На часах - пять утра. Наверно, Владимир Николаевич скоро встанет. Пойду пока прогуляюсь на воздухе, а как проснется Дружинин, загляну к нему!
В лагере тихо. Безмолвно маячат темные силуэты часовых. Чуть шелестят верхушки сосен. Наша козочка Зойка подбежала ко мне и ткнулась влажным носом в руку. Окно землянки комиссара еще не светится. Однако, сделав шаг-другой, я разглядел в полутьме самого Дружинина.
- Что так рано поднялся, Владимир?
- Да я и не спал вовсе... Чапай думу думал!
- О чем же ты размышлял?
- Все о Сысоеве. Ох, нельзя его отпускать!
Я обнял Дружинина за плечи, и мы пошли ко мне.
Завтракали втроем - я, Дружинин и Павел Васильевич. Наше решение оставить его у себя, доколе только будет возможно, Сысоев встретил с огромной благодарностью. И тут же сказал:
- Дайте мне взвод!
- Это еще зачем? - спросил Дружинин.
- Как зачем? Воевать хочу. Неужели я со взводом не справлюсь?
- Со взводом у нас не только лейтенанты, но и старшины, и сержанты справляются, - заметил я. - Вот Петру Скирде дал бы взвод, а для вас, Павел Васильевич, мы кое-что другое подыскали.
Сысоев стал третьим помощником начальника штаба соединения. До сих пор таких помощников было два, но еще в одном мы давно нуждались. В задачи третьего входило руководство подготовкой младших командиров.
При штабе постоянно работали курсы младшего командного состава. Наши батальоны непрерывно пополнялись, расширялись, требуя все новых командиров расчетов, отделений, взводов. Да и кое-кому из имевшихся надо было обновлять свои знания. Курсы работали неплохо, но отрывали много времени у начальника штаба Рванова, у которого и без того хватало дел.
Теперь Дмитрий Иванович получил специального помощника, занявшегося курсами. Начальник штаба - капитан, его новый помощник - генерал-майор, хотя и без погон. Чего не случается на войне, а тем более во вражеском тылу! Павел Васильевич горячо взялся за порученную ему работу. Он пересмотрел и расширил программу курсов, ввел новые предметы, следил за неукоснительным выполнением учебного расписания, сам читал лекции по тактике.
Последним обстоятельством я в душе очень гордился. Ну еще бы! У меня занятия по тактике ведет ни меньше ни больше как преподаватель кафедры военной академии! Это не мелкое тщеславие. Каждый командир хочет, чтобы у него было все самое лучшее.
А как с приказом относительно отправки Павла Васильевича в Москву? О полученной шифровке мы вроде бы забыли. Однако спустя некоторое время пришло соответствующее напоминание. Я ответил, что отправить его сейчас не представляется возможным: нет самолетов. Они тогда и в самом деле к нам не летали. Конечно, всегда можно переправить человека через фронт и пешим порядком. Но ведь можно и не переправлять.
Последовало еще одно напоминание, я снова чем-то отговорился. В конце концов напоминать мне перестали. Видно, и в Генштабе поняли, что требовать Сысоева в Москву нет особой необходимости.
Повеселел Павел Васильевич, приободрился. Вскоре мы начали привлекать его к разработке тактических планов некоторых серьезных операций. Сысоев был рад этому, но продолжал рваться в бой.
- Успеете, еще успеете! - говорил я ему.
Весной 1944 года мы наконец поручили третьему помощнику начальника штаба руководство одной из боевых операций. Провел он ее успешно.
Только после встречи с наступающими частями Красной Армии распрощались мы с Павлом Васильевичем. В Москве выданные Сысоеву нашим штабом документы о всех обстоятельствах его перехода к партизанам и прекрасная боевая характеристика помогли человеку очень трудной судьбы восстановить свое доброе имя. Павлу Васильевичу вернули и партийный билет, и генеральские погоны.
НАСТУПЛЕНИЕ МИНЕРОВ
Без творческих споров, без непрерывных поисков, опытов в подрывном деле не обойтись. Это трудное и опасное дело не терпит стандартов.
Бывало, зайдешь вечером в большую продолговатую землянку нашей диверсионной роты, и никто не заметит, что ты вошел. Все сгрудились вокруг стола, наблюдая, как кто-нибудь пробует перемонтировать на свой лад механизм мины или чертит новую схему электроцепи, подающей искру к детонатору. Все смотрят жадно, заинтересованно, и никто не хочет молчать. Каких не услышишь здесь аксиом и гипотез, связанных с механикой, электротехникой, химией, математикой! Были среди наших подрывников инженеры, были недавние студенты технических вузов и рабочие технических специальностей, имелись и кадровые военные саперы.
Впрочем, среди партизан-минеров встречалось немало людей, чьи довоенные профессии не имели ничего общего с их теперешней работой. Художник-плакатист, агроном, бухгалтер, колхозник-животновод, актер, шофер, учитель... За два года войны они стали подрывниками с такой практической выучкой, с таким богатым опытом, что могли смело вступать в дискуссию со специалистами, предлагать что-то свое.
В землянке подрывников жили люди с очень несхожими биографиями, характерами, но роднила их одна общая для всех минеров черта: огромная любовь к своей работе, любовь какая-то самозабвенная и горделивая. Свое оружие, сначала молчаливо таящееся под рельсом, а потом вдруг с дымом и грохотом вздымающее тонны металла, минеры считали самым сильным и самым нужным на войне.
Если к подрывникам заглянет артиллерист, пулеметчик или конник, его тонкими обходными маневрами быстренько втянут в беседу о преимуществах различных видов боевой техники. И допустим, командир орудийного расчета даже не скажет, что артиллерия - бог войны, а лишь одобрительно отзовется о действиях авиации. Это немедленно вызовет у минеров иронические улыбки и пожимание плечами.
