
— Ты спроси, как я буду в жизни, если не освою все навыки и не найду друзей…
Мне стало страшно, уже когда мы вошли в вагон. Множество чужих людей, незнакомых запахов, непривычных звуков. Мы шли по вагону, и я, чтобы запомнить расположение купе, на ощупь считала дверные ручки. Так, от входа в вагон до моего купе четыре ручки. Значит, до проводника и до туалета столько же. В другую сторону я не пойду. Из вещей у меня была сумка с продуктами, которую я сама собирала, и чемодан. Чемодан мама поставила под полку, сумку на полку. Слава Богу, мое место нижнее, не придется лезть наверх. Соседям по купе я не собиралась говорить, что незрячая. Я поняла: люди смотрят, но не видят. Они не присматриваются друг к другу, поэтому наверняка никто и не заметит, что со мной что-то не так. На глазах у меня были темные очки, в ушах — наушники от плейера. Он не был включен, это была моя маленькая хитрость. Будто я вся в музыке и ничего не слышу.
Мама долго и трудно прощалась со мной, как будто я уезжала в другую страну. Хотя на самом деле так оно и было. Я ехала в страну слепых.
Когда поезд тронулся, пассажиры оживились, достали бутерброды и стали бурно общаться. Создавалось впечатление, что эти люди вынужденно не говорили долгие годы и сейчас впервые нарушили обет молчания. Они говорили много, долго и ни о чем. Я в разговор не вступала, сидела, отгородившись от случайных попутчиков, и делала вид, что слушаю музыку и смотрю в окно. Когда они наелись, напились, наговорились и наконец вышли покурить, я наспех съела яблоко и пошла к проводнику.
— Пожалуйста, застелите мне постель, — попросила я.
В ответ тишина. Я не вижу человека, с которым говорю, не знаю его реакции.
— Я заплачу.
— Какое купе? Я сейчас подойду. Вот уж эта золотая молодежь, они и постель-то сами не застелют, — пробурчал он мне вслед.
Мне хотелось скорее лечь и проснуться уже в Москве. Там меня встретят и отвезут в пансионат, где все такие же, как я. Ночью я захотела в туалет. Тихонько встала, добралась до туалета, подергала ручку. Он оказался закрытым.
— Не ждите, девушка, проводник закрыл его как служебный. Идите в другой, — подсказал мне женский голос.
Легко сказать: идите в другой. А если я не знаю, сколько до другого ручек? Решила рискнуть. Я шла очень медленно и аккуратно. Вдруг впереди раздались шаги, и я с кем-то столкнулась. Послышался звон разбитого стекла.
— Ты что, слепая? — раздался сердитый мужской голос.
— Да, — тихо ответила я.
— Что — да? Не видишь, куда идешь? — Он негодовал. — Проходи давай!
Я нерешительно сделала шаг, и под ногой что-то хрустнуло.
— Да куда же тебя несет? — Парень перешел на крик.
Я чувствовала запах водки. Вероятно, он нес кому-то выпивку и при столкновении со мной уронил и все разбил. Это были лишь мои предположения. Мне захотелось вернуться в свое купе, но я потеряла ориентир и не знала, где нахожусь в данный момент. Я боялась сделать шаг, чтобы не наступить на осколки.
— Ты что, в самом деле слепая? — Парень почему-то перешел на шепот.
— Да, — проговорила я, и слезы потекли по щекам. В полной темноте, в движущемся составе с посторонними людьми — такой беззащитной я себя еще не ощущала.
— Не волнуйся. В каком ты купе? Я отведу. — Он взял меня за руку и аккуратно повел. Я послушно пошла за ним.
— Ты что, одна едешь? — Незнакомец продолжал говорить со мной шепотом.
— Да, я еду учиться видеть в темноте, — сказала я.
В ту ночь я поняла, что зрячие люди боятся нас так же, как я когда-то боялась слепых дедушек с палочками.
В Москве меня встречали. Мой ночной попутчик помог вынести сумку и подвел к женщине с тихим мягким голосом.
— Вы Марина? — спросила она с улыбкой.
Никогда не думала, что смогу чувствовать улыбку по интонации. Я уже различала ужас, страх, жалость, и меня это раздражало. А тут радость, доброжелательность. И сразу понимаешь, что все нормально. По дороге Мария Александровна рассказала мне, что жить я буду в пятиэтажном корпусе на втором этаже вместе с девушкой из Минска.
— Она потеряла зрение совсем недавно из-за осложнения. Надеюсь, вы подружитесь. — Женщина снова улыбнулась и тихонько прикоснулась к моей руке.
— А чем мы будем заниматься?
— Учиться читать и писать. Любить и дружить. Осваивать профессию. Жить полноценной жизнью.
— А здесь все слепые?
— Во-первых, не слепые, а незрячие. Во-вторых, у нас есть слабозрячие. Но надо понимать, что смотреть и видеть — разные вещи. Многим зрячим нужен поводырь. Ты поймешь это со временем.
Пансионат встретил меня разноголосьем. Звучала музыка, смех, говор. Я очень боялась, что здесь будет такая же гнетущая тишина, как у меня дома последние месяцы, когда все ходили на цыпочках и говорили шепотом.
— Новенькая приехала! — услышала я приятный мужской голос. И почувствовала, как нас с Марией Александровной обступают обитатели пансионата.
Я вслушивалась в голоса: низкие, высокие, глубокие, писклявые и удивлялась про себя. Я даже представить себе не могла, что голоса имеют столько оттенков. Ведь мы как оцениваем друг друга? По внешности, по одежде. А когда этого всего не видно? Вот здесь-то и выходят на первый план голос, запах и прикосновения.