- Да, конечно, для переброски партизанам тола авиация может кое-что сделать, - снисходительно заметит Володя Павлов, или Митя Резуто, или еще кто-нибудь. - А вот уж бомбежки с воздуха ничего не стоят! Один перевод взрывчатки...
- То есть как это? Почему? - протестует гость.
- Сам считай! Для того чтобы повредить железнодорожный путь, авиации надо сбросить десятки бомб, израсходовать тонны горючего... Попасть в движущийся эшелон еще труднее. А минер как заложит под шпалу полпудика тола, так и нет у Гитлера эшелона.
- Авиация не только по дорогам бьет!
- Хорошо... Летают в тыл, ну, скажем, склады бомбить. Но ведь и тут миной сделаешь больше, чем десятью бомбами!
- Постой, постой. Но авиация и на фронте действует, передний край у противника обрабатывает!
Минер опять снисходительно улыбнется и скажет:
- Ты лучше прикинь, сколько нужно заходов, чтобы уничтожить зарывшийся в землю немецкий батальон! А вот мы, диверсанты, одной только миной можем этот батальон и до фронта не допустить... Да что там батальон! Вон Балицкий подорвал эшелон, в котором возвращались на фронт из отпуска восемьсот фашистских офицеров. Восемьсот! И только офицеров! Так ни один и не доехал... Сколько бы понадобилось артиллерии, авиации, снайперов - бери любой вид оружия! - чтобы всех этих офицеров положить?!
Конечно, в нашей диверсионной роте были не простачки и не наивные люди. Партизаны из этой отборной роты великолепно понимали необходимость взаимодействия на войне самой разнообразной боевой техники. В их преувеличениях, в непроизвольных порой передержках опять же звучала любовь к подрывному делу, гордость за свою принадлежность к семье минеров. Однако в определенных условиях мины действительно могут сделать очень многое. И то, что уже совершено на Волыни нашими подрывниками, оказалось бы не под силу целым эскадрильям бомбардировочной авиации.
Летом 1943 года в районе Ковеля партизаны преподнесли гитлеровцам крайне неприятный сюрприз. На всех железных дорогах, пересекающих эту крупную узловую станцию, начались крушения поездов, вызванные какими-то загадочными для оккупантов минами. Несколько эшелонов проходили через тот или другой участок благополучно, и вдруг под локомотивом очередного состава гремел взрыв. Фашисты ломали голову: почему подорвался лишь последний эшелон? Или партизаны успели заминировать участок после того, как его проскочили первые поезда? Но нет, охрана клялась, что к полотну никто не приближался.
Оккупанты не очень-то верили охранникам и нескольких из них расстреляли. Могу, однако, засвидетельствовать, что действительно никто из наших минеров перед самым крушением на полотно не выходил.
Повергала фашистов в уныние еще и другая особенность партизанских диверсий. Миновав без аварии какой-нибудь перегон, немецкий эшелон летел под откос на соседнем, а когда удавалось проскочить соседний, то уж обязательно подрывался на следующем. Причем взрывы опять происходили в таких местах, с которых усиленная охрана глаз не спускала. Если партизаны все же ухитрялись проникнуть на полотно, так почему же не оставалось ни малейших следов их работы? Этого немцы никак не могли понять.
Секрет заключался в том, что наше соединение начало применять на железных дорогах новую диверсионную технику: мины замедленного действия МЗД-5. Как и большинство других, эта мина приводилась в действие тяжестью проходившего над ней паровоза. Однако механизм МЗД-5 принимал боевую готовность и реагировал на тяжесть лишь через определенный, точно заданный срок - от нескольких часов до полутора месяцев.
Непонятные, заставляющие оккупантов ломать голову взрывы были подготовлены нами заранее, еще до того, как фашисты усилили охрану на дорогах.
Взрывы грохотали один за другим, с правильными интервалами, вызывая крушения то тут, то там, и в конечном итоге лишь немногие вражеские эшелоны достигали станций назначения. Партизаны тем временем могли и не выходить на уже заминированные участки.
Но вскоре вместо сработавших мин потребовалось ставить новые. Крушения должны продолжаться без перерыва. Ведь в нашу задачу входило не только побольше уничтожить вражеских эшелонов, но и практически "закрыть" Ковельский узел.
Существует математически четкая формула, выведенная из практики партизанской войны: охрана и оборона железных дорог прямо пропорциональна силе удара по ним. На Волыни мы лишний раз убедились в точности этой формулы.
Гитлеровцы в конце концов поняли, что партизаны применяют новый, более эффективный тип мин, которые ставятся мастерами своего дела. В ответ фашисты не ограничились количественным усилением охраны. Они непрерывно совершенствовали и сами методы надзора за железнодорожным полотном. Однако на любую хитрость, на любые меры противника мы находили ответ. Вокруг МЗД-5 завязалась своеобразная война умов. Вот тогда-то землянка нашей подрывной роты и превратилась в лабораторию ищущей мысли, в центр дискуссий, предложений, опытов.
Немецкие патрули начали осматривать колею через каждые два часа. Тогда наши хлопцы стали минировать полотно в интервалах между появлениями патрулей.
Фашисты устраивали засады на различных участках дорог. Партизанские дозоры, несущие круглосуточное дежурство на высоких деревьях, замечали, где эти засады располагаются.
Фашисты расставляли через каждый километр "стукачей", которые ударами камня о рельс должны были сигнализировать по цепочке о выходе на дорогу минеров. Но "стукачи" были из местных жителей. В одних случаях они умышленно не замечали партизан, в других - партизанам приходилось на время убирать их с дороги.