Я с удивлением обнаружила, что существует множество оттенков голосов и узнать о человеке можно по тому, что он говорит и делает. Зрячих людей отвлекают внешние атрибуты. Ведь информация на девяносто процентов воспринимается зрением. А если это окошко закрылось, то открываются новые. Я заметила, что стала лучше слышать и острее чувствовать. Одежду воспринимала уже не по цвету и фасону, а по качеству материала. Эта юбка из искусственной кожи холодная и скользкая, а эта, из шерсти, жесткая и теплая. А шелковая кофточка настолько приятная на ощупь, что ее хочется гладить руками.
Мне очень нравилось в пансионате. Может, потому, что я влюбилась? Его звали Игорем. У него был удивительный бархатный голос и теплые мягкие руки. А пахло от него почему-то морем. Он прибил нам с соседкой полочку, а мы угостили его чаем. Когда он слегка касался меня, хотелось продлить этот миг. Когда он собирался уходить, мне не хотелось его отпускать. Потом я научилась чувствовать, есть он в помещении или нет. Слышала его, даже если он молчал.
Жизнь моя в этом пансионате была очень насыщенной и интересной. Появилось много друзей. Таких же, как я. Это очень важно. Им не нужно было объяснять свои проблемы. У них были аналогичные, и мы сообща пытались их решать. Читать без помощи глаз — руками. Делать массаж. Готовить, стирать, убирать. Ориентироваться в пространстве и даже танцевать. Звучит музыка, которую ты ощущаешь каждой клеточкой, и твое тело движется в такт этой музыке. Ты ничего не видишь, и кажется, будто паришь в пространстве. А во время медленного танца становишься частью партнера. Медленно движешься под чарующие звуки. Особенно мне нравилось танцевать с Игорем. Его теплые руки казались такими надежными и родными. Из его объятий не хотелось освобождаться. И когда заканчивалась музыка, я ждала, что мелодия зазвучит вновь.
Игорь потерял зрение в подростковом возрасте, но страдал до сих пор, хотя ему уже минуло двадцать.
— Мариша, какие у тебя глаза? — спрашивал он. И я понимала, что значит «мужчина любит глазами». Для него важно было хотя бы представлять мой образ.
Иногда мы играли в игру. Я рассказывала, каким представляю его, а он «рисовал» меня. Многое не совпадало. Он представлял меня голубоглазой блондинкой, а я была смуглой черноглазой брюнеткой. Я думала, что он светленький, а он, оказывается, был темненьким. Но в том, что мы любили друг друга, мы не ошибались.
Помню, я стояла на кухне, жарила яичницу и пела. Масло весело шкварчало на сковородке, из открытого окна доносилось щебетание птиц, и я, пританцовывая, напевала свою мелодию. Вдруг почувствовала, что в кухне есть кто-то еще и этот кто-то наблюдает за мной. Я замерла.
— Доченька моя, — услышала я родной мамин голос и тут же утонула в ее объятиях.
— Мам, ты чего приехала?
— У меня все сердце изболелось, как ты тут без меня. А ты песни поешь…
— Мамочка, у меня все хорошо.
— Мариночка, я была у профессора. Он сказал, что если глаза реагируют на свет, то еще не все потеряно и можно рискнуть сделать операцию.
— Мы уже один раз рискнули, — ответила я резко. Одно только воспоминание об операции приводило меня в ужас.
— Пусть это маленький, но все же шанс, — продолжала настаивать мама.
— Для кого шанс, мам? Знаешь, я и так вполне нормально себя чувствую.
— Ты не хочешь снова увидеть мир?
— Я хочу понять мир, а для этого его не обязательно видеть.
Мама уехала, а я осталась со смутной надеждой. Я уже почти смирилась со своим положением и почти выучилась обходиться без зрения. Мои глаза стали рудиментом, как аппендицит. И оказалось, что без них можно прожить. Только по ночам мне снились цветные сны. А какие это были цвета! Во сне я всегда была зрячая. Первое время, просыпаясь, я горько плакала, потом стала относиться к этому философски. Подолгу вспоминала, что мне снилось, и радовалась, что могу видеть хотя бы во сне. И тут замаячил этот, как выразилась мама, шанс, и это не давало мне ни есть, ни спать, ни жить. Я все время думала (вы не поверите), нужен ли он мне. Вот сейчас, когда я наконец отошла от стресса, смирилась со своим положением, приспособилась и, главное, нашла своих людей, вот сейчас все начинать сначала? Более того, если операция будет проведена неудачно, то я потеряю еще и надежду. Короче, от операции я отказалась. Пройдя курс реабилитации, вернулась домой и стала работать в поликлинике массажисткой. С утра ко мне записывалась очередь бабушек и дедушек, которых я мяла, месила и гладила. И получала за это удовольствие минимальную зарплату.
При этом старички вовсю меня жалели. Им казалось, что чем больше они будут мне сочувствовать, тем лучше я буду их массировать. Мне было все равно, потому что мысли мои были далеко. Я думала об Игоре. С тех пор, как мы расстались, прошло полгода. Когда мы разъезжались, он обещал позвонить. Я очень ждала этого звонка. Как шанса на счастливую жизнь.
И наконец он мне позвонил. Я слушала его низкий голос и изо всех сил прижимала телефонную трубку к уху, чтобы услышать между звуков самое главное для себя — нужна ли я ему.
— Маришка, я женюсь.
— Кто она? — спросила я шепотом.
— Врач. Она пишет диссертацию как раз о моем случае. Прости меня.
Услышав мой плач, прибежала мама.
— Девочка моя, что с тобой?
— Мама, где тот профессор? Я хочу использовать свой шанс.
— Только зачем так плакать?
…Мой шанс оказался одним из тысячи.